В доме веселья Уортон Эдит

Глава 8

Первый чек на тысячу долларов, который Лили получила вместе с неразборчивыми каракулями от Гаса Тренора, укрепил ее уверенность в себе ровно настолько, насколько покрыл ее долги.

Результаты сделки говорили сами за себя: теперь Лили понимала, насколько абсурдно было бы позволить примитивным сомнениям лишить ее этого простого средства для утоления кредиторских аппетитов. Лили чувствовала себя воплощением добродетели, распределяя суммы между лавочниками, которым задолжала. И тот факт, что она тут же сделала массу новых покупок, ничуть не умалял ее бескорыстной добродетели. Сколько женщин на ее месте накупили бы обновок, даже не подумав оплатить прежние заказы!

Оказалось, что поддерживать хорошее настроение Гаса Тренора для Лили совсем несложное дело. Слушать его рассказы, принимать от него знаки доверия, смеяться его шуткам — вот и все, что, как ей казалось в тот момент, от нее требовалось, а удовлетворение, с которым хозяйка дома относилась к обоюдным знакам внимания, не предполагало ни малейшей двусмысленности в этих отношениях. Очевидно, миссис Тренор решила, что усиленным сближением с ее мужем Лили просто выражала признательность ей самой за доброту.

— До чего я рада, что вы так крепко подружились с Гасом, — сказала она одобрительно, — ты просто очаровательно относишься к нему, выдерживая все его набившие оскомину истории. Уж я-то знаю — мне довелось немало их выслушать во времена нашей помолвки, не сомневаюсь, что они до сих пор все те же. К тому же теперь мне не придется постоянно приглашать Керри Фишер, чтобы Гас оставался в добром расположении духа. Она отчаянная хищница, должна тебе сказать, и совершенно безнравственна. Заставляет Гаса играть для нее на бирже и никогда не платит, если сделка проваливается.

Мисс Барт вздрогнула при этих словах, но без смущения — ведь это ее не касалось. Ее положение совсем иное. Даже речи не было о том, чтобы ей оплачивать убытки, потому что Тренор убедил ее, что никаких убытков просто и быть не может. Послав ей чек, он объяснил, что заработал пять тысяч благодаря «наводке» Роуздейла и снова вложил четыре в ту же спекуляцию, поскольку ожидалось новое «резкое повышение». Таким образом, она поняла, что теперь он спекулировал уже ее собственными деньгами, соответственно, она должна ему лишь благодарность, которой заслуживает подобная пустячная услуга. Лили смутно предполагала, что, дабы раздобыть первоначальную сумму, он взял ссуду под залог ее ценных бумаг, но дальше этого ее любопытство не простиралось. В данный момент оно было сконцентрировано на вероятной дате нового «резкого повышения».

Весть об этом событии пришла несколько недель спустя — как раз к свадьбе Джека Степни и мисс Ван Осбург. Как двоюродная сестра жениха, мисс Барт была приглашена стать подружкой невесты, но отказалась от предложенной чести, оправдываясь тем, что она гораздо выше ростом, чем все остальные приглашенные девицы, и ее присутствие нарушило бы групповую симметрию. На самом деле она слишком уж многих невест сопроводила к алтарю, и следующее ее появление там было приемлемо только в качестве главного действующего лица. Лили было известно, сколько шуток отпускается в адрес девушек, которые чересчур долго пребывают на публике, и решила избежать этих девичьих обязанностей, чтобы никто не счел ее старше, чем она есть на самом деле.

Венчание мисс Ван Осбург состоялось в сельской церкви неподалеку от фамильного поместья на Гудзоне. Так сказать, «скромная сельская свадьба», на которую званых гостей доставляют специальными поездами, а толпы незваных разгоняют при помощи полиции. Пока происходило это лесное действо, в самой церкви, украшенной с шиком и увитой гирляндами орхидей, представители прессы с блокнотами наготове пробивали себе путь в лабиринте присутствующих, а агент синематографического синдиката устанавливал у входа свой аппарат. Лили часто представляла себя главной героиней подобного действа и теперь, будучи в очередной раз обыкновенной зрительницей, а не мистической фигурой в фате, на которой сосредоточилось всеобщее внимание, укрепилась в решимости через год покончить с таким положением вещей. Ее не ослепил тот факт, что каждодневные заботы отступили, она знала, что они могут вернуться, просто у нее прибавилось жизненной энергии еще раз подняться над сомнениями и снова поверить в свою красоту, в свою силу и способность привлечь блестящую судьбу. Ведь не может быть, чтобы она, наделенная такими способностями и мастерством, погибла из-за бесконечных неудач. Все промахи казались ей легко поправимыми в свете ее возрожденной уверенности в себе.

И, словно в подтверждение этих мыслей, она узрела строгий профиль и аккуратно подстриженную бородку Перси Грайса, сидевшего на соседней скамье. Он и сам был точно невеста на выданье, а пышная белая гардения в петлице показалась Лили добрым знаком. В конце концов, в таком антураже вид у него был совсем не глупый: доброжелательный критик мог бы сказать, что Перси несколько грузноват, но ему больше всего шла рассеянная пассивность, не дававшая проявиться несуразностям излишнего возбуждения. Она предположила, что традиционные свадебные образы пошли на пользу его сентиментальным ассоциациям, и представила себе, как в укромном уголке зимнего сада Ван Осбургов искусно играет на этих чувствительных струнах, настроенных для ее прикосновений. По правде сказать, глядя на прочих присутствующих представительниц женского пола и сравнивая их с отражением, которое видела в собственном зеркале, Лили полагала, что не нужно особого умения, дабы исправить оплошность и снова вернуть Перси Грайса к ее ногам.

Лили приметила темноволосую голову Селдена — он сидел на скамье почти напротив, — и это на миг поколебало ее душевное равновесие, лишив самоуверенности. Когда взгляды их встретились, Лили ощутила, как кровь прилила к лицу, и тотчас же нахлынула волна сопротивления, отторжения. Лили не желала его больше видеть — нет, она не боялась его влияния, просто его присутствие всегда обесценивало ее мечты, он заслонял собой весь ее мирок. К тому же Селден был ходячим напоминанием о грубейшей ошибке в матримониальной карьере Лили, и то, что он был причиной этой ошибки, отнюдь не смягчало ее чувств к нему. Воображение все еще рисовало ей картину идеальной жизни, в которой у нее было бы все, вот тогда отношения с Селденом могли бы стать последним роскошным мазком на этом полотне, но в мире, каков он есть, такая привилегия могла обойтись слишком дорого.

— Лили, дорогая, ты прелестна как никогда! Словно с тобой только что произошло нечто замечательное.

Молодая леди, которая таким образом выразила восхищение своей ослепительной подруге, сама, впрочем, не имела счастливой возможности рассчитывать на подобные комплименты. Внешность мисс Фариш, по правде сказать, была самой заурядной. Лишь открытый искренний взгляд и мягкая улыбка могли бы компенсировать неброскую наружность девушки, но то были качества, которые узрел бы лишь очень доброжелательный наблюдатель, прежде чем отметить, что глаза у нее обыденно-серы, а линия губ лишена запоминающихся изгибов. Лили испытывала к мисс Фариш противоречивые чувства: она жалела ее — девушка была так обделена, и в то же время Лили раздражало, как весело и непринужденно относилась к этому сама мисс Фариш. Для мисс Барт, как и для ее матери, отказ выглядеть безупречно был признаком глупости. Бывали моменты, когда она настолько осознавала свою полную власть выглядеть изящно и ярко, как того требует случай, что все прочие девушки казались ей тусклыми и почти безвкусно одетыми. В ее кругу никто бы не признался, что готов выглядеть заурядно, как Герти Фариш в своем платье «немаркой» расцветки и бесформенной шляпке: глупо, когда одежда не скрывает, что ты знаешь, как уродлива, почти так же глупо, как когда она кричит о том, что ты мнишь себя красавицей.

Конечно, при ее ужасной бедности и невзрачности, Герти поступила весьма мудро, занявшись организацией благотворительных вечеров и симфонических концертов, но как же возмущала Лили уверенность Герти в том, что большего удовольствия и представить нельзя и что в обшарпанной квартирке можно вести не менее интересную и насыщенную радостями жизнь, чем в пышных покоях Ван Осбургов. Правда, сегодня это раздражение как-то улеглось. Восторженный щебет Герти, казалось, укрепил Лили в сознании собственной исключительности, и она воспарила в бескрайних просторах мечты о прекрасной жизни.

— Пошли посмотрим подарки, пока остальные не явились из гостиной! — предложила мисс Фариш, взяв подругу под руку.

Герти испытывала особый сентиментальный и независтливый интерес к любым деталям свадебной церемонии — она была из тех, у кого во время венчания всегда наготове носовой платочек и кто уносит домой коробку с куском свадебного торта.

— Как прекрасно все устроено, правда? — не унималась Герти, когда они вошли в уединенную гардеробную, предназначенную для выставки свадебных трофеев мисс Ван Осбург. — Ты когда-нибудь пробовала что-нибудь вкуснее, чем мусс из омаров в шампанском? Я давным-давно твердо решила, что ни за что не пропущу эту свадьбу, и даже представить не могла, как восхитительно все будет. Когда Лоуренс Селден узнал, что я поеду, то настоял на том, чтобы лично доставить меня, сам отвез на станцию, а на обратном пути вечером мы пойдем ужинать в «Шерри». Я в таком восторге, словно сама выхожу замуж!

Лили усмехнулась: ей было известно, что Селден всегда опекал свою неказистую кузину, и порой она задавалась вопросом, зачем он так бездарно тратит свое время, но теперь мысль об этом доставила ей смутное удовольствие.

— Вы с ним часто видитесь? — спросила она.

— Да. Он так добр, проведывает меня по воскресеньям. Иногда мы ходим вместе в театр, но в последнее время я вижу его все реже. Лоуренс неважно выглядит, кажется, он нервничает и чем-то расстроен. Мой дорогой! Как я хочу, чтобы он женился на какой-нибудь милой девушке. Сегодня я ему так и сказала, а он ответил, что по-настоящему милые ему не нравятся, а прочим не нравится он, но, конечно же, это была просто его очередная шутка. Девушка, на которой он женится, просто не может не быть милой. О, дорогая, посмотри, какой жемчуг, ты видела что-нибудь подобное?

Они задержались у стола, на котором были разложены драгоценности невесты, и сердце Лили завистливо затрепетало, когда она увидела, как свет играет на гранях камней: молочное сияние превосходно подобранных жемчужин, вспышки рубинов, приглушенные контрастным бархатом, яркие синие искры сапфиров разгорались сильнее в лучах окружающих их бриллиантов. Благодаря искусной и разнообразной огранке все эти драгоценные краски становились еще более насыщенными и ослепительными. Блеск камней согрел кровь Лили, будто вино. Они наиболее полно, нежели другие проявления богатства, символизировали ту жизнь, которую она так страстно желала, жизнь изощренного равнодушия и изысканности, каждая деталь которой в конце концов должна превратиться в сокровище и стать достойной гармоничной оправой для ее собственной драгоценной исключительности.

— Ах, Лили, взгляни на эту бриллиантовую брошь — да она размером с тарелку! Кто бы мог подарить такое? — Мисс Фариш близоруко наклонилась к визитке, лежащей рядом с брошью: — «Мистер Саймон Роуздейл». Что? Этот жуткий мужлан? Ах да, вспомнила, он же дружит с Джеком, и, полагаю, кузине Грейс пришлось его пригласить. Но ей должно быть противно позволять Гвен принимать от него такие подарки.

Лили усмехнулась. Она сомневалась в щепетильности мисс Ван Осбург, но хорошо знала привычку мисс Фариш приписывать собственную деликатность и чувствительность тем особам, которым они менее всего свойственны.

— Ну, если Гвен не захочется, чтобы ее видели в этом, она всегда может обменять брошь на что-то другое, — заметила она, а мисс Фариш продолжала тем временем:

— Смотри, тут есть кое-что гораздо красивее. Какой прекрасный белый сапфир. Уверена, что тот, кто его выбрал, приложил к этому немало усилий. Как его зовут? Перси Грайс? Ну, тогда я ничуть не удивлена! — Она многозначительно улыбнулась, кладя карточку на прежнее место. — Ты, конечно, слышала, что он души не чает в Иви Ван Осбург? Кузина Грейс в восторге — это так романтично! Они встретились у Дорсетов всего шесть недель назад, и это самая замечательная партия для милой Иви. Конечно, я не деньги имею в виду — у нее их и так предостаточно, — просто она такая тихая домашняя девочка, и он, кажется, тех же вкусов и предпочтений, они очень подходят друг другу.

Лили стояла и смотрела невидящим взглядом на сапфир, лежащий на бархатной подушечке. Иви Ван Осбург и Перси Грайс? Имена насмешливо звенели у нее в голове. Иви Ван Осбург? Самая младшая, самая унылая и никчемная из четырех унылых и никчемных дочерей миссис Ван Осбург, которые одна за другой с непревзойденной ловкостью «занимали» самые завидные ниши! Ах, везучие девочки, растущие под крылом любящей матери — матери, которая знает, как создать возможность и не утратить благосклонности, как использовать преимущество родственных связей и не дать аппетиту притупиться по привычке! Самая умная девушка может просчитаться, когда дело касается ее интересов, может уступить слишком много и зайти слишком далеко, и только материнская безошибочная бдительность и прозорливость способна передать дочерей в целости и сохранности в объятия благополучия и достатка.

Парящая беззаботность Лили сложила крылья и рухнула под грузом нового ощущения потери. Дурацкая, несправедливая жизнь! Почему миллионы Перси Грайса должны прибавиться к столь же обширному состоянию? Почему в руки этой неуклюжей девчонки дается могущество, которым она никогда не сумеет распорядиться как надо?

Лили отвлеклась от этих рассуждений, потому что кто-то фамильярно взял ее за локоть. Она обернулась и увидела рядом Гаса Тренора. Она вспыхнула от возмущения — кто дал ему право прикасаться к ней? Хорошо еще, что Герти Фариш отошла к другому столу и они были одни. Тренор, который в тугом сюртуке казался еще толще, чем всегда, и был до неприличия красен от свадебных возлияний, разглядывал ее с нескрываемым одобрением.

— Бог мой, Лили, вы потрясающе выглядите!

Он как-то незаметно и запросто стал называть ее по имени, а у Лили все никак не находилось повода его поправить. В то же время в ее кругу мужчины и женщины обращались друг к другу по имени, и лишь в устах Тренора привычное обращение обретало неприятный оттенок и смысл.

— Ну что, — продолжил он все так же игриво, не замечая ее недовольства, — прикидываете, дубликат какой из этих безделушек закажете завтра у Тиффани? У меня в кармане лежит для вас чек, который поспособствует этому.

Лили ошеломленно уставилась на него: его голос звучал громче обычного, а комнату вот-вот должна заполнить толпа. Но когда она удостоверилась, что их по-прежнему никто не слышит, опасение уступило место приятному чувству.

— Снова дивиденды? — спросила она и с улыбкой придвинулась ближе к нему, чтобы никто не мог их подслушать.

— Не совсем: я продал на подъеме и отхватил для вас четыре тысчонки. Совсем неплохо для новичка, а? Полагаю, вы теперь возомните себя опытным биржевым игроком? Или хотя бы не станете, как некоторые, считать бедного старика Гаса таким уж ослом.

— Я считаю вас своим самым добрым другом, но сейчас, увы, не могу как следует выразить вам свою благодарность.

Она позволила себе так взглянуть в его глаза, что за этим взглядом непременно должно было последовать рукопожатие, и он его бы себе позволил, будь они наедине, — и как она была рада, что в комнате они были не одни! Новость вызвала в ней жар, словно после отступления физической боли. Мир не был больше таким уж дурацким и несправедливым, все-таки даже самым невезучим время от времени улыбается удача. Эта мысль подняла ей настроение: Лили хватало малейшего намека на поворот к лучшему, чтобы все ее чаяния тут же расправляли крылья. Ей тут же подумалось, что Перси Грайс не так уж безнадежно потерян для нее, и она улыбнулась, воображая, с каким удовольствием отобьет его у Иви Ван Осбург. Если она возьмется за дело всерьез, у этой простофили не будет против нее никаких шансов! Она огляделась, надеясь поймать мимолетный взгляд Грайса, но вместо этого ее глаза наткнулись на масляную физиономию мистера Роуздейла, который протискивался сквозь толпу с видом одновременно льстивым и наглым, — казалось, как только его присутствие будет замечено, он тотчас раздуется до размеров комнаты.

Не желая этому способствовать, Лили торопливо перевела взгляд на Тренора, но, похоже, выражение ее благодарности не оказало на него того действия, на которое она рассчитывала.

— К чертям благодарности — они мне не нужны, но мне просто необходимо иногда переброситься с вами парой слов, — проворчал он. — Я думал, что вы пробудете у нас всю осень, но вы к нам и носа не кажете весь последний месяц. Почему бы вам не поехать в Белломонт нынче же вечером? Мы совсем одни, и Джуди ходит как туча. Приезжайте и развеселите свою подругу. Соглашайтесь, и я мигом домчу вас на машине, а вы вызовете свою горничную по телефону, и она приедет ближайшим поездом.

Лили покачала головой, очаровательно изобразив сожаление:

— Мне очень жаль, но это совершенно невозможно. Тетя вернулась в город, и я должна быть рядом с ней ближайшие несколько дней.

— Но с тех пор, как мы с вами стали такими добрыми друзьями, я вижу вас гораздо реже, чем прежде, когда вы были подругой Джуди, — сказал он, неосознанно попадая в точку.

— Когда я была подругой Джуди? А разве теперь я больше ей не подруга? Какое абсурдное утверждение! Если бы я не уезжала из Белломонта, то вы устали бы от меня гораздо скорее, чем Джуди, но вы же можете приехать к тете и повидаться со мной, когда в следующий раз будете в городе. Мы могли бы славно побеседовать, и вы рассказали бы мне, как лучше инвестировать мое наследство.

Она и в самом деле за последние три-четыре недели не ездила в Белломонт, отговариваясь тем, что должна сделать несколько других визитов, но уже чувствовала, что дружеский долг, от уплаты которого она так старательно уклоняется, обрастает процентами, как снежный ком.

Перспектива «славно побеседовать», похоже, не вполне удовлетворила Тренора — это было не совсем то, на что он рассчитывал, — его брови поползли вверх, и он сказал:

— О, я, право, не знаю, смогу ли обещать вам ежедневную «наводку», но вы могли бы кое-что сделать для меня: я прошу вас всего лишь быть чуточку любезнее с Роуздейлом. Джуди обещала позвать его на ужин, когда мы окажемся в городе, однако я не могу убедить ее пригласить его в Белломонт, а вот если бы вы теперь позволили мне привезти его, это было бы совсем другое дело. Я не уверен, что хотя бы двое-трое женщин разговаривали с ним нынче пополудни, но уверяю вас, что этот парень стоит пристального внимания.

Мисс Барт вздрогнула, но усилием воли сдержала слова, готовые было сорваться с языка. В конце концов, ей представился неожиданно легкий способ отдать долг, да и разве были у нее причины отказать в любезности мистеру Роуздейлу?

— О, конечно, привозите его, — улыбнулась она, — может, и я получу от него какую-нибудь «наводку».

Внезапно Тренор умолк и глянул ей прямо в глаза с таким видом, что ее бросило в краску.

— Я хочу вас только предупредить: прошу, не забывайте, что он неотесанный мужлан, — сказал он с легким смешком и повернулся, чтобы отворить окно, у которого они стояли.

Толчея в комнате усилилась, и Лили почувствовала, что ей тесно и не хватает свежего воздуха. И простор, и свежий воздух она нашла на террасе, где всего несколько мужчин курили, потягивая виски или бренди, пока редкие парочки брели по лужайке к осенним краскам цветника.

Когда она вышла, от группы курильщиков отделилась одна фигура и направилась в ее сторону, и вот Лили оказалась лицом к лицу с Селденом. Смятение, которое всегда вызывало в ней его приближение, усилилось из-за легкого чувства неловкости. Они не виделись с той самой воскресной прогулки по Белломонту, но она настолько живо все помнила, что едва ли могла поверить, будто он испытывает что-то иное. Однако в его приветствии не было ничего, кроме удовлетворения во взоре, на которое может рассчитывать любая хорошенькая женщина, встречая представителя мужского пола, и это открытие хоть и кольнуло ее самолюбие, но зато успокоило нервы. Это была приятная передышка между побегом от Тренора и смутными опасениями, связанными с предстоящей встречей с Роуздейлом, миг полного взаимопонимания, которое всегда возникало у них с Селденом.

— Как мне повезло, — сказал он с улыбкой. — Я все думал, удастся ли мне с вами хоть словом перемолвиться, прежде чем рельсы умчат меня прочь. Я приехал с Герти Фариш и обещал, что не дам ей опоздать на поезд, но она, разумеется, все еще сентиментально вздыхает над свадебными подарками. Она явно считает, что их количество и стоимость свидетельствуют о бескорыстной привязанности договаривающихся сторон.

Ни тени смущения не было в его голосе, и когда он говорил, слегка облокотившись о боковую часть окна, искренне любуясь ее красотой, она почувствовала легкий холодок сожаления, что они снова без малейшего усилия ведут себя так, словно прошлой их беседы и не было никогда. Ее самолюбие язвила эта его невозмутимая улыбка. Она страстно желала быть для него чем-то большим, чем живой образчик красоты, преходящее развлечение для глаза и ума, и это желание выплеснулось невольно в ее ответе.

— Ах, — сказала она, — как я завидую способности Герти Фариш окутывать романтикой эти уродливые и прозаические события! Я по-прежнему не могу опомниться и вернуть самоуважение после того, как вы показали мне всю ничтожность и никчемность моих устремлений.

И только она это сказала, как пожалела о своих словах. Это были неудачные слова, — видно, на роду ей написано всегда оборачиваться к Селдену не лучшей стороной.

— А я думал наоборот, — ответил он непринужденно, — что лишь тверже убедил вас в том, что они для вас важнее всего остального.

Словно какая-то преграда встретилась на пути стремительного потока ее жизни и заставила тот повернуть вспять. Она смотрела на Селдена беспомощным взглядом обиженного и перепуганного ребенка, и это было ее подлинное «я», которое она искусно прятала поглубже и которое не привыкло оставаться в одиночку!

Ее беспомощная мольба, как всегда, затронула в нем скрытую струну приязни. Для него ничего не значило бы открытие, что рядом с ним она становится еще ослепительнее, но это видение сумрачной ее стороны, секрет которой был известен лишь ему одному, соединило их снова.

— Во всяком случае, вы не можете думать обо мне хуже, чем говорите! — воскликнула она со смехом, но голос ее дрожал.

И прежде чем он смог ответить, поток понимания между ними остановил внезапно появившийся Гас Тренор, который вышагивал в сопровождении почетного караула в лице мистера Роуздейла.

— Черт побери, Лили, я уж было решил, что вы меня избегаете, мы с Роуздейлом повсюду рыскаем за вами!

В голосе его звучали нотки какой-то матримониальной фамильярности, она увидела подтверждение своей догадки в глазах Роуздейла, и ее неприязнь к нему превратилась в отвращение.

Ответив на его низкий поклон легким кивком, она испытала еще большее презрение оттого, что почувствовала, как Селден удивился, что мистер Роуздейл входит в число ее знакомств. Тренор отвернулся, а его спутник стоял перед мисс Барт, предупредительно выжидая, рот его расползся в улыбке в ответ на все, что бы она ни сказала, он до самых пяток осознавал привилегию быть замеченным подле нее.

Пора было проявить чувство такта, быстро навести мосты, но Селден неподвижно стоял возле подоконника, оставаясь безучастным созерцателем развернувшейся сцены, и, зачарованная его взглядом, она оказалась бессильна воспользоваться своим обычным искусством. В раздражении оттого, что Селден мог заподозрить ее в малейшей нужде искать расположения такого типа, как Роуздейл, она не могла выдавить из себя даже банальной вежливой фразы. Роуздейл так и стоял перед ней в подобострастном ожидании, а она все молчала, и взгляд ее застыл где-то на уровне его сияющей плеши. И этот взгляд подытожил ее многозначительное молчание.

Роуздейл медленно залился краской, переминаясь с ноги на ногу, то и дело ощупывая увесистую черную жемчужину в галстучной заколке и нервно пощипывая ус, затем, окинув ее взглядом, попятился и произнес, покосившись на Селдена:

— Честное благородное, я в жизни не видел такой сногсшибательной одежки. Неужто это последняя придумка той самой портнихи, которую вы посещали в «Бенедикте»? Если так, то я удивляюсь, чего другие женщины до сих пор ее не заполучили.

Его слова прорезали ее молчание, и внезапно Лили осенило, что она сама сделала все, дабы эти слова обрели значительность. В обыкновенном разговоре они могли бы остаться незамеченными, но после ее долгого молчания они прозвучали с особым смыслом. Она знала, даже не глядя на Селдена, что тот мгновенно сложил два и два и сообразил, что они каким-то образом касаются ее визита к нему. Однако, хотя эта догадка и усилила ее неприязнь к Роуздейлу, Лили интуитивно почувствовала, что сейчас самый подходящий момент расположить его к себе, как ни противно ей было делать это в присутствии Селдена.

— А откуда вам известно, что другие женщины не пользуются услугами моей портнихи? — спросила она. — Видите ли, я вовсе не боюсь давать ее адрес своим друзьям.

И взглядом, и интонацией она так явственно включила его в этот привилегированный круг, что его глазки благодарно сощурились, а усы дрогнули в понимающей улыбке.

— Да ни боже мой! Вам и ни к чему! — запротестовал он. — Отдайте им все снаряжение, и вы все равно легко их обскачете!

— Ах, как вы любезны, и было бы еще любезнее с вашей стороны, если бы вы нашли для меня какой-нибудь тихий уголок и стакан лимонада или еще какого-нибудь невинного напитка, прежде чем мы все поспешим на поезд.

Говоря это, она отвернулась, позволив ему пыжиться рядом с ней на виду у группы людей на террасе, и каждый нерв ее трепетал при мысли, как Селден может истолковать эту сцену.

Но сквозь густую обиду на неправильность жизни, сквозь тонкий слой болтовни с Роуздейлом настойчиво пробивалась еще одна мысль: она не должна оставить без внимания правду о Перси Грайсе, которую узнала сегодня. Воля случая или, возможно, его собственное решение разлучило их после его поспешного бегства из Белломонта, но мисс Барт была мастером преодоления и более непредсказуемых обстоятельств, а неприятный инцидент, случившийся несколько минут назад, разоблачение перед Селденом именно той стороны ее жизни, которую она более всего хотела бы скрыть от него, усилило ее страстное стремление найти убежище, укрыться в нем от подобных унижений. Любая определенность была бы куда более приемлема, чем эта зависимость от жизненных случайностей, которая держит ее в постоянном напряжении и тревоге.

В помещении царило рассеянное настроение, словно зрители вот-вот начнут расходиться, после того как главные действующие лица покинули сцену, но среди оставшихся Лили не увидела ни Грайса, ни младшенькой мисс Ван Осбург. Исчезновение этой пары породило в ней плохое предчувствие, и она очаровала мистера Роуздейла предложением прогуляться до оранжерей в дальнем конце особняка. В комнатах было еще немало публики, которая не оставила незамеченной их совместную прогулку, но изумленные и вопросительные взгляды отскакивали, не задевая ни ее равнодушия, ни его самодовольства. Меньше всего в эти минуты ее волновало, что ее видят в компании Роуздейла, все ее мысли сосредоточились на объекте поисков. Однако в оранжереях Грайса не оказалось, и Лили, подавленная внезапной неудачей, уже раздумывала о том, как бы ей избавиться от теперь уже ненужного спутника, как вдруг они наткнулись на миссис Ван Осбург, раскрасневшуюся и обессиленную, но сияющую от сознания выполненного долга.

Она послала им добрый, но равнодушный взгляд утомленной гостеприимной хозяйки дома, для которой ее гости превратились в мелькающие стеклышки в калейдоскопе усталости, но затем ее внимание сфокусировалось, и она поманила мисс Барт доверительным жестом:

— Дорогая Лили, у меня не было времени перемолвиться с вами словечком, но теперь, надеюсь, вы не заняты. Вы не видели Иви? Она повсюду вас искала, чтобы поведать свой маленький секрет, но я полагаю, вам он уже известен. Помолвка будет объявлена только на следующей неделе, но вы с мистером Грайсом большие друзья, и они оба мечтают, чтобы вы первой узнали о том, как они счастливы.

Глава 9

Во времена молодости миссис Пенистон высший свет возвращался в город в октябре, посему десятого октября шторы в ее резиденции на Пятой авеню были подняты, и глаза бронзового «Умирающего гладиатора» на окне в гостиной снова изучали пустую улицу.

Первые две недели после приезда являлись для миссис Пенистон домашним эквивалентом религиозных обрядов. Она «отправляла» их, перекладывая простыни и одеяла в возвышенном духе покаянного погружения в глубины сознания. Она преследовала моль, подобно тому как угрызенная совестью душа ищет тайные пороки. Верхние полки каждого шкафа готовы были выдать свои секреты, подвал и ларь с углем исследовались до самых мрачных глубин, и, во свершение последнего из очистительных обрядов, весь дом закутывался в покаянное белое, омытый искупительной мыльной пеной.

Именно эту стадию протокола застала мисс Барт, вернувшись ближе к вечеру со свадьбы у Ван Осбургов. Возвращение в город не было задумано, чтобы успокоить ее нервы. Хотя обручение Иви Ван Осбург до сих пор официально не объявлялось, это было одно из тех событий, о которых бесчисленные близкие друзья семьи уже знали, и весь поезд с возвращающимися гостями гудел намеками и ожиданиями. Лили остро осознавала свою роль в этой драме инсинуаций: она точно оценивала, какого рода веселье это событие вызвало. Бурные восторги по поводу возникших сложностей были привычной формой грубых развлечений у ее приятелей: мол, подумать только, какую шутку сыграла судьба-злодейка! Лили прекрасно умела вести себя в трудных ситуациях. С безукоризненной точностью она заняла позицию между победой и поражением: каждый намек отбивался ею без каких-либо усилий, с присущим ей блестящим равнодушием. Но она начинала чувствовать напряжение в отношениях, реакция ее становилась обостреннее, и она прониклась глубокой неприязнью к самой себе.

Такое часто случалось с ней, духовное отторжение находило вещественный выход в растущей гадливости ко всему окружающему. Она восстала против самодовольного уродства темного орехового дерева миссис Пенистон, скользкой глади плиток в вестибюле, смешанного запаха мыла и полироли, встретивших ее у двери.

Ковры на лестнице еще не постелили, и на пути в комнату ее остановил дух нахлынувшей волны мыльного раствора. Подобрав юбки, она брезгливо отскочила, со странным чувством, что такое с ней уже было, но в другой обстановке. Ей казалось, что она снова спускается по лестнице из квартиры Селдена, и, глядя вниз, чтобы выразить свое негодование производителю мыльного потопа, она встретила взгляд, подобный тому, который уже встречала однажды при схожих обстоятельствах. Это был взгляд поломойки из «Бенедикта», которая, опираясь на побагровевшие локти, осматривала ее с тем же непоколебимым любопытством, с тем же явным нежеланием пропустить ее.

— Вы что, не видите, что я хочу пройти? Пожалуйста, уберите свои тряпки, — сказала она резко.

Казалось, женщина не услышала ее, потом, без извинения, сдвинула и протащила ведро и мокрую кучу тряпья по лестничной площадке, не отрывая глаз от Лили, пока та обходила ее. То, что миссис Пенистон нанимала подобных людей, было совершенно непереносимо, и Лили, войдя к себе, решила, что эта женщина должна быть уволена сегодня же вечером.

Миссис Пенистон тем не менее была недоступна для протеста: с раннего утра она заперлась с горничной, инспектируя меха, — и это был кульминационный эпизод в драме обновления дома. Вечером Лили тоже оказалась одна: ее тетя, редко ужинавшая в ресторане, откликнулась на призыв своей кузины Ван Олстин, посетившей город проездом. Дом, в состоянии малоестественной непорочности и порядка, был тосклив, как могила, и, когда Лили после краткой трапезы между закутанными в саван буфетами забрела в недавно отполированную до блеска гостиную, она почувствовала себя заживо погребенной в удушающих пределах существования миссис Пенистон.

Обычно Лили умудрялась проводить сезон ремонта и обновления вне дома. На этот раз, однако, целый комплекс причин объединился, дабы вернуть ее в город, и главной из них было то, что у нее имелось меньше обычного приглашений на осень. Она уже давно привыкла переезжать из одного загородного дома в другой, пока окончание праздников не приводило ее друзей в город, так что зиявшие перед ней незаполненные пробелы времени остро свидетельствовали об упадке популярности. Или, как она сказала Селдену, люди устали от нее. Они приветствовали бы ее в новом облике, но как мисс Барт они знали ее наизусть. Она и сама знала себя наизусть, и ее тошнило от этой старой истории. Временами она мечтала о чем-нибудь другом, необычном, далеком, еще не испытанном, но даже самые смелые полеты фантазии ненамного удалялись от воображения уже прожитой жизни, разве что немного в иных обстоятельствах. Лили могла представить себя только в гостиной. И она должна источать элегантность, как цветок проливает аромат.

Между тем, когда приблизился октябрь, перед ней встал выбор: вернуться к Тренорам или к тете в город. Даже мерзость запустения в скучном октябрьском Нью-Йорке и мыльные неудобства интерьера миссис Пенистон казались предпочтительнее того, что могло ждать ее в Белломонте, и, с выражением героической преданности, она объявила о своем намерении остаться с теткой до праздников.

Жертвы подобного рода иногда принимаются с чувствами столь же смешанными, как и те, что вызвали эти жертвы, и миссис Пенистон заметила самой близкой служанке, что, если выбирать кого-либо из семьи в подобном кризисе (хотя уже сорок лет вся семья полагала ее способной наблюдать за процессом повешенья штор), она вместо мисс Лили решительно предпочла бы мисс Грейс. Грейс Степни была ее дальняя кузина, весьма покладистая и сострадательная, которая неслась сидеть с миссис Пенистон, когда Лили каждый вечер ужинала в ресторане, играла с миссис Пенистон в безик, подбирала пропущенные стежки, вычитывала некрологи в «Нью-Йорк таймс» и искренне восхищалась фиолетовым атласом штор в гостиной, «Умирающим гладиатором» на окне и изображением Ниагары семь на пять, являющим собою одно из художественных излишеств скромной карьеры мистера Пенистона.

Обычно миссис Пенистон скучала со своей безукоризненной кузиной, как всякий принимающий подобные услуги скучает больше того, кто их оказывает. Она бы явно предпочла безответственную умницу Лили, которая не могла отличить вязальный крючок от швейной иглы и не раз ранила ее чувства, предлагая «переделать» гостиную. Но когда дело доходило до поисков пропавших салфеток или до решения о замене ковровых дорожек на лестницах, суждение Грейс было, конечно, более здравым, чем суждение Лили, не говоря уже о том, что последнюю возмущал запах пчелиного воска и хозяйственного мыла, будто она полагала, что дом сам, без посторонней помощи, может содержать себя в чистоте.

Сидя под унылым великолепием люстры в гостиной — миссис Пенистон никогда не зажигала ее, если не было «компании», — Лили, казалось, наблюдала себя, обозревая перспективы перехода от нейтральных оттенков ее нынешней скуки к сгустившейся скуке среднего возраста Грейс Степни. Когда она перестанет забавлять Джуди Тренор и ее друзей, ей только и останется, что забавлять миссис Пенистон; куда бы она ни глядела, она видела будущее в служении прихотям других, без малейшей возможности утвердить свою страстную индивидуальность.

Звук дверного колокольчика, решительно нарушивший тишину пустого дома, пробудил ее, и она внезапно осознала всю беспредельность скуки. Будто вся усталость последних месяцев скопилась в пустоте этого бесконечного вечера. Если бы только звонок означал вызов из внешнего мира — знак, что она по-прежнему не забыта и желанна!

Чуть погодя появилась горничная, оповестив о посетительнице к мисс Барт, и на просьбу Лили уточнить добавила:

— Это миссис Хаффен, мисс, но она не сказала, что ей нужно.

Лили это имя ничего не сказало, и она открыла дверь женщине в потрепанном капоте, твердо стоявшей в освещенном холле. Блики газовых ламп без абажуров бесцеремонно бегали по ее рябому лицу и красноватым залысинам, проглядывающим сквозь тонкие, соломенного цвета волосы. Лили с удивлением посмотрела на женщину, похожую на уборщицу, и спросила:

— Вы хотели меня видеть?

— Я хотела бы сказать вам несколько слов, мисс.

Тон ее, ни агрессивный, ни примирительный, никак не намекал на цель визита. Тем не менее некий инстинкт предусмотрительности надоумил Лили выйти за пределы слышимости горничной, сновавшей неподалеку.

Она подала миссис Хаффен знак следовать за ней в гостиную и закрыла за собой дверь.

— Так что вам угодно? — спросила Лили настойчиво.

Женщина, проделав очередной маневр, застыла, спрятав руки под шаль. Потом вытащила их, но уже с пакетиком, завернутым в грязную газету.

— Вот, я думаю, это заинтересует вас, мисс Барт.

Имя она выговорила с неприятной интонацией, словно то, что она его знала, и было одной из причин ее появления. И эта интонация испугала Лили.

— Вы нашли что-то принадлежащее мне? — спросила она, протянув руку.

Миссис Хаффен отдернула свою.

— Ну, если дело касается того, чье это, то это мое в той же степени, как и всех, — ответила она.

Лили посмотрела на нее недоуменно. Она была уверена теперь, что поведение посетительницы означало угрозу. Будучи экспертом в определенных ситуациях, сейчас она не находила ничего в своем опыте для оценки происходящего. Она чувствовала, однако, что этому надо положить конец.

— Я не понимаю, если этот пакет не мой, зачем вам я?

Женщину вопрос не смутил. Ответ, очевидно, у нее был, но, как у всех людей такого сорта, ей надо было проделать долгий путь к началу истории, и только после паузы она ответила:

— Мой муж был дворником в «Бенедикте» до начала этого месяца, с тех пор он без работы.

Лили молчала, и она продолжила:

— Это случилось не по нашей вине, на это место у посредника был на примете другой человек, и нас выгнали со всеми пожитками, только чтобы потрафить ему. Прошлой зимой я долго болела, операция съела все, что мы отложили, и это непереносимо для меня и детей, а Хаффен давно уже без работы.

Значит, она пришла только попросить мисс Барт найти место для мужа или, что более вероятно, искать содействия молодой леди в переговорах с миссис Пенистон. Лили привыкла всегда получать то, что хотела, и ей часто приходилось выступать в роли посредника, и теперь, освободившись от смутного страха, она укрылась за обычной формулой.

— Я сожалею, что у вас такие неприятности, — произнесла она.

— О, это точно, мисс, еще какие. Но это только начало, будь у нас хоть какой-то шанс, но посредник уперся рогом. И не наша вина, но…

Тут Лили потеряла терпение.

— Если вы хотите меня попросить… — перебила она.

Обида женщины на резкий отпор, казалось, подтолкнула ее неповоротливые мысли.

— Да, мисс, я к тому и веду, — сказала она.

Потом помедлила, не отрывая взгляда от Лили, и тягуче продолжила:

— Когда мы служили в «Бенедикте», я убиралась в комнатах джентльменов, по крайней мере подметала там по субботам. У некоторых господ были кучи писем, я никогда не видела столько много. Мусорные корзины у них были набиты доверху, и бумага валилась на пол. Добра этого у них полно, у беспечных таких, но некоторые из них хуже других. Мистер Селден, мистер Лоуренс Селден, он совсем не беспечный, нет, он сжигает письма зимой и рвет в клочки летом.

Продолжая говорить, она развязала веревки на пакете и, вытащив письмо, положила его на стол между собой и мисс Барт. И, как она сказала, письмо было разорвано пополам, но быстрым движением она соединила половинки вместе и разгладила их рукой.

Волна возмущения поднялась в Лили. Девушка будто очутилась в присутствии чего-то мерзкого, но еще непонятного, чего-то отвратительного, о чем люди шепчутся, того, что никогда не касалось ее собственной жизни. Она отпрянула гадливо, но тут же застыла, сделав неожиданное открытие: под тусклым светом люстры миссис Пенистон она узнала почерк на письме. Почерк был неровный, крупный, с претензией на энергию, не способную скрыть вздорную слабость, и слова, выцарапанные густыми чернилами на бледно-розовой бумаге, зазвенели в ушах Лили, как если бы они были произнесены вслух.

Сначала она не осознала важность происходящего. Она поняла только, что перед ней лежит письмо, написанное Бертой Дорсет и адресованное, вероятно, Лоуренсу Селдену. Там не было даты, но, поскольку чернила еще не поблекли, можно было предположить, что оно написано недавно. Сверток в руке миссис Хаффен, без сомнения, содержал еще письма того же рода — дюжину или около того, рассудила Лили, оценив его толщину. Письмо, лежавшее перед ней, было коротким, но и несколько слов, ворвавшихся в ее мозг, прежде чем она отказалась их читать, рассказали долгую историю — историю, читая которую последние четыре года друзья той, что ее писала, улыбались и пожимали плечами, полагая это всего лишь одним из бесчисленных сюжетов комедии положений в высшем свете. Теперь же глазам Лили предстала оборотная сторона или, скорее, вулкан, скрытый под поверхностью, над которой догадки и намеки скользили легко, но лишь до первой трещины, когда шепотки превращаются в визг. Лили знала, что общество возмущается более всего теми, кому была гарантирована его защита, и наказывает предавших его попустительство, если находит преступника. И сейчас происходило именно это. Законы в мире Лили гласили: муж — единственный судья поведения женщины, формально жена выше всяких подозрений, пока муж одобряет ее поведение или безразличен к нему. Но, зная темперамент Джорджа Дорсета, нельзя было и помыслить о попустительстве, обладатель письма его жены мог разрушить всю ее жизнь одним пальцем. И в чьи же руки попала тайна Берты Дорсет! На миг ирония ситуации приправила отвращение Лили слабым вкусом триумфа. Но отвращение победило: инстинктивное сопротивление вкуса, воспитания, беспрекословно унаследованных угрызений совести заглушило иные чувства. Самым сильным ее чувством было отвращение к грязи.

Она отпрянула, стараясь держаться как можно дальше от визитерши.

— Мне ничего не известно про эти письма, — сказала она, — и я не понимаю, зачем вы их сюда принесли.

Миссис Хаффен изучала ее пристально.

— Я скажу зачем, мисс. Только так можно добыть денег, а если мы не заплатим за квартиру до завтрашнего вечера, нас выгонят. Я никогда ничего подобного не делала, но если вы поговорите с мистером Селденом или с мистером Роуздейлом, чтобы Хаффен снова получил место в «Бенедикте»… Я видела, что вы говорили с мистером Роуздейлом на лестнице, когда вышли из комнаты мистера Селдена.

Кровь бросилась в голову Лили. Она поняла: миссис Хаффен думает, что это ее письма. В первом порыве гнева она была готова позвонить и приказать вышвырнуть эту женщину, но что-то остановило ее. Упоминание имени Селдена изменило направление ее мыслей. Письма Берты Дорсет ничего для нее не значили — пусть плывут туда, куда их несет случай! Но судьба Лили Барт неразрывно связана с Селденом. Мужчины и в худшем случае не очень страдают от подобных разоблачений, но сейчас вспышка озарения прояснила Лили смысл этих писем, то, что они были мольбой — неоднократной и поэтому, вероятно, безответной — возобновить связь, ослабшую со временем. Тем не менее то, что переписка по велению судьбы могла попасть в чужие руки, обвинило бы Селдена в пренебрежении законами общества (даже если законы эти снисходительны к подобным грехам), и риск был велик, учитывая чрезвычайную вспыльчивость ревнивого Дорсета.

Лили взвешивала эти мысли бессознательно, ее заботило только ощущение, что Селден желал бы вернуть эти письма, и, следовательно, она должна завладеть ими. Дальше этого ее мысли не шли. Лили на мгновение подумала о том, что письма можно было бы вернуть Берте Дорсет, о выгоде от такого поступка, но мысль эта высветила такие бездны, что она отшатнулась от нее, устыдившись.

А миссис Хаффен, немедленно заметив ее колебания, уже развернула пакет и выложила его содержимое на стол. Все письма были скреплены тонкими полосками бумаги. Некоторые собраны из клочков, другие просто из двух половинок. И хотя их было не очень много, они покрыли весь стол. Взгляд Лили скользил по словам, потом она тихо спросила:

— Сколько вы хотите за них?

Лицо миссис Хаффен покраснело от удовольствия. Очевидно же, что молодая леди испугалась до смерти. Предвидя легкую победу, она заломила непомерную сумму.

Но мисс Барт оказалась не столь легкой добычей, как можно было судить по опрометчивому началу переговоров. Лили отказалась платить указанную цену и после минуты колебаний выдвинула контрпредложение на половину требуемой суммы.

Миссис Хаффен немедленно отвердела. Ее рука протянулась к разбросанным письмам и принялась медленно собирать их, будто намереваясь вернуть в обертку.

— Я полагаю, что вам они дороже, чем мне, мисс, но бедняк должен выживать, как и богатый, — заявила она нравоучительно.

Лили дрожала от страха, но намек укрепил ее сопротивление.

— Вы ошибаетесь, — сказала она равнодушно. — Я предложила все, что готова отдать за письма, но есть и другие способы заполучить их.

Миссис Хаффен взглянула на нее с подозрением: она была опытна и знала, что дело, которым она занималась, опасно в той же степени, что и прибыльно, и ей представилось, как одно слово этой повелительной юной леди приводит в движение сложный механизм мести.

Она прижала уголок шали к глазам и пробормотала сквозь ткань, что ничего хорошего нет, когда обижают бедняков, но, со своей стороны, она никогда не была замешана в подобных делах, и что, как христианка, она разбирается в вопросах чести, и потому она и Хаффен подумали, что письма не должны попасть в чужие руки.

Лили стояла неподвижно, держа между собой и поломойкой максимальную дистанцию, возможную при разговоре вполголоса. Идея торговли письмами была невыносима для нее, но она знала, что если проявит слабость, миссис Хаффен немедленно заломит цену еще выше исходной.

Впоследствии Лили не могла вспомнить, как долго длилась дуэль и какой решающий выпад в конце концов, после провала во времени, отмеченного настенными часами в минутах, и в часах — ускоренным биением пульса, сделал ее владелицей писем; она помнила только, что дверь закрылась наконец и она осталась одна со свертком в руке.

Читать эти письма Лили не собиралась, и даже развернуть грязную газету миссис Хаффен было для нее унизительным. Но что ей делать с содержимым пакета? Владелец писем хотел их уничтожить, и ее долг — осуществить его намерение. Она не имела права их хранить — это принижало всякие благие намерения сокрыть их содержание. Но как уничтожить письма, чтобы они снова не попали в чужие руки? Решетки ледяной гостиной миссис Пенистон сверкали неприступным блеском: огонь в камине, как и люстра, зажигался, только когда собиралось общество.

Мисс Барт направилась к лестнице, чтобы отнести письма в спальню, когда раздался скрип двери и в гостиную вошла ее тетя. Миссис Пенистон была маленькая полная женщина, с бесцветной кожей, покрытой мелкими морщинами. Ее седые волосы были тщательно уложены, а одежда выглядела чрезмерно новой, но все же немного старомодной. Всегда в черном, в обтяжку, одетая с дорогой помпезностью и блеском, она была из тех женщин, которые надевают гагат, выходя к завтраку. Сколько Лили помнила, тетка всегда была затянута в блестящее черное, в маленьких ботинках по ноге, будто она уже все упаковала и готова в дорогу, но так и не сдвинулась с места.

Миссис Пенистон оглядела гостиную кратким испытующим взглядом.

— Я увидела полоску света под одной из штор, когда подъехала, просто поразительно, что я не могу научить эту женщину опускать их равномерно.

Устранив асимметрию, она присела на краешек одного из лоснящихся пурпурных кресел. Обычно миссис Пенистон только присаживалась на кресло, никогда не усаживаясь в него.

Потом взглянула на мисс Барт:

— Дорогая, ты выглядишь уставшей, полагаю, это возбуждение после свадебного торжества. Корнелия Ван Олстин тоже перевозбудилась. С нами была Молли, и Герти Фариш забежала на минутку рассказать нам о свадьбе. Я думаю, они все делали неправильно, нельзя же подавать дыню перед консоме: свадебный завтрак всегда следует начинать с консоме. Молли не понравились платья для подружек невесты. Она узнала от Джулии Мельсон, что у Селесты цена им триста долларов за штуку, но сказала, что они того не стоят. И хорошо, что ты не пошла в подружки, оранжево-розовое тебе не к лицу.

Миссис Пенистон обожала обсуждать детали празднества, в котором не принимала участия. Ничто не могло заставить тетю подвергнуться волнениям и последующей усталости от присутствия на свадьбе Ван Осбург, но ее интерес к событию был столь велик, что, заполучив две версии его, она уже готова была извлечь третью из племянницы. Лили, к прискорбию, была совершенно безразлична к деталям этого развлечения. Она не заметила цвет платья миссис Ван Осбург и даже не могла сказать, был ли свадебный стол сервирован старинным севрским фарфором Ван Осбургов. Короче говоря, миссис Пенистон заключила, что Лили более полезна в роли слушателя, чем рассказчика.

— Право же, Лили, я не понимаю, зачем ты утруждала себя посещением свадьбы, если не помнишь, что там случилось или кого ты там видела. Когда я была девушкой, я сохраняла меню каждого обеда и записывала на оборотной стороне имена всех гостей и никогда не выбрасывала приглашения от моих партнеров в котильоне до самой смерти твоего дядюшки, когда стало неприличным хранить в доме столько цветной бумаги. Вся кладовка была забита ими, насколько я помню, но я и сейчас могу перечислить все балы, где я их получила. Молли Ван Олстин напоминает меня в этом возрасте, просто очаровательно смотреть, какие она делает заметки. Она смогла описать матери покрой свадебного платья, и мы сразу по шлейфу определили, что его заказали у Пакен.[13]

Миссис Пенистон вскочила и направилась к бронзовым часам, водруженным на каминной полке рядом с Минервой в шлеме и двумя малахитовыми вазами, и провела кружевным платком между шлемом и забралом.

— Так я и знала — горничная никогда здесь не протирает! — воскликнула она, торжественно демонстрируя пятнышко на платке, потом, снова усевшись, продолжала: — Молли полагает, что миссис Дорсет на свадьбе была одета лучше всех. Я не сомневаюсь, что ее платье действительно самое дорогое, но я не совсем одобряю сочетание соболей и миланского кружева. Говорят, что она нашла нового портного в Париже, который не принимает заказ, пока его клиентка не проведет с ним целый день на его вилле в Нейи. Ибо он утверждает, что должен изучить привычки заказчицы в домашней обстановке, — крайне странное утверждение, скажу я вам! Но миссис Дорсет сама рассказала Молли — она сказала, что вилла была полна самых изысканных вещей и действительно было жаль ее покидать. Молли поведала, что она выглядела великолепно и в чудесном расположении духа, и еще рассказала, что это Берта познакомила Иви Ван Осбург и Перси Грайса. Право же, она, кажется, очень хорошо влияет на молодых людей. Я слышала, что сама она увлеклась этим глупым мальчиком Сильвертоном, который поглядывал на Керри Фишер и сильно проигрался в карты. Ладно, как я сказала, Иви уже обручена — миссис Дорсет заставила ее не отходить от Перси Грайса и все устроила, и Грейс Ван Осбург на седьмом небе от счастья, она почти отчаялась выдать Иви.

Миссис Пенистон сделала паузу, а затем продолжила свои рассуждения, но теперь они адресовались не мебели, а племяннице:

— Корнелия Ван Олстин страшно удивлена, она слышала, что это ты собиралась замуж за молодого Грайса. Она видела Уизерэллов после того, как вы все были в Белломонте, и Алиса Уизерэлл не сомневалась, что вы помолвлены. Она сказала, что мистер Грайс однажды утром выскочил как ошпаренный, и все решили, что он помчался в город за кольцом.

Лили встала и пошла к двери.

— Я действительно устала, и мне лучше бы поспать, — сказала она, и миссис Пенистон, внезапно поразившись открытию, что мольберт, поддерживающий выполненный пастелью портрет усопшего мистера Пенистона, не стоит абсолютно параллельно дивану, подставила рассеянное чело для поцелуя.

У себя в комнате Лили зажгла газовый обогреватель и уставилась на его решетку, отполированную столь же тщательно, как и решетка в гостиной, но здесь, по крайней мере, она могла сжечь некоторые письма с меньшим риском навлечь на себя неодобрение тети. Она не выказала намерения сделать это немедленно, а, упав в кресло, устало огляделась. Ее комната, большая и удобно обставленная, вызывала зависть и восхищение бедной Грейс Степни, живущей в пансионе, но сильно отличалась от нежных тонов и роскоши гостевых спален, где Лили провела так много времени, и казалась по-тюремному сумрачной. Монументальный шкаф и кровать черного ореха откочевали сюда из спальни мистера Пенистона, а пурпурные обои с пастушками и овечками — мода, любезная в начале шестидесятых годов, — были увешаны огромными гравюрами с эпизодами из жизни знаменитостей. Лили попыталась смягчить сей неприглядный фон несколькими легкомысленными штрихами в виде резного трельяжа и увенчанного фотографиями крашеного столика, но тщетность усилий этих поразила ее, когда она оглядела комнату. Какой контраст с тонким изяществом воображаемой квартиры, которая должна превзойти немыслимую роскошь обстановки ее друзей всем тонким художественным вкусом, возвышающим ее над своим окружением! Ее квартиры, где каждый оттенок или линия сплетутся, чтобы подчеркнуть ее собственную красоту и развлечь на досуге! И снова чувство, обычно преследующее ее при виде физического уродства, усилилось за счет депрессии, так что каждая деталь оскорбительной обстановки, казалось, обнажила свои самые агрессивные стороны.