Маньчжурская принцесса Бенцони Жюльетта

Прошло много времени, никто не входил в комнату, где было все необходимое, и даже обильная еда стояла на столе. Зато единственное окно если и позволяло разглядеть безупречный порядок в саду, было забрано решеткой и исключало всякую возможность побега.

Прошла ночь, длинная и монотонная. Тишину нарушал лишь регулярный бой часов на ближайшей церкви, изредка доносился лай собак или гудок парохода. Орхидея провела ночь в постели, не раздеваясь, тщетно придумывая способ выбраться из этой неожиданной западни. Поняв, что ее заперли, она стала кричать, звать, протестовать, стучать кулаками в дубовую дверь. Приступ отчаяния длился, однако, недолго. Обессилев, она предпочла успокоиться и попытаться по возможности отдохнуть, набраться сил, чтобы с достоинством встретить все, что может произойти.

Когда же день вновь осветил ее комфортабельное, красиво обставленное узилище, она встала, тщательно привела себя в порядок. И когда дверь наконец отворилась и вошел дворецкий, молодая женщина сидела на стуле у окна, прямая, скрестив руки на коленях, в позе, подобающей обитателям замков Цы Си, знакомой ей с раннего детства.

– Идите! – сказал старый слуга.– Мадам ждет вас.

Молодая женщина молча пошла за ним и вошла в комнату, обитую атласом сиренево-серого цвета, мебель которой, за исключением кресел и стульев, обтянутых фиолетовым бархатом, была заставлена бесчисленным множеством предметов из стекла или аметиста, и большим количеством старых пожелтевших фотографий, вставленных в серебряные рамы. Генеральша стояла около одной из витрин и перебирала безделушки.

– Садитесь, – сказала она, не глядя на женщину.– Спасибо, Ромуальд! Можете нас оставить...

– Я буду находиться близко. Позовите меня, мадам, если...

– ...если мне понадобится ваша помощь? Я не думаю, что это будет необходимо.

Когда дверь закрылась, Орхидея уже заняла свою излюбленную позу, но, держа голову высоко поднятой, она все же отворачивала лицо, чтобы не выдать гнев, который внушал ей один вид этой женщины, такой симпатичной, на первый взгляд, но сумевшей захватить ее в плен. Тем не менее она заговорила, и голос ее был холоден, как лед:

– Высокочтимая дама, – сказала она с оттенком презрения и иронии, – удостоите ли вы меня объяснения, по какой причине вы привезли меня сюда и заперли здесь? Я думаю, что с минуты на минуту сюда явится полиция.

– Нет, если я дала себе труд отправиться на ваши поиски и из газет узнала, кто вы такая, то, конечно, не для того, чтобы выдать вас полиции.

– Тогда почему?

– Чтобы вас убить!

Несмотря на самообладание, молодая женщина вздрогнула и посмотрела на маленькую импозантную полную даму, только что произнесшую эти ужасные слова, сохраняя при этом полное спокойствие.

– Меня... убить?

– По крайней мере, таким было мое первое намерение. В порту у меня есть небольшое быстроходное судно, а на острове Поркеролл, расположенном в каких-нибудь 50 морских милях от Марселя, владение, довольно пустынное, возвышающееся над скалами и морем. Я хотела увезти вас туда сегодня вечером. Это идеальное место, чтобы избавиться от кого-либо навсегда...

– Понимаю. Когда мы едем?

– Я сказала вам, что изменила свое намерение.

– Почему?

– Мне стало известно, что полиция не верит в вашу виновность. Должна признаться, я восхищаюсь вами. Вы только что услышали о том, что я хочу вашей смерти, и ответили лишь «когда мы отправимся?» Я знаю, что маньчжуры отважные и гордые воины. Они не страшатся опасности, но вы такая молодая и очень красивая, вы не боитесь умереть?

– Нет. Потеряв мужа, я потеряла все, и жизнь моя больше не имеет смысла.

– Однако, почувствовав близкий арест вы убежали?

Молодая женщина устало пожала плечами– До замужества я воспитывалась в Запретном городе нашей высокочтимой императрицы, великой Цы Си. Я предала ее из-за любви и собиралась вернуться к ней, чтобы заслужить прощение. Она всегда была добра ко мне, и я любила ее до того, как...

Вопреки своей силе воли, Орхидея не могла сдержать слезу, медленно покатившуюся по ее лицу.

– А месть? – сказала Агата Лекур.– Эта мысль не приходила вам в голову? Вашего мужа убили, а вы садитесь в поезд?

– Что еще я могла сделать? Меня могли заточить в тюрьму... судить... возможно, казнить.

– Во Франции с незапамятных времен больше не казнят женщин. Мы – цивилизованная страна...

– ...для которой я всего лишь дикарка? Для всех я идеальная преступница, кто меня послушал бы, кто помог?

– Мне кажется, у вас есть друзья?

– Немного. И остаются ли они у меня на этот час? Газеты не оставляют мне шанса. Вы говорите, что в этой стране женщин больше не отдают в руки палача. Тогда почему вы хотите меня убить?

– Чтобы отомстить за сына. Я была настоящей матерью Эдуарда Бланшара...

Внезапное молчание воцарилось в комнате. Орхидея оцепенела и не верила своим ушам. Она спрашивала себя, не сумасшедшая ли сидит перед ней. Однако дама не производила такого впечатления: она сидела, полная врожденного величия, которое еще в поезде поразило молодую женщину, спокойно смотрела, ожидая, может быть, взрыва негодования... или смеха. Но Орхидее было не до смеха. Она чувствовала невероятную усталость, отчаяние и была недалека от мысли, что ее дорогой супруг был единственным здравомыслящим человеком в этой стране, населенной безумцами.

– Я не понимаю, как это было возможно? – произнесла она почти машинально.

Эти несколько слов, казалось, вернули жизнь невозмутимому лицу генеральши.

– Как возможно? – тихо спросила она.

– Не знаю, но это очевидно. Мой муж много рассказывал мне о своей семье, об отце, о матери, конечно, и о брате, и я не...

– Вы их не знаете?

– Нет. Они никогда меня не принимали, и я их не видела. Мне немного знакомы их лица по портретам, которые Эдуард показывал мне. Они не написаны.

– Фотографии?

– Да. Я думаю, что он страдал от их отказа, потому что любил их, и я очень сожалела об их суровости. Не потому, что хотела встретиться с ними, а потому, что Эдуард очень страдал. Если то, что вы рассказываете, было правдой, он страдал бы меньше и рассказал бы мне о вас...

– Для этого не было причин. Он никогда не знал о моем существовании, хотя я была двоюродной сестрой его матери. Вскоре после его рождения между нами возникла ссора. Добавлю, что если бы сегодня он оказался на вашем месте, то реагировал бы точно, как вы. Он мне не поверил бы. Тем не менее, вы действительно моя невестка, и сейчас я жду рассказа о том, что произошло на самом деле на авеню Веласкес!

Ее тон, ставший снова повелительным, шокировал молодую женщину, уважение к свекрови было одним из самых непреложных законов воспитания девочек ее расы. Новобрачная, входя в дом супруга, была обязана забыть о собственных родителях, чтобы служить – и это не слишком сильно сказано – матери мужа еще более преданно, чем своей собственной. Цы Си сама, едва войдя наложницей во дворец императора Хьен Фонга, начала свое восхождение к трону с того, что постаралась стать необходимой той, которая произвела на свет ее хозяина, осыпая ее заботами и окружая вниманием. Орхидея с давних пор была готова вести себя таким образом. Это облегчалось еще и тем, что она никогда не знала своей матери. Выйдя замуж за Эдуарда Бланшара, Орхидея ничего большего не желала, как стать почтительной и покорной невесткой. Его семья ее не захотела, и это был факт. В настоящее время она не была расположена исполнять свой долг по отношению к этой незнакомке, претендовавшей на свои права на том основании, что она жила в Китае очень долго и была превосходно знакома с его законами. Поэтому Орхидея ограничилась несколькими вежливыми, но твердыми словами:

– Если я ваша невестка, то нужно объяснить мне, каким образом это получилось. Иначе я отказываюсь вам верить и...

– ...и вести себя по отношению ко мне согласно вашим традициям? Это вполне справедливо, и я вам все расскажу. В некотором смысле это облегчит мне душу. Я слишком долго хранила тайну и наконец поняла, что лишила себя большой радости... К несчастью, я никогда уже не смогу обнять сына.

Сдавленное рыдание на мгновение послышалось в голосе мадам Лекур и произвело на Орхидею большее впечатление, чем длинная речь. Оно выдало скрытое страдание, прорвавшееся наружу.

Встав с кресла, генеральша прошлась по комнате, подошла к окну и повернулась к молодой женщине:

– В давние времена мы были очень дружны с моей кузиной Аделаидой. Она была немного старше меня. Откровенно говоря, я относилась к ней скорее как к сестре, и мне казалось, что она отвечала мне такими же чувствами. Я долго думала именно так. Когда нам исполнилось, ей восемнадцать, а мне семнадцать лет, мы обе одновременно влюбились. Но, слава Богу, не в одного и того же мужчину. Несомненно, выбор Аделаиды был лучше, чем мой: как-то на балу она влюбилась в Анри Бланшара, сына крупного коммерсанта нашего города – мы обе родились в Марселе. Он готовился сделать карьеру в префектуре.

Это был обольстительный, но слабый юноша. Моя кузина тут же потеряла голову. Красивая и страстная, она сумела настолько его увлечь, что он забыл о том, что она была юной девушкой, и между ними возникли отношения более серьезные, чем легкий флирт, не имеющий последствий. Аделаида думала, что выиграла партию и Анри принадлежит ей навсегда. Подобные приключения обычно заканчиваются свадьбой. Однако если молодой человек и не обладал твердым характером, то не был и полным идиотом. И когда первый пыл был утолен, он сообразил, что не любит Аделаиду по-настоящему, и хотел даже порвать с ней связь, ставшую для него обузой. В отчаянии, что она его теряет, Аделаида объявила о своей беременности: если бы он не женился на ней, она была бы обесчещена, а сам он подвергся бы крупным неприятностям со стороны своей семьи. Отец Аделаиды, корсиканский офицер, по имени Доменико Паоло, передав ей пылкую натуру, сам не шутил с добродетелью девиц. Беда была непоправимой. Вы ведь не знаете, что такое Корсика и ее обитатели?

– Император Наполеон? Не так ли?

– Совершенно верно. Я не знала, что вы так образованны...

– Эдуард учил меня... Ему он очень нравился.

– Мне тоже, но это не помешало мне сожалеть об ужасном характере великого человека и о его согражданах. Как бы там ни было, я должна отдать справедливость Анри Бланшару, что его поведение диктовалось не страхом. Он поступил, как настоящий дворянин: попросил руки Аделаиды и спустя три недели женился на ней. Одновременно он получил должность субпрефекта на севере Франции. Он ясно дал понять своей жене, что не хочет везти ее туда, объясняя это тем, что не желает заставлять ехать в холодные и сырые края будущую мать, привыкшую к нашему средиземноморскому климату. На этот раз он проявил большую твердость: поскольку он женился из-за ребенка, который должен был появиться на свет, то хотел, чтобы тот родился здоровым. Тесть поддержал его, но Аделаида была в отчаянии. Его отъезд отнимал у нее всякую возможность превратить ложь в реальность.

– Когда женщина ждет ребенка, всегда возможен несчастный случай, – заметила Орхидея.

– Совершенно верно! Только зная о том, что муж не любил ее, она уцепилась за идею материнства, без которого Анри мог отвернуться от нее навсегда. Любой ценой она должна была иметь ребенка, и в этот момент я невольно включилась в эту игру, будучи в полном неведении и веря, как все, что кузина беременна.

На следующий день после отъезда Анри я пришла с ней поделиться. Не забудьте, что я считала ее своей сестрой! Я умоляла ее помочь мне выйти из драматической ситуации, в которой я находилась.

– Значит... вы тоже были беременны?

– Да. Только я – на самом деле... Моя история похожа на историю Аделаиды. Она тоже началась на этом проклятом балу. Вспоминая о нем, я часто думала, лучше бы мы с ней сломали ногу, чем пошли туда... Однако это был красивый праздник! – добавила она с нахлынувшей на нее нежностью.– Я как сейчас слышу музыку... Вижу порхающие кринолины, покрытые шелком, тюлем, цветами, кружевом. Они кружились в вальсе на открытии новых золоченых салонов, которые открывал префект Мопа. Несчастный недолго пользовался своей прекрасной префектурой: в конце декабря того же года император Наполеон III отозвал его. Бедняга! У него был скверный характер, но в тот вечер он выглядел таким счастливым! Впрочем, этот бал никому не принес удачи! Там я встретила Джона! Боже, как он был очарователен! Такие светлые волосы, такой элегантный, так непринужденно держался во фраке!.. А какая улыбка...

Она вдруг умолкла, поняв, что мечтает вслух, и устремила на свою собеседницу томный взгляд:

– Извините меня! Никогда не следует заглядывать в прошлое и умиляться прекрасными видениями молодости. В моем случае это даже смешно!

– Почему? – серьезно спросила Орхидея.– День встречи с любовью не забывается никогда. И вы ее встретили?

– Да... Он был англичанин и из знатной семьи. Богатый, конечно. Но увлекавшийся живописью. Часто приезжал к нам на Средиземное море и жил здесь подолгу, чтобы запечатлеть прекрасный свет. Я не буду его описывать: Эдуард был его живой портрет. С той лишь разницей, что Джон не отличался крепким здоровьем.

В тот вечер мы танцевали только с ним. И сразу же он попросил разрешения написать мой портрет. Тогда я была красива, а он умел красиво об этом говорить! Однако молодая девушка из хорошего общества не может так просто прийти в мастерскую художника. Но у меня была гувернантка англичанка, которую Джон без труда сделал своей союзницей. Во время сеансов позирования она уходила в сад читать газеты и пить вкусный чай, который ей подавал слуга моего друга. Однажды случилось то, что должно было случиться. Зачем было сопротивляться любви, пожиравшей нас. Джон клялся, что женится на мне... Говоря это, он сильно кашлял, так как состояние его здоровья внезапно ухудшилось. Причем до такой степени, что пришлось сообщить об этом семье. Мать его приехала за ним. Они были очень похожи, внешне по крайней мере. И она мне наобещала многое... Он скоро вернется, и мы сможем жениться... Словом, все, что могло успокоить рыдания отчаявшейся девочки.

Еще больше я пришла в отчаяние, когда поняла свое состояние. Я немедленно написала Джону и в ответ получила сообщение о его смерти вместе с моим разорванным письмом. И вот в этот момент я и бросилась к Аделаиде с просьбой скрыть мою вину от родителей, которые в этом случае, я уверена, были бы беспощадны. С другой стороны, мне хотелось, чтобы ребенок жил, поскольку это было единственным, что оставалось мне от Джона вместе с неоконченным портретом. Я и не представляла себе, что все сложится так удачно. В ответ на мои признания кузина рассказала мне о действительном положении с ее замужеством. По ее словам, ей любой ценой надо было иметь ребенка, и я ей его принесла... Она без труда убедила меня согласиться на ее план, который тут же придумала: под предлогом утешить ее в связи с отъездом мужа, она добилась у моих родителей разрешения сопровождать ее вместе с моей гувернанткой и ее преданной горничной в Швейцарию, где хотела снять дом в жаркое время года и жить на свежем воздухе, более животворном, чем в Провансе. Вместе с ней мы уехали в Лозанну, и там родился Эдуард, в имении Вевей, которое можно было увидеть лишь со стороны Женевского озера.

Если бы я сказала вам, что мне было легко расставаться с ним, вы бы не поверили. Этого светловолосого младенца, так похожего на Джона, мне пришлось оставить Аделаиде, взять его своими руками и отдать ей. Однако я испытывала облегчение, чувствуя себя спасенной, и утешалась мыслью, что смогу часто видеть сына и играть роль его тетки. Я не учитывала огромную ревность Аделаиды. Анри был счастлив и горд, узнав о рождении сына, и это сблизило их. В это время ему предстояло занять более высокую должность в Биаррице, и на этот раз он взял с собой жену и сына.

Тем не менее это удаление от меня не удовлетворило Аделаиду. Она хотела выбросить меня из своей жизни и придумала, что я чрезмерно кокетничаю с ее мужем, хотя я испытывала к нему лишь дружеские чувства. Впрочем, взаимные! Но с этих пор невозможно было убедить Аделаиду изменить свое отношение. Возникла ссора. Ссора навсегда...

Год спустя я вышла замуж за капитана Лекура и уехала с ним в Камбоджу. Я надеялась, что рождение второго ребенка умерит мою боль и сожаление, но небо больше не послало мне дитя. То ли я стала бесплодна, то ли это была вина мужа, но такие вопросы не задают в нашем обществе.

– Ваша семья не пыталась помирить вас с ней?

– Нет. Моя мать никогда не любила Аделаиду, и я думаю, что в глубине души она была довольна тем, что я избежала ее влияния. Сестра ее, мать моей кузины, к тому же только что умерла, так что не было больше причины поддерживать связи. Тем более, что моя семья была возмущена обвинениями, возводимыми против меня. Шли годы. Сейчас я вдова и не знаю, на что употребить свое время. Конечно, я сделала все возможное, чтобы быть в курсе всего того, что касалось Эдуарда. Мне это стоило большого труда... и немного денег. Я дрожала за его судьбу, когда узнала, что он в Пекине во время этой ужасной осады. Позднее я узнала о вашей женитьбе, что, впрочем, было мне приятно.– Как вы можете это говорить? Наша женитьба никогда никому, кроме меня и Эдуарда, не была приятна.

Генеральша разразилась вдруг молодым и веселым смехом.

– Я была от этого в восторге. Я была совершенно уверена, что Аделаиду это приведет в бешенство... Итак, мне кажется, я рассказала вам все. Теперь расскажите мне, как умер мой сын, – добавила она серьезно.

У Орхидеи не было причин о чем-либо умалчивать. Она постаралась все объяснить как можно яснее, начиная от телеграммы из Ниццы, отзывающей его к постели матери, до обвинений, возведенных на нее слугами, не забыв и о письме, отправленном сразу же после отъезда Эдуарда. Агата слушала ее, не прерывая. Она села напротив молодой женщины и в течение всего повествования не сводила глаз с усталого лица этой странной невестки, которую только что обрела. Но волнение охватило ее, когда Орхидея, окончив рассказ, встала, подошла к ней и, сложив руки на груди, трижды поклонилась, отдавая этим официально долг невестки по отношению к матери супруга в соответствии с обычаем ее народа. Неожиданное появление Ромуальда растопило комок, подступивший к горлу старой дамы. И она воскликнула несколько громко:

– Что с вами, почему беспокоите нас, друг мой? Мне кажется, я не звала!

– Пусть мадам простит меня, но мне показалось, что она не услышала звонка к завтраку...

– Вы звонили?

– Дважды. И так как мадам не пришла, я решил зайти и предупредить сам. Мадам известно, как Корали переживает, когда готовит суфле из сыра и слоеные пончики.

– Вы были совершенно правы, и я приношу вам свои извинения, Ромуальд. Сколько приборов вы накрыли на стол?

– Три, мадам. Мне казалось, что это правильное количество.

Генеральша лишь улыбнулась. Она знала, что хороший дворецкий всегда немножко шпион. Ее старый Ромуальд прекрасно умел подслушивать под дверью, без малейшего злорадства и с самыми чистыми мыслями, лишь для того, чтобы как можно лучше согласовать свое поведение с событиями внутри дома.

Мадам Лекур встала, подошла к Орхидее, взяла ее руку в свою и сказала с доброй улыбкой:

– С сегодняшнего дня считайте этот дом своим и идемте вместе подкрепим свои силы. Они нам очень пригодятся.

Обе дамы вошли в большую столовую, где мисс Прайс почти по стойке смирно стояла за спинкой своего стула.

– Ну, – весело произнесла генеральша, – теперь позавтракаем!

Подслушивать под дверью умел не только один Ромуальд. Виолетта Прайс охотно использовала такую технику получения информации. Однако ей удалось не все услышать из того, что говорила ее хозяйка из-за постоянно сновавших вокруг нее слуг. Увидев двух женщин, входящих под руку в столовую, она ощутила чувство, похожее на обман или потерю, доходившее до пароксизма. Неужели опять все начинается сначала, как уже не раз бывало с людьми, приехавшими неведомо откуда, которыми мадам Лекур увлекалась и устроить счастье которых стремилась во что бы то ни стало, нисколько не представляя, что ее домочадцы, особенно компаньонка, переживали в этот период сущий кошмар. Очень любя животных, Виолетта легко уживалась с бродячими собаками и брошенными кошками, но доброе сердце генеральши заставляло ее устремляться на помощь кому угодно, лишь бы этот кто-то обладал милой мордашкой или величественной копной седых волос, а также списком душераздирающих несчастий, существовавших главным образом в богатом воображении так называемых жертв. Эта богатая и великодушная дама была лакомой добычей прохвостов всех мастей любого возраста и пола, умевших легко достигать своей цели! Удивительная коллекция странных личностей уже прошла через большой дом Прадо, и почти всякий раз их появление заканчивалось для благодетельницы разочарованием. Поэтому Виолетта, забыв, что она была одной из тех, кому оказала помощь генеральша, подобравшая ее в Индии, как огня боялась всякой новопришедшей. А судя по любезности, которую расточала мадам Лекур перед «китаянкой», последняя казалась ей более опасной, чем другие!

За завтраком мадам Лекур строила планы, казавшиеся Виолетте опасными, хотя они были абсолютно теми же, что и накануне, но слова произносились в другом тоне: сегодня вечером они отправятся на остров Поркеролл, где «китаянка», как называла ее мисс Прайс, сможет отдохнуть лучше, чем в Марселе, где время даст возможность утихнуть всему, что она пережила. Виолетта не верила своим ушам и, не обращая внимание на еду, лежавшую на тарелке, катала хлебные шарики, устилавшие уже всю скатерть. Это занятие привлекло внимание генеральши:

– Дорогая, что с вами? Вы нездоровы? Что вам сделал этот хлеб и почему вы не едите?

Виолетта густо покраснела:

– Мы... мы поедем сегодня вечером... все трое?

– Конечно! Ах, конечно, вам надо объяснить, что находящаяся здесь принцесса и я, мы обнаружили родственные связи, о которых не подозревали еще вчера. Поэтому я решила, что она на некоторое время останется у нас. Она только что пережила сильное потрясение... несправедливое потрясение, – добавила она, намеренно подчеркивая эти слова.– И я должна помочь ей!

Она могла бы говорить сколько угодно, мисс Прайс почти ее не слышала, огорченная этим новым ударом судьбы. Она читала, конечно, в газетах, что эта дама знатного происхождения, но раз мадам присваивала ей этот титул, значит, не хотела называть ее по имени, с ее точки зрения, слишком компрометирующим ее, значит, опасным. Имеющий уши да услышит!

Опасения бедной девушки переросли почти в безумие, когда она услышала, что ей предложено остаться в Марселе, если она опасается морской болезни.

– Сегодня с утра вы выглядите нездоровой и, пожалуй, это было бы разумней, – добавила генеральша.

– Нет, нет, вовсе нет! Я себя чувствую очень хорошо. Легкая мигрень... которая пройдет от морского воздуха. Я так люблю Поркеролл! В котором часу мы едем?

– Около половины пятого. Сегодня я просила предупредить капитана «Монте-Кристо», и он к этому часу будет уже под парами, а нам предстоит сделать еще кое-какие приготовления.

Мисс Прайс одобрила план с отсутствующим видом. Неожиданная отсрочка оказалась ей кстати... Когда все выходили из-за стола, она пробормотала несколько бессвязных слов о том, что ей надо купить в городе обувь для длительных прогулок пешком на острове, но обе ее собеседницы не обратили никакого внимания на ее слова. Они были почти счастливы. Опустошающий гнев, со вчерашнего дня раздиравший мадам Лекур, уступил место уверенности, полному спокойствию и ясности души. Орхидея если и была все еще оглушена удивительной историей, которую ей поведали, все же чувствовала себя успокоенной рядом с этой старой дамой, которую сама судьба, казалось, предназначила для роли ангела-спасителя. И если желание вернуться к Цы Си все же не покидало ее, она подумывала, что неплохо было бы отдохнуть несколько дней перед долгим морским путешествием.

Пока мадам Лекур просила Орхидею составить список необходимых вещей, поскольку она с собой ничего не захватила, мисс Прайс поднялась к себе в комнату, надела пальто и шляпу, подсчитала деньги в сумочке и быстро выбежала из дома, опасаясь, что ей предложат запрячь карету. Люди генеральши не должны быть в курсе дела, которое она собирается предпринять.

Удача сопутствовала ей. К дому подошел фиакр. Она села в него и приказала вознице доставить ее в полицейский участок. Давно настало время положить конец безумствам хозяйки и помешать ей влипнуть в историю, которая грозила нанести непоправимый вред.

Мисс Прайс понимала, что подвергается огромному риску, и все еще продолжала думать, как бы избавиться от «китаянки», когда карета остановилась. Мгновение она колебалась, не задержать ли карету, не пойти ли все-таки покупать обувь, что послужило бы ей алиби. Но она расплатилась с извозчиком и отпустила фиакр. Собрав остатки мужества, она вошла в здание полиции. Не зная, куда направиться, она обратилась к чиновнику, сидевшему за столом и, как ей казалось, специально здесь находившемуся для информации посетителей.

– Я хотела бы поговорить с кем-нибудь... но не знаю, с кем...

– По какому вопросу? – проворчал полицейский.

– По поводу одного преступления... мне кажется... я могу дать информацию...

– О каком преступлении? – продолжал он тем же тоном.

– Это не здешнее дело... Это произошло в Париже... Не знаю, как объяснить...

– Если вы мне больше ничего не скажете, я не смогу вас направить...

В этот момент инспектор Пенсон, находившийся в вестибюле и изучавший план Марселя, висевший на стене, подошел к ним. Его слух поразили два слова: преступление и Париж. Инстинкт сделал остальное.

– Не идет ли случайно речь о деле мадам Бланшар?.. О преступлении на авеню Веласкес? – Англичанка подняла голову и посмотрела на него глазами утопленника, который приходит в себя. Кроме того, рыжие волосы этого человека делали его чем-то похожим на британца, и она почувствовала к нему доверие.

– Да, – сказала она.– Вы в курсе?

– Я как раз приехал из Парижа по этому делу. Инспектор службы безопасности Пенсон, – представился он.– У вас есть какие-нибудь сведения?

– Мне кажется, да... Только я не хотела бы, чтобы знали о том, что я...

– Кто дал сведения? Подойдите сюда. Может быть, можно будет что-нибудь сделать.

Через несколько секунд Виолетта уже рассказывала в кабинете комиссара Перрена историю, которую Пенсон слушал с большим интересом. Он не держал большого зла на Орхидею, тем не менее то, как она отплатила ему за его добрые услуги, застряло у него, как кость в горле, и, слушая мисс Прайс, он буквально фыркал, как боевой конь при звуке трубы. Комиссар Перрен выглядел гораздо менее оживленным. Вдова генерала Лекура, к тому же урожденная Бегон, была в Марселе личностью, с которой нельзя было не считаться, не рискуя навлечь на себя неприятности. Было очень заманчиво арестовать преступницу, но задержать ее в доме этой дамы – это уже совсем другое дело. Что касается этой дылды англичанки, которая Бог знает по какой причине отвернулась от руки, которая ее кормит, то она не могла рассчитывать ни на какую симпатию с его стороны.

– Почему вы уверены, что это та самая женщина, которую разыскивают? – пробурчал он.– Вы лично ее знаете?

– Я знаю, что она ехала в том же поезде, что и мы. Потом я видела ее портрет в газете...

– Значит, вы обвиняете мадам Лекур в укрывательстве преступницы? Это серьезно, даже очень серьезно!

– Что? Укрыватель... Я ни в чем не обвиняю мадам Лекур. Она – леди, и я буду очень огорчена, если у нее будут неприятности. Просто... у нее очень доброе сердце... Эта... китаянка нашла способ внушить ей жалость, и в этом случае, она просто не понимает, что делает.

Дело принимало скверный оборот, и Пенсон вмешался:

– Насколько я понимаю, месье, эта дама Лекур очень важная персона и... вы опасаетесь последствий?

– Совершенно верно, инспектор, совершенно верно! С ней нельзя обходиться, как с каким-нибудь хозяином постоялого двора, и я не представляю, как я явлюсь к ней с двумя полицейскими... Через час весь департамент, и даже больше, поднимутся против меня... Префект полиции, один-два министра и еще не знаю, кто.

– Другими словами, нужно произвести арест за пределами дома?

Перрен бросил на коллегу растерянный взгляд: этому парижанину приходят в голову неплохие мысли. На самом деле он в это не очень верил.

– Об этом можно только мечтать. Найдите мне способ заставить ее выйти. В таких случаях из укрытия выходят не так просто.

– Месье Ланжевен и я убеждены, что она собирается послезавтра сесть на пароход компании Мессажери, отправляющийся в Сайгон... Неизвестно, что может произойти за эти дни.

Мисс Прайс, о присутствии которой почти забыли, посчитала, что пора напомнить о себе. Она робко заметила, что обе дамы должны выйти к половине пятого, чтобы отправиться «за покупками». Перрен взорвался:

– Покупки? Вот это женщина! Ее разыскивает полиция, а она как ни в чем ни бывало собирается пройтись по магазинам? Вы смеетесь над нами, мисс? Она еще может зайти на улицу Канбьер выпить чаю, раз уж она там окажется.

– Боже мой! – пронзительно воскликнула мисс Прайс, едва не плача.– Вы мне не верите? Я говорю вам, что мадам велела подать карету к половине пятого и что она увозит эту женщину!

– Мы вам верим, мисс Прайс, – сказал Пенсон, успокаивая девушку.– И мне кажется, я нашел решение. Я знаю эту женщину в лицо, и если, комиссар, вы согласны, я предлагаю сам арестовать ее с помощью ваших двоих людей. Так никто не сможет ни в чем вас обвинить, поскольку я приехал из Парижа и... мадмуазель тоже останется в стороне. Я ее никогда не видел... Что же касается вашей генеральши, она отделается ответом на один-два безобидных вопроса. Такой вариант вам подходит?

Похоже это устраивало всех. Через несколько минут Виолетта с легким сердцем выходила из полицейского участка. Если она и испытывала еще смутную тревогу, то волнение ее внезапно улетучилось, так как на пороге она встретила утреннего посетителя и узнала его без труда. Поскольку Антуан не видел ее в доме генеральши, то не обратил на нее никакого внимания. Он пришел лишь узнать, не прибыл ли Пенсон и нельзя ли договориться с ним в случае, если Орхидея обнаружится.

Инспектор принял его с довольной широкой улыбкой и даже пригласил участвовать в миссии, которую ему предстояло выполнить. Художник, очень обеспокоенный, поспешно принял это предложение.

– Вы знаете, где она?

– Да. Вы тоже скоро узнаете. Сегодня она поедет со мной в Париж!

Когда же незадолго до назначенного времени полицейская карета остановилась у дома мадам Лекур, он мысленно обозвал себя дураком. Ему следовало догадаться, что дама, о которой идет речь, сыграла с ним шутку, хотя он и не понимал, почему она укрывала Орхидею. Оставалась смутная надежда, что произошла ошибка. К несчастью, когда он увидел всех трех женщин выходящими из дома и поднимавшимися в карету, то понял, что об ошибке не может быть и речи. Платье на мадам Бланшар было бесподобное, хотя он уже видел ее туалеты. Все, что оставалось ему делать, это возвращаться с ней и пытаться все сделать, чтобы ей помочь.

События разворачивались быстро. Как только карета выехала из сада, Пенсон остановил кучера, двое других полицейских заняли свои места, а сам он открыл дверцу и наклонился внутрь кареты. Не успел он еще произнести ни слова, Орхидея узнала его.

– Вы гораздо более ловки, чем я предполагала, месье полицейский, – сказала она, слабо улыбаясь.– Надеюсь, что в прошлый раз я не сделала вам слишком больно?

– Я не такое видел, мадам. Выходите, пожалуйста.– Молодая женщина не успела ничего ответить, как вмешалась мадам Лекур:

– Минутку! Она в моей карете, значит, у меня. Куда вы собрались ее везти?

– В другой карете, мадам, чтобы доставить в полицейский участок, затем на вокзал и посадить в парижский поезд. Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Если вы будете чистосердечны, то вас не ожидают никакие беспокойства.

– Никакие беспокойства, говорите вы, когда я уже выше головы окунулась в беспокойство? Что касается ваших вопросов, то у нас будет сколько угодно времени в поезде, так как я буду сопровождать мадам Бланшар... В свою очередь я хотела бы знать, как вы смогли выйти на нас? Кто вас предупредил?

Взгляд ее, метавший молнии и полный подозрения, обратился на мисс Прайс, которая стала пунцовой. В этот момент Антуан, движимый желанием ободрить Орхидею, появился в открытой дверце кареты.

– Будьте спокойны, друг мой. Вас будут держать недолго, я позабочусь о вас.

В этот момент на него обрушился удар, которого он не ожидал. Убежденная в том, что она нашла предателя, выдавшего ее, генеральша замахнулась своим верным зонтиком и обрушила удар на его голову.

– Я должна была еще тогда догадаться, что за вашими сладкими речами скрывается мерзкий шпион! – вопила она.– Но я никогда не думала, что вы посмеете привезти ко мне полицию!

Ее успокоили с трудом. После чего Пенсон великодушно разрешил арестованной ехать в карете своей благодетельницы и увез Антуана. Мисс Прайс, которую мадам Лекур потеряла из виду в этом сражении, с облегчением узнала, что ей поручили предупредить капитана «Монте-Кристо», а затем вернуться охранять дом. Она, конечно, будет умирать со страху в этом большом здании, несмотря на присутствие слуг, но она предпочитала такой оборот дела, нежели пуститься в новую авантюру женщины, живой ум и зоркий глаз которой она хорошо знала. Как только «китаянка» сядет в тюрьму, генеральша вернется, и тогда она сможет чистосердечно рассказать, какую замечательную услугу ей оказала...