Свинячья победа Токарева Виктория

– Цыплятам.

– На самом деле? – не поверил Влад.

– Ну конечно. А что тут особенного?

– Безголосые поют на всю страну, а Монтсеррат Кабалье поет курам.

– Цыплятам, – поправила Вика.

– Ну да… Сумасшедший мир. Сумасшедшая страна. И я тоже сумасшедший.

Влад возобновил свой танец, задвигался под китайскую пентатонику. Протянул руки к Вике. И Вика вплыла в эти руки – каждой клеточкой. Вот оно – счастье. Слышать его энергию, его запах. Видеть, слышать, чувствовать, вдыхать… После этого можно и умереть.

Милицейский наряд плясал слаженно, будто они до этого долго репетировали.

Работники кухни высыпали в зал. Смотрели как завороженные. Потом не выдержали и образовали свой круг. А в центре нового круга – китайский повар в черных брюках, белом переднике и белом колпаке.

Два круга вращались один подле другого, потом один в другом. Просто ансамбль Моисеева…

Повар и Влад сложили руки скамеечкой. Вика села на переплетенные руки, обняв обоих за шеи. Они ее раскачивали, и рыжие волосы летели вслед.

В дверях появилась Саша Коновалова.

Ее взору предстал разоренный свадебный стол в объедках и окурках. И ее жених, держащий на своих руках молодой пышный зад.

Недавняя невеста стояла, раздувала ноздри. Музыка смолкла.

Владимир Петров убрал руки. Вика едва успела подставить под себя ноги. Иначе грохнулась бы с метровой высоты.

Нависла зловещая пауза. Невеста хотела что-то сказать, но передумала и пошла прочь.

Владимир Петров хотел остаться на месте, но не вышло, и он побежал за ней следом, бормоча:

– Я тебе все объясню…

Саша села в машину и рванула вперед, возмущенно фыркнув выхлопной трубой.

Владимир остался стоять.

Вика подошла с сочувственным лицом.

– Вова… – Она не знала, что сказать дальше, и замолчала.

Владимир повернул к ней голову. Его уже давно никто не звал Вова. Только мама в далеком детстве.

– Хотите, я с ней поговорю? – предложила Вика. – Я скажу, что это я виновата. Вы ни при чем…

Владимир вытащил мобильник, торопливо набрал номер Саши. Передал свой мобильник Вике.

– Да?! – зло и отрывисто отозвалась Саша.

– Здравствуйте… Это я, Вика… – растерянно сообщила Виктория. – Нам надо поговорить.

– Какая еще Вика? О чем говорить?

– О вашем женихе.

Саша настороженно молчала, и Вика не была уверена, слышат ее или нет. Но это не имело значения. Она заговорила в пустоту:

– Вы красивая. У вас этих женихов – навалом. Какая вам разница, тот или этот? А мне – только он. Понимаете? Я его люблю с восьмого класса. Он для меня первый и последний. И единственный.

Саша Коновалова нажала отбой. В телефоне забились короткие гудки.

Владимир Петров ошеломленно смотрел на Вику.

– Вы сумасшедшая? – спросил он.

– Нет. Я нормальная. Просто у меня рушится судьба. Сейчас. В эту минуту. Не кричите на меня, если можете.

– Да я не кричу. Но у меня тоже рушится судьба. Почему вы считаете, что можете распоряжаться моей жизнью?..

Он повернулся и пошел.

– Вова! – отчаянно окликнула Виктория.

– Два условия… – Владимир Петров остановился на мгновение и выбросил перед собой два пальца. – Первое – чтобы я вас больше не видел, второе – чтобы я вас больше не слышал. А сумасшедшая вы или нет – мне все равно.

Владимир ушел. Вика заплакала.

Подошел капитан Рогожкин и приложил руку к козырьку.

– Разрешите вас препроводить домой на нашей машине. А товарищ жених не прав. Но задержать его мы не можем.

Вика лежала на диване. Дед смотрел мексиканский сериал. Эта мизансцена продолжалась пятый день. На работу Вика не ходила. Депрессия не пускала. Дед беспрепятственно залезал по утрам в ванну и совершал свои утренние прогулки.

Дед видел: с внучкой что-то творится. Вика не ела и не разговаривала. Но он ей не мешал. Ждал, когда само отпустит.

В дверь позвонили.

– Поди открой, – велел дед.

Вика не отозвалась, как будто не слышала.

Дед, кряхтя, поднялся с кресла. Болели все кости, должно быть, заржавели от времени.

Дед открыл дверь. Вошли Вера и Варя. Разгрузили сумки. Достали вино и копченых кур.

Вика не реагировала. Дед увеличил в телевизоре звук, чтобы лучше слышать.

– Нанду! Это ты, любовь моя? – загрохотало из телевизора.

– Николай Фомич! – заорала Вера. – Сделайте потише!

Дед не слышал Веру. Вика никак не реагировала.

– Прямо как в курятнике, – откомментировала Варя.

– Да ладно… – простила Вера.

Подруги расставили еду на журнальном столике. Принесли тарелки и стаканы. Разлили вино.

Дед охотно принял подношение, а Вика не поднялась. Для нее все потеряло смысл.

Подруги стали вдвоем пить и закусывать. Невнимательно косились в телевизор.

– Ты должна понять, – сказала Варя. – Есть мечты, иллюзии. А есть жизнь…

Вика сморгнула.

– Мечты – это любовь и богатство. А жизнь – это труд каждый день, экономия денег, страдания, старость и смерть.

– Тогда лучше сразу умереть, – отозвалась Вика.

– Нет. Не лучше. Ты полюби то, что есть. Кур, бомжа Хмельницкого, солнце по утрам…

– Кстати, Хмельницкий приходил, – перебила Вера. – Спрашивал адрес. Мы ему дали.

– Зачем? – спросил дед. Значит, прислушивался к беседе.

– Чтобы больше не спрашивал. А то он не отстанет…

Вечером Вика решила отравиться и стала соскребать серу со спичек. С одного коробка получилась половина рюмки. Вика налила в рюмку вина, чтобы легче было выпить. Выдохнула. В этот момент раздался звонок в дверь.

Вика не хотела помирать второпях, отставила рюмку и открыла дверь. В дверях стоял Хмельницкий.

– Чего тебе? – спросила Вика. Ей было некогда.

Хмельницкий молчал. Серые волосы слиплись клоками.

– Ты давно мылся? – поинтересовалась Вика.

– Не помню.

– Заходи, – пригласила Вика. Рюмка с серным вином могла подождать.

Вика набрала полную ванну воды и насыпала туда стирального порошка. Бомж Хмельницкий стоял рядом и смотрел.

– Тебе ясно, что надо делать? – спросила Вика.

– В общих чертах.

– Ну, давай…

Вика закрыла дверь в ванную. Ждала.

Дед храпел за дверью, шумно, с треском вдыхал. По телевизору шел тот же самый сериал, следующая серия. Нанду выглядел как законченный козел. Неужели такие могут нравиться?.. Никого на свете нет лучше Владимира Петрова. И если не он, то никто. А если никто – зачем такая жизнь, в отсутствие любви и смерти? Любовь от тебя не зависит. А смерть зависит только от тебя – и больше ни от кого.

Бомж Хмельницкий появился из ванной неожиданно похорошевший. Если бы его одеть в хорошую одежду, был бы не хуже президента Латвии.

Вика провела гостя на кухню. Положила ему на тарелку кусок копченой курицы.

Хмельницкий ел красиво, не жадно. Артистично обсасывал косточки.

– Ты вообще-то кто? – спросила Вика.

– Бомж Хмельницкий.

– А почему ты так живешь?

– Мне так нравится. Я никому – и мне никто.

– Ну почему же? – возразила Вика. – Я тебе курицу. А ты мне – что?

– Очищение души. Когда человек делает добро, он чистит душу.

– А-а… – сказала Вика.

Хмельницкий доел курицу. Допил вино из бутылки.

– Ты меня спасла, – серьезно сказал он.

– А ты меня.

Помолчали.

– Может, я у тебя спать лягу? Я же чистый…

Вика подняла два пальца. Сказала:

– Чтобы я тебя не видела и не слышала. Понял?

– Еще бы… – легко согласился бомж Хмельницкий. Ему такие условия были не в новинку.

Хмельницкий ушел. После него остался запах стирального порошка.

Вика выплеснула серное вино в раковину. Передумала помирать. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Пушкин оказался прав даже через сто пятьдесят лет. На то и гений…

Дед дышал без треска, просто сосал из пространства воздух. Тоже хотел жить, старое дитя…

На птицеферме пропали селекционные яйца, девяносто штук. Результат годового труда всей лаборатории во главе с профессором Бибиревым. В буквальном смысле – золотые яйца. Ущерб составлял пятнадцать тысяч долларов.

Подозрение сначала пало на бомжа Хмельницкого. Но потом выяснилось, что виноват электрик Андрей. Он довольно легко сознался в краже. Он не знал, что яйца особенные. Андрею понравилось, что яйца крупные, смуглые, красивые, и он отнес их в семью.

Завели судебное дело, но было ясно, что дело это гиблое. Откуда пьющий электрик возьмет пятнадцать тысяч долларов? Электрика уволили для начала, но потом взяли обратно, потому что у Андрея – золотые руки. А это не меньше, чем золотые яйца.

Вика получила строгий выговор за то, что прикармливала бомжа Хмельницкого. Ее лишили премии и тринадцатой зарплаты.

Директор Доценко собрал собрание и долго говорил строгим голосом. Пафос его речи заключался в том, что воровать нехорошо.

Птичницы слушали и думали о том, что у директора большой коттедж и дочка учится в Испании. И он вполне мог бы внести за Андрея недостающую сумму.

Приехала милиция, непонятно зачем. Скорее всего для острастки.

Вика узнала капитана Рогожкина. А капитан узнал Вику.

– Ты зачем его пускала? – спросил капитан, имея в виду Хмельницкого.

– Мы собак кормим. А это все же человек.

– Эх, Поросенкова… Все у тебя не как у всех.

– Меня посадят? – испугалась Вика.

– За что?

– Ну, не знаю…

– Ты добрая… За это не сажают. А надо бы…

Директор Доценко сидел в кабинете, принимал телефонные звонки из Астрахани и Краснодара. Все заказывали фирменных селекционных цыплят, но никто не хотел платить деньгами. Астрахань предлагала рыбу, Краснодар – вино. Однако зарплату платить было нечем. Придется выдавать птичницам рыбу и вино. Закуска и выпивка. Этого мало, но все же лучше, чем ничего. Страна пребывала в экономическом упадке. Приходилось выкручиваться и изворачиваться.

Доценко – русский человек, не немец какой-нибудь. Он виртуозно выкручивался и изворачивался. В данную минуту времени – орал в телефонную трубку, преодолевая голосом пространство и прижимистость партнера.

– Подкинь коньячный спирт! – орал Доценко. – Ну что такое марочный кагор? Церковный сироп…

Заглянула секретарша и сказала:

– Юрий Васильевич, к вам товарищ Владимир Петров.

– А кто это такой?

– С телевидения. Он сказал: пять минут. У него больше нет времени.

– У него нет времени, а у меня его навалом…

Директор не хотел никакой огласки. Но и ссориться с телевидением он тоже не хотел.

– Зови, – разрешил директор.

Вошел Владимир Петров. На нем было длинное пальто с длинным шарфом. Длинные волосы вдоль лица. От него пахло нездешней жизнью.

«Сейчас спросит про коттедж», – подумал директор. Но Владимир спросил:

– Простите, у вас работает Виктория Поросенкова?

– А что? – насторожился директор.

– Ничего. Просто мне надо с ней поговорить.

– Зоя! – гаркнул директор.

Вошла секретарша с официальным лицом.

– Проводи товарища в наш роддом.

Вика стояла в белом халате и белой шапочке. Смачивала яйца водой – так надо было по технологии. В электронесушках создавались условия, близкие к естественным.

Вика стояла и думала о Владимире, и в этот момент он вошел в белом халате и белой шапочке. Вике показалось, что она сошла с ума по-настоящему. Начались зрительные галлюцинации. Но галлюцинация подошла и поздоровалась голосом Владимира Петрова. Потом спросила:

– Сколько вы здесь получаете?

Вопрос был не американский. В Америке неприлично задавать такие вопросы. Однако мы не в Америке, а на куриной фабрике.

– Нисколько, – ответила Вика.

– Это как? – не понял Владимир.

– Нам шесть месяцев не платили. Обещают заплатить.

– А как же вы живете?

– Нам выдают кур. Яйца. Растительное масло по бартеру.

– И это все?

– А у других еще хуже. На мебельной фабрике фанерой расплачиваются. А куда ее, фанеру?

Помолчали.

Было похоже, что Владимир спустился со своих высот на землю. Их телевизионный канал принадлежал частному лицу. Это лицо было хоть и неприятное, но не бедное. Расплачивалось твердой валютой.

– Да… – проговорил Владимир. – У меня к вам предложение.

Вика напряглась.

– Я ищу человека для моей дочери.

– Няньку? – догадалась Вика.

– Человека, – уточнил Владимир. – Нянек сколько угодно. Я буду платить вам пятьсот долларов. Пятнадцать тысяч рублей.

– В год? – не поняла Вика.

– В месяц.

– А почему так много?

– Это не много. Дело в том, что моя дочь Лиза больна. У нее тяжелое психическое заболевание.

До Вики дошел смысл слов «в каждой избушке свои погремушки». В доме – трагедия. Больной ребенок. У Владимира – тяжкий крест. Бедный Владимир… Бедная Лиза…

– А сколько ей лет? – спросила Вика.

– Девять.

Вика догадалась, что Лиза – ребенок от первого брака. Брак распался. Ребенок достался отцу. Ребенок жил там, где его лучше содержали.

– Саша сказала, чтобы я сдал Лизу государству, – поделился Влад. – Есть такие заведения. Саша сказала, что Лизе все равно. Может быть. Но мне не все равно.

Вика подумала: если бы у нее был больной ребенок, она тоже не сдала бы его государству ни при каких обстоятельствах. Больного еще жальче, чем здорового. Вика не видела Лизы, но уже любила ее и защищала от эгоистичной, жестокой Саши.

– У меня нет времени на Лизу, но я ее люблю. И я разделю с ней ее участь, какая бы она ни была. И мне очень важно, чтобы рядом был человек, которому я верю. Больного ребенка так легко обидеть, оставить голодным. Она ведь не может даже пожаловаться…

У Владимира задрожали щеки.

Вика опустила глаза. Она не могла смотреть на страдания любимого человека. От нее зависело: метнуться и подхватить крест, который оттягивал шею. Облегчить ношу.

– А почему вы решили, что этот человек – я?

– Чувствую, – объяснил Владимир. – Вы мне нравитесь.

«Но я вас не люблю», – мысленно продолжила Вика. Но вслух не озвучила. Промолчала. Не о ней речь.

Вечером Вика смотрела с дедом мексиканский сериал. В этой серии злые люди подложили Нанду наркотики, и бедный Нанду загремел в тюрьму. Злые силы так же сильны, как добрые. Бог и Дьявол – равновеликие соперники.

Вика сидела перед телевизором, но ее глаза были повернуты внутрь себя. Из чего состоит ее жизнь? Она взращивает цыплят, которые вырастают в кур. И прямиком идут в убойный цех. И там погибают, послав миру последнее «прости». Выклевываются новые цыплята. И все идет по новой. Это похоже на переливание из пустого в порожнее. А все для чего? Чтобы накормить людей курятиной сомнительного качества, ибо в человека попадают их искусственное осеменение, искусственный корм, тюремная жизнь без движения и солнца и их предсмертный ужас.

А у Владимира она поможет Владимиру. И в этом будет большой смысл очищения, как говорил бомж Хмельницкий. При этом деньги, на которые она сможет расширить свою квартиру, у деда будет отдельная комната. Плюс два моря – Черное осенью и Красное зимой. Плюс – девочка Лиза. Хоть и больная, но почти своя.

Раздался телефонный звонок. Это звонила Вера, сообщить про первый зуб.

– Я переезжаю к Владимиру Петрову, – перебила Вика.

Вера долго молчала. Потом сказала:

– Он будет об тебя ноги вытирать. Хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги?

Вика подумала и ответила:

– Смотря чьи ноги…

Прошел год.

В один прекрасный день Вика приехала на птицефабрику с девочкой Лизой. Их привез водитель Алеша.

Алеша остался сидеть в большом черном джипе, а Вика и Лиза отправились к пятому корпусу, где работали Варя и Вера.

Лиза смотрела в землю и крепко держала Вику за руку.

– Посмотри, – говорила Вика. – Вот курочки. А вот девочки…

Но ни курочки, ни девочки Лизу не интересовали. Она жила в своем мире, ее зрение и слух были направлены исключительно внутрь себя. Эта редкая болезнь называлась «аутизм». От слова «аут». В футболе этот термин означает «вне поля». Когда мяч вылетает из игры и находится вне.

Так и человек. Он – вне игры. Вне поля жизни. Лиза смотрела только вниз, ни во что не вникала, ничего не замечала, не отзывалась на ласку.

Вика делала вид, что не замечает болезни Лизы. Она говорила с ней как с равной. Задавала вопросы. Сама на них отвечала. Читала ей книжки. Пела. Гуляла. А сегодня отправилась на экскурсию – на птицефабрику.

Подруги – Вера и Варя – смотрели на Вику во все глаза. Вика была гладко причесана, все волосы назад, как у балерины. На плечах – дорогая шуба из невиданного зверя.

– Это кто? – спросила Варя.

– Щипаный бобер, – ответила Вика.

– На кролика похож, – заключила Вера. – Бобер под кролика.

Вика нейтрально пожала плечами, дескать, не важно, на кого похож. Важно – кем являешься на самом деле: бобер или кролик?..

– А как ты живешь? – спросила Варя.

– Хорошо, – просто сказала Вика. – Как на птицефабрике. Труд и забота.

– А вонь? – уточнила Варя.

– И вони хватает…

– А Владимир Петров?

– Я его вижу только по телевизору. Как раньше.

– А он тебя?

– И он меня – как раньше.

– А это как?

– Не видит. Его и дома не бывает.

– Но дочку-то навещает?