Утреннее шоссе Штемлер Илья
- А что? - всерьез обиделся Клямин, прицеливаясь, во что бы запустить бутылкой.
Семен Борисовский точно определил его намерения. Он шагнул к Клямину, взял его за талию, прихватив руки, мягкие после изнурительной корриды, легко приподнял и вынес в прихожую. Мадам Борисовская распахнула дверь. Клямин почувствовал пинок в зад и очутился на площадке.
- Так мы расстанемся без «до свидания». - Мадам Борисовская хлопнула дверью и накинула на нее цепочку.
Клямин стоял в тишине. В вялом хмельном сознании просыпался стыд. Ему хотелось извиниться, и он принялся давить на кнопку звонка. Но дверь не открывали…
Перебирая руками по холодной стене, он приблизился к лестничному маршу и налег грудью на перила.
«Напился, болван, - корил себя Клямин. - Это ж надо. Стыдно-то как… Стыдно… Скорей бы добраться до квартиры…»
Ступеньки пропадали, прогибались или вдруг поднимались дыбом. Он почувствовал, что кто-то берет его под мышки. В кругах плавающего света он опознал длинное лицо Додика. Контуры его растекались, сливаясь с бурым тоном стены. Отдельно глаза, отдельно уши, нос.
- Я помогу вам. Обопритесь на меня, пожалуйста, - говорил Додик.
Так они добрались до площадки третьего этажа. К дверям квартиры Клямина был приставлен расписной деревянный поднос. Тот самый, с которым Клямин ввалился к старику Николаеву.
Клямин стукнул по нему ногой. Поднос загремел, точно лист фанеры.
- Все на меня обижаются, - хныкал Клямин. - Почему так, Додик? - Клямин шарил по карманам, разыскивая ключ. - Почему так, Додик?
- Просто вы немного выпили, - признался Додик. - Но это пройдет. Кто на вас обижается? Вы же сейчас как ребенок… Мне бабушка сказала: «Пойди пригляди за ним. Он может упасть в мусоропровод».
Клямин согласно кивнул. Ему было жаль себя.
- Мне, Додик, нехорошо. - Он еще раз всхлипнул. - Я завтра извинюсь перед вами. Возьму бутылку, приду извинюсь.
- Приходите, - ответил Додик. Он был воспитанный молодой человек, студент консерватории. - Но лучше не завтра. Это будет слишком часто, а у папы больное сердце.
Клямин понимающе кивнул, промямлил что-то насчет своих связей в аптекоуправлении.
- Он химик, да? Я вспомнил.
- Химик, - согласился Додик. - И мама - химик.
- Все химики… Слушай, Додя, я попрошу тебя об одной штуке. А?
Додик придерживал Клямина за плечи.
- Я тебе сейчас дам порошок. Если он химик, пусть узнает, что это за порошок. Сумеет?
- Думаю, сумеет. - Додик уже устал. - А что это за порошок?
- Хрен его знает. Тайна… Договорились? Да, Додик? Наконец ключ попал в скважину и сделал свое дело.
Ему снилось море. Он лежал на палубе какой-то квадратной лодки, и волна захлестывала его сверху. Или это был плот… Ему снился друг детства, шестилетний мальчик, погибший во время бомбежки. Мальчик в генеральской форме танцевал с прачкой из соседнего дома, прозванного «бильдингом». Прачка снимала меховую накидку и превращалась в Наталью. А Клямин играл на скрипке по нотам. Ноты держал Додик Борисовский в образе скаковой лошади с лентами вместо хвоста. Звуки скрипки были какие-то дикие, торопливые, резкие…
Клямин открыл глаза. Свет настольной лампы рисовал на стене изогнутые тени. Сознание крепло, возвращалось, стремительно отгоняя зыбкие остатки сна. И вот уже сон был начисто забыт. Резкие звуки дверного звонка наполняли комнату монотонным повтором…
Пришлось встать с дивана. Зеркало отражало унылую фигуру Клямина в мятом, скрученном костюме. Светлые волосы его стояли торчком, словно под воздействием магнитного поля. К тому же он был без туфель, в одних носках. Клямин вспомнил, как Додик стаскивал с него туфли. А пиджак Антон так и не отдал, заупрямился.
Он посмотрел на часы - половина первого. И, судя по всему, была ночь. Кого же это принесло? Может быть, соседи? Что он там у них натворил? Ах как все это некрасиво получилось…
Звонок не умолкал. Клямин сунул ноги в штиблеты и пошел открывать.
В элегантном укороченном плаще и клетчатом кепи стоял на пороге Виталий Гусаров, больше известный в кругу приятелей как Параграф. Увидя его, Клямин разом все вспомнил. Они же условились, что Параграф отвезет его в аэропорт, к самолету на Ставрополь.
Параграф вошел в квартиру. Вероятно, он рассчитывал увидеть следы дикой оргии. Но узрел лишь промятый диван…
- А я обычно сплю раздетым, - проговорил Параграф.
- Я тоже иногда, - негостеприимно ответил Клямин, давая понять, что лишние расспросы не доставят ему удовольствия.
Параграф сел в кресло, закинув ногу на ногу. Кепи он снял и положил на колено. Его белобрысые волосы держали ровный, покрытый лаком пробор.
- Вы обещали заехать в двенадцать. - Клямин и не заметил, как перешел на «вы». Но Параграф это заметил.
- Я и приехал ровно в двенадцать. Но у вас крепкий сон, Антон. Я звонил в аэропорт. Наш рейс задерживается на два часа. Вам повезло, успеете привести себя в порядок.
- Мне больше бы повезло, если бы вообще никуда не надо было лететь.
Параграф промолчал, тем самым подчеркивая, что в создавшейся ситуации Клямину некого винить, кроме самого себя.
- У вас не найдется чего-нибудь ободряющего? - сказал он чуть позже. - Впрочем, судя по всему, надежд мало, все в прошлом.
- Загляните в бар. Кое-что еще осталось. - Клямин поставил чайник и прошел в ванную комнату.
Действительно, он предстал перед Параграфом не в лучшем виде. Сняв костюм, Клямин повесил его на крючок…
Он слышал, как в гостиной стукнуло стекло бара, звякнули рюмки. Остальные звуки поглотил шум падающей воды. Когда Клямин вернулся, Параграф сидел в кресле, отведя в сторону вытянутую руку. Он держал голубую рюмку из литого чешского хрусталя. В ногах его стояла бутылка коньяка.
- Отличный коньяк, Антон. - Параграф поднес к губам рюмку и сделал маленький глоток. - Я не слишком тут похозяйничал?
- Нет. В самый раз, - отозвался Клямин, думая про себя, что подлец Параграф взял лучшую бутылку, которую он, Клямин, хранил для особого случая… - Послушайте, Виталий, вы сказали: «наш рейс». Я вас правильно понял?
- Надеюсь. - Параграф причмокивал, испытывая прелесть коньячного букета. - Мы летим вдвоем. Так решил хозяин. Слишком серьезная ситуация, Антон… Хозяин не может рисковать.
- Какая-то хреновина, - усмехнулся Клямин, сдерживая досаду. - Прилететь, улететь…
- Дай бог. Я хочу надеяться, что именно тем все и закончится.
«Что они имеют в виду? - подумал Клямин. - Что их так пугает?»
- Хотите кофе? - Он повел головой в сторону кухни. Параграф вытянул себя из кресла, прихватил бутылку и направился следом за Кляминым. Кепи он сунул в карман плаща…
Кухня с ее цветным кафелем, югославской универсальной установкой и светильниками выглядела опрятной.
- Холостая жизнь вам не в тягость, - заметил Параграф. Он придвинул к столу табурет и сел, откинув подол плаща.
- А вы женаты? - уклончиво проговорил Клямин.
- Женат. Двадцать лет как женат, - охотно отозвался Параграф.
- О… Награда ищет героя.
- Точно, - поддержал Параграф. - Редкость в наше время.
Клямин поставил на стол две чашки, масло, банку с растворимым кофе, положил соленые палочки, нож. Он поднес к чашкам чайник, наклонил, придерживая пальцем крышку.
- Понимаете, Антон, - продолжал Параграф, - в нашей семье никогда никто не разводился. Ни деды, ни дядья с тетками. Мой отец прожил с матерью сорок пять лет. Всякое между ними было, но семью блюли. Отец был человек высоконравственный, прокурор. Сами понимаете - все на виду… К тому же я люблю свою жену.
- И ни разу ей не изменили, - съязвил Клямин.
- Наносите запрещенные удары. Мы недостаточно с вами близки. - Параграф улыбнулся, сужая и без того узкие, словно у сонной кошки, глаза.
- Да. Мы недостаточно знакомы, - согласился Клямин, размешивая ложечкой кофе. - Однажды я вас встретил случайно. Во дворе дома, в котором жил мой приятель… Ужасная история: он вывалился из окна, упал с девятого этажа.
Параграф спокойно смотрел на Клямина, лишь пальцы его побелели, сильнее сжимая ручку чашки.
- Никаких случайностей, - помедлив, заговорил Параграф. - Я живу в том доме. Ужасная история. Я хорошо знал Михаила. Обращался к нему за помощью - он был отличный кузовщик… Кстати, это я его и познакомил с Серафимом Куприяновичем. А Михаил сосватал вас. - Параграф хлебнул кофе, взял соленую палочку, обмакнул ее в масло и с хрустом надкусил здоровыми выпуклыми зубами. - Я живу в том доме. Ужасная история. - повторил он. - Я шел на работу, и вдруг…
Клямин кивнул, обхватил чашку обеими ладонями, уперся локтями в стол и поднес чашку ко рту.
- Так и не выяснили причину гибели? - спросил он, прежде чем сделать глоток. - Что говорят в юридических кругах?
- Самоубийство, - ответил Параграф. - Напился, шагнул в окно… Впрочем, я давно не вращаюсь в юридических кругах. Проштрафился. Но это дело прошлое.
Сделав глоток кофе, Клямин снова покивал головой. Мол, у каждой сошки свои сережки, и чужой нос совать нечего. Он никак не мог понять Параграфа. С одной стороны, вроде мужик как мужик, только белобрысый очень. С другой - загадка, не мог с ним Клямин расслабиться. Такое впечатление, что сжимает его Параграф, не отпускает…
- Те м не менее вы, Виталий, знаете обо мне больше, чем я о вас. - Клямин притворился наивно-удивленным. - Так мне кажется.
Он понимал, что надо отвлечь внимание Параграфа от той истории, которая случилась во дворе кооперативного дома…
- Может быть, и больше, - дружески улыбнулся в ответ Параграф. - Вы мне симпатичны, Антон. Не знаю чем, но вы мне симпатичны… И я хочу вам сделать, как говорят, замечание из жизни. - В голосе Параграфа прозвучал коренной южноморский говорок. - Не будем держать друг друга за дурака… Вы, Антон, работаете на серьезную организацию. Хотите вы этого или нет. Так сложилась ваша судьба. И моя, кстати.
- Организация? Ха… Я имею дело с Серафимом.
- Серафим - это только кончик организации… Вы меня понимаете?
- Скажем! - Клямин не стал упрямиться, чтобы не дать Параграфу перевести дыхание. Мало ли, вдруг тот раздумает вести этот разговор.
- И вы, Антон, допускаете, простите за грубость, некоторое легкомыслие… Например, история с аварией автомобиля… И вообще, Антон, вы ведете себя… Словом, Серафим иногда бывает вами недоволен. Мне так кажется.
Параграф отодвинул чашку и встал. Пора было ехать в аэропорт. Он вежливо поблагодарил Клямина за кофе и принялся застегивать свой модный плащ, из кармана которого утиным клювом торчал козырек клетчатого кепи.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Наталья приблизила ладонь к светильнику и растопырила пальцы. Предательская полоска секла нежную нейлоновую ткань. Ей нередко самой приходилось поднимать петли. Но специальные крючки она оставила дома, а без них никак не обойтись.
Еще надеясь, что подол юбки скроет просечку, Наталья натянула колготки и взглянула в зеркало. Да, заметно, и очень. К тому же все почему-то обращают особое внимание на ее ноги.
Продранные колготки сразу бросятся в глаза. Ну и пусть! Даже лучше. Она дала себе слово быть независимой. Она вообще может не надевать колготки, только сегодня холодно и ветер.
- Что ты страдаешь! - сказала Лера. - У меня этого добра навалом.
- Не страдаю вовсе. Просто мне в них везло, - ответила Наталья.
Лера со значением передернула плечами и откинула со лба платок, повязанный на только что вымытые волосы. Запахнув халат, она подошла к шкафу, выдвинула ящик, взяла пакет с колготками и протянула Наталье:
- Бери. - И, не выдержав, добавила: - Пусть тебе в них повезет чуточку больше.
- Спасибо. - Наталья приняла пакет. - Завтра я верну.
- Подарок.
- Вот еще! С чего это вдруг?
- Говорю - подарок, - мягко повторила Лера.
Сегодня выпал свободный вечер, и они с Натальей собрались в филармонию на концерт известного австрийского пианиста. Идея принадлежала Лере. Она довольно часто посещала филармонию - так повелось с далеких университетских лет.
- Кстати, хочешь - выбери себе и платье. Мне кажется, тебе подошло бы кремовое, с плиссировкой, - предложила Лера.
- Это уж слишком, - нахмурилась Наталья.
Когда она хмурилась, брови сливались в одну линию, отчего маленькое лицо ее казалось детским и наивным. Лера с трудом подавила улыбку.
Вообще с появлением в ее квартире Натальи у Леры посветлело на душе. Уговор был прост: Наталья будет жить у нее, пока не определится со своим училищем. Или до возвращения домой, в Свердловск. За помощь в работе Лера выплачивала Наталье ежедневно наличными пять рублей, а иногда и больше. Смотря как складывался день. Наталья приходила в бар после девяти вечера и оставалась до закрытия…
- Не каждый день мы ходим с тобой в филармонию, - проговорила Лера. - А платье теряет привлекательность, если висит без дела. Я это заметила. Вещи надо носить, чтобы они не утратили настроения.
- Оно мне велико, - слабо упрямилась Наталья.
Она честно зарабатывала свою ежедневную пятерку в тесной и жаркой подсобке бара. Попробуй перемой такой ворох посуды! А вот подаркам, да еще недешевым, душа ее противилась. Но искушение было сильнее - такое красивое платье…
- Оно мне велико, - повторила Наталья.
- Если только чуть-чуть. Плиссировка все скрадет.
До начала концерта оставалось достаточно много времени. И они не торопились. Лера вообще не любила торопиться. «Торопливость унижает», - внушал ей отец, известный в свое время врач-педиатр. Он старался привить детям основные нравственные принципы. Старший брат Леры, ученый-гляциолог, доктор наук в сорок два года, оказался менее строптивым, чем его сестра, и многое перенял от отца. Лере жизнь диктовала свои условия, и она не очень сопротивлялась. Ей приходилось и торопиться, и унижаться. Все это со временем стало составной частью ее довольно бурно проведенной молодости. Только иногда, в минуты душевного покоя, просыпалось ее достоинство. Она словно отделялась от той оболочки, которая ежедневно сковывала тело и душу. И внешне она менялась. Высокие скулы заострялись, придавая лицу надменность и благородство, в лисьем разрезе глаз мерцало задумчивое спокойствие… Так она и выглядела сейчас, в своем ярком махровом халате.
- Между прочим, - проговорила Наталья, - мне действительно везло в тех колготках. Правда! Когда я приехала в этот город, на мне были джинсы. И все пошло кувырком.
Наталья умолкла. Ей вспомнился тот недавний вечер, когда она поведала Лере о своих злоключениях, о встрече с человеком, который был ее отцом. И с чего ее так тогда прорвало? Чувство одиночества, тоска, стыд? Конечно, все это было. Но главное - от Леры исходила доброта и желание понять, которые легко расковывают даже самых замкнутых людей. Вероятно, доброта Леры была не просто добротой натуры, а убежищем от такого же одиночества и тоски, которые владели Натальей.
В то же время что-то настораживало Наталью. Нет, она не жалела о том, что раскрылась перед Лерой. Но неожиданно ей представилось, будто та смотрит на нее со стороны, как бы из зрительного зала. Наталья еще не понимала, что человек может быть двуедин в своих проявлениях. Та Лера, которая занималась своими мелкими делами в баре, составляла одно целое с дочерью врача, известного своей добропорядочностью. Впрочем, для нее самой, для Леры, граница этого слияния была совершенно размыта…
- Послушай, как зовут твоего… отца? - Лера обмакнула вату в ацетон. - Чем он занимается? Я многих знаю в нашем городе.
Наталья примеривалась, как ловчее накинуть на себя платье, и продела руки в прохладные тесные рукава. Сквозь отороченный мехом вырез она видела поднятое к ней лицо Леры.
- Не хочешь говорить, а жаль, - искренне произнесла Лера. - Можно было бы взять его в оборот, твоего папашу. - В ее тоне сейчас звучали повелительные ноты барменши заведения Якова Сперанского.
- В оборот? Зачем? Разве он обязан меня признавать?
Возможно, Наталья так и не думала. Но ее натура противилась вмешательству посторонних в свою судьбу. Пропустив голову в вырез, она потянула платье вниз, расправила складки, одернула поясок. Ей никогда не приходилось надевать такое платье. Наверное, стоит оно - будь здоров. И никаких украшений не надо, очень удобно. Только как быть с обувью? Туфли у нее неплохие, и сапоги уже в этом году куплены. Но с платьем они как-то не смотрелись… Лера подошла к шкафу, откатила роликовую дверь и достала кремовые туфли с латунными мысками.
- Валерия Семеновна, я у вас как Золушка, - смутилась Наталья. - Как и благодарить, не знаю.
Она подобрала подол платья, присела на корточки и, заглядывая снизу вверх в светлые Лерины глаза, проговорила без всякого перехода:
- Зачем я здесь, Валерия Семеновна? Мне б уехать домой, в Свердловск. К маме. А я сижу тут, сижу. Зачем, скажите на милость? Зачем?! Не нужна я ему. Да и он-то мне теперь не нужен. После слов, которые произнес. А что касается мамы, так привыкла она уже к своему Генахе, живут себе столько лет. По какому такому праву мне их жизнь разбивать? Что я сдуру в поезд-то села? И Томка, подруга моя, говорила: «Брось, не ломай матери жизнь. Привыкла она к Генахе своему».
Наталья произнесла слова торопливо, глаза ее блестели, а лоб был влажен. Она подтянула к себе низкую кривоногую скамеечку и села опустив руки.
- Может, не пойдем в филармонию, а? Ну ее.
- Не пойдем, - согласилась Лера. - Заварим чай, посидим. Ну ее к богу, филармонию. В следующий раз как-нибудь, успеется.
На лице Леры не было и тени сожаления. Наоборот, она довольно улыбнулась и тронула Наталью за плечо.
Они пристроились на диване. Мягкий бархат обивки по-доброму принял их, окутывая застоявшимся теплом.
- Ты думаешь, отчего я так к тебе привязалась? - проговорила Лера. - Скучно мне одной, Наташа. С родными отношения натянутые. С замужеством не сложилось.
- Господи, вы такая красивая.
Лера усмехнулась, погладила Наталью по руке:
- Не сложилось… Ты и сама понимаешь… Были мужчины в этой комнате, были. Да не задерживались особенно. Одних я не привечала, другие сами не хотели. Так и осталась одна.
Наталья чувствовала неловкость. Словно подглядела запретную сценку. Она смущенно осмотрела богато обставленную комнату и проговорила в сторону:
- Никто и не встретился, чтобы всей душой?
- Был тут один. Таксист… В такси мы и познакомились, подвез как-то меня. Думала - все, укротили Валерию Семеновну… Даже переехала к нему. С работы - к нему, как в семью. А однажды он мне сказал: «Хватит, Лера!» И я ответила: «Пора!» И расстались, как отрезали. Потом ревела всю ночь, на работу не пошла, заболела.
- А он что?
- Виду не подал. А что внутри - разве поймешь? Кстати, выручил он меня потом крепко. С места меня хотели погнать - он заступился. Правда, не по своей воле - пригрозила я ему. Много лишнего о нем знала.
- Странно, за что же вы его полюбили, если он… такой?
- Разный он, Наталья. А за что полюбила - не знаю. Из жалости. Чувствую - плохо кончит. С компанией дурной связался. Вытащить его хотела, да не получилось.
- Что? Посадили его?
- Пока нет. Но посадят, это точно. Круто завяз.
Наталья с любопытством взглянула на Леру. Сквозь темные влажные волосы уже пробивались настойчивые лимонные пряди.
- Странно… Как же вы полюбили такого? - произнесла Наталья.
- Два аборта сделала.
- Вот! - Наталья всплеснула руками. - Разве такому можно прощать!
- Знаешь, девочка… Другое дело - когда мужчина этому противится. А он хотел оставить ребенка… Я действительно его любила. И в то же время…
Наталья пожала плечами, но промолчала.
- Любить мужчину - одно, а желать, чтобы он стал отцом твоего ребенка, - другое, - продолжала Лера. - Это начинаешь понимать потом, когда ты опустошена и одинока. Наедине со своими мыслями. Хоть он и рядом - только протяни руку… В такие минуты я четко понимала - отцом моего ребенка должен быть другой. Во всяком случае, не такой… Понимаешь, Наташа, ты еще очень молода… Мы многое делаем на потребу своему хорошему настроению. Часто от скуки. А вот на потребу души… Тот, о котором я тебе рассказываю, человек разный. В нем уживается и белое, и черное. А бороться за него мне трудно. Чтобы вытащить его, надо и самой быть чистой. А я? Что я? В сущности, мы одного поля ягоды, только разного срока созревания.
Наталья резко отвернулась от Леры и с досадой хлопнула себя по коленям:
- Да что вы говорите, Валерия Семеновна?! Если вы все видите, понимаете…
Голос Натальи дрогнул и умолк.
Лера метнула быстрый взгляд, в котором мелькнуло смятение:
- Что же ты замолчала? - Она встала с дивана, подобрала болтавшийся поясок халата. - Возможно, и тот, отец твой… Ты переживаешь, страдаешь. А вдруг - бац! И хоть отрекайся потом. Вот когда настоящее переживание начнется. - Казалось, она хотела сказать другое.
- Что вы, что вы! - заволновалась Наталья. - И вовсе не так! Как вы не можете понять! Хорошенькая сцена: открывается дверь, входит здоровенная деваха и говорит незнакомому мужчине: «Здравствуй, папа!» Любому обморок гарантирован. Он еще держался молодцом, честное слово. А вы сразу мне: «Надо его взять в оборот». Он не такой, я чувствую. Он порядочный человек. Если бы вы видели тогда его лицо… Правда, он всякие глупости болтал, я и психанула.
Глаза Натальи счастливо сияли детским лукавством. Точно она видела то, что никто не видит. И радовалась своей проницательности.
- Что же ты тогда, милая, домой собралась? Или тоже психанула? - беспомощно проговорила Лера.
- Вы все еще не поняли, - досадливо поморщилась Наталья. - Это он мне нужен, он! А нужна ли я ему, неизвестно. Вот что меня мучает! - И добавила огорченно: - А вы - в оборот его надо взять, в оборот… Просто вы, наверное, иначе и не представляете…
Лера провела ладонью по щеке.
- В твоих глазах я изверг.
- Почему сразу… изверг? - смутилась Наталья. - У вас свое представление о жизни…
- А у тебя свое, - подхватила Лера.
- A y меня свое, - кивнула Наталья.
- Чем же тебя не устраивает мое представление?
Наталья пожала плечами. Ей не хотелось продолжать этот разговор.
- Нет-нет, отвечай, раз зашел разговор. - Взгляд Леры, казалось, прикипел к горячему лицу девушки.
- Зачем? - Наталья склонила голову, как-то по-птичьи вглядываясь в Леру.
- Я хочу знать…
- Вот вы платите мне. Из своего кармана, верно? А сами в месяц получаете… не так уж много. Верно?
- Даже мало, - с вызовом подхватила Лера.
- Видите. А это нечестно.
Лера захохотала. Искренне, громко.
- Господи, да кто у нас на окладе живет?
- Многие живут. Мама моя, отчим. Все наши знакомые и родственники. Большинство людей! Вот! - Голос Натальи крепчал. Она была уверена в своей правоте. И готова была принять любые неприятности, но свое отстоять.
- Так вот ты, оказывается, какая, - обескуражено проговорила Лера.
- Какая? Нормальная.
- Так, может быть, поэтому ты хочешь уехать от меня? Наталья вздохнула. Глубоко и печально.
- Вас, Валерия Семеновна, уже не исправить. Лера всплеснула руками и вновь захохотала.
- Слушай, откуда ты взялась такая?
- Из Свердловска.
- У вас все такие?
- У нас разные. А я такая… Ну что вы, Валерия Семеновна, честное слово! Я же не лезу к вам в душу. Верно? Спасибо, конечно, что вы мне сочувствуете, но…
- Что «но»?! Дура! - вскричала Лера. - Привязалась я к тебе. Сама не знаю почему.
- Вот и я не знаю, - хмурилась Наталья. - Разные мы с вами.
Ей был неприятен этот разговор. Но не она его затеяла, не она. Промолчать бы, но как только Наталья раскрывала рот, дерзкие слова вылетали сами по себе, помимо ее желания…
- Лучше бы мы в филармонию отправились, - искренне пожалела она и стала снимать с себя платье, приминая ладонями теплоту шелковистой материи. Потом она аккуратно сложила его и повесила на спинку стула.
2
В восемь утра к проходной автобазы «Спецтранс» подошли двое: один - среднего роста, с портфелем, в клетчатом кепи и модном укороченном плаще, второй - высокий, сутуловатый, в спортивной куртке с откинутым капюшоном. Этот второй показался дежурному вахтеру вроде бы знакомым.
- Граница на замке! - бодро произнес Антон Клямин, приветствуя его.
- Гуляй, гуляй, - сказал вахтер. - У нас месячник начался! - И он ткнул пальцем в кумачовый плакат, на котором было начертано: «Все на борьбу с разбазариванием деталей. Бой халтуре и злоупотреблениям!»
Клямин вслух ознакомился с призывом.
- Позавчера этого не было, - сказал он своему спутнику и повернулся к вахтеру: - Мясоедов Серега на работе? Кузовщик.
- Сказано - гуляй… Серегу Мясоедова ему подавай, самого что ни есть халтурщика и левака. Через месяц приходи.
Вахтер прищурясь смотрел на Клямина и его спутника.
- Когда же это кончится! - ругнулся Клямин, вытащил из бумажника рубль и шагнул к вахтеру.
Серега явился через полчаса с недовольной миной на небритой рыхлой физиономии. Глаза под выцветшими бровями зыркали по сторонам.
- Ты на меня гляди, не ослепнешь. Не дети солнца, - подбодрял его Клямин.
- Ну, - мрачно выдавил Серега.
- Как дела?
- Какие дела?
- Своих не узнаешь? Позавчера уговаривались.
На безмятежном лице Сереги мелькнула тень каких-то воспоминаний. Он мазнул по пришельцам мутным взглядом.
- Правда, я вернулся раньше срока. Обстоятельства… - произнес Клямин. - Надо перезаключить договор.
- Пришел Макар, - проговорил Серега.
- Не понял, - вставил Клямин.
- Все накрылось, - пояснил Серега.
Антон Клямин ухватил кузовщика за отвороты брезентовой пожарной робы, потянул в сторону от глазеющего на них вахтера.
- Ты мне мозги не пудри. Не за «спасибо» нанимался, - прошипел Клямин. - Ремонтируешь, нет?
Серега тоже имел свою гордость. И слабостью мышц не страдал. Он накрыл ладонью пальцы Клямина и отделил их от крепкого брезента. Так они постояли несколько секунд, нос к носу, словно бойцовые петухи. За внешней вялостью и равнодушием кузовщика Клямин чувствовал озабоченность и тревогу…
Напряжение снял Гусаров. Он тронул угрюмого кузовщика за плечо:
- А не погулять ли нам вокруг автобазы?
- Еще закрыто, - догадливо ответил Серега Мясоедов. - И с утра у них только лимонад. - Но намек Гусарова смягчил сердце кузовщика. Он обернулся к Клямину и произнес дружелюбно: - Подсек меня, паразит. Под расстрел подвел.
- Так и под расстрел, - подбодрил его Гусаров.
- Лучше бы расстреляли. В масляный бушлат посадили и лишили премиальных. Знал бы, что нет акта ГАИ, и разговаривать бы не стал.