Город принял!.. Вайнер Аркадий
— Я плохая хозяйка, но я тебя люблю!
И я тебя люблю, Катя, но, когда ты говоришь это, мне слышатся скатывающиеся с твоих полных губ слова: «…трудовыми подарками труженики полей Ставрополья встретили…» Найди я в себе силы сказать: я люблю тебя, Катя, давай заживем по-людски — и может быть, все устроилось бы, но я панически боюсь, что мой ответ прозвучит как «встречный план предложили железнодорожники», и так получится у нас не серьезный разговор любящих и не очень счастливых людей, а радиоперекличка. Поэтому и говорю торопливо:
— Катя, все ужа-асно хорошо!
Мы помолчали немного, и я видел, что она бы не прочь спросить меня об очень многом, но уже время вовсю поджимает. Катя спросила только:
— Ну что тебе нужно, Стас?
Глупо вести с женой, когда она стоит в плаще, такой разговор: он не имеет перспективы, как деревце, растущее в щели каменной кладки. Не набрав силы, он оборвется на какой-то нелепости, когда выяснится, что Катя уже на пять минут опоздала. И все-таки я сказал:
— Мне нужно сына. И дочь. И дом…
Катя горько вздохнула:
— Это правильно, конечно. И все-таки вы, мужчины, ужасные эгоисты…
С такой же интонацией Катя произносит: «…крупные монополии ФРГ и Франции ожесточенно отстаивают свои прибыли…»
— Ведь ты же знаешь, Стас, сейчас решается вопрос, примут ли меня в труппу на Таганке. Кому же я нужна буду в театре с животом? Что они мне могут поручить?…
Действительно, кому нужна в театре лирическая героиня с животом? Как же это я раньше не подумал? Мы, мужчины, все-таки ужасные эгоисты.
— Я же никогда не бываю к тебе в претензии, Стас, когда ты сутками пропадаешь или являешься за полночь, а то и с приятелями! Я понимаю — у тебя работа такая! Но ведь и ты должен понять меня!
— Уже понял. Ты опоздаешь.
— Ты не сердишься?
— Нет, совсем наоборот.
Катя быстро наклонилась, поцеловала меня и процокала каблуками к двери. Движения у нее быстрые, резкие, удивительно несоответствующие ее бархатному, покойному голосу, в котором от долгой тренировки почти невозможно услышать гнев, слезы, страх или страсть.
Как всякий мужчина-эгоист, я не могу в полной мере проникнуться перспективой Кати стать видной драматической актрисой. Катя говорит, что у меня это происходит от недостаточной широты кругозора. И я с ней полностью согласен. Ну, и еще я не верю, что у нее есть для этого данные. В ней масса человеческих добродетелей, кроме лицедейского таланта.
Штука в том, что я — мужчина-эгоист с недостаточно широким кругозором, бесконечно далекий от театра, по словам Кати, не представляющий себе ни сценических традиций, ни канонов, ни устоев подмостков, ничего не соображающий во взрывных и открытых артистических характерах, — я занят очень своеобразной работой. Не проходит дня, чтобы мне не приходилось встречаться с людьми, которые актерствуют изо всех сил. Они не знают системы Станиславского и не слышали про школу Брехта, они не учились в театральных училищах, и не доводилось им выходить на авансцену под восторженные вопли «браво!», «бис!». И, актерствуя передо мной, они стараются не за аплодисменты, не за ликование почитательниц, не за звания и премии.
Они хлопочут о своей свободе. И называются эти люди — преступники. Они сами себе драматурги, режиссеры и актеры в том горестном и постыдном спектакле, на который они лучше всего не приглашали бы ни одного зрителя, но однажды являюсь я и заставляю проиграть для меня лично весь фарс, драму или трагедию, рожденную ими в человеческих страданиях; и тогда я становлюсь для них публикой, рецензентом, реперткомом и приемной комиссией.
И как бы они ни были сподобны дару перевоплощения — а они всегда стремятся влезть в чужую шкуру: одни бездарно, другие старательно, третьи просто талантливо, — все они стараются исключительно истово, поскольку твердо верят, что, обманув меня своим перевоплощением, они вернут себе свободу.
Тысячи спектаклей я посмотрел. И думаю, что оценить актерское дарование могу.
Полгода назад видный режиссер пригласил Катю «показаться». Она при мне договаривалась с ним по телефону. Почему-то встречу назначили в ЦДРИ. Как я не хотел, чтобы она шла на эту муку! А она хотела. Она ведь готовилась к радости.
Я бросил все дела и приехал к трем часам в ЦДРИ, чтобы дождаться ее после экзамена. В старом здании было пусто и тихо. На втором этаже из-за двери я услышал приглушенный Катин голос, бархатный, покойный, срезанный по амплитуде страстей. Дверь была чуть приоткрыта, я заглянул в щелку. Катя читала что-то, по-моему, из «Марии Стюарт», резко, как-то неровно двигалась, а интонации в монологе звучали, будто подложенные фонограммой «Вести с полей».
А режиссер сидел в кресле, маленький, усталый, желто-серый, точно упавший в пыль мандарин. У него был рассеяный вид, и он все время быстро, сипло покашливал и потирал желтыми пальцами запавшие виски, словно старался вспомнить что-то очень важное, и никак эта потерянная мыслишка не давала ему покоя.
Эта потерянная им мысль явно не давала покоя и Кате, потому что она двигалась все хуже и хуже, и режиссер становился все озабоченней, и что-то он ей потом долго-долго говорил, заботливо, снисходительно и успокаивающе. И когда я вел Катю по лестнице, почти ослепшую от слез, всю такую крепкую, румяную от досады и бешеного тока крови, повторяющую все время горько: «О-очень, о-очень плохой!» — я не мог ей объяснить, что режиссер никакой не «очень плохой», а скорее даже он ужасно хороший и, уж во всяком случае, очень несчастный, талантливый человек, который все помнил, а во время Катиного показа одно позабыл — как называется его желто-серая болезнь, и Катя не могла этого сообразить, а я видел, я знал — рак, и Катино горе, которое он ей причинил своим отказом, было такой пушинкой и ерундой по сравнению с тем, что обрушилось на этого человека, что я не смог выразить ей как следует своего сочувствия, а она решила, что я злорадствую…
Я вылез из постели, нехотя сделал несколько гимнастических движений, потом махнул рукой на физкультуру: за сегодняшнее дежурство мне предоставлена будет возможность подвигаться до седьмого пота.
Выпил холодного молока и поехал на Петровку.
ТИХОНОВ СТАНИСЛАВ ПАВЛОВИЧ
возраст — 30 лет
место работы — Управление Московского уголовного розыска Главного Управления внутренних дел Москвы
должность — старший инспектор отдела УМУР ГУВД
звание — капитан милиции
стаж в органах внутренних дел — 7 лет 2 месяца 3 дня
поощрения и награды — почетный знак «Отличник милиции», ценные подарки, благодарности
взыскания — не имеет
…За время работы в отделе проявил себя дисциплинированным и вдумчивым сотрудником, к порученному делу относится добросовестно. Честен, лично храбр, хотя иногда медлителен. Излишне прямолинеен по отношению к обвиняемым, но этот недостаток изживает. Общественные нагрузки исполняет ответственно. За раскрытие ряда преступлений поощрялся руководством Министерства и Главного управления. Звание «капитан милиции» носит 4 года 2 месяца…
…заслуживает представления к очередному специальному званию «майор милиции».
Члены аттестационной комиссии
Из аттестации
4. Рита Ушакова
Я нажала ручку высокой стеклянной двери с табличкой «Оперативный зал», дверь мягко подалась. Обширное помещение с окнами во всю стену, точь-в-точь кабинет управления крупной электростанции, который я видела недавно в кинохронике: красивые, ярко окрашенные пульты с мириадами кнопок, лампочек и выключателей, трубки, микрофоны, экраны. За пультами и около них — люди в милицейской форме. Я поискала глазами — около письменного стола стоял высокий милиционер с большими звездами на погонах, видимо главный. Я шагнула к нему:
— Здравствуйте. Я новый судмедэксперт… — и протянула направление.
Полковник приветливо улыбнулся всем своим гладким, свежим красивым лицом, кивнул на центральный пульт:
— Я уже меняюсь. Вот начальник сегодняшней смены. — И громко позвал: — Григорий Иваныч, принимай пополнение…
Григорий Иваныч оторвался от тетрадки, внимательно посмотрел на меня, встал, подошел, представился:
— Подполковник Севергин Григорий Иванович. Прошу любить и жаловать… — Взял у меня направление, прочитал его и добавил протяжно: — Маргарита Борисовна… Вы впервые?…
— Меня попросили заменить на время отпуска Возницыну, — кивнула я.
— Ну что ж, дело хорошее… — Севергин доброжелательно посмотрел на меня сквозь сильные очки в тонкой золотой оправе. — Дело хорошее. Познакомим вас… работа обыкновенная. Раньше в милиции не приходилось?
— Не-ет, не приходилось. — Я почему-то смущенно помотала головой и подумала, что единственный раз имела дело с милицией в качестве автолюбителя-нарушителя.
На нашем стареньком «Запорожце» я ухитрилась въехать на улицу с односторонним движением, прозевав знак, и меня тут же остановил орудовец. «Слушайте, да вы ездить совсем не умеете!» — сказал орудовец. «У меня права!» — возразила я, передавая ему новенькие корочки. Не раскрывая их, лейтенант бросил взгляд на елку, лежащую на заднем сиденье, ухмыльнулся: «Вам небось их Дед Мороз принес! Разворачивайтесь быстренько, да на знаки впредь смотрите!» А теперь мне предстояло целый месяц самой работать в милиции, и попадись тот орудовец, могла бы предъявить ему удостоверение эксперта при дежурной части Главного управления внутренних дел, да «Запорожца» больше не было: уходя из дому, мой бывший супруг сказал, что на имущество не претендует, но ездить ему на работу далеко и сложно, и он хотел бы… Ездить в подмосковный санаторий, куда он устроился врачом-терапевтом, было действительно сложно, тем наш раздел имущества и завершился.
— Вы оглядитесь пока минуточку-другую, — сказал Григорий Иванович. — Я тут разберусь с хозяйством и покажу вам где у нас что…
Он вернулся за пульт к своей тетрадке, а я стала «оглядываться». Посмотреть тут, прямо скажем, было на что. Против окон почти всю стену занимала огромная светящаяся карта Москвы. То тут, то там вспыхивали на ней красные лампочки с цифрами: «37», «8», «119». Я сообразила, что это номера отделений милиции. На другой стене рядами висели телевизионные экраны, на одном из них был виден движущийся людской поток, автомобили. И хотя дома я включаю телевизор очень редко, здесь заинтересовалась: что там такое показывают спозаранку. Подошла поближе и, вглядевшись, узнала площадь Маяковского. Объектив медленно поворачивался от Концертного зала Чайковского, показывал стремительную лавину автомобилей, уносящихся с Садовой в туннель, потом появились очертания гостиницы «Пекин», кинотеатра… Меня в первый момент озадачило, что вся эта кинохроника идет без комментария диктора, но тут к пульту подошел коренастый капитан, нажал какую-то рукоятку, и на соседнем экране возник Белорусский вокзал, и снова — машины, машины, люди… Капитан деловито черкнул что-то в записной книжке и выключил телевизор: только тогда до меня дошло, что кинохроника здесь ни при чем, это прямой показ с улицы, нужный, наверное, зачем-то дежурной части. Посмотрев еще немного телевизор, я подошла к стрекотавшему телетайпу, который неторопливо пережевывал бесконечную ленту. «…С места происшествия скрылся» — прочитала я очередную строчку, и, словно рассердившись на меня, аппарат глухо бормотнул что-то и, не останавливаясь, начал печатать с абзаца: «Сегодня, 13 сентября, в Центральном клубе милиции совещание организаторов художественной самодеятельности. Начало в 17 часов…»
Мне захотелось курить. Я достала из сумочки сигареты, но спички, как всегда, забыла, и теперь неудобно было отрывать занятых людей от дела, тем более что никто из них и не курил. Только Григорий Иваныч сосредоточенно посасывал сигаретку за своим пультом. Ну ладно, потерплю, тем более что зал понемногу заполнялся новыми людьми — видимо, это моя смена. Вот один из них, высокий, тощий, подошел к тому капитану, коренастому, который включал телевизор, что-то негромко сказал ему и хлопнул по плечу. Коренастый оглянулся на световое табло — каждую минуту на нем вспыхивали ярким оранжевым светом цифры: 09.36, 09.37, 09.38 — и засмеялся:
— Начальник, как известно, приходит на работу вовремя как раз в тот день, когда ты опаздываешь!..
Высокий обернулся, посмотрел на часы и сказал сердито:
— Позавидуешь, твой-то всегда приходит вовремя! — и неожиданно захохотал, обнажив такие крепкие длинные зубы и в таком количестве, словно сам Господь Бог в подарок на рожденье взял их щедрой горстью и сыпанул ему в рот.
Широко распахнув двери, быстрым, решительным шагом пересек зал молодой парень в кожаном реглане, нагнулся к Севергину и что-то заговорщицки зашептал ему на ухо, кивая все время в сторону дверей. Величественно проследовал седой осанистый мужчина в пенсне, молча поздоровался с дежурными, вежливо кивнул мне. Тихо гудели за пультами зуммеры, и со всех сторон раздавались приглушенные ответы: «Помдежурного по городу Батов слушает…», «Помдежурного по городу Угрюмов передает…», «Тридцать девятое, свяжитесь с диспетчером Мосэнерго…».
— Что у вас, сто девятое? — громко спросил коренастый капитан и торопливо заскрипел пером в журнале. Положил трубку, подошел к письменному столу: — Товарищ подполковник, на улице Зорге, во дворе дома двенадцать упавшим деревом придавило женщину…
Красивый офицер недовольно сморщился, бросил взгляд на часовое табло — 09.44 — и приказал:
— Опергруппу на выезд.
Вот оно, значит, как происходит. Я ведь нахожусь здесь как бы в составе опергруппы и выезжаю с нею вместе. Вот и первый выезд.
— Нет, доктор, не спешите, — сказал красивый офицер. — Это еще наша смена. Вы свое через шестнадцать минут возьмете…
А капитан тем временем говорил в микрофон негромко:
— Водитель Петренко, следователь Сазонов, угрозыск Тищенко, медицина и криминалист очередные. Дорохов, твоя очередь? Давай быстренько к машине… Мало ли что собирался…
Севергин подошел ко мне и сказал:
— Хозяйство наше я вам покажу чуточку позже, как минута выдастся, а то сейчас город принимать пора. Вон там у нас зал «02» — первые помощники наши; здесь, за дверью, — радиоцентр и телетайпный зал. Ваше помещение — на первом этаже, там и стол, и коечка есть, отдохнуть в перерыве… — По лицу Севергина я безошибочно видела, что понравилась ему, и мне это почему-то было особенно приятно, наверное, оттого, что этот пожилой человек много всякого в жизни повидал и если нового знакомого одобряет, значит, видит в нем нечто симпатичное. — Вы пока познакомьтесь с народом. Это майор Микито, мой боевой зам…
Толстый статный майор с вислыми запорожскими усами с достоинством кивнул мне, и мы подошли к тому тощему, зубастому, который шутил с приятелем насчет начальства, приходящего на работу не вовремя. Зубастый щелкнул каблуками, по-военному представился:
— Помдежурного капитан Дубровский. — Был он вроде серьезен, но в глазах прыгали веселые неугомонные искры.
— Наш водитель Алик Задирака, ас — первый класс… — показал Севергин на парня в кожанке, и тот приветливо мне улыбнулся. — А это наша криминалистика. Эксперт научно-технического отдела Ной Маркович Халецкий, будьте знакомы.
Я протянула руку седому мужчине в пенсне, он вежливо пожал ее. Севергин, глядя через мою голову, сказал в это время:
— А вот и сыщик наш пожаловал. Мог бы, Стас, и поторопиться, у нас доктор новый…
Я оглянулась — в дверях стоял Стас Тихонов. Я его сразу узнала.
Дежурная часть Главного управления внутренних дел обеспечивает немедленное эффективное реагирование в соответствии с законом на сообщения о нарушениях общественного порядка: преступлениях, стихийных бедствиях и других чрезвычайных происшествиях.
Из инструкции
5. Старший инспектор МУРа Станислав Тихонов
Я увидел Риту — и сердце, как зазевавшийся ударник, сделало паузу на три такта. И сразу же рванулось вдогонку, частя и сбиваясь:
— Рита?
— Здравствуй, Стас! Я так рада тебя видеть!
Сказала она это громко, искренне, и все наши молодцы, занятые своими делами, повернулись к нам, потому что ее голос как-то легко, без сопротивления перекрыл коммутаторный клекот, глухое бормотание Микито, диктовавшего что-то в селектор, металлическое чоканье телетайпа, скрученные в споре басок Севергина и фальцет Давыдова, смех Скуратова и Халецкого, которым Задирака вполголоса рассказывал анекдот. Все повернулись к нам: Рита шла мне навстречу с протянутыми руками, я невольно двинулся к ней, и наша встреча посредине оперативного зала, наверное, исторгла бы слезы творческого счастья у директора Народного театра милиции Ивана Васильевича Зурина. Что касается меня, то я бы предпочел после восьми лет, что мы не виделись, встретиться с Ритой в менее официальной обстановке, при меньшем количестве зрителей, с меньшим общественным вниманием.
— Ага, Тихонов и тут раньше поспел! — сказал Скуратов.
— Друзья встречаются вновь! — крикнул всегда боящийся опоздать Задирака.
— В молодости мы никогда не встречаем старых друзей, мы с ними только «видимся» или «созваниваемся», — усмехнулся Халецкий.
— «Эксперт» и «инспектор» — рифмуется? — спросил собаковод Одинцов, сооружающий стишата для стенгазеты.
— Вам, товарищ Ушакова, как начинающему эксперту, будет очень полезно пообщаться с Тихоновым! — обнадежил своим пронзительным голосом Давыдов.
— А-аригинально! — подбил бабки закончивший передачу Микито.
И только Григорий Иваныч ничего не сказал. Он смотрел, прищурясь, своими близорукими глазами, и мне на миг показалось, что он все знает про нас, про все то прошлое — давным-давно сгоревшее, засыпанное пеплом забвения. Он похлопал меня по плечу:
— Хорошо, что ты сегодня в моей смене. Давно мы с тобой не дежурили, дружок…
Задирака включил приемник радиотрансляции.
— …Острый политический и конституционный кризис в Австралии привел к смещению правительства… — сказала Катя.
— Теща просит приехать — кабана зарезать, а я крови до жути боюсь, — не слушая, бормотал Микито на ухо Одинцову.
— …Из Москвы в Бонн отбыл федеральный министр иностранных дел ФРГ Геншер, — доверительно сообщила Катя. Она всегда так говорит: будто какую-то тайну сообщает — может быть, и не очень даже секрет, но лишнего болтать не стоит.
— Ну что, притомился? — спросил Севергин Давыдова.
— Да ничего. Знаешь ведь — волчок стоит, пока крутится, — махнул рукой тот.
— Это же надо, глупость какая: зуб мудрости надумал резаться, — вздыхал Одинцов, и лицо у него, с чуть вздувшейся щекой, было обиженное, сердитое и несчастное.
— …Губернатор Алабамы расист Уоллес официально подтвердил свое намерение добиваться избрания на пост президента от демократической партии… — сказала Катя, и в голосе ее было искреннее огорчение по поводу реакционных планов губернатора-расиста.
— По коням? — спросил Севергин.
Давыдов встал, одернул на животе мундир, и мы все поднялись. Хотя нет такой уставной обязанности, но традиции бывают часто сильнее любых уставных предписаний. И Севергин замер «смирно».
— Ответственный дежурный по городу Москве подполковник Давыдов город сдал!..
— Ответственный дежурный подполковник Севергин город принял!..
На табло электронных часов прыгнула цифра, и на серой плите засочилась рубиново — 10.06.
— Вы слушаете программу «Маяк», — сказала нам всем Катя. — На волне «Маяка» — музыка из кинофильмов…
Я поворачивал ручку радиоприемника, и Катин голос в нем медленно исчезал…
— Внимание, товарищи, — сказал Севергин и с указочкой в руках подошел к автоматическому плану-схеме города. — В Москве появился опасный преступник. Вчерашнюю и позавчерашнюю сводки читали?
Смена ответила дружным хором: «Читали!», и только я отстал от всех немного, потому что слушал Катю и в то же время смотрел на Риту.
— Вот здесь, здесь и здесь… — он показал на кружочки отделений милиции в Октябрьском районе, мигавшие красными лампочками — знаком нераскрытого длящегося преступления. — Суммируем коротенько. Позавчера в двадцать один пятнадцать по адресу улица Коперника, семь, в лифт одновременно с гражданкой Осокоревой, тридцати девяти лет, инвалидом второй группы, вошел неизвестный. На четвертом этаже он остановил лифт, под угрозой ножа забрал у потерпевшей сумочку, снял с руки часы и золотое кольцо. Затем опустил лифт на второй этаж, вынул из сумочки двадцать рублей и вышел, бросив в последний момент в кабину сумочку с документами…
Я раскрыл свой блокнот, записал адрес и фамилию потерпевшей.
— Вчера, в двадцать пятьдесят, — продолжал Севергин, — в доме одиннадцать по Ломоносовскому проспекту, при аналогичных обстоятельствах, преступник отнял десять рублей, часы и серьги у гражданки Селивановой, пятидесяти лет. Потерпевшая пыталась оказать сопротивление, и тогда преступник нанес ей демонстративное ранение ножом в плечо. В состоянии острого нервного потрясения гражданка Селиванова доставлена в Первую Градскую, где ей оказана медицинская помощь…
«Кто-то из местных ребят шурует, — подумал я, — с улицы Коперника на Ломоносовский пройти — только за угол свернуть; определенно видно, что лень от дома отойти, молодой, наверное…»
— Ровно через час сходное преступление было совершено также по соседству… — Севергин показал на плане-схеме точку. — В доме десять по улице Строителей. Здесь во дворе много зелени, темновато. Гражданин Боярский, семидесяти четырех лет, неожиданно столкнулся с каким-то молодым человеком. От удара упали на землю очки Боярского. С извинениями, очень любезно молодой человек помог Боярскому отыскать очки, которые оказались разбитыми. Неизвестный предложил проводить Боярского до квартиры. В лифте, под угрозой ножа, преступник отобрал у потерпевшего бумажник, снял с руки часы. Так же, как и в первых двух случаях, опустив лифт на второй этаж, преступник нанес Боярскому сильный удар ребром ладони по глазам и скрылся, предварительно бросив в кабину бумажник, из которого вынул семьдесят пять рублей…
Рита шепотом спросила меня:
— А как он выглядел, этот бандит?
За меня ответил Севергин:
— Во всех случаях действовал мужчина лет двадцати пяти, невысокого роста, узкоплечий, волосы темные, подстрижены ежиком, глаза карие, лицо бледное, нос прямой… Это данные, которые потерпевшие помнят определенно. И еще особенность: в первом случае он был в сером костюме, Осокорева запомнила — спортивного покроя, в двух следующих — в темном плаще с поднятым воротником…
— Ничего удивительного, — сказал я. — Позавчера было тепло и сухо, а вчера с утра похолодало и шел дождь. Вот он и надел плащ.
— Наверное, так, — кивнул Севергин. — По делу идет активная работа, район происшествий будет усиленно патрулироваться, а вы, товарищи, имейте в виду эту ситуацию, чтобы в случае сигнала отреагировать мгновенно. Служба «02» предупреждена…
— Слушай, Стас, — сказала Рита. — Но ведь это невероятный мерзавец! Ты обратил внимание, какие жертвы он себе выбирает?
Я молча кивнул. Объяснять ей, что, собственно говоря, все разбойники, грабители — мерзавцы, потому что финкой или пистолетом угрожают безоружному человеку, сейчас было неуместно. Я только сказал:
— У нас насмотришься всякого… — и сразу же пронзительно зазвенел телефон и замигала желтая лампочка на пульте.
Микито нажал тумблер и сказал в микрофон:
— Заместитель дежурного по городу слушает…
Мы все еще переговаривались о чем-то своем, таком, что связывало нас с прошедшим днем, только что проглоченным красным жерлом часов, шутили и огорчались, но все это было там — за незримым барьерчиком, когда Севергин еще не сказал: «Город принял!», потому что сводка Севергина, резкий звон и желтый блик сигнальной лампы Микито уже включили нас в долгую и муторную круговерть под названием «суточное оперативное дежурство по городу», и все, что происходило теперь с миллионами людей на сотнях километров улиц в бессчетном сонмище домов, стало нашим делом и нашей тревогой, нашим большим ожиданием неведомого, и Микито, прижимая трубку плечом, делал пометки в оперативном журнале, а потом, скосив на нас глаза, кивнул, дал отбой и сказал:
— Кража…
И все повернулись теперь к Микито, и я краем уха слушал его, хотя фиксировал только необходимую мне информацию, потому что по-прежнему смотрел на Риту, которая успела мне сказать:
— Ты совсем не изменился!..
Вот видишь, Рита, я совсем не изменился. Не повзрослел, не поумнел, не изморщинился?
А ты изменилась. Из хорошенькой угловатой девушки ты стала красивой зрелой женщиной. И нет в твоих глазах больше сияющей уверенности, что весь огромный мир, голубой и зеленый, создан, чтобы радовать тебя и служить тебе. Больше всего ты любила голубой и зеленый цвета. А теперь ты, наверное, любишь синий и оранжевый — ты ведь, в отличие от меня, сильно изменилась.
— …На улице Рихарда Зорге обворовали машину… — объяснил Микито.
Ах, Рита, как жаль, что и я сильно изменился! Я бы так мечтал остаться прежним, тем веселым лопоухим парнем, который безумел в твоем присутствии, стараясь каждый раз совершить поступок такой сложности, что никто из моих друзей и попробовать не мог с ним поспорить, и тем не менее с каждым очередным подвигом отдалявшимся от тебя все больше и больше…
— …Ночью с «Волги» сняли левую переднюю дверь…
Помнишь, Рита, как ночью ты показала мне на асфальтовый каток в Уланском переулке — на всем каталась, а на катке не доводилось! — и через минуту я уже запустил его усталый астматический мотор, сел за жирную от смазки, еще теплую баранку, и мы с тобой покатили неспешно по всем Сретенским переулкам, в клубах едкого солярового дыма, с оглушительным треском, и я слепнул от счастья на поворотах, когда тебя прижимало к моей спине.
— …Машина принадлежит известному хоккеисту — олимпийскому чемпиону Алексееву, — закончил Микито и поджал губы, мимически изображая значительность происшествия.
— Дай указание в сто девятое отделение и поставь на контроль в Ленинградском райуправлении, — распорядился Севергин.
— Григорий Иваныч, я, конечно, не вмешиваюсь, — развел руками Микито. — Но ведь такой человек Алексеев! Можно сказать, ас нашей ледовой дружины!..
Микито был заядлый болельщик, а комментатора Николая Озерова почитал крупнейшим художником слова и с большим вкусом повторял его любимые словечки и выражения.
— Ну и что? — посмотрел на него поверх очков Григорий Иваныч.
— Так им там на месте слабо разобраться! Если наша группа выедет, Тихонов все организует в два счета! Ведь тут же понимать надо — это Алексеев! Когда он под шайбы ложится, тоже ведь о себе не думает! А ему какое-то паршивое ворье может сбить весь психологический настрой!..
Григорий Иваныч засмеялся, покачал головой, посмотрел на красное табло электрочасов:
— Пожалуй, ты прав. Время еще раннее, тихое. Пусть группа готовится на выезд, а ты, Стас, запроси…
Мы переглянулись, и Севергин кивнул:
— Я тебе потом все по рации передам…
Рита недоуменно посмотрела на нас, Григорий Иваныч усмехнулся:
— Беготня — дело нехитрое. Работать надо экономно.
Я стал набирать номер автомагазина, а Севергин уже перешел на селекторную передачу:
— Внимание! Товарищи дежурные территориальных отделений! Ожидайте у телефонов!.. Ожидайте у телефонов!.. Ожидайте у телефонов!
Желто-жемчужными пузырьками всплывали бесчисленные лампочки на сером металле генерального пульта — вся милицейская сеть Москвы замыкалась на селектор Севергина.
— …Прошу всех ожидать, не все еще сняли трубки. Товарищи, говорит ответственный дежурный по городу Севергин…
— Что вы чувствуете, заступая на дежурство по городу?
— Ответственность и тревогу: ответственность за порядок в городе и тревогу за человеческие судьбы…
Из интервью с дежурным по городу
6. Григорий Иванович Севергин
Прежде чем начать циркуляр, надо дождаться, пока вспыхнут все лампочки на пульте: тогда ни один из дежурных не пропустит передачу. Время сейчас самое канцелярское — докладываются итоги за сутки, руководство на местах знакомится с обстановкой, «указников» — мелких хулиганов — собирают для поездки в суд; инструктируют на разводах дневную смену. Так что некоторые дежурные медлят, лампочки под номерами их отделений не подают признаков жизни. Но я их не тороплю — циркуляр не из самых срочных, пусть управляются с неотложными делами. Тихонов пока что пробивается в автомагазин.
— Алло, алло, магазин? Девушка, золотко… — Голос Стаса звучит бархатно, вкрадчиво — знает, чертяка, что секретарш с утра надо брать лаской. — Михал Борисыча нарисуйте, срочно нужен…
Видимо, секретарша проникается сознанием того, что Михал Борисыча доискивается человек не чужой, — Стас приглушенно бормочет в трубку:
— Михал Борисыч, голубчик, Тихонов из МУРа, побеспокоил… а, ну да… Нужно… Помялись тут ребята немного… Двери передние, для «Волги»…
Выслушивает длинную тираду, с постным лицом кладет трубку, сообщает:
— Директор клянется дедушкой, что за два месяца дверей для «Волги» не было и в помине. И при всей любви к представляемой мною организации раньше, чем в следующем квартале, не обещает.
Посоветовал обратиться в трест, а у меня уже все лампочки на пульте задействованы, и я передаю:
— Товарищи дежурные! Передача касается тех, у кого на территории находятся станции обслуживания легковых автомобилей… остальным можно отключиться… — На пульте волной проходит рябь от гаснущих лампочек, остается пять, десять, двенадцать… Ага, так. Продолжаем. — Запишите, товарищи. Надо подослать людей на станции обслуживания, пусть изымут неудовлетворенные заявки на ремонт или замену левой передней двери автомашины «ГАЗ-24». По мере поступления данных звоните. Повторяю… Левой передней двери «Волги»… Передача окончена, прошу положить трубки.
Тихонов тем временем беседует с трестом:
— Ну вы поймите, очень нужно… Где, на Хорошевской? А поближе нельзя?… А-а, ну-ну… Большое спасибо! — И поворачивается ко мне: — Лично, говорит, для вас сделаю одну дверку.
Новенькая, Маргарита Борисовна, во все глаза смотрит на нас: похоже, она полагает, что мы решили достать потерпевшему взамен похищенной другую дверь — раз такой дефицит. Мы перемигиваемся, и я звоню дежурному ОРУД — ГАИ.
— Дементьев, скомандуй районным ГАИ быстренько поднять за две недели копии актов на аварии, где повреждена левая передняя дверь «двадцатьчетверки». Через двадцать минут перезвоню. Отбой.
В дверях зала возникает Задирака. Он прислоняется к телетайпу, скрестив на груди руки, — у него это означает немой укор: опергруппа готова, а мы тут прохлаждаемся.
— Давай, Стас, двигай, — хлопаю Тихонова по плечу. — По мере поступления данных будут передавать.
И поворачиваюсь к новенькой:
— Хотите прокатиться для ознакомления? Случай не ваш, но так, для интереса…
Я-то вижу, что они со Стасом старые знакомые и давно не виделись вроде. Пусть пошепчутся…
— Если можно, я с удовольствием…
Поднялась, зацокала каблучками, а в глазах радость. Очень приятная женщина.
Из Гагаринского района звонят: кабаны забежали. Надо разобраться, а то еще людей покалечат.
— Гагаринский? Ответственный дежурный по городу Севергин. У вас около шведского посольства кабаны появились, граждане сообщают. А? Конечно, дикие. Вышли наряд, чтобы неприятностей не было. Доложи…
— Охотинспекция? Главное управление внутренних дел, дежурный по городу Севергин. В Гагаринский район кабаны забежали. Подключитесь? Ага, связываю вас с дежурным Гагаринского райуправления…
Дежурная часть Главного управления внутренних дел принимает немедленные меры в связи с природными явлениями, угрожающими здоровью и безопасности людей.
Из инструкции
7. Младший инспектор-кинолог старшина милиции Юрий Одинцов
Если верить науке, то думать может только человек. А собачка пробавляется рефлексами. У меня, конечно, нет причин спорить со всеми этими учеными — доцентами там или академиками. Но только мне кажется, что в их расчетах сильная ошибочка имеется. Может быть, они и сами искренне верят, будто собачка не способна думать, но происходит это у них, конечно, от недопонимания.
Думают собачки. Хоть разбери меня на части, я не поверю, что существуют рефлексы сообразительности, отваги, верности и любви. Собачки во всем как люди. Среди них есть умники и тупицы, лежащие и неутомимые, трусливые и храбрые, злыдни и добряки, весельчаки, уныльцы, жмоты и расточители, есть скромные таланты и важные бездари.
Как говорит наш инструктор капитан Емец: у них только второй сигнальной системы нет, разговаривать не могут. Но это ведь они по-человечьи не могут! И большинство людей их не понимает. А кто понимает, тому известно, что собаки думают.
Когда я прихожу утром к Юнгару, стоит мне переступить порог дежурной части, он начинает тоненько, счастливо выть, срываясь на басистый лай, а до вольеры еще добрых сто метров. Отпираю защелку, и он вылетает из домика — громадный головастый волчище, — и вой его, как пение, и визг, как смех, он лает и урчит, прыгает и катается по земле, потому что знает — и еще один день мы проживем вместе.
Я сажусь на скамеечку, и Юнгар без команды устраивается против меня, и смотрит мне прямо в лицо своими красивыми выпуклыми глазами, и скалится, язык на сторону, пока я достаю из кармана ломтики докторской колбасы, жирок от ветчины, кусок сахара. Казенная пища — мясной суп из пшена с картошкой — питательна, да не лакома. А у хорошей собачки, как у всякого порядочного человека, свои пристрастия и слабости.
И вторая сигнальная система нам не нужна. Смотрю я ему в глаза и слышу неспешные будничные Юнгаровы мысли. Проводник Шалаев вчера на раздаче супа выгреб своему Карату все мясо, а Юнгару оставил больше крупы и костей, и Юнгар обиделся — не жалко мяса, а жалко, что Шалаев такой мелкий; и Юнгар зарычал на него, Шалаев замахнулся, и Юнгар слегка тяпнул за сапог — пусть знает. Приходил доктор, но без меня Юнгара смотреть не стал — ни одна собачка без проводника никому не разрешит себя трогать. По ночам теперь стало холоднее — звезды ближе и ярче, от этого грустно и нежно на душе, хочется выть. Собачка Фархад вчера уехала на задание с проводником Костиным и больше не вернулась…
— Юнгар, ранили вчера Фархада. Ножом. Ты помнишь, как нож в руке перехватывать?
Юнгар открывает свою розовую пасть лохматого крокодила и осторожно берет клыками мою правую руку — между локтем и кистью.
Еще в школе я читал книжку, и там было написано, что какой-то умирающий человек понял одну очень важную вещь: мы все уже когда-то жили на этой земле, только совсем в других обличьях и качествах: мы могли быть римскими императорами, или египетскими рабами, или тягловыми волами, или вольными птицами.
Я в своей прошлой далекой жизни был собакой.
— …Милиция слушает…
— Говорит дежурный врач Второй Градской больницы. Сейчас поступил больной Николай Зозуля, восемнадцати лет, с сильными ушибами головы и лица. Избившего его человека он знает, но отказывается назвать. Говорит, что хочет сначала выяснить, готов ли тот заплатить за нанесенные ему побои, в случае отказа намерен привлекать его к ответственности.
— Я сейчас к вам пришлю работника отделения милиции. Если у Зозули такие этические сложности, мы обоих привлечем за хулиганство… Отбой… Сорок шестое?
8. Водитель оперативной машины сержант Александр Задирака
Когда мы с поворотом пролетаем через Трубную площадь, крик сирены полощется за нами, как едкий синий выхлоп.
Тихонов недовольно косится на меня, но молчит. Вот чудак человек! Мы же не катафалк — это им нужно ехать печально и медленно. А у нас расчет на скорость. Я не скажу, конечно, что Тихонов опасается ездить со мной в быстром режиме, он парень крутой, но ему мои скорости — перегрузка для нервов. Я ему говорю: «Товарищ капитан, вам, может быть, шестьдесят кэгэ — это груз, а для штангиста Ригерта — в руках авосенька; для кого-то шестьдесят кэмэ — это езда, а мне — глухое торможение!» А он мне: «Хвастун ты, Задирака!» Я чуть не задохнулся от таких слов. У нас в стране, может, два миллиона шоферов имеется, а у меня шестое место во всесоюзных автогонках. И то если бы насос-ускоритель на подкосил, еще неизвестно, как бы все сложилось. Хотя этих двух литовцев, братьев Гедрайтисов, и Рапопорта с ЗИЛа я бы все-таки, пожалуй, не обставил. У них ведь, как ни крути, международный опыт, и машину они, пожалуй, больше тетюшкают.
Да, так я о чем толкую: в нашей жизни все решает скорость. Все мы гонщики в одном огромном ралли. Сейчас к экзаменам по мастерству без испытания на скорость никого не допускают. И это во всем — играешь ты в хоккей, водишь спецмашину, защищаешь какие-нибудь там диссертации или ловишь преступников. Мчимся мы по этапам как оглашенные, и судье-хронометристу наплевать, по проселку ты сюда прикондехал или по автобану прикатил, у него один отсчет: фора — три минуты, движение идет по графику, или 36 штрафных баллов за опоздание.
Жаль, конечно, что Тихонова жизнь на скорости не волнует, много он от этого теряет. Он из-за этого сыщиком великим не станет и в чины большие не продвинется. Но, правда, каждый сам себе дорогу выбирает. Ему по душе тихий скок полированных коней на шахматных клетках, а по мне не может быть слаще мига, когда у тебя в моторе бешено заревели сто осумасшедшивших лошадей, которых я враз вздыбил безжалостной шпорой акселератора и под захлебывающийся вопль сирены погнал с Петровки, по асфальту, по улицам, через жизнь…
— …Товарищи дежурные, внимание! Внимание! Говорит Севергин! Все взяли трубки? Передаю сообщение. Прошу информировать все сберегательные кассы, расположенные на вашей территории, о необходимости внимательно присматриваться к клиентам, которые будут продавать трехпроцентные облигации десятирублевого достоинства, свернутые трубкой. Пачка облигаций может быть завернута в коричневую бумагу и перевязана красной шелковой ленточкой от конфетной коробки. Листы облигаций старые, мятые, на многих — сальные пятна, В случае возникновения подозрения принять меры по задержанию клиента. Отбой…
9. Рита Ушакова
Желто-синий кораблик наш вспарывает уличное движение, будто нож. Смешной бойкий парень Задирака гонит машину удивительно быстро, плавно и красиво. Может быть, водить автомобиль — это тоже определенный дар? Задирака поворачивает ко мне острый профиль — сверкающая шитьем фуражка чуть набекрень, кокарда ровно посредине лба — и говорит со сдержанным вызовом:
— А вы знаете, Маргарита Борисовна, что с шоферской профессии начинается стирание грани между трудом умственным и физическим?
— Да-а? — удивляюсь я.
— А как же иначе? От физического труда у меня — только педали нажимать и баранку подворачивать. Все остальное — чисто умственное. Глазомер, реакция, контроль дорожной обстановки…
— Мне кажется, что твой труд скорее стирает грань между городом и деревней, — сказал без улыбки Тихонов. Похоже, что он недолюбливает шофера.
А мне этот парень чем-то симпатичен — в нем бьется одновременно тысяча сердитых быстрых пульсов еще не удовлетворенных желаний и неосознанных стремлений, он весь в непрерывном движении, он искрит, как заряженный аккумулятор.
Мчится по улицам наш желто-синий кораблик, похрипывая сиреной, «дворники» сбрасывают со стекла дождевые капли. Мне хочется всмотреться получше в лицо Стаса — такое же, как в последнюю нашу встречу, грустное и сердитое, беззащитное и неприступное. И это только в первый момент мне показалось, что он совсем не изменился. Но как-то неловко рассматривать его в упор, и я потихоньку подглядываю в зеркальце над лобовым стеклом. В его лице появилось что-то несовместимое — грустно-спокойный взгляд и чугунные желваки на скулах.
Ах, Мнемозина, прекрасная и строгая богиня памяти! Как долго ты не давала мне покоя своими вестями из прошлого, как долго сомнения и раскаяние заставляли все прикидывать и оценивать заново, и горечь от собственной глупости, боль от сознания своей эмоциональной неповоротливости чуть было не стали ощущением мира вокруг меня. И только тогда Мнемозина, чьи причуды мне непостижимы, отступилась. Она ушла от меня, как раздосадованный кредитор, понявший, что с этого должника больше ничего не получишь. И воспоминания перестали мучить.
Читать бесплатно другие книги:
