В футбольном зазеркалье Кузьмин Николай

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Утреннюю тренировку проводил Арефьич.

Иван Степанович встретил автобус с командой и, покуда ребята спрыгивали с подножки, стоял, придерживая дверцу. Засек, что Федор Сухов не явился.

Отдав распоряжения второму тренеру, Иван Степанович разбитою походкой утащился к себе в комнату. Матвей Матвеич втихомолку объяснил, что у него разболелась печень и он с раннего утра, как только приехал на базу, лежал с грелкой на боку.

Размолвка в команде еще давала себя знать. Ребята двигались как подневольные, и с отвращением поглядывали на сетку с мячами.

– Слушайте, вы, лодыри! – не вытерпел Арефьич. – А ну ожили! Виктор Кудрин, еле-еле семенивший по полю, пожаловался на усталость.

Арефьич не хотел ничего слышать.

– Вы поглядели бы, как тренируются пловцы. Вот где режим! По сравнению с ними вы живете, как боги… Давайте, давайте, прибавили немного!

Легкие занятия только расхолаживают игроков. При современных средствах восстановления сил (питание, массаж, фармакология, физиотерапия, режим) обычная тренировка по своему напряжению превосходит календарную игру. Скачков давно понял, что жизнь спортсмена кажется праздником только со стороны, на самом деле праздничного в ней нет ничего, разве лишь краткий миг победы, остальное же время, по существу вся жизнь, – это сплошной, непрерывный труд. Выдержать такую жизнь способен далеко не каждый.

А еще проклятый возраст! В отличие от Сухова, даже в такие годы транжирящего свои силы без оглядки, Скачков выглядел скупцом, ско-пидомом, считающим до последнего грошика. Федор, выходя на поле, надеялся на взрыв, на вдохновение, Скачков же залезал в автобус с командой, собрав в себе все, что было сэкономлено глубоким полноценным сном, продуманным питанием, упражнениями на тренировках и колдовством Матвея Матвеича. В последние годы он постоянно чувствовал, что малейшее отклонение от режима все заметней бьет по его копилке, собираемой к каждому очередному матчу.

Чтобы ежедневный труд на тренировках не был надоедливым, угнетающим, многое зависит от умения наставника команды. За свои годы Скачков повидал не одного и не двух тренеров, и теперь с интересом присматривался к клеенчатой тетрадке, которую Иван Степанович постоянно таскал в оттопыренном кармане тренировочных брюк. Тетрадь всегда у него под рукой. За едой, в автобусе, просто оставшись днем на несколько минут один, он достает ее, листает, просматривает какие-то заметки и тут же вносит новые. Иногда Скачкову удавалось бросить взгляд в заветную тренерскую тетрадку: страницы вкривь и вкось заполнены мелким нервным почерком, исчерчены какими-то диаграммами, схемами. Занятия с командой Иван Степанович строит так, чтобы ребята как бы поднимались по лестнице трудностей: освоили один сложный элемент, вот вам еще более сложный! Весной, когда Каретников приехал к команде в Батуми, рекордсмен в подтягивании на турнике был Батищев – семь раз. После первого же пятикилометрового кросса ребята с неделю ступали по земле дрожащими ногами. Сейчас каждый игрок подтягивается двенадцать-четырнадцать раз, бегает кроссы по восемнадцать километров, приседает с тяжеленной штангой.

После нынешней зимы, думая о своем недалеком будущем, Скачков все больше приходил к выводу: работа тренера – творческая, задача его – помочь каждому игроку раскрыться, распечатать в себе тот клад, который в нем зарыт и о котором парень, быть может, не подозревает сам.

…После разминки на поле подали мячи. Защитники и нападающие занялись раздельными упражнениями. Нападающие совершали рывки примерно в сорок метров и с ходу наносили удар по воротам. Защитники и полузащитники играли в небольшом квадрате четверо против двоих в одно касание.

У бровки тренировочного поля, на чемоданчике, глыбой восседал Матвей Матвеич. Внушительный живот мешал ему сомкнуть колени. Рядом с ним, задрав ухо, звонко взлаивал лохматый Тузик, прижившийся на базе пес. Одному Тузику сегодня не изменяло настроение, он стремглав бросался за улетавшими с поля мячами и, повизгивая, дожидался, когда за ними прибегут. Футболиста с подобранным мячом он провожал до кромки поля и снова дисциплинированно усаживался рядом с массажистом. Появляться во время тренировки на зеленом поле ему было категорически запрещено.

Когда нападающие перешли к игре втроем против двоих, а защитники принялись отрабатывать удары по воротам с дальних дистанций, показался врач Дворкин. Он с утра сидел в своей лаборатории и теперь спешил на занятия.

С приходом в команду Ивана Степановича Дворкин буквально ожил. Прежде его позиция в коллективе была неопределенной и зачастую, находясь в окружении здоровых жизнерадостных парней, он попросту не знал, чем занять свой день. Он помогал красить мячи, выполнял хозяйственные поручения. Во время матча ему, нагруженному бинтами, хлорэтилом и зеленкой, удавалось в лучшем случае оказать помощь легко травмированному игроку. Футболисты со сложными травмами отправлялись в больницу или диспансер.

Сейчас Дворкин стал в команде фигурой первостепенной, и возвел его на эту высоту новый старший тренер, выяснивший в первые же дни, что у молчаливого робкого врача пропасть накопленных наблюдений и рекомендаций.

Каретникову не нужно было доказывать, что современный футбол построен на предельных нагрузках, вызывающих физиологические сдвиги в организме, но вот в том, как добиться быстрейшего восстановления сил футболистов, в этом новый тренер нуждался постоянно, и Дворкин стал его ближайшим помощником. Если сравнить команду с кораблем, то Каретников был ее капитаном, а Дворкин старшим штурманом.

Врач теперь просыпался раньше всех на базе и вместе с дежурным обходил комнаты. Затем подробный разговор с поваром, контрольный осмотр двух-трех игроков, доклад тренеру о состоянии команды. На тренировках он присутствовал незаметно, сидел, посасывая карандашик, и вдруг принимался что-то строчить в блокнот. Нынешние внушительные рекорды в различных видах спорта, доказывал он, достигнуты мобилизацией всего лишь половины сил спортсменов. Выходит, остальная половина дремлет где-то в недрах человека и еще ждет своего часа. Как ее добыть, как заставить включиться в работу? Дворкин уверял, что это под силу только самой серьезной науке. Причем, время требует, чтобы наука вошла в спорт не робкой гостьей, а хозяйкой.

После отбоя Дворкин еще долго сидел у себя в кабинете над какими-то схемами и расчетами. Результаты всевозможных медицинских анализов раскрывали перед ним скрытый механизм каждого игрока, а следовательно, и команды в целом, и его заботой было к началу нового дня перевести физиологические симптомы на вполне обыкновенный язык. Скачков сам однажды слышал, как врач жаловался администратору команды Смольскому, своему постоянному собеседнику, что его беспокоят не только нагрузки, сон и питание игроков (все это разумеется само собой), но даже процессы, происходящие у футболиста в двенадцатиперстной кишке, и предсказывал, что в скором времени наука дойдет и до этого, – организм спортсмена должен просматриваться специалистами, как стеклянный.

По рекомендации врача Иван Степанович стал дифференцированно распределять нагрузки на игроков. Таким, как Скачков, Батищев, Стороженко, мясистым, толстоногим, по-прежнему доставались упражнения на силу, выгоняющие пот, – чтобы разогреть, заставить полностью влезать в полезную работу всю массу мускулатуры. («Нажми, нажми, не жалей сока!» – весело покрикивал на них Арефьич). Между тем Скачков не помнил, чтобы когда-нибудь особенно напирал на атлетическую подготовку. Такие, как он, как те же Батищев и Стороженко выросли в семьях, где еда подавалась на стол большими кусками, дети в таких семьях с ранних лет растут в труде, и это дает им запас сил на всю жизнь. Напротив, Кудрин, Нестеров, Серебряков, игроки нервного, взрывного типа, нуждались не в количестве, а в качестве нагрузок, и с ними Иван Степанович, таская в оттопыренном кармане свернутую трубочкой тетрадку, все чаще занимался сам, отдельно. Правда, им тоже приходилось умываться потом, и все же Владик Серебряков, переводя дух, оттягивая майку, встряхивал ногами и с удовлетворением замечал: «По науке, все как в аптеке». К Серебрякову тренер присматривался на южном сборе и с первых же игр сезона стал выставлять его в основной состав. Игра у Владика раз на раз не приходилась, но Иван Степанович терпеливо закрывал глаза на недостатки молодого футболиста, зная, что игроку талантливому приходится порой труднее, чем просто способному: способный легче приспосабливается, таланту же надо обязательно раскрыться.

После тренировки в душевой Виктор Кудрин, натирая широченную спину Батищева, орудовал мочалкой, как скребницей, и звучно шлепал приятеля по увесистым бокам: «Эк, накопил. До тебя, Сем, никакой науке не дойти… Тпру, балуй, черт!» – кричал он и выскакивал из кабины, когда Батищев, потеряв терпение, пытался взять его в охапку.

У футбольных ворот Арефьич занимался с Соломиным. Он подозвал Мухина и дал ему задание врываться с края поля в штрафную.

– Саша, – покрикивал тренер, – выйди быстро на него, не жди! Да не в игрока, не в игрока… Где твой подкат?

Потом он поставил Владика Серебрякова перед створом ворот.

– А ну-ка, Муха, понавешивай, только поточнее… Саша, крой Серебрякова! В прыжке, повыше. Рассчитай, рассчитай! Не дай ему головой сыграть…

– Да он все равно перепрыгивает! – признался запаренный Соломин, утираясь.

– Перепрыгивает… А ты сообрази, – настаивал Арефьич. – Смотри: прыгни чуть раньше его и грудь подай вперед. Вот так. Высунься чуть-чуть. Он, понимаешь, прыгнет тоже и подтолкнет тебя вверх. Пусть на сантиметр какой-то, понимаешь, а – все же… Понял? Давайте повторим.

В других воротах тренировался Маркин, в старом выгоревшем свитере, в кедах. Голые ноги вратаря перехвачены широкими наколенниками.

– Геш, – позвал Маркин и подтянул перчатки, – постучи-ка низом. Что-то как ни сунусь – мимо.

Скачков погнал мяч на одиннадцатиметровую отметку.

– Жирок завязал, Леха. Ложишься мягко.

– Маленько есть, – согласился Маркин и похлопал себя по животу. – Теща вчера пельмени затеяла. Наелся, аж моргать больно.

Семья Алексея Маркина вызывала всеобщую зависть ребят. Футбол там был предметом домашнего поклонения; у тестя и тещи из года в год постоянные абонементы на стадион. Когда команда возвращалась из поездок, в аэропорту Маркина встречал весь семейный дружный клан. Иногда Алексею выпадало играть за дубль, тогда после матча, не появляясь дома, он снова уезжал на базу. В таких случаях шофер Николай Иванович специально давал небольшой крюк, чтобы проехать мимо маркинского дома. «Леха, стоят», – окликал кто-нибудь вратаря. В окне или на балконе четвертого этажа дежурили все пятеро. Завидев большой красный автобус, тесть и теща поднимали детишек, жена махала рукой. Свет в автобусе бывал потушен, и Скачков сомневался, чтобы сверху, с четвертого этажа, можно было разглядеть лицо прильнувшего к стеклу Маркина, но встречи повторялись с неизменным постоянством и всякий раз, проезжая мимо, Николай Иванович нарушал запрет регулировщиков и давал громкий приветственный гудок.

Посылая низом короткие несильные мячи, Скачков пережидал, покуда Маркин поднимется на ноги, и едва удерживался, чтобы не спросить, добрались ли до него позавчера вечером подвыпившие Комов с Суховым, а если добрались, то… «Да нет, там им дадут от ворот поворот!» Все домашние Алексея, насколько знал Скачков, никаких интриг в спорте не одобряли. В прошлом году они первыми откликнулись на статью Брагина в газете, а осенью, узнав об отчислении Скачкова, написали даже в обком.

Частое, заливистое тявканье Тузика заставило Скачкова оглянуться. Он увидел: Матвей Матвеич стоял на краю поля во весь рост и под-зывал его рукой. Скачков в последний раз подправил мяч под ногу и ударил в верхний угол. Маркин с полным вздохом проводил мяч взглядом и, утомленно стаскивая перчатки, пошел из ворот. Принудиловка сегодня, а не тренировка!

– Зайди к Степанычу, – передал Скачкову массажист. Тузик, скаля зубы, вилял хвостом и ждал сигнала, чтобы бежать следом.

– Не до тебя сегодня, – отмахнулся от него Скачков.

Цокая шипами, он прошел по коридору и постучал в последнюю дверь. Иван Степанович лежал, укрывшись одеялом, – в очках, с тетрадкой в руках. Он взглянул поверх очков на вошедшего и молча показал сесть у себя в ногах.

В угловой просторной комнате с двумя распахнутыми настежь окнами было еще свежо, как утром. С тренировочного поля доносился голос Арефьича:

– Не так, не так! Зачем ты принял мяч внутренней стороной? Сам себя ограбил. Обработал бы внешней и сразу бы ушел: полтора метра форы. А так, пока разворачивал ногу, все потерял… Давай повторим!

– Ну… как тренировка? – спросил Иван Степанович.

– Плохо, по-моему, – сказал Скачков. Раздетый, в одних трусах и бутсах, он чувствовал себя неловко.

– Угу… А Соломин как? Видел его?

– Жидковат малость. Но через год, через два потянет.

– Через год! – хмыкнул Иван Степанович и постучал карандашом по зубам. – Легко сказать – через год!

По углам его рта легли две отвесные складки.

– А… Комов? – решился спросить Скачков, поглядывая исподлобья. Он хотел ясности: неужели тренер сказал, как отрубил?

Иван Степанович засопел и содрал с лица очки. Под одеялом задрыгала коленка: плохо дело!

– Нету Комова, нету! Понял? И забудь о нем! Потом, покусывая дужку очков, признался:

– Если бы можно, я сейчас и от Сухова освободился бы. Иди он, гуляй как хочет! Да, жидковат, – правильно ты сказал, – жидковат у нас пока что дубль.

«Но ведь Вена… – думал тем временем Скачков. – Уж ради Вены можно бы… В прошлом году не добились преимущества даже дома, на своем поле, а в гостях играть куда труднее».

– Как ты считаешь, – неожиданно спросил Иван Степанович, – может еще Сухов быть полезным команде? Только – честно.

Скачков смешался и опустил глаза.

– Думаю… что да, – наконец выдавил он, усиленно кивая головой. – Да, определенно может.

Где-то краем сознания промелькнуло, что так вот, в нескольких словах, может решиться судьба игрока. Один спросил, другой ответил, даже не ответил, а просто пожал плечами: дескать, как вам сказать… (В прошлом году, возможно, вот так же решилась и его собственная участь).

Однако, защищая Сухова, он не жалел его, совсем нет. Он на самом деле считал, что Федор, при всех его пороках, еще не сыграл своего последнего матча. Классный футболист был Федор Сухов, талант, каких не так уж много. Беда его, как это ни странно, была как раз в таланте, в легкости того, что другим давалось годами тяжелейшего труда. Поэтому-то Федор жил легко, свободно, не задумываясь, – талант вывезет, выручит. Он жег себя, сжигал, как свечку, сразу с двух концов. И талант вывозил, выручал, держал его на гребне славы. Даже после загулов, после поздних возвращений на базу или в гостиницу Сухов в игре продолжал оставаться Суховым. Стоило ему лишь выбежать на поле, окунуться в подмывающую обстановку гудящих в ожидании трибун, и стадион, словно земля, когда к ней прикасается Антей, вливал в него необходимую бодрость, Федор «заводился» и играл как молодой, азартный, со свежими неизрасходованными силами. Но вот пошла на убыль молодость, и он махнул рукой: нравлюсь я вам такой, берите. А тут еще попал под Комова, не хватило своего характера. И – пошло! Сколько раз пытались говорить с ним, – бывало, соберутся всей командой, стыдят, срамят, он ничего – молчит, не ерепенится, исправиться пообещает, а чуть не доглядели: снова! Жизнь у него разламывалась, – разломилась уже: с годами следовало бы поберечься и укротить себя в соблазнах, но как раз соблазнами-то и был дорог для него футбол, сделавший его именитым, порой незаменимым. И это раздвоение мало-помалу привело к тому, что он все больше отвращался от футбола: играл без подготовки, надеясь на один былой талант. Он выходил на поле и исполнял надоевшие ненавистные обязанности только затем, чтобы жить так, как хотелось, как привык, – ничего не меняя…

А мог еще блеснуть Федор на поле – не так, конечно, как когда-то, но выпадали дни, и он, будто вернувшись в молодые свои годы, показывал отличную игру. В прошлом году, с австрийцами, встреча сложилась трудно, гости, построив атаки на фланговых прорывах, давили все два тайма и могли заколотить несколько мячей, но спас Алексей Маркин. Ответный гол в самом конце матча провел Сухов, забил красиво, головой, в стелющемся броске вперед, так что аплодировали даже сами австрийцы. Думая о той игре, Скачков не мог понять, что толкнуло Сухова на рывок, вроде бы на первый взгляд совсем бесцельный? Игра еще шла на противоположном фланге, а Федор вдруг побежал, включил свою знаменитую стартовую скорость, и это было непонятно до тех пор, покуда мяч от головы защитника не срезался и не направился наискосок штрафной за лицевую линию, на угловой. Как угадал он весь «расклад», вплоть до досадной для австрийцев срезки? Непостижимо! Но и это еще не все. Мяч улетал и улетел бы, не догнать его и на суховском рывке, как вдруг Федор с разбегу выстелился рыбкой, на руки, и дотянулся, поймал мяч головой в полете и заставил его заскочить в угол ворот… Это было красиво, это было неожиданно, главное же – это было так необходимо, потому что сразу меняло всю картину борьбы за Кубок. Тогда Скачков не выдержал и тоже, вместе с остальными, бросился поднимать и тискать Сухова. Он не любил эти объятия, поцелуйчики на поле, но в тот момент не выдержал. Да и как было выдержать! Гол голу рознь, а тот, суховский, был поистине бесценный: чудо, а не гол! То-то и котировался еще Федор, стояла и не меркла его давняя звезда, хотя в команде подрастали молодые, тот же Владик Серебряков, поразительно прибавивший по сравнению с прошлым годом. И все же Сухов оставался Суховым, заслуженным, – талант которого, как говорится, к коже не пришьешь… Так что Скачков, защищая перед тренером старого товарища, нисколько не кривил душой – если уж он Комова готов был сохранить для пользы дела, то что же говорить о Федоре!

– Ладно, – с легким вздохом согласился тренер, – пусть будет по-твоему.

Потом он показал ему сесть поближе и стал говорить о матче с ленинградцами. Команда жесткая, напористая, Иван Степанович считал, что так или примерно так будут играть у себя дома австрийцы. А чего им, в самом деле? Выступают на своем поле, заполучили Фохта – без сомнения они сразу же кинутся на штурм. В игре с ленинградцами Иван Степанович намеревался испытать молодых игроков. На место Комова выйдет Соломин, кроме него ставить больше некого. Хорошо бы еще попробовать Белецкого. В Тбилиси он вышел, заменив Скачкова, но показать ничего не успел. А парнишка старательный. Иван Степанович рассчитывал, что сил Сухова хватит самое многое на первый матч.

– А может быть, еще Мухина подменим, – он скомкал разговор. – Перед игрой посмотрим.

Мысленно Скачков не переставал удивляться: сейчас они сидят, планируют, как ни в чем не бывало, а «чистилище»-то? Все замены, перестановки игроков обговариваются только там. Рытвин знает «свою» команду наперечет и заранее сам составляет заявочный список. К тому же Скачков не сомневался, что предстоящее «чистилище» получится особенно бурным. Прежде всего Комов, за которого горой встанут покровители команды, ну и наконец Рытвин, оскорбленный тем, что его бесцеремонно завернули от дверей раздевалки.

Отбросив одеяло, Иван Степанович спустил на пол ноги в носках и поднялся. Тренировочные брюки мешком висели на коленях, сползали с дородной поясницы, – он подтянул их длинным жестом сбоку. Остывшая грелка с бульканьем завалилась за диван.

– Говоришь, тренировка тебе сегодня не понравилась? А ну пошли на поле!

Издали, покуда шли, Скачков окинул взглядом всю отрадную картину занимающейся команды. Группа дублеров, самые молоденькие пацаны бежали вокруг поля, смахивали пот. Трудяги из основного состава: Кудрин, Нестеров, Стороженко добросовестно работали с ускорением, пробовали обводку, рывки. Владик Серебряков в одиночестве небрежно жонглировал мячом – лишь бы двигаться и не попасть на замечание. В тренировках парень пота не любил.

С Семеном Батищевым занимался сам Арефьич. Секрет постоянного отставания несчастного Семы раскрыл все тот же дотошный Дворкин. Он доказал, что игрок, оказавшийся между двумя составами: основным и дублирующим, просто не в состоянии тренироваться с необходимой интенсивностью. Расписание календарных игр ломает ему весь график тренировок. Завтра, скажем, парню играть в дубле – значит, он не может провести полную тренировку с основным составом, а когда тренируются дублеры, он должен быть готов выйти в основном составе, так сказать, находиться в резерве главного командования. Не имея оптимального режима тренировок, такие игроки год от года не приобретают, а лишь теряют.

Терпеливый Арефьич, к чьему незаметному присутствию в команде давно привыкли все ребята, мог отрабатывать с игроком какой-нибудь прием до тех пор, пока оба держались на ногах. Для Арефьича в футболе не существовало никаких секретов, и он старательно добивался от Батищева автоматизма, чтобы мяч не отскакивал от него, как от столба, а послушно скатывался по телу к ноге. Индивидуальное мастерство, не уставал повторять Арефьич, должно быть на уровне задуманного, и он тянул из Семена жилы, прививая ему сложные навыки жизни на поле, где даже в условиях жесткой игры, когда соперники тянут тебя за майку, хватают за трусы, толкают и бьют но ногам, настоящий мастер тем не менее не перестает видеть обстановку, как на ладони, и распоряжаться мячом, считая расстояния не на метры, а на сантиметры.

У себя на краю кропотливо, как муравей, трудился маленький Мухин. За все годы в футболе Скачков был очевидцем многих перемен в тактическом построении игры. На его глазах, как-то совсем незаметно, свелась почти на нет роль крайних нападающих. Досадная потеря! Сейчас, уже на закате своей спортивной жизни, Скачков научился многое видеть, многое понимать. Отсутствие ярко выраженных «крайков» намного сузило фронт атаки. Скопление игроков в центральной зоне облегчило действия защиты и очень усложнило задачу нападающих. Про-биваться через центр стало просто невозможно. Иногда Скачкову казалось, что именно такое «новшество» привело к редким взятиям ворот.

Присматриваясь к действиям нападающих, Скачков глазами умудренного игрока видел, что современной атаке на ворота соперников стал присущ один и тот же недостаток. Получив мяч от партнера из центральной зоны, фланговый игрок, вместо того, чтобы максимально развить атаку в глубину, поспешно возвращает мяч обратно в центр, в толпу. Причина? Отсутствие «специалистов» краев, психологический проигрыш борьбы с защитником, боязнь бровки.

Бровки сейчас боятся все или почти все. И это понятно: там меньше места для маневра, там трудно вести мяч, игрок на фланге действует словно на краю обрыва.

И все же! «Локомотив» в компании избранных коллективов высшей лиги всегда считался командой немного старомодной. Отчасти это объяснялось тем, что здесь постоянно существовали оба края. Широкие действия нападающих «Локомотива» нередко ставили в тупик сторонников новеньких, модернизированных схем. «Локомотив», как и прежде, сохранял в игре свое лицо.

Стремительные прорывы крайних нападающих, в настоящее время Сухова и Мухина, частенько позволяли «Локомотиву» диктовать ход встреч. Конечно, эти прорывы означали известный риск, однако, если даже защитники шли на подкат и выбивали мяч у Сухова или Мухина в аут, пространство атакующей командой было все равно выиграно (тем более, что при вбрасывании мяча нет правила «вне игры»). Кроме того, на фланге чаще удается «стенка» и очень опасен так называемый «перекидной пас» за спину защитников, рассчитанный на рывок и удар форвардов с ходу.

Итак, «Локомотив», несмотря на повальное увлечение новейшими схемами, сохранил в своем арсенале такое проверенное оружие, как крайние нападающие. И нужно сказать, что одним из выдающихся мастеров игры на краю заслуженно считался Федор Сухов. За многие годы он постиг все тонкости своей «узкой специальности», лишь в последнее время, как замечал Скачков, Федор, быстро теряя силы, все чаще допускал один и тот же просчет: вместо того чтобы обойти защитника с внешней стороны, ближе к бровке, он наивно стремился проскочить его с внутренней, чем не только сужал фронт атаки, но зачастую становился добычей бдительного подстраховщика. Объяснение этому было одно: не тот уже Федор, не те силы, выносливость и скорость.

Мухин, вот кто незаметно вырос в грозного «крайка!» Плотненький колобок, вышивавший на краю узоры тончайших финтов, он нисколько не боялся бровки и на самой кромке поля действовал с такой отчаянной стремительностью, что защитникам оставалось лишь одно: идти на нарушение правил. Особенно опасны стали прорывы Мухина теперь, когда в центре появился и разыгрывался Владик Серебряков. С каждым матчем у них все слаженней, все четче удавалась коварная «перекидка»: мягкий переброс мяча через защитников на ход разогнавшемуся Серебрякову…

Не доходя до поля метров десяти, Скачков перешел на легкую трусцу и засеменил к работающему в одиночестве Серебрякову. Иван Степанович остановился, с минуту понаблюдал, чем занимается команда, затем раздался его зычный властный голос:

– А ну включить скорость! Вы что, в игре так шевелиться собираетесь? Это служба, а не игра. В футболе надо играть, а не служить.

Присутствие старшего тренера почувствовалось сразу же. Послышалась команда разбиться на пары. Виктор Кудрин, уже припотевший, крикнул Маркину:

– Эй, а ну-ка марш в стойло!

Выбивая кепку о колено, Маркин побежал к дальним воротам.

Каждая пара, играя в быстрый пас, стала проходить поле и завершать упражнение сильным ударом по воротам. Били не точно, – абы ударить. Мячи летели в сторону и выше ворот. Маркин извелся от бездельного скакания.

– Какого черта! – кричал. – Подведи поближе. Пробей точнее. А ну на спор: кто забьет?

Рассердившись, Иван Степанович распорядился принести двое маленьких ворот для игры поперек поля. Разбились на две команды, но каждый игрок, как лошадь, таскал седока на закорках. Скачкову выпало возить Серебрякова, Кудрину – Батищева. Виктор запротестовал:

– Куда мне такого бугая? Дайте вон Муху!

– Р-разговорчики! – прикрикнул Иван Степанович, и Виктор покорно подставил спину.

Таская на себе Батищева, он быстро взмок, налился бурым цветом, но ярости в игре не сбавил, – балагур и хохотун в жизни, он становился неузнаваемым на поле: злой, напористый, неуступчивый. С худой спиной, с жидковатыми ногами, он, казалось, не имел понятия, что такое усталость.

Владик Серебряков ловко вскочил Скачкову на спину, сжал бока ногами и, как всадник, сделал понукающее движение:

– Трогай!

– Сиди давай! – огрызнулся Скачков и устремился навстречу Кудрину, семенившему, как ишачок, под тяжестью Батищева. Даже с шестипудовым седоком на спине Кудрин вел мяч, не глядя под ноги, – в игре он вообще не опускал головы: чувство мяча у него было поразительным! После лошадиной нагрузки с седоками на спине началась «вер-тушка», специальное упражнение, придуманное старшим тренером. Это были длительные рывки с мячом вокруг футбольного поля, перемежающиеся игрой в «стенку» и ударами по воротам. Мяч при этом моментально, не давая передышки, возвращался бегущему игроку, а голос тренера преследовал и подгонял: быстрей, еще быстрей! В первую неделю, когда Иван Степанович ввел «вертушку» в обиход тренировок, никто в команде не был в состоянии сделать больше двух кругов: сказывался зимний спад и прохладца на занятиях.

– Скорость!.. Скорость! – только и знал покрикивать Иван Степанович. Заметив, что у дальних ворот ребята сбавляют ход, он послал туда Арефьича.

Всей пятерней оттягивая намокший ворот футболки, Скачков дул себе на грудь и сплевывал тягучую, как клей, слюну. Он не вынес и сошел с четвертого круга. Иван Степанович что-то кричал ему с противоположной стороны поля, он не мог разобрать, да и не прислушивался толком, – сердце распухло и колотилось так, что отдавалось в висках.

– Стороженко! – крикнул тогда Иван Степанович, вызывая к старту следующего.

Разводя руками, набирая полную грудь воздуха, Скачков постепенно приводил себя в порядок. Уф, ну и нагрузочка! А ведь на юге он стал пробегать по пять кругов – почти рекорд. Выносливей его был один Виктор Кудрин. Но с тем вообще никто не мог сравниться. Рыжие, как уверял Серебряков, выносливее битюгов.

Он проследил, как мимо него по кромке поля промчался, гоня перед собою мяч, горячий, словно локомотив, Стороженко. Тоже вот – второй круг всего, а хоть выжми. Но лукавил, хитрил Стороженко: отпускал мяч от ноги подальше – все бежать легче. В игре с таким дриблингом недалеко пройдешь.

Неподалеку от старшего тренера старательный Соломин отрабатывал каверзный удар, известный как изобретение бразильского полузащитника Диди. Мяч при таком ударе летит не прямо, а по кривой, как бы огибая воображаемую стенку игроков, причем вращается не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной. Иван Степанович, понаблюдав за Соломиным, нашел, что у парнишки пока что получается банальнейший «сухой лист», с вращением мяча справа налево.

– Саша, – позвал он, – дай-ка сюда.

Брошенный ему мяч Иван Степанович ловко поймал на носок ноги, мягко опустил и тем же движением, изящно скинув его с носка, прижал к земле. Точно рукой!

Установив мяч, он отошел для разбега. Для того, чтобы придать мячу еще и дополнительное вращение сверху вниз, объяснял он, бить следовало не просто внутренней стороной подъема, а именно той частью, где большой палец.

С неожиданной легкостью для своего немолодого грузного тела Иван Степанович разбежался и ударил. Мяч по дуге достиг ворот и, круто упав в самый угол, шурша по сетке, скатился вниз.

– Краса-авец! – восхищенно протянул наблюдавший Кудрин. Иван Степанович оглянулся, рукавом фуфайки утер мокрое лицо.

– Это потому, – сказал он с конфузливой усмешкой, – что мы смотрели на футбол вот так! – и возвел глаза к небу. – А вы сейчас: вот, – и глянул себе на ладонь. – Разница!

Потом он сказал Соломину: «Стучи!» – и оставил его.

Наконец, построившись гуськом, ребята потрусили к озеру – последняя пробежка. Матвей Матвеич собирал мячи в огромную сетку. Иван Степанович брел по полю, прижимая бок рукой. У ворот он остановился и по-хозяйски покачал штангу.

На смену футболистам на простор зеленого поля обрадовано высыпали заворотные мальчишки, бегавшие во время тренировки за мячами. Это был их час, и они, расхватав мячи, обложили ворота, в которых торчал длинноногий, угловатый Валерий Турбин, вратарь дублеров.

– Поточней! – покрикивал он мальчишкам, пластаясь между штангами под градом ударов.

– Геш, – позвал Арефьич, – я гляжу, у тебя что-то удар срезался. Хочешь, постучим часок? Я Валерку Турбина оставил, ему это тоже не повредит.

– Можно, – согласился Скачков и рысцой отправился обратно на поле, где мальчишки азартно, сразу с нескольких точек, расстреляли ворота Турбина.

– Дядь Геш! – услышал он со стороны, оглянулся и увидел, что прямо ему на ногу мягким стелющимся пасом катится мяч. Соблазнившись, он взорвался на рывок и весь разбег вложил в удар. Нет, проследил он взглядом, слишком высоко. Арефьич прав: что-то у него перестало получаться, мяч никак не ложился на ногу.

Мальчишки на поле были одеты, как настоящие футболисты: в гетрах, с самодельными нашитыми на майках номерами. Свой пятый номер Скачков нашел на бойком вихрастом пацане, убежавшем с мячом к лицевой стороне поля, – он собирался пробить угловой. Для удара от углового фланга у «пятерки» не хватало сил, мальчишка перекатил мяч метров на десять поближе. По всем повадкам – как он ставил мяч, как поправлял и отступал для разбега, в нем угадывался далеко не новичок на поле. Длинноногий Турбин, занимая свое место, попятился к дальней штанге.

Разбежавшись, пятый номер ловко закрутил мяч в самый угол, возле крестовины, и Турбину пришлось растянуться в настоящем боевом прыжке, ударом кулака отбить мяч за ворота.

– Сухой лист! А? – восхитился Скачков. Поднимаясь на ноги, Турбин рукой в перчатке почистил колено.

– Главное, лупит по заказу.

Похвала смутила мальчишку. Небрежно уперев руки в бока, он вперевалку, по-футбольному, побрел от лицевой линии и, пока шел, смотрел себе под ноги. Ему попался мяч, он ловко подцепил его носком, подкинул на колено, затем на голову, все это мимоходом, как бы нехотя, но четко, – мяч по нему катался, как на веревочке.

– А ну-ка, ну-ка! – крикнул Скачков. – И долго ты так можешь?

– Да ну… – пацан совсем смутился. Выручил его Арефьич, подошедший с поля.

– Алик, – позвал он «пятерку», – дуйте-ка, братцы, на те ворота, нам тут еще подзаняться надо. Мячи можете взять. Оставьте нам штуки три.

– Видал малого? – спросил Скачков, провожая убегающих мальчишек. – Вот будет играть! А? Чей это, интересно?

Арефьич пожал плечами.

– А кто его знает? Они тут все бесхозные. Торчат с утра до вечера. Озеро же, купаться приезжают. Да и лагерь рядом.

– Толк, по-моему, будет.

– В руки надо брать. А кто возьмет, когда? А пацаны есть, и неплохие. Хожу по городу – столько, знаешь, пацанов хороших!

– Поговорить все-таки не мешало бы.

– С кем? – Арефьич посмотрел на него, как на несмышленого. – С ними еще лет пять надо заниматься на полную катушку. А начальство, сам знаешь, любит все сразу: или медали, или кубок. Так-то вот…

…Когда грязный измученный Скачков тащился с тренировки в душевую, ребята уже помылись и переоделись в чистое. Несколько человек лежали в шезлонгах и дремали, задрав как можно выше ноги. На веранде стучали шарики пинг-понга: играли сразу на двух столах. Красный раззадоренный Батищев старательно отбивался от Кудрина и проигрывал очко за очком. Каждый свой удар Виктор приправлял ядовитым замечанием, и зрители покатывались со смеху.

– Геш, – крикнул Кудрин и помахал ракеткой, – будь другом, выручи. Мне сейчас кататься на Семе, а как на него садиться? Погляди – в мыле весь. Тебе все равно мыться, – не прокатишься за меня?

Утирая лицо, Батищев сердился:

– Ты не трепись, а подавай! Еще сам повезешь.

На другом столе играли Павел Нестеров и чернявый Игорь Белецкий. Игорь выигрывал и смущался. Он сам бегал за шариком и старался избегать сильных ударов. Анатолий Стороженко, набив за пазуху яблок, сидел в покойной качалке, жевал, обкусывал яблоки и подтрунивал над Павлом.

– Егорка, чего ты с ним церемонишься, со слабаком? Мотай его на сухую.

В углу, устроившись за низким шахматным столиком, Алексей Маркин чертил на большом листе «пульку», поджидая партнеров.

Грузно упираясь в перила, Скачков поднялся на веранду. Сесть было негде и он прошел к биллиардистам. Владик Серебряков, после купания румяный, косой пробор на голове, сгонял шары кием к короткому борту и поторапливал Мухина лезть под стол.

– Видал, Геш? Проигрывать умеет, а расплачиваться – нет. Страдая от унижения, Мухин опустился на четвереньки.

– Условий, надеюсь, не забыл? – напомнил, издеваясь, Владик. Одной рукой Мухин прижал два шара к животу, еще один шар зажал подбородком и, стараясь не уронить, заковылял под столом. Владик подгонял его кием до тех пор, пока он не вылез с другой стороны стола.

– Росту у Мухи нет, – пожаловался Владик, – под столом пешком пройдет. Может, с тобой сыграем, Геш? Три шара форы.

Вскочив на ноги, Мухин с азартом кинулся ставить шары.

– Ну, погоди! Уж я тебя загоню. Постой, Геш, сейчас увидишь. Скачков с улыбкой смотрел, как он горячится и составляет шары в треугольник. Он сочувствовал Мухину. Серебряков, как игрок, котировался даже в биллиардном павильоне городского парка. Однажды в Батуми, на сборах он в пух и прах разнес какую-то местную знаменитость. Игра тогда шла на «интерес», и дело, помнится, едва не кончилось скандалом.

Ступени на веранду застонали под тяжестью массажиста. Матвей Матвеич, поднявшись, повел глазами. В компании картежников он заметил молоденького Сашу Соломина.

– Это еще что? – и он бесцеремонно выгнал его из-за стола. – Твоя книжка? Тогда бери и шлепай. Толку больше будет… Иди, иди, с картами еще успеешь.

– А ты – тоже!.. – напустился он на Маркина. – Учитель нашелся!

– К старости пускай готовится, – улыбнулся Алексей, быстро раздавая карты по кругу. – Старость придет – чем заниматься будет?

Массажист, кряхтя, поместился на соломинское место, потянул и раскрыл карты. Живот держал его от стола на расстоянии.