Явление хозяев Резанова Наталья

Сотни прекрасно обученных рабов, каждый из которых обошелся бы в солидную сумму… Применение закона предков нанесло бы новому наследству Луркона сокрушительный удар. А Луркон был расчетлив. И хозяйственная сметка оказалась сильнее его скорби по Петине.

Неизвестно, как расценил Луркон молчание адвоката, но продолжал он в другом тоне.

– Незачем искать злоумышленника, друг Сальвидиен. Если кто-то и виноват в смерти Петины, то это ничтожество – Стратоник. Если бы он способен был действовать, как мужчина, не только в постели, возможно, она осталась бы в живых. – Луркон отвернулся. – Прекрасная Арета… с ее аристократами, поэтами и философами. Все они ненавидят нас, своих хозяев, все – от потомков царей до уличных торговцев, но это – ненависть трусов, которая ничуть не мешает с упоением вылизывать пятки каждому имперскому чиновнику. Кто бы понял, как скучно управлять городом, где против нас ни разу не было ни одного восстания… а зачем им? Гораздо удобнее проклинать Империю и пользоваться всеми ее благами. Вот что я скажу: прихлебатели – хуже рабов. Много хуже. Рабы хотя бы знают свое место… Но таковы уж здешние жители, и природы их не изменишь. Главное – не забывать, кто мы и кто они.. – Он снова взглянул в глаза Сальвидиену. – Поэтому я и позвал тебя. Мне не нравится, как ты вел себя все эти дни. Я понимаю – тебе противно, тошно, ты хочешь избежать неприятных впечатлений. Но для нас подобное поведение непозволительно. Я прекрасно знаю – мои юристы вполне способны завершить формальности с передачей наследства без посторонней помощи. Но ты должен показать этой аретийской сволочи: мы – не такие, как они, мы не хлопаемся в обморок от малейших потрясений. И ты посетишь дом Петины.

Сальвидиен молча склонил голову. Ему нечего было возразить наместнику. Адвокату было стыдно своей слабости, а цинизм Луркона подавлял его. И в то же время Сальвидиен не мог не признать, что наместник прав, и чувствовал к нему искреннее уважение. Жадный, хитрый, презирающий своих подданных Луркон – один из тех людей, благодаря которым Империя остается тем, что она есть.

Теперешнего привратника Сальвидиен видел впервые, но тот, несомненно знал адвоката в лицо, и распахнул дверь без промедления. По двору слонялся старый Фрасилл в шапке вольноотпущенника, и завидев Сальвидиена, с прытью, почти несовместимой с его возрастом, тут же подскочил, предлагая свои услуги. Сальвидиен с некоторым умилением подумал, что Петина хотя бы в этом не ошиблась – Луркон, отпустив по завещанию ее рабов, не лишил их жилья и опеки. Посему он не стал требовать другого провожатого, пусть болтовня старика и раздражала его. Приказав Руфу ждать во дворе, он прошел в дом.

Вилла, обретя нового хозяина, вид имела все еще нежилой. Значительная часть картин, ваз, настенных украшений были убраны, ковры сняты, мебель вынесена или передвинута. Что ж, хозяйкой теперь здесь будет эта девочка, жена Луркона, а ее вкусы вряд ли соответствуют вкусам Петины… если вообще наличествуют.

Выяснить, что из имущества где находится, можно было по отчетам Галлиена и Криспа, переданных Сальвидиену управляющим. Некоторое время он работал, сидя за столом в таблинуме, затем решил пройти по комнатам. Поверенные Луркона указали, что некоторые предметы утвари, порой весьма ценные, в силу неудобства их перевозки, оставались на прежних местах. В этом Сальвидиен убедился. Тяжелые резные вазы из агата, оникса и лазурита, сундуки, окованные бронзой, и шкафы не двигались с мест. Не тронуты были и немногочисленные статуи в нишах. А вот портреты предков Петины и ее мужа были убраны – наверное, упокоились где-то в сундуках. Фрасилл плелся за адвокатом, изрекая пояснения, которые Сальвидиен не слушал. Он прошел в библиотеку. Странно – он никогда не бывал здесь при посещениях виллы, хотя Петина наверняка проводила в библиотеке много времени. Галлиен и Крисп тоже не представили по библиотеке никакого отчета. Наверняка существовал специальный каталог, но Сальвидиен не стал его требовать. Видно было, что из свитков ничего не тронуто – возможно, убрали только собрание гемм, каковые нередко хранились в библиотеках. Это тоже можно будет проверить. Свитки на полках имели какой-то сиротливый вид – при том, что с них, несомненно, продолжали сметать пыль. Должно быть, так выглядят все книги, которые перестают читать.

Однако, не все украшения и безделушки снесли в хранилища либо переправили новому владельцу. Поверх ларца из лимонного дерева лежал массивный серебряный обруч. Приглядевшись, Сальвидиен вздрогнул. По серебру шла гравировка: «Верность до смерти».

Это был ошейник . Точно такой же, какие носили собаки Петины.

До смерти…

Сальвидиен обернулся, и обнаружив, что Фрасилл еще здесь, быстро спросил:

– Этот ошейник – с браврона?

– Нет, – безмятежно ответил Фрасилл, – те переплавили. А это Гедды.

Замок на ошейнике был расстегнут. Гедда и раньше снимала его. «Это просто украшение», – говаривала Петина. Сальвидиен успокоился. В самом деле – просто украшение.

– Ах да, Гедда… Она здесь?

О Гедде он вспомнил, вернувшись от Луркона. Собственно, не о Гедде, а о Вириате – тот когда-то положил глаз на эту девицу, и Сальвидиену стало любопытно, осуществил ли он свое намерение. С каким-то пустяшным поручением адвокат отправил Руфа в дом отставного трибуна. Ответ был вполне определенным – Гедда у Вириата не объявлялась. Стало быть, она осталась в доме Петины.

– Нет, – неожиданно услышал он, – ушла она от нас…

– Куда?

– Прости, господин, не знаю. Как господин Луркон по завещанию покойной госпожи волю нам дал, так она в тот же день и ушла. Никому ничего не сказала, правда, попрощалась честь по чести, и как в воду канула.

– Так. А скажи-ка мне, старик, – господин Вириат вас не посещал?

– Нет, не посещал, и не присылал никого. Но похоронах госпожи был, а больше мы его и не видали.

Значит, Вириат позабыл о Гедде. И напрасно Петина гневалась по этому поводу.

Фпасилл продолжал дребезжать, и прислушавшись, Сальвидиен вновь разобрал имя Гедды.

– … глупая девка! С малых лет при госпоже, из дому ни ногой, а госпожа-то ее лучше, чем родную дочь держала. Что с ней будет-то в городе? Ни денег, ни жилья, ни покровителя. Ужас какой, упаси нас от этого вышние боги! Погибнет ведь, пропадет совсем!

Сальвидиен, в отличие от бывшего привратника, ужасаться был не склонен. Женщина в возрасте Гедды, и обладающая отменным здоровьем, оказавшись на улице, всегда изыщет возможность раздобыть средства к существованию. Так что отпущенница Петины вскоре обнаружится, если не в лупанаре, так в какой-нибудь цирковой труппе.

Однако разговор о Гедде заставил Сальвидиена вспомнить о другой служанке Петины.

– А что Салампсо? Я нынче не видел ее.

– Салампсо хозяин в загородное имение отправил. Он ее отдал в услужение госпоже.

Госпоже, как же! Лукон тоже не слепой. Хотя оно и к лучшему. Это была не самая лучшая мысль – приобретать что-то из имущества Петины.

А с воспоминаниями надо развязаться раз и навсегда. И лучше всего – последовать совету Луркона.

– Что теперь устроено на арене?

– Господин никаких распоряжений не отдавал. Прибрались там, конечно – как без этого. А так – ничего.

– Я хочу взглянуть на арену.

– Как прикажешь, господин. Только ведь… пусто там…

Сальвидиен, не слушая его, направился к выходу. Он хорошо помнил дорогу, хотя проходил ее только один раз. А если бы и сбился, было у кого спросить – садовники подстригали кусты, сметали опавшие листья. В отсутствии нового хозяина рабы отнюдь не бездельничали – Петина, о чем бы ни сплетничал Феникс, и впрямь отлично вышколила прислугу.

О Фениксе, кстати тоже совсем не слышно. Без сомнения, пропивает где-то полученные по завещанию деньги. Удосужится ли он написать хотя бы эпитафию своей благодетельнице? Или потихоньку злорадствует – мол, справедливые боги покарали Петину за то, что выставила с пира кроткого служителя Муз? Скорее всего, и то, и другое: злорадствует и одновременно кропает эпитафию. Ладно, лишь бы поэм не писал…

Сальвидиен недрогнувшей стопой пересек луговину и оказался рядом с ареной. Сейчас, со своими высокими каменными бортами, молчаливая и пустая, представала перед ним, как огромный колодец. В юности, еще до отъезда на Остров Роз, ему приходилось слышать в какой-то деревне, где останавливался в дороге, что на дне колодцев часто живут демоны… Демонами – и, похоже, искренне – считал собак Петины Апроний Евтидем. И она сам назвала их именами демонов. Наверное, тогда это казалось весьма остроумным… Навес от солнца над скамьей был снят. Все же Сальвидиен подошел туда. Садиться не стал. Каменная скамья, без сомнения, совсем раскалилась. Он попытался представить себе Петину, сидящую здесь, и обнаружил, что это ему не удается. Только фигура, закутанная в просторную шелковую паллу, предстала его мысленному взору, а сам облик уже ускользал из памяти. И это, пожалуй, было хорошо.

Адвокат приблизился к борту и взглянул вниз. Что бы он ни ожидал там увидеть, действительность скорее разочаровывала. Арена больше напоминала строительную площадку. Свленные когда-то здесь бревна и колоды, с помощью которых устраивались искусственные препятствия, исчезли. А может быть, их сожгли? Вместе с трупами собак? Вряд ли это происходило здесь. На арене не было никаких следов кострища. А песка, которым арену заново присыпали, было явно мало, чтобы это кострище скрыть.. Хватало лишь на то, чтобы скрыть следы крови.

А валуны и каменные блоки на арене еще оставались. Их перетащили от центра к стенам, но, чтобы поднять их наверх, понадобились бы специальные приспособления, которых на вилле, очевидно, в настоящее время не имелось. Сальвидиен повернулся взглянуть, открыты ли ворота, и обнаружил, что ворот нет. Вообще. Возможно их сломали еще тогда, когда вооруженные топорами слуги рвались на арену – добивать взбесившихся псов. А может, снесли позже, чтобы не мешали, когда вытаскивали снизу деревянные колоды. Так или иначе вход на арену зиял открыто. Странно, что это обстоятельство настолько притягивало внимание Сальвидиена.

Тогда он не решился спуститься вслед за Петиной. Позволил ей себя отговорить, убедить себя, что она в безопасности. Кроме того, тогда рядом с госпожей была Гедда…

Гедда, которая нескрываемо тряслась от ужаса. Она знала, чем чреваты подобные развлечения.

«Страсть к опасности у нас в крови», – сказала Петина. Нет, не Петина. Это слова Луркона. Неважно. Эти двое оттого так хорошо понимали друг друга, что мыслили одинаково.

Однако Луркон сказал также, что если бы на месте Стратоника оказался он или Сальвидиен, то Петина была бы спасена. И относительно себя он не солгал. Но Сальвидиен? В обморок позорный он бы не упал, верно, тут наместник не ошибся. Но решился бы он, безоружный служитель закона, схватиться с обезумевшими от крови зверями? Утвердительный ответ чрезвычайно льстил бы самолюбию, но Сальвидиен был достаточно честен с собой, чтобы усомниться в этом.. Может быть он слишком много времени провел в Архипелага, чтоб оставаться истинным носителем духа Империи, каковым наравне с собой счел его Луркон. Или напротив, Сальвидиен был прав, всегда и во всем руководствуясь доводами рассудка, которые Петина считала скучными и утомительными?

Подобные прения с самим собой могли продолжаться до бесконечности, и желая прекратить их, Сальвидиен двинулся дальше, вдоль борта. Прямо к пролому.

Хотя бы сегодня он посмел ступить туда, где прежде бывали лишь звери, женщины и рабы.

Ступеньки не показались ему такими высокими, какими представлялись ему прежде. Возможно, они были излишне круты лишь для Петины с ее маленькими ногами в изящных туфельках. Все же, спускаясь, Сальвидиен рукой придерживался за стену. наконец, под подошвами сандалий заскрипел песок.

Наверное, это было очень острое ощущение – по своей воле оказаться там, где никогда не должен был находиться свободнорожденный гражданин Империи – разве, что он – или она – совершил преступление, столь страшное и омерзительное, что не достоин был обычной казни.

Может быть, дело было в отсутствии опасности. И точно – все равно, что спуститься на дно пересохшего колодца. Еще говорят, что со дна колодца днем можно увидеть звезды… Сальвидиен закинул голову, но либо те, кто сочинил эту красивую историйку, бесстыдно лгали, либо для того, чтобы увидеть звезды, уровень арены был недостаточно глубок. Ограниченные стенами, глаза слепил круг небесного свода – жадной, поглощающей синевы, не искаженной ни тенью, ни облаком. А стены, отсекавшие пространство, были крайне грубы, даже более грубы, чем это представлялось сверху. Мощные, нетесаные глыбы, словно изъеденные проказой, составляли их. Между камнями виднелись заметные зазоры, и, казалось, стены удерживает лишь их собственная тяжесть. Удивительный контраст остальным постройкам виллы, где торжествовала красота и гармоничность. Правда, Петина как-то упомянула, что арена обязана существованием прежнему владельцу виллы, который увеселял себя кровавыми боями. Сама Петина верила, что в развлечениях подобного рода можно обойтись без крови.

Он двинулся вдоль стены и медленно обошел арену. Как это все случилось? В какой миг собаки бросились на Петину – стоило ли ей ступить на арену, или позже, когда она гладила их по загривкам, насмешливо поглядывая вверх? Сальвидиену не удалось поговорить ни со Стратоником, ни с Салампсо – а других свидетелей трагедии не было. Со Стратоником он мог бы попытаться встретиться, но большого желания не испытывал, и вдобавок предполагал, что Стратоник уклонится если не от встречи, так от неприятного разговора. Но сам адвокат склонен предполагать, что несчастье произошло не сразу. Иначе Петина успела бы убежать. Итак, она спускается, идет по лестнице, подзывая к себе бравронов, смеясь, протягивает к ним руки, и…

Петина с гордостью рассказывала, что собаки перервали горло напавшему на нее грабителю. У Петины также, если верить Полифилу, было прокушено горло.

Отвлекшись, Сальвидиен споткнулся о валун у стены, и пребольно ушиб ногу. Вполголоса выругался. Сел на злосчастный валун, растирая ноющую щиколотку. Скамья для зрителей находилась позади него, почти над головой – чуть правее.

Благие боги! Петина могла приказать хотя бы побелить эти стены, чтоб придать им более ухоженный вид. Но ей, очевидно, нравилось иметь перед глазами, помимо прекрасного, и нечто безобразное. Что там было сказано насчет хорошего и плохого вина? Разумеется, в небольших пропорциях. Она была уверена, что сумеет эти пропорции соблюсти.

В задумчивости Сальвидиен набрал горсть песка, пропустил сквозь пальцы. В ладони остался небольшой плоский камушек. Галька. такими укрепляли выщербины в стене, наверное оттуда камень и выпал… Нет, не совсем гладкий. Повертев камушек в пальцах, Сальвидиен увидел на серой поверхности царапины. Три белых полоски, точно по камню поскребли ножом.

На чем он остановился? Он думал о ранах, нанесенных Петине. Об ее безупречном теле, которое терзали псы. Он прикрыл глаза, и на миг ему показалось, что запах ее благовоний, столь памятный по тому сну, смешавшись с запахом крови, все еще витает над ареной. Он тряхнул головой, и наваждение исчезло. Это все жара…

Луркон был прав, но, следуя его советам, не следует заходить слишком далеко. Обязательно захотелось выяснить причину? «На тех же самых играх один человек сидит в почетной ложе, а другой бьется на арене насмерть», – утверждает старинная пословица. Петина одновременно хотела быть и на арене, и в ложе. Вот и вся причина.

Но, несмотря на то, что он сумел прийти к правильному выводу, У Сальвидиена оставалось неприятное чувство. Напрасно он пошел на арену. Нужно было оставаться в ложе. Отшвырнув камушек, он направился к лестнице.

Префект был в ярости. И поводом к ней послужило такое во всех отношениях замечательное событие, как общественные игры в театре Астиоха. Устроитель вывел на арену не каких-то жалких рабов, которые ни убить, ни умереть с толком не умеют, а настоящих, хорошо обученных профессионалов. Ему удалось заполучить даже знаменитого гастролера Азиниана, уже не впервые появлявшегося в Арете, и успевшего завоевать здесь немало поклонников – гораздо больше, чем маг Партенопей. И на сей раз он не обманул их ожиданий, за три дня сразив пятерых сильных противников. Вследствие чего компания молодых людей из числа названных почитателей меченосца, так преисполнилась духом победы, что направилась в портовый квартал и там учинила погром, иные заведения разграбив, а иным причинив значительный ущерб. Кроме того, было перевернуто и сожжено несколько повозок с товарами. Излишне упоминать, что все нарушители спокойствия были пьяны, как варвары. Что за безобразие! В Арете и прежде бывали беспорядки, но по более благопристойным поводам. Взять, например, недавнюю казнь проповедника гоэлитов. Раньше бы это вызвало такой гнев народного негодования против сектантов, что мало не показалось бы. А теперь – полное равнодушие. Что доказывает: народ Ареты не только терпит это злостное суеверие, но и свыкся с ним. Какое падение нравов!

Почтеннейший Тимофан, владелец торгового дома «Тимофан и племянники» не разделял этой точки зрения на происшествие в торговом квартале. Когда Сальвидиен изложил ему содержание своей беседы с префектом, он возразил, что его милость – да хранят его вышние боги! – поглощенный мыслями об охране общественного порядка, совершенно, увы, упускает из внимания такое обстоятельство, как соперничество в среде коммерсантов. Лично он уверен, что бесчинства поклонников Азиниана были лишь прикрытием нападения, организованного его конкурентами, в первую очередь Бел-Хамосом, владельцем стеклодувных и ткацких мастерских, а также ювелиром Муту. Товары, ввозимые Тимофаном – а он торгует прежде всего предметами роскоши – лучшего качества и вдобавок стоимостью ниже, чем те, которые прелагают эти мерзавцы – поскольку Тимофан пользуется морскими перевозками и располагает собственными кораблями. Конечно, это не может не вызывать зависти. Он, Тимофан, слышал весьма благоприятные отзывы об уважаемом Сальвидиене, в частности от кожевника Ламприска, и хотел бы, чтоб тот представлял его интересы в деле, которое коммерсант намерен возбудить против своих недоброжелателей. И пусть адвоката не страшит то, что процесс может оказаться сложным и рискованным. Тимофан заручился весьма основательной поддержкой – почтеннейшего Кифы, торговца сериканскими шелками, который приходится тестем не кому иному, как нашему блистательному наместнику Луркону.

Сальвидиен согласился, что дело может иметь деликатные особенности, в частности, противники Тимофана также могут заручиться высокими покровителями.

Но, не будь препятствий, что бы стали делать юристы?

Затем Тимофан приказал принести прохладительного и обратил внимание адвоката на чаши из стекла изумительного аметистового оттенка. Такие предпочитают приобретать деловые люди, желающие и на пирах сохранять трезвую голову, не выделяясь при том среди собеседников. Вода в таких чашах приобретает цвет вина. Бел-Хамосу ни за что не добиться подобной окраски! Но пусть уважаемый Сальвидиен не сомневается. Сейчас в чашах не вода, а лучшие из хозяйских вин.

Смуглокожая рабыня с черными курчавыми волосами, заплетенными во множество косичек, добавляла тем временем в вино снег и пряности.

Сальвидиен осведомился, не может ли почтеннейший Тимофан дать ему совет. Перебираясь из метрополии в Арету, он мог позволить себе взять с собой только рабов для самых необходимых услуг, но сейчас, обжившись в городе, он намерен расширить штат прислуги. К кому из коммерсантов, торгующих рабами, предпочтительнее обратиться? Тимофан назвал несколько имен и даты торгов, и оба расстались, вполне довольные друг другом.

Сальвидиен не столь уж преувеличивал, желая пустить пыль в глаза богатому работодателю (впрочем, в Арете так было принято, и если бы он проявил скромность, Тимофан потерял бы к нему всякое уважение). Поразмыслив, он пришел к выводу, что покупки одной рабыни для поддержания дома в надлежащем порядке будет недостаточно. Правда, Сальвидиен еще не решил, будет ли он обзаводиться собственными носильщиками – слишком велик расход. Для того, чтобы посетить Тимофана, он ради того, чтобы произвести лучшее впечатление, взял наемные носилки, однако, обратно, решил пройтись пешком.

Торговый квартал в Арете, начинавшийся за портом, и расположенный параллельно бульвару императора Иовиана Миролюбца, немногим уступал подобному же кварталу Столицы. Может быть, он был не так велик, но выглядел более броско и ярко. Колонны торговых домов были выкрашены самыми сочными красками, а зачастую и вызолочены. Сами же дома… Уже полтора столетия императоры один за другим издавали эдикты, запрещающие строить городские дома выше трех-четырех этажей, но успеха они имели не более, чем эдикты против роскоши. И если в Столице еще удавалось кое-как следить за порядком, по крайней мере, в центральных кварталах, то в Арете не редкостью были дома и в шесть этажей. На нижних этажах располагались магазины, а также залы для встреч коммерсантов и посредников, на верхних этажах и галереях, соединившие дома – мастерские и торговые школы. Здесь же были меняльные лавки и банки с самыми замысловатыми вывесками. Еще больше выдумки проявлялось по части изображения богов-покровителей, каковыми многие торговцы украшали входы в свои заведения. Сальвидиен уже привык, что на юге чтут богов в облике зверей, но здесь можно было лицезреть нечто похлеще, чем просто звери. Змеи на гусиных лапах и с крыльями летучих мышей, многоглавые птицы и многоногие псы, люди со слоновыми головами – все это выглядело не страшно, а пестро и забавно.

Словом, прогулка по торговому кварталу была не только любопытной, но и поучительной.

Тем любопытнее было встретить здесь человека, который в представлении Сальвидиена никак не связывался с торговым кварталом. Хотя, конечно, Вириат мог также посещать торговые дома и совершать покупки, как любой житель Ареты. Но Сальвидиен, уже размышлявший о предстоящем процессе, не замедлил вспомнить, что именно в разговоре с Вириатом прозвучало имя, упомянутое только что Тимофаном. Поэтому, после взаимных приветствий Сальвидиен попросил разрешения пройтись вместе, и после нескольких формальных замечаний, сказал:

– Недавно мне пришел на ум приснопамятный обед в саду Лоллии Петины. Тогда были затронуты разные темы, но , помимо прочего упомянули некоего ювелира Муту. Ты еще собирался посоветовать нашему Луркону заняться его особой, поскольку допускал возможность того, что ювелир – артабанский шпион. Позволь узнать, говорил ли ты о нем наместнику?

– Разумеется, мы обсуждали это.

– Но Муту по-прежнему на свободе. Не значит ли это, что он неповинен в том, в чем ты его подозревал?

– Вовсе не значит, – спокойно ответил Вириат. – Вполне вероятно, что выгоднее держать его на свободе и наблюдать за его домом. Но это – дело соответствующих служб, подчиненных наместнику, не наше.

Сальвидиен обдумал услышанное. Если Луркон привлек ювелира к работе своих служб, вряд ли Тимофану удасться его переиграть, несмотря на дружбу с тестем наместника. А если Муту – артабанский агент, то опять же, в будущем Тимофану не светит ничего, кроме морального удовлетворения. Действительно, деликатный момент – как дать понять это работодателю, не разглашая лишнего.

Попрощаться с Вириатом сразу было бы невежливо, и Сальвидиен продолжил:

– Этот прием у Петины… кто мог знать, что он станет последним? Так вышние боги играют с людьми, напоминая о нашей слабости, даже если мы мним себя на вершине благополучия. Неподалеку отсюда храм Кифереи-родительницы, и я давно собираюсь принести жертву духу Петины. Не хочешь ли пойти со мной?

– Вряд ли это возможно. Я из тех, кто почитает Друга, у нас иные обычаи.

Ответ – но не отказ – несколько удивил Сальвидиена. Правда, вера в Тавроктона-быкоубийцу в последние десятилетия распространилась по всем легионам Империи, вплоть до самых отдаленных гарнизонов. Считалось, что этот бог покровительствует только воинам, которые называли его просто Другом, и никто, кроме воинов, к служению ему не допускался. Однако те почитатели Друга, с кем приходилось сталкиваться Сальвидиену, были людьми жестокими, грубыми и узкомыслящими, чего о Вириате нельзя было сказать. Очевидно, он принял эту веру из кастовой солидарности. Но, выходит, этот человек способен действовать не так, как от него ожидают… Подстрекаемый каким-то мелким демоном, Сальвидиен произнес:

– Кстати, возвращаясь к Петине… Собственно, не к Петине, а ее наследству. Я, как ты, возможно, слышал, являюсь душеприказчиком Петины. И меня чрезвычайно беспокоит судьба одной из ее вольноотпущенниц… Гедды. Она была, скорее, воспитанницей госпожи и взращена вдали от жестокостей нашего мира. Теперь она покинула этот дом, столько лет служивший ей приютом, и исчезла. Оставшись без господского покровительства, она может погибнуть…

Виоиат остановился, пристально взглянул в лицо Сальвидиена, точно изучая его, потом медленно сказал:

– Она не осталась без покровительства.

Слово «господского» он опустил.

Сальвидиен молчал. После некоторой паузы Вириат сказал:

– Ты ведь не случайно спросил меня о ней?

Здесь Сальвидиен не видел необходимости лгать.

– Признаюсь, да. Некоторое время назад говорили, что ты намеревался ее купить…

– Я снял для нее дом в Гелоне. – Это было предместье Ареты в противоположной стороне от Сигилларий. – После того, как уляжется шум, связанный с гибелью Петины, я собираюсь жениться на ней.

Да, Вириат точно способен был удивлять. И это удивление, очевидно, Сальвидиен не сумел скрыть, потому что Вириат, глядя на него, улыбнулся.

– Неожиданное решение…

– Вовсе нет. Мы уже давно любим друг друга. – Жесткое лицо Вириата смягчилось. – Поэтому я и хотел ее выкупить. Петина, как ты, должно быть слышал, воспротивилась. Я не хотел отступать, и собирался вновь просить ее, но Гедда меня отговорила.

– Почему?

– Ей нрав Петины известен был лучше. И она сказала, что если госпожу о чем-то просить, она обязательно сделает наперекор. Остается только ждать.

– Наверное… Но тебя не все поймут.

– А мне что за дело? К счастью, сейчас не те времена, когда за брак с вольноотпущенницей исключали из сословия.

– Согласен. И если ты позволишь, навещу ее – дабы никто, и она сама – не полагал, дабы я держу ее за низкую женщину.

– Слышу голос душеприказчика. Хочешь убедиться, что с подопечной все хорошо?

– Можешь считать и так. Впрочем, если ты против, я положусь на твое слово.

– Отчего же? Я извещу Гедду, что ты хочешь ее повидать. Она живет на улице, выходящей на Таргитскую дорогу. Дом ты узнаешь по двум старым кипарисам у ворот.

Затем они распрощались и разошлись каждый в свою сторону. Покинув торговый квартал, Сальвидиен вышел на бульвар Иовиана, а оттуда свернул в общественный сад, где, благодаря множеству фонтанов в этот час не было так душно.

Пора было подумать о деле Тимофана, но беседа с Вириатом почему-то не шла из головы. Хотя она не смутила, а несколько развеселила Сальвидиена. Этой Гедде на редкость повезло. Брак с Вириатом – лучшее, на что может рассчитывать женщина ее звания и происхождения, если желает не просто приобрести покровителя, а законным образом выйти замуж. Пусть он старше ее лет на двадцать, а то и больше. Однако, каков сам Вириат – честный, прямодушный воин. Так всех сумел провести, что даже столь отъявленный сплетник, как Феникс, ничего об его делах не проведал. Не говоря о соглядатаях наместника… Будучи законником, Сальвидиен часто прибегал к разнообразным хитростям, и умел ценить это в других.

Он шел тихо смеясь. Но что-то мешало искреннему веселью Сальвидиена, как некая безобразная постройка мешает любоваться живописным видом. Нет, даже не это. Как будто в глубине этого живописного вида – среди блистательных водопадов, белых колонн на фоне синего неба, тенистых рощ и уступов скал таится нечто… нечто…

Смех Сальвидиена оборвался.

«Она отговорила меня… Она сказала, что если госпожу о чем-то просить, та непременно сделает наперекор».

Вот что язвило его. Вот что запало в память, хотя поначалу Сальвидиен и не осознавал этого. И тотчас другой голос зазвучал в его памяти, звучный, сильный, проникновенный.

«Госпожа, прошу тебя, не спускайся на арену, пока меня нет. Пусть собак кормят слуги. Госпожа, умоляю тебя!»

Он как теперь слышал голос Гедды, видел ее синие глаза, обращенные на Петину с непритворной мольбой. И ему стало настолько не по себе, что он вынужден был остановиться.

Если только она расчитывала на то, что ее слова возымеют обратное действие… Да еще заручилась свидетелем – он, Сальвидиен мог подтвердить, что она просила, умоляла госпожу не входить к собакам! И ведь верно – просила.

Но как она могла знать, что собаки бросятся на Петину? Ее же не было здесь, не было больше трех дней, она торчала в Гортинах, это можно проверить… Не могла же она незаметно вернуться в Сигилларии, натравить бравронов на Петину (это в присутствии Стратоника) и также незамеченной ускользнуть!

Бред полнейший. Все равно, что поверить в ведьм, которые летают, обернувшись хищными птицами.

Или… не такой уж бред?

Конечно, летать Гедда не могла. Но обязательно ли ей нужно было возвращаться? Она взрастила этих псов едва ли не с рождения, она знала их повадки, как никто другой. Лоллия Петина тешила себя мыслью, что повелевает бравронами, но на самом деле собаки принадлежали Гедде. И какие приказа она учила их выполнять, в точности никому не ведомо.

Когда он беседовал с Лурконом, то высказал мнение, что собаки могли быть отравлены снадобьем, вызывающем бешенство. Наместник отверг это предположение как безосновательное. Да – если бы действовал человек со стороны. Но кто знает, что добавляла в пищу для собак Гедда?

«Если бы я была здесь, этого бы не случилось». Вот именно! А точнее: «Этого не должно случиться, когда я здесь».

Петина наверняка не подумала скрыть от нее завещание. А если Гедда и не читала его (что сомнительно), Петина не раз во всеуслышание повторяла, что Гедда получит свободу после ее смерти. Многие господа говорят такое, не задумываясь, слышат ли их рабы… а Петина также не скрывала, что намерена здравствовать еще долго. И если Гедда все же ознакомилась с завещанием, ей был известен наследник Петины. И, надо думать, она достаточно хорошо знала нрав Луркона, чтобы предположить – он не станет проводить тщательного расследования. И вряд ли озаботится тем, чтобы поступить с прислугой Петины по обычаю предков.

Нет, нет и нет. Мог ли родиться такой изощренный план в темной варварской душе? Сколько бы книг не вызубрила она наизусть, все равно она оставалась дикаркой, грубой, примитивной, как все они.

И как все они – жестокой.

Неужели она способна была притворяться столько лет, столько лет таить злобу?

Невозможно поверить.

Да и на что ей злобиться? Купив малолетнюю дикарку, Петина спасла ее тем самым от публичного дома либо арены, куда бы та скорее всего попала – даже рабским умом можно до этого дойти!

Хотя – на арене ей все равно пришлось побывать…

Она постоянно пребывала рядом с Петиной. При ее физической силе она легко могла бы разделаться с Петиной и бежать. Далеко не всех беглых рабов – и даже рабынь – удается схватить. Она этого не сделала.

Потому, что Сальвидиен напрасно подозревает ее? Или, потому что вовсе не хотела убегать?

Вириат.

«Мы уже давно любим друг друга».

Он говорил это с такой уверенностью… а ведь если это правда, значит, на протяжении предшествующего года они встречались… может быть у них были какие-то тайные знаки, письма. Петина не позволила бы Вириату приблизиться к Гедде у себя в доме, а покидала Гедда имение только по приказу хозяйки. Как же они договаривались?

Знаки… Внезапно, с отчетливой ясностью Сальвидиену привиделся камешек, который он держал на ладони. Тот, где были нацарапаны какие-то закорючки. Петина любила водить гостей к арене. Камень среди камней – что может быть естественней? Это не записка. Просто камешек, каких на дорожке полно. И так легко, прежде, чем положить его между плит, нацарапать потом условный знак.

Прямо под носом у Петины. И неважно, кто это придумал – Гедда или Вириат – который отрицал, что варвары глупы. Во всяком случае, все варвары.

На камне были проведены три линии. Гедда должна была провести в Гортинах три дня. Есть ли какая-либо связь?

И где был сам Вириат в эти дни?

Неизвестно. Известно лишь, что в городе его не было.

После гибели Петины к нему посылали, так же, как и к Сальвидиену – но слуги сказали, что хозяин уехал из Ареты.

Что, если сложить два и два?

Может быть, стоит съездить в Гортины, допросить рабов, управляющего? Этот Алким произвел впечатление человека пронырливого и не слишком храброго. Если он что-то видел, язык за зубами держать не будет.

А что, если она на это и рассчитывала?

Сальвидиен нужен был ей как свидетель того, что она уговаривала госпожу послушаться и не ходить на арену. А Вириат должен подтвердить, что все последующие дни она не отлучалась из Гортин. И он подтвердит. Какой свидетель – не раб купленный, не арендатор, а офицер имперской армии!

Неужели эта женщина предусмотрела все? Такого не бывает. Как бы тщательно не было продумано преступление, умный юрист всегда найдет, где преступник забылся или совершил ошибку.

Если оно было, это преступление.

Сальвидиен сознавал, что не может оставаться в области гаданий. Пусть это принесет ему одни неприятности. Он не Луркон, предпочитающий правду, которая была ему выгодна. Луркон прекратил дознание. Сальвидиен проведет его сам и узнает, была ли смерть Петины следствием злого умысла, или несчастного случая. И с холодной дрожью ощутил, что не знает, какая возможность для него предпочтительней – трагическая нелепица случая или преступление, которое, как бы ни было ужасно, свидетельствовало, что в нашей проклятой жизни есть какая-то логика.

Он забарабанил в дверь, почти ожидая услышать собачий лай. Но не услышал даже шагов. Впрочем, возможно, cтук заглушил их. Сальвидиен снова ударил бронзовым кольцом о дверь и отчетливо произнес :

– Эй, привратник! Передай своей хозяйке, то здесь Сальвидиен Басс, которого она знает. И что я здесь с дозволения благородного Вириата.

Прошло еще несколько тягучих мгновений, в течение которых Сальвидиен чувствовал себя чрезвычайно глупо, после чего дверь беззвучно – видно, петли были очень хорошо смазаны, приотворилась. Ступив на дорожку, присыпаную крупным речным песком, Сальвидиен обратился к открывшей ему привратнице.

– Я хотел бы повидать Гедду-вольноотпущенницу. Насклько мне известно, она живет в этом доме.

– Я внимательно слушаю тебя, почтеннейший Сальвидиен, – спокойно ответила она.

Он не узнал ее, хотя расстояние между ними не превышало пяти шагов, настолько она изменилась. На ней было длинное скромное платье из тонкого льна и такое же покрывало бирюзового цвета. Волосы, несколько отросшие, были разобраны на пробор и сколоты на затылке, что придавало ей совершенно иной облик. Вместо амазонки – почтенная хозяйка дома. Не хватало только прялки в руках. Хотя, кто ее знает, может она отложила прялку, когда пошла открывать дверь.

– Здравствуй, Гедда.

– И тебе желаю здравствовать и радоваться.

– Ты одна здесь?

– Вириат будет позже.

– Я не это хотел спросить. Живет ли в доме еще кто-нибудь?

– Нет.

– Не слишком разумно в наше время…

– Я слишком недавно вышла из рабства, чтобы самой обзаводиться прислугой.

Ее самообладание подействовало на Сальвидиена отрезвляюще. Даже если эта женщина виновна, она так просто не признается. Нужно отвлечь ее внимание, добиться доверия… Только так и удастся ответить на свой вопрос. Впрочем, первый вопрос задала она.

– Какое дело привело тебя ко мне?

– Просто я пришел с визитом, – он принужденно улыбнулся. – Видишь ли, я был очень обеспокоен, когда ты пропала. Но потом я встретился с Вириатом, и он рассказал мне о тебе.

– Вот как, – она вежливо склонила голову. – Весьма лестно, что моя судьба беспокоит благородного человека.

Как ни силился Сальвидиен, он не мог уловить в ее голосе ни тени издевки.

– Не оскорбит ли тебя, – продолжала Гедда, – если я вынесу угощение на террасу? Дом этот вполне удобен, но до крайности тесен.

Сальвидиен выразил согласие, и Гедда, проводив его на террасу, ушла в дом. Терраса выходила в сад, сильно запущенный, с точки зрения Сальвидиена. Именно тут становилось заметно, что это временное жилище, и ни за деревьями, ни за грядками с цветами никто не следит. Или следит недостаточно, не подстригает и не придает форму. Сама терраса была устлана плотным ковром, поверх которого, по восточному обычаю, было брошено несколько подушек. Сальвидиен уселся, облокотившись на одну из них. Зрелище дичающего сада раздражало его, и он повернулся к дому. Оттуда появилась Гедда с подносом в руках. Угощение, которое она вынесла, было не слишком обильным, но вполне изысканным. Холодный язык, копченый угорь, белые хлебцы, груши, виноград, нарезанная ломтями дыня, густое золотистое вино – в отдельном кувшинчике из простого стекла была вода, чтобы, как подобает цивилизованным людям, разбавлять вина, остальная же посуда была из цветного стекла, возможно, купленного у Тимофана. А может, у его конкурента.

Попотчевав Сальвидиена, Гедда поставила блюдо и бокал перед собой. причем, как заметил он, плеснула себе из простого кувшина.

– Ты не пьешь ничего, кроме воды? – он вспомнил некоторые рассуждения покойной Петины.

Неопределенная улыбка тронула ее губы.

– Иногда мне хотелось бы выпить мастики…

Сальвидиен не знал напитка с таким названием, но уточнять не стал… тем более, что вино было превосходно. Интересно, кто его выбирал – Вириат или она? Если последнее, то ее хорошо обучали. И не только подбору вин. Сальвидиен вновь обратил внимание, как безупречна ее речь – классическое произношение, ни следа простонародного выговора, столь часто выдающего вольноотпущенников, как бы богаты они ни были и какие должности ни занимали. И по всему остальному тоже не придерешься. Кушанья поданы так как принято в хорошем обществе: поделенным на порции, а не на здешний манер – целиком, чтобы каждый схватывал, сколько может. Манеры любезны, но сдержанны. Если Вириат введет ее в свой дм, неважно, на правах жены или наложницы, ему не придется стыдиться, принимая гостей.

И всем этим она обязана Петине.

И отплатить за это столь чудовищным злодеянием?

Что ж, так выглядит произошедшее с любой разумной точки зрения. Благодеяние, на которое ответили черным злом. Но как видит это сама Гедда – кто ответит? Петина манила ее призраком свободы – и переусердствовала. И, что не менее важно, не давала ей соединиться с мужчиной, которого она любит.

Любит ли?

А что, если – пальцы Сальвидиена стиснули холодную поверхность бокала, – если за преступлением стоит именно Вириат, и Гедда была всего лишь послушной исполнительницей? В конце концов, она всего лишь рабыня и варварка, и вполне естественно для нее исполнять приказы того, кто стоит выше, особенно, если это мужчина? Сумел же он при своем прямодушии скрыть любовную интригу от всего города, значит, сумел бы скрыть и другое.

Предположение было столь ужасно, что Сальвидиен почувствовал, что не сможет более проглотить ни капли. Он отставил бокал.

– Все-таки со стороны Вириата не слишком разумно оставлять тебя совсем без защиты. Это предместье, а в городе недавно были беспорядки. Ты могла бы, по крайней мере, завести сторожевую собаку. Или опасаешься, памятуя недавние события?

Она покачала головой.

– Вряд ли я надолго задержусь в этом доме и в этом предместье.

Похоже, его маневр был слишком прямолинеен. Но ничего, он продолжит продвигаться обиняками.

– Итак, ты собираешься замуж.

– Тебя это удивляет?

– Пожалуй. Я предполагал, что ты предпочтешь полную свободу. Ведь ты, кажется, происходишь из племени женщин-воинов? По крайней мере, так утверждала Петина.

Имя было произнесено. Но Гедда пропустила его мимо ушей.

– Разумеется, они были воинами. И если бы эти женщины не выходили замуж и не рожали детей, откуда бы взялось само племя? Вы, имперцы, чрезвычайно наивны. Даже своих богинь-воительниц вы обрекаете на вечную девственность. Однако народы, которые вы почитаете варварскими, разбираются в этом лучше. У них у всех – почти без исключения, – любовь и войну воплощает одна и та же богиня, и никто не видит в этом противоречия…

Тут она углубилась в разбор верований народов побережья Среднего моря, Междуречья и Южной провинции, доказывая, что не зря тратила время на изучение свитков на вилле в Сигиллариях, а Сальвидиен медлил прервать ее. Чем больше он слушал эту превосходную, по всем классическим правилам выстроенную и против тех же классических правил направленную речь, тем больше убеждался, что уязвившее его подозрение в адрес Вириата – беспочвенно. Человек его склада хладнокровно смотрел бы, как жертву на арене терзают хищники, но изыскивать способы, как сделать так, чтоб жертва добровольно отправилась на арену – это не в его духе. Противопоставление имперской верности варварскому коварству – не выдумка риторов и школьных учителей… Вириат, безусловно, обладает более развитым умом, чем большинство отставников, но в силу этого ума – да и жизненного опыта – он не дал бы Сальвидиену в разговоре столько зацепок.

И все же не кто иной, как Вириат, подтолкнул ее на тот путь, куда она ступила – своими рассуждениями о рассчетливой храбрости. Она хорошо усвоила преподанный урок.

«Вы, имперцы, чрезвычайно наивны»…

Это же косвенное признание! Иначе не расценишь! Проклятие, почему он сидит тут и слушает лекции по сравнительной мифологии, вместо того, чтобы прямиком направиться к префекту и обличить преступницу? Пусть у него нет прямых доказательств, а пытки, по нынешним мягким законам, применяются, помимо государственных изменников, только к рабам, к каковым она уже не принадлежит. В любом случае, слово полноправного гражданина должно перевесить слово вольноотпущенницы из варварского племени, получившей свободу после убийства хозяйки. И даже, если он не станет обращаться в суд, он может сказать Вириату, что женщина, с которой он спит, и которую собирается взять в жены – безжалостная и хладнокровная убийца.

Он может просто это сказать.

Почему же он молчит?

Тут Сальвидиен осознал, что и Гедда не продолжает более свой мифологический обзор, а молчит, глядя прямо ему в лицо настолько неподвижным взглядом, что казалось, будто глаза ее не реагируют на свет. Два осколка лазурита.

… чрезвычайно наивны…

Сальвидиен понял: он боится не того, что префект не станет внимать словам приезжего, что в Арете его ославят сумасшедшим, а Вириат, убежденный в невиновности своей возлюбленной, ему не поверит. Он просто ее боится. И ничего не может с собой поделать.

Эта женщина способна на все. Так же, как способна уйти от любого обвинения.

Боги, мы сами обучили их… Эти варвары… ученые рабы, превосходящие знаниями хозяев, но в душе оставшиеся варварами.

Любовь и война для таких, как она – две стороны одной медали. Даже если они нас полюбят – а они нас полюбят, никуда не денутся – тем хуже. Тем быстрее они придут, чтобы занять наше место. И хорошо, если они нас просто уничтожат, без затей. Но они нас не уничтожат. Хозяевам нужны слуги, а они станут нашими хозяевами. Эта женщина всего лишь первая.

Слава богам, я не доживу до тех времен, когда придут остальные.

И те, кто последует за ней – с такими же светлыми волосами и синими глазами, уже не будут цитировать классиков, блистать отличными манерами и преступления совершать в тайне.

Хотя – не в этом дело.

Не в этом.

Длить пребывание в гостях не было смысла, к тому же Сальвидиену не хотелось встречаться здесь с Вириатом. Он произнес несколько общепринятых и ничего не значащих фраз об угощении и благополучии дома, после чего распрощался. Гедда направилась проводить его до выхода из сада, благо больше было некому. Когда он уже перешагнул через порог, она внезапно сказала:

– Ты спрашивал, отчего я не заведу себе собаку. Честно говоря, я никогда не любила собак. Потому что их можно приручить.

И закрыла за ним дверь.

И это были последние слова, что Сальвидиену довелось от нее услышать.