Обессилевшая рука. Рассказ о мести в лесной глуши Майн Рид Томас

Глава VII

Тело снимают

На поляне тихо, как на кладбище, и картина на ней гораздо ужаснее надгробий. В центре догорает костер; вблизи туша большого животного, над которой парят стервятники, не отводя взгляда от добычи.

Смотрят они и на что-то под деревьями. Здесь на ветке висит большая черная шкура; но на другой ветке висит еще кое-что – это человек!

Однако человек только что еще двигался, и потому птицы не решаются начинать пир.

Теперь они могут опускаться. Человек больше не движется и не кричит: именно эти крики удерживали стервятников в воздухе. Он висит неподвижно, молча, по-видимому, мертвый. Даже крик молодой девушки, выбежавшей из кустов, не заставляет его пошевелиться; и возбужденный возглас старика.

Не шевелится он, и когда они подбегают и оказываются рядом, на расстоянии вытянутой руки; они поднимают руки, горестно кричат.

– Это Пьер! О, отец, они его повесили… он мертв… мертв!

– Тише, девочка! Может, еще нет, – отвечает старик, хватая свисающее тело и стараясь ослабить напряжение веревки. – Быстрей! Иди сюда! Держи там, где мои руки, и напрягай все силы. Я должен достать нож и подпрыгнуть, чтобы добраться до этой проклятой веревки. Вот так. Теперь держи!

Девушка, как ей было сказано, прошла вперед и ухватилась за висящее тело. Задача ужасная – трудная и страшная, даже для выросшей в диких лесах девушки. Но она к ней готова; напрягая все силы, удерживает она тело своего спутника и товарища по играм, которого считает мертвым. Ее юное сердце едва не разрывается от боли: она не чувствует никакого движения, нет даже легкой дрожи.

– Держи крепче, – говорит отец. – Вот какая сильная девочка. Я быстро.

С этими словами он торопливо достает нож.

Но вот достал и раскрыл.

Легко подпрыгнув, словно молодость вернулась в его члены, старый охотник добирается до веревки. Одним движением перерезает ее, и тело падает на землю, увлекая за собой девушку.

Немедленно ослабляют и снимают петлю; старый охотник обеими руками охватывает горло и вправляет на место гортань. Потом, прижавшись ухом к груди юноши, прислушивается. Лена, со взглядом, полным горя и ожидания, ждет, что скажет отец.

– О, отец! Ты думаешь, он мертв? Скажи, что он жив.

– Не очень заметно. Эй! Кажется, я ощутил дрожь! Беги в хижину. Там в шкафу есть кукурузное виски. В каменной бутылке. Принеси его сюда. Иди, девочка! Беги так быстро, как несут тебя ноги!

Девушка вскакивает и готова уже убежать.

– Подожди! Не стоит рассказывать Дику. Это его с ума сведет. Будь я проклят, если знаю, что он тогда сделает. Расскажем потом. В конце концов рано или поздно он сам узнает. Но сейчас не нужно. Можешь идти. Нет, подожди. Нет, иди, иди и принеси бутылку. Не говори ему, зачем тебе она. Но он поймет, что что-то случилось. И захочет узнать. Он вернется с тобой. Тоже не очень хорошо. Ну, пусть приходит. Может, так и лучше. Да, приведи его с собой. Никакой опасности, что эти парни вернутся – после того, что они сделали. Приведи его, но не забудь бутылку. А теперь, девочка, будь быстра, как молния. Быстрей!

Если и не со скоростью молнии, то так быстро, как могут нести ее молодые ноги, девушка устремляется по лесной тропе. Она не думает о том, какое печальное известие принесет тому, кто скрывается в хижине ее отца. Ей достаточно собственного горя, и никаких других чувств нет в ее сердце.

Старый охотник не смотрит ей вслед. Он делает, что может, чтобы вернуть тело к жизни. Он чувствует его тепло. И ему кажется, что слышит дыхание.

– Как это все случилось? – спрашивает он себя, внимательно разглядывая тело. – Связана одна рука, а не обе. Это загадка. Что бы это значило?

Но они все равно его повесили, беднягу! Конечно, они это сделали. За что? Что такого он сделал, что они так рассердились? Выигрыш ружья – одно дело; но они ружье забрали.

Все это – какая-то западня. Проклятая, грязная, предательская западня.

Может, они только думали пошутить? Может, хотели только испугать его; а потом появился медведь, поднял собак, и они бросились в погоню, ни о чем не думая?

Так ли все было?

Если не так, что же заставило их проделать такую ужасную вещь? Будь я проклят, если понимаю!

Что ж, шутка или нет – а кончилось все трагедией. Бедняга!

И будь прокляты мои кошки, если я не заставлю их за это заплатить, заплатить каждого маменькиного сынка! Да, мастер Альф Брендон, и ты, мастер Рендол, и ты, Билл Бак, и все вы остальные.

Ха! У меня появилась идея – прекрасная, замечательная идея! Клянусь небом, это мне принесет выгоду! Думай, Иеремия Рук! В последнее время тебе нелегко жить, но ты будешь дураком, если не облегчишь себе жизнь в будущем. Хо-хо, вы, молодые хвастуны! Я заставлю вас заплатить за это дело так, как вы и не думаете! Будь я проклят, если не заставлю!

Что нужно сделать побыстрее? Он не должен здесь лежать. Кто-нибудь может вернуться, и это все испортит. Если они только хотели пошутить, не нужно им видеть, чем все кончилось. Я слышал выстрелы. Должно быть, они прикончили зверя. Маловероятно, чтобы они вернулись, но возможно, так что они не должны его увидеть. Я скажу, что унес тело и закопал его. Они не станут расспрашивать, где.

Нет, Дик возражать не станет. Я не позволю ему возражать. Что хорошего это ему даст? А мне даст, и очень много. До конца дней позволит хорошо жить. Пусть Дик идет своим путем – искать золото. А я пойду своим.

Нельзя терять времени. Нужно отнести его в хижину. Как он тяжел для моих старых ног! Но я встречу их в пути, и Дик и девушка мне помогут.

Этот странный монолог занял немного времени. Произнесен он негромко, и все это время говорящий продолжал свои усилия, возвращая жизнь повешенному; теперь, поднимая тело Пьера Робиду и унося его с поляны, старый охотник совсем не уверен, что молодой человек мертв.

Сгибаясь под тяжестью – юноша немало весит, – Рук возвращается по тропе, ведущей к его дому. Старый охотничий пес бредет следом, зажав в зубах большой кусок мяса с туши освежеванного медведя.

Стервятники, которых больше не сдерживает присутствие человека, живого или мертвого, опускаются на землю и смело начинают пировать.

Глава VIII

Клятва хранить тайну

Стервятники ссорятся из-за туши, а в это же время совсем недалеко еще одна туша лежит на траве.

Но собрались вокруг нее не стервятники – шесть охотников верхом на лошадях и вдвое больше собак.

Это молодые охотники с привала на поляне; и медведь тот самый, который так неразумно забрел в их лагерь.

Медведь только что упал под острыми клыками собак и несколькими пулями из ружей. Собаки тоже пострадали. Две или три из них, самые молодые и неосторожные, лежат мертвыми рядом с добычей, которую помогли свалить.

Охотники только что подъехали и остановились над черной окровавленной тушей. Погоня, короткая и поспешная, закончилась; впервые у них появилась возможность задуматься. И мысль, которая приходит им в голову, ужасна.

– Боже! – восклицает молодой Рендол. – Индеец! Мы оставили его висеть!

– Да, клянусь Господом! – подхватывает Спенсер; все шестеро бледнеют и испуганно переглядываются.

– Если он разжал руку…

– Если! Давно должен был разжать! Прошло не меньше двадцати минут, как мы оставили поляну. Он не мог продержаться так долго, не мог!

–А если разжал?

– Если он это сделал, он уже мертв.

– Но вы уверены, что петля его задушит? Это ты, Билл Бак, и ты, Альф Брендон, это вы ее готовили.

– Ба! – отзывается Бак. – Вы видели все так же, как и мы. Конечно, петля затянется, если он упадет. Мы ведь не хотели этого; и кто мог подумать, что появится медведь? Ну, ниггер уже мертв, вот и все. Теперь уже ничего не сделаешь.

– Что же нам делать, ребята? – спрашивает Граббс. – Кажется, нам придется кое-что объяснять.

Ответа на этот вопрос и замечание нет. У всех на лицах странное выражение. Не раскаяние в совершенном, а скорее страх последствий. Самые молодые проявляют какие-то признаки горя, но и у них страх сильнее остальных чувств.

– Что же нам делать, парни? – снова спрашивает Граббс. – Мы должны что-то сделать. Нельзя все оставить как есть.

– Может, нам вернуться? – предлагает Спенсер.

– Возвращаться бесполезно, – отвечает сын конеторговца. – Чтобы спасти его. Если никто там не появился с тех пор, ниггер мертв – мертв, как Юлий Цезарь.

– Ты думаешь, кто-нибудь мог прийти? Вовремя, чтобы спасти его?

Вопрос задан с надеждой, которую все разделяют. Все бы обрадовались, услышав утвердительный ответ.

– Возможно, – отвечает Рендол, хватаясь за слабую надежду. – Через поляну проходит тропа – прямо мимо этого места. И многие тут ходят. Кто-то мог появиться вовремя. Во всяком случае нам нужно вернуться и посмотреть. Хуже не будет.

– Да, лучше вернуться, – соглашается сын плантатора, – и добавляет: – но вернуться с другой целью.

– С какой, Альф? – одновременно спрашивают несколько.

– Ответить легко. Если индеец повесился, мы тут ничем не поможем.

– Хочешь, чтобы выглядело самоубийством? Ты забыл, что мы связали ему левую руку. Так на самоубийство не похоже. Он не мог это проделать сам.

– Я имел в виду не это, – продолжает Брендон.

– Что же тогда?

– Если он повесился, то повесился – и уже мертв. Мы его не повесили и не собирались. Это ясно.

– Не думаю, чтобы закон мог нас коснуться, – замечает сын судьи.

– Но он может причинить нам неприятности, и это следует избежать.

– Что ты предлагаешь, Альф?

– Есть старинное высказывание: мертвецы ничего не рассказывают, а погребенные мертвецы тем более.

– Это правда, – вмешивается Бак.

– Самоубийство не подходит. Никто в него не поверит. Мы можем срезать с его руки веревку, но ведь есть еще девчонка Рука. Она видела, как он остался с нами, и если полчаса спустя увидит, что он висит на дереве, никак не поверит в самоубийство. Нет, парни, его нужно убрать подальше.

– Верно, это единственный безопасный способ, – соглашаются все.

– Тогда пошли. Нельзя больше терять ни минуты. Девушка может вернуться, чтобы посмотреть, что его задержало; сам старый Рук может забрести сюда, или кто-нибудь пройдет по тропе. Пошли!

– Стойте! – восклицает Рендол. – Кое-что еще – мы должны кое-что сделать, прежде чем случай нас разъединит.

– В чем дело?

– Мы все участвовали в этом деле, мы все в одной лодке. Неважно, кто все придумал или кто надел петлю. Мы все на это согласились. Разве это не так?

– Да, все. Я признаю это.

– И я.

– Я тоже.

Все шестеро согласились, проявив по крайней мере верность друг другу.

– Ну, тогда, – продолжает Рендол, – мы должны быть верны друг другу. Должны поклясться в этом, и немедленно, прежде чем уедем отсюда. Я предлагаю всем дать клятву.

– Мы это сделаем. Ты, Рендол, произноси ее, а мы повторим за тобой.

– Поверните лошадей так, чтобы мы были лицом друг к другу.

Лошадей поставили кругом, сблизили их головы так, что они едва не касались друг друга мордами.

Рендол говорил, остальные повторяли за ним:

– Каждый из нас клянется никогда – ни делом, ни словом – не делать известным, каким образом погиб полукровка индеец, по прозвищу Чок; мы все даем клятву хранить в тайне обстоятельства этого происшествия, даже если нас вызовут в суд; наконец мы клянемся быть верными друг другу в этом своем обещании и держать его до смерти. Да поможет нам Бог!

– А теперь давайте уберем индейца подальше с виду! – говорит Брендон, как только шестеро молодых негодяев скрепили рукопожатием свою отвратительную клятву. – Я знаю поблизости омут, достаточно глубокий, чтобы поглотить его. Если его обнаружат, это будет выглядеть лучше, чем повешение.

Никакого ответа на это коварное предложение; и хотя это помогло слегка успокоиться, все ехали молча к месту своего покинутого привала.

Все боялись возвращения на поляну, на которой совсем недавно звучал из буйный смех; каждый отдал бы лошадь и ружье, чтобы больше никогда не видеть ее.

Но темное дело сделано, и теперь нужно совершить другое, чтобы скрыть первое.

Глава IX

Вынужденное согласие

Испытывая скорее тяжелые предчувствия, а не раскаяние в своем преступлении, шестеро охотников едут в сторону поляны. Они избегают тропы, чтобы ни с кем не встретиться, и пробираются густым лесом. Ведя лошадей так, чтобы было как можно меньше шума, держа собак на поводу, они продвигаются медленно и осторожно.

Менее храбрые отстают, их страшит предстоящее зрелище. Даже громогласный Слотер с радостью отказался бы от придуманного плана, если бы не отказ от него не означал бы новую опасность.

Вблизи выезда на поляну, все еще под защитой кустов и тростника, они останавливаются и совещаются – на этот раз переговариваясь шепотом.

– Не нужно ехать всем сразу, – предлагает сын хозяина таверны. – Лучше по одному или по двое вначале – посмотрим, как обстоят дела.

– Да, так лучше, – соглашается Спенсер.

– Тогда пошли?

Все смотрят на Бака и Брендона. Во всем деле эти двое были предводителями. Теперь они не могут отказаться, если не хотят прослыть трусами.

Они вызываются добровольно; хотя и не без видимой охоты. Никому не хочется ехать первым.

– Оставим лошадей. Лучше идти без них. Если там кто-то есть, мы сможем незаметно вернуться.

Это предложение молодого сына плантатора, и Бак с ним соглашается.

Они спускаются с седел, передают поводья остающимся и, как пара кугуаров, выслеживающих ничего не подозревающего олененка, неслышно начинают пробираться в подлеске.

Вскоре их взорам открывается поляна со всем своим содержимым. Вот туша медведя, черная от канюков, а вот и медвежья шкура, которая по-прежнему висит на дереве. Но ужасного предмета, который они ожидают увидеть свисающим с дерева, нет. От этого зрелища они избавлены. Нет ни на ветке, ни под ней. Живой или мертвый, но индеец исчез.

Его отсутствие вселяет в них уверенность; тем более, что, внимательно вглядываясь, они видят свисающую с ветки веревку, которую так искусно привязали, чтобы поймать его в ловушку. Даже с такого расстояния видно, что веревка перерезана одним взмахом ножа, а не порвалась под тяжестью тела, как можно было бы подумать.

Кто мог перерезать веревку? Он сам? Невозможно. Какой рукой он мог бы это сделать? У него для этого не было свободной руки.

Они подбираются поближе, по-прежнему передвигаясь украдкой, беззвучно. Канюки замечают их; хотя эти тупые птицы не хотят покидать свой гнусный пир, они неохотно поднимаются в воздух. Что-то во внешности двух подкрадывающихся вспугивает их, как будто птицы тоже знают, что они совершили преступление.

– Да, веревка перерезана. Это удивительно, – говорит Бак, останавливаясь под ней. – Перерезана ножом. Кто бы это мог быть?

– Не могу представить себе, – задумчиво отвечает молодой плантатор. – Скорее всего старый Джерри Рук или какой-нибудь случайный прохожий.

– Кто бы это ни был, надеюсь, он пришел вовремя. Если же нет…

– Если нет, мы должны его найти. Я бы предпочел видеть его висящим. Тогда мы могли бы спрятать тело. Но если его нашли мертвым и унесли, мы погибли. Тот, кто его нашел, все узнает. Лена Рук знает, что мы здесь были, и мы не сможем заставить ее молчать. Если бы это был только сам Рук, этот старый мошенник, у нас был бы шанс. За деньги он на все готов, а я готов – мы все готовы – купить его молчание.

– Хорошо, что ты к этому готов, мастер Альфред Брендон. Именно этого хочет «старый мошенник» Рук, именно на этом он настаивает. Назови свою цену.

Если бы с ветки упало мертвое тело, оно не заставило бы двух молодых негодяев так вздрогнуть, как живой Джерри Рук, который появился из густых зарослей рядом с деревом.

– Ты, Джерри Рук! – воскликнули оба одновременно дрожащим голосом. – Ты здесь?

– Я здесь, джентльмены; и вижу, что как раз вовремя, потому что я вам нужен. А теперь называйте вашу цену; или мне назвать ее за вас? Нет смысла разыгрывать невинность. Вы хорошо знаете, что сделали, и я знаю. Вы повесили Пьера Робиду, который жил со мной, в моей хижине.

– Мы этого не делали.

– Сделали. Повесили за шею, пока он не умер, как говорят судьи. Я тут оказался случайно и снял его, но было уже поздно.

– Это правда, Рук? Ты говоришь правду? Ты нашел его мертвым?

– Мертвым, как олень, получивший пулю из ружья Джерри Рука. Если не верите, можете пойти ко мне в хижину. Он там лежит.

– Нет, нет… Не хотим. Мы не собирались. Клянусь небом…

– Никаких клятв, молодые люди! Мне все равно, чего вы хотели. Вы это сделали. Я видел, как все это было. Вы подвесили его для забавы – ничего себе забава! А потом уехали и забыли о нем. Ваша забава привела его к смерти.

– Боже мой! Нам жаль это слышать. Мы не думали, что так кончится. Появился медведь и поднял наших собак.

– А, значит, это был медведь? Я так и думал. И вы побежали за медведем и оставили беднягу висеть?

– Да, это правда. Мы не можем отрицать. Но у нас не было намерения, чтобы так кончилось. Мы думали только о медведе.

– Что ж, теперь вам нужно подумать и о другом. Что вы намерены делать?

– Это ужасное дело. Нам очень жаль.

– Конечно, вам жаль, и было бы еще больше жаль, если бы у парня были родственники, которые могли бы призвать вас к ответу. Но у него никого, кроме меня, не было, и он мне не родственник, он только жил со мной. Это облегчает ваше положение.

– Но что ты сделал с… с телом?

Брендон задает этот вопрос неуверенно, думая о дочери Рука.

– С телом? Я отнес его в хижину и спрятал. Не хотел, чтобы поднялся шум, пока не увижусь с вами. Так что никто ничего не знает.

– А…

– Что еще?

– А твоя дочь?

– О, моя дочь не в счет. Она послушная девочка и не будет говорить, если я велю ей молчать. Об этом не беспокойтесь.

– Джерри Рук, – говорит Брендон, обретя уверенность от «намеков» старого охотника, – нет смысла отпираться. Мы попали в трудное положение, и ты это знаешь. Мы не собирались совершать преступление; была задумана только шутка. Но поскольку все обернулось нехорошо, нам нужно выбираться. Ты один можешь нас выдать, и ты не станешь это делать. Я знаю, что не станешь. Мы будем благодарны, если ты поведешь себя правильно. Ты можешь сказать, что парень ушел куда-нибудь – в Орлеан или еще куда. Я слышал, ты как-то говорил, что он не будет жить с тобой долго. Это объяснило бы соседям его отсутствие. Поговорим прямо: какова цена такого объяснения?

– Будь я проклят, Альф Брендон! Тебе следовало бы стать юристом, или проповедником, или кем-то в таком роде. Ты очень точно все выразил. Что ж, посмотрим. Я рискую, сохраняя тайну, – многим рискую. Но готов вам помочь. Посмотрим. Вас шестеро, судя по следам лошадей. Где остальные?

– Близко.

– Что ж, вам лучше позвать их. Они тревожатся не меньше вас. К тому же дело слишком важное, чтобы его решали представители. Я хотел бы, чтобы вы все тут были и принимали решение.

– Согласны, придут все. Приведи их, Билл.

Билл выполняет приказание, и вскоре шестеро охотников любителей снова собираются на поляне, но совсем с иными чувствами, чем раньше. Билл им все рассказал, даже о предложении Рука; и теперь они мрачно сидят в седлах в ожидании его условий.

– Вас шестеро, – говорит охотник, по-видимому, делавший тем временем расчеты. – Вы все сыновья богатых отцов, все способны заплатить мне по сто долларов в год, чтобы я мог жить нормально. Шестьсот долларов. Не очень много. Но даст мне возможность не умереть с голоду. Охота здесь пошла ко всем чертям, и вы, приятели, приложили к этому руку. Так что должны быть рады помочь человеку, бизнес которого свели на нет. Что-то вроде пенсии. По сто долларов с каждого, и плата должна быть ежегодной. Мы все знаем, за что она. Согласны?

– Я согласен.

– И я.

– Я тоже.

Согласились все шестеро.

– Что ж, тогда можете уезжать. Больше от меня об этом деле не услышите. Конечно, если не будете дураками и не станете задерживать плату. Если сделаете это, клянусь небом…

– Не нужно, Джерри Рук, – прервал Брендон, не желая выслушивать угрозу. – Можешь положиться на нас. Я сам буду следить за этим.

– Хорошо. Насчет этой шкуры, висящей на дереве. Вы, наверно, ее не хотите? Могу я взять ее, чтобы закрепить наш договор?

Никто не возразил. Старику разрешили воспользоваться плодами охоты – и тем, что на поляне, и тем, что дальше в лесу. Все с радостью отказывались от любого напоминания о том, что произошло в этот злополучный день.

Они ехали медленно, погрузившись в мрачные мысли, все разъехались по домам, оставив Джерри Рука одного.

А старый охотник довольно усмехался.

– Теперь нужно разобраться с Диком Тарлтоном! – воскликнул он, снимая с ветки медвежью шкуру и двигаясь по тропе. – Если и это мне удастся, это день будет самым счастливым в моей жизни.

Звуки человеческих голосов смолкли на поляне. Теперь слышался только свист крыльев: это канюки возвращались к прерванному пиру.

Глава X

Клятвы мести

Солнце село, и под деревьями темно; в глубине леса еще темнее. Если бы не светляки, фигуры двух человек, стоящих под деревом, были бы совершенно неразличимы.

При таком слабом свете невозможно разглядеть их лица; но голоса узнать можно; стоящие заняты серьезным разговором.

Действие происходит на берегу медленного болотистого ручья, который протекает недалеко от хижины охотника, в двадцати ярдах от нее. Говорящие только что вышли из хижины, очевидно, чтобы их разговор никто не услышал.

В хижине горит слабый свет, он исходит из той части, которая служит одновременно гостиной и кухней; это огонь в очаге. Но никого нет, ни одной живой души, кроме лежащей у очага собаки.

Еще более слабый свет маканой свечи пробивается сквозь щель двери, ведущей во внутреннее помещение. Заглянув туда, можно увидеть силуэт молодой девушки, сидящей у низкой постели, на которой лежит юноша, по-видимому, спящий. Во всяком случае он не шевелится; и девушка смотрит на него молча. Света едва хватает, чтобы разглядеть на ее лице выражение тревоги или печали, но недостаточно, чтобы понять, какое именно это чувство.

Двое мужчин снаружи зашли за толстый ствол тополя и продолжают диалог, начавшийся у очага на кухне, на котором готовился уже съеденный ужин. Стоит теплая осенняя погода, а медведи еще не залегли на зимнюю спячку.

– Говорю тебе, Дик, – произносит старый охотник, чья очередь высказаться, – твои речи о мести – величайшая глупость. Вызвать их в суд, как же! Что хорошего это тебе даст? Будет суд, будут судьи – их отцы, но у тебя столько же шансов добиться правосудия, как разжечь трубку от этих светлячков. У них деньги, у них влияние, а закон в наших краях без того и другого не действует.

– Я знаю это… знаю, – с горечью отвечает Тарлтон.

– Еще бы тебе не знать, Дик. У тебя нет денег, и поэтому твой иск ничего не даст. К тому же это старое обвинение, от которого ты ушел. Ведь это те самые люди или их сыновья…

– Будь они прокляты! Те же самые: Баки, Брендон, Рендол, все те же самые. О Боже! Это судьба. Их отцы погубили меня, испортили мне жизнь, а теперь их сыновья сделали это! Странно, удивительно странно!

– Что ж, согласен, это любопытно; и выглядит так, словно сам дьявол приложил руку. Но он играет против тебя, Дик; и если ты попытаешься выступить против него, он тебя снова побьет. Послушайся моего совета и убирайся отсюда как можно дальше. Калифорния далеко. Уезжай туда. Разбогатей, если сможешь, потом возвращайся. Когда у тебя карманы будут полны золота, ты будешь распоряжаться законом и сделаешь, что захочешь.

– Я так и сделаю – и за свои беды, и за его, бедного мальчика!

– Ну, что ж, это имеет смысл. С тобой обошлись очень плохо, это несомненно. Но все же, Дик, ты должен признать, что улики были против тебя.

– Против меня – проклятие! Судя по тому, как ты это говоришь, Джерри Рук, можно подумать, что ты тоже в них поверил! Если бы я так подумал…

– Но я не поверил тогда и не верю сейчас, нисколько не верю, Дик. Я знаю, что в этом ты не виноват.

– Джерри Рук, я поклялся тебе и клянусь снова: я не виноват в убийстве этой девушки. Признаю, что она встречалась со мной в лесу; на том самом месте, где ее нашли с пулей в сердце рядом с моим пистолетом. Тот, кто это сделал, украл пистолет из моего дома. Это сделал один из двух, кто именно, не знаю. Либо Бак, либо Брендон, отцы парней, которые были здесь сегодня. Сыновья такие же, как отцы. Оба хотели получить девушку и ревновали ко мне. Они знали, что я она предпочла меня; и именно поэтому, без сомнения, погубили ее. Это сделал один из них; и если бы я знал, который именно, давно отправил бы его вслед за ней. Но я не хотел убивать невиновного; и сказать по правде, девушка для меня ничего не значила. Но после того, что произошло сегодня, я получу удовлетворение у них и у их сыновей тоже, у всех тех, кто сегодня участвовал в этом грязном деле.

– Ну, ну; но это дело подождет твоего возвращения из Калифорнии. Говорю тебе, Дик, сегодня ты ничего не можешь сделать, только попадешь в петлю. Они так же сердиты на тебя, как и в тот день, когда ты стоял под веткой с петлей на шее; и если бы тебе тогда не удалось вырваться из их когтей, тебе пришел бы конец. И если ты покажешься сейчас, будет то же самое, и второй раз уйти тебе не удастся. Поэтому отправляйся в Калифорнию. Собери как можно больше золота. Возвращайся; и, может, тогда я помогу тебе получить удовлетворение, о котором ты говоришь.

Тарлтон стоит молча, он как будто размышляет. Странно, но в словах его нет печали – только гнев! Горе о потерянном сыне, где оно? Неужели так быстро прошло? Или его затмила более острая жажда мести?

С явным нетерпением его советчик продолжает:

– Я объяснил, почему тебе нужно уходить; и если ты не послушаешься, Дик, то поступишь очень глупо. Уезжай в Калифорнию и добудь золота; сначала золото, потом месть.

– Нет! – решительно возражает Тарлтон. – Наоборот, Джерри Рук, наоборот. Для меня сначала месть, потом Калифорния! Я намерен получить удовлетворение, и если закон не даст его мне…

– Не даст, Дик, не даст.

– Тогда даст это.

Света светляков достаточно, чтобы Джерри Рук разглядел в руках Тарлтона рукоять большого ножа, из числа тех, что называют «арканзасскими зубочистками».

Но света недостаточно, чтобы Тарлтон увидел темное облако разочарования на лице старого охотника: тот понимает, что советы его напрасны.

– А теперь, – говорит гость, распрямляясь и как будто собираясь уходить, – теперь у меня дело в Хелене. Я должен встретиться с тем человеком, о котором рассказывал тебе, с тем самым, у которого взял золото. Он плывет в лодке сверху по течению реки и должен уже быть в городе. Ты знаешь, я могу ходить только между днями, поэтому вернусь на рассвете. Надеюсь, мой ранний приход тебя не побеспокоит.

– Приходи, когда хочешь, Дик. В моей хижине немного церемоний. Для меня все часы одинаковы.

Тарлтон застегивает свой плащ, в кармане которого спрятана упомянутая выше «зубочистка»; не добавив ни слова, он уходит по дороге, ведущей к реке и к городу Хелена. Тропа немногим отличается от дорожки для верховой езды, и вскоре Тарлтон исчезает в тени нависающих деревьев.

Джерри Рук остается на месте, он стоит у ствола тополя. Когда гость удаляется настолько, что ничего не может услышать, с уст хозяина срывается восклицание, полное досады и разочарования.

Глава XI

Дик Тарлтон

В описанном разговоре Дик Тарлтон слегка пролил свет на свое прошлое. Немного нужно добавить, чтобы прояснить его слова: он осмеливается передвигаться только между днями, то есть по ночам. Он сказал почти достаточно для целей нашей повести, которая не ему посвящена; впрочем, уместно добавить несколько слов.

Дик Тарлтон в молодости принадлежал к тем буйным личностям, которые часто встречаются на пограничной линии цивилизации. По рождению и воспитанию он был джентльменом, но лень, вместе с дурными наклонностями, привела его к дурному образу жизни, а это, в свою очередь, вызвало нищету. Слишком гордый, чтобы попрошайничать, слишком ленивый, чтобы заняться каким-нибудь делом, требующим усилий, он зарабатывал на жизнь игрой в карты и другими столь же недостойными способами. Виксбург и другие города в нижнем течении Миссисипи в изобилии поставляли ему жертвы, пока он не поселился наконец в штате Арканзас – в то время это была только территория и как таковая представляла собой самое безопасное убежище для всевозможных пройдох и мошенников. Центром деятельности Тарлтона стал город Хелена.

В этом центре проходимцев и спекулянтов профессия Дика Тарлтона не бросалась в глаза. Если бы он ограничивался игрой в карты, то мог бы быть принят в круг самых респектабельных граждан, многие из которых, подобно ему самому, провозглашали себя «спортсменами». Но Дик недолго пробыл в Хелене, как его заподозрили и в некоторых других разновидностях «спорта», особенно в краже ниггеров. Долгие отлучки без всяких объяснений, встречи с подозрительными личностями в подозрительных местах – и личности и места подозревались в том же грехе, – наконец большие суммы денег, полученные из неизвестных источников, – все это бросило на Дика Тарлтона тень, гораздо более мрачную, чем игра в карты. Пошли слухи, что он крадет негров, а это самое тяжкое преступление в землях плантаторов, и Арканзас в этом смысле не был исключением.

Теперь, когда Дик Тарлтон пользовался такой дурной славой, не казалось сомнительным и его участие в других преступлениях. И никто не усомнился бы в его виновности, в чем бы его ни обвинили.

Однако, какова бы ни была его репутация, Дик Тарлтон не был таким плохим, каким его считали. Профессиональный «спортсмен», с буйными и невоздержанными привычками, он не знал ограничений в своем мотовстве и чувственных удовольствиях, но никогда не было доказано, что он виноват в гораздо более серьезных преступлениях, в которых его винили или подозревали. А когда эти подозрения начинали проверять, они оказывались безосновательными.

Однако некоторые старались эти подозрения доказать: для них с самого начала Дик Тарлтон был далеко не самый любимый персонаж среди тех, кто его окружал. Он вел себя высокомерно, опираясь на преимущества своего происхождения и образования; еще меньше можно было стерпеть его привлекательную наружность. Один из самых красивых мужчин поселка, он пользовался – стоит ли это добавлять – большой популярностью у прекрасного пола, особенно среди женщин, способных обратить внимание на «спортсмена».

Одна из таких женщин – очень красивая девушка, но увы, с подмоченной репутацией, – в это время жила в Хелене. Среди ее поклонников, открытых и тайных, было множество молодых людей из самого города и с соседних плантаций. Девушка могла похвастать длинным списком своих побед; в этом перечне были имена, намного превосходящие ее по рангу и положению в обществе. Среди ее поклонников были и плантатор Брендон, юрист Рендол и – в меньшей степени – конеторговец Бак. Однако никому из них не удалось добиться ее благосклонности, которая, по всеобщему убеждению, досталась красивому моту Дику Тарлтону.

Однако как ни лестно было это для тщеславия игрока, популярности его это не увеличивало. Напротив, усилилась всеобщая злоба и темные подозрения.

Таковы были обстоятельства, предшествовавшие ужасной трагедии, которая однажды вывела Хелену из обычного спокойного состояния. Девушка, о которой идет речь, была найдена в лесу недалеко от города в состоянии, которое уже описал Дик Тарлтон. Она была мертва, и в убийстве обвинили Дика.

Его сразу арестовали и отдали под суд, но не обычный суд, который ведут юристы. Дика судили под деревом, и председательствовал на суде судья Линч. Все было сделано поспешно – и арест и суд; и столь же поспешно был вынесен приговор. Случай был совершенно ясен. Пистолет Дика, тот самый, из которого была выпущена смертельная пуля, был найден рядом с телом; очевидно, убийца в спешке забыл его возле жертвы; отношения его с несчастной девушкой, некоторые хвастливые слова, произнесенные Диком, позволяли заподозрить возникшее между ними несогласие; короче, все указывало на Дика Тарлтона как на убийцу; по единодушному вердикту возбужденных судей, которыми двигала жажда мести, он был приговорен к повешению на дереве.

Еще пять минут, и он повис бы на импровизированной виселице, если бы не небрежность палачей. В слепой ярости они слишком слабо связали руки Дика и не сняли с него плащ. А в кармане у него был еще один пистолет – точно такой же, какой был найден у тела. Однако владелец пистолета о нем помнил и в отчаянную минуту попытался сбежать. Он сумел избавиться от веревки, которой были связаны его руки, выхватил пистолет, разрядил его прямо в лицо тому, кто стоял у него на пути, тем самым расчистил себе дорогу и исчез в лесу!