Фарт Седов Б.

– Я – в ней.

– Ну и как тебе там?

– Поверь мне, хорошо.

Я замолчал и стал переваривать то, что только что услышал.

Подскакивая на колдобинах и натужно ревя дымящими моторами, самолет медленно разгонялся. Знахарь, дон Рикардо и его приемная дочь Кончита стояли у взлетной полосы и, щурясь от ветра, рвущего на них одежду, смотрели самолету вслед. Видя, что полоса уже кончается, а самолет так еще и не взлетел, Знахарь начал нервничать, но тут старый воздушный грузовик подпрыгнул, как неуклюжая жаба, и, зацепив колесами за верхушки деревьев, поднялся в воздух, став черным силуэтом на фоне заходящего солнца.

Знахарь с облегчением выдохнул и только теперь понял, что во время разгона этого допотопного военного урода он не дышал. Зрелище было и на самом деле не для слабонервных. За самолетом тянулся шлейф сизого дыма, как за подбитым «Фоккевульфом», и Знахарь с беспокойством оглянулся на дона Рикардо, но тот и глазом не моргнул, а значит, все было в порядке.

Глубоко вздохнув еще раз, Знахарь проводил взглядом скрывавшийся за лесом самолет и, повернувшись к дону Рикардо, сказал:

– Когда смотришь на такое, сразу вспоминаешь, что жизнь быстротечна и иллюзорна. Хорошо, что Рита не видела этого взлета со стороны.

Дон Рикардо засмеялся и ответил:

– Но вы же сами летали на этом самолете, и, как мне кажется, до сих пор живы!

– Вот именно. Может быть, это мне только так кажется, а на самом деле мой труп валяется в сельве, и то, что со мной происходит сейчас – не более чем предсмертное видение.

– Да вы философ! – удивился дон Рикардо, – но тогда, если подходить строго, все, что случается в жизни, не более чем предсмертные события. Они ведь происходят перед смертью, то есть – до нее.

– Ну, дон Рикардо, это, пожалуй, вы философ, а не я, – отшутился Знахарь, – я так глубоко не копал. Во всяком случае я надеюсь, что с Ритой ничего не случится, и она долетит без приключений.

– Не беспокойтесь, Тедди. Все будет в порядке. Я летаю на этом самолете уже тридцать лет, за это время сменилось четыре пилота, а он как новенький.

– Новенький? – Знахарь захохотал, – ладно, не будем об этом.

Он посмотрел на Кончиту и, подмигнув дону Рикардо, сказал:

– Вот ваша дочка – она действительно как новенькая. А этому самолету, да и нам с вами, – один седой, другой одноглазый – пора на свалку.

Шуточка была так себе, плоская и бородатая, но Кончита скромно потупилась и прижалась большой и горячей грудью к плечу своего приемного папаши. Знахарь посмотрел на счастливое семейство и, вздохнув, грустно произнес:

– Эх, будет ли у меня когда-нибудь такая красивая и любящая дочка… Наверное, нет. Одна женщина сказала мне, что такие, как я, долго не живут. Я, конечно, стараюсь быть осторожным, но вдруг она окажется права?

– Бросьте, Тедди, – дон Рикардо обнял Кончиту за плечи, – пойдемте лучше выпьем пульке. Продолжим разговор у костра.

Держа в руке стакан с вином, Знахарь смотрел на огонь и молчал.

Все повстанцы, они же крестьяне, они же солдаты кокаиновой армии, куда-то делись, и у костра сидели только трое – сам Знахарь, дон Рикардо и Кончита.

Переведя взгляд на стакан, Знахарь несколькими крупными глотками опустошил его, крякнул и, отерев рот рукой, сказал:

– У нас, у русских, есть такая шутка. Наибольшее удовольствие человеку доставляет смотреть на три вещи. На огонь, на льющуюся воду и на то, как работают другие.

Кончита и дон Рикардо засмеялись, но Знахарь остановил их жестом и закончил:

– Поэтому лучшим зрелищем является пожар.

Теперь они засмеялись гораздо громче, а Знахарь, как и положено настоящему уважающему себя шутнику, улыбнулся углом рта и, достав сигареты, закурил.

Дон Рикардо, вытирая выступившие от смеха слезы, сказал:

– Можно поджечь какую-нибудь из хижин и получить удовольствие.

– Ну что вы! – Знахарь протестующе замахал рукой, – я совсем не это имел в виду! Да и кто будет тушить пожар? Я не вижу никого из ваших людей.

– А они уже спят, – ответил дон Рикардо, наливая всем вина, – завтра рано утром есть важные дела, и мои люди, хоть и пьянствуют все свободное время, к делам относятся ответственно.

– Это хорошо, – кивнул Знахарь, – это делает им честь.

– В общем, да, – сказал дон Рикардо, – но есть еще один стимул, самый сильный.

– Это какой же?

– А очень простой и самый надежный. Так сказать, окончательный довод. Если я вижу, что кто-то из них не справляется с работой, а работы бывает много и она весьма разнообразна, я достаю пистолет и – бах! Нерадивого работника как не было. Труп – в сельву, и дикие звери завершают процедуру. Здесь нет кладбищ.

Знахарь озадаченно посмотрел на дона Рикардо и, почесав затылок, сказал:

– Однако строго… – подумал немного и добавил, – но справедливо.

– Вот именно, уважаемый Тедди, – кивнул дон Рикардо и посмотрел на огонь сквозь стакан с вином, – и, хоть мы с вами и договорились не говорить о том, какую организацию вы представляете, готов поспорить на что угодно, что у вас такие же порядки. Разве не так?

Знахарь посмотрел на дона Рикардо и увидел перед собой не просто седого наркоторговца, обделывающего свои темные делишки в никарагуанской глуши, а жестокого и безжалостного мафиозо, настоящего крестного отца, который только для собственного удовольствия делает вид, что он вечно пьяный председатель артели, работники которой такие же алкаши, как и он сам. И его снисходительность – всего лишь маска, за которой прячутся жестокость и расчет, а в этом расчете человеческая жизнь не более чем мелкая разменная монета.

Повертев в руке стакан, в котором плескалось подсвеченное костром рубиновое вино, Знахарь вспомнил ставшую далекой российскую уголовную жизнь, представил себе закулисные отношения в ФСБ, к которым он, слава Богу, не имел никакого отношения, и знаменитый «Аквариум», не гребенщиковский, а тот, ставший известным всему миру благодаря книжке шпиона-перебежчика, и задумчиво ответил:

– Пожалуй… Да, сеньор Альвец, у нас порядки такие же. А то и построже.

– Вот видите! – и дон Рикардо снова превратился в поддатого гостеприимного хозяина, – давайте выпьем за то, чтобы во всем всегда был порядок!

– Согласен, – ответил Знахарь и поднял свой стакан.

Когда они выпили, дон Рикардо сказал по-русски:

– Вчера вы с вашими друзьями пели «Черного ворона». Я часто слышал эту песню раньше, в России… На вечеринках в училище курсанты, напившись водки, пели ее. Знаете, на меня сейчас нахлынули воспоминания о России, и я понял, что то далекое время, когда я учился в этой вашей долбаной шпионской школе, было одним из лучших времен в моей жизни. Россия – великая страна, и ее народ тоже велик, но…

– Не продолжайте, – прервал его Знахарь, – я знаю, что это за «но». Это очень большое «но», и мы, русские, часто говорим о нем. Особенно – напившись водки, как те самые курсанты. Россия непостижима, но, поверьте мне, так же непостижим и любой другой народ. Жаль только, что не все это понимают.

Кончита, слушая непонятный для нее разговор, недовольно хмурилась и наконец возмущенно сказала:

– Вам не кажется, что говорить при даме на другом языке неприлично? А вдруг я подумаю, что вы говорите гадости обо мне?

– Прости, дорогая, – дон Рикардо поднял руки, как бы сдаваясь, – мы увлеклись воспоминаниями. Больше не будем. Правда, не будем?

Он посмотрел на Знахаря, и тот, строго нахмурившись, заверил ее:

– Точно не будем. Прости, Кончита.

Дон Рикардо встал и, посмотрев на костер, сказал:

– Завтра утром, уважаемый Тедди, нас ждет путешествие по сельве.

– Мы идем на охоту? – обрадованно спросил Знахарь.

Альвец засмеялся:

– Нет, не на охоту. За кугуаром – в другой раз. А завтра мы поедем на важную встречу, касающуюся наших общих дел. Вы сможете встретиться с влиятельным человеком и обсудить с ним все, что вам угодно.

– Кто этот человек?

– Хуан Гарсия.

– О-о-о… Это большая честь. И это действительно важная встреча. Но почему вы не сказали мне об этом раньше? – Знахарь и в самом деле был удивлен.

Это было, если так можно сказать, ожидаемой неожиданностью.

– Я люблю сюрпризы, – ответил дон Рикардо и хищно улыбнулся, – мы, потомки коварных испанцев и португальцев, любим интриги и сюрпризы.

– Вы меня пугаете, – притворно ужаснулся Знахарь.

Альвец засмеялся и, положив руку Знахарю на плечо, сказал:

– Не беспокойтесь. Нашим друзьям не о чем волноваться. А наше врожденное коварство опасно только для врагов. Так что все в порядке.

Он посмотрел на Кончиту и сказал:

– Ну, вы тут сидите развлекайтесь, а я пошел спать. И не вздумайте, Тедди, соблазнять Кончиту! Это может привести либо к свадьбе, либо, как вы сами можете догадаться, к удару кинжалом в сердце.

– У вас есть кинжал?

– А как же! – и дон Рикардо вытащил из невзрачных охотничьих ножен шикарный антикварный кинжал, – семнадцатый век, толедская сталь.

Он протянул кинжал Знахарю, и тот, с почтением приняв старинное оружие, стал рассматривать его, восхищенно причмокивая и любуясь синим клинком, серебряной рукоятью и драгоценными камнями, усыпавшими небольшую гарду.

– Да, это вещь! – сказал он, возвращая кинжал дону Рикардо.

– Это настоящая вещь! – подтвердил Альвец, опуская кинжал в ножны, – и, между прочим, это не просто дорогое старинное оружие, предназначенное для услаждения взора и самолюбия. Насколько мне известно, за триста лет этим кинжалом были зарезаны как минимум восемьдесят человек.

– Это намек? – спросил Знахарь, – вы хотите, чтобы я от страха залез на дерево и спал там?

– Что вы, – возмутился дон Рикардо, – как можно! Я привык чтить законы гостеприимства. Так что спите спокойно в своей халупе и ни о чем не думайте. Утром Педро разбудит вас.

– Кстати, – Знахарь хлопнул себя по лбу, – где мои люди? Ваше гостеприимство заставило меня забыть о них.

– О, не беспокойтесь. Они совершенно органично влились в компанию моих подчиненных и, насколько мне известно, со вчерашнего вечера не выпускают из рук стаканы. Все нормально – мы на своем уровне, они – на своем. Когда они вам понадобятся – скажите, и их приведут.

Кончита фыркнула и сказала:

– Как же, приведут! Час назад этот ваш Серджио…

– Сергей, что ли?

– Ну да, он. В общем, я видела его в совершенно мертвом состоянии недалеко от склада. Он там лежал в обнимку с этим… с новеньким, как его…

– Ты имеешь в виду Антонио?

– Ага. Рядом стояла бутыль, а в руках у них, как ты и сказал, были зажаты стаканы.

– Хорошо, что не пистолеты, – усмехнулся Знахарь.

– Ну, теперь вы убедились, что с вашими людьми все в порядке? – спросил Альвец, укоризненно глядя на Знахаря.

– Да, дон Рикардо. Простите мне мое излишнее беспокойство.

– Не стоит, – кивнул Альвец, – итак, спокойной ночи. Я пошел спать.

И он, повернувшись к костру спиной, направился в темноту.

Через некоторое время послышался скрип двери, затем она хлопнула, и Кончита, подвинувшись к Знахарю, прошептала:

– Если бы твоя девка не улетела сегодня, завтра я бы ее зарезала.

И она похлопала рукой по армейским ножнам, висевшим на ее поясе.

Знахарь удивленно посмотрел на нее и сказал:

– Вот уж не думал, что ты такая ревнивая! Это ведь только в книжках да в операх все режут любовников направо и налево.

– Если бы она не улетела, завтра ты убедился бы, что в этих книжках написана правда, – настойчиво повторила Кончита и подвинулась еще ближе.

Украдкой оглянувшись туда, где в темноте стояла хижина дона Рикардо, она ловко расстегнула ширинку на брюках Знахаря, и ее смуглая рука скользнула внутрь.

– Он соскучился по мне? – ее глаза стали бессмысленными и подернулись сладострастной дымкой, – точно соскучился, я чувствую, как он быстро становится большим и твердым! Пойдем, папочка, я тебя успокою. Идем скорее, я вся горю…

Знахарь был слегка удивлен такой оперативностью похотливой горячей сеньориты, но возражать не стал, и они, прихватив с собой бутыль, тихонько удалились в хижину Знахаря.

Разбудил меня осторожный стук в дверь.

Разлепив глаза, я посмотрел на часы. Было половина десятого, и солнце уже палило вовсю, ярко освещая видневшиеся в раскрытом окне высокие деревья, за которыми вчера скрылся самолет, унесший от меня Риту.

– Войдите! – сказал я, и дверь приотворилась.

Между моим голосом и тем скрипом, который издала дверь, особой разницы не было, и я понял, что вчера все-таки опять набрался.

В двери показалась хитрая морда Педро, который сказал:

– Пора вставать. Завтрак готов, и через полчаса вы с сеньором Альвецом выезжаете.

– Хорошо.

Педро исчез, а я, посмотрев на постель рядом с собой, никого не обнаружил. С одной стороны, это радовало, но, с другой стороны, я совершенно не помнил, что тут вчера происходило. Костер помню. Странное поведение дона Рикардо, отправлявшегося спать, помню. Расторопность Кончиты, которая, как только он ушел, сразу же полезла ко мне в штаны, помню. Как мы пошли в мою берлогу, прихватив с собой бутыль, помню.

И все.

Дальше – как отрезало.

Ну и хрен с ним.

Я откинул одеяло, обнаружил себя голым, а присмотревшись, увидел внизу живота, в непосредственной близости от важнейших деталей моего организма, следы зубов. Вот ведь сука! Ненавижу такие проявления страсти, граничащие с членовредительством!

Встав, я быстро оделся с учетом того, что мы отправлялись, как я понял, в приличное место, и вышел на улицу.

В лагере кипела жизнь.

Повстанцы мельтешили тут и там, таская какие-то ящики, весело кричали друг на друга, и по ним не было заметно, что вчера тут царило повальное смертельное пьянство. А может быть, все они уже технично опохмелились. Чем они хуже русских работяг!

Рассуждая таким образом, я подошел к висевшему на дереве умывальнику, тому самому, который в первый день так умилил меня своим сходством с советскими собратьями, и быстро умылся. Было бы неплохо сходить на водопад окунуться, но времени на это уже не было и, не вытираясь, потому что не хватило ума взять в хижине полотенце, я пошел к костру, над которым висел огромный закопченный чайник, и бодро поздоровался с доном Рикардо, сидевшим на коробке из-под авиабомбы.

Он поднял голову и, не переставая нарезать какое-то аппетитное мясо, сказал:

– А, сеньор Тедди! Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

И он ехидно посмотрел на меня.

Я хотел было изобразить нездешнюю бодрость и железное здоровье, но понял, что это будет выглядеть слишком уж фальшиво, и, воровато оглянувшись, ответил:

– Честно говоря, я еще сам не понял.

– А это заметно, – кивнул дон Рикардо, – вот бутыль, примите лекарство.

Я и сам был не прочь, но не хотел показать себя привычным алкашом, поэтому помялся и сказал:

– Да я, честно говоря, не знаю, стоит ли…

– Бросьте, Тедди, здесь все свои. Я ведь вижу, что вы не в порядке.

– Да?… Ну ладно.

И я налил себе полный стакан вина.

– А вы-то сами будете? – спохватился я, уже поднеся стакан к губам.

– А я уже, – успокоил меня дон Рикардо, – видите, какой я живой?

Я посмотрел на него еще раз и убедился, что так оно и есть. Дон Рикардо был, как огурец. Только глаза блестели совсем не по-утреннему.

– Ваше здоровье, – сказал я и опрокинул стакан в себя.

– А вот и ваш кофе, – сказал заботливый дон Рикардо, наливая черную дымящуюся жидкость в мятую алюминиевую кружку с ручкой, грубо отделанной деревом.

Приняв из его рук кофе и понюхав его, я приятно удивился.

Запах был что надо, и если бы мне подали этот кофе где-нибудь в Питере и сказали, что он сварен не совсем трезвым наркобароном в чайнике на костре, я бы не поверил.

Наверное, эти мысли отразились на моем лице, потому что дон Рикардо довольно ухмыльнулся и сказал по-русски:

– Знай наших!

А потом снова по-английски:

– Вы же в Южной Америке! А здесь кофе – такая же обыденность, как в России квас.

– Э, нет, дорогой сеньор, – возразил я, отпив небольшой глоток удивительно ароматного кофе, – тут вы не правы. Теперь в России обыденностью стало пиво. А про квас давно забыли. Так же, как и про лапти, балалайки и всю остальную интуристовскую чепуху.

– Традиции нужно беречь, – назидательно сказал дон Рикардо, наливая себе из чайника, – это культурное наследие.

Я не был готов к дискуссии на эту тему, поэтому сделал резкий вираж и спросил:

– А где мои ребята?

– Они нам не нужны. Встреча, на которую мы едем, совершенно конфиденциальна, поэтому с нами не будет ни моих, ни ваших шестерок.

Слово «шестерки» он произнес по-русски, и я, хмыкнув, сказал:

– Вы неплохо знаете русский жаргон. Ну, без шестерок, так без шестерок. А вообще где они? Живые хоть?

– Ну… Относительно живые. Педро, как наиболее приближенный и ответственный человек, вчера остановился вовремя, а вот этот новенький, Антонио…

И дон Рикардо неодобрительно покачал головой.

Я внимательно посмотрел на него и сказал:

– Дон Антонио, я надеюсь, вы не будете вершить над ним скорый и строгий суд типа «бац – и в сельву». Вот я покину вас вместе со своими орлами, все и успокоится. Пьянка прекратится, и все будет нормально. А то мне кажется…

– Не волнуйтесь, Тедди, я не буду убивать его. Но некоторое наказание он понесет. У меня здесь все пьют, но чтобы так…

– А может быть, это мой Сергей споил его, – сказал я, вспомнив вчерашний рассказ о том, как они, обнявшись, лежали за складом.

– Да не нервничайте вы, ей-богу, не трону я его. Хотел, признаюсь, но теперь, после разговора с вами, уже не хочу.

– Спасибо, – совершенно искренне сказал я, – у меня отлегло. А мои, значит, так и валяются в виде говядины?

– Увы, Тедди, – дон Рикардо развел руками, – так оно и есть.

Он посмотрел на меня и, погрозив пальцем, сказал:

– Но вы теперь тоже должны пообещать мне, что не подвергнете их быстрой и надежной экзекуции. Обещаете?

– Обещаю, – твердо сказал я.

Конечно, я не собирался ни пристреливать Серегу и остальных, ни отрубать им пальцы или что-нибудь еще. Но для поддержания авторитета нахмурился и неохотно сказал:

– А ведь собирался… Но теперь я связан обещанием.

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул дон Рикардо.

И мы, отставив разговоры, принялись за кофе.

Через несколько минут рядом с костром возник Педро и, с почтением глядя на Альвеца, доложил:

– Дон Рикардо, машина готова.

– Хорошо. Через десять минут отправляемся.

Педро кивнул и отвалил.

А я, подумав, налил себе еще стаканчик из заветной бутыли.

Дон Рикардо посмотрел на меня и сказал:

– Вы знаете… Я, пожалуй, тоже выпью.

Я налил и ему.

– Давайте выпьем за успешный визит к уважаемому человеку, – сказал Альвец, поднимая свой стакан.

– За это – с удовольствием, – ответил я, поднимая свой.

Мы чокнулись, причем копошившийся рядом латинос вздрогнул и оглянулся на этот заманчивый звук, но тут же отвернулся.

– Какой слух! – сказал я по-русски, кивнув в сторону нервного повстанца, и дон Рикардо рассмеялся.

– Не смешите меня в такой ответственный момент, – ответил он тоже по-русски, и мы наконец выпили за предстоящую важную встречу.

Выкурив по сигаретке, мы посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, одновременно встали.

– Ну что, поехали? – бодро спросил я.

– Вы позволите мне небольшую вольность, как старшему и умудренному опытом товарищу? – вместо ответа поинтересовался дон Рикардо.

– О, конечно, – ответил я, чувствуя, как выпитое вино возвращает меня к жизни, и я снова становлюсь быстрым, умным и доброжелательным.

Дон Рикардо пронзил меня грозным взором и, ткнув пальцем в бутыль, спросил:

– А это кто будет нести? Вы хотите предоставить это старому и седому дону?

– О, простите меня, великодушный сеньор! – я всплеснул руками, – больше это не повторится. Я совсем не хотел выразить неуважение к вам.

И я суетливо подхватил бутыль, которая, к моему удовольствию, была почти полной. Расхохотавшись, дон Рикардо хлопнул меня по плечу, я хлопнул его, и мы в отличном состоянии духа направились к стоявшей неподалеку машине, которая оказалась вполне современным «хаммером».

Увидев это, я присвистнул и сказал:

– Хорошая у вас машинка! У меня такой нет.

– А вы приезжайте сюда работать со мной – и будет, – предложил дон Рикардо, и мы снова расхохотались.

День начинался отлично, бабы, от которых я уже начал уставать, отсутствовали, и, когда «хаммер», за рулем которого сидел, как я заметил, уже успевший опохмелиться Педро, взревел двигателем, я повернулся к сидевшему рядом со мной Альвецу и сказал по-русски:

– А на дорожку!

– А с удовольствием! – ответил Альвец.

И я открыл бутыль.