Берегиня Иансы Ефиминюк Марина

Из дверей, едва не сбив меня с ног, выскочила высокая заплаканная женщина. Она быстро покрыла растрепанную голову застиранным платком и кинулась прочь от проклятого места и ненавистного хозяина заведения. Я же, наоборот, весьма уверенно шагнула внутрь темной и очень душной горницы. Убранство приемной не отличалось особым шиком: большой прилавок с вытертым сукном, шкафы у стены, занавешенные зелеными портьерами окна. Вокруг пахло старьем и приторным жасмином охранного амулета от воров, висящего на притолоке вместо подковы. Свое присутствие ростовщик выдал тихим, будто мышиным, шуршанием в углу.

– Эй, любезный! – окликнулаего я.

И предо мной явился занимательный господин с блестящими, гладко причесанными на идеально ровный пробор волосами, с усиками, острыми кончиками щеголевато топорщившимися вверх, к щекам. Мятый мешковатый камзол делал ростовщика похожим на конторского счетовода, а черные нарукавники только усугубляли представление.

– Ко мне-с? – тихим, каким-то неприметным голосом спросил хозяин. – Добро пожаловать, так сказать.

– Я бы не стала желать добра пришедшему к ростовщику, – хмыкнула я, а Страх Божий нетерпеливо зашевелился в суме.

– Чего хотите-с? Продать, купить-с?

– Продать. – Я так быстро подошла к столу, что господин испуганно отшатнулся. – Меня зовут Наталья Москвина, и я хочу продать браслет Королевская Невинность.

Нового знакомого перекосило, а кадык на тонкой шее, нелепо торчащей из крахмального ворота рубахи, быстро заходил.

– И почему я, некоторым образом, должен вам верить-с?

– Ага, – кивнула я и решительно развернулась. – Хорошо. Думаю, в Истоминском меня встретят с большими почестями.

– Эй! Постой! – поспешно окликнул тот, и его каблуки застучали по деревянному, давно не мытому полу. – Чего так-с горячиться? Покажи товарец, поговорим-с!

Я широко и довольно ухмыльнулась, пока ростовщик рассматривал мой затылок, а потом с самым безразличным видом вернулась. Мужчина вытянул длинные худые руки вдоль тела и резко мотнул головой.

– О вас, любезная госпожа, некоторым образом, наслышан-с. Позвольте отрекомендовать-с себя. Прохор Погуляй-с! Оценщик, ювелир-с, некоторым образом.

– Ростовщик, одним словом, – подытожила я и тут же перешла к делу, полагая, что официальная часть закончена и теперь мы оба знаем – друг перед другом стоят два отменных негодяя, обманувших в своей жизни не один десяток доверчивых бедолаг. – За Невинность хочу семьсот золотых, но сразу предупреждаю, браслет подпорчен, потому и отдаю так дешево.

– Посмотреть бы-с.

– На картинках не раз видел.

– Сто золотых-с.

– Ты шутишь?

– Триста-с.

– За эти деньги я тебе его даже показывать не буду! Семьсот моя последняя цена! – отрезала я. – Вставишь горный хрусталь, никто подмены не заметит, за полную стоимость сбудешь.

Сумка на плече зашевелилась с двойным усердием.

– Хорошо-с. – Ростовщик схватился за сердце. – О боже! О боже! Ну пусть, ну пусть, ну… Триста пятьдесят-с! – выдавил он предсмертным шепотом.

– Вот уж не надо грязных торгов. За такие вещи не торгуются! – Страх самым непостижимым образом изловчился и через ткань схватился зубами за цепочку, болтающуюся у меня на поясе портов вместо ремня.

– Ладно, четыреста! Вы режете меня без ножа-с!

– Ладно, шестьсот девяносто, – сдалась я, испугавшись, что несчастного хватит удар и я совсем не получу денег. – И золотые все пересчитаем.

– Ну хотя бы шестьсот, – всхлипнул тот. – И дай же на него глянуть-с, хоть одним глазком.

– Деньги отдашь тут же?

Он истерично закивал, отчего на макушке затопорщилась блестящая слипшаяся прядка.

Демон звучно завыл и так дернулся, что сумка со шлепком слетела на пол и укатилась к стене. Погуляй изумленно кашлянул.

В царящей тишине Страх неожиданно громко тявкнул, отчего и я, и Прохор вздрогнули.

– Хорошо, я сегодня уступчивая. Шестьсот пятьдесят, и сам снимай браслет с шеи болотного демона, – облизнув губы, быстро предложила я.

– Чего? – крякнул Погуляй.

Я наморщила лоб:

– Видишь, сумка шевелится и тявкает? Вон там и есть браслет.

– Внутри собачка-с? – с надеждой прошептал мужичишка.

– Некоторым образом… Там премилый зубастый кобелек с несговорчивым характером. Браслет на нем. Пришлось подстраховаться: у зверя-то украшение не отнимут. Хотя его прежний хозяин предупреждал, что бесу нельзя блестящие штуки вешать: он, как ворона, расставаться не хочет.

– Ага. – Поверенный не понял ровным счетом ничего. – А что случилось с прежним хозяином? – живо заинтересовался он, перебивая мои наигранные стенания.

Перед глазами тут же представилось окровавленное тело Степана Тусанина с торчащим из спины острым колом.

– Погиб.

– Ага… – Прохор нервно почесал гладко выбритый подбородок и после паузы осторожно спросил: – Его ведь не песик загрыз?

– Нет, – хохотнула я. – Не песик.

Страх Божий крутился юлой, выделывая невиданные фортели в темном душном нутре мешка. Сума скользила по полу, узелок шнура, затягивающего горловину, тихонечко и незаметно ослаблялся. Мы, захваченные азартом торга, сообразили, что пора улепетывать, только заслышав, как по полу царапнули острые тонкие коготки. Болотный демон выбрался из своей темницы. Стоя на четвереньках, он расправил крылья и буравил нас недобрым желтооким взглядом. Тусклый лучик, пробившись сквозь щелку между портьерами, ненароком скользнул по уникальному браслету и рассыпался по обшарпанным стенам слепящим сиянием.

– Эт-эт-это и есть ваш песик? – пролепетал Прохор, а в следующее мгновение мы вместе выскочили на крыльцо, громко хлопнув дверью. Следом за нами об нее ударился мягкий тявкающий комок.

– В жизни такого не видывал! – выдохнул Погуляй, обтирая испарину на лбу.

– Ага, перекрестись, как в детстве отец учил, – отозвалась я. В горнице что-то билось, падало и громыхало. – Кстати, это правда, что твой отец дьяконом был?

– Архиереем. – Прохор без сил рухнул на деревянное крылечко, я присела рядом. – Слушай, дам семьсот пятьдесят! Наплевать, что там с камнем, главное, сама браслет с этого монстра сними. А?

– Ну на такое предложение грех отказом ответить. Когда деньги отдашь?

– Сейчас.

Но вместе с разбитым вдребезги окном Страх вырвался на свободу и слепящей стрелой взмыл в красноватую закатную высь.

– Черт! – плюнула я раздраженно и проводила блестящую точку жалобным взглядом. – Теперь ловить придется… Похоже, обойдется тебе браслет в восемьсот золотых.

– За что еще полтинник? – возмутился тот.

– За доставку. Сумку отдай. Пойду браслет взад возвращать.

Молодцы с гвоздичками ждали меня в подворотне в самом угрюмом расположении духа. Не рассуждая особенно долго, я бросилась прочь, только пятки мелькали.

– Стой, дворняжка! – заорал мне в спину один из них, и оба припустили следом, громко стуча костяными каблуками и ничуть не тише ругая меня дурными словами.

Мы, как полоумные, до темноты в глазах петляли по извилистым улицам. Встречные разбегались в разные стороны. Кто-то, испуганный, посылал нам проклятия. Свернув в обшарпанный переулочек между домами, я налетела на каменную стену и, тяжело дыша, привалилась к ней. Тупик.

Из горла вместе с сипом вырвался идиотский смешок. Глянув на замызганные носы сапог, я уперла руки в бока и крикнула, не оборачиваясь:

– Ну что вам, мужики, от меня надо?

Ответа не последовало. Грешным делом я решила, будто преследователи отстали, но, когда оглянулась, готовая посмеяться сама над собой, обнаружила обоих рыночных воров, перекрывших проход.

– Ты, пришлая, чего хулиганишь? – вопросил низкий, сплюнув через зубы.

От стремительного бега, рожа его покраснела, а гвоздика совсем отвалилась и, понуро свешиваясь с козырька, моталась перед правым глазом.

– Зачем кошель сперла? – Это уже высокий. – Мы с Селиваном видели.

– Раз украла, то делиться надо. Рынок наша территория, – поддакнул ему второй, названный Селиваном.

– Мужики! – Ноги мои казались ватными, а все до одной мышцы ныли от усталости. – Да я ничего и не заработала.

– А это мы сейчас проверим, – сделал ко мне шаг высокий, закатывая рукава и обнажая сильные руки, поросшие золотистыми волосками.

– Эй, мужики, – замахала я на них, отступая и натыкаясь на стену, – ну чего так сразу! У меня есть пять золотых, я отдам половину. Разговоров быть не может. Вы правы – я виновата…

– Кулон у тебя красивый. Правда, Фирсуня? – обратился низенький к подельщику.

Бессознательно я схватилась за Ловца Душ, висящего на длинной серебряной цепочке и вылезшего у меня из-под рубахи. Может, стоит отдать? Чего я, правда, прицепилась так к этой безделице? Но снимать кулон желания не возникало. Слишком много я пострадала из-за этой побрякушки, чтобы так просто с ней расстаться.

Спасение нагрянуло в самый неожиданный момент. Оно серой тенью с крыльями летучей мыши и громким злобным лаем налетело на обидчиков. Мужички от неожиданности сначала кинулись друга на друга, потом, словно коты, которых окатили кипятком, в разные стороны – и с диким визгом вон из проулочка, позволив мне свободно выбраться на пустую улицу. Страх Божий не подкачал – нападал на них знатно, со всей возможной яростью и старанием, вымещая злость за целый день, проведенный в душном нутре сумы. Воры визжали, как дети, отмахиваясь от лязгающего зубами мелкого беса. Хохотнув, в душе я пожелала им удачи, все ж таки коллеги как-никак, и поспешила прочь, но тут Страх тоненько, будто младенец, вскрикнул, а у меня похолодело внутри. Резко остановившись, я оглянулась – летун недвижимо валялся на брусчатке, и по пыльным камням расползалось алое пятно. Высокий, Фирс, зажимал в руках деревяшку с кривым гвоздем на верхушке, видать подобранную здесь же, в куче мусора, и радостно-торжествующе скалился. Селиван, низенький, отплевывал грязную прядку волос, прилипшую к губам, и о колено отряхивал поднятый с дороги пыльный картуз.

Болотный демон отдал богу душу. Сколько жизней у него осталось, я понятия не имела, но если он сейчас все же очнется, то мало нам всем не покажется. После очередной нелепой гибели, происходившей все больше по моей вине, характер Страха все ухудшался. В последний раз едва мне глотку не перегрыз, поганка, еле-еле отмахалась.

– Ну что, девка? – осклабился Селиван, натягивая на кудрявую голову картузик со сломанной гвоздичкой. – Что скажешь?

– Мужики… – Демона надо было срочно прятать в сумку, пока не очнулся. – Дайте зверюшку прибрать в котомку, а то худо будет.

– Худо? – протянул вор, а его приятель тем временем внимательно рассматривал Королевскую Невинность, перепачканную кровью. Браслет буквально орал, что сделан из полусотни крупных, чистых как слеза бриллиантов, а вовсе не из дешевого горного хрусталя.

– Эй, Селиван, – позвал он подельщика, – побрякушка-то у зубастого знатная. За пару десятков золотых уйдет.

Мою Невинность за двадцать золотых рублей?! С ума сойти!

– Ладно, мужики. – Спасти украшение поважнее, чем убрать демона, в конце концов. – Я вам отдам пятнадцать золотых, больше монет не имею, правда, и вот кулон. – Я стянула с шеи Ловца и почувствовала себя нагой. – И его заберите. Только браслет не трогайте. Он ни к чему вам, да и подпорчен хорошенько.

– А чего ты так всполошилась-то? – прищурился Селиван.

– Так жалко. – Я бочком стала приближаться к валяющемуся Страху, из открытой зубастой пасти которого текла слюна и высунулся длинный ярко-алый раздвоенный язычок. – Я ж его в караване взяла, чуть шкурой своей не поплатилась…

– Снимай браслет, – отрывисто приказал «низенький» Фирсу.

– Ну уж нет! – Я непроизвольно кинулась в их сторону.

В следующее мгновение под ногами что-то звонко брякнулось и рассыпалось на осколки. Пахнуло магическим жасмином, я недоуменно глянула на разбитую призму с заклинанием, и неожиданно воздух резко перестал поступать в легкие.

Дышать стало нечем. Ноги ослабели, я рухнула на колени и, хрипя, схватилась за горло. На меня будто петлю накинули и теперь стягивали с неимоверной силой.

– Хорошо, – с трудом произнесла я, выпучив от удушья глаза, – у меня выручки… был… один золотой рубль… и тот вернула. Давайте… мирно… Забирайте… все… только… дезактивируйте заклинание! Задохнусь!

Селиван оскалил коричневатые пеньки зубов:

– Ну с каждым словом все сговорчивее!

Фирс подхватил брошенную сумку, по-хозяйски залез лапищей, проверяя содержимое, но, не найдя там ничего, кроме грязных чулок и помятой грамоты, брезгливо откинул в сторону и нагнулся к Страху.

У меня в глазах потемнело, на лбу выступила испарина, а внутренности охватила паника, как у человека, утянутого в глубокий омут с привязанным к ногам камнем. Я кашляла, плевалась, сипела. Потеряв последние крохи сил, я закрыла лицо ладонями и захлебнулась слезами.

Я уже теряла сознание, когда повеял жасминовый ветерок. Я, сипя, вздохнула полной грудью и мгновенно расслабилась, ощущая ни с чем не сравнимое блаженство. Где-то над головой раздался низкий, будто простуженный голос:

– Веселье, я смотрю, в разгаре?

Улочку озарили зеленоватые вспышки, и мои обидчики повалились недвижимыми истуканами. Я жадно дышала ртом и никак не могла насытиться.

– Савков, – просипела я, – ты мой спаситель!

В следующее мгновение яростный и подлый удар в живот скрутил меня тугим клубком, я даже на секунду провалилась беспамятство.

– Ох, стервец! – промычала я, взвыв от боли.

– Подлость за подлость, Москвина! – прошипел он над ухом, хватая меня под мышки и безрезультатно пытаясь поставить на ноги. – За компостные ямы тебя убить мало.

– Труд облагораживает, – прохрипела я. – Но тебе, как видно, не помогло.

Боль медленно отпускала, где-то внутри чуть ныло, и, кажется, наливался отменный синяк. Когда я наконец смогла разогнуться, то посмотрела в хмурое обветренное лицо Николая. Тот одарил меня злобным взглядом и быстро разжал руки, выпуская из своих объятий.

– Ладно, этот удар я тебе прощаю. Заслужила. Сотри с рожи радость, в следующий раз отвечу. – Я слабой рукой отряхнула порванную перепачканную рубаху, на локтях зияли большие прорехи. – Ты на мое счастье заблудился, что ли? Или же следил за мной?

– Гулял недалеко.

– Ох, соври заново. – Я подтянула порты. – В кандалы заковать, поди, хочешь?

Савков нахмурился.

– Нет? – делано изумилась я, разведя руками. – Тогда ужином угостишь?

Где-то за спиной раздалось тихое грозное рычание. Я застыла, резко замолкнув, и испуганно посмотрела в глубоко посаженные, почти черные глаза Николая.

– Что? – не понял он.

– Бежим, – едва слышно отозвалась я, бледнея от ужаса.

– Что?

– Демон очнулся!

Прежде чем окрестности огласил бешеный яростный лай, мы припустили по улочке. Страх Божий не успел сообразить, как накинуться на нас. Уже на ходу я натянула на шею Ловца и хлопнула себя по карману – все в порядке: и кошель, и сонный порошок на месте. Живем!

Трапезная постоялого двора чавкала и икала, запивая ужин дешевой медовухой, поданной бесплатно в честь крестин внучки хозяина заведения. Я вяло ковырялась в тарелке и поминутно зевала до хруста в челюстях. Савков ел со смаком, периодически сморкаясь в льняную салфетку и вытирая ею же блестящие масляные губы. На его небритом, заросшем черной щетиной лице застыло отсутствующее выражение. Я же внутри напряглась от ожидания.

Пока Николай распоряжался насчет ужина, я вытащила из кармана его плаща, неосмотрительно оставленного на лавке, пухлый кошель и в кружку с выпивкой сыпанула сонного порошочка. Конечно, вечером в столь трагичный для меня момент я была его рада видеть, но дальше в обществе ненавистного друга оставаться не собиралась. Как только он уснет– а судя по дозе порошка, сон будет больше похож на летаргический, – улизну, и поминай меня добрыми словами. А браслет? Браслет можно в любом крупном городе продать, может, не за восемьсот золотых, но тоже недешево уйдет.

Свободных комнат не оказалось, и подвыпивший хозяин постоялого двора, едва ворочая языком, предложил Николаю за один золотой разместиться в моей комнате, а за два – в конюшне. Колдун долго пыхтел, подсчитывая в уме привлекательность альтернативы, потом вытащил из напоясной сумки две монеты и отдал с угрюмой решительностью.

– Чего ты так на меня смотришь? – прогудел Савков, запихнув за щеку кусок мяса, отчего его небритое лицо взбугрилось, как от флюса.

– Да вот тост хочу предложить. – Я подняла тяжелую кружку и растянула губы в улыбке: – За нежданную встречу! Кстати, ты чего делаешь в Кузьмищеве?

– Все-то ты вопросы задаешь! Я, между прочим, тебе жизнь спас, – проворчал он, прихлебывая медовуху.

Я неожиданно для самой себя засмотрелась на его волосы, блестящие в тусклом свете масляной лампы, чадящей под потолком. Седых прядей стало еще больше, на висках и вовсе не осталось черноты.

– Когда я тебе спасла жизнь, то едва не поплатилась своей. Поэтому давай не будем выдвигать взаимных претензий, а то ночи на подсчеты долгов не хватит, – ухмыльнулась я, но как-то вяло и без обычного огонька. От крепкого медового пива в голове уже гудело, а глаза слипались.

Не представляю, как себя чувствовал Савков в моем обществе, после того как мы, некоторым образом, подгадили друг другу существование, но лично мне очень хотелось треснуть его ложкой по лбу, а еще лучше – сапогом в живот, чтоб до синевы, как мой.

– Куда ты направляешься? – Ожидая ответа, Николай на секунду посмотрел на меня, потом зажевал с удвоенным энтузиазмом.

– Пока не решила. – Признаваться, что путь мой лежит в Рось, я не собиралась. Не тот человек Савков, чтобы делиться с ним ближайшими планами.

В трапезной заиграла гармоника, и визгливый женский голос затянул грустную песню. Гости, отмечавшие крестины, нестройным хором подхватили немудреный мотивчик и кто во что горазд заорали так, что с улицы в распахнутые окна стали заглядывать любопытные зеваки.

– А ты куда? – Не нравилось мне, что мы, готовые перегрызть друг другу глотки, пытаемся вести светские беседы, будто хорошие приятели. Это дурно пахнет и совсем не похоже на колдуна.

Тот со своим ответом медлил, поскреб ложкой по пустой тарелке, облизал ее, звонко бросил на стол.

– Откуда я знаю, что не побежишь к своему любовнику с докладом? – Он вытер губы рукавом и скрестил руки на груди.

Спать хотелось неимоверно, комната перед глазами качнулась. И когда я так успела захмелеть? К гармонике присоединилась балалайка, и обе заливались развеселой мелодией. Гости вскакивали со своих мест и кидались в пляс. Пьяненький гармонист с хитрым прищуром разглядывал веселящуюся толпу и в такт музыке притоптывал ногой.

Объяснять Савкову, что с Лопатовым-Пяткиным у нас было лишь деловое соглашение, и не более, – к чему? Я не собиралась ни перед кем оправдываться или отчитываться. Раньше мы с Василием были на одном берегу реки, теперь – на разных. Вот и весь сказ.

– Он хочет избавиться от меня, – пожала я плечами, – и обязательно это сделает, если найдет. Как ты думаешь, я побегу к нему теперь? И знаешь что? Не надо мне ничего рассказывать, потому что мне неинтересно.

– Зато мне очень интересно. – Глаза Николая злобно блеснули. – Что у вас произошло? Ты, Наталья, мечешься из крайности в крайность. Вы с графом то дружите, то нет. Не понимаю я чего-то. Аль ты определиться не можешь, хорошо тебе с ним или плохо?!

Я не выдержала и расплылась в многозначительной улыбке.

– Ты хотя бы представляешь, сколько вы дел натворили, голубки?! – Савков старался перекричать царивший вокруг шум и гвалт, настырную музыку гармони. Сам не замечая, как становился пунцовым от ярости.

– Ко-оленька, – протянула я, – да меня так с детства не отчитывали! Не ревность ли промелькнула в твоих словах, или мне только почудилось?

Николай осекся, бледнея и сжимая губы. Грубый намек на его нелепое и неуклюжее признание тогда, год назад в музее Николаевска, оказался тем самым долгожданным ударом в живот. Колдун не сводил с меня яростного взгляда, а потом через силу пробормотал:

– Я думаю, мы едем в Николаевск. Король Иван хочет заключить мирный пакт с Лопатовым-Пяткиным. Ты станешь откупом. Так было решено и так будет. Завтра поутру трогаемся в путь. Времени мало.

В затуманенном мозгу новость, в другое бы время рассмешившая, не оставила никакого отпечатка, я широко зевнула и встала.

– Меня ты, что ли, заставишь ехать?

Савков поднялся следом и, опершись на столешницу, нагнулся ко мне. Выглядел он на редкость одурманенным, даже заметно зашатался.

– А почему ты решила, будто я один путешествую? – промямлил он заплетающимся языком и не-определенно махнул слабой рукой.

Перед глазами у меня кружился хоровод. Неловко оглянувшись, я вдруг поняла, что двери трапезной надежно перекрыты стражами в красных плащах Тульянского королевского полка.

– Ну ты и сволочь! – расплылась я в довольной улыбке, будто сама мысль, что Савков последний негодяй, поймавший меня со всеми потрохами, доставила удовольствие. – Чего сразу-то не схватил?

– Жрать хотелось…

А потом комната расплылась перед взором, к горлу подступил тошнотворный комок. Кто-то держал меня под руки, куда-то грубо тащил, а ни сил, ни желания вырываться и бежать не осталось. Я плыла по сладостным волнам долгожданного хмельного сна, а далекий чужой голос недовольно повторял, как сломанная шарманка:

– Когда они надраться-то успели? Давай их сюда положим. Вдвоем? А Николай Евстигнеевич не осерчает с утра, все-таки девку давно выловить пытались?

Вокруг было светло, душно и тесно. Хотелось стянуть с себя влажную рубаху и раскинуть руки, но что-то мешало. Какая-то каменная глыба теснила меня, наваливалась и грозилась подмять под себя. Я пошевелилась и открыла глаза, взгляд уперся в обшарпанную стену. Кое-где на побелке появились мелкие темные трещинки, будто крохотные морщинки на лице пожилой женщины. Голова шла кругом, а во рту стояла неприятная сухость. Кто-то горячий и громогласно храпящий прижимал меня к стене, наваливаясь все сильнее. Упершись коленями, я потеснила наглеца. Тот недовольно забормотал, зашевелился…

«Что-то я не понимаю, какой еще наглец?..» – пронеслось в гудящей голове.

Ответ нашелся сразу после того, как сосед хрипло произнес:

– Я щас с кровати упаду.

– Савков? – Я неловко перевернулась, хорошенько ткнув кавалера острым локотком. – Ты чего тут делаешь?

Спали мы одетые. Штанины портов во сне задрались выше колен, и теперь лежать было дюже неудобно. Живот неприятно сводило судорогой, как после хорошего перепоя. Николай не шевелился и больше признаков жизни не подавал.

– Савков! – ударила я его в плечо.

– Ммм?

– Савков, какого рожна мы в одной постели? Я же должна уже быть на полпути к границе Тульяндии… – Пришедшая тут же догадка меня ошеломила. – Так ты, скотина, мне сонного порошка в пойло подмешал?!

От злости я пихнула недвижимого гостя, и тот с грохотом свалился на пол, видать хорошенько приложившись лбом.

– Москвина, мать твою! – Он шустро сел. Его загорелое небритое лицо пересекали алые следы от тяжелой пуховой подушки. – Москвина? – недоуменно повторил Николай, и лицо его озарила изумленная, почти издевательская улыбка.

– Не ухмыляйся так глумливенько, – фыркнула я. – Мы спали полностью одетые.

Тут второе неожиданное открытие заставило мою больную голову заработать в удвоенном темпе – вокруг царил редкостный бардак.

Моя одежда, с вечера собранная в седельные сумки, была разбросана, банные принадлежности раскиданы по столу, мешочек, где я хранила подложную грамоту и деньги, единственный аккуратно висел на спинке стула, совершенно неправдоподобно пустой. Сума, куда я прятала Страха, а намедни и кошель Савкова, разодранная, венчала гору перерытого тряпья, скинутого у стола.

– Наталья, – хмыкнул Николай, – не хочу тебя расстраивать, но, похоже, тебя ограбили.

– Потрясающе! – Что делать – непонятно: то ли смеяться, то ли плакать.

Вор ограбил вора! Невероятное хамство! Что искали, я знала точно – браслет Королевская Невинность. Ну Погуляй, ну мошенник!

– А чего ты зубы скалишь? – рявкнула я раздраженно, сползая с кровати и нарочно стукнув его. – Тебя тоже, между прочим, обокрали!

– Это как? – недоуменно поморщился он и, широко зевая, почесал почерневший от утренней щетины подбородок.

Я попыталась разыскать сапоги. Не было! Похоже, прохиндеи утащили мою единственную обувку.

– Как-как?! – Вытащив из кучи белья весьма фривольную ночную сорочку голубого шелка, купленную мной в момент помутнения рассудка, я обнаружила на ней внушительную дыру и брезгливо отбросила в сторону. – Я вчера твой кошель стащила, а ночью его стащили у меня.

– Ты что сделала? – отозвался Николай елейным голосом, от тона которого меня передернуло.

Осторожно покосившись на колдуна, я поняла, что дело худо. Выражение лица того не вызывало никаких сомнений – сейчас даст по шапке.

– Коленька, ты чего? – Я стала пятиться к окну, делая вид, что рассматриваю на свет отпечаток черной подошвы на спине белой, совсем новой исподней рубахи. – Савков, ну ты чего так злишься-то?

Николай медленно поднялся, распрямился, пошатнулся и стал наступать на меня хмурой темной глыбой, собираясь, видать, одарить хорошей оплеухой.

– Москвина, ты подзаборная воровка…

– На личности не переходить! – предупредила я, ткнув пальцем в его сторону.

– Да я… да ты…

– Николай Евстигнеевич! – заорали из коридора и тем самым спасли мне жизнь. Признаться, дыхание от облегчения перевела. – Вы проснулись?!

Я с подозрением покосилась на дверь. Память об окончании вчерашнего вчера отшибло напрочь. Последнее, что помнилось, – как ужинали в трапезной да запивали пивом. И, видно, говорили о чем-то. Наверное, Николай меня и со своими попутчиками знакомил, раз сейчас так смело в комнату тарабанят.

– Иди сюда, Федор! – гаркнул Савков и кинулся к двери. – Быстро ко мне!

На пороге появился испуганный юноша в красном плаще стража Тульяндского предела, и у меня похолодело внутри. В голове уже проносились быстрые мысли. Сомнений не оставалось – Николай приехал сюда с отрядом. Не случайно он вчера прогуливался по пустому переулку, не воздухом майским дышал, а меня выслеживал да подстерегал. Надо было дать деру, как только от побоев отошла, а не тащиться с ним на постоялый двор. Это помешательство какое-то! Он же фанатик! Видно, преследовал с тех самых пор, как выбрался из сарая в Дудинке.

Меня поймали, но каким же, право, изящным, свежим способом – напоили допьяна, спать уложили, а потом уже и арестовывать надумали! Оригинально!

Мальчишка, бедолага, испуганный грозным видом Главного, трясся промерзшей шавкой, даже кадык на тонкой длинной шее ходил в такт его лихорадке.

– Ник… Ник… Ник… – залепетал он, глотая слова, – мы не знал… мож… ли с дев… но вы… вона, беседовали… вроде…

– Кто ночью заходил в эту комнату? – процедил Николай.

– Никто, никто, никто! – едва не плача, замахал тот руками и шмыгнул носом.

– Тогда почему нас обокрали? – тем же ласковым голосом, каким давеча говорил со мной, заявил Николай, сужая темные глаза-черешни.

Все, конец парню. Отслужился.

Лицо стража залилось нездоровым багрянцем, потом через него стали проступать белые пятна, превращая несчастного в подобие краснушного больного.

– В отставку, – процедил тихо Николай и ткнул пальцем куда-то в темные глубины коридора, – и чтобы больше не видел.

Мальчишку как ветром сдуло, только дверь громко хлопнула.

– Да ты строгий начальник, – осклабилась я, едва сдерживая издевательский хохот.

– Через пять минут выезжаем, – отозвался Николай, не оборачиваясь. Разрядив гнев на первого встречного-поперечного, Савков справился с обуревавшими его чувствами и теперь говорил почти спокойно.

– А я никуда не еду, – отозвалась деловито я, засовывая рубаху обратно в седельную сумку.

– Едешь. И знаешь об этом. Бежать не пробуй, постоялый двор с ночи отцеплен.

– Пошел вон отсюда, – ответила я ровным голосом, чтобы злости не почувствовал, – и прикажи горничной воды принести. И еще, – добавила я уже выходившему колдуну, – пусть какие-нибудь сапоги дадут, а то босой осталась.

За ним тихо закрылась дверь, а я, наполненная до краев темным густым гневом, схватила со стола глиняный кувшин да со всего размаху разбила вдребезги о стену.

Битье посуды всегда помогало, но вот сейчас отчего-то не полегчало.

Попалась, твою мать! Даже не поняла, каким-растаким волшебным образом! Отчего сразу не скрылась? Зачем вела беседы с колдуном? Одно слово – дура!

– На-ка. – Уже знакомый совсем молоденький страж, стоя на пороге и не смея войти, протянул мне мужские сапоги.

Я молча приняла дар, преподнесенный с большой неохотой, и сунула ногу в широкое голенище. Ступня внутри плавала, а жесткая колодка обещала натереть знатную мозоль.

– Поменьше ничего не нашлось? – буркнула я.

– Какие были. Мои. У меня в отряде нога самая маленькая. Вот и приказали – или домой, или сапоги. – Гонец обиженно поджал губы.

Я потопталась на месте, чувствуя небывалый дискомфорт.

– Между прочим, мои лучшие сапоги. Не казенные, собственные, между прочим, – продолжал нахваливать мальчишка, будто продавал их за большие деньги из-под прилавка. – На праздники только и надеваю.

– Да не переживай ты, потом верну как новенькие. У меня поступь легкая, – пообещала я, подхватывая кое-как собранные сумки.

На столе остался лежать кусок коричневого дешевого мыла, подмененного горничной на мое, нежно-розовое, пахнущее лавандой. Она, мерзавка, думала, сразу не замечу. Обидно, черт возьми, я за фунт мыла пятнадцать медяков отдала. Может, ей счет предъявить? А лучше отыскать ее в людских да оттаскать за косы.

– Ну пошли? – обратилась я, последний раз оглядывая коморку: не забыла ли чего?

За полчаса, отведенные мне на сборы, надежда незаметно выбраться на улицу растаяла как предрассветный туман. Под окном дежурили дозорные. Выглянула в коридор – лестницу тоже перекрыли хмурые неулыбчивые стражи, а потом и вовсе встали под дверью, пресекая любые попытки освободиться.

– Подожди… те, – добавил охранник и нервно кашлянул, – я должен это…