Разбойный приказ Посняков Андрей

Устроившись за столом, Иван взялся за перо.

– Отцу Паисию Иван Леонтьев сын челом бьет, – продиктовал старец совершенно такие же слова, как совсем недавно швед. – Баркасный староста Евлампий Угрюм – предатель и соглядатай свейский…

– Что-о?!

– Пиши, пиши. – Отец Паисий положил юноше руку на плечо. – Не раз встречался с монахом тонным Анемподистом, который есть свейский человек именем Кровавый Свен. Ночью, после Тихвинской, надо хватать обоих и того, кто в обители им помогает, под пыткою выведать. Написал, что ли?

– Написал, – кивнул Иван.

Старец усмехнулся:

– Ну, а теперь иди, договаривайся с баркасником. К вечеру я людишек пришлю.

– Так Евлампий не…

– Конечно, не соглядатай. А ты что, поверил?

Иван опустил глаза.

– Вот и предатель наш должен поверить. Должен!

Постучав, вошел послушник. Поклонился. Взглянул искоса на Иванку.

– Говори, говори, что там стряслось, – махнул рукой старец. – Кругом свои.

– Отрок из реки вылез и к нам прямо так, голышом, прибежал. Тебя, отче, похощет видеть как возможно срочнее!

– Отрок? Голышом? – удивился Паисий. – Ну что ж, зови… Э, да только пусть накинет на себя что-нибудь, прикроет срам.

– Уже прикрыл, – послушник улыбнулся. – Мы ему рясу старую дали.

Послушник вышел, и почти сразу же за дверью послышались шаги босых ног. Вот кто-то постучался.

– Входи, входи!

Оба – и Иван, и старец – с любопытством уставились на дверь.

Та распахнулась…

– Митька! – удивленно-радостно вскрикнул Иван.

Глава 19.

Коркодил

Битье кнутом в наших глазах было варварским наказанием…

Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию
Июнь 1603 г. Тихвинский посад

Бабка Свекачиха смотрела на привязанную к столбу девчонку столь умильно, как, наверное, не смотрела бы и на собственную внучку, если б та у нее имелась.

– Проверь-ка щипчики, Феденька, – с улыбкой попросила бабуля. – Поди, нагрелись?

Федька Блин наклонился к углям раздутой кузнечными мехами жаровни и, вытащив щипцы, с поклоном протянул их хозяйке.

– Сейчас зачну тебе груди рвать, Муленька, – ухмыльнувшись, негромко сказала Свекачиха. – Затем – ноздри, потом – глаза… Больно – спасу нет!

Смуглое обнаженное тело девчонки покрылось испариной.

Старуха, словно истая ведьма, клацнула щипцами прямо перед носом несчастной.

– Ну, кто тебя к нам послал?

– Ммм, – отчаянно замычала Мулька.

– Что, говоришь – немая, сказать не можешь? – Свекачиха покачала головой. – А мы так сделаем – я сама за тебя отзовуся, а ты, как правду почуешь, так и кивни.

С ужасом покосившись на щипцы и жаровню, Мулька часто-часто закивала.

– Ага… – Отдав щипцы Федьке, бабка удовлетворенно потерла руки. – Боишься, знать, пытки-то? Это правильно, что боишься. Нешто можно боль этаку вытерпеть? Ну, начнем… – Свекачиха немного подумала и продолжила допрос, вперившись в девушку пристальным недоверчивым взглядом. – Сам архимандрит тебе заданье за мной приглядывать дал?

Мулька отрицательно дернула головой.

– Не он? А тогда кто же? Старцы?!

Вздохнув, девчонка кивнула.

– Старцы… – Старуха усмехнулась. – Ну, я так и думала. Который же старец, верно, судебный?

Мулька снова кивнула.

Подойдя ближе, Свекачиха ласково погладила девчонку по распущенным волосам.

– Вот и славно, касатушка, вот и ладненько. Ты ведь у нас грамотна? Вот посейчас велю тебя отвязать – так и напишешь, сколько уже за мной следишь: полгода, год иль больше – да чего вызнала, да что старцу судебному сообщила. Напишешь ведь, так?

– Умм…

– Вот и умница. Федька, неси перо да чернила, а вы, парни, развяжите ее, да пока придерживайте – кабы бежать не бросилась. Оно-то ясно, что отсюда не убежишь, одначе девки-то – дуры, что уж тут скажешь? Возьмет да и кинется, лови ее потом по двору, теряй время.

Двое бабкиных холопов, развязав веревки, встали по обе стороны девчонки, крепко ухватив ее за руки.

– Ммы-ы-ы, – замычала та: мол, не бойтесь, не убегу.

Парни откровенно пялились на раздетую Мульку, ухмылялись, один даже ущипнул девчонку за бок, пока бабка не видела. А бабка увидела – глазастая – и, выпятив губу, погрозила холопам пальцем, дескать, смотрите у меня. Парни потупились и с собачьей преданностью посмотрели на свою хозяйку. Тут как раз явился и Федька с писчими принадлежностями. Следом за ним двое слуг тащили стол.

– Чтоб писать удобнее, – с ухмылкой пояснил Федька.

– Молодец, Феденька, догадался! – Свекачиха засмеялась и снова повернулась к жертве. – Ну, видишь, Муленька, – все для тебя. Подойди-то к столику-то, пиши.

Вздохнув, девчонка размяла пальцы и, взяв в правую руку перо, принялась со скрипом водить им по испачканному листу дешевой бумаги.

Остальные терпеливо ждали.

– Госпожа, – вдруг что-то вспомнив, Федька подошел к бабке. – Те двое вернулись, Онисим с Евстафием.

– Вернулись? – довольно осклабилась Свекачиха. – Молодцы, быстро! Пусть и отрока сюда приведут!

– Э… – Федька Блин озадаченно скривился. – Так они это, пустыми вернулись. Так и не смогли беглеца словить, сказали – в болоте утоп.

– Врут! – убежденно отозвалась старуха и приказала: – Давай их обоих сюда… Ну, что написала, дщерь? Месяц только и следишь? Заставили? Обо всех посетителях докладала? Ой, не верю я, что ты, Муленька, всю правду мне написала, ой, не верю. Что поделать, такая уж недоверчивая я! – Бабуся гулко захохотала. – Сейчас мы тебя попытаем малость, – жестко сказала она. – Да так, чтобы ты, дщерь, знала, что мы тут с тобой не шутки собрались шутковать! А вот как глаза лишишься, так посмотрим, что еще нам поведаешь. А ну, вздерните-ка ее на дыбу, робята!

«Робята» сноровисто завели руки несчастной за спину, связали и, продев конец веревки через притолочную балку амбара, навалились на другой конец.

– Ай-у-у-у! – Вздернутая в воздух девчонка завыла, затрепетала от боли, красивое лицо побледнело…

– А ну, чуть спустите, – тут же крикнула бабка. – Околеет еще раньше времени!

Холопы проворно выполнили указание, так что Мулька смогла коснуться земли пальцами ног.

– Может, ее того, снасильничать? – осклабившись, предложил вошедший в амбар Федька. – Всем по очереди, одному за другим.

Свекачиха тут же огрела его по башке подвернувшейся под руку палкой.

– Снасильничать? Тю, что удумал, пес похотливый! Будто не знаешь, что это ей только в радость будет! Нет уж, никаких радостей, пущай мучится.

Федька сконфуженно опустил глаза.

– Ну, где эти охламоны? – строго поинтересовалась бабка. – Пришли?

– Пришли. У амбарных ворот ждут.

– Ждут? – Свекачиха ехидно ухмыльнулась. – Чай, второго пришествия? Зови немедля!

Федька кинулся к чуть прикрытым воротам, заорал…

Онисим с Евстафием – незадачливые ловители беглеца – сконфуженно поклонились:

– Звала, хозяйка?

– Звала-звала, нешто непонятно?

Налетевший вдруг ветер распахнул створку ворот, сразу стало заметно светлее, и яркая голубизна неба отразилась в светлых глазах несчастной девчонки, быть может, в последний раз…

– Знать, грите, тать Митька в болоте утоп? – Недоверчиво прищурясь, бабка кивнула на валявшуюся рядом с собой плеть. – Бери сперва ты, Онисим. Видишь на дыбе курвищу?

Онисим осклабился, кивнул.

– Вот и постегай ее маленько, ожги… Только смотри, глаза не выбей, у нас для того щипцы есть. Ну, что стоишь? Давай жги!

Онисим поудобнее перехватил в руке плеть, подошел, примерился, размахнулся… гнусная ухмылка заиграла на тонких губах его, глаза зажглись похотью и злобой.

Р-раз!

Первым же ударом – поперек живота – Онисим рассек кожу, и широкий рубец тут же налился кровью. А новоявленный палач не останавливался, зашел сзади, начал охаживать по спине, по плечам. Бил, бил, бил, приговаривая:

– На тебе, на тебе, н-на-а!

Девчонка орала, извиваясь от боли, и, наверное, распалившийся Онисим забил бы Мульку до смерти, да вмешалась старуха:

– Эй, эй, хватит. Не порть нам веселья!

По бледным щекам жертвы катились крупные слезы, девчонка дрожала и, казалось, уже не в силах была кричать.

– Жаль, Акулин отказался прийти, – усмехнулась бабка. – Ну, у него есть кого умучить, чай, сегодня и позабавится.

– Уже забавится! – с ухмылкой пояснил Федька Блин. – Всех своих отроков приказал к лавкам привязать да в людской со стены кнут взял. Довольный!

– Это какой же кнут? – Свекачиха насторожилась. – Неужто воловий, батюшкин? Как бы не поломал, ирод! Эй, парни, а ну-ка сбегайте приглядите… Евстафий, с ними пойди.

Холопы поклонились и тут же ушли. Скрипучей воротной створкой играл ветер. Жалобно так: «Скирлы-скирлы, скирлы-скирлы…»

– Ой, не стоило об Акулине беспокоиться, – Федька Блин покачал головой. – Чай, поломает кнут, так заплатит! Сам хвастал – московиты, мол, с лихвой серебришка отсыпали.

– Э, чучело ты огородное, Феденька, – с осуждением посмотрела на него бабка. – Тут ведь не в деньгах дело, в памяти, понимать надо, дубина ты стоеросовая! Ой, никак отошла девка! Ох, Муля-Мулечка, я ль тебя не любила да не голубила? Пригрела змею ядовитейшую на груди, выкормила! И-и-и, как бы ране-то знати-и… А ты вот знай, боле-то мне от тебя ничего не нужно. Я и сама, без тебя, скумекаю, что ты могла рассказать, а что нет. Так что пошутила я – смертушка тебя ждет лютая, всем остальным в назидание. Все свои тут осталися, – Свекачиха обернулась. – В тебе, Феденька, я и раньше была уверена, а теперь вот еще и Онисима в деле вижу – силен.

Онисим покраснел от удовольствия – похвала, она и собаке приятна.

– Остальных-то холопей я потому услала, что нет пока веры им в кровавом деле, – шепотом пояснила бабка. – Присматривалась к ним – ишь, побледнели, кто и слюну глотал… Пусть идут, ну их. Мы и сами с девой нашей справимся, повеселимся уж от души, верно, Онисим?

Онисим молча кивнул.

Свекачиха ухмыльнулась, мерзко так, пакостно. Молвила:

– Вот и хорошо, вот и славненько. Ты, Онисим, чем столбом-то стоять, возьми-ко с жаровни щипчики. Бери с опаскою, смотри, сам не ошпарься! Взял? А теперь подойди к деве нашей золотой, ненаглядной. Глянь, глазки-то у нее какие? Большие, красивые, блестящие… А ну-ка, вынь правый! Феденька, а ты голову ей подержи, чтоб не моталась!

Услыхав, Мулька дернулась, да напрасно – сильные руки Федьки Блина обхватили ее голову, словно тиски. В глазах несчастной отразились ухмыляющаяся лопоухая рожа Онисима Жилы и раскаленные клещи… В лицо пахнуло нестерпимым жаром. Дернувшись всем телом, девушка закричала, громко, тоскливо, протяжно, и крик ее разнесся по всей усадьбе.

Онисим примерился, раздвинул жала щипцов…

Огромная черно-серая тень, рыча, ворвалась в распахнутые ворота амбара, сбив с ног молодого палача, вцепилась в горло! Раскаленные щипцы отлетели в угол, разочарованно клацнув.

Онисим захрипел, так до конца и не поняв, что последний час наступил, увы, не для Гунявой Мульки, а для него самого. Захрипел, дернулся пару раз и умер, захлебнувшись собственной кровью. Загремев обрывком цепи, пес Коркодил поднял окровавленную морду, зарычал и тут же бросился на Федьку. Так они и покатились вдвоем: Федька, крича, пытался оттолкнуть от себя разъяренного зверя, с ужасом чувствуя, как все сильнее сжимаются на его горле острозубые челюсти…

Проявив недюжинное хладнокровие, бабка Свекачиха не стала дожидаться развязки, а, подобрав подол, выскочила из амбара наружу, тут же захлопнув за собой тяжелую створку ворот. Налегла всем телом, навалилась, дернула засов… Уфф! Утерев пот рукавом, только теперь перевела дыхание, закричала:

– Эй, холопы, мать вашу за ногу! Ко мне, верные слуги! Да тащите пистоли – Коркодил, пес, сбесился!

Бабкины холопы обступили амбар, навели на ворота пистолет – аж целых два, – попавшие на усадьбу неведомо какими гнусными путями. Изнутри доносилось рычание.

– Чур мне, чур. Может, пес и на девку бросился, разорвал на куски? – Перекрестившись, Евстафий отодвинул засов и приоткрыл ворота.

К удивлению собравшихся, взбесившийся пес, помахивая хвостом, лизал Мульке ноги. Рядом на земле, истекая кровью, валялись истерзанные тела. Холопы попятились.

– Господи, спаси и сохрани!

– Ну, что стоите, ироды? – язвительно усмехнулась бабка. – Стреляйте, покуда и вас не порвал.

Бабахнули выстрелы, и пес, рванувшийся было на новых врагов, заскулив, завертелся волчком, вытянулся да так и застыл навеки.

По щекам висевшей на дыбе девчонки снова полились слезы. «Матушка, пресвятая Богородица Тихвинская, заступись за меня, грешницу, – мысленно молила Мулька. – Пошли скорую смерть, пошли…»

Подойдя к мертвому псу, Свекачиха пнула его ногой и обернулась:

– Ну, что стоите? Чай, на усадьбе делов мало? На праздник сходили, теперь и за работу пора! Птичник вон до конца не прибран, над овином крыша течет… Пшли все! Эй, паря… – старуха придержала какого-то парня. – Слетай-ка в сарай за рогатиной.

«Богородица, Пресвятая Дева…» – продолжала молиться Мулька, про себя-то у нее выходило складно, а в голосе получалось одно:

– М-мы-ы, м-мы-ы…

Взяв в руки рогатину с острым, сверкающим на солнце жалом, бабка Свекачиха отправилась к амбару. Шла одна – больше ей никто и не нужен был сейчас. Сама знала, как убьет Мульку: сначала ударит в живот, выпустит кишки, чтоб помучилась девка, повыла, потом можно попытаться достать и глаза, а уж затем… Кровавые мысли застилали жуткие глаза старухи, из приоткрытого рта капала наземь слюна. Услышав вдруг резкий звук, она и не поняла – что такое. Лишь остановилась, обернулась…

Бабах!!!

Первый же выстрел монастырской пушки разнес в щепки ворота усадьбы! Тут же – для устрашения – прозвучал и второй. Чугунное ядро, с воем пролетев над крышами, ухнуло где-то за частоколом, в лесу.

А затем во двор усадьбы ринулись вооруженные пищалями и саблями люди.

– Стоять! – Пищальники навели ружья на холопов. – А ну, все к стене!

Бабкины людишки не заставили себя долго упрашивать. А вот сама Свекачиха…

– А ну-ка, постой, бабуля! – Догнав старуху, Митька попытался вырвать у той рогатину. Не тут-то было! С виду – бабушка божий одуванчик, Свекачиха оказалась жилистой и упертой, едва не поразив парня в грудь резким выпадом. Слава Богу, успел увернуться и от души лягнул бабку в брюхо. Нехорошо, конечно, со старушками драться, ну да здесь случай особый. Господь простит!

– В железа ее! – сурово глянув на бабку, распорядился Паисий, а Митька с Иваном уже наперегонки влетели в амбар.

– Мулечка, – не скрывая жалости, плакал Митрий. – Ты никак жива, жива…

Отвязав, девчонку осторожно опустили наземь.

– Ходить можешь? – тут подошел и Паисий.

– Ммм… – девчонка не могла даже мычать.

– На телегу ее, смажьте раны, оденьте!

Монастырские кинулись исполнять.

У амбара внезапно появился Прохор, бледный, без шапки, с окровавленными костяшками пальцев на правой руке:

– Там, в подклети…

– Сейчас, – оглянувшись, кивнул Паисий. – Ужо идем, посмотрим.

Дворовые люди Свекачихи не оказали никакого сопротивления – пищальникам-то подставляться охотников не нашлось. К тому же у нападавших имелась и пушка, да и были они не разбойниками, а законной монастырской властью, с которой спорить – себе дороже выйдет.

Паисий, Иван и подбежавший Митька быстро пошли вслед за Прохором. Завернув за угол, обошли крыльцо и сразу же уперлись в открытую дверь подклети. В сыром помещении полуподвала неярко горели свечи, выхватывая из полутьмы длинные лавки с привязанными к ним голыми отроками – у каждого на спине, вдоль позвоночника, змеилась кровавая полоса. Пахло мясной лавкой.

– Вот и пропавшие мальцы, – перевел дух Паисий, нагнулся к одному. – Дышит!

– Надругался над ними содомит, успел все же, – тихо произнес Митрий. – А я-то думал, что это там под рогожкой шевелится?!

– Надругался? – Паисий внимательно осмотрел надрезы. – Нет, пожалуй, тут не только в надругательстве дело. Гляньте разрезы-то! Как на свиньях, что для убоя.

– Там, у дальней стены, какие-то бочонки, соль, – вынырнув из полутьмы, доложил Иван.

– Бочонки? Соль? – Митька вдруг дернулся и шмыгнул носом. – Засолим! – воскликнул он. – Вот что они мне говорили! Так, значит, об этом и речь шла! Это ж… Это ж они их на мясо! И меня хотели… Людоеды! Сволочи! Каты! – Отрок зашелся в рыданиях.

– Прохор, а ты Акулина не видел? – озабоченно поинтересовался Иван. – Неужели сбег?

– Никуда он не делся, – Прохор хмуро подул на раскровяненный кулак. – Эвон, за бочками валяется, никак в себя не придет. Слабак! Я его всего-то один раз и двинул… Правда, от души.

– Грузите содомита в телегу, – распорядился Паисий.

– А может, допросить здесь? – возразил Иван. – Нам ведь еще на пристань идти.

– Здесь? – Паисий насмешливо посмотрел на Прохора. – А он говорить-то сможет? Ты, парень, ему челюсть не выставил?

– Не, – неожиданно обиделся молотобоец. – Нешто я не понимаю? В грудину бил.

Отвязав от лавок, выносили на двор отроков. Привели и Акулина – пришедший в себя содомит держался нервно, то и дело опасливо косясь на Прохора.

– А ну, привяжите его к лавке! – подмигнув Ивану, громко распорядился Паисий. – Сейчас разделаем, как он хотел отроков несчастных… на мясо… Ведь так? Отвечай, подлый содомит! Ну?!

– Не своей волею, не своей, – в страхе залопотал Акулин. – Это не я, не я, клянусь! Это все бабка придумала, мол, чего зря отроков ловить, используем, засолим да отправим в Москву обозом, там продадут на пироги – голод ведь.

– Обоз! – не давая содомиту опомниться, закричал Иван. – Что про обоз знаешь? Когда придет, сегодня?

– Д-да… к вечеру… Я не виноват, не виноват, это все…

– Кто выписал таможенную грамоту? Варсонофий?

– Он…

– За мзду?

– Не только… Он ведь тоже отроков любил, пока монасем не стал. И бабка ему про то напомнила. Но это еще до моего появления было, я тут не при делах.

– Тебя послал Акинфий, московский купец?

– Да-да, он. Да вы все и так знаете!

– Почему Варсонофий должен был тебе поверить? Был какой-то знак?

– Был… Олам с кораблем, на шапке. Мне его Акинфий дал, сказал, чтоб после вернул.

– Заплатили щедро?

– Да… Но уже все кончилось.

– И ты захотел поправить дела человечьим мясом?!

Содомит завизжал, упал на колени:

– Это не я, не я. Это Свекачиха все придумала, все-о-о!

Связанного Акулина увели, бросили в телегу. Отец Паисий, Прохор, Иванко вышли из подклети наружу. Митька убежал еще раньше и теперь искал по двору Гунявую Мульку.

– Ну, Варсонофий, – тяжело вздохнув, судебный старец покачал головой. – Ну и ну… Мало нам шпиона, так еще и тайный содомит в обители окопался.

– Так, может, он и есть шпион? – слово «шпион» Иванко произнес на английский манер – «спай».

– Не думаю, – Паисий покачал головой. – Слишком уж много для одного человека. Впрочем, сегодня вечером увидим.

– Так уже вечер!

И впрямь, воздух вокруг стал холоднее, небо сделалось белесым, туманным, по разгромленному двору пролегли, протянулись длинные тени, а солнце спряталось за дальним холмом. Монастырские колокола забили к вечерне.

– А сегодня ведь Тихвинская, – тихо протянул Иван. – Праздник. Что это? Что за звуки?

Все напряглись, оглянулись, услыхав позади чей-то громкий плач, даже, скорее, стон. В углу, у самых ворот, вернее у того места, где не так давно еще были ворота, ныне превращенные в щепы метким пушечным выстрелом, в пожухлой траве лежал мертвый пес Коркодил. Рядом с ним, обняв собаку за шею, громко рыдала Гунявая Мулька. Митрий, сидевший на корточках рядом, тщетно успокаивал девушку.

А над рекою плыл колокольный звон.

– Ну, пора, – негромко сказал Паисий. – Пойдем теперь к пристани.

– А не рано? – усомнился Иванко, поглядев в небо.

Старец усмехнулся:

– В самый раз.

Глава 20.

Цветок папоротника

…папоротник расцветает в полночь на Ивана Купалу чудесным огненным цветком, который указывает все клады…

Э. О. Бондаренко. Праздники христианской Руси
Июнь 1603 г. Тихвинский посад

Herbe – что это за слово такое? Ведь помнил же, еще у покойного Карлы Иваныча спрашивал. Митька напряг память, еще бы – именно это словечко и было написано чернилами примерно в середине «Пантагрюэля», так, чуть заметненько, по типу – умный поймет. Да нет, пока не понималось что-то, ну никак! Можно, конечно, и потом посмотреть, завтра, но… Вряд ли и завтра будет достаточно времени, да и вообще. Отрок перевернул листок и вздохнул.

Вечерело, и клонящееся к закату оранжевое солнце отражалось в реке, пылающей таким же оранжевым жаром. В бледно-синем небе висели грязно-белые, золотистые снизу облака, на фоне небесной синевы и оранжевого пожара заката четко выделялись черные силуэты баркасов.

Пищальники отца Паисия расположились полукругом вдоль всей пристани, затаившись в ивовых зарослях. Сам старец вместе с Иваном спрятались на баркасе старосты, Евлампия Угрюма, Митька же и Прохор устроились на соседнем судне, стоявшем с другой стороны мостков. Не так уж и темно было – белые ночи, – с карбасов хорошо просматривались дорога, идущая вдоль реки к пристани, скрывающиеся за кустами пищальники и спрятанная за амбаром пушка. А как же! Все по-серьезному, у Акинфия Козинца в обозе, чай, не ангелы – головорезы, один другого гнуснее.

Ну, когда ж они появятся? Когда же? Иль московит что-то заподозрил, решил не рисковать? Все может быть…

Митька вновь всмотрелся в книжку, пролистнул – буквицы расплывались перед глазами черно-оранжевым пламенем. «Трава», «трава»… Может, она еще где-нибудь упоминается? Ну да, упоминается, вон – глава «о том, как Пантагрюэль… гм… готовится к… voyage… mer… Мер, кажется, – море… А вояж? А, путешествие… „К морскому путешествию“… „…а также и о траве – о траве! – именуемой пантагрюэлин“. Да, похоже, именно в этой главе как раз и написано о траве… Знать бы только где да попытаться понять – что? Митька внимательно просмотрел на свет каждый листок… и вдруг увидел напротив нескольких предложений дырочки. Словно бы кто наколол булавкой. Ну-ка, ну-ка…

«Листья у пантагрюэлина в три раза больше в длину, нежели в ширину… кончики их напоминают… копье или ланцет хирурга». Что такое ланцет? Хирург? Да и перед «копьем» какое-то непонятное слово. Ага – македонское. И вот еще – «пахнут его листья сильно и для тонкого обоняния не весьма приятно».

– Ну, что тут у вас? – перебравшись через мостки, поинтересовался Иванко. Видать, изнывал, маялся, вот и решил поболтать с друзьями, хоть немного расслабиться, ибо верно говорят: ждать да догонять – хуже нету.

– Да вот, книжицу пересматриваю, – охотно отозвался Митрий. – Пока еще видны буквицы…

Он кратко рассказал об итогах поисков, зачитав найденные абзацы.

– В три раза больше, – задумчиво повторил Иван. – Напоминают какое-то македонское копье или ланцет, пахнут сильно и неприятно. И при чем тут эта трава? Ладно, потом на досуге подумаем, поразмышляем…

В придорожных кустах вдруг громко засвистала малиновка.

– Идет кто-то! Прохор, будь начеку, мало ли – побежит.

– Побежит – догоним, – хмуро бросил Прохор и ударил кулаком в ладонь.

Покосившись на него, Иван хотел было что-то сказать, но лишь вздохнул и, вернув книгу Митьке, перебрался на карбас старосты.

– Эй, есть тут кто? – пройдя на мостки, сипло осведомился путник. Согбенный, с узкой длинной бородкой… Варсонофий! – выглянув из-за мачты, сразу узнал Иван. Вот те раз! Наш пострел везде поспел: и лиходеям московским помощь оказывает, и шведам! Хотя, может, таможенник и по каким-то своим, вполне обычным делам зашел… Может.

– А тебе кто нужен-то? – как можно беспечней откликнулся переодетый в крестьянское платье Иван.

– Староста ваш, Евлампий Угрюм, здесь ли?

– Эвон, в каморке, – Иванко беспечно кивнул на кормовую каютку. – Спит, наверное. Разбудить?

– Да не сплю я! – глухим голосом отозвался Евлампий. – Кого там черт принес?

Иван шмыгнул носом:

– Ты кто, паря?

– К старосте я, – уклончиво ответил монах. – По важному делу.

– Ну, раз по важному, заходи. – Баркасник гостеприимно распахнул дверь. – Извиняй, темновато тут, да и тесно. Зато лишних ушей нет.

– Это хорошо, что нет, это хорошо…

Немного погодя в каморке послышался шум, впрочем, быстро стихший. Иван бросился было туда, нос к носу столкнувшись с Паисием.

– Взяли гниду, – тихо сказал старец. – Как открылся Евлампию: я, мол, как и ты, человек свейский, так я из-под лавки и вылез. Едва кинжалом в шею не получил, лиходей-то верток да злобен оказался! Хорошо, баркасник помог скрутить.

– Надо было Прохора к вам подсадить, – улыбнулся Иван.

Страницы: «« ... 1112131415161718 »»

Читать бесплатно другие книги:

Говорят, любовь зла. Бывший сержант-десантник Корней убедился в этом на собственном горьком опыте. П...
Они познакомились на зоне, куда попали волею случая и по прихоти судьи. Игнат избил школьного учител...
Русские бандиты мочат чеченских, чеченские – русских. Льется кровь, схватка идет на полное истреблен...
Олимпия – девушка с норовом. Ей нужны богатые мужчины. Простой парень Вадим Зуев не из таких. Но ког...
Кошки уже в течение многих столетий являются преданными друзьями человека, поэтому они – одни из наи...
Уникальный эксперимент загадочной расы инопланетян, вырвавших из разных эпох ордынцев Чингисхана и ф...