В доме веселья Уортон Эдит

Глава 3

Телеграмма от мисс Барт застала Лоуренса Селдена у дверей гостиницы, и, прочитав ее, он задержался, чтобы дождаться Дорсета. Сообщение определенно оставляло много места для догадок, но все, что он недавно слышал и видел, легко заполнило недостающее. И все-таки он был удивлен, поскольку, ощущая, что ситуация содержала все элементы взрыва, Селден по опыту знал, что именно такие комбинации довольно часто заканчивались мирно. А с другой стороны, запальчивый характер Дорсета и беспечное пренебрежение приличиями со стороны его супруги придавали всей этой истории странную шаткость; и не потому, что он сам был в нее вовлечен, а чисто из-за профессионального усердия Селден решил всеми силами защитить супругов. Так или иначе, в данном случае безопасность и мужа, и жены заключалась в реставрации их разрушенного союза, и, хотя это было и не его дело, Селден, всего лишь основываясь на общих принципах, думал о предотвращении скандала, причем желание избежать его увеличивалось из-за участия в нем мисс Барт. Он не мог сказать ничего конкретного для обоснования своих опасений, он просто хотел избавить ее от стыда, когда дело дойдет до отмывания белья Дорсетов и выяснится, что она отдаленно связана с ними.

А каким изматывающим и неприятным может стать подобный процесс, он видел еще яснее после двухчасового разговора с Дорсетом. Если бы хоть что-то выплыло наружу, это было бы таким прилюдным выворачиванием накопившихся нравственных лохмотьев, что после ухода Дорсета Селдену захотелось проветрить комнату и хорошенько подмести. Но ничто не должно вылезти, и, по счастью, грязные отрепья, хоть и собранные в кучу, не так-то уж легко было бы соединить в однородное полотно склоки. Обтрепанные и неровные края не всегда подходят друг к другу, множество обрывков пропало, те куски не годятся по размеру, эти — по цвету, и, естественно, профессиональной обязанностью Селдена было сделать все возможное, чтобы раскрыть клиенту глаза на все эти несоответствия. Однако для человека, настроенного как Дорсет, и самая профессиональная демонстрация была бы неубедительна, и Селден понял, что сейчас все, что можно сделать, — это утешить и потянуть время, посочувствовать и проявить благоразумие. Он отпустил Дорсета, до краев наполнив его ощущением, что до их следующей встречи тот не должен связывать себя никакими обязательствами, или, другими словами, что в игре он только зритель. Селден понимал тем не менее, что долго в равновесии подобное буйство не удержишь, и пообещал встретиться с Дорсетом на следующее утро в отеле в Монте-Карло. А пока он в немалой степени рассчитывал на слабость и сомнение, которые у таких людей, как Дорсет, возникают сразу же после непривычного расхода моральных усилий, и в ответной телеграмме мисс Барт он написал просто и в приказном порядке: «Полагайте, что все как обычно».

В этом предположении первая часть следующего дня и прошла. Дорсет, будто бы повинуясь категорическому требованию Лили, и вправду вернулся к запоздалому обеду на яхте. И трапеза была самым трудным временем в этот день. Дорсет погрузился в угрюмое молчание, обычно и следовавшее за его, как называла это Берта, «припадками», так что несложно было в присутствии слуг сделать вид, что дело именно в этом. Сама же Берта, казалось, мало заботилась о том, чтобы использовать эти очевидные способы защиты. Она просто предоставила мужу нести весь груз случившегося, как если бы сама была слишком погружена в обиды, в свою очередь оскорбленная тем, что ее можно в чем-то подозревать. Для Лили подобное отношение было самым зловещим, самым озадачивающим элементом во всей истории. Когда она пыталась снова и снова раздуть слабую искорку разговоров, выстроить рассыпающуюся структуру «видимостей», ее собственное внимание постоянно отвлекалось на вопрос: «К чему она ведет, черт побери?» Поскольку было нечто по-настоящему раздражающее в одиноком неповиновении Берты. Если бы только она подала подруге намек, тогда они успешно защищались бы вместе, но какая польза от Лили, если она столь расчетливо отторгнута от участия? Быть полезной — вот все, чего она хотела на самом деле, ради себя и ради Дорсетов. Она не думала о своем положении вообще, она просто была озабочена попытками разрядить конфликт между супругами. Но завершение короткого унылого вечера оставило ее с чувством, что усилия растрачены впустую. Она не пыталась увидеть Дорсета наедине, определенно избегая возобновления доверительных отношений. Но с Бертой было иначе, она искала доверия Берты, и Берте следовало бы ответить тем же, но этого не происходило, как если бы в порыве безрассудной страсти самоуничтожения та отталкивала протянутую руку.

Лили, рано улегшись в кровать, предоставила супругов самим себе. И — это казалось сценой в общем спектакле мистерии, в которой она участвовала, — прошло не менее часа, прежде чем Лили услышала шаги Берты в безмолвном коридоре по пути в каюту. Следующее утро явило, что ничего не изменилось и меж конфликтующими супругами все по-прежнему. Единственное, что уже нельзя было заговорщицки игнорировать и что можно было расценивать как перемену, было отсутствие Неда Сильвертона. Никто не упоминал его, и это молчаливое согласие маячило в сознании на первом плане. Но что-то еще изменилось, по крайней мере для Лили, а именно то, что Дорсет стал избегать ее почти так же явно, как и его жена. Возможно, это было покаяние за вчерашние крокодиловы слезы, возможно, он неуклюже пытался соответствовать наставлениям Селдена, делая вид, что ничего не произошло. От подобных инструкций толку не больше, чем от просьбы фотографа «выглядеть естественно». У такого существа, как бедный Дорсет, не представляющего, как он смотрится со стороны, попытки принять ту или иную позу наверняка выльются в престранные ужимки.

В результате Лили ничего не оставалось, как полагаться на собственные силы, сколь бы это ни казалось странным. Когда она поднялась на палубу, выяснилось, что миссис Дорсет по-прежнему невидима, а сам Дорсет покинул яхту еще ранним утром. Лили тоже не находила себе места, а потому, не в состоянии оставаться в одиночестве, отправилась на берег. Бесцельно бредя к казино, она присоединилась к группе знакомцев по Ницце, с ними она и позавтракала и, возвращаясь домой, натолкнулась на Селдена, пересекавшего площадь. Оставить знакомых было не совсем удобно, поскольку те гостеприимно предполагали, что сами решат, когда им расстаться, но ей удалось выкроить мгновение и задать вопрос, получив быстрый ответ:

— Я видел его снова — только что расстались.

Она беспокойно ждала продолжения:

— Ну, что случилось, что случится?

— Да ничего, ни сейчас, ни потом, я думаю.

— Тогда — все уладилось. Вы уверены?

Он улыбнулся:

— Давайте подождем, я не уверен, но я же оптимист.

Но тут Лили пришлось собраться и поспешить за компанией, уже поджидающей ее на ступеньках.

На самом деле Селден описал Лили наиболее оптимистичную перспективу, разгладив все тени, чтобы смягчить беспокойство в ее взгляде. И теперь он, спускаясь к вокзалу, все еще ощущал это беспокойство, как явный отклик на его собственное. Хотя трудно было сказать, чего, собственно, он страшился: говоря, что ничего не случится, он так и думал. Беспокоило его лишь то, что настроение Дорсета явно менялось и предсказать что-либо было трудно. Определенно, это не было вызвано доводами Селдена и не являлось результатом собственных размышлений Дорсета. Пятиминутной беседы хватило на то, чтобы показать: тут работало еще чье-то влияние, и Дорсет не столько справился с обидой, сколько погрузился в апатию, уподобившись агрессивному безумцу под воздействием наркотика. Временно, без сомнения, однако это было благотворно для общего спокойствия — вопрос в том, как долго спокойствие будет продолжаться и какую реакцию вызовет. И вот здесь Селден оказался в темноте, ибо почувствовал, что одним из следствий перемен в Дорсете стало прекращение беспрепятственного общения с ним. Последний, впрочем, по-прежнему был движим непреодолимым желанием обсуждать свои несчастья, но, хотя он поверял их с таким же отчаянным упорством, Селден понял: нечто удерживает Дорсета от полной откровенности. И это сначала утомляло, а потом и раздражало, и, когда их разговор был закончен, Селден решил, что сделал все от него зависящее и может спокойно умыть руки, не заботясь о дальнейшем.

Все это проносилось у него в уме по пути на станцию, когда он столкнулся с мисс Барт, и хотя после того, как они перекинулись парой слов, он еще не свернул с дороги, Селден осознавал, что намерения его начали изменяться. И перемена эта зависела от выражения ее глаз и желания понять, что оно означает. Он бросился на скамейку в саду и предался размышлениям. То, что она выглядела встревоженной, было вполне естественно: молодая женщина в интимной обстановке круиза, рядом с парой, находящейся на грани катастрофы, и помимо заботы о друзьях вряд ли может не быть обеспокоена странностью своего положения. Плохо же было то, что, интерпретируя состояние ума мисс Барт, приходилось допускать множество различных прочтений, и одно из них в растревоженных мыслях Селдена приняло уродливую форму, предложенную миссис Фишер. Если девушка так испугана, то за кого она боится — за друзей или за себя? И до какой степени страх катастрофы усиливался от ощущения, что она замешана в ней роковым образом? Поскольку виновной стороной выступала столь явно миссис Дорсет, эта гипотеза казалась на первый взгляд беспричинно недоброй, но Селден знал, что даже в самой односторонней супружеской ссоре, как правило, не обходится без контробвинений, причем тем более дерзких, чем более вопиющим был изначальный проступок. Миссис Фишер не колеблясь предположила, что мисс Барт может выйти за Дорсета, если «что-то случится», и хотя миссис Фишер славилась своей безрассудностью, она была достаточно проницательна в чтении иероглифов, откуда ее соображения и возникли. Дорсет явно интересовался девушкой, и этот интерес может быть использован его женой самым безжалостным образом в борьбе за восстановление репутации. Селден знал, что Берта будет драться до последнего патрона: опрометчивость ее поведения без всякой логики сочеталась с холодной решимостью избежать его последствий. Она могла быть так же беспринципна, борясь за себя, как и безрассудна, когда шла навстречу опасности, и все, что попадалось под руку в такие моменты, использовалось для защиты. Селден еще не мог предсказать, чем все это закончится, но недоумение увеличивало его беспокойство, и с этим ощущением он решил до отъезда еще раз поговорить с мисс Барт. Каковым бы ни было ее участие в конфликте — а он всегда честно пытался судить ее, не столько принимая во внимание ее окружение, сколько учитывая, что полностью свободна она быть не может, — Селден полагал, что лучше всего для Лили держаться подальше от возможной катастрофы, и, раз она обратилась за помощью к нему, именно он обязан ей так сказать.

Это решение заставило Селдена вскочить и повлекло к казино, за дверями которого она исчезла, но, сколько ни бродил он в толпе, Лили и след простыл. Однако, к удивлению своему, он обнаружил Неда Сильвертона, довольно картинно склонившегося над игорным столом, и хотя открытие, что этот персонаж драмы не только маячит на заднем плане, но и пытается вызвать на себя огни рампы, казалось, должно было означать, что вся опасность позади, оно скорее усилило дурные предчувствия Селдена. И с этими впечатлениями он вернулся на площадь, надеясь увидеть, как мисс Барт пересекает ее, что неизбежно приходилось делать каждому в Монте-Карло по крайней мере десять раз на дню, но ждал он вотще, постепенно приходя к мысли, что Лили вернулась на «Сабрину». Было бы нелегко последовать за ней на яхту, но еще труднее найти там возможность перекинуться с ней словом, и он уже почти решил прибегнуть к не лучшей альтернативе — отправить письмо, когда на непрерывной диораме площади вдруг появились лорд Хьюберт и миссис Брай.

Немедленно поприветствовав их вопросом, он узнал от лорда, что мисс Барт только что вернулась на «Сабрину» в компании Дорсета, и ответ сей определенно расстроил его так, что миссис Брай вырвалась из-под взгляда своего спутника, который действовал по принципу стопора для пружины, и немедленно выступила с предложением прийти к ним на ужин и там встретиться с друзьями.

— В «Бекасе», легкий ужин в честь герцогини, — выпалила она, не дав лорду Хьюберту времени вернуть стопор на место.

Чувство гордости за то, что его допустили в такое общество, привело Селдена вечером к дверям ресторана, где он помедлил, озирая шеренги посетителей, вступавших на залитую светом балюстраду. Там, пока Браи, уже внутри, наносили последние нервные штрихи, выбирая из волнующего изобилия меню, он ожидал прибытия гостей с «Сабрины», которые в конце концов и появились на горизонте с герцогиней, лордом и леди Скиддоу, а также четой Степни. Ему легко удалось увести мисс Барт под предлогом необходимости заглянуть на минутку в один из роскошных магазинчиков, расположенных на террасе, и сказать ей, пока они стояли в белом сиянии витрины с бриллиантами:

— Я пришел сюда ради того, чтобы умолять вас покинуть яхту.

Во взгляде ее промелькнул отсвет былого страха.

— Покинуть? Что вы имеете в виду? Что случилось?

— Ничего, но если случится, почему бы не оказаться в стороне?

Ослепительный блеск витрины с бриллиантами, еще более яркий в сравнении с ее бледным лицом, придал ее чертам отточенность трагической маски.

— Ничего не случится, я уверена, но, если есть хоть какие-то сомнения, как вы могли подумать, что я оставлю Берту?

Слова прозвучали с ноткой презрения — возможно, к нему? Что ж, он был готов рискнуть еще раз, настаивая сильнее, с неоспоримым волнением:

— Вы должны и о себе подумать…

На что с неожиданной ноткой печали в голосе она ответила, ловя его взгляд:

— Если бы вы знали, как мне это безразлично!

— Ну что ж, ничего не произойдет, — сказал он, больше для своего собственного успокоения, чем для того, чтобы ее утешить.

— Ничего-ничего, конечно! — мужественно согласилась она, и они поспешили догнать остальных.

Когда они заняли места в переполненном ресторане за освещенным столом миссис Брай, их уверенность, казалось, получила поддержку от знакомого окружения. Вот Дорсет с женой, вновь явившие миру свои привычные лица: она — занята взаимоотношениями с совершенно новым нарядом, он — скорчился от диспепсического ужаса над вопиющими домогательствами меню. Уже то, что они появились вместе в самом популярном заведении, казалось, без сомнения гласило, что они преодолели конфликт. Любопытно, как им это удалось, но важно было другое — что на время мисс Барт расслабилась, и Селден, дабы расслабиться самому, уговаривал себя, что мисс Барт обладала возможностью наблюдать супругов дольше, чем он сам.

Тем не менее, пока обед пробирался в лабиринте съестного и становилось ясно, что миссис Брай время от времени отталкивала сдерживающую руку лорда Хьюберта, общая бдительность Селдена начала притупляться, сконцентрировавшись только на мисс Барт. Это был один из дней, когда ее красота достигла такой степени, что ничего другого и не требовалось, и остальное — ее изящество, ее сообразительность, ее дар общения — было, казалось, только излишком этого дара изобильной природы. Но особенно поразило его то, как она отличалась — сотней неуловимых оттенков — от тех, кто пытался воспроизвести ее стиль. Однако именно в таком обществе полностью раскрылся прекрасный цветок, выражая состояние, к которому она сама стремилась, так что отличие ее от остальных проявилось в высшей мере, ее грация обесценивала элегантность других женщин, как и ее тонкое молчание делало их болтовню скучной. Напряжение, возникшее недавно, вернуло ее лицу ту глубокую выразительность, которой Селдену так не хватало в последнее время, и храбрость, прозвучавшая в ее недавних словах, отзывалась теперь в голосе и взгляде. Да, это была несравненная Лили — иначе не скажешь, и Селден мог позволить своему восхищению пойти вразнос, потому что личного в нем осталось мало. Он уже отдалился от нее, и не в страшный миг разочарования, а именно теперь, в трезвом свете угасшего пристрастия, в умирающих проблесках его он видел ее отчужденной от себя жестокостью выбора, который, казалось, отрицал отличие, которое он чувствовал в ней. Снова ситуация предстала перед ним во всей завершенности — тот выбор, на котором она остановилась: глупая дороговизна еды, и показная болтовня, и свобода высказываний без признаков остроумия, и свобода действий, не созданная для романтики. Вычурная обстановка ресторана, в котором их стол, казалось, выделялся особым блеском публичности, и присутствие там коротышки Дэбема из «Новостей с Ривьеры» подчеркивали идеалы мира, где видимость считалась почестью, а светская колонка заменила торжественные фанфары.

Коротышка Дэбем, летописец подобных событий, зажатый в почтительной бдительности между двумя блестящими соседями, вдруг стал объектом пристального внимания Селдена. Что он знает о происходящем и как много собирается разузнать? Его глазки были похожи на щупальца, выброшенные, чтобы поймать плавающие намеки, от которых Селдену воздух сейчас казался то сгустившимся, то снова чистым до обычной пустоты, и тогда он ничего не видел в нем для журналиста, кроме возможности описать досуг, дабы отметить элегантность дамских платьев. Платье миссис Дорсет, в частности, бросало вызов богатству словаря мистера Дэбема: оно было полно выдумки и элегантности, достойной того, что он мог бы назвать «литературным стилем». Сначала, как заметил Селден, оно слишком занимало владелицу наряда, но теперь она вполне овладела им и научилась демонстрировать его с неожиданной свободой. Но не слишком ли свободно, не слишком ли красноречиво для совершенной естественности? А Дорсет, на которого затем естественно обратился взгляд Селдена, — не слишком ли порывисто колеблется он между крайностями? Дорсет, конечно, всегда был порывист, но Селдену казалось, что сегодняшние колебания уносят его все дальше от центра.

Ужин тем временем близился к триумфальному концу и к явному удовлетворению миссис Брай, которая царила в апоплексическом величии меж лордом Скиддоу и лордом Хьюбертом, чуть не готовая призывать миссис Фишер свидетелем своих достижений. За исключением отсутствующей миссис Фишер, успех ее аудитории можно было бы назвать исчерпывающим, потому что ресторан был переполнен людьми, собравшимися там лицезреть представление и тщательно запечатлеть имена и лица знаменитостей, на которых они пришли поглазеть. Миссис Брай, понимая, что все ее гости женского пола относятся к этой категории и что каждая исполняет свою роль с блеском, дарила Лили всей той нерастраченной благодарностью, которой не удалось заслужить миссис Фишер. Селдена, поймавшего эти взгляды, заинтересовало, в чем заключалось участие мисс Барт в организации развлечения. Она сделала, по крайней мере, многое, чтобы украсить его, и, наблюдая мудрую уверенность, с которой та держалась, Селден, улыбаясь, думал, что никакая помощь ей не нужна. Никогда еще она не казалась более невозмутимой и владеющей ситуацией, чем в конце вечера, когда, чуть отделившись от компании за столом, она обернулась с улыбкой и подставила царственные плечи под накидку из рук Дорсета.

Обед продолжался исключительными сигарами мистера Брая и озадачивающим разнообразием крепких дижестивов, и хотя многие столы уже были пусты, значительное число посетителей все еще тянули время, чтобы дать уважаемым гостям миссис Брай удалиться. Церемония продолжалась у выхода из ресторана и выдалась непростой и небыстрой, пока герцогиня и леди Скиддоу бесконечно прощались и клятвенно заверяли друг дружку немедленно воссоединиться в Париже, где обе собирались задержаться и обновить гардероб по пути в Англию. Качество гостеприимства миссис Брай и чаевые ее мужа, очевидно, сказались на манерах английских леди, проявивших несдержанность чувств и проливших розовый свет на будущее миссис Брай. Миссис Дорсет и супруги Степни тоже были объяты этим заревом, и вся сцена отдавала интимностью, каковую перо мистера Дэбема оценит на вес золота.

Герцогиня взглянула на часы и вскрикнула, обратившись к сестре, что времени до поезда в обрез. По отбытии титулованных особ Степни предложили Дорсетам и мисс Барт подвезти их к причалу. Предложение было принято, и миссис Дорсет в сопровождении супруга направилась к дверям. Мисс Барт чуть задержалась перемолвиться с лордом Хьюбертом, и Степни, которому мистер Брай пытался всучить последнюю, еще более дорогую сигару, закричал:

— Скорей, Лили, если вы собираетесь попасть на яхту!

Лили послушно двинулась к выходу, но миссис Дорсет, чуть задержавшаяся, сделала несколько шагов к столу.

— Мисс Барт не вернется на яхту, — сказала она необычным тоном.

Все тревожно переглянулись: миссис Брай побагровела, рискуя получить удар, миссис Степни нервно спряталась за мужа, и Селден, в смятении чувств, был в основном озабочен желанием схватить Дэбема за ворот и вышвырнуть его на улицу.

В то же время Дорсет кинулся к жене. Лицо его побелело, он озирался испуганно и зло.

— Берта! Мисс Барт… это недоразумение… это какая-то ошибка…

— Мисс Барт останется здесь, — с нажимом повторила его супруга. — И я думаю, Джордж, нам лучше не задерживать миссис Степни.

Мисс Барт в течение этого короткого обмена репликами стояла во всей своей прелестной стройности чуть поодаль от смущенной группы. Она чуть побледнела, шокированная оскорблением, но волнение на лицах окружавших не отразилось на ее собственном лице. Легкое презрение в ее улыбке, казалось, подняло Лили высоко — вне досягаемости противницы, до тех пор, пока она не дала понять миссис Дорсет, насколько далеко они находятся друг от друга, повернувшись и протянув руку миссис Брай.

— Завтра я присоединюсь к герцогине, — пояснила она, — и, конечно, мне удобнее остаться на ночь на берегу.

Она смотрела прямо в тревожные глаза миссис Брай, объясняя происшедшее, но потом Селден заметил, как она переводит пытливый взор с одного женского лица на другое. Она читала недоверие в их косых взглядах и в жалком молчании мужчин за спинами женщин, и в ничтожные полсекунды он подумал, что она колеблется на грани падения. Затем она повернулась к нему с поблекшей храбростью вновь обретенной улыбки.

— Дорогой мистер Селден, — сказала она с легким жестом, — вы обещали проводить меня к экипажу.

Погода была ветреная, небо затянуто тучами, и когда Селден и Лили спускались от ресторана к опустевшему саду на террасе, потоки теплого дождя били им в лицо. Об экипаже они тактично не вспоминали, они вообще молчали, идя рука об руку, пока глубокие тени сада не укрыли их, и он сказал, остановившись у скамейки:

— Сядьте на минутку.

Она села, не ответив, но свет от лампы на повороте дорожки озарил ее измученное лицо. Селден сел рядом, ожидая, пока она заговорит, боясь, что любое слово, которое он выберет, может оказаться слишком грубым для ее ран, а еще его удерживало ужасное сомнение, снова вползавшее в его ум. Как все это случилось? Что за слабость так безжалостно отдала ее в руки врага? И почему Берта Дорсет вдруг стала врагом, ведь именно сейчас она так нуждалась в женской поддержке? Даже когда его чувства взбесились, негодуя на покорность мужей женам, на жестокость женщин к себе подобным, разум упрямо твердил о пресловутой связи между дымом и огнем. Память о намеках миссис Фишер, подтвержденных собственными впечатлениями, усиливая его жалость к ней, увеличили и скованность, поскольку по мере того, как он искал выход сочувствию, выход этот все более блокировался страхом совершить грубую ошибку.

Вдруг Селдена осенило, что его молчание может быть воспринято почти как обвинение, подобно молчанию тех, кого он презирал за то, что они отвернулись от нее. Но прежде чем он смог найти нужные слова, Лили опередила его вопросом:

— Не знаете ли вы какую-нибудь тихую гостиницу? Я могу послать за моей горничной утром.

— В гостинице — здесь? Вы не можете жить одна. Это невозможно.

Она отреагировала слабым отблеском былой игривости:

— Но куда податься? Слишком сыро, чтобы спать в саду.

— Но должен же быть кто-то…

— Кто-то, к кому я могла бы пойти? Конечно — и много, но в этот час?.. Вы же знаете, мои планы изменились несколько неожиданно…

— Боже мой, если бы вы послушались меня! — выплеснул он свою беспомощность в порыве гнева.

Она все еще отстраняла его нежной усмешкой.

— Но разве я не послушалась? — возразила она. — Вы посоветовали мне покинуть яхту, и я ее покинула.

Селден увидел в муках самобичевания, что она не собиралась ни объясниться, ни защищаться, что из-за своего жалкого молчания он утратил все шансы помочь ей и что решающее мгновение упущено.

Лили, встав, замерла перед ним с каким-то омраченным величием, словно свергнутая принцесса, спокойно идущая в изгнание.

— Лили! — воскликнул он с отчаянной мольбой в голосе. — Но…

— Ах, не сейчас. — Она увещевала его сначала мягко, а затем во всей прелести обретенного самообладания. — Поскольку я должна найти убежище где-нибудь, а вы столь любезны, помогая мне…

Он собрался, приняв вызов.

— Вы сделаете, как я скажу? Ничего другого не остается, вы должны пойти прямо к вашим родственникам, Степни.

— О! — вырвалось у нее инстинктивное сопротивление, но он настаивал:

— Давайте, уже поздно, и выглядеть это должно так, будто вы отправились туда сразу.

Он потянулся к ее руке, но она удержала его последним жестом протеста:

— Я не могу… я не могу, только не это! Вы не знаете Гвен и не должны просить!..

— Нет, должен, а вы должны меня слушаться, — настаивал он, но ее страх передался и его душе.

Она понизила голос до шепота:

— А если она откажет?

— О, поверьте мне — поверьте мне! — Он мог только настаивать в ответ, и, уступив его прикосновению, она молча позволила ему вывести ее обратно на площадь.

В экипаже они продолжали молчать весь недолгий путь, завершившийся у освещенных порталов гостиницы, где остановились Степни. Там он оставил ее на улице, в тени поднятого верха кареты, а сам, отправив свою визитку Степни, принялся бродить взад-вперед по безвкусному холлу, ожидая ответа. Через десять минут двое мужчин прошли между раззолоченными хранителями врат, но в вестибюле Степни разразился окончательной вспышкой недовольства.

— Надеюсь, все понятно? — спросил он нервно и требовательно, положив руку на локоть Селдена. — Она должна уехать завтра утренним поездом, пока моя жена спит: я не хочу ее тревожить.

Глава 4

Шторы в гостиной миссис Пенистон были опущены в тщетной борьбе с палящим июньским солнцем, и в душных сумерках лица ее собравшихся сородичей омрачала приличествующая тень невосполнимой утраты. Здесь были все: Ван Олстины, Степни и Мельсоны, даже пара-тройка Пенистонов, которые выделялись большей свободой платья и манер, демонстрируя отдаленное родство и более обоснованные ожидания. На самом деле родне по линии Пенистонов придавало уверенности сознание того, что львиная доля состояния мистера Пенистона «вернется в семью», в то время как прямые наследники его покойной супруги находились в подвешенном состоянии, не зная ни о размерах собственного капитала вдовы, ни о его дальнейшей судьбе. Джек Степни, освоившись с новой ролью самого богатого племянника, автоматически взял бразды в свои руки, подчеркивая свою важность более напыщенной демонстрацией скорби и сдержанной властностью манер, в то время как скучающий вид и легкомысленный наряд его супруги свидетельствовали о пренебрежении богатой наследницы к мизерности интересов, поставленных на карту. Рядом с ней расположился старый Нед Ван Олстин. Одетый по случаю несчастья в щеголеватое пальто, он без конца пощипывал свои белые усы, чтобы скрыть нетерпеливое движение губ. И конечно, не обошлось без красноносой, источавшей похоронный дух Грейс Степни, которая горячо прошептала миссис Герберт Мельсон:

— Мне будет невыносимо видеть «Ниагару» в каком-нибудь другом месте!

Послышалось шуршание траурного крепа, и головы немедленно повернулись к отворяющейся двери. Вошла Лили Барт в черном платье — высокая и величавая — об руку с Герти Фариш. Она помедлила на пороге, и на лицах присутствующих дам промелькнула растерянность. Одна или две проявили слабые признаки узнавания, но их приглушили отчасти скорбная обстановка, отчасти неуверенность, насколько далеко зайдут остальные. Мистер Джек Степни небрежно кивнул ей, а Грейс Степни погребальным движением руки указала ей на место рядом с собой. Однако Лили, игнорируя и приглашение Грейс, и официоз Джека Степни, легкой поступью прошла через всю комнату и села на стул, который, казалось, был намеренно поставлен особняком.

Она лицезрела свою родню впервые после того, как две недели назад вернулась из Европы. Но если Лили и почувствовала некоторую неопределенность их приема, то это лишь добавило оттенок иронии ее самообладанию. Шок от тревожной вести о внезапной смерти миссис Пенистон, которую сообщила ей Герти в порту, почти сразу улегся, когда она подумала о том, что теперь наконец сможет расквитаться с долгами. Лили с беспокойством ожидала встречи с тетушкой. Миссис Пенистон яростно противилась отъезду своей племянницы и подчеркивала свое неодобрение тем, что не отвечала на письма Лили из Европы. Уверенность в том, что до тети дошла весть о ее разрыве с Дорсетами, делала перспективы встречи еще более пугающими, и как могла Лили подавить невольное облегчение при мысли о том, что вместо того, чтобы выдержать неприятное испытание, ей придется всего-навсего изящно принять гарантированное наследство? Ей всегда, как говорится, «давали понять», что миссис Пенистон щедро обеспечила свою племянницу, потому в сознании Лили это понимание давно кристаллизовалось в реальный факт.

— Конечно, ей достанется все, не понимаю, зачем здесь мы, — сказал нарочито громко мистер Джек Степни Неду Ван Олстину.

А тот протестующе пробормотал:

— Джулия всегда была справедливой женщиной, — что можно было истолковать и как согласие, и как сомнение.

— Ну, всего-то около четырехсот тысяч, — зевнул мистер Степни, а Грейс Степни, в тишине, которая установилась, едва адвокат предупреждающе откашлялся, всхлипнула:

— Всё тут, до последнего полотенца… Мы с ней вместе перебирали их в тот самый день, когда…

Лили, угнетенная спертой атмосферой, в которой висел удушливый запах траура, рассеянно повернулась к адвокату миссис Пенистон, который, скорбно нависнув над булевским инкрустированным столом, принялся тараторить преамбулу к завещанию.

«Точно на проповеди», — подумала она, попутно удивляясь про себя, где это Гвен Степни нашла такую кошмарную шляпку. Потом она заметила, как раздобрел Джек — скоро объемами догонит толстяка Герберта Мельсона, вот он сидит, всего в нескольких шагах, и прерывисто сопит, опираясь затянутыми в черные перчатки ладонями на набалдашник трости.

«Интересно, почему богатые непременно толстеют? Наверное, оттого, что им не о чем беспокоиться. Если наследство достанется мне, то нужно будет следить за фигурой», — думала она, пока адвокат бубнил, блуждая в лабиринте пунктов и подпунктов, перечисляющих имена наследников и наследниц. Первыми шли слуги, затем немногочисленные благотворительные учреждения, за ними чреда отдаленных Мельсонов и Степни, которые оживлялись, заслышав собственные имена, а после снова впадали в состояние апатии, подобающей сему торжественному моменту. Были названы Нед Ван Олстин, Джек Степни, парочка кузин, по нескольку тысяч каждой, и среди них, к удивлению Лили, не было Грейс Степни. Затем она услышала собственное имя: «Моей племяннице Лили Барт — десять тысяч долларов…» — и адвокат снова заблудился в извивах невнятных перечислений, из которых заключительная фраза вынырнула с поразительной отчетливостью: «…и все остальное мое имущество завещаю моей дорогой кузине и тезке Грейс Джулии Степни».

Послышался приглушенный вздох удивления, головы резко повернулись в одном направлении, траурно-креповые фигуры подались туда, откуда мисс Степни простонала, что «она недостойна», изливая свое ничтожество в скомканный шарик носового платка с черной каймой.

Лили не участвовала в общем порыве, впервые чувствуя крайнее одиночество. Никто не смотрел на нее, казалось, никому нет дела до ее присутствия, она погружалась на самое дно незначительности. И вслед за ощущением всеобщего равнодушия возникла острая боль обманутых надежд. Лишили наследства — ее лишили наследства — ради Грейс Степни! Лили поймала сочувственный взгляд Герти, задержавшийся на ней в отчаянном усилии утешения, и этот взгляд привел ее в чувство. Она должна кое-что сделать, должна — прежде чем покинет сей дом — сделать этот жест, вложив в него все благородство, на которое только способна. Она подошла к группе, окружившей Грейс Степни, и протянула той руку со словами:

— Дорогая Грейс, я так за вас рада.

Остальные дамы расступились при ее приближении, и вокруг нее образовалась пустота. Когда Лили повернулась, чтобы уйти, пустота стала еще шире, и никто не шагнул вперед, чтобы ее заполнить. Лили помедлила, оглядевшись по сторонам, спокойно оценивая ситуацию. Было слышно, как кто-то спросил о дате завещания, затем долетел обрывок ответа адвоката, что-то про внезапный вызов и «прежний документ». Затем мимо нее прокатилась волна уходящих. Миссис Джек Степни и миссис Герберт Мельсон стояли на крыльце в ожидании автомобиля, эскорт сочувствующих усаживал Грейс Степни в экипаж, хотя она жила на одной из соседних улиц, а мисс Барт и Герти оказались почти совсем одни в лиловой зале, которая в душном сумраке еще более обычного походила на ухоженный фамильный склеп, куда только что водрузили на вечное хранение последний труп.

Двуколка доставила подруг на квартиру Герти. Войдя в гостиную, Лили с приглушенным смехом упала в кресло: внезапно до нее дошел весь комизм ситуации, ведь оставленное тетей наследство с хорошей точностью покрывало ее долг Тренору. Необходимость срочно сбросить с себя этот долг снова решительно напомнила о себе после ее возвращения в Америку, и первое, что она сказала встревоженно склонившейся к ней Герти:

— Интересно, как скоро можно будет получить эти деньги?

Но мисс Фариш никак не могла отойти от темы наследства и дала волю своему негодованию:

— Ох, Лили, это так несправедливо! Это жестоко, и Грейс Степни должна понимать, что не имеет никаких прав на эти деньги.

— Любой, кто умел угодить тете Джулии, имеет право на эти деньги, — философски возразила мисс Барт.

— Но тетя была к тебе так расположена — и все так считали…

Герти вдруг осеклась с явным смущением, а мисс Барт посмотрела ей прямо в глаза:

— Герти, давай начистоту. Завещание составлено всего полтора месяца назад. Она слышала о моем разрыве с Дорсетами?

— Конечно, все слышали, что между вами произошла какая-то размолвка, какое-то недоразумение…

— И она слышала, что Берта вышвырнула меня с яхты?

— Лили!

— А знаешь, ведь именно так и было. Она сказала, что я пытаюсь женить на себе Джорджа Дорсета. Она сделала это, чтобы заставить его поверить, будто она ревновала. Не это ли она сказала Гвен Степни?

— Не знаю, я не слушаю всякие ужасы.

— А я должна их слышать, я должна знать, на каком я свете. — Она помолчала, а потом сказала насмешливо: — Ты заметила, как вели себя женщины? Они боялись меня отшить, пока думали, что я получу деньги, а потом отшатнулись от меня, как от зачумленной.

Герти молчала, и она продолжила:

— Я осталась посмотреть, что будет дальше. Все смотрели на Гвен Степни и Лулу Мельсон, я видела, как они наблюдают за тем, как поступит Гвен. Герти, я просто обязана знать, что обо мне говорят.

— Говорю тебе, я не слушала…

— Можно слышать и не слушая. — Она встала и решительно обняла Герти за плечи. — Герти, они собираются меня выкинуть?

— Твои друзья, Лили? Как ты можешь так думать?

— Кто кому друг в такие времена? Кто, кроме тебя, моя бедная доверчивая Герти? Один бог знает, в чем меня подозреваешь ты. — Она поцеловала Герти и зашептала капризно: — Ты никогда не изменишь свое отношение, но ты же и так потакаешь преступникам, Герти! Как насчет закоренелых, а? Потому что я совершенно неисправима, понимаешь?

Она выпрямилась во весь свой величественный рост, возвышаясь, как темный непокорный ангел над удрученной Герти, которая только и смогла пробормотать в ответ:

— Лили, Лили, зачем ты смеешься над такими вещами?

— Наверное, чтобы не заплакать. Но нет — я не из породы плакс. Я очень давно обнаружила, что от плача у меня краснеет нос, и это открытие помогло мне перенести множество обид в моей жизни.

Лили беспокойно обошла комнату, а потом снова села и подняла на взволнованную Герти сверкающий лукавый взгляд:

— Знаешь, я была бы не против получить это наследство. — Герти протестующе открыла было рот, но Лили повторила спокойно: — Вот именно, дорогая моя, потому что, прежде всего, эти люди не посмели бы тогда игнорировать меня, а если бы и так, это не имело бы значения, потому что я бы от них не зависела. Но теперь! — Ирония затуманила ее взгляд, и она склонилась к подруге, помрачнев лицом.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно, деньги должны были достаться тебе, но, в конце концов, какая разница? Главное… — Герти помедлила и решительно продолжила: — Главное, что тебе нужно очистить свое имя, рассказать друзьям всю правду.

— Всю правду? — рассмеялась мисс Барт. — А что такое правда? Когда дело касается женщины, правда — это то, во что легче всего поверить. И теперь куда легче поверить в историю Берты Дорсет, чем в мою, потому что у нее большой дом и ложа в опере и быть с ней в хороших отношениях очень удобно.

Мисс Фариш все еще не сводила с подруги встревоженных глаз.

— А какова твоя история, Лили? Я не уверена, что хоть кому-нибудь о ней известно.

— Моя история? Я и сама не уверена, что знаю ее. Видишь ли, я никогда не задумывалась о том, чтобы заранее сочинить свою версию, как это сделала Берта, да если бы она у меня и была, я бы, наверное, не стала утруждаться, чтобы воспользоваться ею теперь.

Но Герти продолжала со спокойной убедительностью:

— Мне не нужна версия, придуманная заранее, я прошу тебя рассказать именно то, что случилось, с самого начала.

— С самого начала? — мягко передразнила ее мисс Барт. — Милая Герти, до чего же у добрых людей неразвитое воображение! Ведь все началось с моей колыбели, я полагаю, с того, как я росла, с того, что меня научили ценить. Нет-нет, я никого не виню в своих промахах, просто я хочу сказать, что это у меня в крови, от какой-нибудь злодейки-прародительницы, обожавшей удовольствия, восставшей против домашних добродетелей Нового Амстердама и возжелавшей вернуться ко двору Карлов! — Но Герти продолжала смотреть на Лили грустными глазами, и та сказала нетерпеливо: — Ты хочешь правды — что ж, вот тебе правда о любой девушке: как только о ней начинают судачить, ей конец, и чем больше она оправдывается, тем хуже. Добрая моя Герти, не найдется ли у тебя сигареты?

В душном гостиничном номере, в котором она нашла себе пристанище по возвращении в Америку, Лили Барт в тот вечер снова обдумала сложившуюся ситуацию. Это была последняя неделя июня, и никого из ее друзей в городе не было. Немногочисленные родственники, которые остались или возвратились, чтобы присутствовать на чтении завещания миссис Пенистон, уже после обеда снова упорхнули в Ньюпорт или на Лонг-Айленд, и никто из них не предложил Лили своего гостеприимства. Впервые в жизни она оказалась в полном одиночестве, не считая Герти Фариш. Даже в момент разрыва с Дорсетами она не ощущала себя так одиноко, поскольку герцогиня Белтширская, услыхав о катастрофе от лорда Хьюберта, немедленно предложила девушке свое покровительство, и под ее надежным крылом Лили имела почти триумфальный успех в Лондоне. Там она испытала сильнейшее искушение подольше задержаться в обществе, которое так и просилось, чтобы она его развлекала и очаровывала, и не уставало удивляться ее изумительным талантам в этой области. Однако Селден перед расставанием настоял на ее немедленном возвращении к тетке, и за то же ратовал приехавший в Лондон лорд Хьюберт. Лили не нужно было лишний раз убеждать в том, что покровительство герцогини — не самый лучший способ реабилитации в свете, к тому же, побаиваясь, что ее благородная защитница может в любую секунду сменить протеже, она неохотно приняла решение вернуться в Америку. Но, не пробыв на родном берегу и десяти минут, она осознала, что медлила слишком долго и ничего нельзя исправить. Дорсеты, Степни, Браи — все действующие лица и зрители драмы опередили ее со своими версиями происшествия. Да если и был хоть малейший шанс изложить свою, некое смутное презрение и нежелание удержали ее от этого. Она знала, что не могла рассчитывать на шанс объясниться или выдвинуть встречные обвинения, дабы вернуть прежние позиции. А если бы и могла, все равно отступила бы из-за того же чувства, которое удерживало ее от оправданий перед Герти Фариш, — это была какая-то смесь гордости и унижения. Несмотря на то, что Лили знала: Берта Дорсет безжалостно принесла ее в жертву, готовая на все, чтобы вернуть мужа, и несмотря на то, что ее собственное отношение к Дорсету было только дружеским, все же она прекрасно понимала, что, как жестоко заметила Керри Фишер, ее ролью в этой афере было отвлекать внимание Дорсета от его жены. Для того-то Лили и пригласили: такова была цена, которую она согласилась заплатить за три месяца роскошной, свободной и беззаботной жизни. Ее привычка решительно смотреть фактам в лицо в редкие моменты самоанализа не позволяла ей теперь придать случившемуся хоть каплю фальшивого лоска. Лили страдала из-за той самой преданности, с которой исполняла роль, предписанную ей по молчаливому соглашению, но эта роль была в лучшем случае некрасивой, и теперь она это видела во всех уродливых проявлениях собственного провала.

И в том же бескомпромиссном свете она видела вереницу последствий, которые повлек за собой этот провал, они становились все яснее с каждым днем ее изнурительной задержки в городе. Она оставалась отчасти потому, что ей было спокойнее от присутствия рядом Герти Фариш, отчасти потому, что не совсем знала, куда податься. Лили хорошо понимала задачу, которая стояла перед ней. Необходимо мало-помалу восстановить утраченные позиции, и первым шагом в этом деле было выяснить, сколько друзей у нее осталось. Прежде всего Лили питала надежды на миссис Тренор, которая была просто кладезем поверхностной благосклонности ко всем, кто мог ее развлечь или был ей полезен, а в шумной суматохе ее жизни голосок клеветы был слишком тих, чтобы его услышали. Но Джуди, хотя и была, наверное, информирована о приезде мисс Барт, ничем не проявила свою осведомленность и не прислала даже формальной записки с выражением соболезнований, как полагалось бы подруге. Любой встречный шаг со стороны Лили грозил опасными последствиями; осталось надеяться, что ей выпадет счастливый случай увидеться с подругой, и Лили знала, что даже в это время года есть возможность пересечься с друзьями, бывая в привычных для них местах.

С этой целью она усердно показывалась в ресторанах, завсегдатаями которых они бывали, где в сопровождении встревоженной Герти роскошно завтракала, как она говорила, в расчете на будущие поступления.

— Герти, дорогая, ты же не хочешь, чтобы я позволила метрдотелю думать, будто мне не на что теперь жить, кроме наследства тети Джулии? Представляешь, какое удовольствие мы доставим Грейс Степни, если она явится и увидит, что мы завтракаем холодной бараниной и запиваем чаем! Что закажем сегодня на десерт — «Кубок Жака» или персик «Мельба»?

Она внезапно уронила меню, и щеки ее порозовели, а Герти, заранее встревожившись, проследила за ее взглядом и увидела компанию во главе с миссис Тренор и Керри Фишер, выходящую из внутреннего зала. Встреча была неизбежна: леди и их спутники, среди которых Лили тотчас же приметила Тренора и Роуздейла, просто не могли пройти к выходу, минуя столик, за которым завтракали две подруги, и беспокойное поведение Герти тут же выдало ее с головой. Мисс Барт, напротив, выплыла навстречу на волне своей жизнерадостной грации, она не пряталась от своих друзей, но и не караулила их нарочно, и это придало встрече естественность, с которой Лили умела выходить из самых напряженных ситуаций. Миссис Тренор со своей стороны смутилась чрезвычайно, и в ее преувеличенно теплом приветствии сквозила чуть заметная отчужденность. Громогласную радость при виде мисс Барт она облекла в форму туманных общих фраз, в которых не было ни вопросов о ее планах, ни явного желания увидеться снова. Лили, хорошо разбиравшаяся в языке подобных недомолвок, знала, что и для остальных он предельно ясен, даже Роуздейл, пышущий важностью, как всегда в столь высоком обществе, сразу перенял градус сердечности миссис Тренор и небрежно поклонился мисс Барт. Тренор, красный от неловкости, скомкал приветствие под предлогом, что ему срочно нужно поговорить с метрдотелем, и вся компания вскоре испарилась следом за миссис Тренор.

Все произошло в считаные минуты — официант так и стоял с меню в руках, дожидаясь, какой леди выберут десерт, — но мисс Барт этих минут было довольно, чтобы постичь размеры своей неудачи. Весь мир движется туда, куда ведет его Джуди Тренор, а Лили ощутила себя потерпевшим крушение, который тщетно подает сигналы бедствия плывущим мимо судам.

Вмиг она припомнила жалобы миссис Тренор на ненасытную миссис Фишер и поняла, что эти жалобы демонстрировали необычайную осведомленность Джуди о делишках мужа. В ужасающе беспорядочной жизни Белломонта, где, казалось, ни у кого нет времени наблюдать за другими, а личные цели и персональные интересы совершенно теряются в кружении всеобщей непрерывной суеты, Лили воображала себя защищенной от постороннего неусыпного контроля, но если Джуди знала, что миссис Фишер берет взаймы у ее супруга, могла ли она не заметить, что и Лили делает то же самое? И если Джуди были безразличны привязанности мужа, то она весьма ревновала к его кошельку, и Лили понимала, что подруга оттолкнула ее именно по этой причине. Прямым следствием этих умозаключений стало еще более страстное желание Лили выплатить долг Тренору. После этого от наследства миссис Пенистон останется только тысяча долларов, и ей не на что будет жить, кроме собственного крошечного дохода, который был существенно меньше, чем даже жалкие гроши Герти Фариш, но эти соображения уступили настоятельным требованиям уязвленной гордости. Прежде всего Лили должна расквитаться с Тренором, отложив пока что мысли о будущем.

В своей абсолютной неосведомленности насчет правовых проволочек, Лили полагала, что наследство будет выплачено в течение нескольких дней после оглашения завещания, и после недолгого томительного ожидания отправила письмо, чтобы выяснить причину задержки. Прошло еще какое-то время, пока адвокат миссис Пенистон, бывший по совместительству одним из душеприказчиков, ответил, что относительно интерпретации завещания возникли некоторые вопросы, поэтому он и его коллеги не уполномочены начать выплаты, пока не истек двенадцатимесячный срок, отведенный для их урегулирования. Растерянная и возмущенная Лили решила попытать счастья в личной встрече, но вернулась из похода со стойким ощущением, что ни красота, ни женские чары не властны над юридическими процессами. Неужели еще целый год ей придется жить под бременем долга? Это казалось невыносимым, и, дойдя до края, она отчаялась обратиться к мисс Степни, которая задержалась в городе, погруженная в исполнение восхитительной обязанности разбора имущества, оставшегося после ее благодетельницы. Горько и унизительно искать милости у Грейс Степни, но альтернатива казалась еще горше и унизительнее, поэтому однажды утром Лили объявилась в доме миссис Пенистон, где Грейс обрела временное пристанище для лучшего осуществления своей благочестивой задачи.

До чего же нелепо вернуться просительницей в дом, который был в ее власти совсем недавно. Лили остро жаждала, чтобы эта пытка поскорее закончилась, и когда мисс Степни вошла в сумрачную гостиную, задрапированную траурным крепом высшего качества, ее посетительница немедленно перешла к делу: не могла бы та ссудить ей сумму в размере ожидаемого наследства?

В ответ на это Грейс всхлипнула и удивилась просьбе, посетовала на неумолимый закон и поразилась, как это Лили не осознает, что они находятся в совершенно одинаковом положении. Уж не думает ли она, что только ей одной задерживают выплаты по завещанию? А вот мисс Степни, не получив ни единого завещанного пенни, должна платить аренду — да-да! — чтобы иметь счастье жить в доме, который и так принадлежит ей. Она уверена, что не этого хотела бедная милая кузина Джулия, она так и сказала стряпчим, но на них никакие резоны не действуют, и ничего не поделаешь — придется подождать. Пусть Лили берет пример с нее и сохраняет терпение — им обеим стоит вспомнить, как бесконечно терпелива была кузина Джулия.

Лили передернула плечами, давая понять, что данный пример неуместен:

— Но вы получите все, Грейс, — вы с легкостью могли бы взять в долг в десять раз больше, чем та сумма, о которой прошу я.

— В долг? Я могла бы с легкостью взять в долг? — Грейс Степни выпрямилась перед ней, в траурном гневе. — Да представляете ли вы хоть на минуту, чтобы я брала деньги в долг в ожидании наследства, оставленного мне кузиной Джулией, прекрасно зная, какой несказанный ужас она испытывала перед подобными сделками? А известно ли вам, Лили, что именно тревоги о ваших долгах стали причиной ее болезни — помните, у нее был небольшой приступ перед вашим отплытием? О, я, разумеется, не знаю всех подробностей и знать не хочу, но ходили слухи о ваших похождениях, и это сделало ее несчастной, все, кто был с ней рядом, это заметили. Можете обижаться на меня, но я вам скажу: если я могу сделать хоть что-нибудь, чтобы вы поняли всю пагубу своего поведения и насколько глубоким было ее разочарование, то это самый честный способ донести до вас ее горе.

Глава 5

Лили казалось, что, как только за ней захлопнулась дверь дома миссис Пенистон, прежняя жизнь навсегда осталась позади. Впереди простиралось ее будущее — такое же безрадостное и пустынное, как безлюдная Пятая авеню, а надежды на лучшее в этой жизни были так же скудны, как редкие экипажи, скитающиеся по мостовой в тщетных поисках седоков. Впрочем, полнота сходства была нарушена — стоило ей пойти по тротуару, как ее догнала двуколка.

Экипаж остановился, и кто-то замахал ей рукой поверх заваленной багажом крыши, а в следующую секунду на тротуар спрыгнула миссис Фишер и смяла Лили в демонстративном объятии.

— Дорогая, уж не хочешь ли ты сказать, что все еще торчишь в городе? Увидев тебя на днях в «Шерри», я не успела спросить… — Она запнулась и прибавила в приливе искренности: — По правде сказать, я вела себя ужасно, Лили, и с тех самых пор хотела сказать тебе об этом.

— О! — протестующе воскликнула мисс Барт и отстранилась, высвобождаясь из покаянных тисков миссис Фишер, но та продолжала с характерной прямотой:

— Послушай, Лили, не будем ходить вокруг да около: большинство бед случаются именно там, где на них закрывают глаза. Это не обо мне, я могу сказать только одно: мне бесконечно стыдно, что я пошла у наших дам на поводу. Но мы еще поговорим об этом потом, а теперь расскажи мне, где ты остановилась и что собираешься делать? Ты ведь не хозяйничаешь тут на пару с Грейс Степни, а?.. И меня вдруг осенило, что ты, наверное, в некотором роде не у дел.

Лили была не в том настроении, чтобы противостоять этому неподдельному дружелюбию, и улыбнулась:

— В настоящее время я не у дел, но Герти Фариш все еще в городе, и она так добра, что бывает со мной, как только у нее выдается свободное время.

Миссис Фишер слегка поморщилась:

— Нда… скромные радости. О, я знаю, что Герти — славная и вообще стоит всех нас, вместе взятых, но la longue[19] ты привыкла к менее пресной диете, не так ли, дорогуша? Да и к тому же, как ты говоришь, Герти и сама уедет к началу августа. Вот что, послушай меня, нельзя просидеть в городе все лето, позже мы и это обсудим. А пока — как ты смотришь на то, чтобы вечерком принарядиться и поехать со мной к Сэму Гормеру и его жене?

У Лили от неожиданности перехватило дыхание, и миссис Фишер продолжила с легким смешком:

— Ни ты их не знаешь, ни они тебя, но это не имеет значения. Они наняли особняк Ван Олстинов в Рослине и выдали мне карт-бланш — я могу привозить туда моих друзей, и чем больше, тем веселее. У них все просто восхитительно, и это будет, пожалуй, самая увлекательная вечеринка недели… — Она спохватилась, заметив, как едва уловимо изменилось выражение лица мисс Барт. — Нет-нет, я имею в виду не твою обычную компанию, там другое сборище, но очень веселое. Дело в том, что Гормеры все любят делать по-своему, они хотят развлечься, и сделать это на свой собственный лад. Они уже попробовали по-другому пару месяцев назад — под моим покровительством, — и вышло очень неплохо, гораздо быстрее, чем у Браев, просто потому, что они не слишком и напрягались, но внезапно они решили, что все это дело им наскучило и что лучше собрать толпу, в которой они были бы как дома. Довольно оригинально, правда? Матти Горнер все еще не остыла в плане светского успеха — женщина, что ты хочешь, — но она потрясающе беспечна, а Сэму ни до чего и дела нет, и оба обожают быть в центре всеобщего внимания. И вот они начали что-то вроде собственного бесконечного представления, этакий светский Кони-Айленд, где рады всякому, кто любит пошуметь и не слишком церемонится. Лично я считаю, что там очень приятно: артистический круг, хорошенькие актрисы и прочее. На этой неделе, к примеру, у них гостит Эндрю Анстелл, который поставил «Победу Вини» — гвоздь весеннего сезона, если помнишь. Там и Пол Морпет, он пишет портрет Матти Гормер, и Дик Беллингер с женой, и Кейт Корби — да всякий, кто любит пошалить и побуянить. Так что хватит задирать нос, дорогая, — чем мариноваться все воскресенье в городе, лучше нагрянуть туда, где много остряков и балагуров. Морпет, который от Матти в неописуемом восторге, всегда привозит кого-то из своих. — Миссис Фишер с дружеской настойчивостью потянула Лили в двуколку. — Запрыгивай живо, мы прокатимся до твоего отеля и соберем вещи, потом ппьем чаю, а горничные будут ждать нас на вокзале у поезда.

Это было гораздо лучше, чем мариноваться все воскресенье в городе, — у Лили в этом не осталось никаких сомнений, когда, раскинувшись в тени увитой листвой веранды, она глядела на море поверх лужайки, где живописно рассыпались группами женщины в кружевах и мужчины во фланелевых брюках. Громадный особняк Ван Олстинов и все его флигели с пристройками были до отказа забиты гостями Гормеров, которые под жаркими лучами воскресного утреннего солнца рассредоточились на местности в поисках развлечений: от теннисных кортов до стрелковых тиров, от бриджа и виски внутри до автомобилей и катеров снаружи. Лили охватило странное чувство, что толпа подхватила и увлекает ее за собой, словно скорый поезд, беззаботно уносящий своего пассажира. Белокурая, приветливая миссис Гормер была в нем, конечно же, кондуктором, невозмутимо рассаживающим путешественников по местам, а Керри Фишер играла роль проводника, распихивающего багаж по полкам, раздающего номерки для вагона-ресторана и предупреждающего, что приближается станция назначения. А поезд между тем и не думал сбавлять скорость — жизнь неслась со свистом и ревом, и в этом оглушительном грохоте по крайней мере одна пассажирка смогла найти спасение от гула собственных невеселых дум. Окружение Гормеров представляло собой общественную окраину, которой Лили всегда брезгливо сторонилась. Но теперь, оказавшись в самой ее гуще, она поразилась тому, что этот мирок был всего-навсего цветистой копией ее собственного круга, карикатурой, похожей на реальность в той же мере, в какой пьеса «из жизни высшего общества» подражает нравам светских гостиных. Люди вокруг делали то же самое, что Треноры, Ван Осбурги или Дорсеты, разница была лишь в сотне оттенков внешности и поведения, от покроя мужских жилетов до модуляций женских голосов. Все звучало в более высоком регистре, и всего было чересчур: шума, красок, шампанского, фамильярности. Но при этом добросердечности было больше, а соперничества — меньше, и способность к наслаждениям не утратила еще своей свежести.

Прибытие мисс Барт было встречено с дружеской непринужденностью, и это поначалу задело ее гордость, а затем заставило с особенной остротой ощутить всю неприглядность ее положения, напомнило о том месте в жизни, с которым ей придется теперь мириться. Этим людям была известна ее история — после первой же долгой беседы с Керри Фишер у Лили не осталось сомнений: она несла на себе публичное клеймо героини «пикантного» эпизода, — но вместо того, чтобы отшатнуться от нее, как сделали ее друзья, эти люди безоговорочно впустили ее в свою беспорядочную жизнь. Они проглотили ее прошлое так же легко, как в свое время проглотили прошлое мисс Анстелл, — для прожорливого рта не было никакой разницы: от Лили только и требовалось, чтобы на свой манер — ибо они знали толк в разнообразии даров — она внесла посильный вклад в общее дело развлечения, подобно тем грациозным актрисам, чьи таланты вне сцены находят самое разностороннее применение. Лили мгновенно почувствовала, что стремление обособиться в знак того, что она — существо иного сорта, могло бы роковым образом отразиться на ее дальнейшем пребывании в кругу Гормеров. Ее давней гордыне было очень тяжко смириться с необходимостью быть принятой на таких условиях — и в таком мире! Но она понимала, с болью в сердце от самоунижения, что будет намного тяжелее, если и этот мир ее отринет. Ведь почти сразу же ее коварно соблазнила возможность ускользнуть от материальных неурядиц туда, где жизнь беззаботна и легка. Внезапный побег из душной гостиницы в пыльном и пустынном городе на просторы роскошного загородного имения, овеваемого морским бризом, подарил Лили приятную истому после нервного напряжения и физической стесненности последних недель. Нужно ненадолго уступить жаждущим подкрепления эмоциям, а затем уже она сможет переосмыслить ситуацию и прислушаться к чувству собственного достоинства. Конечно же, ее удовольствие омрачалось неприятными размышлениями о том, что она пользуется гостеприимством и жаждет одобрения людей, которыми пренебрегала в иные времена. Но она становилась все менее чувствительной на этот счет: глянцевая глазурь безразличия быстро застывала поверх ее деликатности и мнительности, а каждая уступка целесообразности только укрепляла броню.

В понедельник, когда громогласная компания разлетелась восвояси, Лили возвратилась в город, с большим облегчением покидая эти прелести жизни. Прочие гости рассеялись кто куда, чтобы продолжить праздновать в другом месте — кто в Ньюпорте, кто в Бар-Харборе, а кто в продуманной до мелочей простоте горного кемпинга в Адирондаках. Даже Герти Фариш, которая с нежностью и заботой встретила Лили, вскоре собиралась составить компанию своей тетке, с которой она всегда проводила лето на Лейк-Джордж, и только у Лили не было ни планов, ни целей, она оставалась на мели в тихой заводи, в стороне от стремительного и радостного потока. Но Керри Фишер, которая настояла на том, чтобы Лили пожила в ее доме, где она сама пересиживала пару дней перед отъездом в горы к Браям, снова пришла на помощь.

— Вот что, Лили, я хочу тебе сказать. Как насчет того, чтобы ты заменила меня этим летом при Матти Гормер? В следующем месяце они собираются компанией на Аляску в собственном вагоне, и Матти — величайшая лентяйка в мире — хочет, чтобы я поехала с ними, избавив ее от забот. Однако Браям я тоже нужна — да-да, мы помирились, разве я тебе не говорила? И по правде сказать, хотя Гормеры мне нравятся больше, но Браи прибыльнее. Дело в том, что они этим летом хотят попытать счастья в Ньюпорте, и если я помогу им достичь успеха, ну… они помогут мне стать успешнее. — Миссис Фишер с воодушевлением сжала руку Лили. — Знаешь, Лили, чем больше я думаю над этой идеей, тем больше она мне нравится: я доверяю тебе, как себе. Гормеры оба от тебя без ума, и путешествие на Аляску — скажем… именно то, что нужно тебе именно теперь.

Мисс Барт подняла на нее проницательный взгляд.

— Чтобы убрать меня подальше от моих друзей — это ты имеешь в виду? — тихо сказала она, и миссис Фишер ответила с виноватым поцелуем:

— Чтобы удалить тебя из поля их зрения, пока они не осознают, как сильно соскучились по тебе.

Мисс Барт отправилась на Аляску с Гормерами. И хотя это путешествие не оправдало пророчеств Керри Фишер, оно, по крайней мере, имело то преимущество, что удалило Лили из эпицентра критики и всяческих толков. Герти Фариш воспротивилась плану со всей энергией, на какую только была способна ее маловыразительная натура. Она готова была даже пожертвовать поездкой на Лейк-Джордж и остаться в городе с мисс Барт, если та отменит свое путешествие. Но Лили смогла замаскировать свою неприязнь к такому плану с помощью веских резонов.

— Милая моя наивная девочка, разве ты не видишь, — возразила она, — что Керри совершенно права: мне необходимо вести привычный образ жизни и как можно больше бывать среди людей! Если мои прежние друзья согласились поверить лжи обо мне, то я должна завести новых, вот и все. И ты знаешь, что нищим выбирать не приходится. Это не значит, что мне не по душе Матти Гормер, — она мне нравится, она добрая, честная и искренняя. Ведь должна же я как-то отблагодарить ее за гостеприимство в такое время, когда, как ты сама видела, моя собственная родня от меня отвернулась?

Герти молча покачала головой, не соглашаясь. Она чувствовала не только то, что Лили обесценивает себя, но и то, что, возвращаясь к прежнему образу жизни, упускает свой последний шанс вырваться из порочного круга. У Герти не было ясного представления о том, какую именно жизнь вела Лили, но ее последствия вызывали у Герти устойчивое сострадание к подруге с той памятной ночи, когда она пожертвовала ради несчастной Лили своими тайными надеждами. Для личности, подобной Герти, такая жертва была моральным обязательством перед человеком, ради которого она принесена. Однажды оказав Лили помощь, она должна помогать ей и впредь и, помогая, верить в нее, ибо вера — движущая сила для таких натур. Но даже если мисс Барт, вновь обретшая вкус к красивой жизни, смогла бы вернуться в бесплодный нью-йоркский август, который смягчало лишь присутствие бедной Герти, житейская сметка удерживала ее от такого самоотречения. Лили знала, что Керри Фишер права: такое своевременное отсутствие могло стать первым шагом к реабилитации, и, по крайней мере, задержаться в городе в это время означало фатальным образом признать свое поражение. Совершив вместе с Гормерами бурный вояж по родному континенту, Лили вернулась домой с совершенно иными взглядами на собственное положение. К ней вернулись ее роскошные привычки, когда, проснувшись поутру, не думаешь ни о заботах, ни о материальных трудностях, и постепенно притупили понимание этих ценностей, и она яснее увидела пустоту, которую они не способны были заполнить. Неразборчивая доброжелательность Матти Гормер и небрежная общительность ее друзей, которые обращались с Лили совершенно на равных, — все эти отличительные признаки начинали испытывать ее терпение, и чем больше недостатков она видела в своих спутниках, тем менее оправданным казалось ей то, что она их использует. Страстное желание вернуться в прежнее окружение окрепло и превратилось в навязчивую идею. Но следом пришло и неизбежное осознание того, что для достижения цели от ее гордости потребуются новые уступки. На сегодняшний день это выражалось в необходимости держаться за своих благодетелей после возвращения с Аляски. Как ни мало общего было у нее с людьми их круга, ее огромное умение общаться, невероятная способность адаптироваться к другим, не допуская нарушения собственных границ, большой арсенал блестящих инструментов и умелое их использование позволили Лили занять значительное место в окружении Гормеров. Она не могла разделить их безудержного веселья, но зато привнесла нотку ненавязчивой элегантности, которая была для Матти Гормер гораздо дороже, чем громогласный рев оркестра. У Сэма Гормера был свой круг приближенных, которые относились к Лили со священным трепетом, зато близкие друзья Матти, во главе с Полом Морпетом, казалось, восхищались теми ее качествами, которых им так явственно не хватало. Если Морпет, у которого любовь к праздности была равна его огромному артистическому таланту, отдался беззаботному течению жизни Гормеров, где малейшие требования приличий были неведомы либо игнорировались и человек бросал свои обязанности или выполнял их, набросив блузу живописца и шлепанцы, то он по-прежнему сохранил ощущение исключительности и преклонения перед достоинствами, совершенствовать которые у него просто не было времени. Во время подготовки живых картин у Браев он был до глубины души поражен пластикой Лили: «Не лицом — она слишком хорошо владеет своей мимикой, но все остальное — до чего совершенный образчик!» — и хотя его отвращение к тому миру, в котором он видел ее прежде, было слишком велико, чтобы искать ее там, он чрезвычайно воодушевился, получив привилегию видеть и слышать Лили, вольготно раскинувшись в растрепанной гостиной Матти Гормер.

Таким образом, Лили сформировала в этом крикливом окружении крохотное ядро доброжелательности, которое смягчало неприглядность ее связи с Гормерами после возвращения с Аляски. Не то чтобы она не оглядывалась мельком на свое прошлое окружение, особенно после того, как закончился сезон в Ньюпорте и высший свет устремился, по обыкновению, на Лонг-Айленд. Кейт Корби, вкусы которой вели ее туда же, куда Керри Фишер была ведома необходимостью, иногда снисходила до появления у Гормеров и, поначалу обомлев от неожиданности, вскоре стала принимать присутствие там Лили как должное, и даже более того. Миссис Фишер, время от времени появляясь по соседству, тоже делилась опытом и сообщала Лили то, что она называла последними метеосводками, и Лили, которая никогда прежде не пускалась в откровения, все-таки могла говорить с ней более свободно, чем с Герти Фариш, в чьем присутствии было бы невозможно даже признать существование таких вещей, которые для миссис Фишер были обычными.

Кроме того, миссис Фишер не страдала нескромным любопытством. Она не стремилась углубляться в подробности положения Лили, она просто смотрела на нее со стороны и делала соответствующие выводы. И эти самые выводы она изложила подруге в откровенной беседе коротко и ясно:

— Тебе нужно как можно скорее выйти замуж.

На это Лили ответила, рассмеявшись (очень уж неоригинальным был совет миссис Фишер):

— Уж не собираешься ли ты, как Герти Фариш, в качестве всесильной панацеи посоветовать мне «любовь хорошего человека»?

— Нет, думаю, оба моих кандидата не соответствуют данному описанию, — сказала миссис Фишер после задумчивой паузы.

— Оба? Их даже двое?

— Ну, наверное, придется признать, что на сегодняшний день — всего полтора.

Мисс Барт крайне изумилась этому сообщению.

— При прочих равных, полагаю, мне следует предпочесть половинку — кто он?

— Только не набрасывайся на меня, пока не выслушаешь мои доводы… Это Джордж Дорсет.

— О… — укоризненно простонала Лили, но миссис Фишер неумолимо продолжила:

— А почему бы и нет? У них был медовый месяц пару недель, когда они только вернулись из Европы, а потом все стало еще хуже, чем было. Берта ведет себя еще безумнее обычного и почти исчерпала кредит доверия Джорджа. Сейчас они у себя дома, и, кстати, я провела с ними прошлое воскресенье. Кошмар, а не вечеринка, знаешь, кто там был? Бедный Недди Сильвертон, похожий на галерного раба (и кто-то еще говорил, что я сделала несчастным этого мальчика). А после завтрака Джордж пригласил меня прогуляться и рассказал, что вскоре все будет кончено.

Мисс Барт скептически отмахнулась:

— Это у них никогда не кончится, Берта всегда знает, как получить его назад, когда он ей нужен.