В футбольном зазеркалье Кузьмин Николай
Клавдия, притихнув, изредка вздыхала и отправляла в рот конфетку. Не попади сегодня на просмотр, она считала бы себя обокраденной. Но вот мелькают на экране груди, бедра, животы, она шуршит конфетною оберткой и время от времени бросает взгляд по сторонам. Что-то обязательное представляется ей в этих просмотрах не для всех, для избранных. Не пойти – значит прослыть отсталой, полторы извилины, но вот пробьешься, сядешь и – не догадаться: что к чему? И все же она пробивалась, тянулась, не отставала. Но, как стал замечать Скачков, уже стеснялась собственных оценок и суждений, подлаживаясь под остальных.
– Нравится? – спросила она Скачкова потихоньку от Валерии. Пожав плечами, он разнял и снова сложил на коленях руки.
– Так…
– Конфету хочешь?
Конфета оттопырила Скачкову щеку.
Рядом с Клавдией сидела, позабыв обо всем, Валерия. Ее лунатические неподвижные зрачки очарованно прильнули к экрану.
Еще недавно Клавдия, не знавшая Звонаревых, жаловалась на одиночество и просила его едва не со слезами:
– Геш, приезжай скорее, ладно? Ну что я одна? Одна и одна. Как в тюрьме какой!
В девчонках Софья Казимировна держала ее строговато, без особенного баловства. Наперекор тетке Клавдия поступила лишь однажды, уехав осенью на юг, в Батуми, где ждал ее Скачков. Они там встретились и вместе прожили половину ноября и начало декабря. Потом Маришка появилась – тоже было не до развлечений… Началось все в последние год-полтора, когда подросла Маришка: художники эти, поэты, ассистенты, лихая жеребячья музыка, курение до одури, споры до хрипоты. О чем хоть споры-то?
И все же Клавдия, как понимал Скачков, еще не дозрела до окончательного уровня компании, чего-то еще остерегалась. В настойчивости, с какой она тащила за собою мужа, угадывалась ее затаенная боязнь остаться там в одиночестве, без его надежной подстраховки. Но сколько так могло продолжаться?
Свет вспыхнул неожиданно, Скачков зажмурился, прикрыл глаза рукой, потом улыбнулся. Вместе с Клавдией, держась за руки, они поднялись на ноги.
– Геш, в эту сторону, – поправила она, увлекая его за собой.
Зал шевелился, двигался, устремляясь к выходу двумя плотными потоками.
В фойе, не слишком просторном, но прохладном, с ветерком из распахнутых окон, никто уже не торопился, не толкался. Поэт, писавший о Земле, как о космической побрякушке с костями, держал перед собою пальцы щепотью и доказывал сбившейся вокруг него компании:
– Проблемы пола! Фрейд… Подкорка, подкорка диктует, старик. Это гениально! Надо бы выпить.
Скачков увидел Владика Серебрякова с рослой белокурой девушкой и обрадовался ему, как родному.
– Ты как – отпросился? – кинулся к нему Владик. – А я удрал. Попадет, наверное. Ну да как-нибудь…
«Вот оно! – подумалось Скачкову. – Комов с Суховым уже приучили команду к мелким нарушениям режима. Даже дисциплинированный Владик спокойно удирает с базы и не видит в этом большого греха!»
Кто-то взял Скачкова за руку, он обернулся и узнал Братина.
– Понравилось? – спросил тихонько журналист.
– Да так… – Скачков неопределенно покрутил пятерней. Незаметно для окружающих Брагин сильно сжал ему локоть.
– Я в такие минуты вспоминаю нашу «Балладу о солдате». Вот уж, действительно… Ну, вы домой?
– Нет, нет! – вмешалась Валерия и взяла Скачкова за руку, словно боясь, что его уведут. – У нас мероприятие. Клавдия, держи его.
Звонарев носился по фойе, организуя своих.
– Владик, Геш, ни с места! – крикнул он издали. – Девы, на вашу ответственность.
– Едем, Геш, съездим, – уговаривал Серебряков. – Часик посидим, а потом в такси и – к отбою. Идет?
Мимо них, заставив всех посторониться, вытекла из зала и потянулась через фойе пестрая многочисленная группа. В середине Скачков узнал того, с животом, собирающегося снимать фильм о футболе без актеров. Над медленно шествующей группой порхали обрывки фраз, – ядовитых, веских, многозначительных, – всяких.
Непостижимо быстро, на нескольких машинах, вся компания оказалась в гостях у ассистента в заношенных джинсах. Пощипывая бородку, хозяин квартиры похвалился новенькими рыжими лаптями, висевшими на стене, как украшение.
– Настоящие, лыковые. – Он приподнял темные очки и, удовлетворенно щурясь, дал в лапти крепкого щелчка. – Стоимость фантастическая. Зато – модерн!
В узеньком простенке висел лист картона, замазанный серой краской. Наискосок по серому фону тянулась красная линия, размываясь у самого края. «Безнадежность», – издали прочел Скачков.
– Гениально, не правда ли? – услышал он близко от себя голос Алисы и удивился: только что на этом самом месте рядом с ним стояла Клавдия. Когда она успела исчезнуть?
Сняв с языка крупинку табака, Алиса горящей сигаретой показала на незаконченное движение красной линии.
– Как передается настроение – верно? Но идемте в ту комнату, все толковое у него там.
Другая комната оказалась совершенно пустой, у стены стояла широкая, покрытая пестрым пледом оттоманка, над ней, на голой стене, картина без рамки. Алиса опустилась на оттоманку и мужским движением закинула ногу на ногу.
– Ну… как вам? – спросила она, выдувая дым и указывая сигаретой на картину.
Скачков склонил голову сначала к одному плечу, затем к другому. Опять серый фон и на нем простой кладбищенский крест. Ни черта не понять.
– А вы отойдите… отойдите на два шага, – подсказывала Алиса и щурилась, закидывала голову, тоже разглядывая Скачкова, как некое произведение.
С расстояния, действительно, крест на картине исчез, а вместо него проступило изображение женского живота.
– Ну? Правда, гениально?
– Ловко, черт! – Скачков скоблил затылок.
– Садитесь, – Алиса хлопнула по оттоманке рядом с собой. – Я давно наблюдаю за вами. У вас фотогеничное лицо. Вы не хотели бы сделать карьеру в кино? Футбол, как я слышала, для вас скоро кончится.
– В кино сейчас, – Скачков усмехнулся, – нужны фотогеничные ноги. Одни ноги снимают.
– А! Вы уже знаете? Кстати, режиссер вами очень интересуется. Через папироску Алиса бойко, с каким-то пониманием наблюдала за смущением Скачкова.
Разглядывая носки штиблет, Скачков сказал:
– Сначала ему мешают актеры, потом может мяч помешать. Ведь вся заваруха на поле из-за мяча. Двадцать два мужика и всего один мячик.
Подняв подрисованные брови, Алиса выслушала его, подумала и оценила.
– А что? Это, знаете, мысль. Футбол без мяча. Правда, Антониони уже снял так теннис. Но-о… Хотите, я познакомлю вас с кем надо?
Чье-то суматошное лицо сунулось в комнату, изумилось, затем с понимающим видом исчезло, хорошенько затворив дверь. Черт знает… что они там подумали? Скачков вскочил.
– Геннадий, – проговорила Алиса изумленно, – не будьте же ребенком!
Невежливо отвернувшись, он зашагал к захлопнутым дверям. В нем поднималась злость на Клавдию. Что, в самом деле, за дурацкая манера привести и бросить? Все, достаточно! Если ей тут интересно – пожалуйста. У него свои заботы: добраться поскорей до базы и хорошенько выспаться. Иначе завтра на тренировке не выдержишь и третьего круга. Впрочем, кто его здесь поймет?
На лестничной площадке Скачкова ослепил яркий высокий свет. Он увидел Клавдию и мужчину, поклонившегося им в зале. Клавдия стояла с опущенной головой, мужчина что-то доказывал ей с пьяной настойчивостью.
На улице Скачков быстро остановил машину и сел прямо, как судья. Сдерживало его присутствие шофера.
– Молчи, молчи! – уговаривала Клавдия, пытаясь завладеть его рукой. Он упрямо вырывал руку и отодвигался.
Домой они поднялись в лифте, Клавдия открыла дверь своим ключом. Из кухни появилась Софья Казимировна с шалью на плечах, увидела Скачкова и с недовольным видом скрылась.
На женской половине Скачкову показалось душновато, он подошел к окну и шире растворил форточку. Клавдия, поводив рукой, проверила, не дует ли на ребенка. Маришка спала в кроватке, обняв большую куклу с бессонно вытаращенными глазами. Скачков разглядел, что на голове куклы не осталось ни одного волоска.
– Чего она такая лысая?
Это были его первые слова с того момента, когда они сели в машину. Клавдия рассмеялась – негромко, с видимым облегчением:
– Маришка взяла ее с собой купаться! Вздернув рукав, Скачков посмотрел на часы.
– Пошел?
– Да. И так опоздал.
– О, господи! – Клавдия тихо обняла его, положила голову на плечо. – Все-то у нас с тобой не как у людей. Когда улетаете?
– Скоро. Двадцатого.
Он не мог забыть, с каким виноватым видом стояла Клавдия на лестничной площадке перед тем… пьяным. Ташист, пятнами рисует. Надо бы добавить ему пару пятен на физиономию. А впрочем, хорошо, что обошлось без скандала. Не хватало еще!
– Не сердись, Геш. Я знаю, ты думаешь… А, чего сейчас об этом! Ты хоть день-то проведешь с нами, когда полетишь?
– Видно будет.
Но гнев его пошел на убыль.
– Ладно, – сказал он. – Побежал. А то поздно.
На кухне Софья Казимировна, кутаясь в шаль, по-прежнему колдовала над разложенными по всему столу картами. Проводив Скачкова до лестницы, Клавдия сказала:
– Маришка все спрашивает, когда вы в зоопарк пойдете.
– Сходим! – крикнул он, сбегая вниз. – Обязательно. Прислушиваясь к замирающим шагам, Клавдия стояла до тех пор, пока внизу не бухнула дверь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Никакого сигнала побудки на базе не существовало, его заменял стук туго накачанного мяча.
Без пяти минут восемь на площадку перед столовой выходил Арефьич и принимался манипулировать мячом: на носок, на голову, на колено. Утренний стук мяча проникал во все распахнутые окна. Из кустов сирени шариком выкатывался лохматый Тузик и, вскочив на скамейку, вываливал веселый язык – день начинался. Скоро к Арефьичу присоединялся Матвей Матвеич, вперевалку от избытка мышц, медлительный спросонья. Арефьич, не предупреждая, посылал ему резкий пас и попадал в живот. Охнув, массажист оживлялся и увлеченно отпинывал мяч, норовя ударить правой ногой. Затем в окне первого домика появлялась заспанная физиономия Кудрина. Солнце било ему прямо в лицо, он жмурился, приглаживал рыжую взлохмаченную голову и кричал:
– Я сейчас!
Гонять мяч он готов был сутками.
Появлялись, протирая кулаками глаза, Стороженко, Нестеров, Батищев. Лениво потягиваясь, выходил на крыльцо домика Владик Серебряков, щурился на солнце и отчаянно зевал, – опять зачитался допоздна. (Арефьич, сердясь, постоянно грозил вывернуть у него в комнате лампочку).
Начиналась забава «в квадрате»: четверо ребят, став по углам площадки, гоняли пятого, искусно перепасовываясь между собой. Потерявший мяч становился в середину.
Завидев старшего тренера, дежурный командовал построение. Короткий рапорт, приветствие, – и цепочка футболистов во главе с Арефьичем неторопливой разминочной трусцой вытягивалась за ворота, заворачивала вправо, в лес.
После просмотра в телестудии Скачков вернулся на базу позже обычного, но проснулся рано и, лежа с закрытыми глазами, попробовал все тело: нет, вялости не ощущалось, выспался прилично. Мухин еще спал, запрятав голову под подушку, – он чутко реагировал на каждый шорох. Ночью, когда Скачков осторожно раздевался в темноте, Мухин приподнялся и что-то спросонья проворчал.
Натянув костюм, Скачков вышел на крылечко и тихонько посвистал. Тузик не отзывался.
Из дежурной комнаты выглянула Марковна, в телогрейке, замотанная в шаль.
– Нету, нету, – сказала она. – С Владькой убежал.
– Уже? – удивился Скачков. Он ожидал, что Владик воротится из города еще позднее.
– Ни свет ни заря поднялся. – И Марковна добавила. – Грехи замаливать.
Так было заведено: футболисты, нарушившие чем-либо режим, добровольно признавали свою вину и в наказание с раннего утра отправлялись на дополнительную пробежку.
Солнце томилось где-то за кромкой леса; на верхушках тополей, согретые первыми лучами, пересвистывались иволги. Туман, копившийся всю ночь, размывался клочьями и уползал в чащу. Сыра была трава, сыры дорожки, опасно прикоснуться к листьям.
Пробуя на подъемах рывки и ускорения, Скачков привычно ощущал полнокровную работу сердца и бодрость мышц. Дышалось глубоко и вольно, всей отдохнувшей грудью.
У развилки возле разбитого молнией дуба он остановился. Ухватившись за гладкий, отполированный ладонями сук, подтянулся, как на турнике, и подобрал к груди колени. Сверху его осыпало дождем росы, он засмеялся и выскочил из-под дерева. Щеки розовели, загорались, телу хотелось быстроты, нагрузки, чтобы разогнать застой в плечах и бедрах. Взмахивая руками, он подпрыгнул раз, другой, успевая в подлете согнуть и подобрать к груди колени. «В квадрате бы побегать!»
Услышав задорный собачий лай, он увидел сначала Тузика, затем бегущего Серебрякова.
Владик остановился и перевел дух.
– Упрел!
Под тренировочным костюмом у него натянуто теплое белье, на голове вязаная шапочка. Молния на фуфайке застегнута до самого предела, и воротник закрывал всю шею с подбородком.
Приплясывая, чтобы не дать застояться ногам, Владик спросил:
– Ты как вчера? В порядке?
– Вполне.
– А я не удержался. Видишь: сырости, наверное, ведро вышло… Тут, Геш, толковище идет, будто с Веной у нас может не получиться.
– Глупости!
– Про Рытвина что-то толкуют, про самого… Ну, хоп – я еще пару кружочков.
И они разбежались.
– Степаныч, говорят, злой, как сатана! – крикнул Владик, удаляясь. За завтраком Скачков старался не попадать тренеру на глаза.
В комнате, собираясь на утреннюю тренировку, Мухин сказал, что вчера вечером, перед самым отбоем, заходил Иван Степанович, спрашивал – не вернулся ли? Видимо, зачем-то понадобился…
«Как назло, ч-черт!»
По коридору раздался топот ребят, спешивших на поле.
Скачкова остановил врач Дворкин, поманил к себе.
Рядом с ним стоял Матвей Матвеич, тащивший сетку с мячами.
– Язык! – потребовал Дворкин. Скачков обиделся.
– Да что вы, на самом деле! Маленький я, что ли, не понимаю?
– Пил? – Матвей Матвеич смотрел подозрительно.
– Вот еще! Хотите дыхну? Нате! Массажист повел носом.
– Ну, тогда еще сойдет. Бегал?
– А как же!
– Пульс позвольте. – И Дворкин взял его за руку.
Пока врач, склонив голый лоб, держал Скачкова за расслабленную кисть и следил за бегущей секундной стрелкой, на крыльце командного домика появились Иван Степанович и Арефьич, оба в тренировочных костюмах. Иван Степанович в темных очках, на груди секундомер. Скачков пожалел, что не успел со всеми вместе уйти на футбольное поле.
Арефьич сделал ему знак приблизиться.
– Иди. Чего уж… – шепнул Матвей Матвеич.
К крылечку Скачков подошел с покаянным видом.
– По девочкам, говорят, ударяешь? – раздался сверху голос тренера. – Ну… где был-то? Рассказывай.
– А, где был!.. – Скачков погладил себя по голове. История получилась. Картина новая, просмотр. Ну и…
Не жаловаться же было на Клавдию с Валерией, что не мог отказаться.
Арефьич, усмешливо почесывая кончик носа, хмыкнул:
– А этот был: все пустоту нарисовать не может? Скачков вспомнил и улыбнулся:
– Был.
– А лапти показывали? А селедку в рот забрасывали?
– Нет, селедки не было! – запротестовал Скачков.
– Еще увидишь.
Иван Степанович сошел вниз.
– На черта они тебе сдались? Пошли ты их. Если бы хоть что-нибудь стоящее было. Кто по-настоящему пишет, тому, знаешь, некогда трепотней заниматься. Некогда! Соображай же сам хоть чуточку.
Он смотрел на него с сожалением взрослого умудренного человека.
– Стой-ка, ты, киношник, – окликнул он вдруг Скачкова. – В редакции Сергей Александрович ничего не передавал?
Скачков припомнил целую кипу исчерканных страниц на брагинском столе.
– Там… такое дело намечается…
По мере того, как Скачков передавал разговор с Брагиным, Иван Степанович сощуривался с пониманием и кивал:
– Ага, ага…
Видимо, до него уже доходили слухи, что интрига постепенно втягивает и начальника дороги, и начальника локомотивного депо, и начальника службы движения, – всех влиятельных опекунов команды.
Затем он задумался, прикусил губу.
– Вот лезут же, когда совсем не просят! А начальник локомотивного депо – это такой толстенький, с щечками? – Хмыкнул. – Тоже знаток! Нет, братцы, это беда наша: в футболе все знатоки, все специалисты. А уж если он еще из начальства… – расстроившись, Иван Степанович махнул рукой.
Арефьич и Скачков стояли молча, ждали.
– Ладно, ты беги, – отпустил он Скачкова и пошел назад, в домик. Тренировку остался проводить Арефьич. Скоро по дороге мимо поля пропылил «Запорожец». К обеду Иван Степанович обещал вернуться.
В день «чистилища» утро на базе прошло как обычно, но к концу завтрака шофер Николай Иванович подал автобус.
В столовой Скачков сходил на кухню и взял из холодильника литровую банку свежего молока. Молоком команду поили «от пуза», как говорил Стороженко, сохранивший крестьянскую привычку есть внимательно и много. Из всей команды только Серебряков не переносил молока, и для него варили сладкий вишневый кисель.
Допивая прямо из банки, Скачков старался представить, что сегодня будет на «чистилище». Эти собрания в кабинете начальника дороги за длинным полированным столом, поставленным впритык к рытвинскому, всегда проходили по много раз отрепетированной схеме, и импровизации допускались – в зависимости от остроты вопроса, настроения капитана и диспетчера всей этой сыгранной кабинетной команды. В таких случаях чаще всех реплики подавал директор домостроительного комбината Феклюнин, оживляя заседания грубоватым простонародным юмором. Безжалостные замечания его, как правило, доводили тренеров, людей уже немолодых, до нервной дрожи, до валидола.
Заседания «чистилищ» напоминали Скачкову игру в одни ворота. На его памяти не было случая, чтобы тренер, выставленный в одиночку против всей рытвинской команды, избежал разгрома или хотя бы частично отстоял свои позиции. Сопротивляться было бесполезно, и наиболее опытные скоро постигали, что самое лучшее в таких случаях – опустить руки и заранее смириться с поражением.
Люди, важно восседавшие за полированным столом, многие годы проникались сознанием своего исключительного влияния на судьбу команды. Незаметно, от сезона к сезону, они усваивали привычку вторгаться в такие глубины тактики и техники футбола, где тяжко и специалисту. Собственное их невежество позволяло им тасовать команду, словно колоду карт, и свысока поглядывать на тренера, с апломбом стучать его по темечку и наставлять. Это же так просто: выиграть! Нужно только сделать то-то и то-то… И тренеру, стоявшему у стола с заготовленными расчетами в руках, хотелось сказать, что команда хочет выиграть, команда выложит все силы, однако надо же учитывать, что паренек, которого тут предлагают на место, скажем, центра нападения, при всем его старании даже не впишется в ансамбль, в организм команды – не того уровня игрок; что надо бы еще учесть больную ногу Кудрина, что Стороженко после травмы не сбросил еще нескольких килограммов липшего веса, что у Маркина повреждено плечо… да мало ли! Команда – организм сложный. Так вот поди же, докажи!
После завтрака два часа полагалось на теоретические занятия. Собираясь у себя в комнате, Скачков слышал топот в коридоре: ребята направлялись в зал.
В автобусе сидели принаряженные Маркин и Арефьич. Едва Скачков поднялся на ступеньку, Арефьич захлопнул дверь и кивнул шоферу: поехали. Скачков сделал изумленные глаза: Иван Степанович? Арефьич отвернулся и стал смотреть в окно.
«Начинается!» – неизвестно к чему подумал Скачков.
Как всегда, к приходу автобуса с базы участники заседания были в сборе. На этот час отменялись все дела.
Отсутствие старшего тренера сразу бросилось в глаза. Переглянулись Сухов с Комовым, закряхтел толстенький Феклюнин, покачивая головой. Что это? Новый вызов? Объяснению Арефьича, что Каретников заболел и просил его извинить, никто не поверил.
Со времени последнего матча Рытвин словно постарел. Страдал он не столько от того, что его не допустили в раздевалку, сколько от того, что об этом мгновенно узнал весь город. И он сознавал свое бессилие немедленно расправиться с непокорным тренером.
То, что Каретников не приехал сегодня на заседание, было для него большим облегчением: сама собой отпадала необходимость каким-то образом реагировать на оскорбление. Однако с другой стороны и сам он, и все остальные почувствовали себя как бы не у дела: а ради чего, собственно, стоило собираться?
Докладывал Арефьич, давно знакомый всем и каждому. Ленинградская команда – противник слишком известный, и он подробно охарактеризовал каждого из игроков, предсказав, что гости скорей всего с первых же минут предпримут решительный штурм, стремясь первыми добиться превосходства в счете. Правда, в последних матчах было замечено, что в линии полузащиты у них часто пробуются новые игроки, – видимо, тут у них самое слабое место. Поэтому на базе, на тренерском совете, был принят такой план: выдержать первые атаки, а затем, подолгу разыгрывая мяч, навязать свой неторопливый темп и, постепенно завоевывая центр поля…
Со своего места Скачков увидел, как вдруг брезгливо полезла вперед жирная рытвинская губа. Арефьич еще продолжал выкладывать свои соображения, а по кабинету замелькали переглядывания, сокрушенно запокачивались головы, наконец раздались иронические, нисколько не скрываемые вздохи – игра пошла! (Ах, не Арефьича хотелось им иметь сейчас навытяжку перед столом!). Состоялась коротенькая молчаливая оценка между двумя наиболее сыгранными нападающими – Феклюниным и Рытвиным. «Ну, видел?» – одним движением бровей спросил начальник дороги, кивнув на тренера. «Так, а я что говорил?» – мгновенно отреагировал тот. После этого Рытвин откинулся в кресло, устремил глаза в потолок и испустил такой разочарованный вздох, что Арефьич оторвался от своих записей и замолк.
– Ну вот! – начальник дороги с убитым видом пригласил всех собравшихся разделить его горе. – Беда мне с этими стратегами, просто беда! Послушайте… как вас там… – немедленно подсунулся Ронькин и напомнил имя, отчество, однако Рытвин отмахнулся. «Они будут нападать!» А я считаю, что нападать должны мы! – И стукнул по столу. – Мы же на своем поле играем. На сво-ем! Так на какой, извините, черт мы будем отдавать им инициативу? И вообще… Кого вы, кстати, ставите девятым номером? Кто у вас там намечен? Ну-ка…
Арефьич удивился. С «девяткой» разнотолков вроде бы не ожидалось: Серебряков. А кого еще? В прошлом сезоне парень несколько раз пробовался в «основе», затем неплохо показал себя на юге.
Но здесь забыли, как в игре с торпедовцами Серебряков красиво выйдя на ворота, пробил мимо. К тому же и Сухов с Комовым, пришедшие сегодня раньше многих, успели кое с кем поговорить.
Феклюнин, сидевший в кабинете вольно и непринужденно, как человек свой, приближенный, поднял толстенькие плечи и голосом тонким, нарочито дурашливым, изрек:
– Ото ж як у той бабы: ох, бачу, як пришла Гапка да як пидняла спидныцю…
В битком набитом кабинете грохнул смех, и Арефьич, стоявший у торца длинного стола, с этой минуты превратился в обвиняемого, теперь ему оставалось одно – оправдываться.
Военком Цыбин отсмеялся, смахнул в уголочке глаза набежавшую слезинку и возмущенно загудел:
– Не понимаю… На такой матч и ставить, извините… Да вспомните, как он с «Торпедо» мазанул!
И пошла игра, пошла распасовка! Бедный Арефьич успевал только поворачиваться.
Наконец Рытвин схватил карандаш, быстро что-то записал в блокнот. К нему склонился Ронькин и начал нашептывать, Рытвин послушал, сморщился и замотал щеками:
– Оставьте! Искать все же надо, дорогие товарищи, искать. Такая у нас странища – и чтобы не было талантов? Да не поверю! Не поверю, хоть убейте! – Победным взором он обвел все застолье и получил в ответ дружные энергичные кивки: действительно, поверить в такое было невозможно.
– Ладно, собираюсь я скоро в Куйбышев слетать. Пошарю я у них, конечно, посмотрю, что есть…
Арефьич, теребивший в руках заранее продуманные наметки, попытался подать голос, но Ронькин выразительным жестом остановил его. Это было обязанностью Ронькина: вовремя пресекать возражения тренеров. Сам же он нашел момент подходящим и встал, одернул пиджак затянутый галстуком, застегнутый на все пуговицы. И все поняли, что сейчас будет сказано нечто важное.
Речь Ронькина была короткой, но заслуживающей внимания: он доложил, что на примете имеется один нападающий из Казани, да вот беда – за парнишкой уже ведут охоту несколько столичных клубов. Новость показалась стоящей, все в ожидании повернулись к Рытвину. Начальник дороги самолюбиво выпрямился.
– Что значит – столичные клубы? Найдите подход к парню, поговорите. Узнайте, кто у него, что… Уж чего-чего, а условия мы создать можем, не постоим. Или мне самому еще и в Казань лететь?
На лице Рытвина появилось капризное, утомленное выражение, словно он в одиночку, без помощников тащит громоздкий воз команды и все, что с нею связано.
– Работать надо, работать, – заметил он Ронькину. – Поменьше на дядю надейтесь, побольше сами…
Установка на переманивание игрока таким образом была отпущена, и Скачков знал, что, видимо, завтра же Ронькин полетит в Казань, торопясь опередить «купцов» из других клубов. Наобещает парню золотые горы: квартиру в центре, учебу в институте, премиальные, машину вне всякой очереди, – только играй!
– Н-ну ладно… – Рытвин как бы вынырнул из минутной задумчивости. – На чем мы там остановились-то? А-а, да, да… Нет, дорогой товарищ (это Арефьичу), Серебряков не подойдет. Пускай он посидит еще малость, подрастет. Я вот советовался с командой, – взгляд в сторону Комова, – и у них, понимаешь, свое мнение имеется. Свои соображения…
Повинуясь рытвинскому взгляду, Комов приподнялся и скороговоркой выпалил, что да, он предлагает совсем другую кандидатуру – парень растущий, перспективный, к сожалению, новый тренер несправедливо зажимает, держит на скамейке…
Вопросительно подняв брови, начальник дороги из-за своего огромного стола взглянул на Сухова, тот несколько раз утвердительно кивнул головой. Не опуская бровей, Рытвин перевел взгляд на Маркина и наставительно заметил тренеру:
– Вот видишь. Есть резон? Есть. Советую прислушаться. Скачкова он с прошлого года не замечал, словно его не существовало в команде.
Не поднимая глаз, Арефьич смотрел прямо перед собой в сверкавшую поверхность стола. Губы его были непримиримо сжаты. Мнение команды… Он-то знал, чье это мнение и отчего Комов сводит счеты с Серебряковым!
– Значит, так, – закончил установку Рытвин. – Кто у нас слева-то играет? Сухов? Ага, пойдет. А справа?
– Мухин, – севшим голосом промолвил Арефьич. Рытвин сердито бросил карандаш.
– Вот… опять! Да что вы за этого Мухина уцепились? Какой он гол в прошлый раз не забил, а? Стопроцентный! Нет, Мухина не надо. Пускай посидит, посмотрит, поучится… А вот вам – почему вы Комова к воротам прижимаете? Да с таким ударищем… боже мой! Если даже из десяти ударов у него два попадут в ворота – все! Вот что, выигрыш-то! Разве не так?
Специально он, что ли, нахваливал Комова, точно в пику решению тренера об отчислении того из команды?
Арефьич, решив быть нейтральным, заметил только, что у Комова удаление с поля, следовательно, очередную игру он пропускает автоматически, а там еще добавит спортивно-техническая комиссия Федерации футбола.
– Да? Гм… – Рытвин будто впервые узнал о наказании Комова. Здесь хитровато ухмыльнулся Феклюнин и, покачивая головой, пропел:
– Ох, Родион Васильевич, сядем мы с вами без двух. Без Мухина сядем.
Рытвин строго вскинул голову.
– Как – без двух?
Ему ответил военком Цыбин, постоянный партнер по игре в преферанс.
– Не взяток же, Родион Васильевич, – очков. Надо бы Мухина все же поставить. Уж вы согласитесь!
Поколебавшись, Рытвин подобрал со стола карандаш, снова его бросил.
– За горло вы меня берете, за горло! Ладно, будь по-вашему. Но потом смотрите: близко будет локоть. Ну, все что ли? Тогда закрываем. Завтра, товарищи, быть на стадионе всем. Всем! Лето, ничего не попишешь, переходим на спортивный режим.
Гремя стульями, поднялись с мест: потягивались после долгого сидения и отдувались, будто провернули огромную работу. Вид был такой, словно все, что требуется для победы, сделано, команде же завтра останется одно – выбежать на поле и разгромить соперников.
Из города Скачков ехал в автобусе один. На базе ребята возвращались из душевой, плелись, чтобы свалиться на постель, разбросить руки, ноги. Хозяйственный Стороженко вывешивал постиранную майку.
В своей комнате Скачков увидел Мухина: тот, голый, лежал навзничь поверх одеяла. На животе у него комок смятого сырого полотенца. Когда Скачков, переодеваясь, принялся хлопать дверцами шкафа, Мухин разлепил один глаз.
– Ну что? – спросил он. – О чем говорили? Мельком оглядывая себя в зеркало, Скачков буркнул:
– Да так…
– Меня ставят на игру?
– А почему нет?
Скачкову не хотелось рассказывать, как все было на «чистилище».
– А Владьку?
– Увидишь! – отмахнулся Скачков. Помолчав, Мухин еще спросил:
– О Коме толковища не было?
– А чего о нем толковать?
Читать бесплатно другие книги:
