Русский закал Дышев Андрей

– Вниз иди. Там дорога. Военные машины часто ездят. Иди вниз. Влево не надо и вправо не надо…

Овцы провожали меня долгими взглядами, пока я не скрылся в тумане. Влево не надо, вправо не надо, бормотал я. Шаг влево, шаг вправо – расстрел.

На обочине дороги я прождал недолго. «ЗИЛ» с крытым кузовом проскочил мимо меня, но потом съехал на обочину, и сквозь пылевую завесу я увидел, что люди, сидящие в кузове, машут мне руками. Я побежал навстречу их протянутым рукам. Меня буквально втащили в кузов, и когда я уцепился за край борта, машина тронулась с места.

Кузов был полон людей, одетых точно так же, как и я. Меня ни о чем не спрашивали и вообще сильно мной не интересовались. Они не спрашивали, куда мне надо, я не спрашивал, куда мы едем. Эти разновозрастные люди с европейскими чертами лиц, со следами житейских передряг, алкоголя, перенесенных болезней, хронического дискомфорта, однозначно приняли меня за своего – разве что бородатых среди них не было, но это несущественное отличие не вызвало подозрения; это были солдаты нового поколения – контрактники, или попросту наемники, которые охраняли приграничную территорию чужой страны за деньги; это были люди, которые не смогли найти себе более достойной профессии по причине лени, пристрастия к выпивке или отсутствия необходимых навыков. И эти – но только эти! – почти безобидные пороки легко угадывались в их добрых глазах, в их беззлобной речи, в манере обращения друг к другу – панибратской, но без оскорблений и попытки унизить. Здесь не было и не могло быть людей, наделенных злым умом, которые всегда могут неплохо заработать, не подставляя себя под пули.

Мы втряслись в Куляб, все тот же теплый, пыльный Куляб, который я успел хорошо рассмотреть в первый раз, когда Рафик накручивал кольца по городу, сбивая меня с толку; те же короткие, пересекающиеся чуть ли не через каждые пятьдесят метров улочки, украшенные, как елка гирляндами, никому не нужными светофорами, с толкотней на рынке, где столько товара, что покупатели все время смотрят себе под ноги, словно идут по товару; те же прохожие, которые никуда не торопятся и одеты одинаково, как в униформу: женщины – в пестрые длинные платья, от которых рябит в глазах, мужчины – в темные брюки и белые рубашки с короткими рукавами.

Я соскучился по цивилизации, по людям, по нормальной жизни, где есть жилые дома, магазины, городской транспорт, где окружающие тебя люди – не враги и заняты не тобой, где по вечерам загораются окна и за шторами движутся тени, где над торговыми рядами плывет дымок с головокружительным запахом шашлыка и неустанно надрывается восточный певец, варьируя мелодию под аккомпанемент трех струн.

Я понял, что устал так, как не уставал еще никогда в жизни. Мне надоели скитания, я был сыт по горло приключениями и риском, о которых еще совсем недавно мечтал как о недоступном благе. Мне хотелось остановиться, отдышаться, подумать о себе, о жизни, о будущем. Но к этому штилевому состоянию не так легко было прийти, оставалось одно серьезное препятствие.

«ЗИЛ» подрулил к контрольно-пропускному пункту, где не было ни ворот, ни охраны, хотя мы въезжали в воинскую часть, возможно, на территорию полка, о котором мне как-то вскользь упоминал Алексеев. Я стал вспоминать фамилию командира. Алексеев утверждал, что мы служили вместе и в ту пору он был командиром роты.

Тут и снизошло озарение. Локтев! Конечно же, Локтев. Командир первой образцово-показательной роты – роты-отличницы, вечной обладательницы переходящего знамени, куда таскали все комиссии, косяком валившие в Афган за чеками Внешпосылторга и взятками; он, молодой и перспективный командир с мешками под глазами от хронического недосыпания, разрывающийся между боевыми, где обнажалась вся подноготная каждого бойца, и показушными проверками, где приходилось переодеваться всей ротой во все новенькое, специально предназначенное для проверок обмундирование, надежно спрятав пропотевшие до белизны, провонявшие порохом и гарью комбезы, натирать керосином полы и каркасы коек, чтобы сверкали, и радостно врать оплывшим за штабными столами чинушам про интернациональный долг и светлое будущее Афганистана; он, Локтев, теперь командует полком.

Вряд ли он узнает меня, думал я, спрыгивая с кузова на асфальт, столько лет прошло, и мы не очень-то дружили.

Машина стояла перед штабом. Люди, которые ехали со мной, без энтузиазма пытались изобразить строй. Офицеры помоложе бегали и размахивали руками, а те, которые были постарше, мерили размеренными шагами площадку перед входом в штаб. Я прислушивался к разговорам. Говорили про колонну, про замену, про вертолет и зарплату. Я встал чуть в стороне, прислонившись к дереву, чтобы меня по ошибке не поставили в строй и не погнали защищать рубежи. Кто-то крикнул «Смирно!», и все вокруг замерло, как если остановился видеофильм на кадре. Из штабного подъезда вышел полковник Локтев – без фуражки, крепколобый, с густой шевелюрой. Я узнал его легко и сразу. По пути к строю он налево-направо раздавал рукопожатия. Я стоял на его пути, и полковник протянул мне руку.

– Ты? – спросил он, вскинув брови вверх. – Подожди, сейчас поговорим.

Он подошел к строю, что-то сказал подлетевшему к нему дежурному и одной командой разорвал строй на две части. Одна часть пошла влево, вторая – вправо. Локтев взмахнул рукой, и одновременно завелись две машины. Он посмотрел на дежурного, тот крикнул «Есть!» и исчез в дежурке. Локтев повернул голову, и к нему подошел офицер. Командир полка показал ему на футбольное поле, и через минуту там стали вырастать, как грибы после дождя, темно-зеленые палатки.

Потом Локтев подошел ко мне, и я понял, что он мне поможет.

Мы зашли в прохладный кабинет, где, воткнутый в окно, ворчал кондиционер. Полковник сел, предложил мне сигареты, потом – конфеты в овальной коробке.

– Старшина разведроты? – вспомнил он, показывая пальцем на мою грудь.

– Точно.

– А вот фамилию забыл.

– Вацура.

– Правильно, Вацура, – согласился Локтев. – Ты что ж это, у меня служить надумал?

– Нет, меня уволили по сокращению.

– Ерунда. Сейчас восстановим. Подписывай контракт. – И он кинул мне лист, который спланировал на стол прямо передо мной. – Койка в общаге, трехразовое питание, хорошие деньги и настоящая боевая работа. Устраивает?

Я отрицательно покачал головой.

– У меня сейчас другие цели.

– Прекрати, – обиделся Локтев. – Мне такие парни, как ты, позарез нужны! Поставлю на офицерскую должность. Будешь взводом командовать. Не пожалеешь.

– Ты меня не понял. Я не торгуюсь за должность, я к тебе за помощью.

Локтев закурил, шумно выдохнул дым, и тот, ударившись о поверхность стола, заклубился вверх маленьким атомным взрывом.

– Что надо?

– В Душанбе.

– Завтра пойдет автобус, отправлю.

– Мне надо срочно. Немедленно.

– Может, тебя сейчас вертолетом отправить?

Я думал, что он шутит.

Через час я задыхался в набитом сверх всякой меры душанбинском троллейбусе, моля бога, чтобы Мария Васильевна была сейчас на работе или, в худшем случае, дома. Тридцать минут полета на военном «Ми-8» пролетели как одно мгновение, как книжная страница, которую я перевернул, оставив уже в истории серебряный Пяндж, приграничную зону, дачу и Куляб. Я привез свою проблему сюда, в большой шумный город, и без меня переполненный проблемами, и стал незаметен со своею суетностью, торопливостью, неаккуратностью и извинениями, которые мимоходом посылал столкнувшимся со мной прохожим.

Я влетел в знакомый подъезд, успокоил дыхание и на цыпочках поднялся на третий этаж. Прислушался, пробежал глазами по влажной тряпке, лежащей у двери, по ручке, кнопке звонка и коротким толчком надавил на нее.

Никто не открыл. Я позвонил еще раз, еще, потом постучал, и от тревожного предчувствия горло вдруг свело судорогой. Я раскашлялся, и приступ не отпускал меня целую минуту. Приоткрылась соседняя дверь, и на меня испуганно посмотрела смуглолицая немолодая женщина. Как ни странно, она меня сразу узнала, приветливо улыбнулась, словно мы были с ней друзьями.

– А, это вы! И до сих пор не встретились с Машей? – Она громко засмеялась.

– Вы не знаете, где она может быть?

– Дома была. А вы постучите кулаком. Уже стучали? Значит, вышла в булочную. Подождите немного.

– А булочная где?

– А вот как дорогу перейдете, так по левой стороне и увидите.

Я выбежал на улицу, кинулся к переходу, как раз зажегся зеленый свет. Я искал глазами булочную; люди, идущие по переходу мне навстречу, проплывали в поле зрения безликими тенями. Булочная, невзрачный домик из жести и стекла, выкрашенный в яркий зеленый цвет, находилась не слева, а справа. Дверь на ржавых петлях, посаженная на тугую пружину, оглушительно хлопала за каждым покупателем. Я остановился как вкопанный в нескольких шагах от булочной. Зрительная память сигналила, буравя мозги: ты прошел мимо нее!

Я круто повернулся и сразу увидел Марию Васильевну. Она, одетая в синюю кофточку, уже перешла на другую сторону улицы. В одной руке сложенный зонтик, в другой – полиэтиленовый пакет. Она шла медленно, неуклюже, глядя под ноги, словно тротуар был покрыт льдом. Я только ступил на проезжую часть, как загорелся красный и хлынул поток машин.

Я подскакивал от нетерпения у светофора. Мария Васильевна шла по тротуару в сторону своего дома. Машины мешали мне хорошо видеть, кто был недалеко от нее и мог следить за ней. На небольшой скорости переход проехал серый «жигуленок», плавно притормозил. Я узнал машину и уже не сводил с нее глаз. Открылась дверца, на тротуар вышел крупнотелый парень в черной куртке. Я лишь на мгновение увидел его лицо, когда он закрывал дверцу, повернувшись в мою сторону. Охранник с дачи!

Парень закинул на плечо небольшую квадратную сумку, похожую на кофр, в котором носят фотоаппаратуру, и не спеша пошел за Марией Васильевной.

Я больше не мог ждать и ринулся под колеса автомобилей. Завизжали тормоза, засигналили гудки. Кто-то обложил меня матом, кто-то обругал по-таджикски. Мария Васильевна, все так же глядя себе под ноги, медленно приближалась к узкому безлюдному переходу, ведущему к ее дому. Я рванул, как на стометровке, лавируя между прохожими. Парень в куртке пошел быстрее, расстегивая кофр на ходу и опуская туда руку. Я пулей пролетел мимо него, добежал до Марии Васильевны и, загородив ей дорогу, радостно заорал, будто она была моей любимой тетей, которую я не видел много лет:

– Мария Васильевна, дорогая, здравствуйте! Какая радостная встреча, черт вас подери!

Краем глаза я увидел, как парень резко остановился посреди дороги, повернулся к нам вполоборота и стал закуривать.

Мария Васильевна смотрела на меня с испугом и не узнавала.

– Я вас не знаю, – произнесла она, но я не дал ей продолжить эту тему и заключил в объятия.

Женщина вяло попыталась высвободиться, но я, почти касаясь губами ее уха, зашептал:

– Делайте, что я вам скажу и не дергайтесь так, будто вам в самом деле неприятно. Я частный детектив из агентства «Арго», вы должны меня помнить. За вами следит наемный убийца. Я хочу спасти вас.

Она перестала сопротивляться, и я отстранился от нее, не спуская глаз с парня в куртке. К нему беззвучно подкатил «жигуленок», открылась передняя дверца, и парень сел в машину.

– Идите рядом со мной, – сказал я и взял из ее рук пакет с хлебом.

– Кто за мной следит? – спросила она, боясь повернуть голову, пошевелить руками, словно была с ног до головы загипсована.

Я посмотрел на витрину магазина, мимо которого мы проходили. В ней отражалась часть улицы. Серый «жигуленок» тронулся и медленно покатил за нами. Боковое окошко было опущено.

Я резко свернул в боковой проулок и побежал, толкая женщину в предплечье. Последний раз бегала она, должно быть, в далекой молодости, но старалась изо всех сил. Страх омолаживал.

Мы выскочили во двор, из которого, как мне показалось, не было выхода. Мария Васильевна задыхалась, тихо молилась богу и просила его простить. Мы очутились в ловушке. Со всех сторон нас окружали дома.

– В подъезд! – крикнул я.

Мы вбежали в первый попавшийся подъезд. Женщина хотела было подняться по лестнице, но я остановил ее и потащил вниз, в подвал, закрыв за собой фанерную дверь, прижал ее к широким трубам и знаком показал, чтобы молчала и не шевелилась. Через сетку, которая отделяла подвальную лестницу от этажного пролета, пробивался свет и падал как раз на лицо женщине, но было уже поздно искать другое место. Она все еще тяжело дышала, из-за трубы глядя на фанерную дверь и решетку. Я стоял рядом с ней, плечом прижимая ее к влажной, позеленевшей стене. Мы услышали, как скрипнула входная дверь в подъезде. Мария Васильевна замерла, чуть приоткрыв рот, и перестала дышать. Кто-то стоял перед фанерной дверью. Цокнули каблуки о плиточный пол, затем скрипнула кожа. Капелька пота, скатившаяся по лбу к переносице, пощекотала кожу, и я мучился оттого, что не могу провести рукой по лицу. Мария Васильевна побледнела, и я подумал, что было бы очень некстати, если бы она сейчас грохнулась в обморок. Я сжал ей руку чуть выше локтя, надеясь, что это как-то поможет ей прийти в себя. Снова раздался цокающий стук шагов. Человек медленно поднимался по лестнице. Я увидел его ноги через сетку. Тень упала на лицо женщины. Высокие, военного типа ботинки медленно ступали по лестнице. Мария Васильевна все еще не дышала. Чувство опасности открывает в людях удивительные способности. Она прижалась щекой к трубе. Глаза ее медленно закрывались. Она долго не выдержит такого напряжения, понял я. Парень поднялся на площадку первого этажа. Снова скрипнули каблуки. Он повернулся и стал спускаться назад. Поравнявшись с сеткой, он остановился. Присел. Я положил ладонь на губы женщины, чтобы она не закричала. Напротив нас, за сеткой, словно искаженное растром телеэкрана, появилось лицо парня. Он не видел нас, иначе сразу бы отреагировал. Он был на свету, мы – в темноте. Его лицо было так близко от нас, что я слышал, как он дышит, и улавливал запах дорогой туалетной воды. Кажется, Мария Васильевна стала обмякать. Силы покидали ее. Парень принюхивался, как легавый пес. Правая рука его была опущена в сумку. Он смотрел прямо на меня невидящим взглядом. Встал, медленно пошел вниз. Тихо заскрипела фанерная дверь. Луч света треугольником упал на ступени. Силуэт парня застыл в проеме двери. Тихо журчала вода в трубе, где-то вверху хлопнула дверь квартиры. Парень шагнул на одну ступень вниз. Его рука выскользнула из сумки, на уровне груди застыл пистолет с глушителем. Он сделал еще один шаг вниз. Ствол пошел влево, вправо, будто это был фонарик, которым убийца освещал себе дорогу. Еще три-четыре шага, и он поравняется с нами. Я стал медленно приседать. Парень держал пистолет обеими руками. Чувствует, что мы здесь, понял я. Действует профессионально, не даст легко обмануть себя. Я поднял с земли осколок кирпича и без замаха, как монетку на решку-орел, запустил его в фанерную дверь. Камешек тихо щелкнул. Парень, как и следовало ожидать, не попался на такую дешевую приманку и не обернулся. Замер и тотчас выстрелил перед собой. Если бы я стоял в полный рост, то был бы уже покойником. Звук выстрела был негромкий, больше похожий на хлопок, с каким лопается надувной шарик. Убийца привыкал к темноте и уже мог увидеть нас. Он больше не двигался, лишь медленно водил стволом из стороны в сторону, отыскивая цель по звуку. Мария Васильевна демонстрировала чудеса выдержки и самообладания. Она только закрыла глаза и еще сильнее прижалась к трубе. Не будешь брать взятки, злорадно и не к месту подумал я. Шел поединок нервов. Он стоял в трех шагах от нас и прислушивался к тишине. Его указательный палец лежал на спусковом крючке. Скорее всего, подумал я, он нас прикончит. Прошла минута, вторая…

Вдруг громко, как пушечный выстрел, хлопнула входная дверь в подъезд, затем загремели ключи. Кто-то открывал почтовый ящик. Убийца чуть-чуть повернул голову в сторону, стараясь следить за тем, что происходило и за его спиной. Мария Васильевна сдавалась и была уже на пределе. Это я понял, когда увидел, что она медленно сползает по трубе, будто засыпает. Я кинул еще один камень – потяжелее. Он стукнул по фанерной двери. Человек, который вынимал из ящика почту, что-то пробормотал – он обратил внимание на стук. Фанерная дверь распахнулась.

Убийца круто повернулся на каблуках, ствол описал дугу и уставился в грудь мужчине, одетому во все черное. Щелкнул выстрел. Пружина, накрученная во мне нервами, стала распрямляться подобно взрыву. Ноги сами кинули меня на убийцу. Одним прыжком я достал его и с лета нанес удар кулаком в затылок. Убийца попытался развернуться корпусом, чтобы выстрелить в меня, но я успел перехватить его руку. Снова прозвучал выстрел. Пуля отрикошетила о ступени. Я схватил его за волосы и изо всей силы ударил лицом о вентиль, рядом с которым лишалась чувств Мария Васильевна. Пистолет поскакал по ступеням. Я хотел поднять его, но потерял в темноте.

– Наверх! – крикнул я женщине.

Она вмиг ожила и побежала по ступеням с такой скоростью, что ей смело можно было скинуть еще три десятка лет. Достигнув двери, она негромко всхлипнула, переступая через мужчину в черном, лежащего лицом вниз на плиточном полу. Я еще раз толкнул голову убийцы на вентиль, отпустил тяжелеющее тело и, не глядя на то, как оно валится на пол, побежал наверх вслед за Марией Васильевной.

Мы выскочили во двор. У женщины началась банальная истерика, она подвывала и все время норовила закрыть ладонями лицо, при этом теряла ориентацию и едва не стукалась головой о стены домов. Я не смог сдержаться, чтобы не преподать ей очередной морализаторский урок.

– Вот видите, – кричал я на бегу, – с какими людьми вы связались!

– Никогда, никогда больше! – шептала она. – Если останусь живой… В милицию, быстрее в милицию!

Мы выскочили через проулок на улицу. Я придержал женщину за локоть, чтобы она шла спокойнее и не так сильно привлекала внимание. Серого «жигуленка» нигде не было видно, зато страж порядка появился перед нами прямо как по заказу.

– Милиция! – тихо застонала Мария Васильевна таким голосом, будто жить ей оставалось максимум три минуты. – Помогите! Меня хотят убить!

Жгучий брюнет, поправляя фуражку, остановился напротив нас, нахмурил брови.

– Что вы сказали? – не понял он. – Кто хочет вас убить?

– Я вам все расскажу! Быстрее отвезите нас в отделение милиции!

– Нет проблем, – ответил милиционер. – Только не надо так волноваться.

Он подошел к дороге, поднял руку и тут же остановил первый попавшийся автомобиль, что-то сказал водителю и махнул нам рукой.

Мария Васильевна побежала к потрепанному «Фольксвагену» как к шлюпке с тонущего корабля. Милиционер раскрыл перед ней заднюю дверцу, и она нырнула внутрь машины. Он не успел захлопнуть дверцу за ней, как машина тронулась с места, а милиционер, повернувшись лицом ко мне, преградил мне путь.

Я устал проклинать свою врожденную несообразительность и, понимая, что меня снова перехитрили, кинулся под колеса машины, отталкивая на ходу человека в милицейской форме. Он ожидал нападения, успел прижать локти к туловищу и принять удар. Теряя равновесие, я попросту упал на капот машины, уже набирающей скорость. Водитель ударил по тормозам, и я бы слетел с капота, как яичница с тефлоновой сковородки, если бы не успел схватиться обеими руками, широко расставив их, за боковые дверцы – к счастью, стекла на обеих были опущены. Я прижался грудью к лобовому стеклу и увидел водителя. Это до боли знакомое, почти родное, все еще безобразно опухшее лицо картавого я встретил едва ли не с облегчением, ибо все теперь становилось на свои места. Мария Васильевна истошно кричала, пытаясь открыть дверцу изнутри, и била кулаками по стеклу. Картавый снова рванул с места, но я мешал ему следить за дорогой, и он высунул голову через окно. Это была его последняя ошибка. Я, уже не думая о том, как буду держаться на капоте, попытался схватить его обеими руками за горло. Одна рука соскочила, и мне под ладонь въехали его кудрявые волосы. Картавый, вместо того, чтобы затормозить, надавил на акселератор. Он уже не смотрел, куда мы едем, он спасал свою жизнь, безумно увеличивая скорость неуправляемой машины. Я выворачивал его голову, ухватившись одной рукой за волосы, другой – за ухо. Он рычал, скалил зубы, потом ударил меня в лицо. Я терял опору и съезжал с капота под колеса автомобиля, но не отпускал головы картавого. Он ударил еще раз – уже не видя меня, потому что я вывернул ему голову так, что он мог видеть только асфальт под собой, но попал пальцем в глаз. Озверев от боли, я потянул голову вниз, ударяя его лицом о раму, и тут же мои ноги соскользнули с капота. Я повис на шее картавого, в то время как ноги и живот волочились по асфальту. Он принялся крутить руль из стороны в сторону, и мои конечности то затягивало под машину, то откидывало в сторону. Вопли Марии Васильевны не стихали. Кажется, она разбила кулаком стекло и, высунув голову, громко звала на помощь. Раздался глухой удар, и мимо меня промелькнуло скрюченное тело. Мы сбили человека, счет жертв картавого продолжался. Я прокусил губу, соленая кровь заполнила мне рот, но я не успевал выплевывать ее; она вязкой струей вытекала на грудь, и тугой напор воздуха кидал кровавые плевки на борт машины. Руки мои слабели, силы стремительно иссякали, и лицо картавого медленно выскальзывало из моих влажных пальцев. Я понял, что еще несколько секунд, и я оторвусь от него и останусь лежать на дороге, а картавый умчится с последней свидетельницей, которая могла бы доказать мою невиновность. Я закричал диким, утробным криком, как погибающий зверь, призывая на помощь инстинкты, волю генофонда и всех богов земли. Асфальт, летящий подо мной, как гигантский точильный камень, сжег брюки на бедрах, протер до дыр куртку на животе и уже принимался за кожу. Я орал, выплескивая в этом крике всю свою великую ненависть к картавому, и почувствовал, как большой палец левой руки соскользнул еще ниже и лег на его глаз. Я зарычал в чудовищном восторге, в каком-то омерзительном экстазе, и мой палец без труда проткнул веко и скользнул в горячее нутро, разрывая сосуды и связки. Я почувствовал, как голова картавого дернулась, как стала быстро гаснуть скорость, автомобиль съехал с дороги, затрясся по буграм, меня ударило, развернуло, и я разжал руки.

«Фольксваген» замер на пешеходной дорожке, уходящей в глубь парка. Я лежал в десятке метров от него. К нам мчались две милицейские машины, завывая сиреной и сверкая мигалками, тормознули неподалеку.

Пошатываясь, я встал на ноги, удивляясь тому, что оказался способным на этот подвиг, подошел к машине, открыл заднюю дверь. Мария Васильевна, ожидая поддержки, упала мне на грудь. Но это была последняя капля. Я свалился к ногам женщины, поверженный рыцарь, не сумев поставить красивую точку под этой дьявольской гонкой. Женщина, содрогаясь от беззвучных рыданий, присела возле меня. Милиционеры шли к нам медленно, будто ждали продолжения драмы.

И дождались. Едва я попытался снова подняться на ноги, как «Фольксваген» тихо завелся, медленно отъехал назад, на шоссе, неторопливо занял место в ряду и живенько покатил среди автомобилей, скрываясь из виду. Милиционеры замерли, не зная, что делать.

– Держите его! – кричал я. – Уйдет же! Да что вы смотрите!

Они кинулись к своим машинам, но преследовать «Фольксваген» уже не было никакого смысла – он исчез за ближайшим перекрестком. Мне захотелось заплакать, но так болела грудь, что я лишь поморщился, закрыл глаза и провалился в небытие.