Маньчжурская принцесса Бенцони Жюльетта
Глава X
Ужин в казино
– Он, должно быть, в саду. Вас проводить? Орхидея улыбнулась сиделке средних лет, что так любезно предложила свои услуги.
– Спасибо! Думаю, что справлюсь сама.
Она медленно прошла среди пальм, лавра и мимозы по посыпанным песком аллеям, вдоль которых стояли скамейки для отдыха больных. В час для посещений в саду было многолюдно, но она быстро нашла того, кого искала. Он сидел чуть в стороне, возле кустов дрока, положив костыли рядом с собой. На коленях лежала открытая книга, однако он не читал. Невидящие глаза были устремлены на зеленые заросли на другой стороне аллеи, человек унесся вслед за своей мечтой. Очевидно, не ожидая посетителей, он не обращал внимания на проходящих мимо людей, среди которых была и Орхидея.
Она остановилась на мгновение, наблюдая. Коричневая форма чиновника железнодорожного ведомства уступила место светлому костюму, в котором он больше походил на молодого переводчика французской миссии – таким он предстал перед ней при первой встрече. Она еще раз отметила природную элегантность этого человека, меланхолическое выражение лица с тонкими, хорошо выраженными чертами, отблеск солнца на темно-русых волосах. С тех пор как она приняла решение нанести этот визит, Орхидея ни разу не спросила себя, не совершает ли она ошибки, поскольку жила в Ницце под чужим именем. Она просто почувствовала вдруг желание увидеть Пьера Бо, – желание не требующее объяснений. Поэтому она пришла.
Орхидея тихо подошла и остановилась возле скамейки.– Как вы себя чувствуете? – спросила она. – По-моему, вы неплохо выглядите.
Он вздрогнул, тут же хотел инстинктивно подняться, в чем Орхидея ему помешала, и поднял на нее такие светящиеся радостью глаза, что она смутилась. Он тоже не находил слов, и они некоторое время молча смотрели друг на друга. Пьер решился заговорить первым. Презрев обычные формальные изъявления вежливости, он сказал:
– Я думал о вас, и вот вы появляетесь. В пору поверить в чудеса, мадам.
– Да нет, чудес не бывает. Вчера, садясь в поезд, я узнала, что с вами произошел несчастный случай, что вы лечитесь здесь. А поскольку я решила провести в Ницце несколько дней, то сочла вполне естественным навестить вас. Разве мы не старые друзья?
– Я вовсе не надеялся на это. И представить себе не мог, что встречу вас еще раз на этой земле. Так вы не уехали?
Орхидея отодвинула костыли и присела рядом с Пьером.
– Кто вам сказал, что я должна уехать? Когда мы встретились, я солгала. Не так... Ох, как же трудно все это объяснить! На самом деле я вовсе не собиралась присоединиться к Эдуарду...
– Я знаю. Я понял это задолго до того, как мне в руки попала газета. Вы еще ехали в поезде, а я уже знал, чувствовал, что у вас какие-то трудности, что вы чем-то очень обеспокоены. Тогда я решил сойти в Марселе и позаботиться о вас. Но это оказалось невозможным из-за подвигов князя Каланчина. Мне пришлось ехать в Ниццу. К несчастью, на вокзале я был ранен и потерял всякую возможность прийти к вам на помощь. Все, что я мог сделать, – это позвонить Антуану Лорану. И удачно: он был дома, только что вернулся из Рима.
– Но к этому моменту вы уже кое о чем догадались? Вы уже прочли газеты.
– Да, но я был уверен, что вы никоим образом не причастны к этой ужасной истории. Вы просто не могли убить Эдуарда. Вы ведь любили друг друга.
И такая убежденность, такая вера прозвучали в голосе Пьера, что сердце молодой женщины в волнении забилось. Он действительно так ей верил, что стал бы отрицать даже очевидное.
– Вы так доверяете мне? Почему?
Похоже, ее резкий вопрос смутил его. Он сделал уклончивый жест, на лице его появилась грустная улыбка, затем пробежало облачко, и Пьер отвернулся.
– Разве знаешь, почему веришь в Бога? – прошептал он.
Как же приятно было это слышать! Орхидея улыбнулась и положила ладонь на дрогнувшую руку своего спутника.
– Спасибо за радость, которую вы мне доставили! – проговорила она с нежностью. – Но я далеко не безгрешна, как говорят ваши священники... – Затем продолжила, вдруг резко изменив тон: – Вы долго еще пробудете здесь?
– Через несколько дней, я надеюсь, мне снимут эту штуковину с ноги, – он показал на гипс. – Антуан обещал приехать за мной. Кстати, он не с вами?
– Нет. Если верить тому, что мне сказали, он отправился в Испанию, но, я думаю, вы его скоро увидите. Этот человек всегда держит свое слово. Ну а я... я приехала сюда отдохнуть немного. Мне необходимы тишина, солнце, смена климата.
– Прекрасная идея! Только вот что касается тишины, я не уверен, что вы правильно выбрали время: послезавтра начинается карнавал.– Не думаю, что это мне как-то помешает. Я устроилась наверху, на холме. Там вокруг полно садов и очень тихо, почти как здесь. Вам нравится в этой больнице?
– Да... особенно последние несколько минут...
Орхидея слегка покраснела: серые глаза ее собеседника были очень выразительны, и она не устояла перед соблазном как следует всмотреться в них. Если какой-нибудь мужчина и смотрел на нее с такой любовью, так это был этот «полузнакомец». И он не решится заговорить о ней, предчувствовала она. Даже Эдуард в разгар их взаимной страсти никогда не смотрел на нее таким голодным взглядом, за которым скрывалось глухое отчаяние. Орхидея слегка откашлялась, чтобы прочистить голосовые связки, затем спросила:
– Вы... вы не будете против, если я опять приду?
– Вы спрашиваете жаждущего, не желает ли он глотка свежей воды, принцесса?
Упоминание ее бывшего титула удивило Орхидею:
– Почему вдруг вы обратились ко мне таким образом?
– Трудно объяснить. У меня вдруг появилось ощущение, что вы больше не мадам Бланшар, что... что вы опять стали той девушкой, которая жила на свете в пору, пока ихэтуани еще не подняли восстание. Я ошибся?
– Совсем немного. Да, я вновь хочу стать сама собой, потому что мне нечего больше ждать от этой страны, но я никогда не стану такой, какой была до войны. Вспомните, что и кого я знала дальше стен Закрытого города? С тех пор я пересекла моря, побывала во многих западных странах, научилась по-другому воспринимать и смотреть на мир.
– Однако все равно хотите вернуться в Китай, не так ли?
– Да. Я бы хотела вновь повидать ту, которая была мне вместо матери и которую я покинула, пока она не отправилась в страну Желтых источников... мою дорогую императрицу.
– А вы не боитесь ее злопамятства? Говорят, она беспощадна.
– Да, так говорят, но я знаю, она любила меня. Я нуждаюсь в ее тепле и заботе. Вы знаете, как ужасно чувствовать себя одинокой и чужой на другом конце света, откуда навсегда исчез тот единственный, кто меня любил.
– Кто сказал вам, что он был один?
Слова, сорвавшиеся с губ Пьера, упали в пустоту. Мысли Орхидеи были уже далеко. Она смотрела на идущую по аллее женщину в глубоком трауре, которая несла в руке белый пакет со сладостями, перевязанный тонкой золоченой ленточкой. Женщина шла уверенной походкой, не обращая внимания ни на кого и ни на что, направляясь к скамейке, на которой три пожилые дамы вязали под оживленную болтовню. Орхидея узнала ее сразу: бинокль Робера Лартига был достаточно сильным, чтобы с его помощью как следует разглядеть ее лицо – лицо Аделаиды Бланшар с властным профилем и темными глазами.
– Вы знакомы с этой дамой? – спросил Пьер, от которого не ускользнул внезапный интерес Орхидеи к посетительнице.
– Мне кажется, я ее уже видела. А вы не знаете, кто она?
– Нет. С тех пор как я здесь, я видел ее два-три раза. Признаюсь, у мена не возникло потребности узнать у сиделки, кто она. Но если вы желаете...
– Нет-нет... Спасибо, в этом нет необходимости. Очевидно, мы ехали в одном поезде.
Продолжая говорить, она поднялась и протянула Пьеру руку, которую тот рискнул задержать в своей.– Вы еще придете? – спросил он тихо.
– Конечно! Хотите завтра?
– Время покажется мне нескончаемо длинным, однако я не хочу, чтобы вы себя принуждали...
– Ну что за глупость! Крайне неподходящее слово, когда речь идет о приятно проведенном времени в обществе друга.
Он провожал ее глазами до тех пор, пока она не исчезла под колоннадой перистиля, с трудом веря своему счастью и пытаясь уловить в воздухе аромат ее духов. Чтобы наслаждаться им подольше, он взялся было за костыли, намереваясь пройти по ее следам, но тотчас оставил их. Ну что, право, за глупость так горячиться! Разве дама его сердца не определила только что рамки, ограничивающие их общение? Друг, и ничего больше. Конечно, это и так много, особенно для человека, который часом раньше вовсе ни на что не надеялся. Но когда она села рядом, сердце закричало от радости, и ему стоило неимоверных усилий сдержать рвущиеся из груди слова. О, если бы он мог рассказать ей о любви, которую столько времени хранил, как сокровище. Сокровище, впрочем, бесполезное, но Пьер вовсе не собирался попусту его растрачивать. Несмотря на внимание, которым она его одарила, Орхидея оставалась великосветской дамой, а он – простым служащим международной компании железных дорог, пусть даже его скромное положение позволяло оказывать его стране определенного сорта услуги. Между ними ничего и никогда не будет возможным. Вскоре драгоценная Орхидея вновь займет свое место в императорском дворце и постарается забыть те несколько лет, которые любовь толкнула ее провести гораздо дальше от родного дома, чем она того желала.
– Неплохо бы попытаться ее забыть, сын мой, – сказал он себе. – А пока бери то, что она хочет тебе дать: несколько часов рядом с ней. После ты превратишь их в букет засушенных цветов и будешь искать в них аромат ее духов, но – главное! – молчи. Она не должна знать, что ты ее обожаешь. Ты можешь пробудить в ней жалость, а это было бы хуже всего.
В этот момент он обнаружил, что забыл спросить ее адрес.
А в это время, сидя в глубине кареты, которая везла ее в Симиез, Орхидея пыталась разобраться, почему она почувствовала себя счастливой, открыв, что Пьер любит ее. А сомневаться в его чувстве не приходилось. Впрочем, ей стало стыдно, и она упрекнула себя за вспышку радости, как будто это было преступлением. Как вдова, скорбящая об убитом меньше месяца назад муже, может интересоваться чувствами другого мужчины? Это не достойно ее, той, каковой она себя считала, пусть даже этот другой вполне достойный человек, хотя и ниже ее по социальному происхождению. Если в тебе течет кровь великих маньчжурских императоров, ты в долгу перед ними и перед собой, и чувства твои должны быть достойны твоего ранга: вечная скорбь, жажда мести, постоянное стремление к очищению, которое ведет к высшей мудрости. Найдет ли она все это, когда бронзовые двери дворца закроются за ней? Должна, если она не хочет потерять свое собственное лицо. Однажды она уже поступилась своим долгом и бросила родину ради любви к белому, совершив тем самым серьезную ошибку, и ни к чему усугублять ее, относясь с состраданием к чувствам другого.
Глупо было обещать вернуться, к тому же так быстро, разум командовал забыть дорогу к больнице Сен-Рош...
«Ты не можешь так поступить! – мягко, сострадающе шептал внутренний голос. – Он будет страдать. Визит этот был ошибкой, но будет несправедливо перекладывать ответственность за нее на плечи невиновного. Ты пойдешь завтра, как и обещала, но в последний раз. А может, ты просто строишь иллюзии? Когда ты болеешь в городе, в котором никого не знаешь, любое внимание приносит невероятную радость».
Довольная найденным компромиссом, Орхидея постаралась на время забыть о паре слишком внимательных, жаждущих глаз, чему немало способствовало то, что ожидало ее в холле гостиницы «Эксельсиор».
Увидев мощную фигуру Григория Каланчина, выходящего из-за гигантской аспидистры, молодая женщина вздрогнула и взглядом поискала какую-нибудь пальму в кадке, чтобы избежать встречи. Но, во-первых, пальмы не было, а во-вторых, спрятаться не представлялось возможным: русский преградил ей дорогу к эскалатору, и было бы смешно пятиться к центральной лестнице. Она решилась, отметив к тому же по твердости его шагов и спокойствию жестов, что Григорий явно еще ничего с утра не пил, и даже заговорила первой:
– Как, князь, вы еще здесь? – спросила она светским тоном. – Вас давно не было видно, и я решила, что вы уехали.
Он отвесил ей глубокий поклон. Орхидея заметила, что у него взгляд раненого спаниеля.
– Уехал? Нет! Я хотел бы, но это невозможно, пока Лидия не дала мне ответа.
– А вы ее не видели?
– Да... Нет, не видел, но пойдемте... Пойдемте пить со мной чай. Тяжело говорить, переминаясь с ноги на ногу возле эскалатора.
– Вы хотите со мной поговорить?
– Да. Я нуждаюсь... в понимании, дружеском участии.
Он выглядел таким несчастным, что Орхидея, которой все равно нечего было делать, решила уделить ему несколько минут. А удовольствие от выпитой чашки чая поможет пережить его откровения.
Как и подобает отелю, на чьих меню, открытках, этикетках и вообще на рекламе красуется английская корона, в «Эксельсиоре» чайная церемония была возведена в ранг ритуала, и гостиная, где его пили, с прилегающей террасой, защищенные от яркого солнца зеленью и белыми шторами, были одними из самых роскошных в отеле. И в гостиной, и на террасе было многолюдно, там царила атмосфера спокойствия и хорошего тона, напоминая чем-то лондонские клубы. Разговоры всегда велись шепотом, и только легкое позвякивание серебра и фарфора выдавало иногда присутствие официантов, обслуживающих многочисленных клиентов. В воздухе пахло крепким чаем, хорошим марочным вином, апельсиновым мармеладом, табачным дымом и сигаретами.
Появление «женщины в белом» и ее импозантного спутника не прошло незамеченным. Метрдотель, пытающийся скрыть под маской уважения легкую тревогу по поводу появления знатного, но шумного клиента, провел их к маленькому столику, стоящему в стороне, между двумя окнами, и скрытому от постоянных глаз жардиньеркой с экзотическими растениями, чему Орхидея, которую тяготила излишне чопорная атмосфера зала, несказанно обрадовалась. Что будет, если ее спутник вздумает плакать или декламировать дикие любовные вирши, пахнущие ветром степей и лошадиным навозом?
Она приготовилась к тому, что он закажет водки или шампанского, и облегченно вздохнула, когда он потребовал чай, причем такой, какой пьют в России, она же заказала то, что было по вкусу ей.
Новая неожиданность: Григорий не стал рассказывать о своих неприятностях. И даже когда на столике появились сандвичи, пирожки, чайный сервиз и самовар, он все еще хранил молчание. Великое горе всегда молчаливо. И только выпив огромное количество кипятка с черной, как чернила, заваркой и проглотив почти все то, что лежало на тарелках, Каланчин, наконец, вздохнул и отрывисто заговорил:
– Уехала!.. Моя Лидия!.. Уехала... с этим смешным маленьким итальянцем... Графом... Почему?
Глаза Каланчина вдруг влажно заблестели, и Орхидея, испугавшись, как бы вся выпитая князем жидкость не превратилась в поток слез, торопливо вступила в разговор.
– А вы задайте этот вопрос ей! Как получилось, что вы не отправились на ее поиски? Вы знаете, где она?
– В Сан-Ремо, – ответил он замогильным голосом.
– Тогда что вы делаете здесь? Вам бы надо быть там!
– Бесполезно! – Князь покачал рыжеватой шевелюрой. – Она уехала лишь на несколько дней. Скоро вернется, будет петь в театре «Казино». Я сначала задушу этого ничтожного графчишку, а потом уж буду разговаривать с ней.
– Восхитительная программа! – одобрила Орхидея, пытаясь сдержать душивший ее смех. – Однако я вас не понимаю. С одной стороны, вы кажетесь таким нетерпеливым, с другой, ждете ее возвращения. Вам тяжко?
– Да. Очень! Может быть... ожидание – это еще какая-то надежда. Вдруг я отправлюсь в Сан-Ремо, а Лидия откажется говорить со мной. Тогда остается либо достать пистолет, либо удавиться. Если я подожду... увижу ее одну... может, она поймет...
– Вы полагаете, вы простите ей этот каприз, и она поймет, как вы ее любите? А ведь вы ее действительно любите, не так ли?
Григорий ответил не сразу. Он взял с тарелки последний ломтик поджаренного хлеба, намазал его маслом, осторожно положил сверху веточки свежего эстрагона, затем проглотил все это. Потом посмотрел на свою спутницу таким несчастным взглядом, что ей тотчас расхотелось смеяться. Орхидея почувствовала, что в ней начинает просыпаться симпатия к этому выходцу из далекого мира, пылающему настоящей любовью к женщине, для которой чувства эти были лишь льстящей самолюбию интрижкой. Она достала из сумочки вышитый батистовый платочек и нежно вытерла слезы, грозящие затопить усы Каланчина. Он поймал ее руку и запечатлел на ней горячий поцелуй, потом глубоко вздохнул и признался:
– Сейчас я скажу вам великую истину, может, правда, очень глупую! Дорогой друг! Я должен был бы любить такую женщину, как вы!
– Никогда ни о чем не надо сожалеть! Судьба каждого из нас заранее предрешена, и, может быть, когда-нибудь вы будете счастливы с Лидией.
– В это трудно поверить. Проще раз и навсегда покончить. Лидия, смешной маленький итальянишка... и великий князь Григорий!
– Если вы опять заведете разговор на эту тему, я вас покину. Вы не должны этого делать ни в коем случае! Даже если она не захочет возвращаться к вам! Даже если она вас больше не любит! Вы разрушите ни за что свою жизнь. Вы молоды и встретите еще уйму красивых женщин. Пусть она живет, как знает, и маленький смешной граф тоже. Рано или поздно они все равно расстанутся.
Каланчин слушал ее, словно верующий, который увидел, что небеса разверзлись и перед ним предстал ангел, читающий нравоучительную молитву. Григорий выразил Орхидее свою горячую признательность, умоляя не оставлять его в эти трудные дни и, наконец, предложил ей поужинать с ним. Она отказалась, сославшись на усталость и желание поужинать в одиночестве в своем номере, но князь был так доволен, что нашел в ней дружеское участие, поэтому говорил убедительно и настойчиво, и Орхидея вынуждена была согласиться отужинать с ним на следующий вечер в казино.
Придя в больницу после обеда, Орхидея начала с того, что спросила, можно ли ее больному совершить вместе с ней прогулку. Она полагала, что гораздо безопаснее прогуляться вместе с Пьером по городу, чем беседовать с глазу на глаз в больничном саду и смотреть друг другу в глаза.
Получив разрешение, Пьер с огромным удовольствием согласился «сменить декорацию», и через несколько минут они уже садились в открытую коляску, нанятую «баронессой Арнольд».
– Куда бы вам хотелось отправиться? – спросила Орхидея своего спутника.
– Честное слово, мне все равно. Куда хотите.
В этот момент кучер решил, что пришел его черед вступить в разговор, и предложил им совершить чудесную прогулку на гору Борон:
– Оттуда открывается ве-ли-ко-леп-ный вид! – сказал он на ужасающем местном наречии. – Нет ничего лучше для поправки здоровья! А для влюбленных это – рай! Вы будете мечтать, мечтать, мечтать, сколько хотите, вволю!
– Я не уверен, что мы настолько сильно нуждаемся в мечтаниях, – ответил Пьер с улыбкой. – Почему бы нам не отправиться на Английский бульвар, в старый порт или...
– Сегодняшний день не для таких прогулок, – сказал строго кучер. – Весь город готовится к завтрашнему карнавалу, но если вам нравится гулять посреди стремянок...
– Отвезите нас в то место, о котором говорили, – прервала его Орхидея. – Это прекрасная идея!
Действительно, на всех улицах города, по которым на следующий день проследует кортеж короля карнавала, царила веселая суматоха. На увешанных зелеными гирляндами стенах крепили флаги. На окнах расставляли цветы, а подоконники украшали отрезами разноцветного сатина. На тротуарах водружали столбы с натянутыми между ними веревками, которые пестрели цветными стеклышками и китайскими фонариками. Каждая семья запасалась конфетти и хлопушками.
– Вы уже были на таком празднике? – спросила Орхидея своего спутника, с улыбкой следившего за веселой суетой.
– Один или два раза. Разрешите дать вам совет. Если вас не пригласят в гости, не выходите из отеля завтра после полудня. Здесь не проедет ни одна карета, и если вы решите выйти на улицу, то рискуете быть раздавленной толпой. А вот в понедельник не пропустите праздник цветов в Корсо, это восхитительное зрелище.
– Так значит, завтра я не сумею прийти вас проведать? – спросила Орхидея, совершенно забыв о том, что решила сохранять дистанцию.
– Так будет благоразумнее... – спокойно ответил Пьер, отказываясь от дальнейших комментариев.
Карета миновала город, выехала на лесную дорогу, а затем начала подниматься по серпантину, проложенному по склонам гор Борон и Альбан. Сквозьсосны наши путники видели маяк Сен-Жан, притулившийся на высокой скале, деревню Эз, башню Тюрби, ворота Виллафранко и даже вдалеке, в солнечной дымке, Бордигеру... Неожиданно их взору предстала вся панорама Ниццы. Кучер остановил лошадей, давая им отдохнуть.
– Не хотите ли встать и сделать несколько шагов, опираясь на мою руку? – предложила Орхидея. – Посмотрите-ка вон туда, на тот старинный замок с островерхими башенками и бойницами. Как будто картинка из другой эпохи.
– А у меня в Китае было такое впечатление, что я попал в другую эпоху, и, признаюсь, я сожалею о том времени...
– Несмотря на то, что вам пришлось пережить? – прошептала молодая женщина. Рука ее слишком долго задержалась в руке ее спутника.
Он потихоньку отвел ее в сторону, затем с помощью кучера вылез из кареты и взялся за костыли. Орхидея попыталась было ему помешать:
– Я предложила вам свою руку...
– Спасибо. Я слышал, но тяжесть для вас слишком велика. Да я и не хочу далеко уходить, только до края этой площадки.
Орхидея последовала за ним, и несколько мгновений они молча созерцали морской пейзаж и причудливые изгибы береговой линии, окаймляющие море зеленой, золотистой, розовой и белой бахромой. Отсюда сверху легко было представить, что стоит раскинуть руки и полетишь вниз, как птица. Пьер, размышляя о том, какое же это действительно волнующее, восхитительное зрелище, особенно, если смотреть на него вдвоем, понял, почему влюбленные выбирали для прогулок именно это место. Он повторил себе, что они сделали ошибку, приехав сюда, ведь один и одна не всегда пара.
А в это время Орхидея помимо воли подошла совсем близко к Пьеру. Он, не оборачиваясь, спиной, почувствовал ее близость, уловил тонкий аромат духов, как будто кто-то положил ему на плечо букетик цветов. Пьер закрыл глаза, чтобы сильнее ощущать его, и изо всех сил боролся с внезапно нахлынувшим желанием отбросить свои нелепые костыли, обвить руками ее тонкую талию, дотронуться губами до душистой свежей кожи.
Голос кучера разорвал чудесное оцепенение:
– Красиво, правда? – крикнул он. – Стоишь и думаешь: стоит еще чуть-чуть нагнуться, и увидишь Африку или... даже Китай.
Почему он так сказал? Почему упомянул Китай? Пьер почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Когда вы думаете возвращаться? – спросил он тихим глухим голосом.
– Не знаю...
И это было действительно так. В эту минуту казалось, что ее страна находится гораздо дальше, чем на самом деле, может быть, даже где-то на Луне. Во время поездки на фоне этого очаровательного пейзажа она пережила чудесные мгновения. Но почему же Пьер отказался опереться на ее руку? Почему убрал ее ладонь со своего рукава? Почему повернулся к ней спиной? Орхидея понимала, что полностью противоречит своим же собственным намерениям, но знала также и то, что стоит ему сделать одно движение, привлечь ее к себе, и она не станет ему мешать. Ей хотелось увидеть его очаровательную асимметричную улыбку, что делала его таким таинственным, смутно-непонятным. Она хотела прижаться щекой к его щеке, взять в свои ладони его руку, устало держащуюся за костыль... Орхидея закрыла глаза.
«Наверно, я схожу с ума», – подумала она и сделала еще несколько шагов вперед так, что ее рука коснулась руки Пьера. Его голос донесся к ней откуда-то издалека, может быть, потому, что он внезапно сильно изменился.
– Надо возвращаться! Становится прохладно.
– Как хотите.
Она резко повернулась и направилась к карете, опустив голову, чтобы никто не заметил навернувшихся на глаза слез.
Обратный путь проделали молча. Изредка украдкой поглядывая на Пьера, Орхидея видела лишь его неподвижный профиль. А он ни разу не попытался поймать ее взгляд. Она заметила горькую складку возле его рта, заметила впервые. Какой же грустный у него вид!
Когда коляска остановилась возле ворот больницы, Пьер с помощью кучера спустился вниз. Орхидея тоже хотела выйти, но он жестом остановил ее.
– Оставьте, не надо, я доберусь сам!.. До свидания, мадам, и спасибо за изумительную прогулку!
– Если вам понравилось, что помешает нам совершить другие? Не завтра, конечно, поскольку вы советуете мне оставаться в Симиэзе, а...
– Нет! Пожалуйста, не беспокойтесь больше обо мне.
– Вы не хотите, чтобы я вас навещала? – спросила она чуть слышно.
– Не считайте меня неблагодарным, но я уже сказал: я не переношу жалости.
– О какой жалости вы говорите? Уверяю вас...
– Может, вы и не отдаете себе отчета, как благородны порывы вашего сердца, но... это единственное чувство, которое может вызвать калека. Нет, не говорите ничего больше! Вы подарили мне несколько мгновений счастья, о большем я не смею мечтать. Иначе... все так запутается...
– А вы случайно не чересчур скромны... или чересчур горды?
– Не знаю. Прощайте, мадам! Не беспокойтесь, меня скоро выпишут, и я вновь вернусь на службу на Средиземноморский экспресс.
– Но это же неосторожно! Вы еще не полностью поправились!
– Скоро все будет в порядке. К тому же я чувствую себя счастливым только в своем поезде. Это... это мой дом, понимаете?
В воротах появилась сиделка с небольшой коляской, заметив, видно, что диалог затягивается и больной слишком долго стоит на ногах.
– Вы очень неосторожны, месье Бо! – сказала она недовольным тоном. – Вам необходимо лечь!
Пьер улыбнулся, в тоне его послышалась насмешка:
– В вас нет ни капли милосердия, мадемуазель! Я как раз вспоминал об огромном экспрессе, а вы предлагаете мне тачку.
– Если хотите вернуться на ваш экспресс, начните-ка с тачки! По вагонам! И извините, что не захватила с собой свисток.
Подталкиваемая сильными руками сиделки коляска с раненым быстро скрылась в воротах больницы. Ворота уже давно закрылись, и, видя, что его клиентка задумчиво застыла на одном месте, кучер решился вернуть ее к действительности.
– Да... – вздохнул он, даже не пытаясь скрыть свои чувства. – Вот так завершение прогулки! Пусть меня разрежут на маленькие кусочки, но я поклялся бы, что вы влюблены друг в друга.
– А кто спрашивает ваше мнение? – ответила Орхидея, внезапно рассердившись. – Не вмешивайтесь не в свое дело! Отвезите меня в гостиницу! С меня хватит!
Если бы ей задали вопрос, что означают ее последние слова, она затруднилась бы ответить, но в глубине души просто, наверно, хотела перевернуть эту страницу жизни. Она ошиблась, решив, что Пьер любит ее, но несмотря на то, что действительность оказалась куда проще и болезненнее, в этом, возможно, было ее спасение. Часом раньше, если бы он только произнес слова, которых она ждала, Орхидея, может быть, навсегда распрощалась бы со своими планами ради низменной, с точки зрения ее предков, судьбы и никогда больше не смогла бы преклонить колени возле родного алтаря. Пора, давно пора расстаться с Францией и ее жителями. И если на поиски Этьена Бланшара необходимо отправиться в Италию, что ж, она поедет! Как только появится Лартиг с новостями, она тут же начнет паковать чемоданы. А пока придется выполнить здесь последнее доброе дело и отужинать с несчастным князем Каланчиным. Но после этого пусть никто не просит ее больше о милосердии!
Построенное в устье Пайона, прозрачной речушки, куда веселые прачки приходили стирать белье, казино было шедевром архитектурного барокко – драгоценный камень возле голубых вод Средиземного моря. Такое впечатление создавалось благодаря цветным стеклам в железных рамах и огромному, отдаленно напоминающему византийский куполу. Казино походило на небольшой восточный дворец с башнями-луковками и окнами с причудливыми завитушками.
Казино было излюбленным местом богачей из многих стран мира. Но клиенты облюбовали не только игровые залы, но и рестораны, в котором основным действующим лицом был румын тридцати пяти лет со светскими манерами, любезный и велеречивый, по имени Негреско[5].
Негреско собственной персоной встретил Орхидею и русского князя у входа в большой, уставленный зелеными растениями и букетами цветов зал. Люстры светились мягким, специально приглушенным светом, чтобы не осквернять изумительный вид вечернего города, отражающегося в морской глади.
Клиенты, ужинающие за столиками, тоже являли замечательное зрелище: мужчины во фраках и белых галстуках-бабочках с гардениями в петлицах, женщины в облаках сатина, тюля, бархата, крепдешина и кружев, на которых сверкали бриллианты, рубины, изумруды и сапфиры, или переливались молочным блеском жемчуга. Перья экзотических птиц – белой цапли, страуса, райских птичек – украшавшие дамские прически, делали этот зал похожим на вольеру, укрытую под сенью аспидистр, араукарий, юкки и драконовых деревьев. Струнный оркестр наигрывал томные английские вальсы.
В платье из белого кружева, превосходно оттеняющем ее точеную фигурку, со звездочками бриллиантов на корсаже, в ушах и черных, низко уложенных волосах Орхидея произвела настоящую сенсацию, поскольку на фоне головокружительных декольте она была от шеи до пят укутана в прозрачное кружево, оставляющее открытым лишь лицо цвета спелого персика. Огромный Каланчин напоминал рыцаря подле прекрасной королевы. Так, под огнем сотен взглядов, они прошли к своему столику возле одного из широких окон.
Князь, не останавливаясь, ответил на несколько приветствий, чтобы не заставлять свою даму ждать, и только уже сидя за столиком, обвел зал необычайно прозрачным и спокойным в этот вечер взглядом. Благодаря Григорию Орхидея узнала, что здесь были великий русский князь и герцогиня Мальборо, польский пианист Падеревски и американец Пирпонт Морган, махараджа, которого она уже встречала в гостинице, – в этот вечер на его голове был белоснежный тюрбан, украшенный изумрудом размером с небольшое куриное яйцо, красавица Габи Деслис со сногсшибательным ожерельем из черного жемчуга на шее, австрийский принц Кевенхуллер и молодой человек невысокого роста с круглым лицом и завитыми усами, во фраке от лучшего лондонского портного, .в котором трудно было угадать Ага Хана III, наместника Пророка на земле.
Григорий продолжал перечислять более или менее известные имена сидящих в зале. Он оказался хорошим рассказчиком, милым и снисходительным. Перечислив всех знаменитостей, поглощающих лангустов и фаршированных петушков, он принялся описывать своей очаровательной спутнице берега Волги и Каспийского моря, где находилось его родовое имение, весенние степи в цветах ириса, диких уток, возвращавшихся каждую весну вить гнезда в тростнике прямо под стенами древнего замка, день и ночь охраняемого вооруженными черкесами.
Слушая его, Орхидея думала, как же жестока любовь. Этот человек мог дать женщине все, что та пожелает, он был молод и по-своему соблазнителен; имя и состояние вполне позволяли ему искать руки принцессы из царствующего дома, а он умирал от любви к актрисочке, родившейся в старом порту Ниццы, которая, наверняка, смертельно скучала бы среди дикости и роскоши его родины. Привыкнув к веселой жизни под небом Парижа, поневоле заскучаешь, изо дня в день перебирая брошенные тебе под ноги сокровища и придумывая новые украшения и наряды.
Орхидея поймала себя на том, что поражается собственным мыслям. Ведь знатные дамы ее собственной страны, императорские и княжеские наложницы ведут именно такой образ жизни, о котором она сейчас размышляла. Таким же мог быть и ее удел. Откуда ей вдруг стали понятны желания, стремления, реакция молодой женщины, чье происхождение и положение так же далеки от ее собственного, как находящаяся за сотни световых лет планета? Уж не любовь ли европейца, уж не магия ли Парижа с его роскошью, безумствами и преступлениями, с одной стороны, и магнетизмом, очарованием и колдовством, с другой, изменили ее душу, сделали своей сообщницей. И как объяснить все это влюбленному, который способен, однако, говорить с таким пылом о своей родине? Да и хотелось ли ей этого на самом деле? Глупо да и напрасно пытаться во что бы то ни стало разобраться в чужих делах. От нее требовалось слушать, улыбаться, дарить человеку, с которого заживо содрали кожу, дружескую поддержку и участие. Ока и в своих-то чувствах не в силах разобраться, как та отъявленная кокетка из прелестной пьесы Эдмона Ростана, название которой она забыла[6].
Ужин прошел замечательно, вечер обещал быть настоящей удачей, и вдруг все смешалось, расстроилось.
Орхидея сидела спиной ко входу в ресторан и не сразу поняла, почему Каланчин внезапно замолчал, его ставшие серо-зелеными глаза уставились в одну точку, а лицо и шея медленно налились краской. У нее появилось некое предчувствие, по спине пробежал холодок. Орхидея повернулась и увидела, что в ресторан вошла Лидия д'Оврэй в сопровождении загорелого высокого стройного молодого человека, чьи узкое лицо и твердо очерченный профиль показались ей знакомыми. На Лидии было пышное платье из розового сатина, широкий пояс подчеркивал полуобнаженную грудь и плечи, на шее блестели бриллианты, в руках – веер из хорошо подобранных перьев. Что касается молодого человека, если бы не пышные черные усы, Орхидея тотчас бы узнала его... И вдруг ее словно озарило: он был удивительно похож на человека, которого она разглядывала сквозь траурную вуаль в день похорон Эдуарда. Сводный брат Этьен Бланшар собственной персоной или его двойник.
Но времени задаваться вопросами у нее не было. Григорий, совершенно забыв о ее существовании, выскочил из-за стола и бросился им навстречу. Лидия, которая как раз перебросилась парой дружеских слов с руководителем оркестра, заметила Каланчина слишком поздно. Он схватил ее за запястье и потащил к выходу. Лидия как-то по-лошадиному закричала, сидящие за столиками обернулись. Женщина начала отбиваться, испуская пронзительные крики. Спутник Лидии смело бросился ей на выручку, но ему вряд ли удалось бы совладать с князем, если бы на помощь не. подоспели обеспокоенный метрдотель, двое официантов, а затем и директор заведения.
Битва была в самом разгаре, когда в зале появился старший официант, величественно держа в двух руках над головой, как епископ свой монстранц, блюдо с уткой в апельсинах, заказанное махараджей. В результате столкновения утка полетела в одну сторону, апельсины – в другую, не причинив, впрочем, никому и ничему, кроме ковра, большого вреда, если не считать тонкого ломтика апельсина в соусе, упавшего точно посередине декольте супруги бельгийского банкира.
Негреско старался подтолкнуть нарушителей спокойствия к выходу. Орхидея, не желая оканчивать ужин в одиночестве после такого скандала, тоже поднялась из-за стола и направилась было к выходу, как вдруг сидящий за соседним столиком человек лет пятидесяти в монокле, со щеточкой усов и седой шевелюрой поторопился помочь ей отодвинуть стул, предложил руку, торопливо представившись на превосходном французском, в котором слышался легкий британский акцент:
– Лорд Шервуд, мадам! Позвольте сопровождать вас. Вы не можете одна выйти из этого заведения.
Орхидея с улыбкой кивнула и гордо прошла к выходу мимо шумной группы, центром которой была Лидия д'Оврэй. Баталию уже удалось усмирить, но разговор главных действующих лиц вовсе не напоминал дружескую беседу. Низкий голос русского и истерические визги Лидии, протесты ее спутника и укоризненные возгласы посредников сливались в мощный, раздражающий шум.
Каланчин требовал возвратить девицу как его собственность, уверял, что она без предупреждения нарушила некий моральный контракт, заключенный между ними, но при этом не забыла забрать драгоценности, которыми он ее осыпал, доказывал, что она не сможет жить со «смешным маленьким итальяшкой» и должна вернуться «под его кров».
– Месье, – возразил спутник Лидии, – во-первых, знайте, что Альфиери никогда не потерпит оскорблений от московского медведя, да еще такого жмота, который упрекает красивую женщину за несколько побрякушек...
– Побрякушки?! – покраснел Григорий от гнева. – Бриллианты моей бабушки-княгини, подаренные ей царем Александром Первым? Я сделал Лидии этот подарок, намереваясь жениться на ней.
– Но, Гри-гри, – взмолилась Лидия, – я уже сказала тебе, что не хочу выходить замуж. Я еще слишком молода.
– Двадцать три года! Как раз вовремя. Знатные девицы выходят замуж в пятнадцать-шестнадцать лет. Позже их считают за перестарков!
Публичное объявление ее возраста – на самом деле ей было девятнадцать – удвоило потоки слез несчастной Лидии и гнев графа Альфиери.
– Эй, вы! Забирайте ваши драгоценности, если так ими дорожите! У Лидии будут другие!
Он в сердцах чуть было не сорвал колье с шеи молодой женщины, та яростно сопротивлялась: она ни под каким предлогом не собиралась расставаться с драгоценными камнями, которые успела полюбить и надеялась получить вскоре и другие, а теперь этого может не случиться никогда.
– Они мои, я не хочу, чтобы у меня их отбирали!
Эти слова восхитили бывшего любовника, для которого бриллианты бабушки-княгини были теперь неразрывно связаны с Лидией.
– Голубушка! Ты пленила мое сердце. Возвращайся, у тебя будут изумруды, сапфиры...
– Ах, вот она, бескорыстная любовь! – Голос Альфиери бил полон сарказма. – Да, теперь-то видно, что она любит вас только и исключительно ради вас самого! Как же! Лидия, перестаньте вести себя, как испорченный ребенок! Вспомните, что я вам обещал и...
Это было весьма неосторожно. Григорий с диким воплем бросился на обидчика, и потасовка разгорелась бы вновь, если бы итальянец вовремя не уклонился от удара. Русский, промахнувшись, рухнул на руки одному из клиентов ресторана, тот согнулся пополам под его тяжестью, но князь с необыкновенной живостью вскочил и вновь бросился на противника. Негреско и метрдотель едва успели его задержать. Каланчин буквально кипел от гнева и ругался сразу на двух языках, поэтому добрая половина ругательств была вполне понятна окружающим. Услышав оскорбления в свой адрес и в адрес своей добродетельной матери, побледневший от гнева итальянец закатил вспыльчивому русскому князю пощечину. Каланчин остановился на полуслове, как будто внезапно успокоившись... но не тут-то было.
– Я убью этого подлого мужика! Где моя сабля? – завопил Григорий.
– Извините, мадам! – сказал новый кавалер Орхидеи. – По-моему, самое время навести порядок.
Оставив молодую женщину возле карликовой пальмы, он встал между двумя мужчинами.
– Позвольте напомнить вам о необходимости соблюдать приличия, джентльмены, и, кстати, предложить свои услуги, по-видимому, вы не разрешите ваш спор без дуэли...
– Вы хотите, чтобы я дрался на дуэли с этим... пещерным человеком? – завопил итальянец. – Да все, что он заслуживает, – это пару ударов палкой, что я и собираюсь сделать.
– Это не так просто, – перебил его Шервуд. – Князь Каланчин – двоюродный брат Его Императорского Величества, к тому же вы дали ему пощечину, чем нанесли оскорбление. За ним выбор оружия, а у вас нет права отказываться – это было бы несоблюдением обязательств.
– Браво! Превосходно! – зааплодировал Григорий, раскатисто произнося букву «р». – Я уже сказал: сабли. Но казацкие сабли! А не какие-нибудь европейские недомерки!
– А почему бы не турецкие? А еще лучше – ятаганы? Чего уж там! – усмехнулся Альфиери. – Нелепица!
– Частично граф прав, – сухо сказал англичанин. – Фольклор и кодекс чести – вещи несовместимые. Шансы дуэлянтов должны быть одинаковы. Назовите ваших секундантов, джентльмены. Но прежде я хотел бы сказать вам, князь: я сам с удовольствием преподал бы вам урок.
– Почему? – Григорий широко раскрыл глаза. – Я вас совершенно не знаю.
– Правильно, не знаете. Но вы вели себя по-хамски. Если вы имеете честь сопровождать прекрасную даму, вы не имеете права бросать ее в ресторане ради другой дамы. Поэтому после графа Альфиери драться с вами буду я. Вот моя визитная карточка. Добавлю, что моя яхта «Робин Гуд» стоит у причала в порту. Я буду на борту, как только провожу эту леди до гостиницы. Жду ваших секундантов, джентльмены!
Лорд Шервуд коротко кивнул, повернулся на каблуках и вновь предложил руку Орхидее, которую действующие лица ресторанной драмы доселе просто не замечали. Испытывая угрызения совести, Григорий попытался ему помешать, но англичанин сухо остановил его:
– Довольно, князь! Не выставляйте себя на посмешище.
Каланчин, Лидия, Альфиери и собравшиеся вокруг них любопытные из числа ужинающих в ресторане расступились перед Орхидеей и Шервудом. Увидев ее в белоснежном, поистине королевском кружевном платье, Лидия д'Оврэй не удержалась от восклицания:
– Ах! Но это же моя принцесса! Как я рада... Кто-то остановил ее, заставил замолчать. Орхидея молча, не поворачивая головы, прошла мимо под руку с лордом Шервудом. Их уход сопровождался восторженным шепотом публики. Грум кинулся предупредить привратника, чтобы тот кликнул экипаж лорда Шервуда. Орхидея буквально заставила себя не смотреть на странного графа Альфиери, чье разительное сходство с ненавистным сводным братом Эдуарда становилось ей все более очевидным. И она, конечно, не заметила, что он следил за ней, пока пенистый кружевной шлейф ее платья не исчез за занавесями из пурпурного бархата.
Экипаж лорда Шервуда оказался состоящим исключительно из «механических лошадиных сил», спрятанных под капотом мощного «Панар-Левасора», сверкающего медью, за рулем которого сидел огромный бородатый сикх; его белоснежный тюрбан, казалось, парил над машиной, как маленькая луна.
– Надеюсь, мадам, вы не боитесь машин? – спросил лорд, помогая Орхидее усесться на кожаном сиденье. – В противном случае, мы сменим экипаж.
Молодая женщина ни за что на свете не призналась бы, что ненавидит эти шумные смердящие механические чудовища. Ведь никогда и ни в коем случае нельзя охлаждать добрые намерения. Она позволила укутать себя поверх горностаевой накидки пыльником с капюшоном, шофер укрыл ей ноги леопардовой шкурой, подбитой бархатом, а ее новый кавалер надел пальто из тибетской овцы, клетчатую кепку и огромные очки, сделавшие его похожим на усатое земноводное.
– Предпочитаю сам водить машину, – сказал он, – не бойтесь, я поеду медленно.
Он уселся на переднее сиденье. Сикх почтительно сел рядом с хозяином, и они поехали по нарядно блестящему огнями городу.
Пока машина бодро катила к Симиэзу, Орхидея раздумывала над тем, что ее добрые намерения пропали втуне: вечер не только не принес Григорию облегчения, но стоил ему дуэли. А она сама не только не доела ужин – да она просто голодна! – но, в довершение всего, черкес о ней совершенно забыл. Оглядев зал прощальным взглядом, она увидела, что князь опять приник к руке прекрасной Лидии и пожирал ее страстным взглядом. Но удивительно, Орхидея вовсе не держала на него зла: Григорий помог ей развлечься. В глубине души она даже была ему признательна: без него она никогда бы не встретила этого прелюбопытного графа Альфиери, чья личность рождала у нее целую серию вопросов.
Орхидея решила, что завтра же утром отошлет записку Роберу Лартигу; только журналисту, казалось ей, по плечу разгадать эту тайну. В это время машина затормозила перед отелем «Эксельсиор Регина». Лорд Шервуд соскочил на землю, одновременно сбрасывая с себя козью шкуру. Орхидея сама освободилась от пыльника и шкуры леопарда и подала ему руку, выходя из машины.
– Я был бы счастлив, мадам, предложить вам более приятное окончание вечера, – сказал Шервуд, – но я должен быть на борту яхты, у меня встреча с секундантами противников.
– Пожалуйста, не извиняйтесь! Вы помогли мне выйти из неловкого положения, большое вам спасибо. Однако могу я просить вас об одном одолжении?
– К вашим услугам! О каком одолжении идет речь?
– Я имею в виду этого несчастного Каланчина. Прошу вас, откажитесь от дуэли. Пожалуйста!
– Но почему? – изумился лорд Шервуд. – Он этого вполне заслуживает!
– Вовсе нет! Я согласилась отужинать с князем с одной лишь мыслью помочь ему скоротать несколько тяжелых часов. Он страдает от любви, может быть, не очень уместной, но во всяком случае искренней. Увидев ту, о разлуке с которой он не переставал горевать, Каланчин обо всем забыл.
– Даже о вас?
– И обо мне, за что я на него вовсе не сержусь. Напротив, я отношусь к нему с симпатией.
Некое подобие улыбки отразилось на чопорном лице англичанина. Он слегка поклонился:
– Как пожелаете, мадам. Или я должен называть вас... принцесса?
Да, слух у него оказался прекрасным. Орхидея улыбнулась:
– Все в прошлом, теперь я просто баронесса Арнольд. Доброй ночи, лорд Шервуд, и еще раз спасибо.