Роман с физикой, или За всех отвечает любовь Бялко Александр

Вольно же было Гоголю смеяться над чиновниками! Столько поколений российского народа читают про наших чиновников и возмущаются. И тупые они и вороватые. То у них нос сбежит. Впрочем, современные литературоведы говорят, что сбежал не нос, а другая часть мужского организма, не менее выдающаяся. Так было бы смешнее, но Гоголя цензура тогда не пропустила бы. И никогда бы мы не узнали о сбежавшем ... носе.

В издевательство над госслужащими внесли свой вклад и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и Антон Павлович Чехов. С началом советской эпохи все выдающиеся сатирики клеймят советских бюрократов. И так во всем мире! Там на Западе блистал сатирой на чиновников Франц Кафка. И наши и западные все они вышли из гоголевской шинели. Но миллионы людей в этой шинели остаются каждый рабочий день. Я думаю, что великие писатели не разобрались в жизни и работе скромных служащих и стали писателями, потому, что работа чиновника им не нравилась. Не любили они эту работу!

А те, для кого эта работа и есть жизнь, которые романов не пишут, да и не заводят они романов на работе. Они просто работают.

Павел Петрович Коштяну был настоящим чиновником. Как говорили в советскую пору – служащим. До того, как он поступил на эту работу, может быть, у него были и другие мысли, но после того как он стал работать, он решил работать хорошо. Он вообще был человек основательный и все делал на совесть. Поэтому он стал разбираться в тонкостях чиновной работы.

Правы были Гоголь и Кафка только в том, что работа эта не простая. Иногда неделями нечего делать, а то вдруг за неделю приходится переделать то, что и за год не успеть. А когда сидишь и ждешь – все мысли о повышении по должности и повышение в зарплате или о премии. Тут уж перемываются все косточки, узнаются все тайны и происходят такие наблюдения – что и Шерлоку Холмсу с Эркюлем Пуаро не под силу, даже если они возьмут на подмогу комиссара Мегре.

В понедельник Пал Петрович пришел на работу вовремя. Он всегда приходил вовремя. Опаздывать неприлично, а приходить раньше – зачем? Будут думать, что ты у коллег в столах роешься, чужие записки читаешь или еще что-нибудь такое про тебя придумают.

Курить чиновнику было просто необходимо. Где найти еще такой способ размяться поговорить с людьми из соседних отделов, услышать последние новости. Но курением всего не объяснишь. Только огромный опыт Пал Петровичу позволил уйти с рабочего места так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Идти предстояло к Голубкову. Вы бы, дорогой читатель, решили наверняка, что идти следовало бы к референту Брежнева, помощнику Андропова или секретарю Черненко, чтобы узнать о предстоящих перестановках на самом верху власти. Уверяю вас, те ничего бы не сказали коллеге, да еще потом бы настучали куда следует. Пал Петрович как настоящий чиновник знал это. Поэтому он стал пробираться к Голубкову. Так, чтобы никто его не заметил.

– Я в машбюро – бросил он безразличным видом своей подчиненной. Взял какую-то рукописную бумажку и вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой, чтобы не видно было в какую сторону он пойдет... Надо было попасть на лестницу и подняться на третий этаж.

На третьем этаже было тихо. Люди здесь ходили редко. Не за чем. Только свои сотрудники. Вот и дверь со скромной табличкой 312. Ни названия, ни фамилии владельца кабинета.

Голубков был самым маленьким чиновник во всем этом громадном здании, набитым народом. Самым маленьким, если не считать секретарш и уборщиц. Должность у него была делопроизводитель. Он готовил те бумаги, которые лично подписывал генеральный секретарь.

Многие прослужили всю жизнь верой и правдой по чиновному ведомству и не знали, что существует такой Голубков, а не то чтобы сказать, который его кабинет.

Пал Петрович мягко открыл высокую дверь.

– Саша, можно к тебе, – с Голубковым они были давно и хорошо знакомы.

– Заходи, чай будем пить, – Голубков показал на электрический чайник, воткнутый в розетку.

– Не откажусь.

Саша был по возрасту такой же, как и сам Коштяну, пенсионного возраста – за шестьдесят. Большой кабинет его представлял собой необычное зрелище. В нем стояло три письменных стола, заваленных бумагами и еще один стол с пишущей машинкой. В точно таких же кабинетах этажом выше или ниже сидело по несколько человек.

– Саша, ты слышал про новые путевки в Болгарию, как раз следующим летом, – Пал Петрович разгласил самую страшную тайну кремлевских стен, что появились десять свободных путевок в Болгарию, на Золотые пески. Тогда это было безумной роскошью даже для работников Кремля.

– Паша, я мало этим интересуюсь, хотя, знаешь ли, годы берут свое, надо подлечиться.

– Подлечиться хорошо в Чехословакии, в Карловых Варах. Помнишь, в прошлом году была путевка?

– Говорят, там стало плохо. После 68 года нас там не любят, – хозяин кабинета насыпал в кружки чай из пачки со слоном.

– Тебе как, покрепче?

– Нет, нормально.

Во время этого пустого разговора Пал Петрович ворошил глазами груды бумаг, лежащих на всех трех столах.

– Садись пить чай вот здесь, а то у меня тут бумаг навалено. Все время надо что-то переделывать. И за столько лет я ни разу не ошибся. Хоть бы кто оценил!

– Да, Саша работа у тебя – не позавидуешь.

– Вот уйду скоро на пенсию, как они смогут без меня? Никто же не знает, что к чему. – он обвел рукой три горы бумаги на трех столах.

– Не надо про пенсию, рано тебе еще. Без тебя просто пропадут.

В те годы выходить на пенсию было не принято ровно в 60 для мужчин. Высшее начальники государства были все старые, но работали, это давало и негласное разрешение и на работу пенсионеров всех уровней. Годы были тяжелые для молодых, которые хотят пробиться. Старые не уходили, держались до последнего. В вечном споре молодости и опыта молодость в те годы проигрывала с крупным счетом.

Коштяну мешал чай, но смотрел не на то, как плавают чаинки в кружке. Наконец, за дальним от него столом он увидел то, что искал: наспех спрятанную от посторонних глаз бумажку с размашистым росчерком Черненко.

Чем плоха работа чиновника, я уже рассказывал. Старинный черный телефон зазвенел, так, что оба в комнате вздрогнули.

– Это к главному. Паш, посиди пока здесь, чтобы кабинет не запирать.

– А долго? У меня ведь своей работы полно, – соврал обрадованный Коштяну.

– Нет, не долго, это Черненко вызывает, а он так, – на, и пошел исполнять.

– Хорошо, только не долго.

– Я побежал.

Когда шаги Голубкова пропали в кремлевских ковровых дорожках, Пал Петрович подошел к тому самому столу. Аккуратно сдвинул бумаги закрывавшие документ. Это был текст диктора Балашова. Начало вы уже знаете, а концовка была такая:

– Пленум избрал генеральным секретарем ЦК КПСС Черненко Константина Устиновича.

Пал Петрович так же осторожно задвинул бумагу и сел допивать свой чиновничий чай. Мысли в его голове сконцентрировались. Придет Черненко, старый бюрократ, – назначит всех своих. Остается одно – идти к самому Брежневу и просить повышения. Благо сейчас свободно место зама. Его, Коштяну даже не рассматривают, а это обидно. Уж кто-кто, а он-то заслужил! В конце то концов Брежневу теперь уже все равно, а уходить на пенсию лучше с высокой должности. Это Брежнев сам знает и поймет. А не получится, так и так на пенсию – в земле на даче ковыряться. Жалко виноград под Москвой не растет.

Тут примчался с очередной бумагой Голубков, Пал Петрович поблагодарил за чай, вымыл кружку и пошел к себе. А для хозяина кабинета 312 началась большая работа. Надо было все менять.

В тот понедельник Брежневу работалось очень хорошо. Главное решение было принято, все боли и переживания остались позади. И хотя накануне вся страна обмывала новую конституцию, голова работала четко, сердце не болело, даже курить не хотелось.

Дела проходили пачками. По каждому случаю он не вызывал помощников, не спрашивал специалистов не консультировался со старыми друзьями. Он создавал комиссии, давал распоряжения, даже кого-то из своих старых кадров еще по Кишиневу успел повысить в должности. Все шло легко, так легко, что подкрадывалась плохая мысль, а что если так дальше, то еще столько всего можно переделать. Он же не Никита Хрущев и в огороде копаться не собирается. Чем заняться, когда кроме как руководить ты ничего не умеешь и ничего другого не любишь? Но решение было принято и назад пути нет.

Уже к концу рабочего дня попросился Андропов. Он как всегда мягкой, кошачьей походкой прошел большой кабинет.

– Что там у тебя Юра? Если не срочно, то через пару дней к Косте обращайся. Пусть входит в курс.

– Тут кое-что важное, для тебя. Лично. Принес тебе дела на твою Галю. Надо, чтобы ты посмотрел.

Бесстрастное лисье лицо Андропова ничего не выражало. Просто глаза блестели под очками. Он открыл папку, сверху лежало признание какого-то Красовского в том, что Галина Брежнева торгует государственными секретами. Под ним лежали бумаги о спекуляции валютой, ювелирными изделиями и антиквариатом.

– А что ты мне это показываешь? Она уже сама взрослая баба.

– Ты бы повлиял как-то на нее. Тут ведь все статьи расстрельные.

– А она меня слушает что ли? Да и не могу с ней строго. Дочка. Вспоминаю ее, как маленькая была, как болела, не могу ей слова сказать,

Оказывается, Брежнев был сентиментален, оказывается, Андропов это знал.

– Нет, Леня, ты уйдешь, что она Костика слушаться будет? Подумай.

– Костика не будет. Он мягкий, его никто слушаться не будет.

– Надо что-то делать.

– А ты знаешь, что делать?

– За меня не волнуйся, я все сделаю, что могу, даже когда ты на пенсии будешь. Но и я не все могу.

– Не уходить?

– Зачем уходить, когда здоров, и молодым еще фору дашь по работе. У секретаря только что видел, сколько ты за день перелопатил, один, как целый отдел.

– А это правда. – одобрительно кивнул Брежнев и нажал на селектор.

– Черненко мне срочно сюда.

– Я пойду, – опять мягко заговорил Андропов. Я знал, что ты все сделаешь правильно, как всегда, – Обнял Брежнева и поцеловал, как тот любил. И на всякий случай забрал с собой папку.

– Иди, и с Костей Черненко не столкнитесь, а то у него и так удар будет.

– Иду, иду, – и Андропов бесшумно скрылся за дверьми.

К операции «пенсия» Андропов готовился. Беседа, которая только что закончилась, длилась пять минут, но она была не случайно. Всё готовилось не вчера даже, когда Брежнева усилено напаивали вытяжкой из женьшеня, чтобы в понедельник силы его утроились. Начиналось все загодя, когда известному режиссеру Рязанову поручили делать фильм о трудовой старости. После огромного успеха фильмов про советских разведчиков («мертвый сезон», например), которые, говоря современным языком, продюсировал КГБ, Андропов понял, что кино это сила и научился запускать через кино разные темы. Режиссеру Рязанову дали денег, лучших актеров, а талант режиссера у него свой. Какой получился убедительный молодой прохвост Андрей Миронов, выгоняющий на пенсию умного и работящего Юрия Никулина! Получилось, конечно, не то, что хотел Андропов, но фильм достигал своей главной цели – на пенсию после просмотра такого фильма никому не хотелось.

А каких усилий стоило вручение золотой медали ООН за укрепление мира Брежневу!

Только что в сентябре вручали медаль, не для того, чтобы он любовался ей на пенсии.

Андропов понимал, что пожизненное правление Брежнева – его единственный шанс достичь высшей власти. Он не хотел делать ошибку, как его предшественник Берия, который пытался просто вырвать власть. Власть не далась, а Берия сломал шею. Андропов хотел взять власть мягко, чтобы народ его любил, а не называл стукачом.

Кроме кино на стороне Андропова сыграл еще и закон природы. Любой нормальный отец все готов сделать для своей дочери. Спекуляция и любовь к бриллиантам не были сами по себе чем-то страшным. Можно было морально осудить, но на большее это не тянуло.

Хорошо в последнюю минуту случайно подвернулся серьезный эпизод. От разглашения государственной тайны до измены родине один шаг. А это расстрел. Какой же любящий отец согласиться на такое для дочери?

Практически в те же часы профессор Изотов набирал номер профессора Боркова.

Смешное было время – не было мобильных телефонов.

– Здравствуйте, это Изотов. Как дела у вас? Готовитесь к занятиям?

– Здравствуйте! Да, занятия будут, как всегда по пятницам.

Профессора говорили на птичьем языке понимая, что их внимательно слушают.

– Значит в пятницу, как всегда?

– Можете приходить десятого, телевизор посмотрим.

– А в котором часу?

– Я думаю, к семичасовым новостям. Позже трудности с охраной, пропуск некому будет выписать.

– Хорошо, у меня как раз рано заканчивается заседание кафедры. Буду у вас.

– До свидания.

– Всего доброго.

По понедельникам Изотов встречался с аспирантами. Он с нетерпением и страхом ждал встречи с Красовским.

Красовский был интересной личностью. Хотя, почему был? Скорее всего, он жив и здоров сейчас. Просто я очень давно его не видел. Последний раз мы с ним встречались на первом съезде российских предпринимателей. Слово кооператор стало уже тогда ругательством, как слово нэпман в двадцатые года. И Энди решил назваться предпринимателем, он, конечно, входил в руководство нового движения. Это был уже не тощий студент, а толстый и солидный дядя.

На самом деле его звали Андрей, но он всегда назывался Энди, по-английски, как было модно в эпоху джинсов и битлов.

Энди считался балагуром, бабником и гулякой и душой компании. Но у него хватало ума и времени еще и окончить университет. Поскольку чем ему заниматься в жизни он не знал, то на всякий случай поступил в аспирантуру.

Отец у Энди был адмиралом на Черноморском флоте. Не самый большой шишкой, но занимавший очень важный пост. Его эскадра ходила в Средиземное море. Дальше задача была такая. Они как приклеенные преследовали шестой американский флот. Иногда это было по семь месяцев в году. За это платили жалование, походные, командировочные, кормовые, да еще и часть валютой. (сейчас смешное время все забыли что такое валюта! Просто не наши деньги. А тогда валюта – это было все – благополучие и достаток)

Жена адмирала, была скромная русская женщина, которую молоденькой девушкой он во время боя он спас от смерти. Из истории их любви мог бы получиться великолепный роман. Сын Андрей был цветком их любви.

Его мать месяцами сидела одна дома, и денег тратить было решительно не на что. Она молилась богу, в которого поверила во время своего счастливого спасения. Ходить в то время в церковь было не безопасно для карьеры мужа, но она упорно презирала ябед и этим заслужила уважение. Все, включая валюту, она отправляла из Севастополя в Москву единственному сыну. Поэтому Энди не знал, что такое нет денег.

Пусть студенты группы, где учился Красовский, до сих пор считают его рубахой-парнем, но на самом деле все было не просто. Да, он был заводилой в студенческих вечеринках. Для современных читателей стоит объяснить необъяснимую особенность советской власти, которая посылала студентов убирать картошку. Те, кто сажали картошку почему-то ее не хотели убирать. Это происходило, как правило в сентябре. Студенты уезжали в колхоз, там и жили и копали эту самую картошку и складывали в мешки. Если уж быть последовательным, то придется объяснять, что такое колхоз...

Энди на картошке в первый же день устраивал самые шумные пьянки. Но на второй день из Москвы привозили распоряжение ректора, освободить студента Красовского от картошки, и Энди пропадал. Сам он предпочитал круг не простых студентов, а детей начальников. Все годы учебы в Москве он был почти все время в круге золотой молодежи, как он считал, равных ему, и пытался попасть в круг повыше. При его неутомимой активности это ему удалось сделать довольно быстро. Когда он стал аспирантом, ему уже не составляло труда позвонить домой Галине Брежневой.

Всего этого не знал Изотов, не делавший Красовскому каких-то поблажек, но и не отказывающийся от бутылки французского коньяка от него по праздникам. Не знал, но догадывался, он же был настоящим философом.

Пришел Красовсий, сказал – «здрасьте» и небрежно разбросал по столу свои бумаги. Он должен был принести научному руководителю главу будущей диссертации. Изотов видел, что он принес то же самое, что и неделю назад, но и тогда все было одно и то же.

Изотов сделал вид, что читает.

– Вот тут надо бы прибавить цитату из писем Маркса к Энгельсу том 44 полного собрания. У нас в библиотеке есть, посмотрите внимательней, я страницу не помню.

(Для юных читателей сообщаю, что Маркс и Энгельс это малозначительные философы 19 века. Смысл их философской доктрины – что потопаешь, то и полопаешь, а как полопаешь, – такие и мысли в голове.)

– Хорошо, сделаю, конечно, обязательно посмотрю.

Изотов снял очки и решился поговорить с аспирантом.

– Мне хотелось бы поговорить о другом.

– Ну, вот, КГБ, как в школе. И по месту учебы сообщили, и еще не дай бог матери настучат. – как обиженный мальчик пожаловался Красовсий.

Изотов понял, что вот она удача – пришла. Он родился при Сталине и точно знал, что просто так с Лубянки никого не выпускают. Если уж Красовский побывал там и сидит сейчас перед ним в университетской аудитории, а не на нарах, значит, у него была информация, и его завербовали. Изотов перешел на ты. Красовский удивился. Он никогда не слышал, чтобы профессор переходил на ты.

– Ты думаешь, я не вижу, что ты мне одно и тоже третий раз приносишь?

– Да я работал, Канта читал.

– А ты думаешь, мы тут сидим про Канта рассуждаем? Ты знаешь, что у меня высшая форма допуска? Как у ядерных физиков! Философия – это такое же оружие, как атомная бомба.

Изотову самому понравилось, как он сказал. Про ядерных физиков он вспомнил, потому что думал про Боркова.

– Да, знаю я все, знаю, – нехотя промычал Красовский.

– А знаешь, так должен молчать, а не болтать о секретах государства.

– А что я такого уж и рассказал то?

– Мне это не интересно.

– Нет, правда, только похвастался, что с Галиной Брежневой знаком и тут же на Лубянку.

– Ты соображаешь, что говоришь.

– А что, она хорошая тетка.

– Вот видишь, ты опять. Я тебя про нее спрашивал?

– Нет.

– Так зачем ты мне все это говоришь? Я же тебя просил секреты не раскрывать.

– Какой это секрет? Все всё знают.

– Что ты у нее пьянствуешь?

– Да, что я один, что ли. И было то всего пару раз.

– Пойми, не она важна. Ее отец. Вот о чем не болтают.

– Она говорила, только, что папа на пенсию собирается, на здоровье жалуется.

Изотов понял, что визит на Лубянку ничему не научил Красовского. Сейчас он, не будучи следователем, мог бы вытащить из этого болта любую информацию. Но что-то его остановило. Почему-то он понял, что хватит.

– Ладно иди. Читай Канта.

– До свидания, – буркнул в ответ аспирант. Собрал в дипломат (тогда модны были плоские портфели-дипломаты) свои бумаги и повернувшись спиной к Изотову скорчил рожу, которая означала – говори, говори мне по барабану, я уже это все забыл.

– До свидания, – ответил профессор и подумал: зачем ему такие ученики? Чем хорошим вспомнят потомки философа Изотова?

Поднимаясь по лестнице своего дома сталинской постройки, Изотов думал о своей судьбе. Жена его раз и навсегда решила, что это она сделала его профессором, не без помощи ее папы. После этого жизни не стало. Семейной жизни. Во всем он был виноват, недотепа и неудачник. Изотов сам себе не врал, что связи помогли сделать докторскую так рано, но ему ничего с неба не упало. Все делал и писал он сам. Своим что называется горбом.

Бросить и прекратить этот домашний кошмар, можно было давно, но было жалко карьеры, он уверял себя, что не о званиях и чинах заботится, а о Философии, которую не хочет отдавать в грязные руки. И это была почти чистая правда. Кроме того, умница дочка, удивительно способный и умный ребенок. Оставить ее на попечение жены – она ее сгрызет.

А какие возможности! Какая аспирантка Люба! Умная, красивая, самоотверженная. Понимала все и готова была идти на жертвы. Но он не мог. Каждый понедельник он сидел напротив Любы Князевой и краснел, придумывая какие-то цитаты из классиков. Люба все делала исправно, не то, что Красовсий и смотрела на профессора своими ясными глазами. Почему-то сегодня ее не было.

На этом месте мысли остановились и профессор нажал кнопку звонка. Жена открыла дверь и чмокнула его в щеку.

– Раздевайся, проходи, я сегодня что-то очень вкусное приготовила.

Изотов привык по философски искать причинно-следственные связи. Если жена была добрая, то это не спроста.

– Что случилось, Наташа?

– Почему случилось?

– Да ты такая радостная сегодня. Говори.

Жене и самой хотелось выговориться, и она не сдержалась.

– Папа звонил. Его, наконец, повысили. Теперь он будет даже не зам, а сам! Сразу через две ступеньки наверх!

– Вот это да! – Изотов на самом деле удивился. Философски осмыслить это он пока не мог.

– Да, и еще странно. Он тебе большое спасибо передавал, говорил, что ты ему сильно помог.

– Пустяки. Просто философский анализ. – теперь он понял почему изменилось отношение жены. – Философия – страшная сила, я всегда это говорил.

– Ладно, философия, пошли по случаю такого праздника накроем в столовой. Надо отметить такое дело.

Они с женой стали раскладывать вилки и тарелки на обеденный стол. Обычно, они как все интеллигентные семьи обедали на кухне. Проходя мимо телевизора жена машинально нажала на кнопку и включила телевизор.

– Там сейчас ничего нет, – показал на телевизор Изотов.

– Ой, это я так по привычке, – стала оправдываться жена.

– Нет, ничего, пожалуйста, – задумчиво произнес философ.

Еще минуту назад он хотел позвонить Боркову и отказаться приехать завтра. Зачем? Можно и дома посмотреть. Во всех телевизорах страны одно и то же. Но сейчас он понял то, над чем подсознательно думал все эти дни, то почему они с Борковым смотрели программу «время» от 10 октября. На календаре было 9 октября.

Назавтра Изотов старательно влезал в переполненный троллейбус на Соколе, чтобы добраться до известного института. Был час пик. Половина седьмого.

Борков, как обычно, любезно встретил гостя и проводил в методический кабинет. Ученые расположились в креслах напротив телевизора, но Изотов не выдержал. Встал и стал ходить взад-вперед по небольшому кабинету.

– Николай Георгиевич! Я вот понял, почему мы видели ту передачу.

– Почему? Я, честно говоря, тоже бился над этим вопросом. И ничего не придумал с точки зрения физики.

– Дело не физике. Теперь вам там, в будущем придется включать телевизор в нужное время.

– Как это я прикажу самому себе из будущего? Сами же говорите, что будущее и прошлое это одно и то же.

– Привычка – вот ответ. Входя в методический кабинет – включайте телевизор. Сегодня-то прошел слух, что Брежнева снимают, вот вы и включили, а так-то вы его никогда не включаете. Он так стоит, пылится.

– Вы дело говорите. Ладно, давайте посмотрим, и Борков включил телевизор, который стоял сегодня один, без приборов.

На экране появилась диктор Валентина Леонтьева.

– Мы прерываем наши передачи. Только что в студию поступило информационное сообщение о пленуме ЦК КПСС.

На пленуме были обсуждены следующие вопросы: Первое. Об усилении мер по борьбе с нехарактерными для нашей жизни явлениями, такими пережитками прошлого, как пьянство и алкоголизм. ЦК КПСС обязало партийные, комсомольские и советские учреждения активно выступить в борьбу с этим явлением.

Леонтьева продолжала зачитывать меры по борьбе с пьянством, а ученые удивленно глядели друг на друга.

– Это вы натворили? – начал трудный разговор Борков.

– Вроде нет, а может быть вы? Давайте вспоминать, не сказали ли вы кому.

– Получилось как с подводной лодкой – развилка. Судьба могла пойти так, а пошла так, Борков на пальцах показывал, как это было.