Сокровища Кенигсберга Косарев Александр

22 ИЮЛЯ 1992 г.

Заспанный и отчаянно зевающий пограничник на пропускном пункте Балтийска, торопливо пошарив фонарем по немногочисленным внутренним помещениям Элизиной «Солейны», забрал поданные ему документы и, грохоча сапогами, исчез в небольшом домике за высоким сетчатым забором. Потянулись тягучие минуты ожидания. Юрий нервно ощупывал рукоятку пистолета, чтобы моментально воспользоваться им, дабы имитировать захват яхты, если бы их план сорвался. Нервно покусывающая губы хозяйка «Солейны» стояла рядом с ним, не сводя взгляда с двери, за которой скрылся пограничник. Наконец дверь распахнулась, но вместо одного из домика заставы вышли уже двое офицеров.

– Что-то не так, Юри! – возбужденно прошептала Элиза, непроизвольно хватая Юрия за руку.

– Спокойно, Лизочка, спокойно, – также шепотом ответил он ей, – все будет так, как договорились. И главное, чуть что, кричи погромче. Моли о пощаде во весь голос.

Пограничники быстро приближались к причалу. Юрий сместился за спину Элизы и, расстегнув куртку, положил ладонь на рукоятку «парабеллума». Но неожиданно, не дойдя до трапа яхты всего нескольких метров, офицеры остановились и, пожав друг другу руки, двинулись в прямо противоположных направлениях.

– Привет Настюхе передай, – крикнул тот, что брал у наших беглецов документы.

– Обязательно передам, – отвечал другой, исчезая в наплывающем с суши тумане.

Юрий и Элиза облегченно вздохнули только тогда, когда старший лейтенант вернул им бумаги и, козырнув, двинулся в направлении своего теплого поста, недовольно бурча что-то вроде того:

– Мол, таскаются тут разные по ночам, людям спать мешают.

Выполняя указание Элизы, Юрий с помощью лебедки поднял основной парус, и «Солейна» как бы нехотя начала удаляться от берега. Решив, что оружие ему уже больше не понадобится, Юрий вынул пистолет и, как бы прощаясь, взвесил его на ладони. После чего ухватил его за ствол и с силой метнул в сторону медленно удаляющихся береговых огней.

«Пусть теперь кому-нибудь другому послужит, – подумал он, – а за границей он мне, пожалуй, будет только обузой».

Через пару часов по правому борту мелькнули в предрассветной мгле размытые туманом огни поселка Янтарного, и они, постоянно лавируя, стали готовиться к повороту на север, чтобы далее идти к Паланге под прикрытием Куршской косы.

Глава пятнадцатая

Последнее прости

– Вот, собственно, и конец моей совершенно безумной эпопеи, – проговорил Юрий, неуверенно проводя рукой над стоящими на нашем столе бутылками, видимо в поисках еще не совсем опустошенной. Не найдя ничего достойного внимания, он огорченно крякнул и продолжил:

– Поскольку в Клайпеду мы, ясное дело, сунуться не могли, то пришлось нам с Лизой тянуть до небольшого городка на границе Латвии с Литвой. Швентойск он, кажется, называется. Там мы отсыпались после фактически двух бессонных ночей в какой-то деревенской избе чуть ли не трое суток, зализывая заодно и свои раны, а потом вновь подняли паруса и, используя редкий для тех мест южный попутный ветер, дошли до поселка Колка, что километрах в ста к западу от Юрмалы. Потом, к концу недели, мы добрались и до острова Хиума, а это уже была Эстония. Оказавшись после целого вороха мытарств в административном центре, кстати, выговорить его название я до сих пор так и не могу, мы первым делом бросились на почту. Я позвонил в Москву, не домой конечно, а приятелю, чтобы тот проведал мою маму и подкинул бы ей деньжонок, если она в них нуждается. Элиза же, в свою очередь, тоже просадила долларов сто, а то и сто пятьдесят на международном телефоне, дозваниваясь до своих родных, поскольку те, оказывается, не получали от нее известий почти месяц. Заодно она связалась и с представительством своей фирмы, уведомив их о том, что она возвращается и просит содействия с их стороны для того, чтобы те ходатайствовали перед руководством Таллиннского порта о том, чтобы нам не чинили особых препятствий и помогли со швартовкой. Когда же руководство фирмы вполне резонно поинтересовалось, как же это Элиза одна справляется с управлением яхтой, та, нимало не смущаясь, наплела им про то, что супруг ее, оказывается, не погиб, как все ошибочно предполагали, а счастливо спасся. И само собой, после того как выздоровел от последствий длительного пребывания в холодной воде, он разыскал ее в Калининграде. Они решили не продолжать свой круиз, а вернуться поскорее в Турку для отдыха и полного восстановления здоровья ее мужа. Те поохали, поахали на такое неожиданное известие, но в содействии обещали помочь. Мы же, не желая больше рисковать, ибо погода портилась с каждым днем, наняли просто задешево небольшой буксирчик, который в тот же день и отволок нас на Таллиннский рейд.

Когда мы наконец-то причалили на задворках какого-то яхт-клуба в окрестностях эстонской столицы и моя совершенно неутомимая мореплавательница умчалась к портовым властям оформлять отход яхты в Хельсинки, я остался на ней один и впервые за последнюю неделю получил возможность поразмыслить над своим безрадостным положением. И чем дальше я над ним размышлял, тем более скверно себя чувствовал. Во-первых, я крайне волновался за мамино самочувствие, не зная, как здоровье, и хватает ли у нее средств на пропитание. Во-вторых, как ты сам прекрасно понимаешь, я страшно переживал за Наташку и Олега Семеновича. Ведь их я фактически сдал бандитам Селицкого, которые, как я опасался, вполне могли отыграться на них в отместку за то, что упустили меня, и которые, своими же руками засыпав единственный вход в подземелье, лишили себя последней возможности добраться до спрятанных сокровищ самостоятельно. Кроме того, я трезво понимал, что ребята из спецслужбы, потеряв массу своих людей в результате ночного боя в порту и оставшись фактически с носом, тоже будут теперь рыть землю, чтобы меня непременно отловить и любым путем вытряхнуть из меня мою тайну.

Короче говоря, я ощущал себя обложенным со всех сторон и загнанным охотниками, зверем, да еще и прижатым, в довершение всех бед, спиной к Балтийскому морю. Обуреваемый навалившимися на меня страхами и заботами, я каждые пятнадцать минут срывался с места и принимался лихорадочно собирать вещи, готовясь бежать поскорее куда глаза глядят, чтобы заодно и Лизоньку не подставлять еще раз под удар своим присутствием на ее яхте. Однако, едва начав собираться, я тут же прекращал это занятие, поскольку довольно быстро осознавал, что бежать-то мне, собственно, некуда, а поскольку у меня к тому же нет ни денег, ни документов, то мой «забег» явно был обречен с самого начала.

В общем, к вечеру, когда вернулась, казалось, не знавшая уныния и усталости моя спасительница, я сидел в каютке в полном трансе и отчаянии. Видя, что я пребываю в сильнейшем миноре, Элиза повела себя крайне деликатно. Она просто подсела ко мне на диванчик и принялась, как мать, тихонько гладить меня по голове. Тут что-то во мне лопнуло, меня прорвало, и я, как и тебе сегодня, вывалил ей всю правду-матку и про себя, и про все свои похождения в течение последних месяцев, не утаив ровным счетом ничего. Она слушала меня очень внимательно, не перебив меня за два часа моего монолога, пожалуй, ни разу. Когда я закончил и сказал, что сегодня же должен покинуть ее яхту, поскольку ей находиться рядом со мной теперь весьма небезопасно, она, вся пунцовая от волнения, вскочила со своего места и, положив свои руки мне на плечи, словно удерживая на месте, принялась страстно убеждать меня не делать этого.

– Юри, – говорила она, горячо дыша мне в лицо, – ты не можешь сейчас никуда идти. Здесь ты хотя бы в относительной, но в безопасности, а там на тебя объявлена настоящая охота, и твоя жизнь может подвергаться смертельной опасности. Ведь пока у нас все было нормально, и к тебе, по крайней мере от официальных властей, не было никаких претензий.

– Да как ты не понимаешь, – кричал я ей в ответ, – что нам пока просто повезло, что мы с тобой оказались на территории свежеиспеченных прибалтийских государств, которые на вас, скандинавов, только что не молятся, и исключительно благодаря этому обстоятельству пока еще никому не пришло в голову копнуть меня поглубже.

– Нет, Юри, ты послушай, – убеждала она меня, не обращая внимания на мои доводы, – ты сможешь помочь и себе и всем своим родным только в том случае, если будешь оставаться на свободе. Поверь, у тебя есть шанс вырваться отсюда, – трясла она меня за отворот куртки, – я всю жизнь приношу людям одни несчастья, позволь мне хотя бы попытаться тебе помочь. Ты ведь так похож на погибшего Мишу, что вряд ли кто-нибудь догадается о том, что ты это не он.

В конце концов я сдался.

– Чем черт не шутит, – решился наконец я, убежденный ее красноречием, – а вдруг действительно мне удастся проскочить и через эту границу, словно библейскому верблюду через игольное ушко. До поздней ночи мы с Элизой подгоняли мою внешность под фотографию в загранпаспорте Михаила. Она усадила меня на табурет и, вооружившись помазком, ножницами и опасной бритвой, принялась создавать хотя бы какое-то подобие ухоженной бороды из моей, уже изрядно отросшей щетины, сбривать мне усы и делать прическу, полностью соответствующую прическе покойного мужа. Мне пришлось даже часа два проходить с густой массой Лизиной хны на голове, чтобы мои черные волосы давали хоть какой-нибудь рыжеватый отсвет. Даже рубашку я подобрал себе точно такую же, как на фотографии. В общем, поднявшись на следующее утро ни свет ни заря, мы снялись с якоря и, подняв косой парус, подтянулись к зданию таможни. Удивительно, но самый страшный, по моему понятию, пограничный контроль мы прошли без сучка без задоринки, хотя я и чувствовал себя как грешник перед вратами рая. А самое кошмарное происшествие случилось со мной потом, когда за нас взялась эстонская таможня.

– Ты бы знал, какого я там страху натерпелся, Александр, – с размаху грохнул кулаком по столу Юрий, – такого я, признаюсь, давненько не испытывал. Представь себе такую ситуацию. Заходим мы в помещение для досмотра личных вещей, где нас разделяют, и Элиза идет направо, а я налево, в мужской отсек. Там меня встречает эдакий надменный, мордастый «прапор», который неспешно открывает мой паспорт, медленно вчитывается в него, и тут... белесые бровки его взлетают чуть ли не до затылка, он поворачивается ко мне всей своей тушей и со злорадненькой улыбочкой изрекает:

– О-о-о, господин Головченк-о-о, как приятно с Вами вновь встретиться! – и так и сверлит меня своими пронзительными пуговками.

Тут я чувствую, что мое и без того подорванное постоянными стрессами сердце проваливается куда-то вниз, очень глубоко, и передо мной, как говорится, проносится вся моя несчастная жизнь, в конце которой меня вводят под конвоем и в наручниках в Мосгорсуд, и судья торжественно оглашает приговор. Ну и далее, по тексту: измена Родине, этап, Колыма, тюремная роба. И в этот момент я, вроде как со стороны, вижу себя, стоящего перед этим надутым боровом с выпученными глазами, и из моей глотки вырываются некие нечленораздельные звуки, вполне доброжелательного, впрочем, свойства.

– А... неуверенно бормочу я, – так это Вы-ы-ы? – и эдак нерешительно тычу в его сторону пальчиком.

– Да-да, – кивает тот и лыбится, широко, довольно, как обожравшийся крокодил, во все свои восемьдесят зубов, – вспомнили, значит, как в позапрошлом году мы Вас на осенней регате у последнего поворота «сделали».

Тут мое сердце подпрыгивает вверх и застревает уже где-то в районе кадыка.

– Боже мой! – наконец соображаю я, – да, дела мои вроде пока не столь уж и провальны, просто налетел на «фаната» от гонок на спортивных яхтах. Боже!!! – тут же влетает мне в голову вторая мысль, – так ведь это значит, что он в этом деле «рубит» в сто раз лучше меня, а ведь мне сейчас придется поддерживать с ним на эту тему серьезную беседу. То есть, конечно, пока мы с Элизой до Таллинна ползли, я поневоле запомнил название некоторых морских штучек, но ведь это было и все, что я знал по данной теме. И я чувствую, что моя спина густо покрывается мурашками. А тот, прямо раздувшись от гордости в своем, едва не лопающемся на его брюхе мундирчике, ковырнул уже как бы промежду прочим мои вещички и чуть ли не силком тащит меня наружу, к нашей стоящей в двадцати метрах посудине.

«Все, – думаю», – начинается последний акт трагедии. И я ведь прекрасно понимаю, что ему до смерти интересно покопаться на нашей посудине в такелаже, и ясно, что не в поисках какой-либо дурацкой контрабанды или наркотиков, а только потому, что он «фанат» и будет потом целый год таким же, как он, фанатам хвастать, что имел счастье побывать на яхте того самого, легендарного Головченко. И вот мы с ним уже на причале. Впереди меня летит, с сияющими глазами и подрагивающими от волнения пальцами, мой прапор. За ним на негнущихся от страха ногах волочусь я. Теперь, Сашок, я уверенно могу сказать тебе, что точно знаю, с какими мыслями преступники поднимались в древности на эшафот. Ведь точно с такими же мыслями и я поднимался, вернее будет сказать спускался по трапу на борт нашей «Солейны».

«Вот и все, – обреченно размышлял я, – вот и отмучился ты, братец, первый же самый невинный вопрос, который мне непременно задаст в следующую секунду этот таможенник, вмиг раскроет мою, совершенно безграмотную в вопросах яхтостроения сущность». Словно в замедленной съемке я видел, как он резво спрыгивает на палубу, как мертвой хваткой вцепляется в какую-то блестящую никелем снасть и, уже разевая для смертельной фразы рот, поворачивается ко мне. Но идет секунда, идет другая, а он молчит, и тут только до меня доходит, что взгляд его направлен почему-то отнюдь не на меня, а на что-то другое. На то, что находится за моей спиной. Я, естественно, поворачиваю голову в ту же сторону и вижу, что к нам от здания таможни идет Элиза. Но, Боже, как она тогда шла, Саня, ты бы видел. Упругим, летящим шагом, с развевающимся золотом волос и горящими, словно два изумруда на бледном от переживаний лице, глазами. Заметив мой совершенно «растопыренный» взгляд, она сразу все поняла и мимолетной, предназначенной лишь для меня улыбкой дала понять, что берет управление ситуацией на себя. Облегченно вздохнув, я тоже, словно бывалый мореход, спрыгнул на янтарные доски палубы и скромно отступил в сторону.

– Господин таможенник, – проворковала она таким милым и в то же время страстным голосом, что у меня аж мурашки пробежали по коже, – привь-етствую Вас на борту «Солейны». – Она непринужденно подхватила его под локоть и сразу потащила на бак, от меня, надо полагать, подальше. Едва успев поймать брошенную ею в мою сторону сумку, я скатился с ней в обнимку в помещение кают-компании и, сдернув со стоящей на столе банки кока-колы заглушку, влил ее содержимое в свою, напрочь пересохшую от страха глотку. Выдохнув, после того как последние капли живительной жидкости исчезли в моем горле, я плюхнулся на диванчик, ибо ноги уже не держали меня, но собрав все самообладание в кулак, вновь вскочил. «Что это я здесь расселся, как король на именинах? – подумал я, почувствовав некоторый прилив сил, – надо идти наверх, Элизе помогать».

Но, бодренько выскочив на палубу, понял, что я здесь фактически лишний. Хозяйка яхты так профессионально «грузила» зубастого, что тот млел и только пузыри не пускал от восторга. При этом она уверенно открывала всевозможные лючки и шкафчики, непринужденно показывая их содержимое, так что спроси начальство после проведенного досмотра этого таможенника, тщательно ли тот провел осмотр яхты, он с чистой совестью ответил бы: «Да! Конечно. На все сто!»

Заметив мою высунувшуюся в эту секунду из люка голову, Элиза кистью правой руки сделала в мою сторону резкий жест, означавший только одно: будь добр, исчезни.

Разумеется, я тут же исчез.

«Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок», – припомнил я весьма вовремя старинную народную мудрость и, оперативно затолкав наши походные сумки в нишу под диваном, распахнул дверцу холодильника. Слава Богу, с наших с тобой военных времен я не забыл науку быстро собирать на стол и, пока над моей головой победно стучали каблучки «госпожи капитанши», я успел приготовить легкий фуршет со «Смирновкой», крабами в зеленом горошке, тонко нарезанной лососиной, с паштетом из мидий, с крохотными бутербродиками с паюсной икрой и ломтиками норвежской селедки в винном соусе с испанскими, лоснящимися от спелости маслинками. Едва лишь я успел защелкнуть и сунуть в карман трофейный «Скорпион», которым я полосовал хлеб, как распахнулся верхний люк, и в проеме трапа показались голубые Элизины джинсы.

– Прошу теперь сь-юда, – тянула она за рукав несколько подзастрявшего таможенника, – посмотрь-итье, пожаль-юста наши внутренние кубрики.

Когда тот наконец пролез в нашу каютку и увидел расставленные на столике тарелочки и рюмочки, его служебное рвение и без того не слишком забойное, упало практически до нуля. Сунув, скорее по инерции, нежели по необходимости, свой нос в пару настенных шкафов, таможенник пристально уставился на накрытый стол и замер в непосильно тяжелом раздумье.

– Прошу присесть с нами, – взял я бразды правления в свои руки, перехватив секундой раньше красноречивый взгляд Элизы, – не побрезгуйте, как говорится, на дорожку.

– Ну что Вы, что Вы, – засмущался прапорщик, – мне даже и неудобно как-то.

– Ничего, ничего, какие могут быть церемонии среди нас, морских братьев, – довольно бесцеремонно заявил я, слегка подталкивая его локтем к диванчику.

– Чь-ем Бог посль-ял, – лучезарно улыбаясь, проворковала Элиза, – в память о при-йятной встрьечь-е.

После таких слов, подкрепленных игривым движением брови, таможенник, видимо утратив последнюю волю к сопротивлению, рухнул на сиденье как подкошенный.

«Смирновка» закончилась быстро, так как мы наперебой поднимали дурацкие тосты, чокались, угощали друг друга тающими во рту кусочками селедки и без передыху говорили и без того находящемуся в полной «нирване» таможеннику самые теплые слова и самые искренние комплименты. Ах, если бы только он имел способность читать наши тревожно мятущиеся в этот момент мысли, ах, если бы мог он ощущать судорожную вибрацию наших звенящих от чудовищного внутреннего напряжения нервов!

Уже попрощавшись и поднявшись обратно на причал, он обернулся и, умильно поведя глазами в сторону прижавшейся к моему плечу Элизы, показал мне вытянутый вверх большой палец.

– Приезжайте еще, – крикнул он, поднимая обе руки в прощальном жесте.

– Конь-ечно... очень скоро, – звонко отозвалась моя «супруга», вскидывая к голове свою ладошку, но одновременно второй рукой, которой она держала меня за локоть левой руки, настойчиво оттягивая меня назад, к люку.

– Отдавай швартовы, – шепнула она мне, не прекращая обворожительно улыбаться удаляющемуся таможеннику, – отчаливаем.

Через двадцать минут мы уже были в открытом море. Однако расслабляться и праздновать было некогда, вначале потому, что мы какое-то время находились в двенадцатимильной зоне и нас вполне могли еще остановить и вернуть обратно пограничники, ну а потом, потом начался весьма нешутейный шторм, во время которого нам пришлось безо всяких скидок бороться с разошедшейся не на шутку природой. В общем, когда мы, не спав той ночью ни минуты, причалили на следующий день в окрестностях Хельсинки, в моей голове царило одно-единственное желание: упасть прямо здесь и наконец-то отключиться.

– Я вспоминаю, – продолжал свой рассказ Юрий, – как я на совершенно одеревеневших ногах выбрался на твердую землю и первая моя мысль была: «Ну что, голубчик, допрыгался, доскакался. Вот стоишь ты тут, на чужой земле, без гроша в кармане, в простреленной в трех местах куртке, с липовыми документами в кармане, и что же ты, дружочек, дальше-то будешь делать?»

Но тут ко мне подошла Элиза, которая заглянула в мои потухшие глаза и, видимо, догадавшись, что в эту минуту творится у меня на душе, тихонько шепнула мне на ухо:

– Не волнуйся... Миша, все у нас будет хорошо. Не обижайся, пожалуйста, – быстро добавила она, заметив мой удивленный взгляд, – ты ведь понимаешь, что на людях я должна называть тебя этим именем.

Я поймал ее ладонь, поднес к губам и, сколько было у меня в душе благодарности этой, совершенно удивительной женщине, я вложил в тот самый первый поцелуй.

– Вот так, брат, судьба-то нас заворачивает, – Юрий откинулся на спинку пластикового стульчика, поднес к глазам свои раззолоченные часы и, вглядевшись в циферблат, озадаченно присвистнул.

– Ого, как, однако, время-то летит, Александр. Пора нам с тобой и честь знать.

Я тоже глянул на свои электронные и, к своему ужасу, увидел, что уже пятнадцать минут, как должен был быть на корабле:

– Вот, мать твою так, – непроизвольно вырвалось у меня, – опоздал на судно!

– Да ты не волнуйся, – успокоил меня Юрий, протягивая мне коробку с автомобильчиком, – успеем, у меня здесь машина за углом стоит, арендованная.

Через несколько минут мы вывалились из «Галереи» в душную восточную ночь и, стараясь не растерять спьяну наши пожитки, двинулись в сторону автостоянки. Усевшись на заднее сиденье двести восьмидесятого «Мерседеса», я вновь затормошил приладившегося было подремать, Юрия.

– Юрко, не спи, ну что же было дальше?

– Дальше? – сонно пробормотал он, – а дальше все было просто замечательно. Два дня я спал в гостинице как сурок, после чего мы с Элизой отбуксировали яхту в ремонтный док, где я и отодрал прикрученный к килю бак со всей своей добычей. Должен сказать, что даже та малость, которую мне удалось вытащить из подземелья, весьма и весьма улучшила мое благосостояние. Хотя я и понимаю, что поступил некрасиво по отношению к моим соотечественникам. Но ты сам посуди: был ли у меня иной выход? – Он пожал плечами. – Не знаю! Да! Состоялся у нас в тот же день вечером и обстоятельный разговор с Лизонькой. Причем пока я, по своему обыкновению, прикидывал и так и эдак, как бы сказать ей, как я ей благодарен, как очарован и как просто потрясен ее умом и невероятным душевным теплом, она со свойственной ей решительностью начала этот разговор сама.

– Юрий, – начала она, почему-то сильно засмущавшись, – ты свободный человек, я это прекрасно понимаю и не вправе претендовать на внимание с твоей стороны, но не мог бы ты оказать мне последнюю любезность?

– Ну почему же это последнюю? – огорошенно пробормотал я, не совсем понимая, куда она клонит.

– Я прошу тебя... умоляю, если хочешь, – с видимым волнением выдавила она из себя, сжимая своими натруженными ладошками мою опущенную руку, – хотя бы раз съездить вместе со мной в Копенгаген, к моим родителям. Они очень переживали за меня все эти годы, и вот теперь, когда, как им кажется, моя судьба наконец-то устроена, я просто обязана навестить их... но не одна, – она опустила голову и прошептала: а вместе с тобой, как бы со своим мужем. Прости меня, если можешь, – добавила она. И тут я впервые за время нашего знакомства увидел струящиеся у нее по щекам слезы.

«Бог ты мой, – подумал я, – бедная, измученная ударами судьбы девушка, которая, рискуя своей головой из-за меня, дурака, совершенно бескорыстно помогла мне спасти свою дырявую шкуру, она еще думает и о том, как бы не быть мне в тягость! Короче, я обнял ее за шею и, пока моя «железная леди» рыдала у меня на поцарапанном пулей плече, без передышки шептал ей на ушко, какая она у меня замечательная, какая красивая и какая умная. Говорил я, наверное, полчаса, так ощущал я свою потребность высказать все мои к ней чувства. Но еще острее я чувствовал, как это нужно ей. Когда слова у меня закончились и я замолчал, она осторожно отстранилась от меня и, вытерев платочком глаза, смущенно улыбнулась.

– Поцелуй меня, пожалуйста, – шепотом попросила она и, несмело подняв голову, закрыла глаза.

– Нечего и говорить, что в таких просьбах таким женщинам не отказывают, – заерзал на своем месте Юрий.

– Понятно, – закивал я отяжелевшей головой, – поцелуй, как я понимаю, несколько затянулся. – А как же твоя мама, как Наташа, Олег Семенович?

– И тут, слава Богу, все обошлось, – повернулся ко мне Юрий, – деньги в нашем мире воистину творят чудеса. Олега Семеновича мне удалось пристроить в очень хороший дом отдыха под Звенигородом. Там у него свой бревенчатый домик со всеми удобствами и полным пансионом. Наташке я, анонимно конечно, через подставного человека купил двухкомнатную квартиру в Москве. Слышал, что она поступила на учебу в какую-то академию, кажется экономическую. Ну, а маму я все же там не оставил, перетянул сюда. Она теперь у меня в пригороде Копенгагена живет, в своем домике с участком. Мы с Лизой каждую субботу к ней в гости приезжаем. По-моему, она там счастлива.

Заметив, что мчащийся словно ураган «Мерседес» начал притормаживать, Юрий выглянул в окно и удовлетворенно крякнул:

– Ага, вот и «Каракей». Все, Саня, приехали. Вон и твой «ПОЛЮС» стоит.

Мы выбрались из машины, и он помог мне вынуть из багажника подарок внуку моего шефа.

– Что ж, – протянул я ему на прощание руку, – будь здоров, господин Сорокин, не скучай там, в своих Европах.

– Головченко, Александр, пока еще Головченко, – поправил меня Юрий и, словно припомнив что-то очень важное, придвинулся ко мне вплотную. – Слушай, ты не дашь ли мне свой новый адресок, глядишь и соберемся куда-нибудь при случае вместе, а?

– Нет проблем, – ответил я, залихватски мотнув вконец отяжелевшей головой, – но только в обмен на адресок того самого места, где ты обнаружил тот самый складик.

– Ха-ха, брат, да ты хват, – весело засмеявшись, хлопнул меня по плечу Юрий, – а впрочем, слушай, не жалко.

Он прижался губами к самому моему уху и дважды, чтобы я лучше запомнил, прошептал заветный адрес.

– Как, и все? Неужели так просто? – переспросил я, поневоле отстраняясь от его колких усов.

– Вот те крест, – утвердительно кивнул он, принимая мою служебную визитку с адресом и телефоном, – там оно все за серым двухэтажным домом, прямо в садике. И двадцать пять метров вглубь... не забудь, двадцать пять.

Я проводил взглядом габаритные огни увозящего его автомобиля и, почему-то тяжело вздохнув, подхватил коробку с игрушкой и зашагал к трапу теплохода, на котором уже гулко стучало дизельное сердце главного корабельного двигателя.