Лань в чаще. Книга 2: Дракон Битвы Дворецкая Елизавета
Длиннобородый Браги! Вот уж чего она не собиралась делать, так это складывать поминальных песен по матери Бергвида Черной Шкуры! Но, как говорится, краток век у гордыни!
– Я не помню моего отца! – восклицал он. – Его убили, когда мне был всего год от роду! Моя мать умерла в рабстве! Моя мать, моя мать, и другой мне не дадут даже боги! Она, дочь ярла, жила среди рабов целых десять лет! Она умерла за жерновом! Вот, смотри!
Бергвид вытащил из-под рубахи что-то блестящее, какой-то амулет, висящий на шее, и, соскочив со своего места, в несколько стремительных шагов приблизился к сидящим женщинам. Ингитора вздрогнула, Хильда осталась спокойна: она привыкла к вечернему буйству своего брата.
– Вот, это подарил ей хозяин! – кричал Бергвид, потрясая перед лицом Ингиторы кулаком, в котором сжимал зеленые стеклянные бусы: украшение для женщины не из самых богатых. – До самой смерти у нее было только это, у нее, рожденной носить золото! С ними она умерла! И я буду носить их до самой смерти!
Он тяжело дышал, все черты его лица пришли в какое-то дикое движение, словно вот-вот это обличье спадет и из-под личины человека покажется дракон. И для утоления мстительной жадности этого дракона Бергвид на деле вымостит человеческими головами дорогу в Хель. А дорога эта бесконечна…
Кто-то из хирдманов набросил ему на плечи плащ из черной шкуры Ньёрдова быка, и Бергвид дрожащими руками стянул его концы на груди, как будто ему было холодно. Его била крупная дрожь.
– Ты не устал? – вдруг спросила Хильда. – Ты утомлен, хёвдинг, брат мой. Тебе пора отдохнуть.
Бергвид вдруг упал на колени, склонился головой на руки и зашептал едва слышно, и голос его дрожал и прерывался:
– Да, да, я устал! Как я устал! Всю жизнь я нес это все один! Если бы только не она…
Ингитора с трудом сдержала желание отодвинуться и закрыть лицо руками, чтобы не видеть той груды обломков на полу, в которую превратился грозный морской конунг. Ей было противно и страшно: этот внезапный приступ жалости к самому себе у Бергвида Черной Шкуры казался ей грозящим какими-то чудовищными последствиями. Этот человек напоминал ей тяжелый камень, подвешенный на веревке и качающийся из стороны в сторону, от ярости к тоске, но и то, и другое у Бергвида было чудовищной силы. И чем сильнее толкнуть камень, с тем большей силой он вернется и ударит.
Бергвид вдруг сел прямо и повернулся к Ингиторе. Лицо его стало спокойным: охапка хвороста сгорела.
– Я подарю тебе голову Торварда, – сказал он. – Это будет мой свадебный дар, когда ты будешь моей женой. Мне не пристало продолжать род через детей рабыни. Род Стюрмира конунга… должен быть… Ты – знатного и благородного рода, и ты будешь подходящей матерью для… Мой сын, новый Стюрмир конунг, не будет упрекать меня, что я сделал его сыном рабыни…
Похоже, он воображал, будто в его власти перенести неродившегося ребенка рабыни Одды в тело йомфру Ингиторы, раз уж женой его станет не та, а эта. Но говорить об этом было бесполезно: Бергвид жил в собственном мире, диком и страшном, искаженном, полном ненависти, горькой обиды, боли, одиночества. А чего там не имелось, так это ясного и здравого рассудка.
Голову Торварда конунга… в свадебный дар! Ей это уже обещали, и когда-то она радовалась такому обещанию! Но только сейчас, видя перед собой Бергвида, Ингитора вообразила этот «дар», и ей стало мерзко. Голова! Окровавленная, волосы перепутаны и слиплись, а лицо мертво и настолько страшно, что черты его нельзя разобрать. «Не хочу!» – решительно сказал голос внутри нее, и она едва удержалась, чтобы не произнести этого вслух. Ей казалось, что только здесь, на Квиттинге, возле Бергвида, она стала понимать, что такое месть. Раньше она думала только о чести своего рода, которую должна была очистить кровь убийцы, но теперь ей стало ясно, что кровь не может очистить ничего. Тот, кто желает смерти другому, самим этим желанием убивает себя. Призвавший смерть, открывший ей дорогу сам попадает в ее лапы. Тысячи смертей съели Бергвида, и хотя он еще ходит по земле, дух его давным-давно находится в темных селениях Хель, где пища зовется Голодом, а насытиться такой пищей, как известно, невозможно. Это сама Хель, ненасытная и вечно голодная, говорит его голосом, сама Хель жаждет новых и новых жертв.
После этого приятного обещания Ингитора сразу ушла в девичью. Она вспомнила намек Бергвида на то, что здесь две его рабыни, и ей не хотелось дать ему повод вспомнить об этом самому. Конечно, ее, Ингитору дочь Скельвира, невозможно равнять с рожденной в рабстве Оддой и даже с его матерью Даллой, которая была продана и тем самым действительно стала рабыней. Но от Бергвида следует ждать самого худшего, и продавали ее или нет – мало что изменит.
Рабыня Халльгерд помогла ей умыться и лечь. В девичьей еще было пусто, все служанки занимались делами в кухне и в гриднице. Горел только маленький светильник с тюленьим жиром, и Ингитора стала засыпать. Но сквозь наступающий сон ей вдруг померещилось какое-то движение рядом. Сильно вздрогнув, словно проваливаясь куда-то, она открыла глаза и увидела возле себя Одду. Та стояла перед лежанкой, внимательно глядя на нее, и Ингитора в первое мгновение подумала, что та пришла ее убить как соперницу. Ингитора села, и Одда, увидев, что она проснулась, отшатнулась в испуге. Никакого оружия при ней не было, зато в двух шагах стояла Халльгерд и суровым шепотом приговаривала:
– А я тебе что говорю, дура ты! Уходи, не мешай йомфру! Ну, вот, разбудила! Прости ее, йомфру, она глупая, она хотела только посмотреть на тебя! Я уж ее гоню, гоню…
– Не надо! – Ингитора остановила Халльгерд. – Что ты хочешь? – спросила она у Одды.
Та помялась, теребя край передника.
– Я только хотела… хотела сказать… Ты не знаешь, йомфру, какой несчастный человек Бергвид конунг! – вдруг воскликнула она, и Ингитора удивилась, что эта робкая женщина способна говорить так горячо. – Я хотела тебе сказать: нужно его пожалеть! Он же не виноват! Он хочет взять тебя в жены, но я же вижу, ты не любишь его, и я хочу, чтобы ты знала: его нужно пожалеть! Все правда: я – рабыня, и мой сын не может быть конунгом, это было бы только хуже для него, потому что все стали бы презирать и дразнить его. Ты – другое дело, ты знатного рода, ты можешь быть матерью конунга. Но только ты не… Ты должна знать…
Она запнулась, сильнее затеребила передник, и было похоже, что она сейчас заплачет.
– Сядь, – Ингитора показала ей на приступку своей лежанки.
– Садись, дура! – Халльгерд чуть ли не силой усадила Одду. – Что ты! Ну, вот, еще разревется сейчас! А ребенок! Ну, тихо! Говори, раз уж йомфру позволяет! Только не реви!
Одда шмыгнула носиком, но справилась с собой. Ингитора ждала, чем все это кончится: носящая конунгова внука, разряженная, как кюна, но сохранившая все привычки рабыни, Одда вызывала у нее самые противоречивые чувства, и жалость, и брезгливость, и внутреннее чувство униженности – ведь ее, Ингитору, хотели сделать преемницей этой рабыни!
– Бергвид конунг, он такой несчастный человек! – повторяла Одда, подергивая порозовевшим носиком и терзая свои мозолистые пальцы, сложенные на коленях. – Он же ни в чем не виноват! Ему был всего год, когда Стюрмира конунга убили, и только три годика, когда его мать попала в рабство! Что он мог сделать, такая крошечка! Он же не понимал ничего! Он вырос и стал совсем взрослым, и думал, что он раб, и что он сын Вебранда, того хозяина, где они жили, а ему дочь только одна йомфру Хильда. А потом его мать рассказала, когда он вырос, что он сын конунга! Там были одни люди, и его родич Хагир хёвдинг из Нагорья, и еще другие, они привезли его на Квиттинг, и помогли, чтобы его признали конунгом. У него даже было войско, и на тинге его признали, как полагается. Но всякий может его попрекать тем рабством, а разве он виноват!
– Но он давно уже не раб! – ответила Ингитора на эту бессвязную речь, которая усилила в ней все ее чувства: и жалость, и брезгливость к ним обоим, к Одде и Бергвиду.
– И теперь он хочет мстить! А они все говорят, что это не нужно, что от мести только постоянные войны, и разорения, и все такое! А что же ему делать! Фьялли убили его отца, и продали мать, а слэтты не спасли ее, оставили фьяллям! И сам он был в рабстве. Как же ему не мстить, ведь у него нет другого способа вернуть свою честь! А они говорят: не надо! И они все ненавидят его, и отняли у него звание конунга, и теперь он Бергвид хёвдинг, и ему так тяжело, что его поставили вровень со всякими, с Вигмаром Лисицей, который такого низкого рода, а сам хочет стать конунгом и стать выше Бергвида! И даже йомфру Хильда, хоть она такая добрая и терпит, что я… даже она зовет его только Бергвид хёвдинг, чтобы, дескать, он был не выше нее самой, а ей нравится, что она…
– Тихо, молчи! – Ингитора устала прислушиваться к этой путаной захлебывающейся речи и махнула рукой. – Я это все слышала от него самого, не надо мне этого повторять!
– Да, да, я про другое! – Одда испугалась, что ее прогонят и не дослушают. – А сейчас вроде бы все стало лучше! Вот, потому что я… – Она положила руку на свой живот. – Потому что раньше… У Бергвида конунга никогда не было детей. Еще когда его женой была фру Хильдвина, моя хозяйка, у нее тоже не было, и он говорил, что она виновата, а она говорила, что на него наложили заклятье, чтобы не мог иметь детей. Ни от кого. Она потом ушла от него, и теперь у нее есть мальчик от Вигмара Лисицы, значит, она и правда была не виновата. Потом он хотел жениться еще на девушке, я ее не знаю, я ее не видела, она у нас не была, это он ездил к ней куда-то к Раудберге, но потом она убежала от него и вышла за… за сына вашего конунга. И еще раньше, когда он только приехал из-за моря, у него еще была невеста, но она забеременела от… Здесь был виноват Хагир хёвдинг. Женщины так много обманывали Бергвида конунга, вот он и думал, что…
Одда наконец замолчала, задохнувшись от своей длинной и путаной речи: чистить котлы она явно умела лучше, чем говорить. А Ингитора подумала, что очень и очень понимает всех тех женщин, которые обманывали Бергвида Черную Шкуру и убегали от него к Хельги ярлу, к неведомым ей Хагиру, Вигмару Лисице, хоть к пещерному троллю.
– Его боятся, его ненавидят, а никто не хочет его пожалеть! – прошептала Одда, явно борясь со слезами. – Я прошу тебя, йомфру, если ты будешь его женой, пожалей его хоть немного!
– Ах, лучше тебя этого никто не сделает! – в досаде воскликнула Ингитора. – Глаза б мои его не видели!
– Иди, иди спать! – Халльгерд подняла Одду с приступки и толкнула в угол, к лежанке рабынь. – Тебе нельзя так много егозить! Лежи себе!
Ингитора снова легла и отвернулась от света. Все это произвело на нее очень странное впечатление. Воистину велика сила богини Фрейи, если даже к такому чудовищу, как Бергвид, кто-то почувствовал нежную любовь! Его боятся и ненавидят, и он все это заслужил, но никому не приходило в голову пожалеть человека, который вечно причиняет страшное горе другим. «Разве он виноват?» Он не виноват, что в трехлетнем возрасте попал в рабство. Но Ингитора не была очень жалостливой и видела разницу между Бергвидом и его же сестрой Хильдой. Хильда тоже родилась в рабстве. Но она не пытается мстить за дела Торбранда конунга мирным путешественникам, которых там и близко не стояло! Люди виноваты и перед Бергвидом, это верно. Но это не снимает с него той вины, которую он взваливает на себя своими собственными, добровольными и осознанными делами.
Добровольными? Осознанными? Разве это добрая воля – что он вынужден подчиняться злому духу, завладевшему его душой? Разве он осознает, что правит им дракон Нидхёгг? Есть ли виноватые в том, что он, рожденный конунгом, вырос рабом, а потом снова стал конунгом и теперь вынужден соединять в себе то и другое? Нет уж, если сам он не может решить, кем ему жить, рабом или конунгом, то в этом виноватых нет!
Когда Ингитора опять проснулась, в девичьей снова ощущалось движение и звучали тихие голоса. Халльгерд, Аудвейг и еще кто-то из женщин толпились возле лежанки Одды. Йомфру Хильда приподнялась на локте и тоже смотрела туда. Слышалось тихое постанывание. У Ингиторы мелькнула мысль, что Одда рожает, но это было маловероятно: до срока ведь оставалось еще месяца три, если не четыре.
– Да разбудите ее! – крикнула Хильда. – А то мара ее задушит!
– Я ей кладу нож под подушку! – сказала Халльгерд, разлохмаченная, в одной серой рубахе, сама похожая на ведьму. – Чтобы отгонять от ребенка мар и прочую дрянь. Ну, Одда! Проснись! Что ты мечешься? Фригг и Хлин с тобой! Проснись!
Одда сильно вздрогнула, вскрикнула и открыла глаза.
– Это я, Халльгерд! Я не мара! Что с тобой? Чего ты стонешь? Тебе плохо? Вот тут фру Ауд, она тебе поможет, она умеет лечить.
– Я… Я кричу? – растерянно удивилась Одда. – Разве… Нет…
– Тебе что-то снилось?
– Да. Мне снилось. – Одда вдруг села на лежанке и вцепилась в руку Халльгерд. Она дрожала, и женщины торопливо укутали ее одеялом. – Так страшно!
– Что страшно? Расскажи, тебе станет легче.
– Я опять увидела тот сон. Он уже был. Ко мне приходит по ночам злобный дух!
«Уж не Бергвида ли она имеет в виду?» – подумала Ингитора.
– Этого еще не хватало! – заговорили женщины.
– Значит, ножа под подушкой мало!
– Надо вырезать ей рунную палочку, чтобы отгонять духов.
– Надо спросить у Гуннрид из Лисьего Мыса, она знает много всяких заклятий!
– А на что он похож? – спросила любопытная Хильда. – Что он тебе делает? Душит?
– Он ничего мне не делает, – ответила Одда. – Просто приходит. Он похож на мальчика, у него светлые кудрявые волосы и голубые глаза. Но они так злобно горят, как стальные клинки. Он весь в крови, и в руке держит огромное копье, выше его ростом. У копья весь наконечник в крови, и по древку течет кровь. И у мальчика такая огромная рана в груди, прямо посередине. И вся грудь в крови, и подбородок… Я боюсь!
Лихорадочно и бессвязно выговорив все это, Одда разрыдалась, прижимаясь к Халльгерд.
– Это мое несчастье! – бормотала она сквозь слезы. – Это мой сын, которого я ношу! Он родится мертвым! Или я сама умру! Я умру, я знаю! Нам всем не будет счастья!
Ингитора думала, что всем, кто рядом с Бергвидом, на счастье нечего и надеяться. Добрая Ауд старалась успокоить Одду, говорила, что к смерти снится серый конь, а мальчик с копьем обещает ее сыну славное будущее, что он вырастет великим воином и прославит род. Постепенно Одда затихла, ее уложили, показав нож под подушкой и уверив, что вся нечисть боится ножа и больше злобный дух к ней не придет. А Ингитора до самого утра больше не спала: события вечера и ночи обострили ее тревогу, и теперь мерещилось, что всех их ждут у самого порога какие-то страшные беды. Бергвид Черная Шкура притягивал столько зла к тому месту, где находился, что все его близкие были просто обречены.
Еще три или четыре дня прошло так же, а потом Бергвид со своими людьми собрался уезжать, чтобы дома достойно отметить священный день Середины Лета. Как ни трудно было представить, что у этого чудовища точно так же есть дом, как у всякого человека, но дом у него имелся – усадьба Конунгагорд, родовая усадьба квиттингских конунгов, расположенная на озере Фрейра. Там он проводил время между походами ради «мести своим врагам», как он называл свои разбойничьи выходы в море, когда грабил любые корабли, кроме квиттингских, и то потому, что ему не хватало сил выдерживать постоянную войну с шестью другими хёвдингами.
– У Дага Кремневого очень много людей, целое войско, и он может выставить с Восточного побережья целую сотню кораблей! – рассказывала Хильда, которая в этих делах разбиралась очень хорошо. – Хагир тоже разбогател на своем железе, у него тоже большая дружина. Остальные послабее, но они все под рукой Вигмара Лисицы: Вильбранд из Хетберга – брат его последней жены, а Лейкнир из Кремневого Склона – муж его дочери. И Тьодольв из Можжевельника тоже с ним в родстве, я уж не помню как. И у них, я знаю, есть еще союз против нас, хотя это и не вполне честно. Все восемь хёвдингов поклялись именем Фрейра быть в мире между собой, но те шесть еще отдельно поклялись, я знаю, вместе выступить, если мой брат Бергвид выступит против кого-то из них.
Эта предосторожность казалась Ингиторе более чем оправданной. Может быть, неизвестный ей Вигмар Лисица, главарь этого «заговора», и был честолюбив, жаден и коварен, но хуже Бергвида он едва ли мог быть.
В день перед отъездом Бергвид хёвдинг явился в гридницу, где его сестра в это время сидела со своими служанками, болтая с Ингиторой. Помня свой обет, Ингитора тоже не могла заниматься рукодельем, и это казалось Хильде очень кстати. Судьба Ингиторы представлялось ей похожей на сагу, и она откровенно завидовала новой подруге, которая благодаря своей вражде с конунгом фьяллей так прославилась на весь Морской Путь. Правда, о самом Торварде конунге она говорила гораздо охотнее, чем о других участниках событий, и Ингитора очень быстро поняла, что Хильда так увлекается ее делами отнюдь не только из сочувствия. Да и в делах самого Торварда ее привлекали не только и не столько битвы…
– Торвард конунг – он такой красавец! – восклицала Хильда, и глаза ее блестели непонятным Ингиторе и даже неуместным воодушевлением. – И шрам на лице его не так уж и портит – если чуть-чуть привыкнуть, то ничего и не замечаешь! Да это еще что! На груди у него такой шрам – вот такой! – она провела рукой вдоль своего тела с левой стороны. – И он почти свежий, увидишь – вздрогнешь!
– Он что… часто здесь бывает? – неохотно спросила Ингитора, больше из вежливости, чем из желания поддерживать этот разговор.
И откуда Хильда знает о шрамах, которые у Торварда под одеждой? Эта мысль выскочила сама собой, но Ингитора с досадой выставила ее из головы прочь.
Она чувствовала себя в долгу перед Хильдой за гостеприимство, но та, право же, могла бы понять, что неуместно расхваливать красоту человека, который причинил ее гостье столько зла.
– Ну, раз в год я его обычно вижу, а бывает, два или три! – Хильда самодовольно усмехнулась, и чем небрежнее она старалась об этом говорить, тем лучше было видно, как распирает ее гордость от знакомства со столь знаменитым человеком. – Он обычно останавливается у меня, если плывет дальше на юг, в Винденэс или еще куда-то. Видела в девичьей бронзовую чашку для умывания и кувшин к ней, с оленем на крышке? Это он подарил в прошлом году, из его добычи.
Ингитора вспомнила кувшин с золоченым уладским оленем, который сочла добычей Бергвида. И вдруг оказалось, что удовольствием любоваться кувшином она обязана Торварду конунгу.
– Он такой высокий, сильный и стройный – ну, просто Фрейр! – увлеченно болтала Хильда. – У него мускулы вот здесь, на плече, толще моей ноги, представляешь! Я его однажды спросила, сколько он весит, а он ответил: «Не раздавлю!» – представляешь!
Хильда весело смеялась, а Ингитора онемела, не веря своим ушам и не понимая, как можно радоваться, получив такой откровенно непристойный ответ. Сама она могла бы расценить подобное только как оскорбление, но ей в голову не пришло бы задать мужчине такой вопрос! Она и так увидела за эти дни, что воспитание бедняжки Хильды оставляет желать много лучшего, но чтобы настолько!
А впрочем… И сама хороша. В ее «злых песнях» про того же Торварда девичьей скромности было не много, хотя это, конечно, совсем другое дело. Ингитору подмывало ответить, что Торвард конунг весит четыреста шестьдесят пять марок (такое сокровище только в марках и завешивать!), но она промолчала, не желая углубляться в этот предмет. А для Хильды, на ее беду, как раз он и являлся самым привлекательным.
– Представляешь, он до сих пор не женат! – с восторженным упоением продолжал та. – Ну, не считая фрии Эрхины, но он про нее давно и думать забыл. На уладских островах на него все подряд вешались, как им только не стыдно! Одна тамошняя дочь конунга его так домогалась, даже обещала навести на него порчу и на весь свет опозорить, если он ее не увезет с собой. Это Эйнар сын Асвальда рассказывал. А еще рассказывают… – Хильда странно посмеивалась с закрытым ртом, словно все же отчасти смущалась, но не могла сдержать желания поделиться, – ну, это один его парень из дружины рассказывал моей Труде, а она мне. Когда он только в первый раз ходил на своем корабле с золоченым штевнем и с флюгером из чистого золота, ну, из той уладской добычи, он у него и сейчас на мачте, – про это было везде много разговоров, и все хотели посмотреть! Когда они проходили Скуглифьорд, ну, где живет Хедемунд ярл, то сама фру Бехольда, ну, ты знаешь, она дочка Альгаута конунга, тоже пожелала посмотреть! И пожелала, чтобы сам Торвард конунг показал ей корабль! И говорят, они долго оставались вдвоем в шатре на корме, а потом когда вышли, фру Бехольда была очень румяна и вид у нее был очень довольный.
Ингитора отворачивалась, изнывая от неловкости и досады, ей хотелось плакать и смеяться. После того как она произносила свои стихи перед Бергвидом Черной Шкурой, ей, право же, только того и не хватало, чтобы вникать в любовные приключения Торварда конунга, да еще в пересказе через третьи руки, через болтовню хирдманов и служанок! Что-то многоречивый Анвуд не упоминал ни о каких шатрах на корме, а жаль: может, это несколько охладило бы пыл йомфру Вальборг и отучило бы так восхищаться врагом своего брата Эгвальда!
– Говорят, осенью он ездил в Винденэс посмотреть на дочку Рамвальда конунга. Похоже, не очень-то она ему и понравилась! – продолжала Хильда, с небрежностью пожимая плечом. – Ну, оно и неудивительно! Не знаю, кто ему угодит! Его же любит валькирия! Правда, я точно знаю, их роду покровительствует валькирия, и она иногда бывает любовницей какого-нибудь конунга фьяллей, ну, если он ей нравится!
Ингитора молчала, но теперь ей стало понятно, почему при виде девушки, у которой есть дело к Торварду конунгу, Хильда выразила свой вопрос как «что у тебя с ним было?» – ожидая рассказа в определенном роде.
От дальнейшего оскорбления чувств Ингитору спасло появление Бергвида: Хильда мгновенно замолчала, приняла независимый вид и даже взяла в руки свое шитье. Бергвид, конечно, не стал бы приветствовать болтовню об одном из его злейших врагов.
Ингитора отвернулась: сам воздух в его присутствии словно бы превращался в смолу, дышать при нем было трудно, и ее мутило от отвращения.
– Я уезжаю! Я собираюсь достойно отпраздновать Середину Лета и принести достойные жертвы в святилище на мысе Коней, – объявил Бергвид, тяжело опустившись на скамью.
Это намерение заслуживало самой горячей похвалы, и Ингитора одобрила бы его всей душой, если бы была уверена, что ей не придется при этом присутствовать.
– И ты поедешь со мной! – объявил он, глянув на нее своими бездонно-темными глазами. – Я принесу жертвы и в святилище объявлю тебя своей женой, чтобы потом никто не мог сказать, что… – тут он, как часто с ним бывало, потерял нить рассуждения и задумался. – Чтобы в законности рождения моего сына… не было потом сомнений.
Ингитора промолчала.
– Йомфру Ингитора поедет с тобой, если такова будет ее воля! – надменно ответила брату Хильда. – Но если это так, я буду очень удивлена!
– Она – моя пленница! – Бергвид начал горячиться, его ноздри задрожали. – Она будет делать то, что я захочу!
– Ты напал на нее на моей земле! – Хильда тоже повысила голос. – Ты сколько раз обещал мне, что перед Острым мысом больше не будет ни одной битвы!
– Но это фьялли! Это корабль самого Торварда! Я дал клятву не пропускать моих врагов и не пропущу!
– Я не знаю, кому ты давал такую клятву, а вот не трогать людей на моей земле ты обещал мне! И ты нарушил твое обещание! Все, кто на моей земле – мои гости, а мой дом зовется Мирной Землей! Никто здесь не вправе принуждать или чинить обиды! Я же терплю твою Одду у меня за столом! Если уж с корабля остался в живых только один человек, уж об этом человеке я позабочусь!
– Она моя! Я заберу ее!
– Попробуй только тронуть хоть что-нибудь в моем доме! – гневно крикнула Хильда и вскочила. – Ты дал клятву быть в мире со всеми хёвдингами, а значит, и со мной! Попробуй только тронуть что-то в моем доме, и тем самым ты нарушишь клятву! Попробуй только меня тронуть, и наша мать лишит тебя своего благословения!
– Ты хочешь быть заодно с моими врагами! – закричал Бергвид, тоже вскочив.
После этого в гриднице разыгралась длинная и шумная ссора, совершенно не приличная для людей такого происхождения, но естественная для отпрысков рода Лейрингов – правда, оба они этого не знали, так как не успели пожить среди своей материнской родни в ее семейном гнезде. Ингиторе очень хотелось убежать куда-нибудь от этого крика и множества взаимных обвинений, которыми сын и дочь кюны Даллы осыпали друг друга, не считаясь с присутствием дружины и челяди. Видно было, что эта ссора не является чем-то необычным, что подобные недоразумения тут случались и раньше, и оба противника хорошо знают, что им говорить. Йомфру Хильда являлась наилучшим соперником для своего неукротимого брата: она не боялась ни блеска его глаз, ни дико искаженного бледного лица, ни занесенных кулаков, ни крика, ни топота. Она знала, что он утомится раньше.
И правда: в конце концов Бергвид рухнул опять на скамью, уронив руки и свесив голову. Подвешенный камень опять качнулся от буйства к полному бессилию.
– Мы не будем нарушать мир между собой, как пристало детям одной матери! – со снисходительным торжеством сказала йомфру Хильда. – А йомфру Ингитора останется у меня в гостях, сколько ей будет угодно, и никто не вправе принуждать знатную девушку к чему-то в моем доме, который зовется Мирной Землей!
Но на этом Бергвид не успокоился. Ингитора сделала открытие, что иногда и он может рассуждать здраво, хотя ее это не обрадовало. Ему запало в мысли то соображение, что дети рабыни все же не годятся в наследники конунгов, и теперь, когда предполагаемое заклятье было преодолено, ему уже хотелось во что бы то ни стало раздобыть себе знатную жену. Но он понимал и то, что ни один хоть сколько-нибудь знатный человек в Морском Пути не захочет с ним породниться. Высокородные женщины, в отличие от мужчин, слишком редко выходят в море, где он мог бы их заполучить. В этом отношении Ингитора стала бы для него ценнейшей и незаменимой находкой.
День за днем, отложив отъезд, он добивался от сестры согласия отдать ему его добычу, то гневался, то умолял и заклинал памятью матери. Йомфру Хильда страдала, видя брата в таком расстройстве, но держалась твердо. Она не могла не видеть, что при одном звуке Бергвидова голоса лицо Ингиторы искажается от отвращения, и не могла предлагать ей породниться, хотя тоже понимала, насколько лучше Бергвиду раздобыть себе в жены знатную женщину. Ведь теперь враги могут называть его «раб и муж рабыни»! Бергвид внушал ей заботу о чести рода, но свою собственную честь Хильда ценила еще выше и не поддавалась.
– Род не оставил мне в наследство ни-че-го! – отчеканила она, когда Бергвид завел об этом речь. – Ни имени, ни костяной пуговицы, ни горсти земли! Все, что я имею, я добилась сама! Мой дом славится как мирная земля, и я не потерплю обид и принуждений! Этого требует моя честь, а значит, и честь рода! Того рода, из которого я происхожу, и того, которому положу начало!
Однажды Бергвид вызвал сестру из девичьей ранним утром, еще пока даже служанки спали. Видимо, за ночь ему пришла какая-то мысль. Разговор шел все о том же: Ингитора слышала из гридницы громкие голоса Бергвида и Хильды, потом вдруг наступила тишина. Это было странно. Ингитора соскочила с лежанки и подбежала к двери, не смущаясь присутствием служанок: речь шла о ее судьбе.
– Ты видишь, на какую жертву я готов пойти! – услышала она через дверную щель дрожащий голос Бергвида. Казалось, он плачет. – Я готов, готов на жертву! И ты не можешь мне отказать. Пусть! Я готов примириться с Вальгейром, пусть он живет в твоей усадьбе, я все стерплю! Я даже готов сесть с ним за один стол, но ее ты должна мне отдать!
Ответом ему была тишина. Через некоторое время дверь перед лицом Ингиторы скрипнула и отъехала назад и перед ней оказалась Хильда, погруженная в задумчивость, в какой Ингитора ее еще не видела.
Увидев перед собой Ингитору, Хильда не удивилась.
– Кто такой Вальгейр? – спросила Ингитора, поскольку не было смысла скрывать, что она подслушивала.
– Это мой возлюбленный! – несколько оживившись, ответила йомфру Хильда. Знатной женщине, имеющей одно имя с валькирией, возлюбленный необходим, как Сигурд Брюнхильде. – Он сын Вигмара Лисицы, законный сын, не то что эти парни, которыми у него полон дом! Законных сыновей у него только трое, и Вальгейр – средний. Мы любим друг друга уже пять лет, с тех событий на озере Фрейра. Но все наши родичи против, они не хотят, чтобы мы поженились. То есть Хлейна и Хагир не против, совсем наоборот, но Бергвид Хагира терпеть не может и от их поддержки нам только хуже. Бергвид уже лет пятнадцать не может простить ему кубок, его называют Дракон Памяти, который Хагир у него украл. То есть Хлейна говорит, что все было наоборот, что это Бергвид украл кубок у Хагира. Ну, не знаю, Хагир ведь ее муж, вот она его и выгораживает. Ну, в общем, Бергвид, мой брат, слышать не хочет об этом браке, и сам Вигмар хёвдинг тоже.
– Почему? – спросила Ингитора и села на лежанку. Все служанки давно уже проснулись и слушали их, но йомфру Хильда, как видно, от своей челяди ничего не скрывала.
– Потому что они, Вигмар и Бергвид, ни за что на свете не хотят родниться между собой. Каждый из них считает другого своим злейшим врагом и твердит, что не узнает покоя, пока не убьет его. Их сдерживает только наша клятва на озере Фрейра, иначе они каждый год ходили бы походами друг на друга и на всем Квиттинге давно не осталось бы живого человека! Они, то есть Бергвид и Вигмар, совсем по-разному думают, что нужно квиттам. И поэтому они не могут примириться, пока оба они живы. Бергвид, мой брат, даже думает, что Вигмар сам хочет стать конунгом. Но это невозможно, потому что в его роду нет никакой связи с конунгами, как же можно!
Хильда охотно рассказывала, не нуждаясь в вопросах, но Ингитора с трудом слушала и не вполне понимала ее. Все эти имена и события, для Хильды не менее достопамятные, чем сказания «Вёльсунг-саги», для нее не значили ничего, и она могла думать только о себе.
– И, значит, он сказал, что позволит тебе выйти за Вальгейра, если ты…
– Если я позволю ему увезти тебя. Но только я не позволю. – Хильда еще подумала, потом твердо кивнула. – Не позволю. Мне не очень-то нужно его согласие: я живу не в его доме, а в своем, и я сама себе хозяйка. Когда я решу, что настала пора выходить замуж, я обойдусь безо всяких разрешений. А тебя я не могу ему отдать. Скажи, ты ведь любишь Эгвальда?
– Да. – Ингитора кивнула, но едва ли она сейчас помнила лицо Эгвальда.
– Ну, вот! Значит, ты должна выйти за него. А Бергвиду надо поискать другую жену, если уж она ему так нужна.
Вечером в гриднице Бергвид ждал ответа на свою «жертву».
– Я хочу услышать твой ответ, сестра моя! – произнес он, держа в руке свой тяжелый кубок. Он уже был слегка пьян к началу ужина, а теперь пил все больше. – Ты подумала о том, что… что я сказал?
– Я подумала! – Хильда выпрямилась и гордо вздернула свой носик. – Ты поедешь один, Бергвид хёвдинг, брат мой. Йомфру Ингитора останется у меня.
– Но ты должна же понимать, йомфру, как важно конунгу найти знатную мать своим детям! – принялся убеждать ее один из тех, кого Бергвид звал своими ярлами, Ульв по прозвищу Дубина. Ничего нового он, конечно, придумать не мог и просто повторял то, что устал повторять его вождь. – А Ингитора дочь Ске…
– У Бергвида, моего брата, было достаточно знатных женщин! – воскликнула Хильда, теряя терпение. – У него была невеста, Гуннфрида дочь Гунвальда! У него была жена, Хильдвина из рода Хетбергов! У него была еще одна невеста, Эйра дочь Асольва! Он не сумел удержать ни одну из них! Еще одна не поможет, если ему не судьба!
– Это Хлейна научила тебя так говорить! – в ярости закричал Бергвид и выронил кубок, так что он покатился по полу и звонко ударился о камень очага. – И ее муж Хагир, этот мерзавец! Это они научили тебя! И теперь ты забыла память нашей матери, и я…
– У меня есть своя голова! – в такой же ярости закричала Хильда. Этот упрек окончательно вывел ее из себя. – А Хагир и Хлейна, если хочешь знать, говорили мне еще не то! Они говорили, что вполне в твоей власти было забрать нашу мать из Граннланда и не дать ей умереть в рабстве! Ты этого не сделал! И не смей упоминать ее! Ты сам ее предал!
– Это ложь! – Бергвид зарычал и завыл, как раненый зверь, и даже у Ингиторы возникло желание спрятаться, хоть под стол, чтобы этого не видеть. – Это он, Хагир! И этот подлец Гельд Подкидыш! И тот гад с Квартинга, тролль сын тролля, не хочу его вспоминать! Это они не взяли ее с собой!
– Они не были ее сыновьями! А ты был! И как только у тебя появились люди, дружина, корабль, ты должен был вернуться за ней!
– Как я мог вернуться, если там правил этот ублюдок Вебранд!
– Не смей так говорить о моем отце! – Хильда в ярости стукнула маленьким кулачком по столу. – Он был не хуже твоего, если хочешь знать! А ты – ты боялся его! Ты боялся показаться ему на глаза даже с кораблем и дружиной, потому что привык бояться его! Ты как был рабом…
Здесь йомфру Хильда все же опомнилась, резко замолчала, повернулась и выбежала из гридницы, пока с ее языка не сорвалось то, что говорить совсем не следует. Ингитора кинулась за ней.
– Мне так жаль! – говорила она, правда, не ощущая никакого желания пожертвовать собой ради примирения хозяйки с ее безумным братом. – Получается, что ты из-за меня так поссорилась с Бергвидом…
– Чепуха! – отрезала Хильда Отважная. Она была бледна и дрожала от возбуждения, но держалась твердо. – У меня есть и другая родня: Хагир и Хлейна. Хагир тоже со мной в родстве, он двоюродный племянник нашей матери. И я сказала правду, а если она ему не нравится, так пусть идет к троллям! Это правда, что он мог вызволить нашу мать, но оставил ее умирать в рабстве! Хагир говорил: тогда, если бы он взял ее, его лишили бы поддержки, потому что ее считали несчастливой женщиной. Но все равно… – Глаза Хильды вдруг налились слезами и она всхлипнула. – Он должен был ее забрать и освободить. И, может быть, тогда она не умерла бы, а жила бы с нами. И у меня тоже была бы мать!
Оскорбление оказалось слишком велико: Бергвид забыл об Ингиторе, он не пожелал ни мгновения оставаться под крышей сестры, которая оказалась не лучше, чем все те подлецы и предатели, которые всю жизнь его окружали. Тем же вечером, прямо из-за стола, он уехал, увозя Одду и прочих своих людей. Но Ингитора еще полночи не могла заснуть, не веря такому счастью: Бергвида больше нет под этой крышей, и можно надеяться, что она никогда его больше не увидит!
Глава 3
Несколько дней они отдыхали от пережитых волнений. Наступил и прошел день Середины Лета: йомфру Хильда торжественно принесла жертвы в святилище Тюрсхейм, потом они полночи гуляли, любуясь многочисленными кострами, разожженными вдоль всей прибрежной полосы, потом почти до утра у Хильды пировали все соседи. Хильда сама поднимала кубки в честь богов, упиваясь весельем и сознанием своей важности, а Ингитора не могла не грустить. Когда-то и ей было так же весело, нет, намного веселее, когда она встречала самый светлый день года у себя дома, в Льюнгвэлире, с отцом и матерью, с домочадцами и соседями, с гостями, которых к отцу всегда приезжало немало. Сколько проводилось всяких состязаний, забав… И какой большой круг выстраивался на вересковой поляне между воротами и морем, когда танцевали очистительные танцы с факелами и заклинающие танцы плодородия, когда отец ее, Скельвир хёвдинг, лучше всех молодых в мужском кругу прыгал через копье и вонзал его в землю… А потом все сидели у костра и пели хором «Песнь о сватовстве хюльдры».
- Мчался витязь Эйрик чрез горы на закате,
- Когда все птицы уснули.
- Вышла дева троллей в зеленом мшистом платье
- И стала молить о поцелуе,
- – и сейчас долетал до нее чей-то сильный голос,
- выпевающий знакомые строки.
- И десятки голосов подхватывали:
- О господин прекрасный, внемли моей мольбе:
- Женой меня сделай своею.
- Возьми что пожелаешь, лишь дай скорей ответ:
- Моим ты будешь, да – или нет?
Воспоминания отдавались болью в груди, и Ингитора с трудом удерживалась от слез, чувствуя себя такой одинокой, всем чужой, потерянной, ненужной, словно камешек на большой дороге… Кто она здесь: пленница или гостья, которую держат из милости? И куда ей идти отсюда: в Аскефьорд, в Эльвенэс, в Льюнгвэлир? И как туда добраться?
Но вот праздники миновали, пришла пора думать, что делать дальше. Ингитора не могла и не хотела бесконечно оставаться в усадьбе Фридланд на Остром мысу, на перекрестке дорог, и деятельный склад Хильды тоже требовал новых подвигов.
– Наверное, тебе хочется вернуться в Эльвенэс? – спросила она дня через два после праздника. – Раз уж так получилось, что выкуп за Эгвальда достался моему брату, то Хеймир конунг, наверное, теперь должен позаботиться и собрать новый.
– У меня осталась Морская цепь. – Ингитора положила руку на золотую цепь, которую по-прежнему носила, несмотря на досадную тяжесть. – В ней две марки золота, а Торвард конунг и просил за Эгвальда две марки. Правда, серебро за ярлов и прочих пропало, но ведь эта цепь стоит дороже, чем просто две марки золота! Если еще прибавить работу и ее волшебные свойства, может быть, он согласится принять ее как выкуп за Эгвальда и как залог за остальных. А потом можно прислать недостающее.
– Но не можешь же ты поехать во Фьялленланд одна! Я вот что придумала: я сама отвезу тебя в Нагорье к Хагиру и Хлейне, это не слишком далеко, всего-то три дня пути, а там уж Хагир доставит тебя по морю в Тингваль к Дагу хёвдингу. Ну, а Даг перевезет тебя через море опять в Эльвенэс: он родич Хеймира конунга, у него найдется и корабль, и люди. Как тебе это нравится?
– Очень разумно! – одобрила фру Ауд. – Йомфру очень хорошо рассуждает. Не пройдет и половины месяца, как йомфру Ингитора опять будет дома и в полной безопасности!
– А Эгвальд по-прежнему будет в плену, среди лишений и унижения! – продолжила Ингитора. – Я не хочу возвращаться в Эльвенэс! Да, это очень разумно и правильно, но я не посмею показаться на глаза Хеймиру конунгу и кюне Асте после того, как я сначала толкнула их сына на войну с фьяллями, обрекла его на раны и плен, потом взялась было его освободить, но только потеряла даром столько сокровищ!
– Ты же не виновата! – утешила ее Хильда. – Хотела бы я посмотреть на того, кто справится с моим братом!
– Неважно! Эгвальд пострадал из-за меня, и я должна его выручить как можно скорее! У меня есть Морская цепь, и мне не следует поворачивать назад, пока есть хоть какая-то возможность его выкупить.
– Ах, вот это совсем не разумно! – забеспокоилась фру Ауд, но Хильда ее не слушала.
Сурово и сосредоточенно глядя в угол, словно хёвдинг, обдумывающий близкое сражение, она в задумчивости поднесла ко рту палец и прикусила короткий ноготь, но опомнилась и поспешно опустила руку.
– У Хуги есть подходящий корабль! – сказала она. – На нем всего по восемь весел с каждой стороны, но тебе же не воевать! А доплыть до Фьялленланда он вполне способен. Я скажу Хуги, что освобождаю его от податей за этот год, если он отвезет тебя к Торварду.
– Ты отправишь меня к Торварду конунгу? – Ингитора так обрадовалась, словно Фьялленланд был тем волшебным местом, где ее невзгоды сразу кончатся.
– Да! – Хильда важно кивнула. – Так велит тебе твой долг любви, так отправляйся же и спаси своего возлюбленного!
Решившись отвоевать и себе место в «Саге об Ингиторе и Эгвальде», она ни перед чем не останавливалась.
– Я сама непременно поплыла бы с тобой! – продолжала она, и это нравилось ей еще больше, но свой долг йомфру Хильда помнила твердо. – Но мне нельзя покинуть Острый мыс. Вот, ездила на осенние пиры к Хлейне в Нагорье – Вальгейр тоже к ним приезжал! И что же? Во-первых, сюда без меня явился сам Торвард конунг, а дубина Спелль побоялся его впустить, и ему пришлось ночевать на берегу – и это рядом с прекрасным просторным домом, словно он бродяга, которого не пускают скупые хозяева! Вот уж в скупости меня никто не обвинит! И это после того, как я не раз принимала его под своим кровом! И мало того! Была как раз третья ночь полнолуния. Там на берегу ночевали еще какие-то люди, а из-за Каровой ворожбы Торвард конунг принял их вожака за Бергвида, моего брата, и напал на них.
Хильда слегка засмеялась над этим недоразумением, а Ингитора окаменела. Хильда не понимала, что говорит о ней, о ее отце! Мало ли народу пристает на ночь к Острому мысу, но не может быть, чтобы в третью ночь полнолуния перед осенними пирами тут были еще какие-то люди, кроме Скельвира. И не мог Торвард конунг напасть на множество разных людей! Только на него, на Скельвира!
– А как звали того человека? – с трудом одолевая дрожь, спросила Ингитора. – Что это были за люди?
– А что ты так… Ах! – Заметив ее изменившееся лицо, Хильда сообразила, в чем дело. – Ты думаешь, это и был твой отец?
– Но его убили как раз в последнюю ночь полнолуния перед осенними пирами, и именно здесь! Наши люди рассказывали, что просили пристанища в усадьбе, но их не пустили, потому что хозяйки не было дома. Что это за Карова ворожба? Кто такой Кар?
– Кар – это один из четырех колдунов с острова. Он был большой злодей при жизни, как говорят, доброе колдовство ему вообще не удавалось, а удавалось только злое. Еще говорят, что моя мать когда-то дружила с ним, но это неправда, не могла она дружить с такой дрянью, просто он когда-то жил у нее в усадьбе, еще когда она жила в Нагорье – ну, до того, как попала в плен. И этот Кар выходит из моря в три ночи полнолуния и обходит мыс. И он делает так, что любой человек в первом встречном видит своего злейшего врага. Вот и Торвард увидел Бергвида, моего брата, хотя там был совсем другой человек.
– Это был мой отец!
– Сейчас мы все узнаем. Эй, Спелль! Поди сюда! – крикнула Хильда, и управитель со своим красивым серебряным ошейником быстро приблизился к ней. – Ну-ка вспомни, кто просил у нас в доме приюта в третью ночь полнолуния перед осенними пирами?
– Я и сам уже подумал, что это отец йомфру! – Спелль почтительно покосился на бледную Ингитору. – Но я… Да, эти люди просились на ночлег, и предлагали эйрир серебра за кров и еду для сорока двух человек. И они были слэтты…
– Как звали хоть кого-нибудь?
– Я не помню, йомфру! Если бы я знал, что это будет так важно… Уже полгода прошло…
– Может, того человека звали Бьёрн? – неуверенно подала голос фру Ауд.
– Это его корабль был «Медведь»[2]! – поправил ее управитель и с удовлетворением повернулся к хозяйке. – Да, корабль был «Медведь», я точно теперь помню.
Ингитора с усилием кивнула, едва сдерживая горькие слезы. Все верно: корабль Скельвира назывался «Медведь», и тогда, в последнем походе, на нем шло сорок два человека. Каждый раз, когда отец приходил ей на память, ее неудержимо тянуло заплакать. И тем более горько ей было узнать, что всего этого могло бы и не случиться! Если бы отец ее проплывал Острый мыс тремя днями раньше или позже – не встретился бы ему колдун Кар да и сам Торвард конунг, не случилось бы той никому не нужной битвы… И она, Ингитора, сейчас сидела бы дома, с отцом, в покое и счастье… И не носило бы ее по морю, не жила бы она у чужих людей, и дела бы ей не было до конунга фьяллей, конунга слэттов, до гадкого Бергвида… Не в силах удержаться от слез, она вскочила и убежала в девичью.
Но приходилось принимать решение. Ночью Ингитора почти не спала, кое-как отделываясь от назойливого сочувствия Хильды, больше отдававшего любопытством.
– Да, выходит, Торвард конунг тут не так уж и виноват! – рассуждала Хильда. – Как я сразу не догадалась! И что ты теперь о нем думаешь? Что ты теперь хочешь – все-таки хочешь мстить?
Ингитора не отвечала. Вот так разрешилось недоумение, мучившее ее больше полугода: почему и зачем Торвард конунг напал на ее отца? Права была кюна Ульврун, считавшая, что месть за смерть его отца никак не может быть причиной. И вот выяснилось, что конунг фьяллей и в мыслях не имел нападать на Скельвира из Льюнгвэлира. Что он собирался убить Бергвида Черную Шкуру, и это намерение Ингитора всей душой приветствовала. Но что ей теперь делать? Взять назад свои «песни позора»? Что вылетело, того не поймаешь. Да и имеет ли она право примириться с ним – ведь убийство все равно остается убийством.
Мучительная тоска, сознание своей вины и ошибки, по-новому острое ощущение своего одиночества и горечи задаром разбитой жизни не давали ей покоя, и Ингитора всю ночь вертелась на подушке, то плакала, то затихала, но совсем не спала и чувствовала себя почти такой же измученной, как осенью, когда тело Скельвира только привезли домой.
К утру она так ничего и не решила, кроме одного: она виновата в том, что Эгвальд оказался в плену, а значит, ее первая обязанность – выручить его. Ее решимость отправиться в Аскефьорд только окрепла – теперь ей было необходимо увидеть Торварда конунга и самой понять, что он за человек и что ей о нем следует думать. За это знание она сейчас не пожалела бы жизни, потому что жизнь без него не имела цены.
– Только, йомфру, как бы он не придушил тебя за твои стихи ругательные! – со своей обычной суровой откровенностью сказала ей рабыня Халльгерд. – Раз он, выходит, не виноват, а ты его зазря позорила. Твое дело, конечно, но я бы не ездила. Как есть придушит.
– А то как же! – охотно соглашалась Ингитора, не зря бывшая дочерью годи. – За напрасные «злые песни» сложивший их заслуживает кровной мести, как за убийство. Закон такой есть.
– Ну, так не езди! Зачем пропадать-то?
Ингитора только смеялась, утирая слезы. Теперь, когда она лишилась и отца, и даже того призрачного утешения, которое ей давала месть, мысль о том, что кто-нибудь ее придушит, вовсе не казалась страшной.
– Ну и пусть! – с диковатым весельем восклицала она. – По крайней мере, паду от руки величайшего воина Морского Пути! Он же такой красавец!
И она хохотала, потом рыдала, а невозмутимая Халльгерд, сидевшая на приступке лежанки с шитьем, только качала головой и откусывала нитку.
Убедившись, что Ингитора по-прежнему настроена плыть в Аскефьорд, йомфру Хильда послала за Хуги. Он жил неподалеку и промышлял торговлей, для чего нередко плавал в Винденэс, а теперь как раз недавно вернулся с летнего торга. Он был известен под прозвищем Глиняные Пятки и прославился благодаря давнему пожару в его усадьбе, когда он не один раз сбегал в горящий дом и вынес немало всякого добра, даже не заметив, что босиком ступает по пылающим углям и головням. Как ни странно, его ноги ничуть не пострадали, и после пожара он, изумленный не меньше прочих, охотно давал всем желающим пощупать свои совершенно целые пятки. «Да у тебя, Хуги, пятки, должно быть, из глины!» – смеялись соседи, и после того за погорельцем укрепилось прозвище Глиняные Пятки, которым он очень гордился.
Теперь ему представилась возможность совершить новый подвиг, и он ни на миг не задумался. Как заметила Ингитора, те немногие, кто имел смелость жить на Остром мысу и в ближайших окрестностях, во всем подражали неустрашимой йомфру Хильде.
– А чего же не сходить в Аскефьорд, если мы дорогу знаем? – рисуясь и гордясь своей смелостью, приговаривал Хуги, довольно крепкий человек лет сорока, среднего роста, с рыжеватой, как у многих квиттов, бородкой и серыми глазами навыкате. – Если дорогу знаем, отчего же не сходить? Море тихое, дни теперь долгие – одно удовольствие! Одно удовольствие, если Ньёрд попутного ветра даст!
– Учти, я должна тебя предупредить: Бергвид хёвдинг, мой брат, не хотел бы, чтобы йомфру Ингитора попала в Аскефьорд! – сурово говорила ему Хильда и выглядела сейчас как повелительница, отдающая приказания полководцу. – Он хотел взять ее в жены, и ему совсем не понравилось, что пришлось уехать отсюда без нее! Я тебе доверяю, но смотри же: если бы он прознал про этот поход, то захотел бы помешать тебе!
– А он… того… – нельзя сказать, чтобы Хуги обрадовался, но очень старался выкрутиться без ущерба для чести. – Бергвид хёвдинг, оно да… Так ведь он, говорят, к себе на озеро Фрейра поехал, откуда же ему и узнать? Откуда ему узнать, если он от моря вон как далеко? Если бы он на море был с дружиной, да еще на север бы поплыл – ну, тут другое дело, я не умею невидимым делаться, чтобы мимо него проскользнуть. А если он на озере Фрейра, так отчего же нам не проскользнуть, а он и знать ничего не будет? А кроме Бергвида хёвдинга, к слову сказать, тут и бояться-то некого. Какие прочие морские конунги тут были, говорят, раньше, он их всех поразогнал, спасибо ему на этом.
– Смотри же, я на тебя надеюсь! – сказала Хильда, словно пригрозила.
Встречи с «Бергвидом хёвдингом, моим братом» она явно опасалась больше, чем благополучного прибытия Игниторы к конунгу фьяллей.
А может быть, нет? Может быть, она сознавала опасность и радовалась за Ингитору, у которой есть такой дивный случай проявить отвагу? И даже если для нее эта поездка кончилась бы плохо, йомфру Хильда искренне позавидовала бы ее «вечной славе».
Но что толку гадать: придушит так придушит. Не понапрасну, как Скельвира, а за дело, все-таки утешенье…
А может быть, не так уж неправа была кюна Ульврун, его тетка, знающая его с рождения и утверждавшая, что он – благородный человек?
Для Ингиторы тем временем собирали вещи, поскольку ее сундук с «Бергбура» бесследно исчез вместе с «Фафнировым кладом», и она предполагала, что в ее красивых платьях из эриннской шерсти и белых рубашках из говорлинского льна будет ходить рабыня Одда у себя на озере Фрейра. Фру Ауд снабдила ее запасом рубашек, полотенец, чулок и прочего в таком роде, выбрала ей хорошее, но неброское платье и коричневый плащ. Морскую цепь придумали обшить тесьмой, так что Ингитора могла носить ее как пояс; было тяжеловато, но, глядя снаружи, никто не догадался бы, что под шерстяной тесьмой прячется золото. Да и кому бы пришло в голову, что на корабле с восемью веслами по борту везут золотую цепь, стоимостью в тридцать раз превышающую корабль со всеми снастями и припасами. Даже Хуги, хотя Хильда и говорила, что доверяет ему, о цепи ничего не знал: ему сказали только, что йомфру Ингитору нужно доставить к ее жениху, который, вернувшись домой, непременно вознаградит его и от себя. Рабыня Халльгерд отправлялась в дорогу тоже, как для услуг, так и для приличия, поскольку знатной девушке не пристало путешествовать с одними мужчинами. Ингитора понимала, что вся эта история доставляет Хильде огромное удовольствие, но была ей искренне благодарна за все самоотверженные заботы о ее благополучии и чести. Кто бы ожидал подобного от сестры самого Бергвида!
Настал день отъезда; йомфру Хильда самолично принесла жертвы в святилище Тюрсхейм, взяла с Ингиторы клятвенное обещание на обратном пути рассказать все в мельчайших подробностях, и «Коршун» под предводительством Хуги Глиняные Пятки отправился вдоль берега на север. При отплытии Ингитора бросила взгляд на памятные черные камни: от «Бергбура» не осталось и следа, облизанные волнами камни ждали новой жертвы.
Плыть предстояло долго, не меньше двенадцати-пятнадцати дней: сперва вдоль западного побережья Квиттинга, потом немного вдоль земель Рауденланда, потом, после Трехрогого фьорда, начинался Фьялленланд, и до Аскефьорда оставалось еще несколько дней.
Первые день-два Ингитора тревожилась, помня о Бергвиде, но потом, когда Хуги хёльд уверил ее, что дорога от побережья к озеру Фрейра осталась позади, успокоилась и теперь думала только о том, что ждет ее впереди. Предстоящий путь казался нестерпимо долгим, да он и правда был еще дольше того, который ей пришлось проделать от Эльвенэса до Острого мыса. В дороге Ингитора томилась и скучала, хотя Хуги честно старался скрасить ей путь, каждый день заново рассказывая про свой знаменитый пожар. Ингитора пообещала сложить о нем песню, и он совсем расцвел. Но гораздо чаще она, чтобы унять свою тоску, вспоминала песнь отцовского кургана:
- Смелый – Фрейе крови карлов
- радость – Тюр сметет преграды…
Эти строчки подбадривали ее, и она повторяла их, как заклинание, способное смести все видимые и невидимые преграды на ее долгом и странном пути… «Благо мне счастливой видеть…» Если бы Ингитору сейчас спросили, какого счастья она желает, она не знала бы, что ответить. Чтобы не изводить саму себя, она старалась сосредоточиться на ближайшей цели: на спасении Эгвальда. Она жаждала скорее освободить его, но не знала, как взглянет ему в глаза и скажет, что ее желание мести оказалось несправедливым и она напрасно послала его в этот тяжкий поход.
И насколько она обязана теперь выполнять свое обещание выйти за него замуж? Если считать это искуплением зла, которое она ему причинила, то да, обязана. Но мысль об этом смущала Ингитору. Ее пылкое намерение полюбить его, когда он отомстит, исчезло вместе с самим условием, и теперь она не находила в душе никакой пищи для этого огня. А может, и он уже не любит ее, обнаружив, как дорого придется платить за эту любовь? Все было так тягостно и неясно, что Ингитора гнала мысли о будущем. Пусть все течет, как течет.
Видя, как она томится, Хуги и его маленькая дружина старались изо всех сил. На счастье, пора длинных дней и коротких ночей была в самом разгаре; то под парусом, то на веслах, «Коршун» от зари до зари продвигался вперед. Иной раз, если дул попутный ветер, продолжали плыть до тех пор, пока берега не пропадали в сумерках и не возникала опасность сесть на подводный камень. Тогда «Коршун» вытаскивали на берег, разбивали палатку для Ингиторы и Халльгерд, а мужчины устраивались спать прямо на берегу, на охапках веток, с мешками вместо подушек. Если поблизости оказывался чей-то дом, то просились на ночь туда. Хуги выдавал свое путешествие за предсвадебное: дескать, Ингитора его дочь и он ее везет к жениху, который живет на границе с раудами. Рассказывая, он так увлекался, что сам, похоже, начинал в это верить.
В большую усадьбу под названием Можжевельник, где жил хёвдинг округи Эйнеркрет, заходить не стали – Ингитора боялась, что здесь, в жилище знатных и достаточно осведомленных людей, ее узнают, хотя кто бы мог вообразить, что выкуп за Эгвальда ярла повезут на маленьком кнёрре? Миновав усадьбу еще при свете дня, ночевать устроились, как нередко бывало, на берегу. Стемнело, все сидели у костра и по очереди черпали из котла похлебку из свежей рыбы с пшеном.
– Отсюда до Рауденланда уже всего ничего! – делился за ужином Хуги, зная, как это обрадует Ингитору. – Завтра уже и раудов увидим. Я тамошнего ярла знаю, обходительный мужчина, в приюте никому не откажет и денег не берет: у меня, мол, не гостиный двор, чтобы с гостей деньги брать. А там еще два денька – и Трехрогий фьорд, а это уже Фьялленланд. Не знаю, кто там сейчас в ярлах сидит, я уж года три там не был, а раньше был один парень… Хороший парень, не заносчивый совсем, а знатный, пожалуй, не меньше, чем йомфру! Если йомфру и впрямь так торопится, то можно бы во всем ему открыться и попросить у него корабль. Он за честь посчитает довезти йомфру до Аскефьорда. То есть и сам я тоже за честь держу, но вижу ведь, как йомфру торопится, на большом-то корабле оно быстрее будет! Совесть-то у меня тоже есть!
– Придумаешь ты тоже, хёльд! – с сомнением проронила суровая Халльгерд. – Во всем открыться! Признаться, что здесь такая знатная девушка с таким со… – Ингитора толкнула ее, и рабыня прикусила язык, вспомнив, что про Морскую цепь не надо знать даже их верным спутникам.
– Нет, это, насчет этого, ничего подобного! – не совсем внятно, но уверенно возразил Хуги. Похоже, что его даже задели сомнения в чести его фьялленландского приятеля. – У них, у фьяллей, оно так: что конунгу везут, то уж конунгово, а какой же болван у конунга отнимет? Если кому жить надоело, тогда оно да. Торвард конунг, говорят, суровый мужчина: если уж что его, то его, своего никому не отдаст.
Но Ингитора уже устала выслушивать и сравнивать мнения о Торварде конунге людей, которые или знали его с рождения, или видели один раз издалека. Каков он, она скоро узнает сама. Одним ухом слушая Хуги, Ингитора смотрела на край поляны, на опушку леса, уже совсем черную, и старалась представить свою будущую встречу с Торвардом конунгом, до которой оставалось так немного, пыталась вообразить лицо с заметным шрамом на щеке, но черты лица оставались расплывчатыми, и она была готова к тому, что действительность обманет ее ожидания. Ей рисовалась смутная, темная фигура; раньше она считала его злобным чудовищем, но и теперь новая мысль, что он такой же человек, как все, по-новому ужасала ее, и само имя Торварда конунга вызывало в ней множество мучительных чувств. Это был какой-то черный призрак, рожденный ее горем, болью, сомнением и отчаянием неутоленной тоски…
Черный призрак с длинным копьем в руке выдвинулся из мрака опушки и бесшумно приблизился к костру. Ингитора несколько мгновений наблюдала за ним расширившимися от ужаса глазами, в полной уверенности, что ей мерещится, что сама ее мысль, плод ее воображения, выскользнула наружу и идет к ней по грани тьмы и огненного света… Воздух в груди замерз и стал глыбой льда, руки и ноги оцепенели, хотелось кричать, а эту глыбу льда никак не получалось вытолкнуть… Но тут рядом с ней громко завопила Халльгерд, отблеск костра осветил фигуру, и Ингитора ясно увидела лицо – лицо Бергвида Черной Шкуры.
Люди вокруг нее закричали, вскочили с мест; те, кто сидел спиной к опушке, не поняли сразу, в чем дело, но тоже вскочили, хватаясь за оружие, ожидая увидеть зверя или чужого человека. Но увидев то, вернее, того, кого уже узнала Ингитора, люди роняли копья и секиры.
Бергвид остановился в трех-четырех шагах от костра и застыл, опираясь на копье и не сводя с девушки тяжелого, но спокойного взгляда. Его совершенное спокойствие было непривычно, почти неправдоподобно, и Ингитора все еще не могла отделаться от ощущения, что перед ней призрак. Не сам Бергвид, а только его дух, который он колдовством отправил в погоню за ней, когда тело его лежит в глубоком, мертвенном сне в усадьбе на озере Фрейра…
Кто-то из людей Хуги, одержимый той же мыслью, хотел бежать, но со всех сторон из темноты выступил плотный строй с мечами и копьями наготове. Это были хирдманы Бергвида, и при виде этой блещущей оружием толпы, при виде бородатой рожи Ульва Дубины Ингитора поверила, что призраки здесь ни при чем. Только теперь она медленно встала на ноги, выпрямилась и посмотрела Бергвиду в лицо. Ее душа настолько устала, что даже сейчас ее основным чувством оставалось тоскливое равнодушие.
– Не призрак ли я вижу перед собой, Бергвид хёвдинг? – спросила она. – Если ты нежить, то ступай под землю, там тебе место!
– Я решил, что ты будешь моей женой, потому что только ты достойна стать матерью конунга квиттов, – произнес он в ответ, и его глухой голос прозвучал как из-под земли, словно подтверждая ее подозрения. – А я всегда добиваюсь того, чего хочу. Так мне суждено.
– Я не виноват, Бергвид конунг! – дрожа, но отчаянно пытаясь сохранить спокойствие, вымолвил Хуги Глиняные Пятки, и сам не заметил, как под влиянием обстоятельств назвал хёвдинга округи Фрейреслаг тем званием, которого тот уже пять лет был лишен. – Твоя сестра так захотела, йомфру Хильда, и послала меня, чтобы того, податей не платить…
Но Бергвид даже не замечал его, как не замечал никого, кроме Ингиторы. Между ними горел и постепенно затухал костер, в который никто сейчас не подкидывал топлива, и Ингитора спокойно выдерживала долгий взгляд морского конунга. Перед ней стояла ее безумная, безрадостная, переменчивая судьба, которая догнала ее, когда она уже вообразила себя ускользнувшей от опасности.
– Завтра мы вернемся на озеро Фрейра, – сказал он ей. – Я никогда не упускаю того, на что имею право.
Ингитора молчала. Ей было нечего ему сказать – и все-таки казалось, что это дурной навязчивый сон, который растает вместе с ночью, воплощенный призрак тоски, которая пройдет при дневном свете.
На этом же месте хирдманы Бергвида стали устраиваться на ночлег. «Черный Бык» подвели ближе – он, оказывается, ждал за мыском, а они даже и не заметили, как он догнал их. Прав был опытный мореход Хуги хёльд: большой корабль под широким парусом плывет быстрее!
Повеселевшая дружина Бергвида принялась готовить ужин: над четырьмя кострами повисли котелки, кто-то чистил рыбу, кто-то тащил с «Быка» хлеб и бочонки с пивом. Ингитора наблюдала за этой вполне обычной суетой и потихоньку приходила к мысли, что это не морок. Случилось то самое, чего она так хотела избежать: что она попала-таки в руки Бергвида, и теперь тут нет йомфру Хильды, нет никого, кто мог бы ей помочь. Дней пять они теперь будут плыть обратно на юг вдоль берегов Квиттинга, потом лесом поедут в глубь полуострова, к озеру Фрейра… И там, в усадьбе бывших конунгов, она проведет всю оставшуюся жизнь. У нее будет муж, действительно способный подарить ей однажды мертвую голову Торварда конунга… Но именно сейчас, когда такая возможность стала самой настоящей, Ингитора начисто утратила это желание. Мнимое равнодушие к своей судьбе стремительно таяло. Если ей суждено погибнуть, то лучше пусть ее задушат крепкие руки Торварда Рваной Щеки, но только не объятия Бергвида! На нее словно плеснули живой водой: Ингитора осознала, на краю какой пропасти стоит, и ей опять захотелось жить. Совсем не одно и то же – вернуться с Эгвальдом в Эльвенэс или ехать с Бергвидом на озеро Фрейра! Эгвальд ярл, которого она так мало любила, сейчас представлялся ей добрым, благородным и прекрасным, как светлый альв. Дурачина Оттар, которого она не любила вовсе, был обычным человеком, никому не желающим зла, и уже тем казался так хорош, что она с радостью согласилась бы стать его женой, если бы одно это желание могло прямо сейчас перенести ее с этой жуткой поляны у моря домой, в Льюнгвэлир… Что сказала бы мать, ожидавшая примерно этого, когда ее дочь, вопреки всем разумным советам и настояниям, покинула родной дом, чтоб заняться таким неженским делом, как месть… Она сама виновата.
Вся ее жизнь со времени смерти отца представилась ей сплошным безумием; боги за что-то прогневались на нее и лишили разума, заставили совершить целую цепь бессмысленных и диких поступков, которые привели ее в конце концов к собственной гибели. Она сама погубила себя. Перед ней раскрывалась черная дорога под землю, через мост, охраняемый безобразной великаншей, в темные селения Хель. И сама Хель сидела перед ней – Хель в облике мужчины, чье лицо с одной стороны, освещаемое пламенем костра, было красным, а с другой, скрытой во тьме – черным. И никто, никто уже ей не поможет!
Кто-то из сидящих рядом хирдманов вскрикнул. Ингитора быстро подняла голову и тоже вскрикнула, вцепилась в Халльгерд, сидевшую рядом – это было уже слишком для ее изнемогающей души!
В темноте леса, неясной черной громадой шумевшего поодаль, на высоте человеческого роста сверкнули два пронзительно-зеленых огня, а над ними, чуть повыше, два других, желтых. Они приближались стремительными скачками.
Лицо Бергвида вздрогнуло и изменилось; у Ингиторы мелькнула мысль, что он тоже боится. Он, наводящий ужас на всех живых, боялся существа, которое было еще менее живым и более злобным, чем он сам.
Читать бесплатно другие книги:
