Маньчжурская принцесса Бенцони Жюльетта

– Далеко вы с этим не уедете. Позвольте мне действовать по своему усмотрению и не бойтесь обратиться ко мне, если вам что-нибудь понадобится. Я весь к вашим услугам...

– Я вам искренне благодарна за это, метр, а также за оказанный мне прием. Что касается всего остального моего состояния, не могли бы вы взять на себя ведение всех дел?

– Разумеется! И мне хотелось бы, чтобы в один прекрасный день вы просто согласились принять то, что вам принадлежит, мадам.

Он снова поклонился и сам открыл дверь, чтобы лично проводить к кассиру свою новую клиентку. Человек в люстриновых нарукавниках передал ей толстый конверт, который она опустила в муфту, даже не заглянув в него. Еще раз попрощавшись, она снова села в карету, ожидавшую ее у конторы.

Она почувствовала себя слегка ошеломленной словоохотливостью метра Дюбуа-Лонге, но в конечном счете осталась вполне довольна открывшимися перед ней финансовыми возможностями. Не то чтобы она намеревалась обосноваться во Франции или в каком-нибудь западноевропейском городе, но чтобы осуществить свой проект мести, ей нужны были деньги. Затем, допустив, что потратила все деньги, она попросит достаточную сумму, чтобы добраться до Пекина. Прибыв туда, она ни в чем не будет нуждаться: Цы Си либо примет ее, и она вновь займет свое место в императорском дворце, либо казнит, а деньги еще никогда не были нужны тем, кто отправляется в Страну Желтых Источников.

Уладив эту проблему, ей предстояло решить еще одну: она хотела отделаться от мадам Лекур. Не из чувства неблагодарности и не потому, что генеральша не внушала ей никаких дружеских чувств, совсем наоборот, ей бы очень хотелось жить вместе с ней и оказывать ей дочернюю привязанность, которой та была лишена. Но именно в силу этой привязанности Орхидея хотела отдалить опасность, навстречу которой она сознательно пошла, но не хотела подвергать риску никого, кроме себя. Но, поразмыслив, она решила, что может принять лишь помощь Антуана, человека умного и отважного. Пока карета везла ее к отелю «Континенталь», она думала над тем, как отправить свою благодетельницу в Марсель, не обидев ее и не огорчив: генеральша была мужественной женщиной и доказала ей это на деле. Она желала оберегать эту необычную невестку, свалившуюся так неожиданно ей с неба...

Приехав в отель, Орхидея продолжала еще думать об этом. В это время портье сообщил, что мадам Лекур ожидает ее в мавританском салоне, куда ей пришлось перейти, когда начал сильно дымить камин в ее личном салоне. В этот момент там шел ремонт, и дирекция отеля надеялась, что этот инцидент не вызовет слишком большого неудовольствия дам.

Мавританский салон, точная копия одного из залов дворца Альгамбра в Гренаде, имел очень пышное убранство и состоял из целого ряда альковов с диванами, что позволяло уединяться маленькими группами. В одном из них устроилась генеральша с чашкой турецкого кофе, уже четвертой в течение часа, что, вне всякого сомнения, привело ее в сильное возбуждение. Когда Орхидея подошла к ней, она усадила ее рядом с собой на диван.

– Бывают дни, когда все идет наперекосяк, – вздохнула она.– Вам сказали, что мне пришлось покинуть наши апартаменты, иначе я бы прокоптилась, как окорок? Но это не все, и, по всей видимости, мне придется пополнить пенсионную кассу пожарных... Но сначала расскажите, как все прошло у нотариуса.

– Наилучшим образом. В ближайшее время у меня ни в чем не будет недостатка...

И она очень коротко пересказала ей разговор с нотариусом, не забыв упомянуть про свое удивление, когда узнала о щедром даре свекра к свадьбе, которую он тем не менее не одобрял. Генеральшу эта новость взволновала:

– Этот его поступок меня не удивляет. Анри всегда был добрым человеком и совершенно не заслужил прожить жизнь с такой женщиной, как Аделаида. Посмотрите, как странно все получается: если бы небо благословило его стать вдовцом, он вне всякого сомнения принял бы вас с распростертыми объятиями, потому что любил Эдуарда, который ему был чужим. Однако Аделаида не теряет бдительности, и я думаю, что, женившись на вас, мой сын доставил ей огромное удовольствие: теперь можно было выгнать его из семьи, чтобы ее собственный сын стал наследником всего состояния! Если она что-то прознала про щедрый дар Анри, ему пришлось пережить много неприятных минут...

– Если он действительно серьезно болен, как говорят, это было бы жестоко... Во всяком случае я заявила нотариусу, что у меня нет намерения что-либо принимать от него.

– И нотариус с этим согласен?

– Не совсем. Он считает, что со временем я одумаюсь.

Мадам Лекур допила кофе, поставила чашку на стол и задумчиво посмотрела на свою собеседницу:

– Я не могу вас ни в чем винить, поскольку вам теперь известно, что Эдуард не был сыном Анри. Тем не менее я все время спрашиваю себя: может быть, все сложилось бы иначе, если бы ваша свекровь и ее дражайший сын узнали о вашем отношении к фамильному состоянию?

– Что вы хотите сказать?– Ничего!.. Просто мне в голову пришла одна мысль, и я хочу ее хорошенько обдумать, прежде чем что-либо сказать... Это, конечно, безумие...

– Тогда я не настаиваю, – сказала Орхидея, улыбаясь.– А теперь скажите мне, чем вы были так расстроены, когда я пришла?

– Было отчего. Я получила телеграмму от Ромуальда: у нас в доме был пожар, во всяком случае он успел только начаться и не нанес большого ущерба. Но тем не менее сегодня вечером я должна уехать. Надеюсь, что вы поедете со мной, поскольку ваши дела в полном порядке.

– Нет. Простите меня, но я предпочитаю расстаться здесь! Я очень огорчена тем, что случилось у вас в доме, и рада тому, что все не так страшно, но, тем не менее, там я буду вам только мешать. К тому же мне необходимо уладить здесь кое-какие дела. Я вновь вступаю во владение квартирой и признаюсь... мне это доставляет огромное удовольствие.

И, как бы вторя нотариусу, генеральша стала охать, что молодая женщина не может оставаться дома одна. И тогда Орхидея ей солгала, сказав, что метр Дюбуа-Лонге поможет ей найти прислугу.

– Что мне позволит встретить вас подобающим образом, когда вы вернетесь, – сказала она с наигранной радостью, которой в действительности не испытывала, – так как я надеюсь, что вы вернетесь и непременно остановитесь у меня.

– Лучше бы мне не оставлять вас одну! – ворчала мадам Лекур.– Мне неприятно думать, что вы здесь одна...

– Я не буду одна. Есть Антуан...

– А вот и нет: Антуан уехал! Он только что звонил и сказал, что должен уехать из Парижа на несколько дней. Будьте благоразумны, Орхидея, поедем вместе в Марсель! Мы там долго не задержимся, я только загляну в страховое агентство и распоряжусь о ремонте.

– Ради Бога, не настаивайте! Мне... мне хотелось бы немного отдохнуть. Слишком много путешествий, и слишком много волнений! Поезжайте спокойно: я уверена, что комиссар Ланжевен займется моей особой.

– Зачем это ему надо? С вас сняты все подозрения.

– Вне всякого сомнения, но, по правде говоря, я не слишком доверяю его добродушному виду. Было совершено еще одно убийство, и это не может его не интересовать. Я уверена, что за моим домом наблюдают и еще будут наблюдать. С другой стороны, метр Дюбуа-Лонге готов все для меня сделать... Мне нечего опасаться, я умоляю вас, поезжайте и не думайте ни о чем плохом. Я останусь в отеле до завтра, а затем вернусь к себе. Вам нужен номер телефона?

– У меня он уже есть! – сказала генеральша обиженным тоном.

Видя удивление молодой женщины, она призналась, что сумела его найти и уже звонила два или три раза, делая вид, что ошиблась номером, ради одного только удовольствия услышать голос своего сына...

Это простодушное признание тронуло Орхидею, она обняла и поцеловала ее.

– Я вас очень люблю и уверена, что Эдуард был бы счастлив назвать вас своей матерью. Он бы вас полюбил... А теперь не надо печалиться! Я уверена, что мы скоро увидимся...

– Пройдет несколько дней, и я вернусь, но вы должны беречь себя...

– Можете об этом не беспокоиться...

В это время Жюль Фромантен, консьерж из дома Бланшаров на авеню Веласкес, жил в постоянном страхе, с тех пор как, выйдя рано утром убирать снег на тротуаре, он наткнулся на труп Люсьена Муре. Труп был так страшно обезображен, что Жюль, забыв о всяких приличиях, уронил на тротуар свой кофе с молоком и бутерброды. Снова приехала полиция и стала задавать вопросы, на которые он мог ответить лишь только то, что знал: Муре ушел накануне в бистро на площади Терн, и больше его не видели... И что жена его очень волновалась. А затем, и это было самым страшным, жена, увидев эту жуткую картину, завыла, словно корабельная сирена, и так сильно, что ее не могли остановить. Пришлось ее связать и заткнуть рот, чтобы посадить в карету скорой помощи.

Подобные вещи не забываются легко, особенно когда остаешься один ночью в своей каморке, а снаружи снег приглушает шум шагов и стук колес. Если бы не жильцы третьего этажа – барон и баронесса де Гранлье, оба глухие, и их слуги, Жюль сбежал бы отсюда и вернулся в родной департамент Луар-и-Шер. Только столь внезапный отъезд наверняка бы вызвал подозрения полиции, а Жюль боялся, как огня, что его отношения, пусть мимолетные, со стариком станут известны инспектору Пенсону...

Это было месяцев шесть тому назад. Летним вечером, когда он возвращался домой, выкурив трубку у ворот, кто-то к нему обратился: это был хорошо одетый пожилой господин, морщинистое лицо которого скрывала панама. Это было явно лицо человека, родившегося где-то в Китае.

Пришедший был изысканно вежлив и казался очень грустным. Он не заставил себя долго просить и поведал Фромантену причину. Дело в том, что он приходится дядей молодой мадам Бланшар, но она отказалась его принять, и даже разговаривать. Пожилой месье выглядел очень огорченным и объяснил ее поведение боязнью не понравиться мужу. Тогда он попросил оказать ему услугу: не согласится ли любезный привратник предупредить его, если месье Бланшару нужно будет уехать из Парижа без жены... по делам или по другой причине. Он был готов щедро оплатить эту небольшую услугу, лишь бы тот согласился позвонить ему по телефону.

Вознаграждение не замедлило появиться. Несколько золотых монет заблестели при свете лампы, и кровь прилила к голове консьержа. Только будучи человеком честным, он сказал, что вряд ли месье Бланшар уедет без жены. Они только что уехали вместе в Америку, и неизвестно, когда вернутся. Впрочем, они никогда не расставались. Это была неразлучная пара, каких теперь не увидишь.

– Я приехал издалека, и у меня большое терпение, – ответил старый китаец.– Мне не к спеху. Я могу подождать, но все, о чем я прошу вас, так это предупредить меня, когда они вернутся. У нас всегда есть кто-нибудь на телефоне. Обещаете мне выполнить просьбу?

Фромантен пообещал. Просьба была пустяшной! Он тотчас же получил желанные монеты, и ему пообещали столько же, когда пожилой человек сможет прийти, наконец, обнять свою племянницу, которую нежно любил и с которой так хотел увидеться.

Когда Эдуард Бланшар уехал в Ниццу, консьерж отправился звонить по телефону. Пожилой человек не пришел, но ему прислали обещанное с посыльным. Считая своего абонента нездоровым, он позвонил снова, но никто не ответил. И тут разразилась катастрофа: дома было обнаружено тело месье Бланшара, убитого по-видимому женой. Одновременно с этим Фромантен получил таинственную записку: «Если вы расскажете, что Бланшар уехал, считайте себя трупом». Не в силах понять, что означает такая ситуация, он решил молчать, что и было ему рекомендовано таким грубым образом. Когда его допрашивала полиция, то он ничего не видел и не слышал и, естественно, ничего не знал. И так как Пенсон удивлялся, что консьерж не заметил ночного возвращения покойного, то Фромантен объяснил, что у Бланшара был свой ключ, что он страдал бессонницами и имел обыкновение принимать на ночь «кое-что», чтобы уснуть. Это «кое-что» было из разряда хорошего мартиниканского рома.

Больше ничего не удалось узнать. Однако беспокойство, а затем и страх поселились в квартире Жюля Фромантена, которую он делил с котом Дагобером. Он не переставал задаваться вопросом, имел ли он какое-нибудь отношение к убийству месье Бланшара. Смерть Люсьена окончательно перепугала его, и по вечерам, когда совсем темнело, он обретал смелость только на дне рюмки. Без этого ему повсюду виделись старые или молодые китайцы.

Возвращение Орхидеи домой погрузило его в полную прострацию. Он совершенно не понимал, что с ним. Похоже, что она не убивала своего мужа, раз ее отпустили, но была ли она участницей «банды», как он думал в глубине души? Стоит ли говорить ей об этом дядюшке, способном платить золотом, чтобы обнять племянницу, и после этого больше не появившемся? Может быть, он тоже умер? Или ему все это приснилось?.. Нет. Иначе как объяснить появление прекрасных желтых монет, с которыми ему никак не хотелось расставаться.

В конце концов расстроенный консьерж пришел к выводу, что ничем не рискует, если будет молчать, и пошел пополнить запас рома, дабы быть готовым к любым случайностям.

В это время молодая женщина вернулась домой. Когда дубовая лакированная дверь за ней бесшумно закрылась, она постояла, прислонившись к ней некоторое время. Сердце ее тяжело билось, охваченное мистическим страхом, будто она нарушила секрет гробницы. В квартире было темно, тихо и почти враждебно. От гробницы она отличалась лишь тем, что здесь не было холодно. Дом отапливался с помощью калориферной системы, подававшей теплый воздух, из подвала по каменным и чугунным трубам.

Когда усилием воли Орхидея подавила первое волнение, хотя в течение нескольких секунд она задавала себе вопрос, не отказаться ли от своего плана и не убежать ли в отель, она пересекла прихожую, обошла квартиру, задернула шторы и закрыла ставни. Квартира сохранила тот вид, в котором ее оставили супруг и слуги, отправившись один из них в морг, другая – в больницу, то есть все было в полном порядке, за исключением кухни, брошенной Гертрудой в тот момент, когда она собиралась завтракать. Стенной шкаф был открыт, и на кухонном столе стояла чашка кофе со свернувшимся молоком, лежал высохший хлеб, рядом блюдечко с прогорклым маслом, остывший кофейник. Полицию невозможно спутать с хорошей прислугой. Поразмыслив, Орхидея внесла свои вещи в спальню, засучила рукава и поставила греть воду для мытья посуды. Она убрала все, что не было убрано, и стала осматривать шкафы с запасами продуктов. Она убедилась, что Гертруда запасла все необходимое в количестве, позволявшем выдержать осаду. Помимо всего прочего, было куплено несколько коробок любимого чая Орхидеи, и эта маленькая деталь доставила ей большую радость. Помыв и вытерев посуду, она нашла поднос, поставила на него свой любимый большой чайник из кантонского фарфора и все необходимое для хорошего чаепития, добавила тарелочку с песочным печеньем, еще одну с печеньем имбирным, отнесла все это к себе в спальню, поставила на постель и стала пить чай без всяких дурных мыслей.

Сегодня впервые она почувствовала себя дома и испытала от этого совершенно новое удовольствие. Даже не собираясь провести во Франции остаток жизни, она была рада вернуться именно сюда.

Однако ее возвращение домой не вернуло ей ощущение счастья прежних дней, она могла привлечь убийцу или убийц ее мужа, поэтому, несмотря на все, что говорил Антуан, она лишь до некоторой степени полагалась на людей из полиции. Поэтому молодая женщина позаботилась зайти на авеню д'Антен к знакомому оружейнику, прежде чем вернуться домой, и купила револьвер. Продавец объяснил ей, как им пользоваться. Она впервые держала в руках такой тип оружия, но ее давние упражнения в стрельбе из лука и в метании копья помогли сохранить уверенность в руке и определенную ловкость, в чем она убедилась, попробовав стрелять в домашнем тире. Ей показали, как заряжать, она это выполнила мгновенно, после чего опустила оружие в карман платья, решив не расставаться с ним на ночь. Ночью она положит его под подушку.

Когда Орхидея несла поднос из кухни, в дверь позвонили. Поколебавшись, Орхидея открыла и оказалась лицом к лицу с Ноэми, старой горничной баронессы де Гранлье, ее верхней соседки. Ноэми вежливо с ней поздоровалась и сказала, что ее хозяйка, узнав о возвращении мадам Бланшар, очень обеспокоилась тем, что она будет находиться совершенно одна, без слуг, в такой большой квартире.

– Я позволю себе сделать вам предложение, – сказала Ноэми, – у меня есть племянница, только что приехавшая из Нормандии, чтобы устроиться работать в Париже. Она еще не привыкла служить у дам, но она чистоплотная, честная и смелая. Она могла бы выполнять грубую работу, пока мадам наладит жизнь в доме!

– В мои намерения не входит налаживание жизни в доме в настоящее время, так как я собираюсь вскоре уехать. Однако я очень тронута вниманием мадам Гранлье и согласна воспользоваться услугами человека, заслуживающего доверие, на кого я смогу оставить дом во время моего отсутствия.

Ноэми была в восторге. Она решила, что Луизетта поселится в одной из трех комнат, предназначенных для прислуги Бланшаров, которые раньше никто не занимал, и что она приступит к своим обязанностям уже завтра утром. Девушка будет заниматься кухней и немного вести хозяйство.

– Я сама отведу ее на рынок, – сказала Ноэми.– Я уверена, что мадам будет довольна ею.

Орхидея в этом не сомневалась. Восемнадцатилетняя Луизетта была крепкого крестьянского телосложения, румяная, с приветливым круглым лицом, всегда в хорошем настроении. Ее голубые глаза были полны искренности, и она любила смеяться. Однако она поняла, глядя на эту молодую даму, что не будет уместным давать волю своему экспансивному темпераменту.

– Моя тетя Ноэми сказала мне, что мадам только что перенесла большое горе, – просто сказала она.– Я не буду шуметь и мешать мадам.

Орхидее было приятно это услышать, и она улыбнулась доброму намерению девушки, что так отличалась от презрительной чопорности Гертруды.

Орхидея тотчас написала записку с благодарностью баронессе, которую вручила Ноэми вместе с ключами для новой служанки.

Это маленькое событие благотворно подействовало на молодую женщину и усилило приятное чувство, которое она начала испытывать, находя, что не все уж так враждебно по отношению к ней и что соседи, с которыми она и ее муж поддерживали лишь чисто внешние отношения, могли позаботиться о ней, о ее одиночестве и понять ее горе. Кажется, такой пустяк, но он для нее значил много.

Орхидея провела остаток этого дня в кабинете-библиотеке, за письменным столом Эдуарда, в его кресле, гладя кожу и бронзу знакомых предметов, вспоминая то, что теперь ушло навсегда. Она долго плакала, положив голову на руки, но слезы эти странным образом укрепили ее мужество. Время шло незаметно, сумерки сгущались, в комнате стемнело, и она в конце концов уснула. Когда проснулась, то было уже поздно осуществлять вторую часть задуманного плана на этот день. Она собиралась поехать в больницу Сальпетриер, навестить Гертруду и попытаться вытянуть из нее еще какую-нибудь подробность.

Тогда она тщательно заперла все выходы из квартиры, заварила еще чаю, положила револьвер под подушку, разделась и легла спать, не заходя в ванную комнату. Минуло время нежных приготовлений, когда она всячески ухитрялась украсить себя, сделать более привлекательной, чтобы доставить удовольствие любимому мужчине.

Примерно в это же время Жюль Фромантен готовился забаррикадировать свою каморку и в свое удовольствие отпраздновать Бахуса. Он приоткрыл окно, давая возможность коту вернуться на свою подушку, но вместо Дагобера в окне показалось улыбающееся лицо, обрамленное ореолом вьющихся волос, выбившихся из-под фетровой шляпы.

– Добрый вечер, месье Фромантен! – сказало явление.– Как вы себя чувствуете? – Стон ужаса при виде незнакомого лица вырвался у консьержа, пытавшегося захлопнуть окно. Попытка была обречена на провал. Еще не родился герой, способный помешать Роберу Лартигу войти туда, куда он надумал. Моментально его ноги оказались в окне, и он проскользнул в помещение консьержа, пятившегося к стене и пытавшегося скрыться.

– Скажете, что я испугал вас? – сказал журналист недоверчивым тоном.– Вы будете первый, кто мог бы это сказать. Впрочем, вы меня знаете...

– Я? Вас?.. Я вас знаю?

– Конечно! Разве вы не заметили меня в толпе журналистов, осаждавших этот дом две недели тому назад? Робер Лартиг... из «Матен»! Вспоминаете?

– Я... нет, правда! Что вам нужно? – проблеял консьерж.

– Побеседовать, всего лишь! По возможности, приятно, – добавил он, доставая из своих широких карманов пыльный флакон, вызвавший у собеседника проблеск интереса.– Я надеюсь, у вас найдется два стакана?

Это был как раз язык, способный соблазнить и успокоить Жюля. Гость сразу показался ему симпатичным, тем более, что вернувшийся домой Дагобер подошел царственным шагом к журналисту и потерся о его ноги. Немного спустя все трое были за столом, кот устроился между мужчинами, занятыми оценкой старого ямайского рома и болтавшими о разных разностях. Осторожный Лартиг ждал, когда алкоголь окажет действие и можно будет приступить к интересующей его теме.

Вскоре разнеженный таким количеством вкусностей Жюль начал изливать душу. Искренние глаза его собеседника успокоили его, и он не видел ничего в том, чтобы признаться, что умирал от страха на своем аванпосту. Почти рыдая, он описал преследующую его картину: труп Люсьена. Он в таких подробностях описал эту сцену, что журналист, который до этого только пригубил ром, счел нужным пропустить добрый глоток. Он не подозревал, что какой-то старый привратник мог с такой волнующей силой передать события. Ему мог бы позавидовать театр «Гран-Гиньоль»!

– Когда наступает ночь, мне кажется, что со мной может случиться такое же... Я заставляю себя оставаться здесь...

– У вас нет причин бояться. Вы никак не замешаны в этой истории, и убийца или убийцы, кто бы они ни были, не станут ухлопывать весь дом!

– Да... но я... не одно и то же! Я беседовал с... Маленький щелчок сработал в мозгу репортера.

Он понял, что приблизился к чему-то важному.

– С кем? – тихо спросил он.

Жюль посмотрел на него с испугом и закрылся, как створки устрицы. И так как стакан его был почти пуст, Лартиг поспешил его наполнить.

– Пейте! – посоветовал он отеческим тоном.– Ничто лучше не помогает забыть неприятные воспоминания.

– Это правда! И... заметьте... ик!.. Я уже почти успокоился когда... ик!.. когда она вернулась.

– Кто она?

– Она, конечно... принцесса... ик!.. китайская принцесса. Вы не понимаете, что все... начинается снова?

– Что все?

Рука журналиста крепко держала бутылку, готовую на всякий случай. Он поспешно добавлял ароматный напиток, по мере того как он исчезал в глотке хозяина, глаза которого начинали часто мигать. Это было тревожным признаком: если консьерж уснет, он ничего больше не расскажет.

– Что все?– повторил он громче.

– Ну... все остальное! Уверен на все сто. что китаец вернется! Если только он не умер! Ик!.. Тоже. Боже, как я хочу пить! Еще немного рома, пожалуйста.

– Сейчас налью. Расскажите мне о старом китайце! Мне кажется, я его знаю. Я как раз встретил его недавно, – солгал Лартиг с апломбом.– Вы знаете его имя?

Фромантен напряг память изо всех сил и наконец разродился:

– Вы... Он сказал, что его зовут Ву.

– Да, пожалуй. И как он выглядел?

Опьянение росло, и вместе с ним исчезал страх. В нескольких бессвязных фразах он довольно подробно описал внешность этого персонажа, после чего консьерж умолк, скорбно глядя на пустой стакан, куда Лартиг налил еще наперсток тут же проглоченной влаги.

– Да, это именно так! – согласился он.– Вы сразу же стали друзьями?

– Почти... Он попросил о небольшой услуге...

На этот раз дело пошло. Уже не нужно было больше рома, чтобы Жюль рассказал о своей встрече со стариком-китайцем, о своем обещании позвонить и обо всем, что за этим последовало. Обо всем, кроме золотых монет, так как, несмотря на свое крайнее опьянение и глубокую любовь к деньгам, он инстинктивно удержался от таких признаний. Лартиг подозревал, что он сделал это не бескорыстно, но не стал расспрашивать его дальше.

Когда консьерж наконец уронил голову на руки и захрапел, журналист достал трубку, набил ее, закурил и стал спокойно рассматривать своего нового друга и размышлять.

То, что он только что услышал, не проясняло дела Бланшара. Напротив, Фромантен историей о старом китайце дополнил детали головоломки, которая вовсе в этом не нуждалась. Чем больше журналист сопоставлял эти сведения с тем, что рассказал ему Антуан, тем больше дело запутывалось. Он никак не мог определить место Орхидеи во всей этой путанице. Кто она, соучастница? Невинная жертва или главное действующее лицо, несмотря на утверждения Лорана? Возможно, имеют место два, совершенно различных, дела. Убийца Эдуарда Бланшара, возможно, не имел ничего общего со всеми китайцами, специально появляющимися на сцене в тот момент, когда нужна была ширма.

Однако одно было ясно: мадам Бланшар в настоящее время находится одна без всякой защиты в квартире, из которой обыкновенная женщина, наделенная обыкновенным женским чутьем, убежала бы: два трупа, не важно, что один из них был на улице. Это все-таки много.

Притянутый, как магнитом, Лартиг, вышел из каморки консьержа на цыпочках, стараясь не скрипеть паркетом, дошел до большой лестницы, снял обувь и в одних носках поднялся на второй этаж. Прильнув ухом к створке двери, он некоторое время прислушивался, стараясь уловить малейший шум чьего-либо присутствия, но ничего не послышалось. Он беззвучно присвистнул: прекрасная Орхидея, видимо, спит, значит, у нее стальные нервы. Близился рассвет, когда он вышел на авеню. Он заметил инспектора Пенсона, державшего в руке велосипед и беседовавшего с полицейским, обязанным наблюдать за улицей, и особенно за домом Бланшаров. Полицейских сменяли каждые два часа: ночное дежурство зимой было малоприятным, несмотря на возможность укрыться в воротах. Пенсон, по всей видимости, пришел поддержать дух своих «войск», хотя Лартиг и не понимал как следует глубокого замысла полиции. По словам Антуана, Ланжевен определил Орхидее роль овцы, но в этом случае приманка окажется под угрозой, так как несчастную могут зарезать двадцать раз, прежде чем эти бравые стражи успеют вмешаться. А сам Пенсон? Откуда он пришел в это время? С набережной Ювелиров? Или с какой-нибудь конспиративной квартиры? Но с какой?

Не имея возможности немедленно получить ответ на этот вопрос и пользуясь тем, что никто не смотрел в его сторону, журналист проскочил через парк Монсо и вышел на площадь Терн, откуда утренний фиакр доставил его в газету.

Он решил в этот же вечер снова навестить консьержа и составить ему компанию, чтобы иметь возможность внимательно наблюдать за Орхидеей. Последняя не должна была подвергаться большему риску днем, когда флики[4] вполне справлялись со своей задачей.

Но в этом он очень ошибался...

Глава VIII

Лицом к лицу...

После полудня Орхидея позвала консьержку, попросив ее найти фиакр. Она хотела съездить в Сальпетриер, чтобы разыскать там свою бывшую повариху. Она была уверена, что эта женщина знает хотя бы часть правды об убийстве ее мужа; даже если она действительно сошла с ума после этих чудовищных событий, все же из нее можно будет кое-что выудить.

Орхидея не испытывала никакой жалости ко всем этим людям, которые в течение четырех лет преследовали ее своей потаенной ненавистью лишь за ее принадлежность к иной расе и за цвет кожи, а теперь открыто обвинили ее в убийстве мужа, которого она обожала. И если ей доведется поговорить с Гертрудой с глазу на глаз... уж тогда она применит все средства, чтобы развязать ей язык.

Но, сидя в экипаже, который вез ее по освещенным бледным солнцем набережным Парижа, она вдруг почувствовала себя менее агрессивной и напряженной, более спокойной. Может быть, сказывалось то, что она хорошо выспалась, может быть, такие мелкие детали, как то, что завтрак гордая Луизетта по доброй воле принесла ей в постель. Или на нее расслабляюще подействовало неяркое солнце и тепло, пришедшее на смену холоду и пасмурному небу. В общем, настроение ее переменилось. Она уже начала с иронией относиться к собственному решению всегда держать при себе огнестрельное оружие, так что на этот раз оставила револьвер на столике около кровати.

И все же, когда фиакр поворачивал на бульвар Малерб, она поняла, что полиция по-прежнему озабочена ее безопасностью: за ее экипажем на некотором расстоянии ехал на велосипеде инспектор Пенсон, в надвинутой по самые брови кепке, из-под которой торчал только его нос. Сперва это ее рассмешило, потом она заставила себя переключиться на мысли о том, какие вопросы она задаст сумасшедшей.

Подъехав к больнице, Орхидея попросила кучера подождать ее: она не хотела искать редкий в том районе экипаж, чтобы вернуться домой. Казалось, на всем пространстве от бульвара и до строгих строений Сальпетриер не было ни души. Строения эти действительно нельзя быль назвать привлекательными: невысокие, длинные, выкрашенные в серый цвет, с решетками на окнах, покрытые крупной, грубой черепицей; и над всем этим комплексом господствовал несуразный восьмигранный купол. Все это нагромождение построек, возведенных еще во времена Людовика XIV, вызывало недвусмысленную ассоциацию с тюрьмой. Впрочем, отчасти так оно и было. Когда же она вошла внутрь, то сперва растерялась, не зная, каким образом ей удастся найти Гертруду в этом лабиринте, который навевал ассоциации с совсем другой эпохой.

Но розыск оказался неожиданно простым делом, поскольку сразу у входа под сводом древней стены располагалась камера сторожа, с висевшей над нею надписью «Справки». Вопрос Орхидеи не заставил сторожа ломать голову, ведь всего час назад навестить мадам Муре уже приходила некая дама.

– Двор Манон Леско, – сказал он, – первая лестница налево. На втором этаже вам укажут палату. Но поторопитесь, время визитов скоро закончится!

Поднявшись по стершимся от времени ступеням лестницы, Орхидея оказалась перед украшенной витражами дверью, открыв которую, вошла в большой зал с высокими окнами, заключенными в амбразуры массивных стен. По обе стороны от прохода стояли кровати. Все они были заняты женщинами. Некоторые из них спали, другие, сидя на стульях рядом с кроватями, находились в прострации или же бессвязно разговаривали сами с собой, делая при этом беспорядочные жесты. Кое-кто принимал посетителей, многие ходили по залу взад и вперед. В воздухе стоял запах дезинфекции и плохо вымытых тел. К Орхидее подошла медсестра в халате и фартуке, спросив ее, кого она ищет.

– Я бы хотела повидать мадам Муре, которую доставили к вам недавно.При этих словах лицо медсестры стало непроницаемым.

– Сожалею мадам, но это невозможно. Она умирает.

– Умирает? Гертруда? Но ведь, хотя она и сошла с ума, она ничем не болела?

– А вы хорошо ее знали?

– Она состояла у меня на службе в течение четырех лет. Что же с ней случилось?

– Мы и сами теряемся в догадках. Этим утром она чувствовала себя не хуже, чем всегда. Она вела себя даже поспокойнее, и главный врач надеялся, что дело идет на поправку. Поела она нормально, а потом ее посетила какая-то пожилая дама. И вот сразу же после этого визита у нее начался странный приступ...

– Все же, я хотела бы ее увидеть...

И, не дав медсестре времени опомниться, Орхидея бросилась к той кровати, над которой склонилось трое медиков и откуда доносились стоны и хрипы. То, что она увидела, было просто чудовищным: с глазами, вылезающими из орбит, и пеной на губах Гертруда извивалась на кровати, в то время как две медсестры тщетно пытались ее удержать, а бородатый врач напрасно старался влить ей в рот стакан молока. На столике у изголовья стояла наполовину пустая коробка шоколадных конфет... Орхидея тут же все поняла.

– Ее отравили?

– Это очевидно, – ответил врач.

– Кто это сделал?

Тут доктор в первый раз окинул взглядом свою собеседницу.

– Откуда мне знать? И кстати, что вы здесь делаете?

– Я не успела ей помешать! – затараторила подбежавшая к ним медсестра, которая встретила Орхидею при входе в зал. – Она сказала, что была ее хозяйкой и хочет с нею поговорить.

– Не мешайте нам делать свою работу, мадам. Мы будем держать вас в курсе, но в настоящий момент вы мешаете.

– Вы думаете, ее еще можно спасти?

И тут произошло неожиданное. Услышав голос той, которую она так ненавидела, Гертруда вдруг выпрямилась на постели, отшвырнув стакан молока, которое залило простыни. Ее глаза вдруг зафиксировались на одной точке и стали еще более страшными.

– А-а-а... Китаянка!.. Гоните... ее! Это... это дьявол... Убирайся... ты ничего не получишь!.. Все... все отойдет ему!

Новый спазм заставил ее упасть на руки врача. Зрачки ее бегали, изо рта вырывались стоны.

– И все же она выпила часть молока, – констатировал врач. – Принесите мне еще; а вы, мадам, уходите!

– Следует предупредить полицию.

– Позднее! Я не могу разорваться и бежать на поиски фараонов!

– Кажется, полиция прибежала сама...

Действительно, за цветными витражами входной двери появилась черная кепка Пенсона. Орхидея пошла ему навстречу.

– Очевидно, вы были правы, следуя за мной по пятам, – сказала она. – Вы как раз тут и нужны.

– Что здесь происходит?

– С Гертрудой совсем плохо. Кто-то принес ей отравленный шоколад. Ее пытаются спасти.

– Вот как! И кто же этот «кто-то»?

– Не надо бросать на меня подозрительных взглядов! Вы отлично понимаете, что то была не я. Ведь вы следовали за мной всю дорогу... Внизу консьерж сказал мне, что к ней приходила «пожилая дама». Полагаю, что отравленные конфеты принесла именно она.

– Подождите меня здесь!

– Не вижу на то оснований. Послушайте, инспектор! Уже четыре часа дня, и скоро будет темно. Мне очень хотелось бы вернуться домой.

– И все же вам следует задержаться на несколько минут, пока я предупрежу комиссара Ланжевена. Если у вас есть еще какая-либо информация, выкладывайте ее немедля...

– Хорошо, я останусь на несколько минут, но не дольше!

Когда инспектор вернулся, больная была в том же состоянии, а медики продолжали суетиться вокруг ее постели. Но на этот раз Пенсон уже не смог удержать Орхидеи. Она была полна решимости освободиться от опеки полицейского и, поскольку тот продолжал колебаться, заявила без обиняков:

– Можете спокойно заниматься своим делом! Я клянусь вам, что отправляюсь непосредственно домой. Почему вы боитесь, что со мною что-нибудь случится?

И, не дожидаясь ответа, Орхидея сбежала по лестнице вниз. Там на первом этаже как раз зажигали электричество. Выйдя на улицу, она поняла, что темнота действительно наступает скоро. Заходящее солнце застилали вновь набежавшие облака.

На улице ее ожидал неприятный сюрприз: ее экипаж уехал. Это было довольно странно, так как обычно кучера не уезжают, не получив платы, но факт оставался фактом, ибо под деревьями не стояло ни одного фиакра. К тому же Орхидея не знала, где находится ближайшая стоянка фиакров в этом безлюдном и малопосещаемом районе Парижа. Все это в сочетании с тем, что каждую минуту становилось темнее, отнюдь ее не обнадеживало.

Ее первым побуждением было подождать Пенсона, но тут она вспомнила, что он приехал на велосипеде, а значит, не сможет ее подвезти. К тому же ей стало стыдно своего страха, который побуждал ее искать защиты у мужчины. Вдоль бульвара с характерным металлическим грохотом проезжал трамвай. Оставалось узнать, куда он мог ее довезти... Орхидея вновь зашла в больничный подъезд и спросила консьержа, где она сможет взять фиакр.

– Во дворе Орлеанского вокзала, милая дама! Это всего в трех-четырех минутах ходьбы отсюда.

– Беда в том, что я понятия не имею, где находится этот вокзал.

– Все очень просто: вы доходите до бульвара и поворачиваете направо, выходите на набережную и, двигаясь все время направо, оказываетесь перед вокзалом.

Получив столь исчерпывающие разъяснения, Орхидея пошла через больничный сад, где одинокий служитель добросовестно сжигал опавшие листья, прямо к бульвару. И тут у нее появилось ощущение, что кто-то ее преследует. Потом она услышала за спиной торопливые шаги. Обернувшись, она увидела силуэты двух мужчин, приближавшихся к ней. Тогда она решила бежать, но для бега не подходили ни ее ботинки на высоких каблуках, ни шубка из черного астраханского меха. В три прыжка преследователи настигли ее и мертвой хваткой схватили за руки.

– Куда это мы спешим! – проговорил сиплый голос со странным и сильным акцентом, в котором она не смогла по незнанию распознать корсиканский. – Не надо так быстро бегать, китайская кукла. Но раз уже ты попалась, то никуда от нас не денешься.

– Чего вы хотите от меня?

– Ничего плохого, – вступил в разговор второй, Удивительно походивший на первого. Та же угловатая мускулистая фигура, тот же тип тонких черных усов, те же горящие глаза под глубоко надвинутой шляпой. – Мы хотим пригласить тебя на небольшую прогулку. А поскольку твой экипаж уехал, ты поедешь на нашем.

– Сейчас мы дойдем до него, подожди минутку...

– Но все-таки чего вы от меня хотите? Если эти деньги, то я могла бы...

– Заткни пасть, монетой нас не купишь. Если хочешь знать, у нас ее хватает. Мы работаем на хозяина, который хорошо платит... Ему нужна твоя желтая шкурка, понятно!

В этот момент они повернули за угол на набережную, обсаженную высокими деревьями. Немного дальше, у решетки вокзальной площади их ожидал экипаж. И тут Орхидея поняла, что, сядь она в этот экипаж, ее ожидает там верная смерть, а эти два вульгарных подонка – просто наемные убийцы.

Собрав в кулак всю свою волю, она заставила себя подавить подступавший к горлу ужас. Если она хочет выжить, нужно действовать быстро! Быть может, у нее осталось две секунды... И тут на помощь пришел инстинкт – она вспомнила об уроках рукопашного боя без оружия, полученных в секте «Красные фонарики». С мужеством отчаянья она сконцентрировалась, и вот ее два локтя одновременно и с неожиданной силой ударили в подлых обоих подонков; от внезапного удара и боли те согнулись пополам, дышать они не могли. Не теряя ни секунды, Орхидея повернулась на каблуках и дважды нанесла стремительные удары туда, где находится наиболее уязвимое место мужчин. Это их доконало. Они со стоном повалились на землю, она же что есть силы побежала назад от вокзала, опасаясь приближаться к их экипажу, в котором могли находиться другие уголовники.

По мостовой ей навстречу мелкой рысью двигался фиакр. Орхидея выскочила ему наперерез в опасной близости от лошади. Только благодаря ловкости и хладнокровию кучера, она не оказалась под копытами. Фиакр резко остановился.

– Вы свободны? – спросила она ровным голосом, на интонациях которого никак не отразились только что пережитые ею потрясения.

Пораженный таким хладнокровием, кучер молча изучал ее округлившимися глазами.

– Ну и дела... вы совсем ошалели! Я чуть было не убил вас, а...

Не дожидаясь конца его тирады, Орхидея распахнула дверцу и, увидев, что там никого нет, прыгнула внутрь и буквально повалилась на подушки сиденья. По-прежнему оторопевший кучер повернулся к ней:

– – И... значит.. куда стало быть... везти?

– Авеню Веласкес! Только быстро, прошу вас... Нужно побыстрее убираться отсюда... Я хорошо заплачу!

Оглянувшись назад, Орхидея удостоверилась, что ее преследователи понемногу приходят в себя и что им помогает некто третий – очевидно, тот, кто поджидал их в экипаже. Но тут ее кучер с присущей ему ловкостью сделал крутой поворот и лихо понесся по набережной в направлении бульвара Сен-Жермен. А наша героиня – ибо она действительно чувствовала себя героиней – постепенно расслабляясь, вновь ощутила спазм страха, сдавивший ей горло, отчаянное биение сердца, дрожь во всем теле. Да и было чего испугаться!

Кто же они, эти бандиты, столь нагло напавшие на нее. Если бы они были азиатами, то она ни минуты не сомневалась бы, что за ними стоит Пион. Но они были белыми, а их акцент напомнил ей произношение, которое ей доводилось слышать на юге Франции. Кому же тогда они подчинялись?.. И еще, может быть, между нападением на нее и загадочным отравлением ее кухарки существует какая-то связь? Она, правда, такая же белая, как и эти двое, ну и что из того? И тут она вспомнила историю, которую слышала от Ланжевена. Будто в ту ночь, когда был убит Эдуард, служанка из соседнего дома, проснувшись от нестерпимой зубной боли, вышла на улицу и заметила двоих мужчин, которые, угрожая, велели ей вернуться в дом. Быть может, это те же самые люди?

Мысли беспорядочно роились в ее голове. Она вспомнила последние слова Гертруды. Кто этот человек, которому «отойдет все»? Неужели они настолько любят этого неизвестного, что ради него с легкостью согласились пожертвовать жизнью Эдуарда, а затем подставить его жену под обвинение в убийстве?..

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Этим человеком был его брат, Этьен, которого она успела заметить в церкви. Чета Муре всю жизнь прослужила в семьей родителей мужа, стало быть, они были привязаны исключительно к сыну Аделаиды? Но, быть может, они служили кому-то другому, какому-то богачу, который хорошо заплатил им за ложь и настолько ненавидел Эдуарда, что хотел его смерти. Тогда, быть может, организатором убийства была Пион или кто-то из ее сообщников?.. Но зачем она подставила Люсьена? Ведь, по словам комиссара, это убийство было делом его рук?

Вся эта головоломка показалась Орхидее настолько запутанной, что в конце концов она призналась себе в полной неспособности ее разрешить. Тем более что, несмотря на длительное проживание в Париже, она по-прежнему чувствовала себя маньчжуркой и не ориентировалась в хитросплетении мотивов, присущих западной психологии.

Когда она наконец добралась до своей квартиры и, зайдя в нее, ощутила едкий запах подпариваемой капусты, которую готовила на кухне Луизетта, ее первым импульсом было позвонить в полицию, сообщив о нападении, которому она только что подверглась. Но, подняв трубку, она тут же положила ее. Во-первых, комиссар Ланжевен наверняка еще не вернулся из больницы, куда его вызвал Пенсон, и потом, она была вовсе не уверена в том, стоит ли ему вообще сообщать о случившемся. Ей пришла на ум максима великого Конфуция, которая гласила: «Требуй многого от себя и малого от других. Тогда ты избежишь больших огорчений».

Она одна без чьей-либо помощи смогла уложить на землю двоих здоровенных бандитов. Поэтому ей показалась соблазнительной мысль продолжать борьбу в одиночку... Во всяком случае, над этим вариантом стоило подумать...

Добравшись до своей спальни, она разделась, надела на себя одно из маньчжурских платьев, вымыла руки, чтобы очистить их от скверны всего того, к чему она прикасалась, а затем открыла покрытый лаком и инкрустированный самоцветами секретер, подаренный ей мужем. Дверцы распахнулись, и вот в углублении между двумя ящичками ее взгляду предстала статуэтка Кван-Ийна из зеленого нефрита, перед которой располагалась бронзовая купель.

Из одного ящичка Орхидея достала ароматные палочки, зажгла их и, держа в руке, опустилась на колени перед изображением великой богини Милосердия. И по мере того как ароматный дым причудливыми клубами заполнял комнату, вытесняя из нее противный капустный запах, она обратилась со страстной молитвой к той, в которую продолжала верить, умоляя ее просветить разум и помочь ей избежать всех ловушек и козней известных и неизвестных богов.

– Приди мне на помощь, о пречистая Богиня! Направь мои поступки и позволь вернуться на родину с высоко поднятой головой после того как я уничтожу тех, кто встал на пути моего долга. Я любила своего мужа. Его убили. Ты знаешь, что я должна сделать. Итак, перед тем, как я снова смогу увидеть с умиротворенным сердцем священную землю наших предков, я прошу о твоей помощи...

Она еще Долго молилась, а тлеющие ароматные палочки все больше наполняли комнату пахучим дымом. Неожиданно вошедшая в комнату Луизетта решила, что начался пожар, и бросилась открывать окна, чтобы проветрить помещение от дыма.

– Кто разрешил входить в мою комнату без стука?– возмутилась Орхидея, крайне недовольная тем, что ей помешали.

– Я легонько постучалась, – оправдывалась служанка, густо покраснев от смущения, – но вы, мадам, не отвечали. А потом я учуяла запах дыма и решила, что мадам больна...

Орхидея подошла к окну и закрыла его, оставив все же маленькую щелку, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.

– Ладно. Ничего страшного не случилось. Вы ведь хотели сделать, как лучше. Итак, какие проблемы?

– Там внизу полицейский. Мадам, наверно, не слышала, как звонили в дверь. Я впустила его, и он ждет в салоне. Что мне сказать ему?

– Пусть он подождет меня. Передайте, что я сейчас выйду.

Перед тем как отправиться к своему гостю, Орхидея еще на секунду застыла перед маленькой статуэткой богини, которая таинственно ей улыбалась. Что означает этот визит комиссара или, быть может, инспектора? Возможно, это ответ на ее молитву. С детства привыкнув доверять предзнаменованиям и предчувствиям, Орхидея готова была в это поверить.

Стоя в середине салона, заложив руки за спину, Ланжевен рассматривал портрет Орхидеи, написанный Антуаном Лораном и думал о том, что имеющий глаза всегда может многое узнать. Так, под непроницаемой на первый взгляд маской этого нежного лица проступали гордость, смелость, упорство в достижении цели и что-то еще, что не поддавалось определению. Ибо он так и не смог понять, что выражала эта легкая улыбка, слегка раздвинувшая ее губы.

Комиссар не впервые рассматривал этот портрет, репродукции которого появлялись в прессе, но чем больше он на него глядел, тем дальше чувствовал себя от разгадки, что невольно его раздражало. «Наверно, я не настолько разбираюсь в человеческой психологии, как мне это казалось раньше, – недовольно думал он. – Или же я просто старею...»

Его невеселые думы прервало появление в салоне молодой хозяйки дома. Казалось, она сошла с собственного портрета. Перед ним стояла совсем другая Орхидея – не та раздраженная, недоверчивая, до предела измученная вдова, которую привел к нему Пенсон однажды утром в Марселе. Теперь она вновь сознавала свое высокое положение, о чем говорила гордая осанка и вся ее стать. Маньчжурское платье из черного сатина с золотой вышивкой еще больше подчеркивало ее недосягаемость. Итак, она вновь стала сама собой.

– Добрый вечер, господин комиссар!.. – проговорила она мягким грудным голосом. – Вот уж не ожидала вашего визита. Соблаговолите садиться, – добавила она, указав на кресло, в которое полицейский поспешно плюхнулся, как бы спасаясь от охватившей его вдруг неуверенности.

– Напротив, вы наверняка ожидали моего прихода, – заметил он. – А теперь расскажите мне все!

– О чем?– О том, что случилось в больнице. Инспектор Пенсон...

– ...который следил за мною...

– ...который следил за вами, рассказал мне, что вы видели Муре еще до того, как она умерла.

– Она умерла?

– Как раз в тот момент, когда я появился у ее изголовья. Медики поведали мне, что она сказала вам что-то, чего они не поняли. Я хочу, чтобы вы воспроизвели мне каждое ее слово!

– Я тоже не поняла то, что она сказала. Во-первых, она обозвала меня «китаянкой», еще мне запомнилась ее полная ненависти интонация, она бормотала что-то неразборчивое, из чего мне запомнилось слово «все», но этот ее бред слышала не только я, но и весь окружавший ее врачебный персонал.

– Они не обратили внимания на ее слова. Их целиком занимала задача по спасению умирающей, а вы им, кстати, мешали.

– Я ушла почти сразу, предупредив об этом инспектора Пенсона. В свою очередь, я хотела бы узнать, кем была та пожилая женщина, которая посетила Гертруду незадолго до меня и, судя по всему, принесла ей шоколад?

– Откуда же мне знать? Мне описали ее как старую женщину маленького роста, одетую во все черное и с прической простолюдинки. Медсестра заметила, что у нее корсиканский акцент. В общем, сведения более чем скудны. Может быть, удастся узнать что-нибудь ценное, проведя анализ оставшегося в коробке шоколада. Между прочим, коробочка дорогая, отделанная бархатом, только вот имя владелицы магазина, в котором она куплена, тщательно содрано со дна... О чем это вы задумались?

– Я спрашиваю у самой себя... Как звучит этот самый корсиканский акцент?

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами том «Искусство», в котором содержится около 1000 статей, посвящённых историческому развит...
Информационное и учебно-справочное издание, включающее более 1500 статей, посвящённых различным аспе...
Говорят, что выбор есть всегда. Но от него можно отказаться. На какое-то время. Можно сбежать в севе...