Соль земли Марков Георгий
И, наконец, факт четвёртый. Комиссия ознакомилась в военкомате с личным делом лейтенанта запаса Краюхина. Обращает на себя внимание характеристика заместителя начальника корпусного госпиталя капитана Бенедиктина. Вот что в ней говорится: «Находясь на излечении в корпусном госпитале в связи с лёгким пулевым ранением в левую ногу, лейтенант Краюхин допускал факты недисциплинированности, выразившиеся в том, что обсуждал поступки и действия старших начальников, в частности меня как замполита».
Всё это, вместе взятое, даёт нам достаточно полное и всестороннее представление о Краюхине…
– Обстоятельно поработала комиссия! – заметил один из членов райкома.
– У комиссии сложилось единодушное мнение: Краюхин для партии человек потерянный, и его поступки несовместимы с пребыванием в наших рядах.
Пуговкин опустился на стул, слегка отдуваясь и вытирая платком лоб.
Воцарилось молчание. Все участники заседания украдкой посматривали на Алексея, сидевшего у двери. Максим наблюдал за ним с первой минуты его появления в кабинете.
Речь Пуговкина Алексей слушал, низко опустив голову. Максим не видел его лица, но по тому, как Краюхин теребил мочку уха, понял, что тот сильно волнуется.
Когда Пуговкин несколько громче обычного сказал: «Краюхин для партии человек потерянный», Максим увидел лицо Краюхина. Услышав эти слова, Алексей выпрямился и взглянул на Пуговкина с презрительной усмешкой. Это не понравилось Максиму, и он подумал об Алексее: «Выскочка и зазнайка».
– Какие вопросы есть к комиссии? А ты, товарищ Краюхин, желаешь что-нибудь сказать? – проговорил Артём.
Алексей быстро поднялся, по старой военной привычке одёрнул гимнастёрку.
– Всё, что я мог сказать здесь, я изложил в объяснении, которое было заслушано на прошлом заседании бюро райкома. Добавить к этому мне совершенно нечего. Комиссия отнеслась к своему делу по-казённому, я назвал её подход к расследованию деляческим, что подтверждаю и здесь, на бюро райкома.
Алексей проговорил это негромко, но просто и убеждённо, и в голове Максима шевельнулась новая мысль: «Смело берёт!»
Выступление Алексея вызвало в кабинете говорок.
– Ты что же, Краюхин, думаешь, что твоя позиция более правильная, чем позиция партии? – не скрывая ехидства в голосе, сказал полный человек, сидевший первым от Артёма.
Алексей, успевший уже сесть, снова поднялся.
– А почему вы, товарищ Череванов, ставите знак равенства между позицией партии и позицией вашей комиссии? – в упор глядя на полного человека, спросил Алексей.
В кабинете опять послышался говорок, на этот раз более шумный. Артём настойчиво постучал карандашом по чернильному прибору, призывая участников заседания к порядку.
– У меня есть вопрос к товарищу Терновых, – послышался голос одного из членов райкома. – Семён Иванович, скажите как заведующий районным отделом народного образования, справлялся Краюхин со своей основной работой в школе и верно ли, что его выгнали из научно-исследовательского института в Высокоярске?
Из-за длинного стола поднялся седоватый пожилой человек с широким морщинистым лицом и быстрыми маленькими глазами.
– Насчёт института затрудняюсь точно сказать. По данным товарища Краюхина, он сам ушёл из состава научных сотрудников профессора Великанова…
– Легенда, в которую никто не поверит! – воскликнул всё тот же полный человек.
– Хотя, конечно, это наводит на некоторые сомнения, как уже заметил здесь Павел Павлович, – осторожно продолжал Терновых, – ибо трудно поверить, чтоб человек добровольно променял работу в научно-исследовательском институте в городе, у известного профессора, на деревню, на должность рядового учителя…
Терновых вытянул худую шею и посмотрел на Краюхина таким взглядом, который говорил: «Ты уж извини меня, Алексей Корнеич, что говорю против тебя, что ж, ничего не поделаешь, нажимают. Будь ты на моём месте, ты бы тоже так поступил».
Многие заметили его смущение, и в кабинете то там, то тут послышался смешок.
– Ну, а как в школе он работал? Был от него толк? – не унимался полный человек, которого заведующий районо назвал Павлом Павловичем.
– Товарищ Краюхин вёл в средней школе географию. Акты обследования инспектуры районо и облоно…
– Ты, Семён Иванович, на акты не ссылайся, а скажи своё собственное заключение, – перебил его Павел Павлович.
– Да, да, я к этому и клоню. Товарищ Краюхин неплохо преподавал, хотя, конечно, были у него некоторые недостатки, – поспешил высказать своё заключение Терновых.
– Ты на его уроках бывал, Семён Иванович? – спросил Артём.
– Забегал, Артём Матвеич, забегал. Согласно отчётам, представленным в районо директором школы, успеваемость по географии стоит на одном из первых мест.
– На первом месте, Семён Иванович, – краснея и возбуждённо поблёскивая глазами, сказал Алексей.
– Да я и говорю, что на первом месте, – растерянно переводя взгляд с Краюхина на Павла Павловича, подтвердил Терновых.
– Товарищ Краюхин добился полной и высокой успеваемости по своему предмету. Кроме того, он начал с учащимися закладку школьного мичуринского сада. Я совершенно не понимаю поведения здесь Семёна Ивановича, – возмущённо проговорил секретарь райкома комсомола Татаренко.
– Заврайоно, наверное, почаще тебя бывает в школе, товарищ Татаренко, – сказал Павел Павлович и выпятил нижнюю губу.
– А вам, Павел Павлович, следует покритичнее относиться к работе отделов исполкома! – привстав со стула, воскликнул Татаренко.
– Уж как-нибудь обойдусь без ваших советов, – сердито пробурчал Череванов.
– Товарищ Череванов и товарищ Татаренко, призываю вас к порядку! – стуча карандашом по чернильному прибору, сердито сказал Артём. – Вопросы к комиссии ещё есть? Если нет, прошу выступать.
Едва лишь Артём закончил, как послышался голос всё того же полного человека, Павла Павловича Череванова, работавшего в Притаёжном уже несколько лет председателем райисполкома.
– Я поддерживаю выводы комиссии. Краюхину нет места в рядах партии, – горячо заговорил Череванов, недружелюбно глядя на Алексея. – Я считаю, что надо поручить районному прокурору возбудить против Краюхина уголовное преследование по двум статьям: во-первых, за прогул в школе; во-вторых, за материальный ущерб, нанесённый народному достоянию, – гибель лошади. У нас в районе и без того отчаянное положение с конским поголовьем. Область всыпает нам в каждом решении. А тут такая бесхозяйственность!
Товарищ Краюхин как человек с высшим образованием мог бы оказать руководству района большую помощь. Товарищ Краюхин не тем занялся. Послушать его – можно подумать, что у нас завтра новый Донбасс или Кузбасс откроется. Это же прожектёрство, товарищи! Я не против того, чтобы мы мечтали, но нельзя отрываться от действительности. Такой отрыв от реальности погубит район в целом, как уже погубил самого Краюхина. Я за то, чтобы исключить Краюхина из рядов партии.
– Кто ещё хочет выступить? – спросил Артём, поглядывая на Максима и желая, по-видимому, уловить, как тот относится к делу Краюхина. Но брат сидел с таким спокойным и бесстрастным видом, что Артёму показалось: Максим занят какими-то совершенно другими мыслями.
Слово взял второй секретарь райкома, за ним высказался районный прокурор, после прокурора о Краюхине говорил редактор газеты. Только секретарь райкома комсомола Татаренко не поддержал выводов комиссии.
– Как член бюро райкома, – сказал он, – я буду голосовать против исключения Краюхина из партии. Я предлагаю принять такое решение: за гибель лошади и пропуск занятий в школе объявить Краюхину строгий выговор. Предложить ему внести деньги. Все соображения Краюхина о наличии полезных ископаемых в районе передать в райплан, где подвергнут их изучению. Поручить начальнику раймилиции товарищу Пуговкину тщательно изучить историю с выстрелом в Краюхина.
– Либерал ты, Татаренко! Широкая у тебя натура за счёт государства! – воскликнул Череванов.
– Прошу, Павел Павлыч, не навязывать своего мнения другим.
– Я называю вещи своими именами, Артём Матвеич, – запальчиво сказал Череванов, косо поглядывая на разрумянившегося вихрастого Татаренко.
Артём встал со своего кресла, и все притихли.
– Дело Краюхина – сложное дело, – начал он, – и не случайно бюро райкома обсуждает его второй раз. Со стороны это дело выглядит так: Краюхин борется за расцвет нашего района, за его большое будущее, а мы, райком, как бы стоим на его пути. В своём объяснении Краюхин прямо обвиняет нас в нежелании по-новому взглянуть на возможности развития нашего района. Прав ли Краюхин? Нет, далеко не прав.
Я вполне допускаю, что на территории нашего района есть ценнейшие ископаемые. Но пока у нас нет никаких оснований выдвигать задачу их практического освоения. Мы к этому не готовы, товарищи, у нас нет ни средств, ни оборудования. Придёт время – и наш район в плановом порядке, исходя из общей государственной целесообразности, будет подвергнут тщательному изучению. У нас в стране в основе всей её жизни лежит государственный план. Это понятно каждому школьнику.
Партия учит нас из всей цепи задач выдвигать главную, браться за неё и вытягивать всю цепь. Такой задачей для нашего района в настоящее время является расширение посевных площадей конопли и льна и обеспечение высоких урожаев этих культур. На этом пути мы уже добились первых успехов. Группа наших колхозников удостоена недавно высоких правительственных наград.
Если мы сумеем в ближайшее время серьёзно расширить площади под техническими культурами и создать основательную сырьевую базу, область обещает нам развернуть строительство льноткацкого комбината. Это задача реальная, и мы должны мобилизовать все усилия на её выполнение.
Краюхин отрывается от реальных условий нашей жизни. Он забегает вперёд. А забегать вперёд и идти впереди – это не одно и то же. К чему это привело его, вы сами видите. Краюхин оторвался от масс, ринулся в борьбу одиночкой и натворил кучу преступлений: прогулял несколько дней в горячее время, погубил лошадь, а потом противопоставил себя районному руководству, впал в зазнайство и оказался неспособным критически оценивать свои поступки. Как ни трудно и ни тяжело нам исключить его из рядов партии, но он этого заслужил… Кто ещё желает выступить?
Никто не отозвался. По установившемуся порядку, слово первого секретаря райкома было заключающим.
– Ты будешь, товарищ Краюхин, говорить? – спросил Артём, взглянув на Алексея, сидевшего с опущенной головой.
Алексей встал, расправил плечи и долго молчал. Череванов нетерпеливо заёрзал на стуле, но Артём сурово взглянул на него, и он притих.
– Я знаю, что своими словами не изменю вашего решения, но тем не менее я выскажусь.
Артём Матвеевич говорил здесь о государственном плане. И говорил неправильно. Нам всем хорошо известно, что реальность нашего плана – это наши люди и наши возможности. Именно поэтому наши планы всегда перекрываются. План – это не догма, он не сковывает, а, наоборот, развязывает инициативу масс на местах.
Самое лёгкое дело – это уповать на государственный план и ждать, когда придут люди со стороны и сделают за нас дело. Я не оспариваю, что нужно всеми силами развивать технические культуры, но разве это единственная возможность роста нашего хозяйства? Я озабочен будущим Улуюлья, а будущее этого края в его природных богатствах. Общеизвестно, что все наиболее значительные месторождения полезных ископаемых первоначально были открыты простыми людьми, народом, а потом уже приходили специалисты. Первые разведчики природных богатств – местные жители. А раз это так, надо использовать их знания, мобилизовать их усилия!
– Ты смотри, куда он загибает!.. По его выходит, что районное руководство против этого! – воскликнул Череванов.
– Объективно получается, что вы против этого, товарищ Череванов. В своём выступлении вы исходили из того, что я, Краюхин, занимался делом, чуждым райкому, а не дорогим и нужным районной парторганизации и всей партии.
Алексей напрягал все силы, чтобы говорить спокойно, не потерять нити своей мысли.
– Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя за прогулы и гибель коня по головке гладили?! – вскакивая, закричал Череванов.
– Нет, товарищ Череванов, я хочу, чтобы райком подошёл к моим поступкам правильно и расценивал их с принципиальной позиции: Краюхин делает полезное дело. В этом случае все факты, которые вы приводили здесь против меня, приобретут другую окраску.
– Ты смотри, какой он дипломат! – развёл руками Череванов.
– Но позволь, Краюхин, спросить тебя: из чего складываются принципы? Принципы – это прежде всего поступки и дела, – сказал Артём. – А у тебя так: слова хороши, приемлемы, а дела антипартийные и антигосударственные. Извини, Краюхин, что перебил тебя.
– Это потому, Артём Матвеич, – заговорил Краюхин, – что вы, как и ваша комиссия, не хотите понять истинных причин моей поездки на Таёжную и не верите мне, когда я говорю, что из института профессора Великанова я ушёл по соображениям принципиального характера. Вы читали моё объяснение. Там я пишу об этом подробно…
– Разрешите задать вопрос товарищу Краюхину? – послышался голос Максима.
– Да, да, пожалуйста, – закивал головой Артём.
– Объясните, товарищ Краюхин, вкратце, почему вы ушли из института, в чём суть ваших разногласий с профессором Великановым?
– Хорошо, я объясню в нескольких словах, – сказал Краюхин. Помолчав минуту, он продолжал: – Профессор Великанов утверждает, что палеозой в Улуюлье погружён на недосягаемую глубину. Я считаю, что он может быть очень близким к поверхности. Это во-первых. Во-вторых, профессор Великанов утверждает, что по всему Улуюлью третичные отложения однообразны и пусты в смысле наличия в них металлических полезных ископаемых. Конечно, бурый уголь не отрицает и Великанов. Я считаю, что в третичных Улуюлья возможны скопления металлических рудообразований в промышленных количествах.
– Ты что же, Краюхин, считаешь себя умнее известного профессора? – съязвил Череванов.
Алексей не успел ему ответить, так как Максим задал ещё один вопрос:
– Скажите, пожалуйста, каково ваше семейное положение?
– Я холост. На моём иждивении находится мать.
– Ты что же, Краюхин, до таких лет холостым ходишь? – с усмешкой вставил Череванов.
– Невесты подходящей не встретил, – вполне серьёзно ответил Алексей.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Максим.
В кабинете секретаря райкома было не жарко, но Алексей от напряжения обливался потом. По его крутому лбу катились крупные капли, они сползали на брови и застилали глаза. Алексей то и дело вытирал красное, лоснящееся лицо платком, но платок был уже таким мокрым, что его можно было выжимать.
«Спокойно! Спокойно!» – твердил Алексею внутренний голос, и, подчиняясь ему, он осаживал сам себя, как осаживает седок разгорячившегося коня.
– Ты кончил, Краюхин? Нет? Продолжай.
– Вот Артём Матвеич сказал здесь: «Краюхин забегает вперёд, он оторвался от масс». А я думаю так: райком плохо знает настроения людей. Десятилетиями люди Улуюлья вынашивают мечту об использовании природных богатств края в интересах всего народа. Не законно ли поставить вопрос: а не отстаёт ли райком от стремлений народа?
– Ты смотри, как он с нами разговаривает! Так и в обкоме с нами не говорят! Можно подумать, что это он нас поставил к руководству, – возмутился Череванов.
– Я говорю прямо и откровенно потому, что считаю себя коммунистом, невзирая на то, что вы этого не признаёте, – сдавленным голосом сказал Алексей, чувствуя, что и спокойствие и силы покидают его. Ему хотелось на что-нибудь опереться. Он выставил стул, на котором сидел, одной рукой взялся за его спинку, другую руку сунул в карман, скрывая, что она дрожит.
– Продолжай, Краюхин. Устав партии оставляет за тобой право говорить всё, что ты думаешь, – сказал Артём, поглядывая на Череванова и глазами прося того вести себя сдержаннее.
– Мной собраны сотни свидетельств живого интереса людей к природным богатствам нашего края, – совсем уже тихим, срывающимся голосом продолжал Алексей. – Наш район имеет десять промыслово-охотничьих колхозов, сотни людей у нас чуть не круглый год живут в тайге, на реках и озёрах. Вы послушайте их, узнайте, о чём они думают, и тогда вам станет ясно, забегает Краюхин вперёд или нет.
– Да ты что, Краюхин, в самом деле думаешь, будто руководство района не знает, что ему делать? – снова взорвался Череванов, вскакивая и ожесточённо ероша волосы.
У Алексея в глазах поплыли круги. Лицо стало белым, как стена, губы посинели. Потеряв власть над собой, он закричал на весь райком:
– Вы не председатель райисполкома, вы хвостист! Вы думаете, если область отнесла район к льняной зоне, то можно руки сложить! Народ вам не позволит сидеть у моря и ждать…
– За такие оскорбления судить надо! – перекрывая общий гул, крикнул Пуговкин.
– Дальше ехать некуда. Я думал, он признает ошибки, осудит их как настоящий коммунист… А он, смотрите, куда хватанул!.. Нет, Краюхин, нам с тобой не по пути, – заговорил Артём напряжённым голосом, боясь сорваться на крик.
Алексей попытался передвинуть стул на прежнее место, но руки его так ослабели, что стул не сдвинулся. Кто-то из сидевших в этом же ряду легко подхватил стул и переставил его к стене. Алексей сел, испытывая страшную жажду и сухость во рту.
За исключение из партии Краюхина проголосовали четыре члена бюро райкома, против – один.
2
Когда все разошлись и в кабинете остались Артём с Максимом вдвоём, Артём снял телефонную трубку, позвонил жене:
– Дуня, Максим приехал! Готовь ужин. Мы через пять минут будем дома.
Повесив трубку, Артём повернулся к брату и, осматривая его с ног до головы влюблённым, ласковым взором, сказал:
– Да ты неплохо выглядишь! Пополнел, раздался… А я вот сохну с каждым годом.
– Да чуть-чуть прибавить в весе тебе не мешало бы, – проговорил Максим, тоже разглядывая брата.
– Это всё наша беспокойная жизнь районщиков меня сушит. Так вот каждую ночь. Раньше двух-трёх часов не ложусь. А тут ещё вот такие люди, вроде Краюхина, кровь портят. – Артём торопливо прикурил от прыгающего пламени спички.
– Что и говорить! Работать сейчас в районах не просто, – вздохнул Максим, и брату почудилось искреннее сочувствие к его нелёгкой доле.
Артём пригладил густые волосы и доверительным тоном сказал:
– Это бы всё ничего, если б кадры у нас в районах были. Людей нету! Область требует, а помощью не балует…
Артём настроился, по-видимому, говорить на эту тему долго и обстоятельно, но Максим перебил его:
– Послушай, Артём, ты знаешь лесообъездчика Чернышёва?
– Ну, ещё бы не знать! Этот тоже вроде Краюхина… мечтатель, прожектёр, – усмехнулся Артём. – Прислал мне какие-то расчёты, доказывает азбучные истины…
– Сейчас век мечтателей. Ничего не попишешь, – сказал Максим, и Артём не понял, сказал он это в шутку или всерьёз.
– Да пусть мечтают! Беда только в том, что эти мечтатели по-настоящему работать не хотят, увлекаются своими прожектами, требуют от районного руководства решения таких вопросов, которые не всегда под силу даже области. Вот Краюхин. Ведь он тут такого наговорил, что Совет Министров и ЦК не сразу разберутся.
– Ну, уж это ты преувеличиваешь, – усмехнулся Максим.
Артём почувствовал за этой усмешкой другое: брат не разделял его отношения к учителю. По-иному он, видимо, относился и к предложениям лесообъездчика Чернышёва.
– Ты что же, думаешь, Краюхин прав? – насупившись, спросил Артём.
– Мне пока трудно судить. Я ведь многого не знаю… А всё-таки не поторопились ли вы с исключением?
Артём склонил голову, опустил глаза и тоном упрёка сказал:
– А что же ты молчал? Как-никак ты всё-таки завотделом обкома. Мы бы к тебе прислушались.
Максим усмехнулся.
– Нет, брат, это не в моей манере навязывать свои убеждения. В обкоме, как тебе известно, я работаю всего несколько дней, а вы здесь с Черепановым не первый год сидите. Вот поживу у вас, посмотрю…
– Давай, давай! Мы всегда рады, когда нам помогают, – нахохлился Артём.
Не такой ему представлялась встреча с братом. Больше пяти лет они не виделись. Максим прошёл через пекло войны, исколесил всю Европу и Дальний Восток, обманул сто смертей и явился цел и невредим. Сейчас бы сесть, за стол, смотреть друг другу в родные глаза и говорить, говорить до рассвета!.. И надо же было подвернуться этому заседанию с делом Краюхина!
Максим заметил, что Артём расстроен. Ему захотелось скорее взломать перегородку отчуждённости, так неожиданно возникшую между ними. Он прошёлся по кабинету и заговорил совсем другим тоном, в котором не было и намёка на прежний холодок:
– Ну, как ты эти годы жил? Дуня-то какова?
Артём просиял. Заглядывая в лицо Максиму, он начал рассказывать просто и доверчиво, как можно говорить только с родным братом:
– Дуня? Хорошо! А вот отца с матерью в конце войны похоронил. Сильно им хотелось дожить до твоего возвращения. Мать болела, отец был ещё ничего, крепился… А как только она ушла, он, будто подраненный орёл, крылья опустил.
Резко зазвонил телефон. Звонок был таким неожиданным, что Максим вздрогнул. Артём взял трубку.
– Идём, идём, Дуня! – с теплотой в голосе проговорил он.
3
У Алексея была странная и редкая особенность: всякое потрясение порождало в нём острое желание спать. И сейчас, выйдя из райкома, он хотел лишь одного – скорее добраться до постели, лечь, уткнуться головой в подушку и уснуть глубоким, бездумным сном.
– Ну что, Алёша, как? – спросила мать, когда он вошёл в дом. Он знал, что она не спит, беспокоится за него, ждёт, каждую минуту прислушивается к шорохам и стукам за стеной.
– Исключили, мама, из партии и, наверное, отдадут под суд, – устало ответил он и, не зажигая огня, ощупью прошёл в свою комнату.
Мать заохала, потом послышался её приглушённый, возбуждённый шёпот. Можно было подумать, что Нелида Егоровна читает молитву, но она просто разговаривала сама с собой.
– Ты бы поел, Алёша. На окне в крынке простокваша, – наконец сказала она сыну.
Но Алексей уже не слышал её – он крепко спал. Мать долго ворочалась с боку на бок, вздыхала, поднимала с подушки голову и с тревогой прислушивалась: «Что он? Вроде и не дышит?» Но, уловив его дыхание, успокаивалась: «Спит. Пусть спит, набирается сил».
Утром она осторожно, без стука, встала, заглянула в другую комнату. Сын сидел за столом, склонившись над бумагой, и перо его бегало по белому листу.
Алексей проснулся, когда начало светать. Спать больше не хотелось. Голова была ясной, свежей, правда, ныла поясница, и в мускулах рук чувствовалась лёгкая боль от перенапряжения.
Не вставая с постели, он припомнил всё происшедшее вчера в райкоме, мысленно сказал сам себе: «А вёл ты себя правильно, Краюхин. Помнишь, как учил Ленин: самая правильная политика есть принципиальная политика. Ты не отступил от неё».
Он быстро, но осторожно, чтобы не разбудить мать, поднялся, оделся и сел за стол.
Первое, что он решил сделать, – это написать письмо Марине Матвеевне Строговой. Одно письмо о происшествии в тайге он уже послал ей. Марина Строгова была единственным человеком среди работников научно-исследовательского института, понявшим с самого начала его желание вернуться в свой район. Она не только не осудила намерения Алексея провести два-три года в районе, но публично на заседании учёного совета поддержала его.
Закончив письмо Марине Матвеевне, он принялся писать Софье Великановой. Письмо получилось сдержанным, кратким, и он подписал его официально: «А. Краюхин» вместо обычного «Твой Алёша». Он просил Софью заняться фондами переселенческого управления, имеющимися в архиве. В делах должен быть подписанный крестьянами акт о засыпанном шурфе, пробитом при поисках воды в деревне Уваровке. Событие это произошло в начале девяностых годов прошлого столетия. Он просит послать ему копию этого акта или, на худой конец, кратко пересказать его содержание.
Перед тем как запечатать письмо в конверт, Алексей задумался. Ему захотелось вдруг объяснить Софье причины, побудившие его обратиться к ней с этой просьбой. Но, поразмыслив, он решил к письму больше ничего не прибавлять. Однако, сложив листок бумаги по размеру конверта, он развернул его и ниже своей подписи дописал: «Соня, всё это очень важно. Жизнь обрушила на меня тяжёлые удары, против которых надо устоять. Не пойми, что я в чём-либо раскаиваюсь. Думаю, что мой допуск к архивам сохраняет свою силу и теперь». Слово «теперь» он подчеркнул жирной чертой.
Когда с письмами было покончено, Алексей вытащил из стола папку в прочном ледериновом переплёте. В этой папке хранились все документы, связанные с его работой по изучению Улуюльского края. Всякий раз, когда ему приходилось отлучаться из дому, он передавал папку на хранение матери, не уставая повторять: «В случае пожара, мама, прежде всего сбереги эти бумаги».
Раскрыв папку, Алексей принялся листать и перечитывать свои записи. Они занимали пять толстых тетрадей в чёрных клеенчатых обложках. Многие страницы тетрадей были заняты несложными карандашными чертежами и рисунками, представляющими собой то наброски берегов рек и озёр, то зарисовки примечательных чем-либо деревьев и камней.
В этой же папке хранились две карты Улуюльского края. Одна карта была вычерчена самим Алексеем. На эту карту он наносил условными обозначениями все сведения, поступавшие от населения и касающиеся природных богатств Улуюлья.
Другой картой, изрядно потёртой на сгибах, Алексей дорожил особенно. Эта карта была сделана руками отца. В левом нижнем уголке карты стояла его собственноручная подпись: «Чертил Корней Краюхин».
Алексей не знал отца. В конце тысяча девятьсот девятнадцатого года, за три месяца до рождения сына, Корней Краюхин, командовавший крупным улуюльским отрядом партизан, погиб в бою с белыми.
Старожилы Улуюлья хорошо помнили Корнея Краюхина, студента Петербургского политехнического института. Он прибыл сюда как политический ссыльный накануне первой мировой войны.
В Улуюлье большевик Корней Краюхин не прекращал революционной работы. Он объединил вокруг себя революционно настроенных крестьян и, когда свершилась революция, возглавил в Притаёжном ревком Улуюльского края.
В тысяча девятьсот восемнадцатом году Корней Краюхин женился на учительнице начальной Притаёжной школы Нелиде Егоровне.
Географическая карта Улуюлья – вот всё, что перешло Алексею по наследству от отца. На этой отцовской карте были разбросаны какие-то обозначения, сделанные разноцветными карандашами. Вполне возможно, что эти пометки относились к периоду гражданской войны, хотя Нелида Егоровна часто рассказывала Алексею, что его отец водил дружбу с охотниками и под предлогом обследования староверческих поселений в тайге (на это охотно шёл стражник, наблюдавший за ссыльными) отправлялся путешествовать по краю. Временами Алексею казалось, что пометки на карте отца связаны с этими поездками. Кроме этих загадочных помёток, на карте были написаны крупным, твёрдым почерком две фразы, по-видимому выражавшие девиз Краюхина-старшего: «Трудовой народ – вот кто соль земли. Не щади жизни в борьбе за его счастье!»
Не менее часа Алексей листал свои записи и рассматривал обе карты. Потом он взял лист линованной бумаги и, обмакнув перо в чернильницу, чётко вывел:
«В областной комитет ВКП(б).
Решением бюро Притаёжного райкома я, Краюхин Алексей Корнеевич, исключён из рядов ВКП(б). Считаю это решение райкома неправильным, отражающим его ошибочную позицию в деле раскрытия производительных возможностей Улуюлья в целом и, в частности, Притаёжного района…»
Нелида Егоровна три раза заглядывала в комнату сына. В кухне на столе давно шумел самовар, еда уже остыла, и её пришлось снова поставить в печь. Вид у Алексея был сосредоточенный, и мать не решалась отрывать его. «Подожду. Может быть, сам вспомнит, что завтракать время», – думала она.
Заглянув в комнату сына ещё раз, она увидела ту же картину: он увлечённо писал.
– Алёша, – тихо окликнула мать, – ты бы покушал.
Алексей обернулся. От голода у него давно уже сосало под ложечкой, но он не догадывался, отчего это происходит, и курил папиросу за папиросой, стараясь заглушить табаком лёгкую тошноту. Только теперь он вспомнил, что вчера не ужинал, а сегодня, поднявшись с кровати, сел сразу за письменный стол. Прерывать работу было жалко, но мать глядела на него обеспокоенно, и он быстро встал.
– Как же ты теперь, сын? – спросила Нелида Егоровна.
Он понял, что скрывается за этим вопросом.
– Как? Бороться, мама, нужно, доказывать.
– Доказывать?! А может, лучше отступиться? Не переспоришь, и сомнут тебя, как былинку…
– Отступаться нельзя, мама, – сказал он так твёрдо и убеждённо, что матери стало ясно: он не отступится.
– Если правду на своей стороне чувствуешь, борись! – помедлив, заключила она.
Алексей умылся и сел завтракать. Всё это у него заняло не больше пятнадцати минут. Потом он вернулся к своему письменному столу и опять начал писать.
Написать заявление в обком оказалось делом нелёгким. Он понимал, что всю суть необходимо изложить кратко, не загромождая излишними подробностями, что доказательства в защиту своей позиции надо выдвинуть веские, убедительные, просто и чётко сформулированные.
Но именно это-то и не удавалось. Заявление получалось длинным, многословным. Только в концу дня, переписав заявление трижды, он достиг цели: заявление заняло всего пять страничек, все доводы были изложены по пунктам, как в научном трактате или тезисах политического доклада.
К заявлению он решил приложить копию своей краеведческой карты Улуюльского края.
Пусть в обкоме прислушаются, что говорит о своём крае народ. Ничего не поделаешь, что половина данных имеет легендарное происхождение, а все сообщения в целом требуют серьёзной проверки. В том-то и дело, что без помощи руководящих организаций он не может поднять на своих плечах всю эту сложную и большую работу. А ведь тут идёт речь не о пустяках: каменный уголь, нефть, газ, ртуть, золото – вот что значится на карте Улуюльского края. Он ничего здесь не прибавил от себя, каждая отметка имеет специальную ссылку на то, от кого она получена.
Всю ночь напролёт просидел Алексей, работая над копией карты и пояснительными сносками к ней.
Утром он направился на почту и сдал свои письма.
Возвращаясь домой, он ещё издали увидел, что под окнами его дома собрались ученики старших классов. Их было человек десять – пятнадцать. «Что им нужно? Неужели и они пришли выразить сочувствие?» – с тоской подумал Алексей. Он не переносил никаких соболезнований – они вызывали в нём стыд и ожесточение. Полчаса тому назад, идя на почту, он встретил инспектора районо Тележкина. Тот уже слышал о решении райкома и целых десять минут изливал свои чувства. Алексей не знал, куда деваться, и молча смотрел на Тележкина, думая о том, как бы поскорее уйти, не оскорбив старого знакомого. Выслушивать соболезнования ещё раз, да тем более от учеников, у него не было никакого желания. Он сделал вид, будто не заметил ребят, и решил повернуть в переулок. Но они словно угадали его намерение и, сорвавшись с места, понеслись к нему.
– Здравствуйте, Алексей Корнеич! – звонко наперебой закричали ученики.
По их пристальным взглядам Алексей понял, что они знают о решении райкома. И Алексею было приятно, что ребята не принимали скорбного вида, не старались говорить, подобно Тележкину, сочувственными голосами.
– Доброе утро, ребята! Куда это вы направились спозаранку? – присматриваясь к ученикам, спросил Алексей.
Произошло минутное замешательство. Алексей верно угадал его причины: ребята принуждены были лгать, а это давалось им не просто.
– К вам, Алексей Корнеич, приходили. Насчёт экспедиции. Скоро уж конец занятиям, а лодки мы ещё не просмолили. Как бы не запоздать…
Алексей понял, что разговор о лодках ребята затеяли, чтобы иметь повод для беседы с ним.
Как ни сдерживал себя Краюхин, но преданность ребят глубоко тронула его. «А я-то не понял их, хотел убежать от встречи», – с укором подумал он о себе.
– Спасибо, друзья, что напомнили, – сказал он. – В экспедицию пойдём непременно. И знаете, куда пойдём? На Уваровские горы! Уголь пойдём искать! – с воодушевлением воскликнул Алексей.
– Вот это да! На Уваровские горы!..
– Здорово!
– Алексей Корнеич, скорей бы!
– Всё будет в своё время, – успокоил учеников Алексей, распрощался с ними и пошёл в школу.
Не будь сейчас в школе такой горячей поры, как подготовка к экзаменам, он немедленно отправился бы к берегам Таёжной. Надо было ещё и ещё раз повидать старого Марея, установить с ним границы земель староверческого скита, побывать на Тунгусском холме, продвинуться в Заболотную тайгу, сходить на Берёзовское болото и обследовать пеньки, из которых, по утверждению Лисицына, зимой в морозы струился лёгкий парок. Но, к сожалению, ехать сейчас было нельзя: экзамены вот-вот, а после их окончания предстояло ещё проводить торжественный вечер выпускников и традиционный весенний бал учащихся.
Алексей не спеша поднялся на крыльцо школьного здания, снял кепку и с минуту постоял, щурясь на солнце. Оно светило ярко, но свет этот был, как обычно утром, мягкий, нежный, пронизанный голубизной.
Входя в школу, он встретил в коридоре уборщицу.
– Здравствуйте, Семёновна! Наверное, я первый пришёл? – спросил Краюхин.
– Нет, Алексей Корнеич! Сегодня Василий Васильич упредил вас, пожалуй, на полчаса, – сказала женщина, кивая на дверь кабинета директора.
Алексей решил зайти к директору, рассказать о своей встрече с «кружком путешественников».
Открыв дверь в кабинет, Алексей понял, что директор чем-то взволнован. Он ходил из угла в угол. В руке у него трепыхался белый листок, испещрённый строчками, напечатанными на машинке.
Василий Васильевич Головин был высок, худ, стриг волосы под кружок и очень походил бы на молодого Горького, если б не очки в латунной оправе, придававшие его лицу сердитое выражение.
– Доброе утро, Василий Васильич! – поздоровался Краюхин.
Директор остановился, резко повернулся, и Алексей почувствовал, что тот с трудом сдерживает негодование.
– Здравствуйте, Алексей Корнеич, – произнёс, задыхаясь, директор и без остановки продолжал: – Чёрт бы их там всех побрал, и вас тоже! Не было беды, сами напросились…
– Что случилось, Василий Васильич? – спросил Алексей, не понимая гнева директора.
– Всё то же! Полюбуйтесь и скажите: я ли выжил из ума или там кто-то рехнулся?
Головин передал Алексею прозрачный листок бумажки. Алексей прочитал:
Приказ № 26
По Притаёжному районному отделу народного образования
§ 6
Ввиду предстоящей отдачи под суд за допущение преступления наказуемого в уголовном порядке преподавателя географии Притаёжной средней школы Краюхина А. К. с сего числа отчислить от исполнения обязанностей.
Основание: распоряжение председателя исполкома районного Совета тов. Череванова.
Зав. районо С. И. Терновых.
– Каково?!
Читать бесплатно другие книги:
