Сотовая бесконечность Вольнов Сергей
КНИГА ПЕРВАЯ
Планета специального предназначения
Посвящается пацифистам всех миров
Все мы являемся частью Вселенной!
И вот на сцену является Смерть. Остро заточенное, сверкающее лезвие косы высится над «курносым» черепом, классический белый саван облекает фигуру… неожиданно мощную, раздобревшую, с внушительным животом.
– Смерть, а Смерть, – недоумённо вопрошает Главный Герой, – почему ты такая… толстая?!
– Война была недавно. – Разжиревшая Дама-в-Белом-и-с-Косой смачно цыкает зубом. – ОТЪЕЛАСЬ.
Бертольд Брехт
Дорога обречённо стелилась под неимоверно грязные, всего лишь полчаса назад остервенело месившие серо-синюю жижу, ксартановые гусеницы джиба. Везделаз (под бесформенными потёками и пятнами болотного ила – неожиданно кроваво-алого цвета) нагло пёр по осевому пунктиру личной королевской магистрали. Приватная собственность монарха казалась не просто подметенной, вымытой и, как следствие, чистой, а вылизанной – тщательно, со знанием дела…
– Я бы сказал, примерно так зубная щётка юноши, недавно призванного в армию, обрабатывает сантехнику мест общего пользова… – оценивающе, вприщур глядя сквозь треугольный проём приоткрытого смотрового лючка на дорожное полотно, начал высказываться младший из двоих.
– Э! Э! Ты говори, говори, да не заговаривайся! – поспешно перебил его старший. – В смысле, не падай духом! Мы, конечно, вляпались, но не до такой же степени.
– Да уж, бывало и хуже. – Парень бросил скептический взгляд на потолочный дисплей, сейчас демонстрировавший путь, уже пройденный напарниками; две грязно-серые полосы тянулись за джибом, отдалённо напоминая кильватерные струи. – А так хочется победить по-честному, без аварийного отступления…
– По-честному – это когда живой. Нас вполне можно убить, если…
– Думаешь, выберемся?..
– Куда ж мы денемся с… хэ, с подводной лодки. – Мужчина тоже взглянул на потолок.
– Ещё одна идиома, командир? Бесценный перл из сокровищницы афоризмов предков… по отцовской линии?
– Вроде того. Из глубины веков… – старший опять хмыкнул, – хэ, всплыла. Или с того самого донышка, которое нас поджидает, если не выберемся. Таким образом, привыкай… салага.
В отсеке бронированного внедорожника, предназначенном для размещения ездоков, на амортизационных ложах полусидели двое. Точнее, полусидел младший, исполняющий функцию водителя; второй скорее полулежал, причём лицом не по ходу движения, а назад. Запавшие, почти лишённые ресниц глаза мужчины, обежав внутреннее пространство, в который раз остановились на разомкнутых лепестках ромбовидного люка, прорезавшего заднюю стенку салона прямо посередине.
И ощупывали цепким взглядом видимую часть содержимого багажника.
Грузовой отсек, продолговатый полуцилиндр кормы, раза в четыре большей по объёму, чем салон, заполняли аэромины. Суммарной мощности зарядов уверенно хватило бы для отправки в бессрочный небесный отпуск пехотной бригады полного состава. Иглы вибрационных взрывателей увенчивали ребристые носики щедрых порций летучей смерти… Ездокам, что неслись в неизвестность внутри раскачивающейся и подёргивающейся машины, оставалось только молиться и уповать на милость бога войны, покровителя солдат всех времён и рас.
Как бы он ТАМ ни именовался на самом деле…
– Султан обожает наматывать кишки своих врагов на вертел и жарить над костром, – сообщил вдруг младший. – Живых пленников. Это называется… м-м, в вольном переводе «военно-полевой шашлык».
– Ты-то откуда знаешь?!
– Шиндра говорила.
– Ну-ну. Представляю, что ещё тебе наболтала эта…
– А ещё она говорила, что хуреки, удостоившиеся великой чести отведать сие царское блюдо на поле брани тотчас же после окончания оной, затем вступают в ряды аманберку-сораба… словом, тамошний аналог лучших представителей дворцовой гвардии. Кстати, если бы мы не перебежали к речному королю, а ещё послужили в войске султаната, то обязательно, при нашей доблести, отваге и…
– Щаз-з! – саркастически рявкнул старший. – Ещё чего не хватало, в эсэсовцы податься! Алекс, ты бы меньше по сеновалам валялся с девками, набираешься от них чего ни попадя…
– Эсес… совцы? А-а, помню, на втором курсе проходили… И вовсе даже не на сеновале мы с ней встречались…
– В оранжерее. Знаю. Без разницы. Деревенские и дворцовые отличаются разве что… гм, ароматами.
– И чем же плоха гвардия?! – Младший повернул лицо к старшему, с нетерпением ожидая ответа; ему явно небезразлична была тема отборных, лучших из лучших, солдат.
– Гвардия не плоха. Элитные подразделения необходимы всегда, везде, хотя бы как зримая цель, к коей обязан стремиться каждый воин, совершенствующий своё умение… Плоха отборная по идеологическому принципу гвардия типа СС. Специально созданная для убийства. Эсэсманы – убийцы, а не воины. Ты уж мне поверь, воевали они посредственно в основном. Вряд ли можно считать особой доблестью карательные экспедиции на танках и бронемашинах против крестьян, вооружённых старыми винтовками и охотничьими ружьями… или расправы над безоружными стариками, детьми и женщинами. А когда эсэсовцев отправляли на фронт, настоящий фронт, далеко не все хвалёные части показывали себя с лучшей стороны. Одно дело – убивать, совсем другое – воевать. Война ведь – не только смерть, а, как ни парадоксально звучит… жизнь.
– Да-а, у вас на Земле всё, что касается войны, сплошные парадоксы. – Младший посуровел лицом. – Иногда совершенно непонятно, чем мы здесь занимаемся…
Он горько усмехнулся, повернулся лицом к треугольному курсовому люку и… внимательнее всмотрелся в затянутую синеватой дымкой даль, что расстилалась прямо перед джибом, несущимся по магистрали. Улыбка исчезла мгновенно, будто по губам прошлась стирающая резинка.
– Если б мы были на Земле… – неслышно для напарника, почти беззвучно, прошептал старший, ещё раз окидывая взглядом штабель уложенных в грузовом отсеке аэромин; на тускло-золотистом боку каждой алел герб Королевства Междуречья, похожий на силуэт акулы. На одном, нагло оседлав «рыбину», сидела крупная чёрная муха, невесть откуда взявшаяся внутри машины. Наверное, залетела в лючок, когда болото форсированным маршем бороздили…
Джиб вильнул, ксартан гусениц заскрежетал по чему-то твёрдому и мелкому, рассыпанному на дорожном полотне. Уже сам факт нарушения чистоты дороги недвусмысленно «намекал», что поблизости возможно присутствие других разумных существ. Со всеми вытекающими последствиями.
– Командир, похоже на щебёнку. Только уж больно кусочки правильные, размером и формой похожие…
И в ту же секунду, словно дождавшись сигнала или почувствовав давление ксартана, рассыпанные на магистрали зелёные комочки начали самопроизвольно плющиться и налипать на ленты. Кисель быстро густел, и уже через полминуты двигатель джиба был не в состоянии справиться с гусеницами, утратившими гибкость.
– Вляпались по самое не могу… Интересно, нас тормознули эсэсовцы или настоящие солдаты… – пробормотал младший, вынужденно отсоединяя передающие тяги.
Предполагаемые «несколько недель» биологического времени давно канули в прошлое. «Несколько» месяцев отправились туда же – почти два десятка.
Незадействованным в проницании краешком сознания она всё же вела отсчёт реального времени и далее смутно помнила, что материальное тело её пребывает под поверхностью Локоса, надёжно спрятано в одном из обычных жилых секторов столичного города. Иногда вспоминала, что оно там – что-то пьёт, употребляет какую-то пищу, отправляет естественные надобности… кто-то помогает ему соблюдать гигиену и выполнять физкультурные упражнения. Изредка она удосуживалась тем же «предохраняющим от полного ухода» краем сознания отметить, что рядом с телом почти постоянно находится некто. Вроде бы мужчина, хотя она не была уверена; впрочем, ей совершенно безразлично, кто там… Бережёт её, и ладно. Наверняка к телу кто-нибудь приставлен, чтобы его хранить, пока длится выпускной тест, неожиданно для всех посвященных затянувшийся на годы.
Окружающий физическую оболочку мир фактически не существовал для неё как реальность. Без какой-то незначительной малости, того самого «предохранительного краешка», – почти сто процентов её ощущений уже более полутора циклов находились НЕ ЗДЕСЬ И НЕ СЕЙЧАС. Вначале процентов было гораздо меньше, и она ухитрялась по возможности чаще и полнее жить здесь-и-сейчас, но потом… сама не заметила, как ВТЯНУЛАСЬ, и её перестала интересовать действительность, окружающая телесную ипостась. Лишь регулярные доклады госпоже вынуждали уделять более пристальное внимание досадному здесь-и-сейчас.
Она, конечно, понимала, что рано или поздно придётся ВЕРНУТЬСЯ. Тем она и отличалась от почти всех себе подобных, что с наибольшей вероятностью возвращалась, выполнив задание. Но раньше она никогда не «выходила из себя» так далеко и так надолго… Раньше она совершала достаточно короткие и целенаправленные рейды, больше похожие на разведывательные вылазки. Исполняла необходимые воздействия на искомых субъектов и/или победоносно возвращалась с информационными «языками», приносила драгоценные трофеи знаний.
Теперь её память почти без остатка поглотили иные разумы. Она застряла ПО ТУ сторону настолько крепко, что в решающий миг, когда будет достигнута неизбежная точка возврата, могла просто не разобраться, где, собственно, ЭТА сторона.
Ей оставалось лишь отчаянно надеяться, что она не перепутает, КУДА-КОГДА выходить.
Стука не было. Ни вежливого, ни грубого, ни торопливого, ни отрывистого. Никакого.
Был только один удар. Мощный и внезапный. Громкий. Не жалея сил…
Старая пластиковая дверь не разлетелась на куски, надо отдать ей должное. Она с грохотом распахнулась, и в номер вслед за бронированными громилами с ручным тараном, похожим на гипертрофированную бейсбольную биту, вломились разномастные типы с полицейскими значками и надписями на куртках и комбинезонах. В небольшом помещении их вдруг оказалось ужасно много, как будто стражи правопорядка собирались брать банду числом не менее дюжины головорезов.
– Эти агрессивные типчики называются копы. Откуда взялось слово такое, «коп», не знаю, но менты в здешних краях откликаются именно на него… судя по их фильмам.
Комментарий (на чистом русском языке) отпустил младший по возрасту из двоих, располагавшихся на диване.
– Землянам вообще свойственна изначальная тяга к агрессии, – сказал старший также на своём родном языке. Естественно, ворвавшиеся ничего не поняли и разом загалдели. Они тыкали в лица двоим, что смирно сидели на диване и держали «пустые» руки на виду, подобия раскладных бумажников и что-то наперебой декламировали, словно зачитывая вызубренный текст.
– С развитием расовой ассимиляции в органы, похоже, берут много латиносов и негро… извиняюсь, афроамериканцев. Горячая кровь, темперамент взрывной, неудивительно, что тараторят немерено.
– Они нас боятся до жути. Вот и подзадоривают друг дружку…
– Дядь, я бы с ними поговорил на их штатовском наречии… пока не начали оскорблять действием. Судя по их фильмам, они вообще должны сразу накинуться и повязать, а эти, глянь, какие вежливые, общаться жаждут…
– Не-е, Лёха. Говорить буду я. Кто из нас начальник?
– Ты – начальник, я – дурак. А также секретарь и шофёр… Помню. У меня хорошая память.
– Для землянина – да. Хотя вообще-то у вас туговато с памятью… особенно исторической.
– Только вот никак не соображу, на каком фронте видел этого мужика. Морда знакомая до изумления, а где виделись, хоть плачь, не припомню… Или просто похож? Физиономий и мордашек в памяти скопилось немерено…
– Don’t cry, soldier… Good night, gentlemen. How do you do! Who are you?
– I’m detective John Carter. New York Police Department…
– Во! Дядь, я ж говорил, менты пожаловали…
В эту секунду в номере отеля появились новые персонажи. Внешний вид этой пары резко отличался от пёстрой наружности полицейских. Одинаковые аккуратные причёски, строгие чёрные костюмы, однотонные галстуки, тёмные очки…
– FBI! – провозгласил тот из резко контрастирующих, что казался чуть более крупным. – Special agents Pissek and Lewis…
– Интере-есно, – задумчиво молвил младший из диванных «сидельцев», – америкосы, оболваненные СМИ, копируют поведение киногероев или их кино сплошь документальный реализм, отражающий суровую действительность?
– Предпосылки и следствия взаимно обогащаются, – на той же «волне» выдал сентенцию его начальник. – В общем и целом – универсальная спираль бытия… – Он умолк, видимо решив, что слишком загнул, и финишировал попроще: – Короче, поди разбери, где курка, а где яйко.
– Однако разобрать надо бы. – Секретарь и шофёр озабоченно нахмурился.
– Не то слово… Обязательно надо!
А параллельные «органы» тем временем выясняли отношения, и двое на диване, окончив русскоязычный диалог, с удовольствием приняли участие в американском шоу.
С полминуты побыв пассивными зрителями и слушателями «в зале», они сочли эти роли скучными и активно вмешались в действие. Их энергичные телодвижения привели к непредвиденному для FBI amp; NYPD результату.
Примерно полторы минуты спустя эти двое сидели уже не на диване, а в салоне одного из многочисленных патрульных «фордов», скопившихся возле отеля. Ни единого выстрела они не произвели, трупов за собой не оставили. Сломанные конечности, вывихнутые челюсти, сотрясения, синяки и ссадины – не в счёт. Срастутся, встанут на место, вылечатся, рассосутся, заживут.
Служивые не обижают городовых понапрасну.
Ещё через несколько секунд по улицам Столицы Мира с завываниями сирен, рёвом моторов, скрежетом передач и визгом покрышек мчалась очередная погоня.
ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Завтра была война
Небо синее-синее!
Летит навстречу, а потом стремительно уносится куда-то вверх…
Белое облако, как огромное пушистое перо, плывёт в небе…
Вверх – вниз…
При падении в груди всё замирает, и кажется, что сердце впрыгивает в горло. От этого прыжка становится холодно и страшно. Но рядышком сидит папа, я прижимаюсь к нему, и он крепко-крепко обнимает меня.
В его сильных руках я чувствую, как страх исчезает…
И опять вверх! К облакам, к синему-синему небу! Я вырываюсь из папиных объятий, мне кажется, что ещё чуть-чуть – и я смогу прикоснуться к пушистому облаку…
Ещё чуточку, ещё немножечко выше!!!
Молния разрывает облако на тысячи белых комочков…
Со страшным грохотом небо валится вниз…
И я падаю, падаю, падаю…
Земля несётся навстречу и прыгает мне в лицо…
Если бы не папа!..
Сверху падают обломки, со страшным грохотом и свистом носятся молнии…
Всё горит…
ВСЁ…
Даже камень и металл…
Если бы не папины сильные руки!!!
Я кричу от боли и ужаса, но голоса своего не слышу…
Время растягивается, становится вязким, словно желе.
Я вижу, как медленно-медленно, переворачиваясь в воздухе, падает девочка в голубеньком платьице, на одной косичке радужно переливается голографическая заколка, вторая косичка отсутствует – половина головы превратилась в отвратительное грязное розово-серое месиво. Девочка шмякается оземь, подскакивает и остаётся лежать, раскинув руки, будто поломанная кукла. Рядом с нею падает оторванная голова, она обгорела так, что непонятно – мальчику она принадлежала или девочке.
С неба падают руки, в которых зажаты игрушки.
Валится половина тельца, с ножками в розовых носочках, рядом – с чавкающим шлепком – приземляются ноги в обгорелых штанинах.
Листопад – это когда с деревьев осыпаются листья…
Телопад – маленькие тела падают на площадку вперемешку с обломками карусели.
Всё горит.
ВСЁ…
Рядом вырастает огненный куст, от громоподобного удара у меня закладывает уши, в глазах темнеет, я ещё успеваю увидеть, как белая карусельная кабинка, подхваченная взрывом, переворачивается в воздухе и опускается на меня сверху, словно раскрытая ладонь.
Я захлёбываюсь криком и теряю сознание.
Ничего нет.
Ни-че-го.
ВСЁ.
…Просыпаюсь. Сердце колотится, отдавая в горло, начинаю судорожно кашлять. Так – всегда после. После ЭТОГО сна…
Вижу его с самого детства. Я не должна помнить то, что со мной произошло ТОГДА. С моей памятью тщательно поработали. Вычистили грязь, смыли кровь, удалили обломки, выскребли ошмётки. Я НЕ ПОМНЮ.
Но знаю, как всё было, потому что вижу ЭТО год за годом. Сны, которых не должно быть в принципе, вопреки очищению – ЕСТЬ. Они приходят, когда меньше всего ожидаешь. Они могут не сниться годами, а затем изнурять, мучить неделями. Я боюсь их, боюсь уж-жасно! Так страшатся злобной твари, коварно подстерегающей в темноте…
Если бы не папа, не его смягчившее удар тело, на которое я тогда упала, если бы не его сильные объятия, которые даже смерть не разомкнула, если бы кабинка не накрыла меня, спрятав от бомбёжки рваными кусками металла… я бы погибла. Погибла точно так же, как и все остальные. Все-все. Кто оказался в тот день на аллеях парка аттракционов.
Первая всепланетная. Война, которую принесли нам чужие – земляне. Для меня это слово навсегда осталось неразрывно связанным с ними, накрепко спаянным с ненавистью. Я ненавижу войну! Я ненавижу землян!
Я ненавижу СОН!!!
Я люблю своего отца, точнее, память о нём, потому что маму я не помню, она мне не снится. Мы с папой вдвоём пошли гулять в тот солнечный день, отправились в парк аттракционов. О маме ничего не известно, мнемоархивы сгорели вместе с компьютерами и нашим городом. После нападения землян воцарился хаос. Неразбериха в госпиталях была лишь частью всеобщей паники. Не до общественных архивов было… Я знаю, что моё тельце пролежало под карусельной кабинкой двое суток, прежде чем я очнулась и начала тихо скулить – плакать сил не было. Вот это я уже помню. Помню, как люди в странной пятнистой, НЕ НАШЕЙ одежде подняли железную крышу надо мной. Чтобы вызволить меня из папиных объятий, спасителям пришлось выламывать его окоченевшие руки. Я помню, но лучше бы это вычистили.
Этот звук – хруст ломающихся костей – преследует меня до сих пор. Не только во сне. Случается, и наяву слышно… Но сама я не стираю ЭТО. Моя ненависть не позволяет.
Меня отнесли в дом, где очень нехорошо, прямо-таки отвратительно пахло. Позже я узнала – так пахнут кровь и смерть. Все, кто видел меня, ахали, охали и качали головами. Они не верили, что я сумела выжить. Единственная из всех в парке. Потом был ещё один госпиталь, и ещё… Целители не знали, что со мной делать и куда отправить, – везде была война. Повсюду, со всех сторон чужие взламывали ворота и двери нашего дома, таранили и рушили бастионы нашего многовекового успокоения.
Земляне уничтожали окостеневшую цивилизацию Локоса.
Что старое необходимо разрушить, прежде чем построить новое, – тогда никто в этом мире и не вспоминал…
Так я и выросла в госпиталях. Меня показывали самым тяжело раненным, чтобы они знали – чудеса случаются. И на войне можно выжить.
А после войны когда-нибудь наступит перемирие…
Не сразу я сообразила, что начала чувствовать не свою боль, думать не свои мысли, ощущать не своё тело. «Ментальный шок». Диагноз, который мне поставили, навсегда изменил мою жизнь. Нет. Это не шок изменил – война изменила. А шок – всего лишь следствие… или кара? За то, что не умерла со всеми, за то, что живу за них всех. За тех девочек и мальчиков, которым их папы и мамы не успели подстелить СЕБЯ…
Надо вставать. Всё равно не заснуть уже.
Глава первая
ПРИЗЫВ
Сигнал утренней побудки транслировался прямо в мозг курсантам, поэтому в казармах царила почти полная тишина. Юноши и девушки просыпались, не медля ни секунды вставали и отправлялись в санузлы. На выполнение требований личной гигиены по распорядку отводилось ровно тринадцать минут, затем восемнадцать – на завтрак и окончательную подгонку обмундирования, и девять – на то, чтобы занять место в строю.
Таким образом, в последние две-три минуты перед уставными 06:40 плац заполнялся курсантами лавинообразно. Почти пустой в шесть тридцать шесть, огромный овальный зал «выстраивал» в себе стройные шеренги за считанные мгновения. Сотни юношей и девушек чётко, слаженно, словно части единого механизма, отыскивали СВОЮ точку в пространстве плаца и замирали недвижимо.
Сбоев практически никогда не бывало. Если случались опоздавшие, то этими нарушителями дисциплины почти наверняка являлись первогодки-восьмикурсники. Не все новички одинаково быстро избавлялись от порока, присущего цивильной половине человечества, – от «приблизительности» обращения со временем жизни, единственной неоспоримой драгоценностью, что имеется у человека.
Слушатели старших курсов давным-давно с пережитками гражданского прошлого распростились. Кому не удалось приспособиться, повылетали из Академии после нескольких проступков. В зависимости от степени тяжести, количество допустимых нарушений варьировалось от одного до пяти, максимум шести.
Не больше.
Что неудивительно. Ключевые посты в руководстве элитарнейшего военного учебного заведения занимали бывшие земляне, и уж они-то спуску не давали никому. По заслугам получали все. Вне зависимости от того, кем являлись курсанты, сыновьями и дочерьми кого бы то ни было – хоть первейших лиц государства. К тому же в своё время одним из приказов Верховного штаба, непосредственно касавшихся новосозданной Академии, был запрет дискриминации слушателей по каким-либо признакам.
Если уж дети и подростки попадали в число избранных и выдерживали начальный, самый мучительный, цикл, то все оставшиеся курсы они могли быть уверены: то или иное – плохое или хорошее – отношение к ним не зависит от субъективных факторов. Не имеют значения ни расовая принадлежность, ни социальное происхождение, ни ментальная группа, ни первоначальный уровень интеллекта… Неудачники, середнячки и лидеры становились таковыми благодаря собственным личностным качествам. Карьеру разгоняло или тормозило наличие либо отсутствие соответствующих талантов и способностей, а также умения и желания их развивать.
Именно поэтому детям лидеров государства приходилось труднее всего. Им, как никому другому в стенах этого заведения, ни в коем случае нельзя было «пасти задних». Тех, кто отставал в учёбе и боевой подготовке, от позора не могли спасти ни родовитость, ни положение родителей, ни богатство… Курсанты выбивались в первые ряды только самостоятельно, собственными усилиями. Для достижения успеха триумвирату ума, силы и храбрости, конечно, требовалось заключение союза с удачей, но это уж кому как везло. Удачливость – наиболее непредсказуемое из свойств разума…
В 06:40:09 четырнадцать парней и тринадцать девушек пятого взвода нулевого курса очень удивились, когда обнаружили, что в их шеренге образовался просвет. Двадцать восьмого НЕ БЫЛО. В строй не встал самый лучший из курсантов не только их подразделения, но и вообще всего выпуска этого цикла.
Он не мог опоздать. Кто угодно, только не ОН. Его видели в столовой, его видели по пути к плацу… Но на своём законном месте он не появился.
Опоздание исключалось. Но что же, что стряслось?!
Теоретически ещё можно было предположить, что его свалил какой-нибудь спонтанный приступ в нескольких шагах от входа в зал, но, во-первых, кто-нибудь из своих это обязательно увидел бы, а во-вторых, не сегодня. Через двадцать минут, после переклички, начнётся торжественная церемония присвоения офицерских званий слушателям выпускного курса. Час славы, ради которого триста сорок восемь юношей и девушек проливали пот и кровь долгие девять циклов. Вожделенная церемония, после которой они уже будут кем угодно, только не курсантами…
Не сегодня!
«Нет, нет, нет, не сейчас!» – Одна и та же мольба возникла в головах двадцати семи выпускников и выпускниц пятого взвода. Никто из них не желал другу и товарищу столь ужасного бесчестия…
Срезаться в день, которого все они, выжившие в прямом и переносном смыслах (пятьдесят мальчиков и девочек в возрасте от десяти до тринадцати лет насчитывало подразделение в момент формирования), ждали чуть ли не полжизни…
«У него осталось ещё восемь… пять секунд… три, две…»
Хоровая молитва не была услышана.
Утренней перекличке, без паузы переходящей в торжественное построение по случаю очередного ВЫПУСКА, предстояло начинаться вовсе не по плану. По уже сложившейся традиции первым пунктом выпускной церемонии значилось персональное чествование «главного виновника» торжества, символически представляющего всех остальных выпускников и выпускниц.
Номера Один на курсе.
Но его-то как раз в строю и не было.
Отсутствовал лучший из всех.
Лучший не потому, что сын Первейшей и Героя. Заслуженно лучший. Выстрадано. Впрочем, и потому что сын – тоже. Наследственность у него безукоризненная, что ни говори. Боевые гены. С обеих сторон, локосианской и земной…
В одну минуту девятого двадцать семь братьев и сестёр по оружию, лихорадочно перебрав возможные причины его неприсутствия в строю, единодушно пришли к обескураживающему выводу: Лучшего Выпускника загребли полицейские. Из присущей «униформированным» вредности – именно сейчас.
Отчаянно не хотелось верить, что капризная удача отвернулась от него именно сегодня, но подобный вывод был неизмеримо более вероятен, чем обморок от волнения за несколько минут до вручения офицерских «звёздочек».
Никто не мог пожаловаться, что немалый отрезок жизни подрастающей военной элите довелось провести в казарменно-тюремных условиях. Звания предпочитали присваивать полноценным личностям, а не солдафонам с одной извилиной. Печальный многовековой опыт офицерского корпуса и генералитета Земли был проработан, обобщён; люди, формировавшие Академию, сделали соответствующие выводы…
Академия не ставила целью сотворить из будущих высших офицеров тупых биороботов, ограниченных исключительно выполнением функций, непосредственно относящихся к военной службе. Часы отдыха имелись, увольнения с правом выхода за территорию и встреч с семьями также. В пределах Академии разрешалось делать то, что не запрещал внутренний устав, за пределами – всё, что не выходило за рамки цивильных законов. Во «внешнем» мире в свободное от учёбы-службы время курсанты могли вести себя как заблагорассудится, в особенности старшие. Конечно, при условии, что у гражданских не появятся обоснованные претензии… Командование не щадило тех, кто приводил «на хвосте» полицию, и безжалостно сдавало их. Если у курсанта не хватило ума совершить проступок тихонько, не оставляя следов, то он вряд ли быстро сообразит, как выкрутиться из сложного положения в реальной боевой обстановке.
Никем не предвиденная, тягостная, недоуменная пауза, возникшая вместо традиционного мгновения славы Лучшего Выпускника, гордости Академии, гнетущей тишиной заполнила огромный овал плаца…
Как здорово, что он эту ревущую тишину не услышал!
На плацу он сейчас стоять не мог. Вообще стоять не мог. Не потому, что опаздывал, или обеспамятел, или оказался в лапах стражей гражданского правопорядка. Просто потому, что бежал.
За пяток шагов от проёма арки «Т», через которую взводу «0-05» по установленному порядку предписывалось являться в зал, его остановил приказ, отданный напрямую в мозг. Аппаратура ментальной связи в пределах Локоса продолжала действовать исправно, как и ближние планетарные переходы. К одному из порталов, смонтированных в главном комплексе Академии, и требовалось немедленно прибыть.
Приказ по определению требует безотлагательного исполнения. Что бы исполнитель ни думал по поводу «своевременности».
Без трёх минут курсант затормозил на полном ходу, следуя поступившей инструкции, чётко развернулся на сто восемьдесят градусов и скользнул вдоль стены коридора против течения спешащих курсантов, стремившихся поскорее занять свои места.
Инструктаж велел отомкнуть неприметный лючок, расположенный в одной из рекреационных ниш за пышным деревцем, растущим прямо из пола. Он открыл, нырнул, закрыл за собой. Узкий туннель, обнаружившийся за люком, разительно смахивал на вентиляционную трубу; вполне возможно, ею и был.
Парень бежал по тускло освещенной трубе, повинуясь приказу, и чувствовал себя крысой в лабиринте. Позднее, в воспоминаниях об этом забеге, отложенных на хранение в мнемоархив и поэтому ставших доступными, преобладало именно это чувство.
Кроме того, он прекрасно понимал, что прямо в эти минуты его товарищам присваивают офицерские звания, что для его сокурсников и сокурсниц наконец-то начинается полноценная взрослая жизнь, что номеру Два, чистокровной желтокожей землянке из восьмого взвода, наверняка передали положенное ему по традиции право получить «звезду в лоб» первой из трёх с половиной сотен…
Странное дело… Он почему-то совершенно не волновался по этому поводу. Его уже не трогала несвоевременность приказа, загнавшего в трубу. За считанные минуты бега в полумраке с ним что-то произошло. Будто с каждым метром, с каждой секундой, стремительно удаляясь от торжественной церемонии ежегодного выпуска Высшей военной академии, он перерождался.
И абсолютно всё былое, всё, что составляло смысл его жизни половину детства и целиком юность, утратило ценность. Даже получение офицерской звезды ПЕРВЫМ из всех, вожделенное событие, последние месяцы снившееся ему почти каждую ночь…
Вполне вероятно, он давным-давно подозревал нечто подобное. Допускал, что именно ДЛЯ НЕГО долго-долго, целых девять циклов ожидаемый выпуск «просто так» не произойдёт.
Всё-таки он был сыном Первейшей.
Верховной главнокомандующей.
Единоличной правительницы самой большой страны мира.
Ещё он был сыном человека, которого все в этом мире почитали как Героя.
Родился сын после смерти отца, никогда не видел его, знал только по рассказам отцовских соратников и статьям в энциклопедиях. Однако с некоторых пор почему-то ощущал, что родитель в его жизни ещё далеко не все «роли» сыграл. По крайней мере, лишь ролью «зачинателя», и в этом сын был твёрдо уверен, отец не ограничился…
Между прочим, в архивной записи этого забега сохранилось ещё одно смазанное, нечёткое воспоминание. Когда принц выбрался из переплетения технических тоннелей и, строго следуя инструкции, двигался по спиральной галерее, опоясывающей шпиль административного корпуса, в глубине одного из боковых ответвлений ему почудилась ЗНАКОМАЯ фигура. Он не виделся с матерью достаточно давно, но перепутать, принять за неё какую-то другую женщину – никак не мог.
По этой причине бегущий решил, что силуэт матери ему попросту померещился. Естественное желание обделённого лаской и теплом ребёнка – встречаться с мамой почаще – подсознание воплотило в зрительный образ. Но почему именно в те напряжённые минуты?.. Когда у него не было ни малейшей возможности отклониться от заданного приказом курса, чтобы проверить, действительно ли там кто-то стоит…
Тич села на кровати, сдавила руками виски, пульсировавшие болью, которую этот СОН всегда приносил с собой и оставлял после… Унять её не могли никакие лекарства. Можно было только заставить себя забыть о ней. Позабыть сон, позабыть боль. Не вспоминать о войне.
Отбросив одеяло, Тич встала, потянулась, сделала несколько круговых движений головой, так что хрустнули шейные позвонки, и даже не поморщилась, когда в висок (сейчас левый) словно воткнулся длинный острый шип, – только слегка дёрнулся глаз. За более чем два десятка лет она научилась терпеть и пережидала приступы молча. Не набросив на себя даже лёгкой накидки – она всегда спала обнажённой, – девушка отправилась на кухню; призывный сигнал терминала застал её на полпути.
Недоумённо дёрнув плечом, Тич поспешно вернулась в комнату. Это переливчатое сочетание тонов принадлежало только одному человеку в мире, который мог без спроса вторгаться в её личную жизнь всегда, в любое время суток. Этот вызов нельзя проигнорировать, если хочешь существовать не хуже, чем прежде. Госпожа может превратно истолковать невнимание, даже если часы показывают время, мягко выражаясь, предрассветное.
Пустая проекционная сфера экрана коммуникатора золотисто мерцала – Амрина Инч Дымова редко контактировала со своими подчинёнными визуально, чаще всего стиль её общения сводился к скупым словам текста, да и те набирали на сенсорах клавиатуры референты.
– Тич!
Звук голоса Амрины застал девушку врасплох, и она инстинктивно прикрылась руками; от неожиданности забыла напрочь, что и её собственный терминал не настроен на полный визуальный режим.
– Тич! – В голос Амрины вплелись нотки раздражения. – Ты меня слышишь?!
– Да, госпожа! – Девушка, судорожно поискав глазами, что бы на себя набросить, не придумала ничего лучшего, чем завернуться в одеяло.
– Срочно ко мне!
– Прямо сейчас? – Изумлённая Тич допустила неслыханную дерзость. Она позволила себе уточнить приказ!
Но в это более чем раннее утро продолжало твориться нечто неслыханное: госпожа позволила себе лёгкий смешок.
– Нет, сначала можешь одеться, – сказала, отсмеявшись. – Явишься ко мне в восемь, и не опаздывай… дорогуша.
Золотистый цвет экрана сменился на серый – Амрина отключилась. Тич в изнеможении опустилась на кровать.
«Одеться? Что бы это значило?..
Госпожа меня видела? Но как?! Терминал не задействован на двухсторонний визуальный режим… Или госпожа просто знает?.. Но откуда? Возможно, за мной следят… А это «дорогуша»… Бр-р-р!»
Тич зябко поёжилась, несмотря на тяжёлое витмарское одеяло, плотно облегавшее тело.
Столь «ласковое» обращеньице тянуло на пожизненное заключение или, в лучшем случае, на смертную казнь. Если бы не особое положение Тич при дворе…
Продолжая гадать, что же такое срочное потребовалось от неё Верховной, в чём она НАСТОЛЬКО проштрафилась перед госпожой, девушка лихорадочно засобиралась: большими глотками выпила обжигающий тоник, который принципиально не хотела называть земным словом «кофе». Давясь, проглотила пачку малиновых слайсов, большой комок шоколада, фаршированную булочку и сочный тэк – кусок в горло не лез, но мозгу необходимо питание, от этого зависит качество её работы. Иначе, естественно, Тич никогда бы не ела так рано, ни свет ни заря. Голодный желудок вносит слишком сильные помехи.
Несмотря на спешку, миновало чуть ли не полчаса. Девушка скользнула в форменный комбинезон, ладонями энергично взлохматила короткие волосы; широкая серая лента, «опоясавшая» голову, почти скрыла лоб. Три голубенькие шестерёнки старшего майора научно-технических войск светились из-под чёрных прядок тускло, будто в засаде прятались…
Серебристые закольцованные змейки генералитета Дворцовой службы, несомненно, сияли бы куда ярче.
Тич усмехнулась, повернулась к дверцам шкафа-купе и бросила на себя быстрый взгляд. Зеркальная панель отразила бледное, чуть осунувшееся лицо с лёгкими синеватыми тенями под глазами. Никаких косметических средств, никаких парфюмерных ароматов, нагружающих рецепторы посторонними сигналами. Только чистота, едва ли не стерильная!
Для чистоты приёма.
Девушка в офицерской форме торопливо шагала по пустынным, ещё полутёмным коридорам улиц. Город пока что спал, поэтому освещение было слабым, приглушённым. Когда наверху день, здесь, под поверхностью, светильники горят на полную мощность. Но лампы, конечно же, не способны заменить настоящее солнце, несмотря на то, что их спектр содержит в себе ультрафиолетовые лучи. Однако Тич не скучала по солнцу и облакам. Открытому небу она предпочитала уютный свод над головой. Сталепласт казался куда более надёжным. Такой НЕ УПАДЁТ на голову…
Редкие прохожие, хмурые и не выспавшиеся, медленно брели от транспортных туннелей, по которым с шипящим свистом проносились составы местной сквозьземки. Люди возвращались в спальный сектор после ночной смены. Тич ловила на себе их недоуменные взгляды: она единственная из всех прохожих направлялась не домой, а из дома.
Обычно взгляды эти её мало беспокоили. Намного сильнее раздражали чужие эмоции, ударными волнами окатывающие мозг. Конечно, она давным-давно научилась игнорировать ментальные выпады, ставить защитные блоки, благодаря которым чужие мысли и эмоции можно было воспринимать в качестве неразборчивого фонового шума. Это походило на то, как человек с обыкновенными органами чувств воспринимает голоса в толпе: они сливаются в одно сплошное бормотание, в котором изредка улавливаются отдельные слова. Но сегодня Тич трудно было сосредотачиваться и устанавливать качественную защиту. То ли сон виноват, то ли боль, затаившаяся в висках…
Или непонятный приказ в сочетании с ещё менее понятной «ласковостью» госпожи, устрашившей куда больше, чем открытая немилость.
…В этот миг Тич вдруг испытала явственное ощущение: её окатило струёй липкой грязи.
Женщина, лицо снулой рыбы, глазки как булавочные головки. Глянула на девушку, словно уколола, – недобро, а подумала ещё злее. Интересно, почему вдруг она так ненавистна этой уставшей женщине?.. Но влезать в её память и выяснять причину Тич не стала. Некогда, да и незачем.
А эта девица мимолётно отметила, что учёная пигалица, мол, в таком возрасте уже стармай, и заподозрила… ага, что «дала» кому надо. Интересно, правда ли, что до возвращения войны в этот мир люди меньше об ЭТОМ думали?.. Что бы эта озабоченная подумала о Тич, увидев её настоящие знаки различия?
Мужчина, лет пятидесяти. Скользнул взглядом. Холодно, безразлично – и на том спасибо.
Парень. Ровесник, а может, и младше, лет двадцати трёх – двадцати пяти. Лицо испуганной мыши, редкие усики. Ухмыльнулся гаденько…
Тич почувствовала, как его взгляд скользнул по комбезу, облегающему её тело, как прохожий мысленно разомкнул застёжку и запустил потные пальцы ей в трусики. Надо же, и её щуплая невысокая фигурка может у кого-то вызвать мощный прилив жаркой похоти! Жаль, что ей строжайше указано на крайнюю нежелательность ответных реакций на ментальные провокации… Здорово было бы сейчас врезать нахалу явственным ощущением удара коленкой как раз по тому месту, которое он так живописно представил себе вздыбленным. Наверняка польстил себе. Вообразил в утроенном размере, как минимум… Но «влезать» В НЕГО, чтобы угостить болевым импульсом паховые нервные окончания, Тич не стала, конечно. Поберегла силы.
Она облегчённо вздохнула, когда добралась до посадочной площадки. Хорошо, что навстречу больше не попались индивиды с повышенным уровнем мыслительной энергии. Не испытывала она никакого удовольствия от самоощущения потаскухи, побывавшей на десятках мужских членов. Каким-то шестнадцатым чувством самцы почти безошибочно чуют ДЕВУШКУ… С тихим шипением разъехались двери, и она юркнула в тёплое чревко вагона; съёжившись на мягком сиденье, одиноко проехала до нужной остановки.
Читать бесплатно другие книги:
