Строговы Марков Георгий
– Вот как! – изумлялись гости.
– Да, да, – не смущаясь, подтвердил Влас. – Всегда таким манером людей на испытку берет. А так-то он у меня служака. Награды получал.
Захмелевшие гости поверили, смеялись над горячностью контролера, да Семин и сам заколебался.
– Ах, какой оригинал! Фю-фю-фю. Остроумно! А как он, знаете, распалил меня! Просто и сейчас не могу успокоиться.
Влас поднес всем по рюмке и торопливо вышел в кухню. Он боялся, что Матвей вот-вот вернется. В кухне, где Матвей курил самокрутку, Влас набросился на брата:
– Ты что, Матюха, с ума сошел? Да ведь тебя самого за это посадить могут!
В другой раз Влас бы строже обошелся с братом, но теперь он боялся рассердить его. Знал, что если рассердит – не миновать беды. Ему хотелось сейчас, чтоб Матвей ушел от него.
– Ты думаешь, я и в самом деле ради царя пирушку устроил? – говорил Влас. – Как же! Сто целковых истратил. Царь, что ли, мне даст? Дожидайся! Мне надо, чтобы Голованов векселя отсрочил. Понял, куда я гну? Ну, иди, иди, Матюха. Мне к гостям надо.
Влас ушел. Матвей подумал: «И верно, лучше уйти, чтоб не мутило». Он оделся, заглянул в дверь комнаты, где были гости, попрощался:
– До свидания, господа!
Гости проводили его улыбками и возгласами:
– Ах, оригинал какой!
– Остроумно, правда, Жорж?
– Фю-фю-фю!
Ночью Матвей узнал у Антона, что вечером уголовные подняли бунт, разгромили кухню и поддержали протест политических.
6
Этот день был полон неожиданностей.
Днем, сдав дежурство и наскоро пообедав, Матвей отправился на базар прикупить кое-что для общего хозяйства с Антоном.
Когда он вернулся с базара, застал в тюрьме полный переполох. Среди бела дня бежал крупный аферист, красавец Яшка Пройди-свет.
Настоящего имени Яшки никто не знал. Но, судя по его манерам, он когда-то вращался в высшем обществе. Яшка хорошо говорил по-французски. Чиновники много судачили об этом, удивлялись, но в Яшкино благородное происхождение все-таки не верили.
Но однажды в тюрьму пожаловала роскошно одетая петербургская дама. Она не захотела иметь дело с мелкими чиновниками и потребовала свидания с самим начальником тюрьмы. Начальник принял ее немедленно.
Через несколько минут Яшку вызвали в комнату свиданий. Петербургская дама оказалась его матерью.
Яшка не растерялся и удивленно спросил:
– Пардон, мадам, за кого вы меня принимаете? Вы, очевидно, ошиблись.
– Илюша, родной мой, ну к чему это опять? Папа просит прощения. Вот его письмо. Забудь, мой мальчик, обиду. Вернись. Мы так одиноки, – со слезами на глазах заговорила женщина.
– Оставьте меня в покое, мадам. Я вас не знаю.
Матери стоило больших усилий не разрыдаться. Но она сдержалась и попросила присутствовавшего при свидании тюремного чиновника оставить ее одну с сыном. Разговор с глазу на глаз продолжался с полчаса. Вдруг дверь раскрылась, и дама обрадованно крикнула:
– Господа, он согласен признать меня!
Чиновник вошел в комнату свиданий. Яшка Пройди-свет холодно смотрел на мать.
– Ну, Илюша, родной, скажи этим господам, что ты мой сын. Скажи – и ты будешь на свободе!
Яшка Пройди-свет поднял голову и спокойно заявил:
– Я не могу сказать этого. Я вижу вас первый раз в жизни, мадам.
Мать упала в обморок, а Яшку увели в камеру.
Петербургская дама уехала, ничего не добившись, но загадочность, которой была окутана личность Яшки, исчезла.
Семнадцати лет от роду молодой граф, сын богатого помещика, проиграл в карты десять тысяч рублей. Денег с собой у него не оказалось, и пришлось дать подписку. Старый помещик был скуп. Деньги он уплатил, а сына в присутствии его друзей и возлюбленной назвал мошенником. Оскорбленный сын бежал из дома, связался с преступным миром и теперь кочевал из тюрьмы в тюрьму, отвечая на все мольбы родителей вернуться домой отказом.
Все знали, что Яшка Пройди-свет не раз совершал побеги из тюрем. Событие взволновало тюремное начальство не своей неожиданностью, а таинственностью. Многие видели, как Яшка вместе с арестантами своего коридора шел в баню, как он последним вошел в соседнее с раздевалкой помещение, где парикмахер из уголовных обслуживал в определенные часы то арестантов, то тюремных надзирателей. А из бани Яшка не вернулся. В раздевалке после него остался только бушлат с записной книжкой в кармане, куда он аккуратно заносил свои картежные долги, да смена грязного белья.
Даже старые радзиратели в недоумении разводили руками: всякие побеги видали они в своей жизни, а такого номера еще никто не выкидывал. Не голым же бежал арестант!
Только Матвей догадывался, как могло произойти это. Яшка Пройди-свет был переодет в надзирательскую форму, сшитую Капкой по Матвеевой мерке. Матвей ждал, когда заглянет Капка, чтобы проверить свои подозрения. Однако Капка не пришла ни в этот вечер, ни в следующий.
Исчезновение Капки никого не удивило. Матвей открыл наконец тайну, которая была известна надзирателям уголовного отделения тюрьмы: Капку уже давно повенчал тюремный поп с Яшкой Пройди-свет.
Спустя два дня после исчезновения Капки парикмахер сунул Матвею записку. Придя к себе в комнату, Матвей с живым любопытством прочел:
«Милый Строгов! Я все устроила так, что никому неприятностей не будет. Я ухожу к мужу, графу Яшке Пройди-свет. Я нашла свою судьбу (будет ли она счастлива, не знаю), желаю тебе найти свою. Прощай!
К а п и т о л и н а».
Матвей несколько раз перечитал письмо Капки и от души пожелал ей счастья.
7
В начале ноября Антон Топилкин выхлопотал себе недельный отпуск и решил поехать в Волчьи Норы – проведать отца и сестру. Накануне отпуска днем он получил в конторе расчет, а вечером пошел на станцию. Ночью он домой не вернулся. Не пришел и наутро. Матвей решил, что Антону подвернулись попутчики и он уехал.
Но в полдень к Матвею пришел молодой паренек с худеньким, узким личиком и серьезными глазами. Он был одет в телогрейку, широкие штаны, заправленные в большие сапоги.
Войдя в комнату, паренек внимательно пригляделся к Матвею и только после этого справился, точно ли он видит перед собой Строгова.
– Меня послал к вам Топилкин, – сказал паренек глуховатым голосом.
– Топилкин? Да ведь он уехал в деревню.
– Никуда он не уезжал. Он в городе. А чтобы вы поверили, что я послан им, он попросил меня назвать какого-то Андрюху Клинка.
Матвей улыбнулся: паренек говорил правду.
– Товарищ Емельян – так у нас зовут вашего друга, – продолжал паренек, – перешел на нелегальное положение. Вам он советует уехать в деревню. Говорит, что вместе с солдатами, которые вернулись с войны, вы можете заняться работой с крестьянами.
Паренек все больше нравился Матвею. Видно, он не первый раз выполняет задания подпольной организации. Он говорил кратко, серьезно, и светлые, вдумчивые глаза его глядели мягко и ласково. Было в нем что-то от Беляева – такая же задушевность и суровая сосредоточенность.
– Значит, он, Емельян-то, не придет больше сюда? – спросил Матвей, впервые называя Антона его новым именем.
– Да, он уже не вернется сюда. Но будет держать с вами связь. А со мной он просил вас передать его вещи.
Матвей достал ящик Антона, вынул из него белье, положил в мешок. Потом аккуратно свернул его и подал пареньку.
– Ну, скажи ему, Емельяну-то, дружок, – начал Матвей и поправился: – Скажи ему, товарищ, что я привет шлю и желаю ему удачи в жизни.
– Передам, – ответил паренек и направился к двери.
Матвей улыбнулся ласковой, доброй улыбкой и спросил:
– А сколько тебе, дружок, лет?
– Весной семнадцать стукнуло.
– С большевиками давно?
– Уже с год как… А в депо пятый год работаю.
Паренек ушел, а Матвей, прикрыв за ним дверь, сел к столу и задумался.
Действительно, не пора ли податься в деревню? Вспомнились последние разговоры у Соколовского. Большевики горячо говорили о Третьем съезде партии в Лондоне, о Ленине, о постановке им вопроса о союзе рабочего класса с трудовым крестьянством. Матвей понял, что в то время как рабочие уже бьются с царизмом не на жизнь, а на смерть, крестьяне все еще раскачиваются слабо. Соколовский особенно подчеркивал, что работа среди крестьян становится главной задачей момента.
И мысли как-то само собой перенеслись в Волчьи Норы (как-то там Мартын справляется?), а потом на пасеку и к деду Фишке. Неугомонный старик теперь, наверное, уж закатился куда-нибудь в тайгу, на край бела света.
Матвею стало завидно. Когда-то и он вот в такие же погожие сентябрьские дни кружил по тайге, с наслаждением вдыхал чистый, пахнущий смолой воздух. Любил он выйти куда-нибудь на вершину холма, поросшего ветвистыми кедрами, сесть на колоду, закусывать сухарями и прислушиваться чутким охотничьим ухом к жизни тайги. Так иногда просиживал он, забывая о времени, до самых сумерек. Скрытая жизнь тайги захватывала его; и в ее однообразном, почти никогда не умолкаемом шуме он умел различать множество звуков.
Вот послышался где-то вверху, над головой, легкий шорох в тонкий писк. Это запасливый бурундук отправился на кедр за шишкой. Острыми зубами он перегрызет ее стебелек, сбросит на землю, спустится сам, ошелушит, вытащит орешки и запрячет их где-нибудь в земле, под валежником.
Вот застучал дятел. Древесный червяк хоть и запрятался глубоко, но крепок у дятла клюв. Не сегодня, так завтра дятел достанет червяка и полакомится им.
Потом стихнет все. Кажется, нет тут вокруг ни одного живого существа. Но вдруг пронзительно взвизгнет иволга. Заснувший в сумрачной чаще филин спросонья вообразит, что наступил вечер, заухает и, поняв ошибку, затихнет.
…Матвей больше не колебался. Достав лист чистой бумаги, он взял перо и стал писать рапорт об увольнении.
И пришло время. Где-то в Маньчжурии уже выдыхалась война. Где-то в Америке уже подписывался бесславный для царя мирный договор с Японией.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Хорошая была осень в этом году – тихая, теплая, солнечная.
Как только Строговы управились с пахотой, дед Фишка Стал собираться на Юксу. Лопаты, которые он видел в прошлом году во дворе у Зимовского, не давали ему покоя.
За ужином дед Фишка как-то случайно проговорился о своих намерениях. Захар подшутил над охотником:
– Ты Артемку взял бы с собой. Он, может, фартовее тебя. Сколько лет клад ищешь – и все зря.
Захар смеялся, потряхивая кудрявой головой, а дед Фишка, недовольный его шуткой, насупился.
Кареглазый Артемка давно мечтал о Юксе. Столько он об этой тайге слышал, что она представлялась ему полной чудес.
– Дедка, возьми меня с собой! – пристал он к деду Фишке.
– Просись, просись, Артем, – подзадорил внука Захар. – Авось клад найдешь!
– Дедка, возьми… – клянчил Артемка. – Возьмешь?
Он так горячо просился, что дед Фишка решил взять его с собой.
– Пойдем, сынок. Только вот мать спроси.
– Мам, пойду? – обратился Артемка к матери.
Анна молчала. Не хотелось ей, чтобы сын увлекался тайгой и охотой. Совершится это – значит, все пропало. Никогда она не увидит широкие пашни, шумящую мельницу, новый крестовый дом под железной крышей.
– Далеко, сынок, до Юксы. Устанешь, – сказала она, когда Артемка, заглядывая ей в глаза, стал настойчиво упрашивать ее.
– Да отпусти уж ты его, Нюра. Пусть сходит. Ноги набьет – в другой раз не запросится, – посоветовала Агафья.
Анна махнула рукой.
– Пусть идет.
– И я пойду, – вдруг решительно заявил Максимка.
Все захохотали.
– Ты еще мал, сынок. Тебе подрасти маленько надо. Мы лучше с тобой завтра в Волчьи Норы поедем. Конфет, пряников купим, – заговорил Захар, усаживая к себе на колени внука.
Дед Фишка не особенно был доволен тем, что с ним увязался Артемка. Но старик любил мальчика и считал своим долгом приучить его к тайге и охоте. Когда-то и Матвея он вот так же водил за собой. Не для себя одного он торил тропы на Юксу.
Вместо двух дней до Юксы шли три. Дед Фишка не забывал, что идет не один, и присаживался отдыхать чуть ли не каждую версту. Дорогой без умолку старик рассказывал Артемке о своих и Матвеевых приключениях. Почти каждая верста была чем-нибудь отмечена.
Когда умолкал дед Фишка, разговор поддерживал сам Артемка.
– Дедка, а это какая малюсенькая серенькая птичка? – спрашивал он.
– Это, сынок, дрозд-пересмешник. За медведем любит гоняться. Мы с твоим отцом, бывало, сидим на лабазе, ждем медведя и вот как услышим, что дрозд-пересмешник трещит, так и знаем: идет мишка.
Пока дошли до стана, расположенного на крутом берегу быстроводной Юксы, знания Артемки приумножились во много раз.
На стану передневали. Деду Фишке хотелось тотчас же броситься в тайгу, посмотреть, не появился ли в ней Зимовской, но оставить Артемку одного он не решался.
Прежде всего старик решил побывать на Веселом яру.
От стана до Веселого яра было верст десять. Дед Фишка решил ехать туда по реке в обласке.
Артемка из обласка смотрел на высокие лесистые берега Юксы затаив дыхание. Все ему казалось огромным, страшным.
В омутах дед Фишка причаливал к тальниковым кустам, отдыхал.
– Вот тут, сынок, мы шишковали в прошлом году, – показывал дед Фишка на гряду рослого, густого кедровника. – А вот здесь есть озерко, так там столько ершей, что Матюша подштанниками их ловил.
Артемка смеялся, карие глаза его искрились.
Скоро показался Веселый яр. Берег, поросший хвойным лесом, то высился острыми гребнями, то стлался по широким логам. Издали это походило на сказочное зеленое море, по которому гуляют волны.
– Дедка, видишь дым? – спросил вдруг Артемка.
Старик взглянул поверх леса, и весло дрогнуло в его руках. Над макушками кедров курчавился синеватый дымок.
Артемка выскочил на берег первым, поддержал обласок за нос.
– Ты, сынок, подожди меня здесь. Я схожу посмотрю, кто тут заявился, – сказал дед Фишка, выходя из обласка.
Не слушая протестов Артемки, не желавшего оставаться, старик бегом бросился к яру. Он бежал по чаще, оставляя на сучках клочья своей одежды. Миновав гребень холма, он со всего маху чуть не налетел на людей.
Их было пятеро. Трое из них лопатами копали землю, а остальные выкалывали из кедрового сушняка широкие плахи. Невдалеке от них, на костре, густо дымился трут, разгонявший комаров. Люди были заняты работой и не заметили приближения деда Фишки. Но он и не стал прятаться.
– Ты что ж, Степан Иваныч, в чужую тайгу забрался? – взволнованно заговорил старик. – Мы с Матюшей пятнадцать лет тут охотимся. Посмотри вокруг: чьи ловушки? Наши. Кто берегом тропу торил? Мы. Дорогу на Юксу кто прокладывал? Опять же мы. Понравится тебе, если я, нычит, прискачу на твои поля и зачну без спросу пахать? А?
Зимовской даже не удивился появлению деда Фишки. Он спокойно слушал старика, и по сухощавому лицу его скользнула ехидная улыбка.
– Мы тебе, Финоген Данилыч, не помешаем. Охоться себе на здоровье, – пряча вороватые глаза, сказал Зимовской и, отвернувшись от старика, взялся за лопату.
Дед Фишка готов был разорвать на клочки этого хилого мужичонку. В голове мелькнуло:
«Вот когда варнак показал свои когти! Ну погоди, еще неизвестно, чей верх будет! Скорей бы Матвей возвращался! И что он, прилип там, в городе? Уж и мужики с войны едут, а его все нет».
– Смотри, Степан Иваныч, воля твоя, а только не по праву на Веселый яр забрался. Наш он! – проговорил дед Фишка и, видя, что Зимовской не намерен отвечать ему, пошел обратно.
Артемка не узнал старика. Дед Фишка шел, качаясь, как пьяный.
– Дедка, кто там? – с тревогой спросил мальчик.
– Эх, сынок, не поймешь ты, – махнул рукой дед Фишка и, бессильно опустившись на землю, уткнулся головой в глинистый яр.
Артемка стоял около него испуганный, бледный.
– Дедка, тебя побили? – бросил он.
– В сто раз хуже, сынок! Тайгу Зимовской Отнял… Ну, поехали, Артем, – через минуту сказал дед Фишка и тяжело, как больной, поднялся.
Обо всем, что произошло, Артемка толком узнал уже дорогой к стану. И впервые в жизни почувствовал он прилив ненависти. Нет, он поможет деду Фишке отстоять тайгу. Только бы подрасти скорее!
2
Как только выпал первый снег, Захар Строгов собрался в город продавать воск. Агафья наказывала:
– Смотри, старик, не загуляй где-нибудь… Да с людьми построже будь. Говорят, на тракту пошаливают.
– Ладно, ладно… не учи. У меня все разбойники задарены.
– Я знаю, у тебя каждый встречный друг да сват.
Захар уехал.
В городе он продал воск и на базаре встретил Зимовского. Захар остановил его, радуясь тому, что нашелся земляк, позвал в трактир.
За столом они выпили, разговорились.
– Как торговлишка-то твоя, Степан Иваныч?
– Идет мало-мало, слава богу. Выручки большой нету, но и убытку не несу… жить можно… За товарами приезжал…
Выпили полбутылки. Захару показалось мало. Он крикнул полового, велел принести еще.
– А ты как живешь, Захар Максимыч? – начал расспрашивать Зимовской.
– Да ничего живу. Гневить бога не за что. Вот воск привозил, продал. Продал хорошо, добрые люди не обидели, заплатили без обману… Ну, Иваныч, за твое здоровье!
– А сыновья, Захар Максимыч, как поживают?
– Сыновья прилипли к городу, не оторвешь. Влас в лавке орудует, настоящим купцом замышляет быть. И знаю – будет! Мужик хваткий. Он только снаружи тихоня, а в душе черт… Ей-богу, черт!
Хмель одолевал Захара, он забыл, о чем говорил, и замолчал. Зимовской напомнил ему:
– Матвей Захарыч как здравствует?
– Этот в тюрьме при должности. Ну, брат, Матвей, – разговорился Захар, – совсем тому не чета. Влас черт, а этот ангел. Простяга парень, в меня, в меня… Я ведь, знаешь, какой?
– Значит, Матвей-то Захарыч не собирается вернуться на пасеку? – спросил Зимовской.
– Да ты что меня пытаешь? – осердился Захар. – Пей, пей, коли подают!
Зимовской смутился, вороватые глаза его беспокойно забегали.
– Нет, я ничего… Я так… Я к тому, что, мол, неладно сыновья делают. Старики одни дома остались.
– Ладно, ладно, Степаха. На сынов не в обиде я. Сам еще работать могу. А придет недобрый час, без куска хлеба не оставят.
Они не спеша допили бутылку. Захар вдруг заспешил.
– Надо старухе платок купить, а то ругаться будет. Эй, человек!
К столу подошел широкоплечий молодой парень.
– Сколько тебе за водку и эту дохлятину? – Захар отодвинул от себя тарелку с недоеденной бараниной.
Парень подсчитал. Захар вынул из-за пазухи тряпичный кошелек, не спеша развязал его. В кошельке лежали катеринка, вырученная от продажи воска, и несколько мелких бумажек. Захар положил деньги на стол, принялся отсчитывать парню мелочь.
Зимовской смотрел вначале безразлично, сонно, потом поднял голову, осмотрел деньги и, как будто чего-то испугавшись, закрыл глаза.
– Ну, айда, Степан Иваныч. Больше не подадут.
Захар встал, надел шапку, застегнул верхние пуговицы своего бешмета. Маленький, сухонький Зимовской поплелся за Захаром неровными, мелкими шажками. Он заметно покачивался.
Когда вышли на базарную площадь, Зимовской спросил:
– Ты когда, Захар Максимыч, выезжать собираешься?
– Завтра утречком.
– Ого, двенадцать уже, – взглянув на уличные часы, заторопился Зимовской. – Я побегу, Захар Максимыч, передай поклон Агафье Даниловне, деду Фишке. Сегодня думаю уехать. Дел дома много. Сегодня уеду. Поди до Лександровой за ночь доберусь… – Пожимая руку Захару, он еще несколько раз повторил, что выедет этим же вечером.
На другой день утром Захар заехал к Матвею, попрощался с ним и отправился домой.
Тракт пустовал. Крестьяне, ехавшие в город, по обыкновению старались попасть к базару и проезжали здесь рано утром. Дальние из города тоже проехали.
Кругом стояла тишь. Захар привалился на мешок с овсом, задремал и очнулся, когда сани покатились под гору.
В семи верстах от города находился глубокий, заросший густым осинником лог. Осенью здесь вязли лошади и телеги, а зимой незамерзающие родники сочились водой, покрывали землю наледью, – лошади падали, возы в раскатах перевертывались, мужики проклинали белый свет.
Но Захара лог этот не страшил. Он ехал налегке, в пустой кошевке.
В самом низу, у подъема, Захар увидел Зимовского и его жену Василису. Они суетились возле своих саней, нагруженных ящиками, бочонками с селедкой, тюками с мануфактурой. Все это лежало в беспорядке.
Захар подъехал к ним; остановив лошадь, крикнул:
– Здорово бывали! А я думал, ты, Степан Иваныч, вчера уехал.
Зимовской не взглянул на Захара.
– Вчера не управился. А сегодня поторопился, да и сам не рад. Весь воз расползается. Ты, Захар Максимыч, помоги мне увязать, а то с бабой ничего не выходит.
– Давай, давай помогу, – охотно согласился Захар и выпрыгнул из кошевки. – Эка накрутил возище какой!
– Надо свернуть… не у места остановились, – сказал Зимовской. Он взял лошадь за узду, повел ее в кусты, по непроторенному объезду.
– Зря ты, Степан Иваныч. Мы и тут никому не помешаем. Видишь, на тракту никого нету…
Зимовской, не слушая Захара, поставил воз за кусты и принялся затягивать его веревками. Захар стал помогать ему.
Василиса стояла от них в трех-четырех шагах, молча наблюдала.
Захар горячился, работал с усердием.
Зимовской все время вертелся рядом, больше суетился, чем дело делал. Вдруг он схватил воткнутый в головки саней топор и замахнулся. Захар отступил, вытянул руки вперед.
– Ты что, Степаха, – прошептал он, – ай плохо вчера угостил тебя?
Голубые глаза Захара смотрели на Зимовского без страха, с презрением. Зимовской растерялся. Он стоял с закинутым вверх топором, рука его постепенно опускалась.
Василиса заметила это. Она раскинула руки и пошла на Захара, как растравленная медведица.
Захар стоял к ней спиной.
Она схватила его в охапку, сжала изо всех сил. Зимовской взмахнул топором. Захар, как мешок, медленно и тяжело повалился на землю. Василиса накинула ему на шею снятый с него же шелковый крученый поясок, затянула его покрепче, после этого поясок сняла и спрятала за пазуху.
Потом они раздели Захара и запрятали в густом осиннике.
Кошелек с деньгами Василиса положила в карман широкой юбки, одежду сложили в мешок и сунули в сани, под тюки с товаром.
Когда все было готово, Зимовской вышел на тракт, посмотрел, не едет ли кто. Он вернулся быстро, нервная лихорадка трясла его, зубы выколачивали дробь. Василиса спросила:
– Ну как?
– Ннни-кого-го нннету, – еле выговорил Зимовской.
Василиса испуганно взглянула на него, обняла за плечи.
– Ничего, ничего, Степа. Давай трогай с богом.
Зимовской перекрестился, подошел к своей лошади, повел ее на тракт. Василиса села в кошевку Захара, дернула за вожжи. Пегая лошадь Строговых, выгнув шею, покосилась на нового седока, недовольно замахала головой.
По тракту ехали, озираясь. Решили, что если кто-нибудь покажется впереди или будет нагонять, Василиса свернет с дороги в сторону, за кусты, и там переждет.
В трех верстах от лога Зимовской переменился местами с Василисой. Она должна была проехать трактом до полустанка и там ждать, а он свернул в татарскую деревню. Там жили скупщики лошадей.
Василиса напутствовала мужа:
– Смотри не продешеви. Татарва – хитрущий народ. Обмануть, не ровен час, могут…
Зимовской ничего не сказал. Он хлестнул вожжой лошадь и поехал, готовый сбыть за бесценок лошадь Захара со всей упряжью.
3
Недели три со дня на день ждали на пасеке возвращения Захара. Вначале решили, что старик просто-напросто загулял. Случалось такое с ним нередко. Потом затревожились. Агафья не спала ночами, предполагая самое худшее.
И вдруг вместо Захара на пасеку заявился Матвей.
Читать бесплатно другие книги:
