Создатель Беар Гарри

– Уже нашли! – Наркизов скинул с себя рубашку и страстно прижал к себе Лену. Потом почти без слов и всхлипов он сладострастно въехал в свою новообретенную подругу.

Шерстова вскрикнула, но не слишком громко… Хотя создатель был удивлен и даже обрадован невинности Лены, он быстро узнал в ее беспорядочных ласках ласки других женщин, любивших его ранее. От этого само соитие стало для него лишь повторением других, более важных и памятных. Краем глаза он взглянул на падшую деву: очаровательная Лена с распущенными волосами лежала на спине и упорно смотрела в серый потолок его серой комнаты. «Серое небо и серая грязь, серых предметов взаимосвязь», – почему-то подумал Наркизов. Почувствовав его взгляд, она в ответ посмотрела на Гарри. Он смущенно отвернулся.

– Ты знаешь, это совсем не так интересно… Я, конечно, читала и слышала от подруг. Наверно, это наслаждение преувеличивают, да?

– Наверное, – пожал плечами Наркизов.

– Теперь ты стал моим, правда? – сказала Лена.

– Нет, я остался тем же, кем был. Так же, как и ты осталась собой! – сказал создатель.

– Тем же? – Шерстова, подняв простыню до подбородка, с укором посмотрела на Гарри. – Ты хочешь сказать…

– Мы будем и дальше любовниками, если ты этого хочешь, но не больше…

– Дурак, – Лена тихо заплакала. – Я что же сама должна стать на колени и просить у тебя руки.

– Моя рука мне не принадлежит, пойми! – Гарри встал и, надев брюки,

закурил. Он уже с трудом переносил присутствие девушки.

– Не хочешь себя связывать, да? – не поняла его Шерстова.

– Я уже связан…

– Ты что женат? – растерялась Леночка. – Я не понимаю…

– Нет, я давно разведен… – Наркизов невесело улыбнулся. – Но дело не в этом: мало что могло бы остановить меня и тогда.

– Ой, дура– дура, – Лена начала скандалить.

– А тебе что – нужен штамп в паспорте?

– И сколько баб ты так перебрал? – Леночка вскочила и уже лихорадочно напяливала на себя трусы и блузку.

– Не хами, Лена, это тебе не идет, – устало сказал Гарри.

– Подлец! Я ведь, правда, люблю тебя, а ты…

– Тогда успокойся, присядь и просто попьем чая…

– Ну, уж нет! – Шерстова быстро собралась и стала искать глазами шубу. – Не сейчас… И чай у тебя, наверняка, какой-нибудь скверный.

– Тогда иди…

– Где моя шуба? – грозно поинтересовалась Шерстова.

– Останется у меня на память, – засмеялся Наркизов и затушил окурок в каком-то грязном блюдце. – Ну куда ты так сорвалась?

– Давай быстро! – Лена чуть не потерялась. – Я поеду уже…

– В шкафу, сама возьми… – Гарри приоткрыл дверь встроенного шкафа. – Я думаю, что ты скоро вернешься.

– Ка-нечно, как же… Вот выйду замуж и приду…

– Выходя, закрой дверь блока, – напутствовал Шерстову создатель.

– Да пошел ты… Балбес! – и Леночка ушла, громко хлопнув дверью.

Из соседней комнаты, хранившей дотоле гробовое молчание, послышалось гортанное похрюкивание. Гарри вылетел в коридорчик и ногой злобно пнул дверь соседей, хрюк тут же прекратился. Создатель хотел было догнать Шерстову, даже выскочил в коридор: она явно еще не успела зайти в лифт. Может быть, даже специально медлила? Подумав, Гарри почему-то не стал этого делать.

Так и закончилась эта важнейшая для него встреча, нелепо закончилась… Встреча, которая могла поменять всю его жизнь и которая могла остановить его! Вместо Шерстовой в коридоре седьмого этажа показался сильно подвыпивший Эльдус из 708 комнаты и шумно приветствовал Наркизова. «А что, может, по пиву? Или водочки хряпнем…» – громко вопросил он создателя. «А давай-ка по пиву!» – был ему ответ.

Гарри, не переставая, «гудел» уже третью неделю… Сессию он сдавать не собирался, круговцев явно избегал. Решением какой-то университетской комиссии Гарри было вынесено последнее предупреждение, на что создатель никак не прореагировал. Явившийся от Студкома Чумкин с решением комиссии был спущен создателем с седьмого этажа на шестой без всякого желания со своей стороны. Тогда младокрасоловы решили действовать другим способом: Наркизова попробовали "уплотнить” молодым студентом Петей Пинчуком, который, хотя и был городским, давно стоял в очереди на место в Общем доме. Пинчук протянул в компании с Гарри всего три дня, а затем самостоятельно перебрался жить куда-то в чулан… Председателя Студкома Стукашова, долго ломившегося в комнату, Гарри так и не пустил и из-за двери назвал «вонючей обезьяной». Стукашов немедленно настучал об инциденте декану. Титоренко, чтоб сорвать на ком-то злобу после провального Конферансьона, подумал-подумал и приказал отчислить Наркизова Г.Б. из Юника за прогулы и аморальное поведение с правом восстановления через полгода.

Круговцы, узнавшие об этом, прибежали к создателю, но тот весьма холодно обошелся с ними, заявив, что из Общего дома уезжать не собирается. Силыч намекнул на ситуацию с Лассалем, но Гарри даже не стал говорить с ним об этом… Запой его продолжился, водка сменялась пивом, пиво – крепленым вином. Гарри переходил из одной студенческой кельи в другую и веселился от души. Деньги он получал откуда-то регулярно по почте, впрочем, иногда пил и в долг. В один из таких загулов Наркизов познакомился с парнем по кличке Летчик… Его звали Виталиком; с декабря он стал частым гостем студенческого общежития, хотя никто не мог, наверное, сказать, к кому и зачем он приходил. Студенты Юника были, в общем, гостеприимными людьми и открывали двери перед всеми бродягами.

Гарри познакомился с ним на одной пьянке у Эльдуса, обожавшего песни Аллы Пугачевой и уверявшего, что сия дива «поет от души, в натуре, от души, да». Они разговорились о том, о сем, и Гарри пригласил Виталика к себе продолжить беседу. По словам Летчика, он закончил в свое время летную школу и происходил из знатной семьи роскомресповских служак. Однако на предложение создателя немного полетать с балкона Летчик не прореагировал и чуть не обиделся. Когда же закончилась купленная вскладчину водка, Гарри предложил пройтись к "зеленому глазу” и купить бутылку. Летчик же помотал головой и предложил ехать только в кабак…

Сосчитав финансы, новоявленные приятели решились на это сомнительное предприятие. Пьяные почти до упора, они вырулили из Общего дома и направились к стоянке такси возле общаги. Но единственный стоявший там водитель, не желая пьяных разборок, тут же сорвался с места и укатил в неизвестность. Не дождавшись другой машины, "друзья" отправились в свой нелегкий путь на третьем трамвае, ибо в Городе было лишь три маршрута, как в русских сказках. Цель их путешествия была местный ресторан «Янтарь», единственное приличное место в Городе, куда обычно не пускали откровенную алкашню… В трамвае они громко спорили с кондуктором, не хотели платить за билеты и производили впечатления отвязных хлопцев. Впрочем, скоро доехав до нужной остановки, они выгрузились из полупустого трамвая и поплелись к ресторану. «Янтарь» ярко сиял, разгоняя удушливый мрак провинции, изнутри доносились громкая музыка и мат.

По неписаным правилам роскомресповских кабаков швейцар долго не хотел пускать Летчика и Гарри, ссылаясь на скорое закрытие (было только девять часов, ресторан закрывался в одиннадцать), но по предъявлении зеленой бумажки сжалился над страждущими. Собутыльники быстро разделись в гардеробе и, миновав зевающих ментуриан, дежуривших здесь и ожидавших своей добычи в виде сильно пьяного, проскользнули на второй этаж заведения. Приход их не произвел ровно никакого впечатления… В зале гремела музыка 70-х годов, по лицам посетителей было видно, что они уже хорошо поднабрались. Кто-то бойко решал вопрос одноночной любви, признаваясь во вселенских чувствах к своему временному объекту, также сильно поддавшему, кто-то заказывал музыкантам песенку «для друга из солнечного Кокчетава». Подскочившая к товарищам официантка, обругав их за поздний визит, указала на свежезаблеванный столик, но Гарри, послав ее куда подальше, самовольно занял стол, стоявший совсем близко к эстраде.

За это самоуправство в водке приятелям было решительно отказано… Виталик заказал две бутылки шипучего и три салата с хлебом: на большее не было денег. Официантка поморщилась, но, пригрозив им ментурианами, пошла исполнять заказ. Создатель же, оглядевшись, остался крайне недоволен контингентом ресторации. Мрачные физиономии соскучившихся по веселью горожан, бандитские рожи мелких хулиганов да грустные лица перезревших девиц, потративших последние деньги на посещение "Янтаря" и хотевших немного любви. Он встал и, пошатываясь, направился в уборную. В зале гремел шлягер Новикова «Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой, а, если я усну…», затем он плавно сменился призывами Саши Розенбаума «стреляться среди березок средней полосы».

Гарри, быстро облегчившись, в курилке разговорился с каким-то мутным типом в старой олимпийке, который неожиданно передал ему привет от "товарища Голикова" и пожелание встретиться в самое ближайшее время. Гарри долго думал, кто этот тип такой, но ничего не спросил. Тип что-то еще говорил про Летчика, что Гарри напрасно с ним так открыто появляется в людных местах… Гарри вдруг обиделся и послал типа подальше. С весьма тяжелой головой он возвратился к столу… Меж тем изменения там произошли значительные… Официантка уже принесла заказ и сразу же потребовала его оплатить; Летчик, поминутно срываясь локтем со стола, не споря, с ней рассчитался. Собратьями были подняты бокалы, было выпито за победу новой русской революции! Затем Гарри, под кисло исполняемый шлягер «Ах, какая женщина…», снова удалился в туалет, ибо ему было нехорошо.

Вторично налив вино в бокалы, Виталик вдруг узрел светловолосую даму лет тридцати, довольно броско одетую, которая тихо подсела к приятелям. Пока Летчик пытался путанно выявить ее социальный статус, дама выпила бокал, налитый для Гарри, и сказала, что Летчик одним махом ранил ее женское сердце. Светловолосый, с карими глазками и прилично одетый, Виталик не удивился этому и сказал, что он не красолов, а происходит из графского рода. Дама тут же назвала его "красавцем-барином" и налила себе еще вина. Барин немедленно поведал ей, что служит в Комитете Тайного Красоловства и выполняет сейчас ответственное партийное поручение. Дама сказала, что он «умница-Штирлиц», и выпила еще.

Летчик разошелся вовсю и сказал, что три раза встречался лично с Дрючковым, председателем Комитета. Дама, пересев поближе к студенту, заметила, что Дрючкова она не знает, а вот Главный красолов – г… к! Летчик немедленно обиделся и потребовал извинений. Деваха извинилась и тут же назвала Виталика большим человеком. Летчик немедленно предложил ей ехать в Общий дом, который стал, в его помутневшем воображении, столичной гостиницей. Потрепанная дама, не думая, согласилась. Подошедший Наркизов внес в диспозицию свои коррективы: даме пришлось пересесть на другой стул, Летчик был назван балбесом, а вторую бутылку Гарри пообещал употребить единолично. Женщина сказала, что Гарри ей тоже сразу понравился, у него лицо Наполеона. Создатель предложил ей "валить в свой бордель". Дама с ходу зарыдала, заявив, что она несчастная девушка и зовут ее Татьяна, что она просто хотела скрасить им вечер, а они… Эта тирада несколько примирила Гарри с ее присутствием.

Добив вторую бутылку, наша компания повалила на выход. В зале гремела новая песенка с интеллектуальным подтекстом: «Я ему заеду в рожу, если будет приставать…». Время близилось к одиннадцати, многие посетители также решили не засиживаться, так как ментуриане уже ходили между столиками и подозрительно на всех посматривали. На выходе из кабака Виталик столкнулся с мутным типом в олимпийке и отскочил от него, будто узрел нечто ужасное. Впрочем, дама Таня крепко держалась за него и не дала Летчику смыться. На темной улице Гарри тщетно пытался уловить такси, равно как и другие страждущие убраться домой на машине. Таня же, отойдя в сторонку, на удивление легко справилась с этим затруднением.

Уже в такси было решено "добавить горючего". Гарри сказал, что у него двадцать две копейки, Таня забеспокоилась. Летчик же щедро вытащил черт знает откуда возникшую пятидесятирублевую купюру. Создатель, безусловно, насторожился бы, если б он был способен настораживаться теперь. Водила тачки тут же предложил свои услуги: две водки и проезд были оценены им в сорок пять рублей. Гарри пробовал было возражать, но Таня схватила его руку и немедленно засунула себе под юбку. Летчик раздухарился и сказал, что в общаге у него отложено еще столько же… Затем без всякой связи Виталик поведал о том, что красоловы отняли лично у него поместье в 1917 году и они дорого за это заплатят. Водитель сказал, что он с того времени хорошо сохранился и громко засмеялся своей шутке. Поехали…

Едва расставшись с понравившимся водителем, компания «приятелей» ввалилась в Общий дом в двенадцатом часу ночи. Дежурившая тетя Клава укоризненно взглянула на создателя, но пропустила "шалаву", которая была представлена Летчиком как приехавшая погостить к нему из деревни сестренка, во вверенную ей на ночь обитель знаний. Шатаясь, собратья в ночи пешком отправились на шестой этаж (лифт не работал), где останавливался обычно Летчик. Приятеля Виталика в комнате не оказалось, и компания решила остаться там. С трудом сорвав пробку с бутылки ’’Русской”, Летчик провозгласил тост за примирение всех политических сил в стране, за создателя великого Круга Наркизова, за всезнающего Вячеслава (создатель удивился: какого это?) и за все понимающую Таню… Налив отвратительную влагу в немытые стаканы, Летчик пригласил друзей «заливать в кишку». Гарри помотал головой и попросил воды или хотя бы закуску.

Виталик долго копошился в своем дипломате, но извлек, наконец, оттуда банку латвийских шпротов… Таня, так и не дождавшись кавалеров, хватила полный стакан. Гарри выпил водку с большим трудом и посоветовал водителям Города затариваться хотя бы «Пшеничной» или «Наполеоном». Летчик сказал, что в свое время пил с Главным именно коньяк «Наполеон», когда ему вручали медаль за успешно разоблаченную революционную организацию. Таня и Гарри ему не поверили… Явился дружок Летчика и, мигом оценив ситуацию, заявил, чтобы все было тихо, чтобы на его кровать не ложились, а сам он переночует в 605 номере. Таня тут же, не отходя от кровати, предложила шведский вариант любви. Летчик сказал, что они с Главным…

Наркизов, убедившись, что Таня одета прескверно, да и годков ей далеко за тридцать, предпочел откланяться, прихватив, правда, с собою стакан водки из второй бутыли. Летчик пытался было удержать Гарри, но, споткнувшись о чей-то ботинок, громко хлопнулся на пол. Таня даже не сделала попытки поднять кавалера, а налила себе еще и пристроилась к шпротам, выхватывая их из банки грязными пальцами… Виталик кое-как приподнялся сам, с трудом забрался на кровать и заметил, что однажды он поимел за ночь семерых девиц разного возраста. Таня ласково спросила его, где он спрятал второй полтинник, а то водка скоро закончится. Ударяясь о стены сначала шестого, а затем и седьмого этажа, Гарри кое-как добрался до своего блока.

Затем он долго колотил в дверь блока, хотя ключ от нее имелся. Он ругался и проклинал этот город, эту страну, этот университет, этих подлых людишек… Дверь все же открылась, и возмущенный Аслан хотел было уж выказать создателю свое неудовольствие, но, присмотревшись, махнул рукой и испарился. С огромным трудом Гарри открыл собственную дверь и, войдя в комнату, рухнул на пол, уронив стакан с водкой. Это был конец, достойный Наполеона…

Рано утром Гарри Наркизов явственно осознал, что для того, чтоб испытать муки ада, вовсе не обязательно посещать это место лично. Стеная и катаясь по полу, Гарри материл всю страну в целом и отдельно – по именам, иногда всхлипывал и молился черт знает кому… Кончилось это тем, что Наркизов растянул ногу и заорал так, что соседи замолотили в стенку кулаками. Бесы сознания наслаждались своей властью над создателем и напоследок швырнули его в глубокий обморок… Спустя несколько часов, Гарри проснулся вторично, с несколько проясневшей головой. Он тяжело поднялся и направился в туалет. Выходивший оттуда сосед Сослан, с густой шевелюрой черных волос, ехидно приветствовал его, но Гарри ему даже не ответил.

Приняв душ и промыв желудок, Наркизов вернулся в свою каморку. Пришибив некстати вылезшего таракана, создатель со стыдом вспомянул о ночном дебоше и провалился в небытие.

Между тем события, что называется, назревали! Круговцы, весьма обеспокоенные загулами и исключением из Юника создателя, требовали Нового заседания Круга, чтоб «все решить». В Городе также было неспокойно: на Заводе демоносцы вновь устроили митинг, жители поговаривали о приезде Высокой комиссии из Москвы, университетское начальство снова обеспокоилось «делом Томина». ОХРана, растерявшись поначалу, рьяно взялась за дело. Начальник городского ОХРа Дормидонт Кузин был человеком неглупым и старой закалки. Он попал в уездный Город из-за разногласий с губернским начальством и мечтал вернуться в Пронск, доказав всем, что он лучший спец по тайной охране государства… Начальника ментуриан Виктора Рамина он не любил, считая его «выслужившимся» балбесом: Рамин получил свой пост в начале Больших Перемен и получил непонятно за что.

Вражда между двумя начальниками переросла в войну ведомств, и горожане часто наблюдали за стычками ментуриан и охровцев как на улицах, так и в других заведениях… Если ментурианам удавалось загрести охровца и присудить ему десять суток или административное нарушение, Рамин объявлял этот день "праздником" и отличал своих молодцев премией. Если же людям Кузина удавалось зацепить где-нибудь загулявшего ментурианина, то ОХРана с неделю отмечала данное событие. Глава Города Тазков, как мог, боролся с этим позорным явлением, но сделать ему ничего не удавалось… Слух о Круге пришелся тут, как нельзя кстати.

Начальник ОХРа написал Служебную записку Тазкову о том, что, по его данным, ментура занимается неизвестно чем, а в Городе действует подпольная организация "Вдруг", желающая поменять руководство Губернии. Между тем товарищ Рамин, известный своим ограниченным кругозором, продолжал охровец, только и делает, что строит себе дачу и даже с пьяными гражданами толком разобраться не может. Начальник ОХРа, видя, что городские власти не обеспокоены деятельностью данной организации, а может – и более того! – оставляет за собой право обратиться по инстанции. Тазков, получив сие послание, перепугался не на шутку. Особенно его возмутил оборот: «и более того!» и то, что под ним подразумевалось… Немедленно пригласил своего приятеля Ухлестова, первого секретаря местного отделения Красоловской партии, он протянул ему записку. Борис Иванович, обнюхав записку и помрачнев, заметил, что «стукач Кузин» душится одеколоном "Делон" и, вероятно, он американский разведчик. Леонид Сергеич с тоской посмотрел на лысину Ухлестова и подумал о нем не вполне благосклонно. Затем Тазков разъяснил Бориске суть дела…

Ухлестов завздыхал, забегал и сказал, что эти слухи о какой-то тайной организации распускает сам начальник ОХРа, потому что он подлец и карьерист! Тазков, по некоторому размышлению, полностью признал правоту Бориса Иваныча, так как и сам не верил в возможность каких-то заговоров во вверенном ему городке. Они недобрым словом помянули распустившихся студентов Юника и несчастного Романа Томина, решив задать ему для острастки… Затем руководители договорились на выходные съездить в загородную баньку, посидеть там «с вениками и бабиками», после чего расстались вполне довольные друг другом. Итогом этой интриги стал вызов на допрос в ОХРану демоносца Гора Голикова и взятие с него подписки о невыезде. Голиков очень обрадовался этому и написал бодрую статейку в газету "Глаз Города" об очередном нарушении прав человека в городке. Статейку тут же поместили, и Тазков имел крупный разговор с ее главным редактором. Томина припугнуть не удалось, но очередное взыскание от Титоренко он все же получил за двухминутное опоздание на свою лекцию.

Дело против Круга, едва начатое, заглохло.

Всего этого создатель, разумеется, знать не мог. Однако, отсутствие деятельности потихоньку разлагало его организацию. Кораморов убеждал его, что их кто-то выдал, и призывал сходить в ОХРану по старой повестке, чтобы обнюхать ситуацию. Мачилов вообще спятил и говорил, что теперь Лассаль смотрит на него как-то не по-доброму, с ухмылкой… Шутягин, поддавшись общему настроению, тоже что-то требовал от Гарри. Лишь Думов хранил непонятное молчание, но в глубине души страдал и он… Создатель решил лично поговорить с Лассалем и решить все окончательно.

В середине февраля Наркизов вновь переступил порог Юника. Там мало что изменилось… Студенты суетились тут и там, подобно не могущим найти своей помойки мухам, преподаватели гордо прохаживались по коридору, храня на лице отсутствующее в принципе достоинство. Гарри вместе с Шутягиным подошел к 301 аудитории и заглянул вовнутрь. По предварительному договору, Мачилов должен был задержать Славика после лекции перед большой переменой. Лассаль, действительно, находился в аудитории, но беседовал там не с Мочей, а со студентом Рабосимовым. Мачилов сидел возле двери и караулил Лассаля, как, бывает весной, коты караулят молодую кошечку, которая уже вовсю развлекается с их более удачливым собратом… Приход создателя разрядил ситуацию. Рабосимов, сухо ответив на приветствие создателя, не стал напрягать компанию и тут же улизнул. Лассаль понял, что объяснения ему не избежать. Гарри попросил круговцев отойти к входу в аудиторию и подсел к Славику. Тот неприязненно поглядел на него и неожиданно для себя вздрогнул. Это насторожило Наркизова.

– Что делаем, Вячеслав Аронович?

– Как вы узнали мое отчество? – почему-то удивился Славик.

– А как мне угадать отечество? – вопросил создатель.

– Никак, – отвернулся от неприятного взгляда Лассаль.

– Вот то-то! – создатель нарочно взял паузу. – Забежал поговорить, так между делом… Почему на заседания нашего Круга не ходите?

– Дел слишком много, так что не до Круга мне, – отвечал Лассаль, немного смутившись.

– Дел много, это верно, – хмыкнул Гарри. – Так приходите на ближайшее заседание, через два дня. Будете?

– Возможно, – протянул Лассаль и, не глядя в лицо Наркизову, полез было к выходу. – Постараюсь…

– Хотел еще Вас спросить, если не затруднит с ответом…

– О чем? – уточнил Лассаль, потерявший бдительность.

– О чем спрашивали на допросе в ОХРане?

– Где? – Лассаль поперхнулся и с ужасом уставился на Гарри. – Как ты узнал, что меня туда вызывали…

– Так что? – Наркизов побледнел, так как ни о каком вызове Славика он не знал, спросил наобум. – Только не ври, мы все знаем!

– Что ты вообще можешь знать! – взбесился вдруг Лассаль. – Там ничего не спрашивали про Круг, по другому делу вызывали…

– А о чем спрашивали? Говори, Лассаль!

– О разных других делах, про ситуацию с Томиным и Заревичем, – протянул Славик, косясь по сторонам. – Про тебя даже ничего они…

– Не ври! Говори, как было, – создатель нарочно повысил голос. Шутягин и Мачилов напрягли слух.

– Отстань, – Славик бросил к двери, но Гарри загородил ему путь. – Ничего я не сказал ему про тебя и твою…

– Так о чем, Иуда, спросили тебя?

– А ты что у нас – спаситель? – Лассаль вырвался, сильно толкнув создателя. –

Я никого не предавал, понял? А на Круг твой мне насрать…

– За это, Лассаль, ты ответишь, – создатель пропустил Лассаля, с ненавистью посмотрев на него, – кровью…

– Не грози, дурак, тебе и прилетит… – Славик выскочил из аудитории, едва не смяв застывшего в дверях Мочу и хлопнув дверью.

Мачилов и Шут немедленно подлетели к создателю. «Предал! – только и сказал им Наркизов. – Был в ОХРе и почти все выдал». Моча взвыл и сполз по стене аудитории на пол, Шутягин до крови закусил губы. "Беги за Силычем, Ильич!" – только и сказал Наркизов. Мачилов испарился, Гарри с Шутом отправились на поиски Думова. Этот день для Круга начинался отвратно.

Внеочередное заседание Круга в Общем доме носило несколько сумбурный характер. Думов громко выл в углу, как пролетевшая в первый раз девочка. Мачилов носился по комнате, не находя исхода. Шутягин что-то говорил, но его никто не слушал. Лишь Наркизов с Силычем пытались было вразумить меньших собратьев по Кругу. Наконец, после недолгого обсуждения было представлено два решения. По первому, внесенному Силычем, предполагалось в самое ближайшее время переправить душу Славика в лучший мир. По второму, внесенному Шутягиным, с Лассаля нужно было взять подписку о том, что он тоже состоял в Круге и замешан… Силы ч поднял на смех и самого Шута, и его предложение. Мачилов, от страха весь покрытый испариной, поддержал Силыча, предложив "кончать с Иудою".

Создатель хранил молчание… Спросили Думова: тот пригладил свой ежик волос и махнул рукой, заметив, что как они решат, так и будет. Голосовали тайно: Лассалю выпало умереть при трех «за», одном «против» и одном «воздерживаюсь». Федька удивленно взглянул было на Гарри, но тот не ответил на его взгляд. Приступили к выработке диспозиции. Решено было дождаться Женского праздника и выманить Лассаля, используя Шутягина, с которым он еще поддерживал отношения. Мачилова Славик терпеть не мог, Думов его плохо знал. Предлагалось устроить засаду в районе Завода, где проживала подруга Славика Люсиль. Федька говорил, что там вечерами неспокойно… потом никто не подкопается.

Шутягин крикнул, что он против и сам не будет в этом участвовать; его запугали смертью… Создатель утвердил решение Круга и завизировал его какой-то сомнительной печатью. Потом бесы распределили роли и договорились, на случай вызова в ментуру, придерживаться единой версии. Расставались круговцы с какой-то опаской: каждый стал подозревать другого черт знает в чем. По их уходу Гарри с тоской взглянул на лик Цезаря, висевший на стене комнаты, и свалился на кровать.

…Прошли дни. Наступил восьмой день месяца марта. За это время круговцев никто не потревожил, лишь Федьку вызывали в ментуру, но совсем по другим делам. Зато в Городе потихоньку прокатился слух о какой-то организации «Вдруг» и ее бандитствующих членах. Шутягин встретился числа пятого марта с Лассалем, но тот так холодно обошелся с ним, что Женя решил не лезть к нему. Наркизова все-таки выселили из Общего дома, он сумел устроиться на время у Савла – местного отшельника, который жил в своем доме на самом окраине Города. Об этом Наркизов поставил в известность только членов Круга.

Восьмого марта утром несколько пьяный Мачилов заявился к Люсиль Добермановой домой и предложил ей провести вечер у него. Люсиль несколько оторопела, так как раньше Мачилов не делал ей таких авансов. Впрочем, как честная горожанка, она посоветовала Володе "найти себе другую пассию" и сказала, что этот вечер она предполагает провести с Лассалем у себя дома. Володя, как бы ненароком, спросил, во сколько? Доберманова, не находя в этом вопросе криминала, ответила, что встретятся они со Славиком в семь часов, а сколько это продолжится… Моча, довольный собой, помчался докладывать обстановку.

Лассаль торопился на свидание с Люсиль. Он стоял в ванной комнате и осторожно подбривал свои хиловатые на рост волос щечки, чтобы его Люсиль не дай бог не укололась. Вообще – то он подумывал и о женитьбе на ней, но не в этом году… Пока следовало просто добраться до ее «женской сути», как он это обозначал. Может, в Женский праздник все же позволит? Парень очень на это рассчитывал… Позавчерашний разговор с Шутягиным оставил у Лассаля на душе скверный осадок. Бледный Шут убеждал его в самороспуске Круга, убеждал встретиться и обсудить что-то с создателем… Лассаль, конечно, наотрез отказался встречаться. Да и о чем говорить: Наркизова не сегодня-завтра зацапают, а он-то тут при чем? Сказал он только то, что знал и видел, а уж, что там в ОХРе на этот Круг имеют – поди догадайся.

Теперь Славик обдумывал, что, если он доложит и об остальных членах Круга? Не коснется ли это его самого… Ведь и этот Кузин, и Виталик отнюдь не гарантировали ему поддержку в этом «крайнем» случае. Виталик даже советовал убраться на время куда-нибудь отдохнуть. С Виталика, кстати, все и завертелось; не зря этот летун у них в Юнике появился… Один вопрос всех смущал: не обладает ли Наркизов и вправду защитниками столичного уровня? Решить эти и подобные вопросы было необходимо для своих дальнейших ходов… Но это после, а сегодня! Лассаль вытер лицо, побрызгался дорогим одеколоном и быстренько оделся. Сказав отцу, что вернется только утром, Лассаль выбрался из квартиры.

Возле его подъезда тусовалась стайка старшеклассниц. Лассаль прикурил и весело поздоровался с ними: "Привет, малышки! С праздником что ли?". Школьницы осмотрели разодетого Лассаля и невежливо ответили: "И тебя с праздником, дядя!". Славик ухмыльнулся и, сморозив еще одну шутку, направился к трамвайной остановке. Дежуривший у соседнего подъезда Мачилов уже названивал с телефона-автомата на квартиру Думова, где ожидали сигнала Гарри, Силыч и сам хозяин. Шутягин ко времени встречи так и не явился. Наркизов приказал Моче ехать к дому Добермановой на тачке и повесил трубку. Затем круговцы сами бросились на выход.

Мачилов, видя, что Лассаль завяз на остановке, в душе надеясь на его благоразумие, долго "не мог" поймать такси, то опуская руку, то поднимая. Но Славик, отнюдь не торопившийся, курил и, казалось, не помышлял о более быстром средстве передвижения. Мачилов плюнул и наконец-то остановил первую же машину шашками.

– Куда ехать? – спросил его коренастый водитель.

– Знаешь… район Завода, улица Шмотина, – выдохнул Моча.

– Садись, довезу! – сказал водитель.

– Там знаешь, мля… опасно, – облизал Моча пересохшие губы.

– Ха-ха… Чего ж ты едешь?

Они поехали. Мачилов всю дорогу молчал и отрешенно глядел в окно машины… Когда, расплатившись, Моча выбрался из такси, на остановке его уже ожидал Думов. Лихорадочно схватив Мачилова за руку, он оттащил его в темноту и объяснил диспозицию. Моча бросил сопротивляться и пошел вслед за Захаром, поминутно то расстегивая, то застегивая свой полушубок, который он напялил на себя, чтобы не замерзнуть, ожидая Славика. Хотя было только половина восьмого, уже стемнело, прохожих было немного… Мачилов и Думов встали недалеко от остановки и стали терпеливо ждать. Создатель с Силычем тем временем ожидали Лассаля в Красоловском тупике.

Место встречи они выбрали почти что идеальное: оно пользовалось у местных жителей нехорошей репутацией: кого-то раздели, изнасиловали девушку, недавно хорошо подрались две банды и т. д. Вечерние прохожие мало посещали этот тупик, но Славик наверняка им воспользуется, это сократило бы ему путь к Люсиль. На всякий случай был и запасной вариант с Моче-Думовым. Силыч, в темной осенней куртке и с мешком в руке, выглядел почти спокойным, тогда как Гарри курил одну сигарету за другой. Федька попросил его не кидать окурки здесь же: могут потом их заметить… Наркизов сказал, что, может, еще и не получится. Кораморов выругался и заметил, что все будет тихо, а ментура заглядывает сюда раз в сто лет.

…Славик Лассаль сильно опаздывал, но не торопился. Он знал, что Люсиль простит ему и не такое опоздание. Дорогу ему перебежала то ли кошка, то ли маленькая собачонка. Развелось их тут – отстреливать надо. Интересно, что если накачать Люську спиртным, как следует, а потом действовать умело, но смело! Так и сделаем. Лассаль нащупал в своем пакете бутылку коньяка и коробку дорогих конфет: на душе немного повеселело. На душе, стремящейся к небу… Можно ведь сократить путь к подъезду через этот Красоловский тупик, не опасно ли? Ого, да кто это там!

– Здорово! Вот так встреча, – перед ошеломленным Лассалем, как из-под земли, возникли Мачилов и Захар.

– Дайте пройти! – Славик не захотел здороваться бывшими соратниками.

– Зачем же так-то, – Мачилов попробовал прихватить Славика за хлястик его коричневой куртки. Лассаль с размаху стукнул Мочу пакетом и развернулся к Думову.

– Мы тут проходом, эдак с полупьяна… – начал объясняться Думов. Славик, Ю не вдаваясь в детали, въехал Захару по физиономии и быстро побежал к тупику. "Там спасение!" – лихорадочно соображал он на бегу. Думов и Моча припустили следом.

– А-аа! – Славик слишком поздно заметил стоявшего на дороге Силыча. Тот не стал изображать какое-то приветствие, а сразу встретил Лассаля мощным тычком в лицо. Славик свалился на землю и взвыл, как загнанный зверь. Подбежавший Мачилов, с разбитым лицом, с размаху пнул ногой Лассаля в голову. Кровь Славика брызнула на лицо Федьке, наклонившемуся было над жертвой. Думов вдруг заорал, неизвестно почему… Кораморов, стараясь сохранить спокойствие, оглянулся, ища глазами создателя. Тот спокойно стоял рядом и не двигался… Сплюнув, Федька схватил Думова за руку и сильно дернул на себя: тот перестал орать. Затем он оттолкнул разошедшегося Ильича, пинавшего Лассаля, куда попало, и заткнул каблуком своего сапога рот жертве… Крики Лассаля сразу стихли.

– Лом в мешке! – тихо сказал Силыч. – Давай сюда…

– Не стоит… – промычал создатель, превратившийся в изваяние.

– Где, мля, где он… – заторопился Моча, расстегивая свой полушубок.

– В мешке, падло! – уже громче сказал Федька и еще вдавил каблук в рот Славика. Тот уже начал приходить в себя и даже попытался подняться.

– Нашел! – Думов протянул Федьке орудие мести.

Кораморов вытащил каблук, отступил на шаг и, почти без размаха, треснул Славика ломом по голове. Тот громко всхлипнул и затих. Федька оглянулся на поникших круговцев и прошептал: «Что встали? каждый пусть ударит…». Думов, стоявший к нему ближе всех, схватил лом и добил Лассаля. Силыч вырвал у него лом и протянул создателю. Гарри удивленно посмотрел на него и ударил… в лицо Силыча. Федька оступился и свалился рядом с убитым Лассалем, испачкавшись в крови. Думов схватился за голову, Моча оторопел.

– Зря ты так, создатель, – с трудом поднялся Кораморов. – Зря ты это…

– Добей его, Федька! – завыл Моча, которому в темноте показалось, что Лассаль зашевелился.

Обращение Мачилова, не совсем понятное, заставило Наркизова отскочить в сторону. Но Силыч понял Мочу, поднял лом и, прицелившись, проломил еще раз череп уже мертвому Лассалю, после чего Думов потерял сознание и грохнулся оземь. Гарри нервно закурил и тихо сказал: «Это крах…» Все вдруг обратили внимание, что где-то громко играла музыка, весело смеялись. Весенний воздух пьянил своей свежестью, хотелось жить и любить… Лассаль не двигался.

– Что встали, козлы! Хоронить, кто будет? – Силыч поднял Захара, пришедшего в себя, и спросил у него что-то.

Мачилов, причитая, как пономарь, бегал вокрут того, что еще недавно называлось Лассалем. Создатель подошел и посмотрел в раскрытые глаза Лассаля, глядевшие в тяжелое небо. Мешок наконец-то нашелся… Вместе с Думовым Федька с трудом затолкал тело убитого им человека туда и позвал Мочу. Втроем бесы потащили Лассаля в подвал ближайшего подъезда: открыв дверь отмычкой, Силыч исчез во тьме. Гарри, как сомнамбула, последовал за ними… Зажегся свет, и по Федькиному приказу круговцы потащили тело Славика в подвал. Гарри не пошел туда…

– Ничего они не найдут, – приговаривал Кораморов. – А найдут, спишут на местных…

– Где создатель? – вдруг вскрикнул Моча.

– Был тут, – сказал Думов. – Наверху остался…

– Не сбежал бы! – сказал Силыч и бросился наверх.

Наркизова нигде не было. Взвыв от ужаса, бесы побежали за ним к остановке, ничего уже не думая. На остановке создатель уже садился в машину, остановленную им. Силыч заорал, чтобы он подождал их… Гарри нехотя отошел на два шага от тачки, сказав водителю, чтоб он не уезжал. Водила занервничал и попробовал нажать на газ. Гарри строго поглядел на него.

– Куда, зачем? – прохрипел подбежавший Федька.

– Все сделано, не забудь еще про пакет, – тихо сказал Гарри.

– Весь вечер пили у меня, понял? – с ненавистью рявкнул Силыч.

– Понял, Силыч, ступай! – и создатель снова полез в тачку. – Поехали…

– Стой, мля! – ничего не слышавший Моча попробовал остановить машину руками, но она сорвалась с места, едва не придавив его.

– Пьяные привязались, так вот, – пояснил водителю Гарри, тот невесело хмыкнул ему в ответ.

Думов немного пробежался за машиной, что-то крича и ругаясь. Силыч иронично осмотрел соучастников и тихо сказал: "Пошли назад!". Они услышали его… Вернувшись к подвалу, Силыч послал Мочу осмотреть место убийства: не забыли ли чего. Потом он долго оттирал свой сапог от крови и успокаивал трясшегося от страха Захара. Вернулся Мачилов с пакетом Лас– саля: "Тут коньяк у него, Федор Силантьевич! Что делать?". "Выпей, Моча, за его здоровье!" – захохотал Кораморов. Думов посмотрел на них и содрогнулся. "Весь вечер пили у меня! Кто надо, подтвердит," – добавил Кораморов, чувствуя теперь свою неодолимую силу. Думов и Моча кивнули ему. "Шуту скажете то же: весь вечер пили у меня, и все! Ясно?" – продолжил Силыч. Мачилов снял свой дурацкий полушубок и поклонился. "Кто продаст, задавлю!" – добавил Федька напоследок и, завернув испачканный лом в пакет, исчез в темноте.

Бесы, дрожа, пошли следом. Мачилов предложил было Захару распить коньяк, но тот схватил бутылку и швырнул ее куда-то далеко во тьму. Послышался звон стекла… Моча надел полушубок и, шатаясь, побрел к следующей остановке. Думов сразу растворился в темноте. Федька замел следы и пришел домой только в пятом часу утра…

Гарри Наркизов вернулся в тот вечер к Савлу в подавленном состоянии. Несмотря на прогнозируемость результата, он был искренне потрясен случившимся… Расправив свои густые темные волосы, он сел у раскаленной печки в той половине дома, где обитал Савл, и задумался… Старик Голицын, высохший, с длинной белой бородой и морщинистыми руками с набухшими венами, как-то странно взглянул на создателя и попробовал заговорить с ним. Создатель очень вяло отвечал, и Савл, ничего не спросив, покачал головой и ушел кормить скотину.

Наркизов познакомился с Савлом еще осенью в Юнике, куда старик имел обыкновение заходить на лекции по истории, изумляя студентов и смущая преподавателей. Они как-то очень быстро сошлись, потом создатель сходил к нему домой и остался доволен чистотой и уютностью комнат отшельника… Теперь, после изгнания из Общего дома, Наркизов, после недолгих скитаний, перебрался к Савлу и занял вторую половину дома, которая, правда, не отапливалась. Тут он и обитал теперь, кое-как помогая Савлу по хозяйству.

«Ужель он прав, и я не гений? – думал создатель, положив свою голову на руки. – Неужели жертва так страшна, а раскаяние так неотвратимо? А как было Юлию Цезарю, Марию, Бонапарту?». Создатель скосился на образа, висевшие в углу, и нащупал на груди испорченный евангельский крест, бывший на нем постоянно. Впервые за последние годы он чувствовал, что былая уверенность покидает, а вместе с ней – и жизненные силы. «Ужель он прав…».

Снова вошел Савл и тихо сказал, что затопил камин во второй половине. Он делал это весной нечасто, и Гарри поблагодарил, сказав, что скоро уйдет к себе. "Да сиди ты, не гоню!" – успокоил его отшельник и снова пропал в сенях. Наркизов взял со стола Новый Завет и, раскрыв наугад, прочел оттуда: «Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов». Создатель вздрогнул и быстро захлопнул евангелие от Матфея. Затем он перешел на свою половину и там закурил. Стать Цезарем, чтобы завершить дело Иисуса – это оказалось невозможным. Люди не стоят второго, а сам он не смог первого. «Куда же теперь?» – вопрошал Наркизов мрак комнаты.

Савл пришел и позвал его обедать, но Гарри в ответ промолчал. Старик привык к его странностям и не очень обиделся. Потоптавшись у порога, он молча удалился. Пробило одиннадцать, чуть позже – двенадцать часов… Создатель вышел во двор дома. Небо было темно и безмолвно, весенний воздух давил своей свежестью оживающую землю. Казалось, природа оживает и возрождается после суровой зимы. И страшно было подумать, что где-то лежит распластанное тело Славы Лассаля, а где-то рыдает девушка, думая, что любимый просто обманул ее.

Гарри застонал, схватился руками за голову и сел на деревянное крыльцо. Какие-то видения преследовали его, напоминая о недавнем прошлом… Он бессильно рухнул на крыльцо дома.

"Вечность и жизнь бесконечная… Как связаны вы меж собой?! Я человек старый, и скоро и на погост соберусь. Но вспомню иногда свою молодость, и страшно делается… Как жить-то спешил… а зачем, для кого? А жизнь плелась, как глупая черепаха! О, теперь я знаю, какая она умная… Вот выросли, состарились, дети от нас уж ушли… Чего теперь-то делать? Теперь каждый день как благо, хоть и паршиво все, а жизнь-то одна, другой не будет. Умирать-то всем приходится, так уж, видно, Бог завел… Через сколько забудут только? Сразу, аль через год-два.

Сын-то мой Витюня клянется, что вовек не забудет… Но и сейчас-то нечасто заходит, денег в основном занять, а как помру, то и вовсе… Пока жил я, все в лучшее верил… При Сталине – в Сталина верил! При Хрущеве, чтоб подавился он своей кукурузой, верил – и подавился! При Бровеносце – в развитой коммунизм при жизни… А сам-то Леня, говорят, завирался да мильоны наши за границу сплавлял, сукин кот… Время шло, а лучше у нас тут не становилось, не было лучше, ну ничуточки! Пришел Мишаня, молодой и говорливый, перестройку с гласностью объявил, а что перестроили-то? Только воровать больше стали да продукты с прилавков исчезли, будто и не было их… Пить вот стал от отчаяния, от муки такой. И залился водкой этой, эхма.

Историю Города нашего сел писать, а чего о нем писать-то. Враждуют людишки, сжирают друг дружку, за жилье смертным боем бьются, куда нам тут до Истории! Одна история: кто кого вперед подсидит. Вроде, всю жизнь тут прожил, всех знаю, а толку что? Один Савл-праведник у нас и остался, если не помер у себя на отшибе тихо так… Господи! Одно заметил – хороших людей все меньше становится, а бандитов да ворюг – все больше!

Да и дети у нас – какие пошли! В школе одной, первой что ль, поймали ироды голубя: мучили, мучили, а он все жив! Так они ему голову и отвернули: живому-то… Это ж кого ж мы растим-то, а? Куда ж педагоги эти смотрят, мать их! Только о маленькой зарплате своей и орут… Да, главное-то чуть не забыл: слухи пошли – студента одного укокошили, вроде, свои же – с университета… Это ж куда дальше? Не по пьяни, не за девицу длинноногую, а по и д е й н ы м соображениям! Хотя и еврей, говорят, студент этот был, а все ж человек, не скот какой-то… Скоты-то себе подобных хотя бы не трогают.

А виной всему, говорят люди, Нарциссов этот, татарин приезжий, то есть… Мол для того Круг и учредился, чтоб людей тут у нас крошить… Мол, для Большого дела одним человечком пожертвовать нужно, чтоб крепче и прочнее было… Это ж надо! Да ведь и козел-то усатый полстраны за годы власти своей положил, ну и что ему? Почести до сих пор воздают, войну, говорят, выиграл, промышленность поднял… А на кой теперь она ляд нам, эта промышленность? Аспид этот Наркисов, аспид… Может, и сам Сатана… Говорят, его приход уже близко… ОХРана с ног сбилась, а поймать никого не может. Хотя нашей ОXPe только клопов у себя в штанах ловить! Куда им тут аспида поймать…

Господа! да есть ли ты? Да все равно… Прости Ты меня за все: и что водку пил, и не веровал, и красоловам-безбожникам полжизни служил… А теперь – уверовал! истинно говорю! Благодать снизошла… Хотя нет человеку на земле спасения, нету! Отпущаеши на небеси…

Боже, прости нас, грешников – глупых, злых, обманутых! Прости, что не верили Тебе, глумились… Но таков человек – не по подобию Твоему, нет. Но живет-то лишь по воле Твоей, Г о с п о…"

(на этом Записки Аборигена обрываются.)