Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного Павлищева Наталья
Конечно, обманывали, но быстро выявились те, кто честен больше остальных, такие оставались поставщиками надолго.
Счета, счета, счета… Жалобы или прошения, донесения… а еще переписка, например, с королем Польши… разве это женское дело? Но кому выполнять такую работу, как не ей? И чем ей заниматься, как не такой работой, спать, кушать и болтать языком?
А сердце все ныло и ныло…
– Госпожа…
Снова кизляр-ага, и снова какая-то ужасная весть, потому что глаза прячет больше прежнего.
– Что?!
Не сдержалась, даже не дождалась, когда служанки выйдут. И евнух ждать не стал.
– Шехзаде Джихангир… он умер…
– Умер? Джихангир умер?!
Вот оно, вот почему сердце неспокойно. Конечно, Джихангир не самый сильный, не самый здоровый из ее детей, даже не так: он самый слабый и больной, но ведь лекари, которых приставили к младшему принцу, ничего такого не сообщали. Не хуже, чем всегда. Лекари лгали или что-то случилось?
– Чем был болен шехзаде?
– Он… он…
– Да говори же!
Когда-то не то что крикнуть, глаз не могла лишний раз на главного евнуха вскинуть, и дело не в том, что евнух давно новый, прежний ушел на покой, просто соотношение у них иное.
– Шехзаде умер от тоски по казненному брату.
Так и не вышедшая из комнаты Нурбану ахнула. Роксолана только зыкнула на невестку взглядом, та притихла, как мышь в норе.
Хотелось крикнуть, что это ложь, что не так уж были дружны Джихангир и Мустафа, не столь любил младший принц старшего, чтобы от тоски умереть через две недели.
Жестом отправила вон всех, кроме кизляра-аги.
– А теперь говори правду. Отравили шехзаде в отместку за казнь Мустафы?
Евнух смутился прозорливости султанши, забыл, что мать сердцем чует, когда лгут о ее детях, но замотал головой:
– Нет, госпожа, шехзаде Джихангир сам… Он не вынес известия о казни брата…
Ложь, но что она могла возразить? Султан разберется сам, он там, на юге, в Персии или где-то рядом. Написал бы сам, сообщил, что знает…
Всколыхнулась тревога: почему Сулейман не пишет?!
– А что Повелитель?
И снова замялся евнух.
– Говори, что из тебя клещами все тянуть надо?
– Он приказал казнить сына Мустафы.
Конечно, это стоило ожидать, оставлять в живых того, кто имеет право мстить, даже если этот мститель совсем маленький, опасно. Если не внук сам, то его именем месть обязательно состоится.
Подумала: началось… Столько лет борьбы за власть не знали, столько лет было спокойно…
Сердце затопила горечь. Неужели всегда и везде так, там, где власть, обязательно льется кровь, причем кровь невинных? Внук Повелителя виновен только тем, что рожден от предавшего своего отца Мустафы.
Роксолана вдруг отчетливо поняла, по какому краешку ходила все эти годы, на каком волоске висела жизнь ее и ее детей. Но сумела удержаться, сохранить сыновей и дочь, вырастить. И что же?
Мехмед погиб совсем взрослым, жаль, что потомство не оставил. Джихангир тоже. Селим и Баязид вцепятся друг другу в горло, как только появится такая возможность. Нурбану, которую она сама для сына выбрала, в этом поможет. Да и у Баязида советчицы не лучше, допусти, каждая с легкостью подсыплет в еду отраву даже ей самой.
Власть… как же ты страшна! Возможность встать над всеми, почувствовать себя хозяином одновременно рождает страх упасть, оказаться отравленным, убитым, потянув за собой и всех близких.
Пусть лучше я…
Гонец прибыл нежданно, посреди ночи.
У Махидевран сжалось сердце, уже по тому, что не к ней пришел, а к главному евнуху, минуя мать шехзаде, она поняла, что случилось что-то нехорошее. Мустафа снова не послушал ее совет и сделал что-то против султана? Конечно, он уже не мальчишка, скоро сорок, не прикажешь, не отругаешь, но Махидевран почувствовала, что когда доберется до сына, не сдержится.
Разве не глупостью было спаивать дурманящими средствами младшего сына султана шехзаде Джихангира? Матери все рассказали о забавах сына, она пробовала укорять Мустафу – помогло мало, тому доставляло удовольствие, напоив несчастного братца маковой отравой, издеваться над ним, беспомощным, доверчивым, не способным отличить реальность от вымысла.
Это бесчеловечно, мать укоряла сына, но прошли те благословенные времена, когда Махидевран могла влиять на Мустафу. И вообще он решил, что почти султан, а потому ему все дозволено.
Десять лет назад это привело к беде – Повелитель прислал фирман с приказом отправиться из благословенной, богатой, так любимой Махидевран Манисы в далекую, затерянную среди гор Амасью. А в Манису падишах прислал старшего сына ненавистной Хуррем Мехмеда.
Махидевран просила сына одуматься, если виноват, повиниться, преклонить колени пред отцом, просить прощенья. Аллах милостив, султан тоже, он простит.
Мустафа в ответ зло смеялся:
– Не простит.
– Что ты такого натворил, что не простит?!
Красивая бровь принца приподнялась:
– Ничего. Просто просил у разумных людей совет, что сейчас не так в империи, как изменить, когда стану султаном.
– Ты?!.. – задохнулась от ужаса Махидевран. – Ты просил совет, словно уже султан?!
– Нет, я спрашивал, что нужно будет сделать, когда я стану султаном. Что в том плохого?
– Хвала Аллаху, что это только Амасья, а не шелковый шнурок…
– Меня поддерживают янычары.
– Янычары капля в море султанского войска, к тому же они продажны и могут предать.
Мустафа взъярился так, что Махидевран пожалела о произнесенной фразе.
И все же когда Мустафа принялся спаивать младшего брата, возмутилась:
– Мустафа, ты играешь с огнем. Что если весть о твоих делах дойдет до султана и Повелитель сам приедет в Трапезунд или в Амасью?
Мустафа развел руками:
– Встретим…
И что-то мелькнуло в его взгляде такое, от чего испугалась Махидевран и окончательно поняла, что сын погубит не только себя.
Но, казалось, Мустафа родился под счастливой звездой, несомненно, что-то дошло до султана, но никакого наказания не последовало, наоборот, Мустафу вызвали вместе со всеми в поход против Тахмаспа. Вернее, это Тахмасп напал на Сулеймана. Сначала поход против персов возглавлял султанский зять Рустем, но потом присоединился и сам Повелитель.
А теперь гонец, но не от Мустафы, иначе ей бы уже передали.
До утра заснуть так и не смогла, мысленно металась от надежды, что это Мустафа прислал хорошую весточку, до отчаянья, что падишах строго спросил со старшего сына за развращение младшего. Все перебрала, только об одном не думала, что сын мог перейти черту, за которой прощенья от султана уже не будет. Втайне надеялась, что Мустафу остановит чувство опасности.
Утром главный евнух переступил порог вскоре после рассвета, глаза прятал, значит, все же провинность. Так и есть, нужно уезжать. Куда еще, куда их можно отправить дальше Амасьи?
– В Бурсу.
– Куда?
Бурса совсем недалеко от Стамбула, почти рядом, почему в Бурсу? А… наверное, падишах решил держать неугомонного старшего сына под боком, чтобы не совратил еще кого-то из младших… ну, да, конечно!
– А… шехзаде Мустафа уже там?
Евнух мрачно помотал головой:
– Нет.
Глупости, конечно, нет! Он же в походе вместе со всеми.
Но почему мрачен евнух?
– Исмаил, ты будешь нас сопровождать или мы вернемся сюда?
– Нет.
– Что нет?
– Я не поеду, вам дадут охрану.
Вот теперь Махидевран почти обрадовалась, ясно, шах Тахмасп как всегда обманул Сулеймана, такое уже бывало. Много лет назад султан казнил своего любимца Ибрагима-пашу именно после такой ошибки. Тогда Ибрагим повел войско против Тахмаспа в одну сторону, а хитрый перс отправился в другую. Оплошности главному визирю Сулейман не простил, хотя поговаривали, что казнил за другое, но Мустафа смеялся, мол, Ибрагим выставил падишаха глупцом уже во второй раз, вот и поплатился.
Видно и сейчас Тахмасп оказался где-то рядом, и чтобы женщины и дети не попали к нему в руки, Мустафа приказал быстро переправить их подальше. Но почему в Бурсу? И почему не написал ни строчки или не передал, чтобы не беспокоились о нем самом?
Немного поразмыслив, Махидевран решила, что это как раз объяснимо. Мустафа переправляет гарем тайно, чтобы не дошло до Тахмаспа, видно никому не может доверять вокруг. Это верно, в окружении султана у Мустафы одни враги. Тогда хорошо, у нее заботливый сын, он со всем справится, а еще Мустафа будет прекрасным султаном, он словно рожден для этого. Почему «словно»? Она для того и рожала сына, чтобы видеть его султаном!
Махидевран забыла, что вовсе не Мустафа первенец, что только жестокий рок, отобрав у Сулеймана двух сыновей, возвел Мустафу на вершину. Но сейчас это было неважно. Мустафа прав, если в Амасье опасно, то нужно поскорей уехать отсюда.
– Румеису нужно предупредить, чтобы собрала детей.
– Уже сказали, госпожа, они готовы.
Ноябрьские утренники не просто прохладны, они холодны. Это днем солнце нагреет воздух, а пока оно еще толком не появилось из-за гор, потому холодно. Девочки хныкали, Румеиса прикрикнула на дочерей, чтобы замолчали, те испуганно притихли. Единственный сын Мустафы поглядывал на сестер с презрением, что с них возьмешь?
Семилетний Селим считал себя важной птицей, он уже хорошо знал, что его отец будет султаном, а он сам первым наследником. После смерти год назад старшего брата он вообще единственный наследник. Он слышал, как бабушка однажды сказала, мол, это даже хорошо, что остальные дочери, меньше бед.
Если добираться обычным путем, можно бы спуститься по реке Ешиль-Ирмак к морю, а там от Самсуна либо на корабле, либо вдоль берега. Но Ешиль течет на восток, а они пробирались горами к Мерзифону на запад. Значит, дело плохо, армия Сулеймана на юге, а Тахмасп, судя по всему, на севере.
До самого Мерзифона возможности поговорить не было, дорога узкая, местами даже слишком, приходилось выходить и осторожно шагать рядом с навьюченными животными. В горах трудно путешествовать с комфортом. Но никто не жаловался, даже девочки. Селим шагал как взрослый.
Когда добрались до селения, было уже совсем темно, даже неугомонный Селим заснул, привалившись щекой к шее несущего его рослого охранника. Стало ясно, почему они так торопились, ночевать в горах не слишком приятно да и холодно. Все настолько промерзли и устали, что было одно желание – упасть и заснуть в тепле.
Но сон быстро пропал, когда, уложив сына и младших девочек, к Махидевран подсела Румеиса.
– Госпожа, зачем нас везут в Бурсу?
– Наверное, шехзаде Мустафа так спасает нас.
– Нет, госпожа, Абдулла сказал, что шехзаде казнили…
– Что?! Ты с ума сошла?!
Хорошо, что сумела не закричать, не испугала детей.
Румеиса горячо зашептала в ухо:
– Госпожа, Абдулла сказал, что это и сообщил евнуху гонец, только нам приказано не говорить.
– Нет, – замотала головой Махидевран, – нет, это неправда, этого не может быть!
Конечно, не может, ведь Мустафа наследник, самый сильный, самый лучший, и янычары за него, и много кто еще. Это не тогда, когда у Повелителя был еще Мехмед, тоже достойный, а сейчас кто, кроме Мустафы, слабак Селим или беспокойный Баязид? А может, Джихангир? Нет, наказать, вообще лишить правления, посадить под замок… но не казнить же!
Умом Махидевран понимала, что возможно все, но старательно находила доводы против услышанного. Горячо шептала, убеждая непонятно кого – Румеису или себя. Та закивала, соглашаясь:
– Да, госпожа, это выдумки. Конечно, выдумки.
Только усталость помогла не сойти с ума, немного погодя Махидевран просто провалилась в сон, не в силах бороться с напряжением и с ужасом свалившегося на нее известия. Заснула с мыслью утром тряхнуть этого Абдуллу как следует, чтобы не нагонял страха, им и без того тяжело.
В горах, если ты не наверху, а в долине, рано темнеет и поздно наступает рассвет. Но женщин торопили, просто до следующего селения далеко, все равно придется ночевать где-то, так надо хоть загодя найти место для ночлега. Вперед отправились трое воинов, чтобы такое место подобрать.
Румеиса старательно не смотрела на Махидевран, изображала занятость, но и свекровь не вызывала невестку на разговор, не укоряла, не расспрашивала. Махидевран выбросила из головы все услышанное вечером, решив, что Румеису просто неудачно напугали, чтобы поскорей собиралась.
Но чем больше проходило времени, тем лучше Махидевран понимала, что это правда, страшная, жуткая, невозможная правда. Ее сын, ее кровиночка, надежда, сама ее жизнь погиб! А их везут в Бурсу… их везут в Бурсу, потому что именно в Бурсе хоронят шехзаде, только для Мехмеда Хуррем добилась права быть похороненным в Стамбуле, Синан даже комплекс построил.
Неужели в Бурсе ее встретит могила сына?!
С горами начало твориться что-то невообразимое, они стали кружиться, словно дервиши в танце.
Евнух едва успел подхватить падающую Махидевран.
– Что с вами, госпожа, вам плохо?!
Махидевран смотрела на склонившуюся над ней Румеису сквозь туман, застилающий глаза.
– Это правда?
– Что, госпожа?
– То, что ты вчера сказала?
– Да.
Горы снова двинулись с места.
Очнулась Махидевран нескоро, но ее несли в носилках, удобно устроив на подушках. Останавливаться нельзя, нужно добраться хотя бы до селения.
В Чоруме задержались надолго, Махидевран слегла основательно, она бредила, плакала, звала сына, проклинала Хуррем…
Когда смогла говорить, приказала Румеисе:
– Позови этого Абдуллу.
Но та покачала головой:
– Прибыл гонец от кизляра-аги Ибрагима.
– Кого?
– Из Стамбула с приказом ехать в Бурсу без остановок.
– Мы не поедем туда! Нужно развернуться и поскорей обратно, а там к шаху Тахмаспу. Лучше у него, в Бурсе Селима тоже убьют.
Румеиса снова сокрушенно качала головой:
– Нет, госпожа, охрана прислана большая.
– Я больна и с места не двинусь. – Сделала невестке знак наклониться ближе, зашептала на ухо. – Найди человека, которому можно доверять. Нужно отправить кого-то в Трабзон, там шехзаде Джихангир.
Но ничего этого сделать не удалось, охраняли их хорошо, а о шехзаде Джихангире пришла страшная весть.
Услышав о смерти царевича, Махидевран долго молчала, потом произнесла, словно продолжая беседу сама с собой:
– А ты как думала, погубив моего сына, спасешь своих? Внук отомстит.
Румеиса поняла, о ком свекровь, у Махидевран навсегда один враг, вернее, врагиня – Хуррем.
Долго лежать не удалось, евнух не позволил им остаться в горах на зиму, да и как? Но ехали все равно долго – почти два месяца, Махидевран затягивала передвижение как только могла.
Когда добрались до Измита, уже выпал снег. Махидевран с тоской смотрела на большой город, вспоминая свои поездки из Стамбула в Манису и обратно. И вдруг всколыхнулась надежда. Когда-то они с Хуррем попытались договориться, обещав друг дружке, что сделают все, чтобы та, чей сын станет следующим султаном, воспрепятствовала уничтожению остальных. Конечно, прошло много лет и много что произошло за то время. Мустафа казнен (теперь Махидевран уже знала многие подробности, хотя, конечно, не все), но почему должен пострадать маленький Селим?
Что если попросить Хуррем заступиться за мальчика, обещая, что он никогда не пойдет против деда или нового султана, кем бы тот ни был? Сулейман послушает свою Хасеки, а ради спасения единственного внука, так похожего на своего отца Мустафу, Махидевран была готова унизиться и перед ненавистной соперницей!
Она отобрала все – сердце Повелителя, возможность жить в гареме, потом в Манисе (Махидевран считала, что все обвинения Мустафы только происки Хуррем ради того, чтобы посадить на его место своего Мехмеда), теперь отняла сына, неужели отнимет еще и внука?!
Несчастная, столько натерпевшаяся женщина не задумывалась, как может быть виновата в поступках ее сына или в его казни находившаяся в Стамбуле Хуррем. Это неважно, главное, сыновья Хуррем живы, а Мустафы больше нет!
«Селима я ей не отдам! – решила для себя Махидевран. – Даже если придется самой отправиться в Стамбул и упасть на колени перед этой гадюкой».
Поехать не удалось, Махидевран слишком много натерпелась за предыдущие недели, была не в состоянии самостоятельно сделать ни шага, а вот письмо написала. Переступила через свою гордость, кусала губы, диктуя, вытирала слезы, но унижалась, умоляла спасти жизнь единственному внуку.
«Госпожа, я увезу его далеко от Османской империи, и мальчик забудет, что рожден Мустафой. Позвольте ему всего лишь жить…»
Горькое письмо, горькие слова, но иного выхода несчастная женщина не видела. Обращалась к сопернице «госпожа», униженно молила и обещала все, что угодно…
Секретарь, которая писала под диктовку Махидевран, плакала, не переставая.
Письмо повез все тот же Абдулла. Чтобы было чем заплатить, а еще чтобы пропустили во дворец, Махидевран вынула из ушей сережки. Когда-то Сулейман изготовил их сам две пары – для двух кадин, Махидевран и Хуррем. Хуррем свои якобы потеряла, но Махидевран этому не поверила, небось, не хочет носить то, что носит она, а потому сама подчеркнуто не снимала, показывая верность отвергнувшему ее султану даже в мелочах. Одна сережка легла на ладонь Абдулле:
– Покажешь султанше, она поймет, что это от меня.
…В Бурсе Махидевран ждала могила сына, тело Мустафы доставили куда быстрей, чем приехала его мать.
Сначала она онемела, не выла, не кричала, не рвала на себе волосы, увидев могилу сына, просто онемела, превратилась в каменное изваяние. Стояла без движения, не шевелясь, не отзываясь на оклики.
Если до той минуты была хоть крошечная, хоть совсем призрачная надежда, что это неправда, то теперь и такой не осталось. Перед ней могила сына, единственного сына, единственного человека в мире, ради которого она жила уже долгие годы.
Она даже не плакала, слез больше не осталось. Остался только вопрос: за что? Почему судьба так обошлась с ней? Хотела многого? Но кто же в гареме не хотел?
Если и была заносчива, нетерпима, смотрела на одалисок свысока, так ведь сполна заплатила уже. Теперь Махидевран даже пожалела, что когда-то послушала совет Яхья-эфенди и после смерти валиде без боя уступила место во главе гарема Хуррем. Нужно было остаться и самой встать на место валиде! А теперь соперница счастлива, ее сын станет султаном, а она сама валиде, а Махидевран одинока и вынуждена просить защиты для внука у этой ведьмы.
В потоке горечи Махидевран забывала, что уже тогда Хуррем была недосягаема, потому что стала законной женой Повелителя, что султан женился на вчерашней рабыне, тем самым поставив Хуррем выше всех остальных женщин гарема, будь они матерями хоть десяти наследников. Да и сыновей у Хуррем тогда было четверо, хоть Мустафа и старший.
Но боль от потери сына и понимание, что ждет внука, застилали слезами глаза, лишали способности разумно мыслить.
– Мустафа, сынок, как же ты так? Зачем тебе было рисковать, рваться к власти раньше времени? Ведь эта ведьма только и ждала твоей ошибки. Недаром подослала к тебе своего выкормыша ненавистного босняка Рустема. Он ловил каждое твое неосторожное слово, каждый взгляд, не только поступок. А ты так опрометчиво…
Какая разница, правда это или нет, виноват ли Мустафа? Даже если виноват, для несчастной женщины правда была в одном – ее сын казнен, и внука ждет та же участь. Цеплялась за робкую надежду, что насладившись унижением соперницы, ведьма сжалится и оставит в живых маленького Селима… Что ей стоит попросить султана? Повелитель ни в чем колдунье не отказывает…
Махидевран не знала, что султана нет в Стамбуле, на сей раз поход оказался очень долгим. Следующий поход для Сулеймана вообще окажется последним, но это произойдет уже без Хуррем.
…Не знала Махидевран и того, что Абдулла не смог передать письмо, еще при переправе через Босфор он угодил как раз к кизляру-аге Ибрагиму, который, получив известие о скором прибытии гарема Мустафы, отправился в Бурсу сам.
Расправа была короткой, и Абдулла вместе с письмом, которое евнух и читать не стал, отправился на корм рыбам.
Увидев тушу евнуха, Махидевран поняла, что попытка спасти внука не удалась. Не удалась и попытка подкупить Ибрагима, тот ценил свою жизнь дороже всяких денег и понимал, что последует за Абдуллой, если не выполнит приказ Повелителя. Это понимала и сама Махидевран, оставшийся в живых Селим обязательно будет мстить. Даже если не он сам, то его именем, найдутся те, кто пойдет против следующего султана, объявив его власть незаконной. Нет, ради спокойствия даже не собственного или своих сыновей, а всей Османской империи Сулейман просто обязан уничтожить любого, кто имеет право мстить за казненного Мустафу. Так поступали все даже до Фатиха и его закона. «Всякий, кто покусится на законную власть, должен быть уничтожен, кем бы он ни был»…
Но разве может материнское сердце чувствовать расчетливо? Разве может оно согласиться с гибелью сына и внука, даже если это разумно, справедливо или необходимо?!
Махидевран, увидев входящего с зеленым шну ром в руке Ибрагима, заслонила собой внука:
– Пусть лучше я… Лучше меня…
Не думала, что и кому говорит, просто пыталась спасти хоть так…
Ибрагим просто отодвинул ставшую уже никем женщину, накинул удавку на шею забившегося в истерике мальчика. Махидевран упала, цеплялась за ноги евнуха, все пыталась оттащить его от внука… Потом потеряла сознание…
На следующий день они с Румеисой плакали на могилах своих сыновей уже вдвоем…
Роксолане доставили письмо из Бурсы…
Нет, это не было послание, отправленное Махидевран с Абдуллой, то пропало в водах Босфора. Махидевран написала еще одно, теперь уже сама, без секретаря. Трудно давались буквы той, что не привыкла писать сама, за которую это много лет делали другие, но она справилась.
«Я молила тебя сохранить жизнь моему внуку, но ты пренебрегла этой просьбой…
Можешь радоваться – твой сын станет султаном, а мой покинул эту землю. Твои подложные письма помогли обмануть Повелителя, он не поверил своему сыну, зато поверил зятю – твоему наушнику. Упивайся своей властью и своей победой, пока можешь. Это будет недолго. Да падет на тебя гнев Аллаха!
Ты погубила моего сына и не захотела спасти внука. Я проклинаю твое потомство до пятого колена!»
У Роксоланы дрожали руки, листок ходуном ходил в руках. О казни Мустафы она знала, о его письмах тоже слышала, но о каком внуке твердит Махидевран? О какой своей просьбе? О какой возможности спасти ее внука?
Больше всего ее потрясло проклятье. Понятно отчаянье Махидевран, потерявшей самое ценное, что у нее было, но почему за ошибки Мустафы должны отвечать дети, внуки и правнуки Роксоланы? Даже если Мустафа казнен по навету, чем виновато потомство Роксоланы?!
И она ответила резко:
«Я не виновата в гибели твоего сына, он вырыл себе могилу сам. Ничего не слышала о твоей просьбе спасти внука.
Ты проклинаешь мое потомство, но оно у меня хотя бы есть, а у тебя нет и такого!»
Махидевран осталась жить в Бурсе, вознамерившись построить нечто достойное для упокоения своего сына.
У нее уже не осталось ради чего жить, она так думала, но скоро произошло нечто, заставившее несчастную женщину снова воспрянуть духом.
У Махидевран остались ненависть и желание мстить. Она должна отомстить тем, кто повинен в смерти Мустафы и маленького Селима. Вот то, ради чего она будет жить. Для этого все средства хороши.
Сначала в армии, потом по всей империи поползли слухи, что Мустафа не казнен, ему чудом удалось избежать гибели. А в шатре Повелителя задушили его двойника, которых у шехзаде, как известно, было несколько. Не так же глуп шехзаде, чтобы отправиться в одиночку туда, где могут убить просто из каприза султанши!
Слухи ширились, росли, как снежный ком. Султан о них не знал только потому, что рядом больше не было Рустема, который мог бы позволить себе передать такие слухи, во-вторых, сам Повелитель возглавил поход против шаха Тахмаспа и на сей раз справился. Нескоро, но на сей раз заставил подписать договор в той самой Амасье.
А тем временем в горах Румелии объявился человек, утверждавший, что он и есть чудом спасшийся шехзаде Мустафа – законный наследник престола Османов.
По Стамбулу снова прокатилось: это ведьма Хуррем, желая уничтожить шехзаде Мустафу, подсунула Повелителю подложные письма, обвиняющие наследника престола! Через кого подсунула? Ну конечно же через своего зятя Рустема-пашу, недаром тот поспешно унес ноги из армии.
Повелитель сместил Рустема-пашу с должности Великого визиря, поставив Кара Ахмеда-пашу, но этого мало, нужно было казнить вместе, а то и вместо шехзаде Мустафы!
Удивительно, но молва довольно быстро успокоилась, простив Рустему передачу писем (а что он мог сделать, если теща приказала, может, босняк и не знал, что они подложные?), а вот Хуррем не простила гипотетической возможности совершить подлог. Ни у кого не было никаких доказательств или даже свидетельств, просто решили, что если из-за писем казнен шехзаде Мустафа, то другой виновной не может быть, только Хуррем.
Проклятая ведьма и тут расстаралась, так далеко от Эрегли сумела повлиять на султана и вынудить того казнить любимого сына.
Молва больше не сомневалась, что Мустафа и только Мустафа любимый сын, и что это Роксолана освобождает путь своим беспутным сыновьям – пьяницам и гуленам.
Стоило султану приехать в Стамбул, Роксолана бросилась к нему:
– Повелитель, во всем снова обвинили меня!
– В чем, Хуррем?
– В казни шехзаде Мустафы. Молва твердит, что это я передала вам через Рустема-пашу подложные письма о шехзаде!
Он скупо улыбнулся, хотя улыбка получилась скорее усмешкой:
– Разве ты не привыкла быть виноватой во всем, что происходит в Османской империи? Не обращай внимания, будь выше этого.
Роксолана сердцем уловила что-то в его голосе, напряглась:
– Повелитель, пусть молва приписывает мне что угодно, но я сама хочу знать. Вы… можете мне сказать, за что казнили шехзаде Мустафу?
Сулейман помрачнел. Стоявший поодаль Рустем опасливо косился на султаншу, она заметила это и напряглась еще сильней. Неужели и правда Рустем что-то передал султану, за что Мустафа поплатился головой? Но она-то здесь при чем? Доколе молва будет связывать ее имя со всеми неприятностями в империи?! Можно хоть раз открыть всем правду, чтобы оправдать ее, а не замалчивать, объясняя, что молва глупа?
– Шехзаде Мустафа казнен именно за то, о чем твердит молва. Но письма не подложные, на них настоящая печать шехзаде. И он действительно готовился устранить меня. – Сулейман смотрел прямо, взгляд твердый.
Да, и без закона Фатиха он имел право опередить мятежного сына.
– Кто принес вам эти письма? Рустем-паша?
– Да.
Краем глаза Роксолана заметила, как внимательно прислушивается к их беседе зять. Значит, все-таки он… Но почему молва связала с письмами ее имя? Рустем не виноват, он верно сделал, что принес письма падишаху, но если письма не подделка, то почему бы не сказать честно, откуда они у бывшего визиря?
Она так и спросила.
Лицо Сулеймана потемнело совсем. Неужели письма подделка? Но тогда следует казнить Рустема-пашу, как бы ни было жаль мужа Михримах. Может, он поверил подделке сам? Вот почему султан отстранил его от должности. Но это малая кара за навет, приведший к казни наследника престола. Как бы Роксолана ни относилась к Мустафе, она признавала его право первородства и то, что шехзаде достоин быть следующим султаном.
– Нет, письма не подложные, они настоящие. Шехзаде не боялся их писать, так как был уверен, что я ничего не предприму против, а янычары его поддержат. Мне скоро шестьдесят, Мустафе скоро было бы сорок, ему некогда ждать моей смерти, да и не хотелось. Он был готов отправить меня следом за предками.
– Откуда эти письма у Рустема-паши?
– Ты уверена, что хочешь знать?
– Да, если рассказать честно, это оправдает мое имя. Я не передавала визирю писем, почему должна отвечать за это? Мое имя и без того треплют на всех базарах империи и всех углах Бедестана. Пусть хоть в этом оно будет чисто. Где Рустем-паша взял письма? Я хочу, чтобы узнали все.
Сулейман знаком подозвал зятя. Тот подошел, держа руки сложенными, пальцы сцеплены так, что побелели. Глаза опущены вниз, словно ему предстояло сказать то, чего он не желал говорить ни при каких обстоятельствах.
– Рустем-паша, кто дал вам письма шехзаде Мустафы?
Рустему было трудно разлепить губы. Роксолана буквально впилась взглядом в его лицо, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть:
Читать бесплатно другие книги:
