Спутник Палий Сергей

– Терро… ризм, – еле слышно пробормотала она, опустив раздраженные веки. – За сногсшибательные деньги, которые… в общем, нужны были… участвовала в захвате заложников… впрочем, не важно. Хочу, чтобы ты знал, я ник… никого не убивала. Ник-когда.

– Все равно ты сволочь, – медленно проговорил я.

– Вот тебе и ответ на идиотский вопрос.

– Сколько у вас заложников из числа персонала тюрьмы? Живых, конечно…

– Ни одного.

– Лжешь!

– Смысл? – Она открыла глаза, уже спокойно взглянула на меня. – Ведь я все равно не уйду отсюда.

– Ты же предаешь своих… своих… сподвижников.

– Во-первых, лунники мне никакие не сподвижники, я их и не знаю никого толком, там же камеры-одиночки… Во-вторых, ты сам уже предал своих друзей.

– С чего ты взяла?

– Ты не убил меня.

Я машинально потянулся к стволу. Понял, что выгляжу чрезвычайно глупо, и… рассмеялся. Громко, хрипло и, скорее всего, заразительно. Сам не ожидал от себя такого – вроде нервы не шалят, а приступы, как у малолетнего психопата.

– Смешно, – утвердительно сказала Катя. – Знаешь, как страшно видеть Землю, свой дом, проплывающий иногда мутным яблоком над головой. Далеко, далеко… У нас же в камерах крыши прозрачные, из какого-то стекла специального. Семь лет…

Я глянул на бирюзовую планету, висящую над нами призраком жизни. На Землю.

Катя проследила за моим взглядом, робко тронула перчаткой мой локоть, и чуть слышный шепот раздался где-то рядом с моим сознанием:

– Лешка, отвези меня домой из этой пустоты. Мне уже пора, я уже наказана. Леша, забери меня отсюда… – Она потрясла головой. – Мутит что-то…

– У тебя кислорода сколько?

– Не знаю…

Сверху мелькнуло что-то серебристой нитью и исчезло за скалами. Я вскочил на ноги, еще не понимая.

– Что это? – встрепенулась Катя.

– Погоди-ка…

И тут они начали мелькать один за другим. Восемь истребителей Миг-50. Я слышал, что на них можно было выходить в открытый космос, там движки какие-то продвинутые стояли, но чтобы реально… Нет, скорее, их держали в резерве на российской боевой космической станции «Снег», то есть они стартовали не с планеты, а прямо с орбиты.

Значит, командование узнало, что заложники мертвы, и решилось на бомбардировку. Или они там, в Главке, решили пожертвовать всеми нами? Очень даже возможно. Экстренные обстоятельства, мать их, и все такое!

Всех накроют плазменными ракетами.

– Лешка, забери меня домой! – Она вцепилась в меня, стала трясти. – Страшно, Лешка, умирать вот так… В пустоте!

Калейдоскоп мыслей проносился в моей голове. Наверное, пора делать выбор, майор Густаев, тот единственный, за который будешь отвечать всю жизнь, неважно – короткая она будет или… Или? Что может помочь решить? Честь офицера, бестолковые годы прошлого? Пройденный путь? Отсутствие глупости и любознательности? Или?..

Или мне сейчас способна помочь та, кто однажды меня предала? Меня, а потом и Землю.

– Прости меня, Леша… Прости.

Весы опрокинулись, и весь хлам посыпался с их чаш в пропасть…

– Бери карабин, пошли.

Она ничего не сказала, покорно взяла оружие и обернулась. Та, кого я простил. Та, кого я любил. Схватив АКЛ, я неуклюже перескочил через обломок скалы, коротко выматерился по поводу низкой гравитации и жестом показал, чтобы она шла за моей спиной. Мы, осторожно придерживаясь за выступы, стали спускаться вниз. В холодные волны Моря чужих дождей.

Так, наверное, начинается настоящее предательство. Или заканчивается?..

Дорчаков возник впереди неожиданно. Его грудь тяжело вздымалась, стекло шлема было в каких-то темных разводах, ствол автомата – нацелен на нас. Взгляд Дениса метнулся на Катю, сжавшуюся у меня за спиной. Я никогда не видел таких бешеных глаз у нашего командира, обычно тихого, спокойного, чуть шепелявившего. Его рот уродливо скривился, по губам можно было разобрать, как он в отчаянии повторяет одно слово: «Лешенька, Лешенька…»

Подполковник удобнее взял ствол, как-то странно переступил с ноги на ногу, будто в нерешительности. Дурак! Ты что, хочешь сдохнуть в пекле, которое будет здесь через несколько минут, когда пилоты получат зеленый свет?! Сдохнуть хочешь? А может, ты хочешь забрать с собой и жену мою?

Вот уж нет.

Однажды такое уже случилось. Лучший друг пришел в обнимку с Катей посреди ночи, а я не смог его ударить. Тогда.

Теперь – могу.

Приклад резко толкнул в бицепс. Дорчаков миг удивленно смотрел на меня, а потом стало заметно, что его лицо покрылось инеем. Фонтанчик крови, плеснувший из горла, застыл черной горкой. Катя вскрикнула.

Он завалился на спину. Выпустил оружие. Путь свободен…

«Давление в кислородных резервуарах падает. Запас на десять минут. Система будет автоматически перезагружена через пятнадцать секунд…» Гейтс – мудак…

Мы бежали к взлетным полосам, задыхаясь, хрипя от недостатка воздуха. Позади еще шел бой. Быстрее! Быстрей! Успеем, если у нас есть шанс, то обязательно успеем – не имеем права не успеть, потому что дороги назад нет. Выбор сделан.

Вот показались купола космодрома, бегающие люди, не разобрать – свои или лунники. Хотя… какая разница! Перед глазами – розоватая пелена, грудь кажется отлитой из свинца.

– Леша… мы куда?..

– Заткнись… дыхание собьешь… тогда – крышка…

Истребитель я заметил на ответвлении от третьей слева полосы. Рядом копошились двое в серых скафандрах.

Два патрона. Две вспышки. Две жизни. Счетчик…

– Забирайся на место второго пилота.

Катя подпрыгнула, зацепилась за край кабины, попыталась подтянуться и соскользнула вниз, плавно упала сначала на колени, а затем навзничь, прислонившись задней частью шлема к шасси.

– Не могу… кислород…

– Вставай! – заорал я, вдруг почувствовав какой-то животный страх. – Вста-а-ать!!!

Отбрасывая АКЛ, я подбежал к ней и стал поднимать, изо всех сил дергая за руки… Розовые волны плыли впереди, их движения укачивали, успокаивали… а под ребрами толкалось что-то противное, мешающее прилечь и отдохнуть… Оставьте! Мне нужно всего лишь чуть-чуть поспать… набраться сил…

Всполох белого сияния на мгновение ослепил меня. Всё, пилотам дали зеленый свет. Через пару минут от космодрома и тюрьмы не останется ни единой молекулы. Плазменные ракеты – это не шутка!

Я потряс головой, отгоняя радужные круги и желтенькие искры, кружащие вокруг бесформенными медузами и роем фантасмагорических неземных пчел. Поднялся. Взял Катю сзади под мышки и одним рывком перебросил ее через бортик открытой кабины. Кажется, на запястье порвал мышцу или сухожилие… Не важно. Главное – взлететь. В Миге система регенерации и запасной кислород есть. Много кислорода, даже для двоих слишком много…

Подтянулся. Перекинул сначала одну ногу, потом вторую…

Еще одна плазменная вспышка. Уже ближе! Еще одна! Быстро! Купол кабины – закрыть. Кнопка. Огромное стекло стало опускаться. Медленно, твою мать, медленно же! Так, тормоза, зажигание, форсаж.

Почти вертикально мы ушли в чернь космоса, оставляя позади пылающий ад чужого мира. Оставляя собственные кошмары и мечты. И совесть – одну на двоих…

С трудом отрывая пульсирующую левую руку от гашетки, я сбросил мощность двигателей, чтобы откинуть шлемы. Но истребитель тут же начал терять высоту. Пришлось снова дать форсаж, устремляя нос прямо в дрожащее пятно Земли. Розовая дымка, сон, сон… Хоть бы ей хватило воздуха, пока я не открою шлем. В кабине, судя по показаниям тахометра, уже нормальное давление, а значит – воздух! Воздух!..

Из зоны притяжения Луны мы вышли примерно через сорок секунд. Я дернул рычаг на себя, сбрасывая тягу до одной четвертой. Сорвал предохранительную скобу с левой стороны шлема и отщелкнул его. Вздохнул до помутнения. Боже, как это прекрасно – дышать!

В кабине было холодно – градусов пять выше нуля. Изо рта вырывались клубы пара.

Теперь Катя. Я аккуратно, чтобы не сбить штурвал, перевернулся, цепляясь за все проклятым скафандром, сорвал с нее гермошлем. Отсоединив на своих руках неудобные перчатки, я принялся шлепать ее по бледным щекам. Ну же! Мы на полпути домой, девочка! Очнись! Очнись!!!

Несмелый вздох. Белесая струйка пара между губами!

– Ну вот, молодец! Дыши, девочка, дыши!

Она со свистом втянула в себя воздух, захрипела, дернулась, закашлялась и открыла безумные глаза. Через секунду ее стошнило.

– Вот и все, вот и все хорошо… – шептал я, возвращаясь на свое место. – Дыши. Мы летим домой, слышишь, мы летим домой!

– Холодно…

– Это ничего, это не страшно. – Я поправил штурвал, выравнивая курс, глянул на монитор бортового компьютера. Нужно набрать скорость, чтобы не два дня в космосе болтаться. – Сейчас будут перегрузки, сядь удобнее и запрокинь голову назад. Глаза не закрывай ни в коем случае, а то вывернет опять.

– Холодно, Лешка…

– Терпи. Самое страшное – позади. Ты же хотела домой? Вот мы скоро и будем дома. А там что-нибудь придумаем… Раз замерзла, значит, на море поедем греться.

Не думал, что врать так трудно. Никуда мы не поедем. Вдруг неимоверно повезет? Вдруг мне удастся приземлиться, что само по себе почти невероятно, потому что одно дело просто посадить самолет, а другое – рассчитать траекторию посадки с орбиты, через плотные слои атмосферы продраться, не сгорев – но вдруг?.. После сесть где-нибудь подальше от городов, потому как никакой аэродром нас не примет. И даже если самолет не собьют установки ПВО или другие истребители, если мы умудримся не промахнуться мимо России, все равно этот мир уже не наш. Федеральный розыск. Меня – под трибунал, Кате – вышак, без разговоров. Это при условии, что на месте не хлопнут.

– Правда на море поедем?..

– Приготовься.

Перегрузки были не очень большие, 3-4 «g», но Кате и этого хватило, чтобы пару раз потерять сознание. В кабине стало немного теплее, хотя руки все равно мерзли.

Мы молчали. Неслись сквозь пустоту, мимо яркого блика Солнца, мимо белых игл звезд. И молчали. Наверное, оба понимали, что, разорвав прошлое, мы не смогли придумать будущего. Земля голубой полусферой возвышалась над нами, мы бежали от ужаса чужого мира в надежде, что она приютит нас. Что она простит.

Но выбор между смертью и пустотой был сделан. Нас уже никто не ждал.

– Катя… – позвал я, глядя на монитор и передвигая штурвал слегка вправо. Запястье ломило, кисть почти онемела. – Катя!

– Что?

– Сейчас трясти будет, постарайся как можно меньше двигаться и не напрягать мышцы. Попробуем сесть.

– Лешка, нас не собьют?

– Не знаю.

Истребитель задрожал, цифры на экране стремительно менялись.

– Скажи… – Катя осеклась, закашлялась и несколько раз стукнула меня по плечу. Гул за бортом нарастал. Она проорала: – Скажи, ты простил меня?

– Замолчи! Не мешай, а то нас закрутит и по облакам размажет! – крикнул я в ответ. Уставился на оранжевые всполохи разрезаемой атмосферы, вцепился в мелко вибрирующий под пальцами штурвал.

– Скажи! – требовательно прокричала она. – Скажи мне…

Гул двигателей и рассекаемого воздуха стал невыносимым, он уже ощущался всем телом. Каждый нерв был частью нашего летящего к планете болида. Температура за считаные секунды поднялась, и теперь было жарко до духоты – внутренняя система кондиционирования не справлялась.

Я часто моргал, чтобы сбить собирающиеся на тяжелых веках капли пота. Главное – не попасть в турбулентные зоны, не сильно отклониться от глиссады. Угол держать, а потом вовремя сбросить скорость, не уйти в штопор…

Впереди – сплошная раскаленная линза воздуха. Жарко! Все железные приборы и детали нагрелись так, что до них нельзя дотронуться. Штурвал прирос к ладоням и медленно выжигает немеющую кожу. Пот застилает глаза. Я, кажется, кричу, чтобы услышать самого себя и не потерять сознание… Бесполезно… не слышу, и на миг отключаюсь…

Сознание возвращается резко, наверное, от особо зверского толчка. Так же держу штурвал мертвой хваткой, так же не чувствую собственных рук.

Но за постепенно остывающим стеклом кабины уже нет огня. Там – Земля. Точнее, уже – земля, с маленькой буквы. Там дороги, леса и реки. Такие родные…

Я сбросил скорость, выровнял горизонт. По координатам, мы находились где-то в Сибири. Приподнявшись, я оглянулся. Катя была жива, но без сознания.

Я снизился метров до ста пятидесяти, чтобы наш «МиГ» труднее было запеленговать. Нужно найти какое-нибудь шоссе с прямым участком километра в четыре. Хотя бы. На вертикальную посадку в условиях земной гравитации этот истребитель, к сожалению, не рассчитан. Рискнем.

Минут пять мы неслись над тайгой, сливающейся под нами в сплошной темно-зеленый ковер. Вдалеке показались холмы с проплешинами на вершинах, хмурое осеннее солнце пробивалось через дымку облаков, освещая цепочку высоковольтных столбов. Значит, где-то рядом должна быть дорога! Вот она – прямо посреди леса. Узкая, но самолет пройдет. Обязан пройти!

Дернув штурвал вправо, я сделал полукруг километров на пятнадцать, выровнялся и стал сбрасывать скорость. Четыреста узлов… триста пятьдесят… Двигатели ревели. Двести… сто восемьдесят… Закрылки. Черт, один заклинило! Истребитель рванулся в сторону и чуть не задел брюхом фюзеляжа верхушки кедров. Я сумел скомпенсировать вираж. Ровнее, ровнее… Шасси… Отлично.

Ниже, ниже. Я уже видел ровный асфальт без всякой разметки, пробегающий лентой под самолетом; шасси должны выдержать. Ниже… еще…

Меня тряхнуло так, что зубы клацнули и десны заломило от боли. Скрежет ломающихся под крыльями веток и кустарника смешался с визгом колес. Самолет стало заносить. Я выпустил тормозной парашют, и тут что-то будто лопнуло. В следующий миг я увидел приближающиеся деревья и машинально закрыл глаза…

Тишина давила на барабанные перепонки, привыкшие к шуму двигателей. Разлепив веки, я заметил, что носовая часть истребителя смята в гармошку. Ноги прижало, но, подергавшись, мне удалось высвободить их. Стекло кабины уцелело, а вот приборная панель была частично разбита. От смерти меня спасла толстая стальная рама, огибавшая тело по бокам и спереди.

Проведя по щеке, я с какой-то тупой радостью обнаружил на ней кровь. Отдернул предохранитель, нажал на кнопку разгерметизации. Стекло со скрежетом уползло вверх. Я неуклюже выбрался наружу, сбросил скафандр и огляделся, стоя прямо на спинке пилотского кресла.

Истребитель съехал на обочину и, повалив несколько молодых кедров, уткнулся в здоровенное дерево. Повсюду валялись щепки и искореженные детали. Правое крыло снесло начисто, переднее шасси вместе со стойкой лежало в канаве неподалеку. Хорошо, что не прорвало запасные топливные баки, а то бы…

Где-то свистела птичка, в глубине чащи слышалось басовитое жужжание шершня. Ветра не было, зато небо заволокло тучами, и моросил дождик. Пахло сыростью, хвоей и, кажется, брусникой – давно в тайге не был.

Катьку надо вытащить. Я подобрался к ней по металлопластиковым переборкам, стукнулся коленом о выступающую деталь, зашипел.

– Катя, – негромко сказал я, слегка теребя ее за ухо. Волосы у нее спутались, со лба через все лицо проложила себе путь струйка подсохшей крови, темные пятна от пота выступали на висках и шее. Рядом мерно пульсировала сонная артерия. – Катя, очнись. Прилетели. Очнись же, черт тебя дери!

Она застонала и болезненно поморщилась. Открыла глаза. Посмотрела сквозь меня, снова застонала.

– Ну, вот ты и дома, девочка. Давай, выбирайся, нам отсюда сваливать надо быстренько! Дай-ка руку, помогу.

Катя с трудом подняла руку. Я потянул ее на себя, пытаясь вытащить из кресла.

– Ай! Плечо! – вдруг закричала она. – Больно, Леша!!! Больно!..

– Что такое?! – Я ослабил хватку. – Где больно?

Она скосила глаза вправо и вниз и прошептала:

– Тут. Очень больно.

Я вгляделся в глубь кабины и обомлел. Вся боковая часть со стороны места второго пилота была вдавлена внутрь и торчала острыми углами. Катино плечо проткнула зазубренная пластина шириной сантиметра три, намертво прижав ее тело к противоположной стенке.

Не вытащить!

Я сорвал с рукава брошенного скафандра рацию экстренной связи и сломал чеку. Помехи, помехи…

– Потерпи, девочка, потерпи…

– Больно очень, Лешка…

Помехи.

– Слушает командование военно-космическими силами России. Ответьте! Прием!

– Говорит майор ВКС Густаев! Мне срочно нужна команда спасателей и реанимационная бригада. Совершил экстренную посадку! Предположительно нахожусь в восточной части России! Пеленгуйте по сигналу! Скорее! Скорей, человек умирает!

– Вас понял. Попробуем…

Я отбросил рацию, наклонился к Кате, которая уже впадала в беспамятство. Сколько она крови потеряла? Глубока ли рана?

– Как ты сама чувствуешь – рана глубокая? – спросил я, вытирая с ее ресниц слезу.

– Очень глубокая, Лешка. Очень… больн… ты прос…

– Не отключайся! – заорал я, срывая голос. Взял ее лицо в поцарапанные ладони. – Держись! Они должны скоро прилететь! Катя, главное – не отключайся! Черт!

Я метнулся к индивидуальной аптечке. Долго не мог вытащить ее из небольшого углубления возле пилотского кресла. Руки дрожали. Мыслей не было.

Ну же! Нашатырь! Промедол!

Я вколол одноразовый инъектор с промедолом ей прямо в шею, не глядя. Отвинтил крышку у пузырька с нашатырным спиртом, плеснул себе на ладонь и поднес руку к ее лицу.

Она еле слышно прошептала что-то, веки задрожали, но так и не раскрылись, и Катя снова провалилась в кому.

Это следствия, которые получились после выбора, который сделал я.

Это первый в моей жизни проигрыш.

Это совесть…

Я стоял над ней, не в силах помочь. Я не чувствовал дождя, который уже набирал силу настоящего ливня. Я молчал.

Вдалеке послышался стрекот вертолетов.

Поздно. Она уже не дышала.

Наклонившись, я поцеловал холодные окровавленные губы, погладил непослушными пальцами по мокрым волосам. Тихо сказал:

– Я прощаю тебя, Катя… Ты дома.

Два вертолета уже кружили над дорогой, примериваясь, куда бы сесть. Ливень шуршал струями, гладил длинные иголки кедров, падал на сотни тысяч га угрюмой осенней тайги. Легкий комбинезон прилип к телу.

Вдруг стало очень холодно. А ведь она тоже замерзла!

Я отцепил плазменную гранату. Пусть хотя бы такое тепло согреет тебя на миг… А у меня будет еще несколько секунд, чтобы отбежать. И я это сделаю, потому что теперь я снова не имею права проигрывать.

Проиграть в жизни можно только один раз.

Вертолеты приземлились, из них уже выпрыгивали люди… такие же, как я…

Выдернул чеку.

Посмотрел на родное лицо. Ты – мой спутник. И я дарю тебе это тепло, Катя. Извини, что когда-то не смог подарить другое.

Но.

Ведь люди умеют прощать.

К сожалению… Земля – нет.