Лев Ландау Бессараб Майя

«Личность Л.Д. Ландау так же загадочна, как и личность В. Шекспира, хотя с несомненностью установлено, что это не одно и то же лицо, — утверждает „Правдивое жизнеописание“. — О его происхождении имеются весьма скудные, ничем не подтверждающиеся сведения, будто бы он родился в семье своих родителей. Некоторые биографы склонны считать, что Л.Д. произошел, как и все люди, от обезьяны. Сам Л.Д. плохо помнит день своего рождения.

О раннем детстве Л.Д. почти ничего не известно. Косвенные данные свидетельствуют о том, что мама обращалась с ним очень бережно. Действительно, по известной теории немецкого профессора Sidorowa, все дети рождаются гениальными, но почти всех родители практически роняют на пол, и это определяет окончательный уровень умственного развития ребенка.

Раннему развитию способностей будущего академика, безусловно, способствовал плохой аппетит. Он кушал суп только тогда, когда ему читали, а когда запас детских сказок был исчерпан, мама читала ему философские сочинения преимущественно идеалистического направления, в изобилии хранившиеся для всяческих надобностей в доме его отца. Уже тогда у Л.Д. возникло убеждение, что все это мура, и это детское убеждение он сохранил до сегодняшнего дня. Твердо занятые в детстве материалистические позиции видны не только из всего научного творчества Ландау, но и прямо изложены им в ряде статей.

Любимыми игрушками маленького Левы были мячи, кубики и другие предметы, отражающие симметрию пространства, а подходя к зеркалу, мальчик не раз задумывался над вопросом: из каких частиц состоит его отражение? Однако окончательно эту задачу он решил значительно позже.

Светлые школьные годы Л.Д. являются наиболее темным местом для его биографов. Известно только, что он блестяще окончил школу лет в не то шесть, не то в тринадцать, и к своим природным дарованиям прибавил знание арифметики, любовь к точным наукам, иностранным языкам и женскому полу, последнее, впрочем, по некоторым авторитетным источникам, является, так же как и умение интегрировать, врожденным.

Учитывая одаренность мальчика, родители отдали его в коммерческое училище (ныне Бакинский экономический техникум), из которого юный Ландау ушел, недоучившись, в Бакинский университет. Таким образом, наша торговая сеть лишилась, быть может, неплохого завмага. В университете Ландау учился одновременно на двух факультетах: физико-математическом и химическом, и, хотя он свое химическое образование не закончил, пребывание на химическом факультете наложило отпечаток на всю его жизнь, привив нелюбовь к спиртным напиткам.

В 1924 году Ландау переводится в Ленинградский университет. В Ленинграде он сразу попал в атмосферу очень умных дискуссий между невероятно умными людьми, среди которых уже тогда блистал Д.Д. Иваненко, и, чтобы не отстать, начал изучать и развивать теорию мю, которая включала в себя как частный случай всю современную физику, но, к сожалению, давала минимальное значение для массы…

В свободное от учения время Лев Давидович гулял по Ленинграду с воздушным шариком, привязанным к головному убору, за что и был отправлен в 1929 году за границу для пополнения образования. Работая в Копенгагене у Нильса Бора, Ландау был настолько активным участником его семинаров, что иной раз его приходилось привязывать к стулу и затыкать рот.

С 1932 года Лев Давидович работает в Украинском физико-техническом институте и заведует кафедрой теоретической физики в Харьковском механико-машиностроительном институте. В практику преподавания физики Лев Давидович внес много нового. Лекции он читал, преимущественно сидя на столе, держа в кармане своего любимого котенка, которого не решался оставить дома…

Так как Ландау не сумел написать докторской диссертации, ВАК, снисходя к затруднительному положению молодого ученого, присвоил ему в 1934 году степень доктора физико-математических наук без защиты диссертации.

После годового перерыва в своей биографии Л.Д. работает в Институте физпроблем, где усиленно занимается горнолыжным спортом. Л.Д. создает свой особый способ бесконечно медленного спуска, преимуществом которого является его почти полная обратимость. При этом им было сделано весьма любопытное наблюдение, что человек при спуске с небольшой горки абсолютно ничего не видит впереди себя. Бугорок у подножия Ленинских гор, где тренировался Л.Д., называется пиком Ландау. На днях там будет установлена мемориальная доска.

К этому же периоду относится величайший подвиг его жизни — преодоление горного перевала Донгуз-Орун. Этот беспримерный по сложности и опасности переход, который Лев Давидович совершил в обществе осла, не остался незамеченным: осел получил кусок сахару, а Лев Давидович в 1946 году был избран академиком.

Дальнейшие годы жизни Льва Давидовича хорошо известны, и мы не будем на них останавливаться. Вокруг него сложилась большая школа физиков, многие из которых занимаются альпинизмом и, по-видимому, тоже будут избраны академиками».

К «Жизнеописанию» приложен «Лексикон» юбиляра. В нем были записи такого рода:

«Аспиранты — гуси лапчатые.

Бора принцип — сходство неправильной теории с экспериментом ничего не доказывает, ибо среди дурацких теорий всегда найдется некоторое число согласующихся с экспериментом.

Вежливость — отличительное свойство теоретиков школы Ландау.

Графоманы — все теоретики, кроме Е.М. Лифшица.

Докладчик — лицо, несущее персональную ответственность за все ошибки «Physical Review».

Ересь — разновидность патологии.

Жульничество — спросите у экспериментаторов.

Зависть — об этом теоретики и сами знают.

Идолопоклонство — любовь к научному руководителю.

Книги (научные) — теоретики их охотно пишут, но не читают.

Наукообразие — украшение теоретической статьи.

Рога — украшают мужчину.

Сумасшествие — наступает после прочтения «Электродинамики сплошных сред».

Теоретики — слепые котята.

Учеба — любимое занятие женщины.

Шесть векторов — не много ли?» и т. д. и т. п.

Дау был в восторге от иконы с его изображением, от почтовой марки с его портретом, чудесной марки тиражом в один экземпляр, изготовленной по идее Ильи Михайловича Лифшица, обладателя ценнейшей коллекции марок. На почтовом штемпеле дата — 22 января 1958 года.

Льву Давидовичу понравились тяжелые мраморные скрижали — «Десять заповедей Ландау», на которых были выгравированы десять формул наиболее значительных его открытий. Этот подарок по поручению Института атомной энергии вручил Льву Давидовичу академик Кикоин.

— К сожалению, мы при всем желании не могли уместить на этих скрижалях всех работ Дау, — сказал Исаак Константинович Кикоин.

С величайшим восторгом воспринял Дау доклад Хрущева на XX съезде КПСС. И тут же вспомнил стихотворение Вяземского:

Он твердил эти строчки с утра до вечера, разумеется, с комментариями. Хвалил князя за талант и дальновидность.

Пример стиля Ландау — его письма. Эпистолярное наследие Ландау велико и разнообразно: письма родным, друзьям, знакомым, студентам, школьникам, рабочим, ученым — всем, кто к нему обращался. Ни одно письмо не оставалось без ответа (еще одно доказательство того, что Ландау был начисто лишен какого бы то ни было снобизма).

Письма Льва Давидовича написаны искренне, правдиво, остроумно. Главное в них — стремление помочь людям найти путь в науку. Он был убежден, что физиком-теоретиком может стать каждый, у кого есть способности к этой науке, нужно только много работать. К нему мог обратиться за советом и солдат, и рабочий, и студент — он всем отвечал подробно, без спешки, не ради того, чтобы отделаться, а с заинтересованностью в судьбе человека.

Вот несколько писем к Ландау и его советов.

«Уважаемый Лев Давидович!

Пишет Вам студент Московского лесотехнического института Григорий Р. Занимаюсь на третьем курсе механического факультета. Пытаюсь уразуметь, что это такое — современная физика. Читал А. Эйнштейна (ранние работы), отдельные статьи и работы Фарадея, Максвелла, Гельмгольца, де Бройля, Планка, Лоренца, Лебедева, Оствальда, Лауэ, Борна, Маха, Александрова, Френкеля, Власова, Шпольского, Лурье, Терлецкого, Ланжевена и других.

Метался в дебрях идей и формул, не понимая слишком многого. Работы академика Фока и «Пятая оптика» Ю. Румера недоступны для меня. Да и большинство статей в «Успехах физических наук» тоже. Как учиться? Будьте добры, посоветуйте. Пытаюсь думать. Начал систематически изучать векторное и тензорное исчисление по учебнику Кочина и теорию поля по Вашей работе.

Но понять физику без лабораторной работы, а математику без руководства строгой системы — трудно. Может быть, это просто недостаток способностей.

В прошлый четверг был на Вашем семинаре. И ничего не понял. Стыдно стало. Подойти к Вам не решился. 3 апреля снова, видно, поеду на семинар. Но если оробею — вот пишу это письмо.

Очень буду ждать ответа.

С искренним и глубоким уважением Р.

2. IV.58 г.».

«Дорогой тов. Р.!

Если Вы всерьез интересуетесь теоретической физикой, то я охотно помогу Вам заняться этой, как мне тоже кажется, увлекательной наукой.

Естественно, что Вы теряетесь перед огромной массой материала и не знаете, с чего начать. Ясно, что теоретический семинар для Вас сейчас совершенно непонятен и Вам еще рано его посещать. Посылаю Вам программу 'Теоретического минимума", которую Вы можете (если хотите) сдавать мне и моим сотрудникам раздел за разделом.

Начинать надо с математики, которая, как Вы знаете, является основой нашей науки. Первой идет, разумеется, математика I. Содержание ее указано в программе. Имейте в виду, что под знанием математики мы понимаем не всяческие теоремы, а умение реально на практике интегрировать, решать в квадратурах обыкновенные дифференциальные уравнения и т. д.

Мои телефоны тоже указаны в программе. Бояться меня не стоит — я совсем не кусаюсь.

С пожеланиями успеха Ваш Л. Ландау. 7 апреля 1958 г.».

«Когда-то А. Эйнштейн не отказал в помощи студенту Л. Инфельду, и поэтому я решился написать именно Вам в надежде, что и Вы не откажете мне в моей маленькой просьбе. Я тоже студент, но пока всего лишь II курса радиотехнического факультета МАИ, но я очень люблю теоретическую физику.

Вы, вероятно, очень заняты, но если у Вас найдется несколько свободных минут и для меня, то я Вам буду очень и очень благодарен. Мне совершенно необходимо иметь глубокие и разносторонние знания по большинству областей теоретической физики (включая и теорию твердого тела), а значит, и по необходимой для этого высшей математике, вплоть до уровня развития теоретической физики в настоящее время. Простите, что я Вас беспокою, но для меня это очень важно, и хотя, может быть, это и не совсем прилично, но ведь в жизни, если идти трудным путем, не всегда бывает место для приличия.

Я очень прошу Вас помочь мне в следующем: не могли бы Вы прислать мне список наиболее глубоких и содержательных в своей области книг, чтобы не терять время на выписывание рациональных зерен из множества талмудов, которых более чем достаточно, т. е. я прошу Вас прислать мне цепь, состоящую из таких звеньев, поглощая одно из которых я мог бы быть уверен в том, что пойму следующее звено этой цепи, и так до конца. Вероятно, и Вы были таким же в свое время, если не больше, и поэтому я думаю, что Вы поймете меня.

Буду Вам от всей души благодарен за эту небольшую помощь.

С глубоким уважением К.».

«Дорогой тов. К.!

Охотно отвечаю на Ваше письмо. Вы совершенно правы, считая, что для занятий теоретической физикой Вам, прежде всего, необходимо приобрести познания в этой области. Я охотно помогу Вам в этом.

Как Вы поняли сами, теоретику в первую голову необходимы знания математики. При этом нужны не всякие теоремы существования, на которые так щедры математики, а математическая техника, то есть умение решать конкретные математические задачи.

Я бы рекомендовал Вам следующую программу обучения. Прежде всего, научитесь правильно (и по возможности быстро) дифференцировать, интегрировать, решать обыкновенные дифференциальные уравнения в квадратурах, изучите векторный анализ и тензорную алгебру (то есть умение оперировать с тензорными индексами). Главную роль при этом изучении должен играть не учебник, а задачник, какой — не очень существенно, лишь бы в нем было достаточно много задач.

После этого позвоните мне по телефону В 2-18-86 (лучше всего от 9.30 до 10.30 утра, когда я почти всегда дома, но можно в любое другое время) и приходите ко мне. Я проэкзаменую Вас и дам Вам программу для дальнейшего обучения. Если Вы сдадите мне всю эту программу (на что в зависимости от Ваших знаний и усердия Вам понадобится один-два-три года), то я буду считать, что Вы вполне подготовлены для научной деятельности, и постараюсь помочь Вам, если Вы захотите, устроиться в этом направлении. Вот и все.

С пожеланиями счастливого Нового года

Ваш Л.Д. Ландау.

31 декабря 1957 г.».

«Глубокоуважаемый Лев Давидович!

Во-первых, поздравляю Вас с днем рождения и желаю Вам счастья, здоровья и новых больших успехов в работе! Во-вторых, у меня к Вам большая просьба: через неделю я уезжаю из Москвы и буду бесконечно благодарен Вам, если Вы найдете время дать мне несколько советов о том, что и как я должен изучить для того, чтобы стать физиком-теоретиком, и о том… стоит ли мне к этому стремиться.

Несколько слов (которые я прошу Вас рассматривать как исповедь) о моих «индивидуальных особенностях»: знания мои соответствуют примерно трем курсам мехмата МГУ, но мне уже 25 лет и я рабочий. Физико-математические способности, как мне кажется, у меня есть, они значительно притупились из-за работы над проблемами, успешно решать которые я не мог из-за отсутствия необходимых знаний. Я очень плохо усваиваю иностранные языки, ни на одном не могу читать свободно. Теоретическую физику я усваиваю медленно и плохо…

…И у меня совсем падает настроение, когда я вижу, что автор не уверен в том, что пишет, просто подгоняет под ответ. Может быть, мне лучше начинать не с учебников Компанейца, Шпольского или Фока, а, положим, с Гейзенберга?

Я более или менее успешно работал, например, в области физической химии. Но меня интересует самое главное — теоретическая физика, то, почему мир именно такой, каков он есть! Целью моей жизни было стать физиком-теоретиком. Но я чувствую, что способности у меня падают, за свои 25 лет я успел усвоить страшно мало, квантовая механика, современная физика лезут в меня плохо, выдающихся математических способностей у меня никогда не было. (Уменя есть несколько сочинений в области геометрии, теории вероятностей и дифференциальных уравнений, но они, по мнению некоторых профессоров МГУ, достойны XVIII века или современного учителя средней школы — элементарщина…)

Может быть, физиком мне не стать? А следует убежать навсегда в какой-нибудь Джезказган от библиотек, университета и друзей? Постараться создать хорошие условия своей матери, стать хорошим слесарем, постараться сделать сына и уже из сына — физика-теоретика?

Лев Давидович! Я знаю, как дорого стоит Ваше время, и буду считать высокой честью для себя, если Вы мне ответите. Это крайне маловероятно, но, если случится, что я смогу быть чем-либо полезен Вам и Вашим друзьям, я сделаю для Вас все, что смогу.

С уважением и приветом Сергей Л.

20.1.58 г.».

«Уважаемый товарищ Л.!

Спасибо за поздравления. Постараюсь ответить на Ваши вопросы.

Конечно, трудно сказать заранее, сколь велики Ваши способности в области теоретической физики. Однако не боги горшки обжигают. Я думаю, что Вы сможете успешно работать в области теоретической физики. Если по-настоящему хотите этого. Очень важно, чтобы эта работа представляла для Вас непосредственный интерес. Соображения тщеславия никак не могут заменить реального интереса.

Ясно, что прежде всего Вы должны овладеть как следует техникой теоретической физики, Само по себе это не слишком трудно, тем более что у Вас есть часть математического образования, а математическая техника есть основа нашей науки.

25лет не слишком много (мне вдвое больше, а я не собираюсь бросать), а труд рабочего, во всяком случае, не мог Вас испортить.

Только не старайтесь решать никаких проблем. Надо просто работать, а решение проблемы приходит само. Тяжелое экономическое положение может, конечно, мешать, поскольку работать на голодный желудок или очень усталым нелегко. Иностранные языки, увы, необходимы. Не забывайте, что для усвоения их, несомненно, не нужно особых способностей, поскольку английским языком неплохо владеют и очень тупые англичане. Вы правильно пришли у выводу, что надо меньше думать об основах. Главное, чем надо овладеть, — это техникой работы, а понимание тонкостей само придет потом.

Суммируя, могу сказать, что теоретиком Вы станете, если у Вас есть настоящий интерес и умение работать. Программу вкладываю в письмо. Что касается сроков, то они будут зависеть от того, в какой степени Вы будете загружены другими вещами, и от того, что Вы в данный момент реально знаете. На практике они варьировали от двух с половиной месяцев у Померанчука, который почти все знал раньше, до нескольких лет в других тоже хороших случаях.

С наилучшими пожеланиями

Ваш Ландау. 24 января 1958 г.».

«Многоуважаемый Лев Давидович!

Мы знаем, как мало у Вас свободного времени, но все-таки надеемся, что Вы найдете несколько минут и ответите нам. Мы хочем провести сбор в нашем классе на тему «Образование — клад, труд — ключ к нему», так как не все пионеры нашего восьмого класса понимают, зачем им нужно образование. И многие из них учат уроки не систематически, а только чтобы получить тройку. Сбор будем проводить 28 октября.

Нам очень хочется получить от Вас письмо, так как Ваши слова будут очень убедительны для наших пионеров.

Председатель совета отряда Гольдштейн.

Члены совета отряда Корнеев, Гамов, Осин,

Панина, Кодякова, Бобина».

«Дорогие ребята!

Очень трудно писать об очевидных вещах. Вы ведь сами прекрасно знаете, что образование необходимо в настоящее время для всякой профессии. Необразованный человек всегда будет чем-то второго сорта.

В этом смысле меня очень огорчило, что вы написали в своем письме «хочем» вместо «хотим». Это показывает, что вы, ребята, очень мало читаете, так что не привыкли по-настоящему даже к своему родному языку. Поэтому читайте побольше — ведь это так интересно! — и помните, что образование вам нужно не для школы, а для самих себя и что быть образованным совсем не скучно, а наоборот — интересно.

С наилучшими пожеланиями

Л. Ландау. Октябрь 1960 г.»

Чем более популярным становился Ландау среди студенчества, тем более опасным для молодежи считали его те, кто управлял наукой со Старой площади. Чиновники от науки не могли, однако, не знать, как велик авторитет академика Ландау в мире, и, когда потребовалось выделить группу ученых для разработки особо важного задания правительства — создания советской атомной бомбы, среди тех, кто был удостоен чести заниматься этими заданиями, оказался и Лев Давидович Ландау.

Для него это была трагедия. Он не мог что-либо делать по принуждению. Всю жизнь он занимался только тем, что его интересовало, а то, что ему предстояло делать теперь, Дау расценивал как насилие. Спецтемы были окутаны сверхсекретностью, и в довершение неприятностей к Ландау приставили телохранителя. Это было невыносимо. Соседка Льва Давидовича, дочь его друга Наташа Шальникова рассказывала, что однажды Дау пришел очень расстроенный и попросил ее напечатать письмо с просьбой избавить его от телохранителя, только из этого ничего не вышло. Отец Наташи назвал письмо Ландау «жалобами турка».

И все же постоянные жалобы Дау на то, что он не может заниматься наукой, отстает от чистой науки, были услышаны, причем в буквальном смысле слова: его разговоры фиксировались подслушивающими устройствами. Так или иначе, свою часть работы он выполнил. Получил за нее звание Героя Социалистического Труда, Государственную премию и, что было ему особенно приятно, к спецзаданиям больше не привлекался. И телохранитель исчез.

Дау был счастлив и без конца повторял старинный анекдот:

— Один еврей жил в страшной бедности и тесноте. Не в силах терпеть нужду, он пошел к раввину: «Рабби, что мне делать?» — «Купи козу». Он так и сделал, но после этого стало еще хуже, и он снова пошел к раввину. «Теперь просто невыносимо!» — возопил несчастный. «Так продай козу!» — Это точно про меня и моего телохранителя! — смеялся Дау.

«В присутственных местах я сразу скисаю», — говорил Дау.

Бюрократическую систему он называл удушающей: если нас что-нибудь погубит, так именно это. На вопрос, можно ли от этой системы избавиться, отвечал, что труднее задачи не сыскать; найдется ли второй Петр Великий, которому это будет под силу, он не знает, и вообще гадание на кофейной гуще — дело неубедительное.

Артемий Исаакович Алиханьян рассказывал, что после смерти Сталина они с Дау часа два ходили по бульвару возле дома Ландау на Воробьевском шоссе, строя догадки о том, что произойдет в ближайшем будущем, удивлялись тому, что многие люди в страхе и растерянности, и сожалели о сотнях погибших в давке, возникшей на похоронах Сталина.

— Величайшее несчастье для России, что этот человек добрался до власти, — говорил Дау.

— Ни один тиран во все времена не уничтожал столько людей, как Сталин. Но этого оказалось мало, ему и после смерти удалось отправить на тот свет сотни человек.

А после XX съезда партии, на котором прозвучали слова Хрущева о преступлениях Сталина, Дау часто повторял, что ему бы очень хотелось пожать руку Никиты Сергеевича и поблагодарить его за доклад.

В этот период Дау был страшно возбужден. Один знакомый как-то сказал ему:

— Мне понятно, почему вы не берете в рот спиртного. Вы и без этого находитесь в возбужденном состоянии. Людям приходится выпить хотя бы бокал вина, чтобы обрести настроение, в котором вы пребываете постоянно.

Вероятно, Дау с ним был согласен, иначе он бы не стал пересказывать этого разговора. А в марте 1953 года возбуждение Дау достигло предела.

Александру Дорожинскому, который приехал из Америки собирать материал для книги о нем уже после автомобильной катастрофы, Дау сказал:

— Когда умер Сталин, я танцевал от радости!

Действительно, по словам Коры, он громко и заразительно смеялся, передавая ей эту весть. А потом продекламировал Огарева:

Свобода была нужна, прежде всего, для творчества во всем его многообразии. Сюда входило и написание книг, того знаменитого «Курса теоретической физики» Ландау и Лифшица, который ныне принят во всем мире как основное пособие по этой науке. Злые языки пустили фразу, что в этих книгах нет ни одной мысли Евгения Михайловича Лифшица и ни одного слова, написанного рукой Льва Давидовича Ландау. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды: на вечере в Политехническом музее, посвященном творчеству Ландау, был задан вопрос о том, как работали соавторы. Евгений Михайлович Лифшиц поднял над головой самописку:

— Ручка была моя!

Это правда. Но правда и то, что Ландау обговаривал с ним каждый параграф, и, когда Лифшиц приносил написанное, Дау правил страницу, и соавтору приходилось перепечатывать ее снова. Работа адская, крик стоял на весь дом, на лестнице Евгений Михайлович заявлял, что больше ничего перепечатывать не будет, но через некоторое время приходил с исправленным вариантом. Ландау добивался стилистического совершенства своих работ.

Он задумал этот курс еще в Ленинграде и соавтором выбрал Матвея Бронштейна, но тот погиб в застенках НКВД. Второму соавтору тоже не повезло: это был Леонид Пятигорский, которого НКВД, на этот раз московское, представило Льву Давидовичу как автора доноса.

«Курс теоретической физики» Ландау и Лифшица состоит из десяти томов (в скобках указан год первого издания).

I. «Механика» (1958).

II. «Теория поля» (1941).

III. «Квантовая механика (Релятивистская теория)» (1948).

IV. «Квантовая электродинамика» (1968).

V. «Статистическая физика». Ч. 1 (1938 — «Классическая статистика»; 1951 — «Классическая и квантовая статистика»).

VI. «Гидродинамика» (1944); «Механика сплошных сред» (1953).

VII. «Теория упругости» (1953 — в «Механике сплошных сред»).

VIII. «Электродинамика сплошных сред» (1958).

IX. «Статистическая физика». Ч. 2: «Теория конденсированного состояния» (1978).

X. «Физическая кинетика» (1979).

Справедливости ради надо напомнить, что авторами издания «Механики» 1940 года являются Л.Д. Ландау и Л.М. Пятигорский.

«Курс теоретической физики» полностью переведен на английский, немецкий, французский, итальянский, японский и венгерский языки. Это настольная книга каждого физика-теоретика. Лев Давидович не успел написать последних томов, они написаны его учеником Львом Петровичем Питаевским и Евгением Михайловичем Лифшицем. По иронии судьбы Дау не суждено было написать «Физическую кинетику» — это была его любимейшая область теоретической физики. Но его ученики оказались достойными продолжателями начатого учителем дела. И курс в целом стал и учебником и энциклопедией.

Несправедливо недооценивать Евгения Михайловича Лифшица как соавтора этих работ. Ландау был гений и, разумеется, затмевал Лифшица. Но работали они поровну. И все 5300 страниц курса написаны рукою Лифшица.