Медленный скорый поезд Абрамов Сергей

Глава двенадцатая

В купе имели место все фигуранты последних событий, включая и перемещение в пространстве-времени с помощью Марининой черной коробочки. Видимо, параллельные пространства нечаянно или чаянно сближают тех, кто испытал на себе эту редкую параллельность, и они, сближенные навовсе, уж и даже пить перестали крепкие и не очень алкогольные напитки, однако ж перешли на незамысловатую натуральную водичку под названием «Перье», которая, имея французские корни, легко пилась и на перегоне Омск-Пассажирский — Ишим. Откуда она взялась в вагоне — даже Бог не знает. В Москве, что ли, по ошибке загрузили — вместо какого-нибудь пищевого министерства да в поезд. И почетным гостям есть чем красивым иностранным крепкое запить.

Пастух представил Лизу начальнику поезда, тот, весьма уже поддатый, но удивительно величественный, представлению не удивился, даже руку ей чмокнул. Но узнал. Потому что спросил:

— А твоя-то напарница сама справится? Мы здесь, может, и надолго…

— Справится, — сказала Лиза.

Она, отметил Пастух, внимательно и даже как-то напряженно смотрела, всматривалась в лицо Марины, а та и не замечала, вела себя как гостеприимная, но независимая хозяйка, хотя на приоконном столе оставалась лишь бутылка коньяка армянского, пять звездочек, и вазочка с яблоками, на кои никто из гостей не посягал. Хороши уже все были, вот ведь что.

Новые, хотя и прежние люди были компанией замечены и привечены. Пастуху тут же налили означенного коньяку, заставили выпить почему-то штрафную, а начпоезда стал допытываться, зачем Пастух привел, не спросясь, лучшую проводницу, мать-одиночку и мастера спорта по стрельбе. Все так могло быть, поэтому Пастух не стал проверять у Лизы правдивость ее регалий, а просто представил всем:

— Лиза. Хороший человек. Не вру.

И всем этой рекомендации было достаточно.

Только Марина у Лизы на ходу поинтересовалась:

— А трудно ли быть хорошим человеком, а, Лиза?

— Трудно, — ответила Лиза. Помолчала. Добавила: — Потому что дураков и гадов куда больше.

И все с этой нехитрой мыслишкой легко согласились — после такой долгой и приятной, скрашенной хорошим алкоголем душевной беседы.

А Стрелок поманил Пастуха пальцем, вышел в коридор.

— Что у вас тут? — спросил Пастух. — Вечная радость и непроходимое счастье?

— Вроде того, — согласился Стрелок. — Но есть еще невечное и куда-то проходимое. Я о том, что людей у Слима в поезде точно шесть… э-э… штук. И все штуки абсолютно безбашенные. Я знаю троих, точнее, сталкивался. Но очень шапочно. Полагаю, эта бандочка еще умножится…

— Клонируются они, что ли?

— Может, и так. Я не знаю. Я только вижу и подсчитываю. По-моему, по-простому, они там все как один мутанты.

— Мутанты — фигура речи?

— Мутанты — это человекоподобные машины. Я двоих видел в деле, давно, в девяносто третьем, в Ботсване, под Мауном. Я там прикомандированным был. К штабу. Как снайпер. Но ходил в недалекие тягуны, позволялось мне, хотя тряслись надо мной, как над бабочкой. И там-то под Мауном эти двое белых — двое! — буквально посекли ангольский отряд: через семь минут из двадцати девяти здоровых черных киллеров остался один. Но без рук и без ног. Зато живой. Как они жутко орали, мать твою, Пастух, на*censored* ты меня заставил все это говно вспоминать!..

— Я не заставлял, — сказал Пастух тихонько. Он хорошо знал, что чувствовал сейчас Стрелок. — Ты сказал, я услышал. Проехали, Стрелок. Ты мне покажи наших здешних мутантов. Честно говоря, я о таких впервые слышу. И не очень верю в их всемогущество. Откуда они взялись — эти люди или нелюди?

— Люди, Пастух, люди. Не знаю, откуда Слим их выудил, да и сразу почти отделение воинское — по количеству, но это какие-то иные люди. Инопланетные.

— Не гони картину, боец, дай глазу присмотреться. Кто так говорил?

— Майор так говорил, — усмехнулся Стрелок. — Как раз в Ботсване я его в последний раз и видал, в девяносто восьмом. На юге. Он тогда у местного Хозяина большим хреном числился, все пешие у него под рукой ходили. Да и черт бы с ними со всеми! Пастух, я не трус, но я боюсь. Ребята — отморозки те еще. У них на роже смерть наколота…

Пастух засмеялся.

— Друг мой, Стрелок, не говори красиво, — нараспев продекламировал, как строчку из стиха. — Нарисованная на роже смерть — всего лишь царапины неизвестного происхождения. Ну, видел я краем глаза пацанов Слима. И впрямь здоровые обалдуи, сильные, руки как ноги. Но ты же не собираешься с ними драться руками и ногами. И они вряд ли в поезде начнут рукопашную. Никакой кулак никогда не опережал хоть самую медленную пулю. А Слим… Ну что Слим! Он, видать, всегда любил все необычное, непохожее ни на что, уникальное. Дай ему Бог радости, а коли что случится… Ты сам знаешь, что делать… А вот что серьезно, так это необходимость удержать всех Марининых нынешних друзей-гостей в нашем вагоне. Как можно дольше. На всякий пожарный… Поговори с девочками, с пассажирами, с Лизой той же. Пусть на одну ночку… ну на две, если что не так… пусть они в нашем вагоне заночуют. То есть засидятся. Выпивки хватает. Тем для разговора — еще более… Понял вводную? Это наш вагон!

— Твоими бы устами… — начал было Стрелок, но оборвал ношенную-переношенную цитатку. — Будет исполнено, командир. Но сколько можно прятаться в купе Марины? Сейчас там — чуть ли не толпа друзей, которым не лень множиться. А завтра? А сегодня вечером? А когда Марина останется одна?.. Надо строить оборону, Пастух, а еще лучше — линию нападения. Или ты думаешь иначе?

Пастух молчал. Смотрел на Стрелка, не улыбаясь, и молчал. Глаза в глаза, как в детской подзабытой игре «в гляделки». Но всякое молчание, тем более — намеренное, имеет финал. Чем скорее, тем доходчивее для вольных и невольных участников этого молчания.

— Не надо ничего строить, — сказал он, все же улыбнувшись уголками губ. — Время — рушить…

— А мы что?! — взъярился Стрелок.

— А мы и разрушим, — сказал Пастух. — Именно мы. История неизбежно движется к финалу. Тебе интересно узнать, каким он, финал этот, получится? Интересно, ясен болт! Так пойдем посмотрим на тех, кого собрал Слим. Хоть бы и издали. Его самого мы скорей всего не увидим, а вот его парней… Пошли, пошли…

— Так порюхают же нас ни за что, — усомнился Стрелок.

— Я тебе просто прогулку предлагаю. Легкую, недлинную, хотя теоретически и стремную. Или слабо, а, Стрелок?

Сказано слово: «слабо». Пастух брал на слабо не только и не столько Стрелка, сколько саму ситуацию, а стало быть, и себя самого. И в общем-то ничего особенного, ничего нового: пройти сквозь строй. Фигурально выражаясь. Потому что в реальности «строй» этот, разбивший себе лагерь в вагоне Слима, и не строй никакой, а вполне вольная и уж точно нестроевая команда его людей, опасных людей, умеющих много чего, но тут к месту является некая вводная: они, эти опасные люди, уже победили всех своих нынешних вагонных и межвагонных вражищ, и коли не в реальности, то уж в ментальности точно. От латинского mentis, то есть разум. Иначе говоря, их разум — уж какой-никакой, но присутствующий ныне и поддержанный всем тем, что у Слима в арсенале имеется, от хорошего личного оружия до нерушимой убежденности, утверждает: мы — лучшие!.. Дай им Бог — красивым и сильным — здоровья, как говорится, а с разумом не спеши. Зряшная опция в данном случае.

— Встали и пошли, — сказал Пастух Стрелку. — По коридорчику туда-обратно. Поглядим на нетрезвых татей. Нам, понимаю, с ними соревноваться придется…

— Так ведь кокнут же на раз, — нерадостно сказал Стрелок, тем не менее вставая с полки и проверяя на ощупь оружие в кармане.

— Это вряд ли, — усомнился Пастух. — Мы для них люди незнакомые, мимоходящие. Но если что, так по ситуации…

И они пошли.

Вагон, в коем прописались поездные, пока все-таки теоретические тати, гулял. Ну, не весь вагон, конечно, но уж пяток купе — это точно. Пастух мимоходом — буквально! — успел пожалеть не занятых в спектакле вольных пассажиров, очевидно растерянных, даже напуганных шумом, гамом, полупьяными криками, грохотом колес, стуком бутылок, etcetera, etcetera, то есть чрезмерно веселым и раскованным поведением новых людей, подсевших в этот вагон в Омске-пассажирском, а еще и успел легко позавидовать Слиму, сумевшему — уж сам он, либо помогал кто! — споро и вовремя набрать вполне пристойную команду наемников-профессионалов. А то, что они поддатые донельзя, так не в атаку ж им сейчас прямо. И просто *censored*ганить с шумом и стрельбой их явно не тянет. Да и Слиму спешить некуда. До Москвы далеко еще. Пусть гуляют. К ночи все из них выветрится, они придут в себя и будут проводить операцию под условным названием «Исправление ошибок». Пора кончать с Пастухом, а заодно и с остальными его подпевалами, включая Марину — этакую золотую иголочку в пропахшем водкой и потом железнодорожном вагоне. Хотя не так: Марина им живая нужна. И лучше б целая и трудоспособная.

И сам себя одернул: не время для словесных красивостей. Тут русского мата — в самый раз…

— Возвращаемся, — сказал Пастух Стрелку. — Невредно и подготовиться…

— К чему? — спросил Стрелок. — К очередной войнушке?

— Она не очередная. Она все та же нескончаемая. Просто сегодня к ночи гостей ждать придется, зуб даю. А уж как мы их примем… — помолчал пару секунд, — это мы с нашими новыми и старыми союзниками сейчас и обсудим. Только вот в свой вагон вернемся… Ты все видел?

— Что успел, — ответил Стрелок. — Банда и есть банда, как ты ее ни камуфлируй. Я насчитал всего вроде шестерых. Может, и меньше на одного, может, в суете кого два раза считанул… Да и так уж немало. И матерые все ребята. Ну и плюс Слим. Итого семь. Не многовато ли на нас?.. И вот еще что… Как их Слим собрал так быстро?

— Думаю, что большая половина изначально была в поезде. Трое — точно. А еще трое подсели недавно. Ты ж видел, как они в вагон запрыгивали…

— Заранее задуманная и построенная операция?.. — Сомнения в голосе Стрелка было с перебором. — Не шибко верится.

— Других вариантов не вижу, — сказал Пастух. — Всем нужна Марина, как ты, полагаю, понял. Живая и дееспособная. Что-то она знает такое, чего никто не знает. А кто-то, с которым мы, к сожалению, имеем какую-то там честь, подсуетился заранее. Вон, цельный взвод во главе со Слимом ее планово пасет. Пусть бы пока и издали. А мы… — усмехнулся невесело. — А мы просто к месту и ко времени пришлись. Тоже по душу Марины. Иначе говоря, все запланировано. С обеих сторон. Какие карты выпали, такими и сыграем. Хорошо б только, чтоб нам поверили: убеждать в своей правоте некогда и слов не хватит. Наши, так я понимаю, там вовсю культурно гуляют — Марина некультурно не позволит. Итак, там она сама, начпоезда, Шухрат, кто еще?..

— Похоже — все. Если за время нашего отсутствия на нее никто до кучи не набежал.

— Коли так, возвращаемся. К Марине.

Ну и пошли, не медля.

И зря торопились. В родном купе стабильно и безмятежно сидела троица — Марина, начпоезда и Шухрат, бутылка «Столичной» на приоконном столе была всего лишь ополовинена, закуска к водке состояла из одних печеных маленьких пирожков, уложенных на мелкой обеденной тарелке, более чем ополовиненной, мир был вокруг и покой. Вторгшиеся в поездную пастораль Пастух и Стрелок ничего в ней не нарушили, разве что немедленно покусились на пирожки: в долгой дороге есть постоянно хочется, истина всем странствующим хорошо известная.

— Мы не сильно помешали? — вежливо спросил Пастух.

— Никак не помешали, — объяснил начпоезда, — ешьте, ребяточки, пирожки вкусные, повар наш, как вы за эти дни поняли, веников не вяжет… А нам тут Марина такое рассказывает, такое… — Нужных к ситуации слов начпоезду не хватало. — Короче, о… — помолчал, разгоняясь, — о возможности перехода человека… или вообще людей… в параллельные пространства. Ну, о том, что с вами со всеми сегодня и произошло.

Стрелок засмеялся. Коротко и зло.

— Хорошее время нашли, дорогие товарищи! Эт-то точно! А что через два вагона от нашего — полный вагон наглых, хорошо вооруженных бандитов, вполне реальных, в любой момент готовых прийти сюда — где вы всякую фантастику изучаете! — и порюхать всех нас на шашлыки — эт-то вы не знаете, да? Потому что недосуг вам прямые обязанности исполнять, а проще ля-ля развести…

«Полный вагон» — это была сильная метафора.

— Стоп! — гаркнул Пастух. — Не очень мирные переговоры закончены. Но Стрелок, по сути, прав. Ситуация в поезде говенная. В двух вагонах от нашего — банда… повторяю: банда, пусть и небольшая!.. здоровых, вооруженных, хорошо владеющих как руками, так и оружием в этих руках. С минуты на минуту они снимутся с места и пойдут сюда, потому что Марина, которая, черт побери, всем нужна, сидит вот тут, и мы ничего против этой банды не сделаем — не справимся, и никакие ля-ля про фантастику не помогут… Извините, Марина, к вам у меня претензий нет.

— Кроме одной, — спокойно и мило сказала Марина. — Я живая, чего-то такое серьезное знаю и даже чуть-чуть умею управлять этим серьезным. А ничего б не умела — тогда какие ж претензии?! В конце концов мы же с вами, господа, уже испытали мою «коробочку»… — тон стал язвительным и даже злым, — так можно еще ее испытать. Прямо сейчас. Это не фантастика. Это работает. И бесплатно. Испытаем? Поехали? — И улыбнулась вовсю.

В общем-то она была права. И в частности тоже. И все же Пастух не особо желал вступать в тактический спор. Тем более что тема спора, навскидку, многообразна: а нужна ли нам эта хреновая коробочка — раз, а сколько по максимуму человек все та же коробочка сможет перебросить в параллельное… или какое оно там?.. пространство — два, то есть спасем ли мы всех пассажиров или это нам не обломится — три. И так далее… Допустим, коробочка способна перемещать в параллельное, чтоб его, пространство не более, допустим, пяти персонажей. А остальные… сколько в поезде пассажиров?.. сто?.. двести?.. триста?.. короче, остальные, которые, фигурально говоря, в коробочку не поместились, пусть расслабятся и ждут счастливого финала. Гуманно…

Какой финал в данной ситуации не стремно было бы назвать счастливым, Пастух не ведал и не заморачивался на сей счет. Он не держал себя стратегом или тактиком, он, как поэт какой-то великий или не очень сочинил, «не знал теории высокой, но практику обожествлял». Тем, собственно, и жив был доселе, и худо-бедно целехонек. А еще он любил задавать разные вопросы — к месту и к случаю. И сейчас задал:

— Из-за чего сыр-бор?

Такой, значит, изящно неконкретный вопрос.

Ан поняли все.

— Из-за Марины, ежу понятно, — сказал Стрелок. — Ну и немножко личного… — Счел логичным объяснить: — У Пастуха со Слимом… это вожак наших противников, белобрысый такой… есть личные счеты. Но, как я понимаю, Слим — мужик умный, хитрый и осторожный. Личные счеты он оставит на потом, а во первых строках у него, ясен пень, Марина-а, Марина-а, Марина-а… — напел. — Причем целая и невредимая. Мариночка, солнце наше, вы при всех вариантах остаетесь с тузом в прикупе.

— Кончай ерничать, — сказал Пастух. — Что предлагаешь? Взять Марину под ручки и отвести ее прямо в логово врага, то есть в вагон? Так?

— Не считай меня идиотом, — обиделся Стрелок. — Куда вести Марину, вопрос хороший, но легко решаемый — с помощью Марининой-то волшебной коробочки. Р-раз — и все мы в дамках. Сидим под развесистым дубом и отдыхаем. Тоже уже проходили… Пастух, давай не будем лезть в теорию игр, а просто решим, кто исчезает из поезда, а кто остается… Я просто не знаю диапазона действия прибора Марины…

Тут как раз Марина и встряла в светскую беседу Пастуха и Стрелка.

— Вы все за нас решили? — спросила она очень вежливо и даже вкрадчиво. — Нам бы от вас еще какую-никакую указивочку на ближайшие дни поиметь, а то ж ведь сидим, как слепоглухонемые… — И с этого момента ее как подменили. — Вы тут о ком и о чем беседовали, а, мальчики? — Это была уже другая Марина — жесткая, злая, язвительная. — Если обо мне, то напрасно. Я всегда и во всем сама принимаю решения, если, тем более, их исполнение впрямую зависит от меня. Вы тут о моей коробочке вспоминали, а что вы, собственно, о ней знаете, а? Что можно нажать кнопочку и оказаться где-то в другом совсем месте? А потом опять нажать и — вернуться?.. Мы ж с вами это уже проходили. Пук на кнопочку — и мы где-то далеко, нас и не видно, а опасность миновала. Еще пук на кнопочку — и мы тут как тут, сидим, рассуждаем: кто жить останется, а кто неизвестным героем помрет. Говнюки вы, а не мужики, вот что! Видеть вас не могу, не хочу, не буду. Пошли вон отсюда, я плакать стану…

И ведь ждала, молча и зло ждала, пока все не вышли из ее купе в коридор, встала с полки, дверь ручонкой толкнула — та лихо проехала по своим рельсам, бухнула железно, закрылась.

И наверно, тогда она и заплакала.

А может, и нет.

Пастух не хотел представлять себе плачущую Марину, плачущую из-за дела, которое вдруг и разом объединило чужих друг другу, более того — еле знакомых людей, а потом так же разом и вдруг раскололо единение, и оказалось, что каждый — сам по себе, сам за себя, сам с усам. А дело — оно всегда дело, его опять сладить можно, говно вопрос. Вот это-то ей, русско-немецко-японской, всю жизнь работу работающей женщинке уж никак не нравилось, не складывалось прям: только-только чаи плюс водочку вместе радостно распивали, а чертик — раз! — и выскочи. И все распалось, как связь времен у товарища Шекспира в «Гамлете». И сразу наоборот получились «Бесплодные усилия любви».

Пьеса такая, кто не знает. Тоже Шекспира.

Начпоезда, изъятый из удобного купе с едой и питьем, вместе с Шухратом, корефаном своим закадычным, тоже маялся в коридоре: то ли уходить страшно было, то ли и впрямь почуял, что в чем-то провинился перед маленькой женщиной. Шухрат держался мужественнее. А и то понятно: человек азиатский, женщина там куда ниже рангом, чем мужчина, а тут еще такая особая женщина, вдруг меняющая, фигурально выражаясь, лицо. Легко и сразу.

Или маску. Так тоже бывает…

Она совсем недолго плакала, а сладкие парочки Пастух — Стрелок и начпоезда — Шухрат туповато топтались за закрытой перед носами дверью и, вероятно, думали, что процесс плача будет длинным и обида на них, говнюков, не пройдет долго, но вот и фиг вам: закрытая дверь резко открылась, на порог явилась злая и уверенная в себе женщинка, спросила жестко:

— Ждете, пока растаю? Не обломится! Через десять минут в ресторане — вы, Пастух, вы, Стрелок, и вы, вы, господа железные дорожники. Если вы знаете в этом поезде еще пару-тройку умных людей, то их тоже позовите. Лизу, например. Проводницу. Она в отличие от вас умная. А я за эти десять минут хоть в себя вернусь. Все, время пошло! И его все меньше и меньше. А, может, и вовсе нет…

И дверь снова закрылась. Перед закрытой дверью купе все стояли столбиками. Если по-военному, то положение их можно назвать где-то так: осмысление текущей ситуации.

— Нас, получается, выгнали, — первым осмыслил ситуацию Шухрат.

Пастух, соглашаясь с сутью догадки, тем не менее оспорил ее форму:

— Нам, похоже, дали подумать.

— А чего думать-то? — удивился Стрелок. — Все ясно. Поезд идет. Враг — там, в вагоне. Его, врага то есть, многовато, сами не сладим, да и оружия у нас… — замялся с завершением некой мысли, — ну, кот наплакал, в общем, — закончил мысль внятно. — А там — бандитов шесть штук и все вооружены по брови. Воевать — это не прокатит. А сдаваться, ручонки в гору — ну кто согласится? Никто, — сам себе ответил. И сам себя спросил: — А что тогда делать?..

Недлинное молчание, наступившее после монолога Стрелка, ни о чем никому ничего не говорило — ну, примолкли люди, дали им внятно по лбам мешалкой, чтоб, значит, думали лучше. Стрелок просто додумал и еще проще первым высказался — как сумел.

— Шесть человек — это совсем маленькая команда, какой уж тут взвод, — сказал Шухрат. — И у нас будет совсем маленькая команда — пять человек, включая Марину.

И дверь в купе мгновенно открылась.

— Тогда мне нужно оружие, — сказала Марина, которая, очевидно, подслушивала.

— Не спешите, добрая женщина, — продолжал Шухрат, — будет вам оружие. После первого боя — обязательно…

Пастух не понял: то ли Шухрат всерьез говорил, что странновато, то ли он так Марину успокаивал, притишал громкую женщину. Но не притишил.

— У меня оно вообще-то есть, — не шибко логично и почему-то с обидой в голосе сама опровергла высказанную только что горящую надобность в «кольтах», тульских «токаревых» и прочих «макаровых».

И выложила на стол знакомую черную коробочку.

— Какое ж это оружие? — удивился Стрелок. — Это прибор. Ясен болт, супергениальный и всемогущий, мы на самих себе его испытали, но стрелять-то из него как? Типа ликвидировать супостатов… Ну, нажмете вы кнопочку, ну, перенесемся мы в очередной подмосковный пейзаж… или не подмосковный, — счел нужным уточнить ранее проходимое, — или подтамбовский, подрязанский, да если все его возможности врубить — даже подвладивостокский… Сами говорили, — напомнил Марине, — точное место попадания заранее, до переброски определить вы пока не можете. Не обижайтесь, но все переброски, переходы, переносы отсюда из вагона заструганы на вольный адрес «куда ни попадя». Это не плохо и не хорошо, это просто интересно. А время действия прибора заканчивается — и мы тут как тут. То есть в родном вагоне с родными бандюками Слима, и они нас вяжут в снопы… — Замолчал, переводя дух, добавил: — Ну не катит ваша коробочка в данной ситуации. Не просчитывается ее действие. А это риски…

Глава тринадцатая

После такого убедительного и страстного монолога должно было — опять же по житейской логике — повиснуть молчание. Но Пастух не дал. Он молча слушал аргументы сторон, не вмешивался до поры, а тут, видать, пора настала и — как там дальше в песне? — я пилотом стала и вот летаю высоко над землей…

— Один вопрос, Марина, — сказал он. — Этот ваш прибор… все же прибор, да?.. У него есть какие-либо ограничения в радиусе действия?

— Конкретизируйте вопрос, пожалуйста, — вполне по-академически попросила Марина.

Просьба ее для Пастуха, похоже, непростой была. Никто в их временно-поездной гоп-компании всерьез не представлял себе всех возможностей прибора. Минувший — внезапно состоявшийся — опыт очень наглядно показал откровенно фантастическую способность оного прибора перемещать в пространстве некую — ну, небольшую — группу людей на некое — недлинное, если по прошедшему ранее опыту, — расстояние. Пусть даже и в какое-то другое пространство, хотя ничего «другого» в минувшем приключении не чувствовалось. Ну, допустим, чудо. И все. Иных чудес не испытали, а к испытанному разок-другой привыкаешь быстро. И, судя опять же по не богатым информацией рассказам Марины, возможности прибора доселе не использованы, не опробованы. То ли не доработали чего-то где-то, то ли академическая осторожность ученых притормозила процесс, но изначальный замысел, о коем как-то влегкую упоминалось Мариной, был явно более глубоким.

Складывалось ощущение — ну, у того же Пастуха оно складывалось! — что муж Марины не торопился с полевыми экспериментами или — если попроще! — вообще не поспешал зря. Он был наверняка хорошим, вдумчивым, осторожным ученым, которому и спешить было некуда и незачем. Дело всей его жизни, а черная коробка и есть это дело — так он ее, как чуткая и опасливая мать, лелеял — да, холил — тоже, развивал — несомненно, но из рук не выпускал. Берег. Зачем — ответа уже не получить. Но вот чем оно, это дело жизни, необыкновенно, диковинно, небывало — это возможно и необходимо узнать. И вряд ли Марина не станет помогать! Уж что-что, а она категорически не дура. Это ж и ее буквально персональное дело, ею с мужем начатое, ею — уж как фишка выпала! — и будет продолженное…

Молчание — оно же безмолвие, оно же затишье, оно же «тихий ангел пролетел» — затягивалось. Марина потребовала конкретизации вопроса, Пастух в принципе оному не возражал, но понятия не имел, как его конкретизировать. Лучше всего, считал он потихоньку, задать вопрос в лоб. Тупой утилитарный вопрос: можно ли надеяться на современную прикладную науку в предельно конкретной ситуации серьезного аларма? То есть боевой тревоги. И не заморачиваться, и не жалеть вдову из вежливости: мол, не бередите ее, не до алармов бедняжке. Вдова, считал Пастух, женщинка куда как сильная и уж никак не бедняжка. Услышь она такое о себе суждение, убила бы судящего, не задумываясь. А дело не ждет. И вряд ли кто-нибудь из дорожной гоп-компании всерьез может представить себе масштаб опасности под кодовым названием «Слим сотоварищи». Разве что сам Пастух и худо-бедно — Стрелок, который не столь близко сталкивался с вариацией аларма по имени Слим.

Поэтому Пастух и сказал, стараясь быть архи-тактичным:

— Марина, извините за назойливость, но ситуация разгорелась не по-детски. Известный вам Слим — уж и не понаслышке известный — в данный момент находится в поезде, в другом вагоне, у него — команда, полдюжины парней, все вооружены, справно экипированы, хотят войны. И Слим хочет. Точнее: ему она просто позарез нужна. А враги — это мы. Я, Стрелок, Шухрат, начальник поезда тоже… Даже проводница Лиза — только потому, что она с нами. А главная цель Слима — это вы, Марина, вы, вы, мы ему здесь все на хрен не нужны, мы ему мешаем постоянно, ему позарез надо заполучить вас живую и невредимую и к кому-то — а он знает к кому! — живой и невредимой вас доставить. Склонен вольно полагать, что этот «кто-то» — наш соплеменник, российский подданный, далеко не бедный и мыслящий широко и богато, типа того…

— Я-то ему зачем? — спросила Марина.

В голосе ее имели место изумление, ужас, тут же — паника в глазах, а одновременно — восторг, круто замешанный на отчаянии, так чуткому Пастуху показалось, а вот если все вышеперечисленное смешать, но не взбалтывать, то тогда, уверенно полагал Пастух, уж точно получится нынешняя Марина, толком не опознанный объект! Или все же субъект…

— Вы — повод, — все-таки так объяснил Пастух, — и ваш муж был поводом, пока не ушел из жизни. А причина — не он и не вы, и не столько он и вы, а ваша с ним работа, о которой мы все… — Он посмотрел на присутствующих, глянул в окно, коридор не забыл, где уже стояла столбиком проводница Лиза, кем-то до кучи высвистанная, и повторил: — О которой мы все ни хрена не знаем, кроме красивого словосочетания «параллельные пространства». Как наши неприятели думают? Вот она, черная коробочка, мы ее стырим у этой замечательной женщины, и весь мир будет в наших руках, ура и бис! Не так ли?..

— Что за хрень голимая?! — некуртуазно и даже грубо сказала Марина. Достали ее, видимо, пастухи, стрелки и прочая шелупонь, как она сейчас наверняка и вполне искренне думала о своих попутчиках. — Да пусть они ее заберут на фиг, эту клятую коробочку! Они ее разломают на молекулы, а все равно ничего не поймут, потому что коробочка — прибор. Всего лишь! Ну нельзя по отдельно взятым клавиатуре и монитору понять, как работает компьютер. Это нереально, господа. Шпионы могут толпами уйти в длительный отпуск. А моя «коробочка», как вы все тупо повторяете, всего лишь пульт управления. Ручной. А то, чем она управляет, вообще не вполне материально. Название? Пожалуйста: пространство. И совсем рядом — время. Но ни то ни другое потрогать руками нельзя. Все. Приехали. Всем — мой большой поклон и уважение!.. — Высказалась длинно, яростно и счастливо. К месту и ко времени вспомнила, всполошилась: — И вообще я обещала девочкам-проводницам устроить им праздник. А то все будни, вагоны, рельсы, дураки-пассажиры и прочие начальники, мать их даже поминать не стану. Все! Так, Лиза? Девочки придут?

А Лиза подтверждающе кивнула: придут, мол. И два пальца показала, то есть две девочки. Плюс, стоит полагать, третья, то есть она сама. Она в дверях стояла. Точнее — теснилась. Народу-то окрестного на купешное представление толково набежало.

Марина встала, лицо сухими руками умыла, сказала:

— Пошли в ресторан. Я сегодня гуляю! — Посмотрела на Пастуха победоносно и независимо. Добавила главное: — Сама!

То есть верные бодигарды нервно курят в тамбуре.

И можно было бы всю эту вольницу акцептовать со спокойной душой, но, понимал Пастух, ни его душа, ни Стрелка, ни даже сторонних в общем-то железнодорожных начальников спокойными не будут. Да и Бог с ними, с начальниками! Создавшаяся в поезде ситуация уже достаточно горяча, и Пастух искренне не понимал, почему Слим не торопится испробовать еще жарче ее разогреть. И — в итоге! — погасить, то есть физически убрать Пастуха и скорее всего Стрелка, забрать Марину и, если надо, еще разок дернуть ручку стоп-крана, сойти в лесополосу и уйти восвояси. И сообщить своим работодателям, что дело сделано, клиент упакован, ждем средство передвижения куда надо.

Теоретически реально и весьма логично. И в целом выполнимо.

Ан не делается и не делается. Почему?

Вопрос, конечно, теоретический и в создавшейся ситуации в общем-то и не главный. Ответ напрашивается один: имеет место заранее определенная финальная точка — точка во времени, точка на местности. Там, где Слима ждут. Скажем так: на остановке по расписанию. Или вне расписания — в чистом поле, плавно переходящем в густой лес. И чтоб автотрасса рядом. И много машин на ней… По теории стоило бы предупредить полицию по всем пунктам стоянки поезда. Или связаться с Москвой, а там уж решат, на какой станции по ходу поезда будет организован захват банды и освобождение теоретических заложников. Пока теоретических. Но теория, здраво понимал Пастух, весьма далека от кондовой реальности. Звонить в Москву Наставнику — это логично. Он поймет на лету и сделает все, что нужно. Эдак виртуально: туда звонок, сюда звонок, там просьба, тут приказ… Но на «все, что нужно» потребуется время, а его как раз у Пастуха нет. Ждать спасителей со стороны — досадное в общем-то занятие. И бессмысленное…

Теоретически можно, конечно, выстрелить первым, но, увы, стрелять придется много. Убей Слима, если получится, так команда его и начнет массированную охоту на убийцу и тем более давнего врага их командира. То-то будет весело в поезде! Хотя… Ну, то есть команда без лидера развалится, рассыплется, растает. Проходили вообще-то…

И тут как раз мобильник у кого-то красиво зазвонил. Оказалось — Лизу кто-то доставал. И сразу все внимание обратилось на нее.

— Алё, — сказала она тихонько и стала слушать.

Совсем недолго слушала, секунд двадцать — тридцать, машинально прикинул Пастух. Отключила телефон, глянула на Пастуха — ничего в ее глазах не было, застыли они пуговками.

— К нам идут, — сказала Лиза. — Тот… белый… и с ним еще… ну, его люди… Вооруженные… — И замолчала.

И все замолчали.

И тихий ангел летал по купе незримо и безнаказанно.

— Что делать-то станем? — спросил начальник поезда.

— Уходим, — прервал короткое молчание Пастух. — Марина, быстро-быстро, пульт управления где?..

— В сумке… — Видно было по ней, что растерялась чуть-чуть. — Я уже беру, беру… — Достала из сумки пресловутую «коробочку», держала в руке, словно демонстрируя прибор, о котором только что говорилось много и не очень по делу. А дело само пришло. — Нас много… нас шестеро… а вдруг…

— Без всяких вдруг, — заорал Пастух, — жмите!

И она нажала клавишу.

Или не успела…

Потому что в купе ввалились двое — ну, здоровые, ну, накачанные, ну, с пристойными вообще-то молодыми мордами, а уж пистолеты у них были в руках большие — толковые израильские машинки «узи-пистол», не юные уже машинки, восемьдесят четвертого года рождения, переделанные под режим одиночного огня из малого пистолета-пулемета «микро-узи», двадцать девятимиллиметровых патронов, стреляй — не хочу.

Очень нечастое вооружение. Но — толковое, знал Пастух. И подумал мельком: откуда эти два орангутанга взялись в поезде? Раньше он их вроде и не видел… Или люди Слима по всем вагонам расселись, разлетелись, растеклись, а теперь вот самый момент стечься… И кстати, Слима-то рядом с орангутангами не видно, он не идиот, чтоб лезть в дурацкую драку и самому светиться…

И все было, как в первый раз.

Пастух выстрелил первым, Стрелок вторым. Оба по разу, получается. Начало как-никак положено. Если это вообще было начало. Но если и продолжение, так очень поганое. Два трупа в коридоре вагона, вопли из соседних купе и, что самое смешное, топот ног не прочь, а как раз к месту происшествия с безумным — воистину! — интересом: кого это только что порюхали из огнестрельного страшного оружия?..

Все, что происходило до сих пор — отставания от поезда, полет на вертолете, испытания Марининого прибора, — все это были игрушки для детей младшего возраста. А два трупа — это для очень серьезных, очень нервных и очень любопытных взрослых. Беда прям. Хотя — всего лишь два. Пока…

Пастух встал в коридоре памятником. Стрелок — обок. Шухрат и начальник поезда тоже вышли из купе.

— Спокойно, господа, — ласково говорил Пастух, — не толпитесь в коридоре, ничего особого не случилось, просто два посторонних гражданина зашли не туда, куда им следовало. Вот и начальник поезда подтвердит… — Начальник поезда подтвердил, кивнул согласно. — А вообще-то это уголовные преступники, убийцы, разыскиваемые Интерполом вот уже год с лишним… — И далее такое же беспросветное ля-ля, но ведь как-то надо утишить публику, снять ненужный напряг, хотя, понимал прекрасно Пастух, два трупа в коридоре красивого вагона — это вам не кино по дорожному DVD-плейеру. Это реальный жесткач! Поневоле сбежишься к нему из родных купе. Сейчас еще и из соседних вагонов нагрянут — кто ж у нас не захочет на убиенных поглядеть?..

Что дальше-то? По правилам — надо срочно сообщить о происшедшем начальнику поезда, но он здесь, все сам слышит и видит, и уж точно обязан известить кого надо по пути следования, и эти «кто надо» встретят поезд на следующей остановке, заберут трупы, абсолютно естественно возьмут в багинеты Пастуха, Стрелка и Марину до кучи — и конец путешествию. Ну, в лучшем случае остановка на пути невесть сколь длинная. Вот уж не знали, на что шли, когда поезд от владивостокского перрона отчаливал…

Пастух и Стрелок собственноручно вытащили трупы на вагонную площадку, уложили у двери и прикрыли мешковиной, раздобытой откуда-то проводницей. На площадке было ветрено, холодно, несмотря на лето за окном, ну прямо холодильник какой-то. Как для покойников и положено. До Ишима час с небольшим пути оставался, ничего с оными покойниками не случится, а в Ишиме их, казенно говоря, изымут, как, впрочем, — не исключал Пастух — и его лично заберут в багинеты плюс Стрелка до кучи. Одних в морг, вторых — в ментуру. Это было скверно, поскольку хрен его знает, сколько времени займет милицейская любознательность. Но особо Пастух не напрягался: разговор с Наставником был хоть и разносный, но в итоге конструктивный. Наставник Пастуха преотлично знает, по большей части понимает и поддерживает на плаву. К счастью для Пастуха или к несчастью — это по сей день неведомо, но жить можно. И даже интересно. И полезно для дела. Наставник многорукий кому-нибудь из своих правых-левых рук поручит звякнуть ишимским ментовским начальникам — те и не станут Пастуха снимать с поезда, а если уж подопрет, то кто-то из ишимских сыскарей останется в поезде, проведет казенный допрос и сойдет на следующей остановке, которая будет вообще в Тюмени, почти четыре часа от Ишима грохотать колесами. Так и радость нечаянная для сыскарей: Тюмень — город большой и богатый, можно счесть поездку командировкой, что и положено, и до отбытия домой прикупить жене и детишкам чего-нибудь радостного…

— Уже двое, — сказал Стрелок.

— Еще пока двое, — мрачно поправил Пастух. — Готовься показания давать. Если придется… Хотя… — помолчал, подсчитывая в уме, — где-то там в поезде еще штук пять кандидатов на убиение топчется. Включая моего лучшего дружбана Слима.

— С ним будет посложнее, — сказал Стрелок.

— Уже сложно до злости. Прям как хомут у меня на шее — и все не снимается и не снимается.

— Снимешь, — беззаботно сказал Стрелок, — дело времени, патроны пока не перевелись.

Счастливый человек Стрелок, подумал Пастух, никогда не переводятся у него патроны и не водятся дурацкие сомнения типа «а вдруг», «а если». Он просто действует, не особо-то и задумываясь, у него толковая программка в башке заложена — и на выживание, и на уничтожение. И хорошо в общем-то получается.

А расслабляться поводов не было. Два боевика Слима пошли на задание и не возвратились, хотя уже пора. Эта мысль наверняка сидит в башке Слима, и он опять наверняка останавливаться не станет. Сколько времени есть для легкого передыха от войнушки? К Ишиму поезд прикатит не скоро. У Слима в запасе осталось сколько?.. ну, трое, похоже, или максимум четверо. Варианты? Первый: ждать следующих гостей. Ждать осознанно, подготовиться, Марину от вредных мыслей отвлечь, а там… А что там? Придут и придут. Плюс: что-то, может быть, новенькое, не игранное Слим сочинит. Только вряд ли. Вагон — он и есть вагон. Дверь с одного конца, дверь с другого конца — выбор копеечный…

— Пошли к Марине, — сказал Стрелку.

— А тамбуры караулить? — удивился Стрелок.

— А ты в купе не входи, в коридоре постой — у Марининой двери. Переговариваться спокойно можно. Устанешь стоять, я тебя подменю. А если кто чужой в вагон войдет, так ты его первым заметишь…

Гостей в купе у Марины на сей момент не было. Она сидела одна, книжку читала. Спокойная.

— А где все начальники? — поинтересовался Пастух.

— Отдыхают от меня, — сказала Марина. — Разошлись. Не исключено, дело свое делать пошли. А вы им на смену?

Большой приязни в голосе Марины не слышалось. А и то понятно: устала от великой заботы о себе единственной со стороны всех, кто бы мимо ни прошел — начиная от привычного рядом Пастуха до начальника поезда и его среднеазиатского гостя.

— Что еще ожидается? — спросила она. — Танковая атака на поезд? Бомбардировка с воздуха? Поджог вагона с двух сторон?..

Выбор был справный.

— Поджог вагона как-то более понятен, — сказал Пастух, усаживаясь напротив. — Экая у вас, однако, фантазия!..

— Мне хватает реальности, — мрачно сказала Марина. — Какая следующая станция?

— Ишим, — ответил Пастух. — И часу не пройдет… А вам зачем?

— У вас в этом Ишиме никого нет из вертолетчиков?

Пастух засмеялся.

— Славная идея. Эка вы подсели на вертолеты!.. Лететь из Ишима в Москву — если какой-то пилот-мазохист на это клюнет — очень долгая история. И тяжкая, и неудобная, и простудная, и вообще. Короче — совсем не прогулка. Надеюсь, вы удачно пошутили? Хотя идея со стороны — красивая…

— Неудачно. — Мрачность в голосе не исчезла. — Устала я, Пастух дорогой и Стрелок милый. Кстати, Стрелок, чего это вы в купе не заходите?

— Насиделся, — с грустью сказал Стрелок.

— Опять охраняете, — вздохнула тяжко. — Скорей бы Москва. Домой я хочу…

Тут она была права. Пастуху тоже до смерти надоело путешествие по Транссибирской дороге. И все время пасти, сторожить, охранять, следить — надоело. Да и впрямь тяжко всем едется — предвоенная какая-то обстановка, напряженная, тягостная, нерезкая, а самой войны — ну хотя бы с криками, плачами, мордобитием, а то и стрельбой как в никуда, так и по человекам — пока не видно. И то хлеб, как говорится…

А дома Марину никто не ждет, даже домработница. Ну нет у нее пока дома, вышло так.

— Сколько их было, татей? — сложно спросила она.

Но Пастух понял.

— Да сколько б ни было прежде, все безопасны уже. А те, кто еще опасен… Ну, Марина, право, я не умею предсказывать будущее. Ну, двое, как вы говорите, татей бродят где-то по вагонам. Или трое. Или пятеро. Не знаю. Поверьте, не стоит уж так опасаться этих троих — пятерых. Они — болванчики, солдаты, машинки заведенные, они предсказуемы и не так уж и страшны, поверьте. Страшны те, кто их за ниточки дергает.

— Слим ваш? — зло спросила.

— Он не мой. Хотя… Да, он мой личный враг, но это давняя история, лесом поросшая, не берите в голову. Я его однажды убил. А он не убился. Уж так вышло, моя вина. И явился сюда, в поезд, но — по вашу милость. Он вас убивать не собирается, вы ему живая нужны… Да еще я тут… Впрочем, вы это сами понимаете, так?

Она смотрела в окно, за которым ничего толком видно не было: поезд сильно раскочегарился, быстро катил.

Пастух ждал.

— Вот что, — сказала она, отвернувшись от окна, — вы не думайте, что я там обижаюсь, или сержусь, или еще чего-нибудь. Но я — женщина, право слово, извините, если что не так. Мне не страшен ваш Слим, как не были страшны прежние лиходеи. Я вообще не пугливая, и вам я верю, слышите?.. Ну вот верю — и все. Не бросайте меня, Пастух, я знаю, я — ваша работа, но не бросайте эту работу, ладно? Мне в Москву хочется, и чтоб дело поехало, раскрутилось, и чтоб вы не исчезали…

Серьезно говорила. Но — без слезы, жестко.

— Я не исчезну, — сказал Пастух, искренне в сей момент думая, что он и впрямь не оставит Марину в Москве, будет встречаться, болтать, слушать о ее новой работе, ан понимал, что не властен над собой, над своим временем, над теми приказами, которые для него сочинят. Как там в давней-предавней песне, откуда-то слышанной: «В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора… Целься в грудь, маленький зуав, кричи «Ура!»…» — Я не исчезну, — повторил он. — Москва — город маленький и тесноватый… Да и не думаю, что вас кто-то будет преследовать, пугать. Работа все отторгнет, а работы, понимаю, у вас будет много… Но я правда никуда не денусь. Хотите, я запишу вам все свои координаты?..

Марина засмеялась легко и в общем-то радостно.

— Спасибо вам. Всем вам. Я верю, что все так и будет. Но нам еще ехать и ехать…

— Доедем, — сказал Пастух и встал. — Пойду погляжу по сторонам, вдруг да кого знакомого увижу… А Стрелок с вами побудет. Я ненадолго.

Вышел в коридор, подцепил Стрелка под руку, отвел от открытой двери купе. Сказал:

— Стой у дверей памятником. Никуда ни шагу! Я — быстро. Посмотрю там…

И пошел в сторону вагона, в котором все еще жили, пили, жрали и наверняка орали подельники Слима. А хорошо б еще и Слима там повидать. Если он там будет.

Глава четырнадцатая

Куда шел, зачем, ради чего — этого, честно, Пастух не знал. То есть начальный — абсолютно мальчишеский! — порыв понятен: ворваться в купе Слима с оружием в руках и убить врага в его местном поездном логове, то есть в купе. Детский сад! И одновременно — самоподстава в чистом виде. Что Пастух преотлично понимал…

Только перешел по «гармошке» в следующий вагон, столкнулся с проводницей Лизой, спешащей, судя по увесистости их столкновения, сломя голову.

Ухватил ее за плечи, зафиксировал на месте, спросил:

— Куда такая гонка?

— К вам, — ответила Лиза, — мне сказали, чтоб я — мухой… Чтоб письмо скорей передать…

Она протянула Пастуху тетрадный в клеточку листок, отменно сложенный старозаветным почтовым «треугольником».

— От кого это? — удивился Пастух. — Никак от прекрасной дамы…

— Нет, — категорически и даже с неким надрывом в голосе сказала Лиза. — Это от этого… ну, который белый совсем… в том вагоне едет… ну, с парнями своими…

Слим, понял Пастух. С чего бы это он в переписку вступил?..

Развернул «треугольник», прочел неаккуратно, неровно печатными кривыми буквами написанное под ход вагона: «Через десять минут встречаемся в купе начальника поезда. Без оружия и без сопровождающих. Не бойся. Пора потолковать».

— Когда он тебе эту хрень передал? — спросил Лизу.

— Ну, только что. Минуты три назад. Сказал, чтоб бегом…

Семь минут остается до встречи, ну, шесть или пять — без разницы. Нет смысла дипломатически выжидать означенного в записке срока. Чай не баре, можем и на пару минуток раньше прийти. А вот Лиза…

Спросил у нее:

— Можешь сейчас к Марине пойти и посидеть с ней, пока я не вернусь?

— Могу, — сказала Лиза. И спросила: — А вы вернетесь?

С тоской какой-то спросила, будто уж и хоронила Пастуха заранее.

— Не трухай зря, — сказал. — Я всегда возвращаюсь…