Пляска смерти Гамильтон Лорел

Глава тридцать пятая

Мне пришлось лечь на кровать. Доктор Норт опустил перила, чтобы подобраться ко мне с ультразвуковым аппаратом. И с другой стороны перила тоже опустились, чтобы народ мог поглазеть. Насчет интернов и сестер, отпихивающих друг друга локтями, он не преувеличивал. Ну, может, не в буквальном смысле, но все они хотели сюда попасть. Творилась медицинская редкость, если не история медицины, каков бы ни был результат. А у меня было ощущение как у экспоната в зоопарке.

Доктор Норт опередил меня фразой:

– Нам здесь столько народу не нужно.

– Да пусть ее люди выйдут, – предложил кто-то из интернов.

Я посмотрела на него в упор и сказала:

– Выйди.

Он попытался поспорить.

– Выйдите отсюда, – велел ему доктор Норт.

Интерн вышел, оставшиеся вдруг стали куда как более вежливы.

Сестер выставили всех, хотя среди врачей осталась одна женщина.

Клодия спасла положение:

– Анита, он, конечно, дурак, но кое-кого из наших людей мы можем вывести. Я хочу предположить, – она суровым взглядом обвела белые халаты, – что кое-кто из этих людей пришел помочь доктору на случай затруднений. Мы, что бы ни показал ультразвук, не обладаем достаточными медицинскими знаниями, чтобы вносить предложения. – Жестом предложив своим людям выйти, она добавила: – Если будем нужны, то мы прямо за дверью.

Потом она обратилась к Тревису и Ноэлю:

– Вы двое, давайте с нами.

– Мы не охранники, – возразил Тревис. – Джозеф нас послал подчиняться Аните, а не тебе.

– Нашел время цепляться к мелочам, Тревис! – ответила я, и спокойствие в моем голосе уже начало давать трещину.

После этого он перестал спорить и вышел. Следом за ним вышел Ноэль, зажимая под мышкой учебник и рюкзак. Клодия, выходя, на меня оглянулась. Я чуть не позвала ее обратно, но сдержалась. Близкими подругами мы не были, но я ей доверяла. Я доверяла Мике и – в определенной степени – Ричарду. Но они не были нейтральной стороной, а нам могло понадобиться беспристрастное мнение кого-нибудь, не столь заинтересованного лично. Дверь за Клодией закрылась раньше, чем я успела ее попросить остаться. Решение принялось само собой.

Доктор Норт отправил за дверь всех интернов, кроме трех. Таким образом, у Мики и Ричарда оказалось достаточно места, чтобы стать в головах кровати с противоположной стороны от ультразвукового аппарата. Я могла протянуть им только одну руку, и ее взял Мика. Ричард удовлетворился тем, что взял меня за плечо, но – благослови его Господь – не стал по этому поводу спорить. Может быть, реалии взрослой жизни наконец-то до него дошли, и капризы прекратятся. Можно на это надеяться.

Мне пришлось снять жакет, отчего на свет Божий явился пистолет в наплечной кобуре. Я закрепила ее запасным ремнем, который хранила у Жан-Клода, но уже на два ремня стало меньше, так что скоро придется посылать Натэниела их закупать. Единственная женщина-интерн все поглядывала на пистолет, косилась то и дело, будто никогда не видела.

Ремень пришлось сдвинуть, нижнюю часть ремней расстегнуть, чтобы доктор мог спустить мне джинсы на бедра. Пистолет не остался на месте, когда я снова легла на кровать, и пришлось сдвигать его двумя руками. Наверное, можно было бы и одной, не отбирая руку у Мики, но мне хотелось ощущать прикосновение пистолета. Единственная это у меня на тот момент была замена любимого одеяла или мягкой игрушки – если не считать Мики и Ричарда. А поскольку оба они слегка были виноваты в том, что я во все это влипла, у меня смешанные были чувства насчет цепляться за кого-нибудь, кто хоть отдаленный шанс имел оказаться причастным к моей беременности. Впервые я задумалась, действительно ли вазэктомия у ликантропа стопроцентно надежна.

– Будет немножко холодно, – предупредил доктор Норт и размазал мне по животу какой-то прозрачный гель. Холодно было, но зато можно было мысли занять чем-то другим, что я и сделала.

– Мика сделал вазэктомию три года назад. Мы его не рассматривали как потенциального отца, но он ликантроп, и…

Доктор Норт перевел взгляд на Мику:

– Вам просто прижгли концы или поставили серебряные скобки?

– И то, и другое. Я полгода назад проделал анализ, и все оказалось чисто.

– Я слыхал об использовании серебряных скобок. Вам известно, что при таких вазэктомиях было отмечено два случая отравления серебром?

Мика покачал головой:

– Нет, я не знал.

– Вам стоит сделать анализ крови на уровень серебра, просто на всякий случай. – Доктор Норт посмотрел на меня с очень добрым лицом. Вполне профессионально. Потом взял в руки толстый кусок пластика.

– Вот этим я сейчас проведу по вашему животу. Больно не будет.

Я кивнула:

– Вы уже объяснили, как это работает, док. Давайте делайте.

Он стал водить этой толстой палкой мне по коже, размазывая при этом гель. Я смотрела на экранчик вроде маленького телевизора у него за спиной. Он тоже на этот экран поглядывал. Экран был серый, белый и черный, и размытый. Если бы это был мой домашний телевизор, я бы позвонила в кабельную компанию и устроила им веселую жизнь. Доктору, очевидно, изображения на экране говорили больше, чем мне, потому что он поглядывал на экран и передвигал свой жезл. Потом он просто стал двигать жезл, не отрывая взгляд от экрана.

– Вот черт! – сказал самый высокий интерн жуть до чего разочарованным голосом.

Норт даже не глянул на него, просто сказал:

– Вон отсюда.

– Но…

– Вон, я сказал.

Мой добрый доктор вдруг стал таким серьезным и зловещим, каким я не видела. У него была идеальная доброжелательная манера обращения с пациентами, но сейчас до меня дошло, что пациентами она и ограничивается. Меня это устраивало.

– А что случилось? – поинтересовался Ричард. Он перегнулся через меня, пытаясь расшифровать картинки.

– Что вы там видите, чего не вижу я? – спросила я.

– Ничего не случилось, мистер Зееман, – ответил доктор Норт, не оборачиваясь. – А что я вижу? Ничего.

– Что значит – ничего? – спросил Мика, и впервые я уловила в его голосе нить напряжения. Железное самообладание дало едва заметную трещинку.

Норт повернулся ко мне, улыбаясь:

– Вы не беременны.

Я захлопала глазами:

– Но тест…

Он пожал плечами:

– Редкий, очень редкий ложноположительный результат. Анита, у вас ни один проведенный нами анализ не дал результатов в пределах нормы, отчего же нам удивляться, что домашний тест на беременность тоже запутался в вашей биохимии?

Я уставилась на него, еще не желая верить.

– Так это точно? Я не беременна?

Он покачал головой, приставил этот пластиковый наконечник мне к животу и очертил на удивление маленький кружок.

– Вот здесь было бы видно. Крошечный был бы комочек, но был бы виден, если бы существовал. Но его нет.

– Так откуда же положительный результат на синдромы Влада и Маугли?

– Точно не знаю, но готов предположить, что те же энзимы, которые ищет тест, присутствуют и дают положительный результат, если вы сами – ликантроп. Тест рассчитан на людей, а не на матерей, которые сами тоже ликантропы.

– А откуда синдром Влада?

Это спросила женщина-интерн.

Он посмотрел на нее недовольно:

– Мы обсудим случай, когда ответим на вопросы пациентки, доктор Николс.

Она должным образом смутилась:

– Прошу прощения, сэр.

– Нет-нет, она права, – вмешалась я. – Как там насчет синдрома Влада?

Он тронул меня за подбородок, повернул голову так, чтобы видны были метки Реквиема.

– Вы регулярно даете кровь?

– Да.

– На этой стадии мы проверяем кровь на энзимы, Анита. Мне не приходилось читать работ на тему о том, как влияет регулярная отдача крови вампирам на результаты теста. Мы знаем, что она может вызвать анемию, но другие последствия, кажется, никто реально не исследовал.

– Простите, можно мне задать вопрос? – спросила Николс.

Норт посмотрел на нее довольно холодно:

– Зависит от того, какой вопрос, доктор.

Слово «доктор» он произнес так, что оно прозвучало оскорблением. Доктор Норт открывался мне с совершенно новой стороны.

– Это не о беременности, а об укусе.

– Можете спрашивать.

Прозвучал это так, будто он бы на ее месте не стал бы, но доктор Николс оказалась не робкого десятка и не отступила, хотя нервничала на грани испуга.

– Вокруг укуса большие кровоподтеки, а я думала, это должны быть два аккуратных прокола.

Я посмотрела на нее:

– Вы ведь следы укусов только в морге видели? – спросила я.

Она кивнула:

– В курсе противоестественной судебной медицины.

– А что вы делаете в родовспоможении?

– Николс будет одной из первых врачей, которых мы готовим по специальности противоестественного родовспоможения.

Я наморщила брови:

– Очень ведь ограниченная специализация.

– Число пациенток с каждым годом растет, – ответил Норт.

Я ответила на ее вопрос:

– Укус вампира во многом подобен любой другой ране: если от него произошла смерть, то картина кровоподтеков отличается. Могут остаться только две колотых ранки, потому что после удара клыков кровь течет свободно из-за антикоагулянта, содержащегося в вампирской слюне. Вампир не ест, а пьет. Некоторые из старых вампиров гордятся своим умением не оставлять следов, кроме двух проколов. Более молодые оставляют отпечатки зубов, но редко когда какие-либо зубы прокусывают кожу, кроме клыков. В немногих известных мне случаях, когда вампиры оставляли следы не только клыков, это делалось с намерением причинить боль, а не только взять кровь. Они хотели оставить рану.

– Мы видели однажды тело жертвы – как решили, нападения вампира и оборотня, потому что остались следы клыков, но область ключиц и шеи была растерзана.

Я покачала головой. Теперь, когда Норт привлек к ране мое внимание, она стала слегка саднить. Реквием в этом своем укусе не проявил себя джентльменом – в жару голода он не просто ввел клыки.

– Этот случай мне неизвестен, но это мог быть и только вампир.

Она покачала головой:

– Очень обширные повреждения.

Я показала правую руку с холмиком рубцовой ткани на сгибе.

– Вампир, – сказала я. Отодвинула воротник футболки, слегка вытянув шею, чтобы показать шрамы на ключице. – Другой вампир. Он сломал мне ключицу и терзал рану, как терьер крысу.

Она слегка побледнела, но сказала:

– Я бы очень хотела связаться с кафедрой судебной медицины и попросить, чтобы организовали вашу лекцию. Мне кажется, что поговорить с вами и увидеть ваши шрамы – это очень помогло бы коронерам и патанатомам по всей стране правильно определять источники повреждений для некоторых жертв.

Она протянула было руку, но остановилась.

– Можете потрогать шрамы, если хотите, – сказала я.

Она глянула на Норта, он слегка кивнул. Она очень осторожно ощупала шрам на ключице, будто это было более интимное прикосновение, чем должно было быть. По шрамам на локтевом сгибе она прошлась пальцами, будто запоминая их, и дошла до следов когтей на предплечье.

– Ликантроп?

– На самом деле, ведьма-оборотень.

У нее глаза стали больше:

– Настоящая ведьма-оборотень, с заколдованной звериной шкурой, а не ликантроп?

Она очень заинтересовалась, чем произвела на меня хорошее впечатление. Мало кто знает разницу.

– Да.

Потом она тронула крестообразный шрам от ожога, несколько искривленный теперь из-за следов когтей.

– Вот это должно значить, что вы – вампир, но вы не вампир.

Приятно, что кто-то в этом уверен. Вслух я сказала:

– Нашлись вампирские шестерки, которые решили поразвлечься раскаленным клеймом, ожидая, когда их мастер проснется на закате.

Она посмотрела на меня большими глазами:

– Мне бы хотелось с вами поговорить не так наспех. И спасибо, что согласились ответить на мои вопросы в подобный момент.

– Я легко впадаю в лекторский тон, – ответила я. – Привыкла быть штатным экспертом по противоестественному.

– Я вам очень благодарна, – сказала она, и сказала искренне.

Наконец я повернулась к доктору Норту и внимательно посмотрела ему в лицо.

– Я не беременна. Вы ручаетесь, доктор? Вашим, блин, честным словом, что я не беременна?

Он улыбнулся:

– Клянусь. Руку на отсечение, что внутри вас ничего нет, кроме вас самой. Вы не беременны.

Хорошо, что отвлекающий вопрос Николс дал мне время переварить эту новость. Оно мне было нужно.

Повернувшись к Мике и Ричарду, я оглядела обоих.

Другой интерн стал полотенцем стирать гель у меня с живота, я не мешала. Я смотрела на двух мужчин моей жизни, и сказала им, будто они не слышали:

– Я не беременна.

– Мы слышали, – сказал Мика, улыбаясь.

– Ну так скажите что-нибудь.

– Что ты хочешь от нас услышать? – спросил Ричард.

– Вы разочарованы? Довольны? Камень с души?

– Мы ждем, чтобы ты сказала нам, какая реакция тебя не разозлит, – ответил Мика.

Почему-то это меня рассмешило, и смех перешел в плач, хотя я сама не понимала, почему. Я свернулась на боку калачиком и зарыдала, а они меня гладили, успокаивали. Доктор Норт и интерны не мешали нам, давали мне выплакать напряжение и страх, а под всем этим – маленький-маленький кусочек сожаления.

Глава тридцать шестая

Микроскопическая крошка сожаления сменилась чувством облегчения размером с планету. Уезжая из больницы, я хотела прыгать до потолка и орать всем знакомым и незнакомым, что я не беременна. Этого я делать не стала, но вот так меня повело от облегчения. Как будто я была радостно пьяна. Настолько меня повело, что Мика предложил, что за руль сядет он. Случилось два чуда сразу: я согласилась, и Ричард не стал спорить, что он должен вести. Вообще Ричард был удивительно тих. Без единого слова он сел на заднее сиденье, и по лицу его было видно, что мысли у него очень серьезные. Я не стала выяснять, потому что ни о чем грустном думать была не в состоянии.

Клодия и Лизандро сели рядом с Ричардом. Такие все трое широкоплечие, что я подумала про себя, влезут ли – влезли. Ноэль сел совсем сзади, Тревис поехал с Грэхемом и Иксионом на другой машине.

Я достала мобильник сообщить Жан-Клоду, потом сообразила, что мобильник мне для этого не нужен. Достаточно было чуть-чуть приоткрыть метки и ощутить прохладный шнур силы.

– Анита, что ты делаешь? – спросил Ричард.

– Радую новостями Жан-Клода.

– Пожалуйста, по телефону, когда мы так близко и деваться некуда.

Я оглянулась на него – даже от такой малости он покрылся гусиной кожей. Подумала я было не обращать внимания, но это было бы жестоко, а жестокой я не хотела быть. Но тут же меня избавили от выбора: Жан-Клод шепнул у меня в голове:

– Ma petite…

Ричард зажмурился, будто ему стало больно, но я знала это выражение его лица: ему не было больно, ему было хорошо. И вот именно это ему и не нравилось.

Я сказала вслух:

– Я здесь.

Он зашептал прямо у меня в голове:

– Можешь ничего не говорить, ma petite, я читаю прямо с поверхности твоего ума, так громко ты это думаешь. Ты не беременна.

Я подавила желание подпрыгнуть на сиденье и ответила:

– Да, да.

Я ощутила, что он улыбается.

– Я очень рад, что ты этому рада. У тебя такой душевный подъем, будто ты летаешь.

Именно такое было у меня ощущение, так что я просто согласилась.

Нитка тепла Ричарда протянулась через мой разум, но заговорил он вслух, сразу для меня и для Жан-Клода:

– Вы не могли бы прекратить, пока мы все сидим тут в машине?

Голос Жан-Клода будто стал громче, заполнив нас обоих:

– Обсудим эти радостные новости потом.

И он пропал.

Я повернулась к Ричарду, чтобы его видеть.

– Чем тебе это мешает?

– Не хочу я, чтобы он прямо сейчас залезал мне в голову.

Голос Ноэля сзади:

– Простите, я не могу заниматься, когда по всей коже сила ползет.

Я посмотрела на Клодию:

– Ты тоже чувствовала?

Она попыталась подавить дрожь:

– Обычно я чувствую, когда вы включаете триумвират, но сегодня как-то это было сильнее обычного.

Она потерла руки ладонями от плеч и ниже, но они трое сидели плотно, и ей не хватило места. Но ясно было, что она имеет в виду.

– О’кей, – сказала я, поворачиваясь лицом вперед.

Мика протянул мне руку над сиденьем, и я взяла ее. Она была теплой, но не слишком. Он старался не повышать уровень силы в машине. У меня как-то случился небольшой подъем ardeur'а за рулем – ничего хорошего.

Я держала его за руку, старалась, чтобы мое горячечное облегчение не вызвало мою силу, не заставила его зверя подняться навстречу. Наши звери могут перетекать друг в друга, но прямо сейчас это было бы плохо, так что я старалась держать щиты на месте и не дать моей радости их снести. Я знала, что скорбь и гнев могут нарушить мою концентрацию, но никогда до сих пор не понимала, что радость тоже на это способна.

И я всю дорогу до «Цирка» сдерживала радость. Длинные каменные ступени улетали из-под ног. Жан-Клод встретил меня в гостиной, я прыгнула ему в объятия, обхватила его руками и ногами. Я его целовала долгим, глубоким поцелуем, и только когда он оторвался перевести дыхание, заметила, что мы не одни.

В двойном кресле сидел Огюстин в черной шелковой шали, из которой островами выступали бледные плечи. Соломенные кудри лежали в беспорядке, будто он лишь пригладил их пальцами. Одет он был в пижамные шелковые штаны, слишком для него длинные. Казалось неправильным такого мускулистого мужчину назвать миловидным, но именно это слово приходило на ум. Глядя на него, я испытывала чувство, подобное тому, которое бывало, когда я смотрю на Жан-Клода. Не той глубины и сочности было это чувство, что чувство к Жан-Клоду, или Мике, или даже Ричарду, но это была первая вспышка любви, когда вожделение слегка поутихнет, но ты понимаешь, что он тебе по-прежнему нравится. Что это было не просто вожделение, а что-то поглубже. Я стояла, разглядывая Огги, и думала, что неплохо бы как-нибудь утром проснуться рядом с ним, а он чтобы лежал, растрепанный и миловидный. Я была влюблена в него. Это должно было бы меня ужаснуть или разозлить, но такого не было. И это не вампирская сила заставляла меня быть по этому поводу спокойной. Может, это можно вылечить, как вылечили мы Реквиема от пристрастия ко мне. Есть варианты. Можно будет как-то это обойти. Я не беременна, а все остальное наладится.

– Ma petite!

Я обернулась к Жан-Клоду. Даже не заметила ощущение черной атласной рубашки под моими руками, выпущенной на черные джинсы. Джинсов у него было мало, и надевал он их, только когда подозревал, что одежда погибнет, или же старался представить себя своим парнем на какой-нибудь встрече с прессой. Он был босиком, и ноги его были только чуть темнее белизны ковра.

– Ma petite, – повторил он, и на этот раз мое прозвище заставило меня взглянуть ему в лицо. Прическа у него была тщательным водопадом локонов – его вариант на каждый день. – Что ты чувствуешь, когда глядишь на Огюстина?

Я хотела повернуться к указанному вампиру, но Жан-Клод поймал меня за руку, повернул к себе.

– Отвечай не глядя, ma petite.

– Мне нравится мысль, чтобы он проснулся рядом со мной вот такой растрепанный и полуголый.

– Это только вожделение?

Я покачала головой.

– Нет-нет, это начало настоящего. То есть любовь, а не вожделение.