Медленный скорый поезд Абрамов Сергей
— Останавливать не надо, — сказал Пастух. — И сходить не хочу. И помогать мне пока не надо. Я всего лишь информирую. Мало вам недавних приключений с бандой?
— Хватает. Но мы были предупреждены о возможном нападении. И вояки тоже. Сошло ведь все удачно, верно? Я, кстати, тебя заметил. И у машинистов еще: там твой парень был?
— Мой. Кто старое помянет, как говорится… Я не о минувшем. Я просто предупреждаю на ближайшее будущее: возможны нежелательные инциденты.
— Чуйка у тебя, что ли, такая?
— Можно и так сказать.
— Спасибо, Пастух, за упреждение. Учтем. Выпьешь на дорожку?
Последний вопрос явно предполагал конец беседы и немедленное расставание.
— Пойду я. — Пастух встал, оперся обеими руками о приоконный столик, наклонил голову, глянул в лицо начальнику поезда. — Спасибо, что выслушали.
И пошел было обратно.
Ан карточный партнер и собутыльник поездного начальника вслед на отменном русском языке вопрос кинул:
— А не бывал ли ты когда, мил человек, в городе Хорог?
— Случалось, — подтвердил Пастух.
И вспомнил: август девяносто третьего года, страна уже второй год как разваливается вовсю, нежданный инцидент в тамошнем аэропорту, группа вооруженных боевиков пытается высадить из рейсового «ЯК-40» собравшихся в Душанбе пассажиров, ор, мат, жара, восемьдесят с лихом человек вбилось в узкое тело самолетика, штатно вмещающего всего тридцать два. Плюс — экипаж…
Наличествовал этот мужик, корешок начальника поезда, в том самолете или рядом с самолетом, и автомат у него был, и бородка, кажется, имела место… Времени с того пролетело аж двадцать лет!..
А память на лица у Пастуха профессиональной была, отчетливой. Что однажды в памяти отметилось, то не пропадает. Как, выходит, и у карточного партнера поездного командира.
Спросил вежливо:
— Нормально тогда долетели?
— Сам, что ли, не знаешь? — засмеялся мужик. — Доехали, блин… В речку Пяндж и доехали. На резиновом ходу. И ку-ку. Четверо всего выжили…
— Вы — один из четырех?
— Я — один из оставшихся на летном поле. Экий ты, однако, памятливый, сил прямо нет.
— Профессия, — сказал Пастух. — Да и вам на память, полагаю, сетовать зря…
— Что было, то сплыло, — сказал мужик. — Присядь, выпей с нами водовки, помянем старое.
Пастух сел. Ему было любопытно: столько ж лет с того пролетело, он в девяносто третьем совсем молодым был, в Таджикистан попал с третьего курса училища, хотя пострелять уже много удалось… Странная встреча!.. Ощущение, будто в этом поезде нарочно собрались или еще собираются — долгий путь впереди! — тени незабытого живого прошлого: Слим, мужик из Хорога, да и Стрелок — тоже «прошлый» человек…
Мужик прибавил к двум стопарикам третий чистый, разлил водку, сказал:
— Ну, как у нас на Востоке иной раз говорят, за ненужные встречи!
Чокнулись. Выпили. Закусывать не стали.
— А вы до сих пор в Хороге живете? — Пастух, как кошка, трогал лапой воду, коснулся прошлого — не забытого ничуть.
— Бывает и так, — сказал мужик. — Я вообще-то много где живу. Вот во Владике пожил. Доеду до Москвы — в ней поживу.
— А по профессии вы кто?
Вопрос вроде бы казенный, «железнодорожный»…
— Странник я, — засмеялся мужик. По-русски он говорил без малейшего акцента. — Человек мира. На одном месте неинтересно, путешествовать люблю.
— А еще что любите?..
Задавал, как школьник, общие пустые вопросы, а на самом деле пробовал раскачать восточного неговорливого человека — вдруг да что сорвется с языка, хоть бы и намек, хоть бы и краешек его сути. Хотя, понимал, вряд ли, не на того напал.
— Люблю любопытных. Бог знает, говорят, а любопытный вызнает, — сказал мужик. Он, отметил Пастух, говорил по-русски вообще без какого-либо акцента. Но предпочитал короткие фразы: сказал, как черту подвел. — Давай знаешь за что выпьем? За любопытство. Оно столько хорошего людям принесло! И столько плохого… Ты в дороге. Ты домой едешь. У тебя, слыхал, подопечный здесь в поезде есть. Верней — подопечная. Береги ее. Она хорошая женщина. Хоть и немолодая…
— Вы ее что, видели?
— Я тебя вижу. Этого довольно. Иди воин, иди, отдыхай. Случится что — ты знаешь, где меня и моего друга искать…
Это даже не намек был, а приказ.
Пастух встал, сказал:
— Спасибо.
И пошел себе.
Никаких пророков ни в каком отечестве как не было, так и нет. Вымерли как вид. А игра — она по-прежнему его игра. Личная. И похоже, неостановимая. Надо идти дальше и помощи особой ни от кого не ждать. Никто, кроме тебя. Кино, кажется, такое по ящику пару раз подглядел, кино забыл напрочь, а вот название вспомнилось… А жучок-передатчик, который он прицепил к обратной стороне приоконного столика, должен был работать. Пастух заложил себе в ухо вкладной наушник, «вкладыш», услышал голос:
— Чего он приходил?
— Болеет за дело. — Это начальник партнеру своему ответил. И добавил: — Все они *censored* «конторские», ненавижу…
Ага, подумал Пастух, ненавидишь и — правильно. Он тоже не очень любил штатных «конторских» — занудные они были и беспричинно гонористые. Те, кто в «поле», в «деле», в «игре» — вот они-то настоящие, нормальные, свои. Но про них мало кто знает, что они — «конторские»…
Хотя вот партнер, темный восточный человек из прошлого, не согласился:
— Ненавидеть — это очень непродуктивно нынче. И болезни всякие от ненависти ползут. А парень этот — себе на уме и вправе так жить. Он — воин, я его помню…
Пастух вернулся к себе в купе. Марины не было. И Стрелок из своего купе куда-то исчез. Это было к месту, хотелось переварить разговор. Странная случилась встреча — через годы буквально и через расстоянья. Он не так уж чтобы и хотел поставить начальника поезда в известность о случившемся, о появлении и исчезновении Слима, он, вероятно, как чуйкой своей любимой чуял, пошел к одному — ну просто послушать еще пару версий происходящего от большого железнодорожного командира — и напоролся на совсем другого. И непрост был этот другой! Явно умный, битый-перебитый восточный человек, наверняка не бедный, и это мягко сказано, туманно говорящий и что-то в виду имеющий. А что — Бог знает. Не Пастуха это дело. Его дело было — предупредить об особо опасном, раз, а два — хотелось глянуть на начальника поезда. Уж и много проехали, а ехать все ж далеко. Мало ли что…
Да, еще — о «знающем и в виду имеющем». Он, мужик этот из прошлого, в молодые годы Пастуха был если и не врагом его сотоварищи, но и другом уж точно не был. Там, в Таджикистане, в то дальнее время одни были по одну сторону, а другие — по другую, как на правильной войнушке и положено. А мужик примкнул тогда к третьей небольшой стороне, которая никаких политических или этнологических целей не преследовала, а воевала сама по себе и убивала и грабила то одних, то других — как в тот момент выгоднее было. Этакий странный нейтралитет…
Здесь всего уместнее слово «банда». Но большая. Она и была. Как и другие такие же. Время, опять все на время приходится сваливать, а ведь все они, живые и мертвые, бывшие и нынешние ни о каком времени не задумывались, а просто жили-были — по тогдашним понятиям. Сегодня понятия — иные. Завтра — совсем другие объявятся. А куда ж без них? И ни к чему числить слово «понятия» этакой составляющей современной бандитской мовы. Синонимов у слова «понятия» много есть. Взгляд. Мнение. Принципы. Убеждения. Точка зрения… Что тут плохого?..
Глава девятая
Одно лишь тем не менее покоя не давало: кто сегодня этот человек из весьма далекого прошлого? Что делает по жизни? Хоть и времени с тех давних дней уйма прошло, хоть Таджикистан теперь самостоятельная, свободная по-своему страна, а хоть какие-никакие интересы общие есть и будут. Ну, вот пусть бы и у этого путешествующего из Владика до Москвы восточного гражданина — есть наверняка. Не исключено — что-то откуда-то куда-то перевозит в поезде. Пусть его, не Пастуха это забота. У него своя есть — Марина…
А долгая дорога — штука непредсказуемая.
К месту вопрос: что еще будет?
Пастух задал себе его и сам ответил: как выпало, так и покатится. А выпало сразу суетно: поначалу — дикая банда грабителей, потом — Бонд, потом Слим, а вот и мужик этот восточный из давнего-предавнего прошлого… Да и что о нем понапрасну думать: едет в столицу, играет себе в карты, делишки у него, наверно, какие-то с начальником поезда, может, и криминальные, да Пастух тут при чем? Проехали…
Ан не проехали!
Исходя из военного опыта, Пастух знал, что русские пословицы и поговорки типа «беда не приходит одна», или «из огня да в полымя», или «который палец ни укуси, все равно больно» в жизни человека время от времени подтверждаются. И нехилая цепочка немилых событий в нынешнем путешествии из Владивостока в Москву есть тому подтверждение. И что с того? Поезд не остановить, на дальней — из песни — станции сходить незачем, сходили уже не раз и все не в жилу. И все подорожно происходящее почему-то так или иначе, больше ли, меньше ли, но связано с прошлым Пастуха. Или — шире: с прошлым его многих и многих ровесников, на своей шкуре узнавших всякие нештатные беды, которые, еще одна поговорка, «мучат, но уму учат».
Что настораживает? Одно, считал Пастух: а не перебор ли гостей из прошлого в этом абсолютно стандартном, банальном даже путешествии? Перебор, ясный болт. Преднамеренно или случай такой выпал? Первое отметаем сразу, остается случай, казус, ирония судьбы. Фантастично, но — факт.
А и было б время подумать, так неоткуда ему взяться. Поезд — скорый, время — скорое, события тоже не медленные, но мелкие, сомнительные, противные, множатся себе и никак не выстраиваются в милую и ясную логическую цепочку. Командир, бывало, говаривал: тяжко найти негра в темной комнате. Так это, да, наверно. Но вот вопрос до кучи: а есть ли он вообще, негр, в этой комнате?..
Тихо-мирно миновали Ачинск-первый, притормозив всего-то на три минутки, а еще через час тормознули на минуту в городе Боготол, в тихом махоньком железнодорожном городке, в коем, читал где-то Пастух и невесть почему запомнил, имелась своя маленькая демографическая достопримечательность: ровно половина жителей там были — пенсионеры.
А следующей остановкой экспресса ожидался Мариинск, где стоянка — почти полчаса, потому что в Мариинске положена смена локомотивов. Стыковая станция. Переменный ток меняется на постоянный. Все ж какая-то развлекуха по дороге. Тем более что в вагоне все мирно было, без эксцессов. Марина, не отрываясь от маленького классического ноутбука, что-то быстро и молчаливо набирала, текст какой-то — Пастух заглянул к ней в ноутбук, — сама себе бурчала какие-то плохо слышные слова и даже фразы, и продолжался этот молчаливый творческий процесс уже довольно долго — второй час к концу шел.
Пастух ей не мешал. Он, честно говоря, устал бессмысленно и по умолчанию подозревать всех и вся, включая Стрелка и даже Марину. Он и вообще-то подустал от длинного путешествия в закрытом пространстве, да еще и с постоянной оглядкой: откуда нынче ждать очередного татя? Но тать пока не шел ни откуда, читать не хотелось, спать было не положено, Пастух лежал на своей полке с закрытыми глазами, не спал, думал о неприятном, о Слиме, который ох не вдруг появился, например, или о таджике в купе начальника поезда, которое, к слову, больше походило на небольшую, но ладную диспетчерскую, а вовсе не на тесный приют отдохновения. А и то: центральная управляющая система контроля безопасности и связи поезда имела законное место именно в том купе. А там вот в легкую пили водку и закусывали чем Бог послал.
Умение обустраивать какой-никакой быт на любом рабочем месте — важная черта характера советского человека, которая и в постсоветское время у него не исчезла.
— Я пойду погуляю по вагону или даже по вагонам, — сказал Пастух Марине. — Минут через пятнадцать — станция Мариинск, там нам локомотив поменяют. Не интересует?
— Спасибо, Пастух, но я поработаю эти пятнадцать минут, — ответила она, не отрываясь от экрана ноутбука и не отрывая пальцы рук от клавиатуры. — Мне вообще-то еще часик понадобится, и я закончу сей труд.
— Срочная работа подкатила? Или вдохновение?
— Да какое там вдохновение, Пастух!.. Так, мыслишки, мыслишки… Но лучше записать сразу, чем потом забыть, «альцгеймер» — он никогда не дремлет.
И впрямь, видать, вдохновение. До сего момента Марина к ноутбуку ни разу не прикасалась, а тут — вон оно как, пальцы прям летают по клавишам, чудная картинка… А идти, если всерьез, было некуда и незачем. Катил себе и катил через всю страну скорый поезд с серьезным именем «Россия», сидели по своим купе пассажиры, даже Стрелок носу почему-то не казал, тихо и скучно было, если не считать за веселье частые колесные перестуки.
Так и стоял Пастух в коридоре, тупо смотрел в окно, пока поезд очевидно не сдал скорость, пока не появился вокзальный перрон и большое красное здание вокзала славного города Мариинска, в коем, отчего-то помнил Пастух, имелась большая больница, расположенная в бывшем здании управления ГУЛАГа, а вообще в городе было много памятников — от Ленина, естественно, до царицы Александры и даже смешной памятник картошке имел место в честь того, что царь Петр Великий аж в семнадцатом веке завез картофель в Россию. Это хорошо, когда у горожан и властей города есть чувство юмора. Только вот на фига рядовому умученному дорогой пассажиру, то есть Пастуху, конечно, помнить всю эту архитектурно-демографическую*censored*ню? Нет ответа. Ан помнит, вглядчивый…
Пастух в Мариинске не был, но много слышал о городе от сержанта, с которым пришлось некоторое время бок о бок повоевать. Тот оказался большим патриотом родного места, надрывно, прям как столицу, любил свою малую родину, и, судя по его рассказам, городское начальство тоже по-своему любило и холило немноголюдный, но славный городок на реке по имени Кия.
Почти полчаса стоянки. Любознательные имели полное право хоть да иссмотреться на процесс смены локомотивов, совсем недлинный, как полагал Пастух, и уж наверняка не зрелищный. Их и вообще-то немного было — любознательных, так, пять — семь мужиков да пара-тройка детишек-подростков. А остальной поездной люд предпочел, как уж повелось в дороге, за полчаса стоянки прошерстить буфет в здании вокзала, а еще и там же — пивбар, ласково означенный «Кружечка моя».
Странные все же существа люди! Пива в вагоне-ресторане было — хоть залейся. Правда — бутылочное. А тут — бочковое. Говорят, оно куда лучше. Кто прав, Пастух не знал. Пива никогда не понимал.
Стрелок с Мариной, что-то там свое, важное доработавшей, далеко от вагона не отходили. Пастуху думалось, что история отставания от поезда и погоня за ним по воздуху на вертолете при всех Марининых соплях, воплях и, как итог, радостях, полученных от полета, вряд ли родит у нее щемящее желание еще разок полетать. Хорошего и впрямь понемножку надо. И — редко. Хотя «нелетабельное», извините за жуткое слово, проклятие враз и с ходу не исчезнет, это — как к гадалке не ходи. Но к нему привыкают, приживаются, холят даже…
Пастух стоял неподалеку от мариинских тружеников сцепки, присобачивающих локомотив к вагону, слышал их короткие реплики, матерно вслух исполненные. Начальник поезда был неподалеку, даже не командовал, молча стоял. Видать, сцепщики на этой станции были асами в своей сцепной работе. Увидел Пастуха, помахал ему рукой: мол, все тип-топ, мужик, ехать нам еще и ехать. А его таджикский друган плюс давний мимолетный знакомец Пастуха любопытством не страдал. Не вышел из вагона.
Полчаса стоянки — время не длинное, но все же приятное, плюс еще и на чужую ладную работу поглазеть довелось. А новый локомотив призывно погудел. И потянулся люд вагонный к себе в норки-купе, и впрямь ехать еще и ехать поезду, станций впереди много ожидается. Вроде бы все и правильно, ан чего-то Пастуху не нравилось. Чего — не ведал. Но знал издавна: чуйка его драгоценная до сих пор не подводила, если не считать скверно повторившуюся историю с никак не умираемым Слимом. Непруха прям. Один отечественный классик утверждал, что несделанное дело лучше испорченного, потому что первое все же можно когда-нибудь завершить, а вот второе, увы, не поправить. А тут и несделанное, и испорченное в одной посуде. Как быть?
Начинать сначала, считал Пастух. Живой до сих пор Слим — это не испорченное дело, а все никак не доведенное до ума. Причины, правда, вот… Да и хрен с ними, с причинами! Вывод прост: довести до ума. Сдать Марину в Москве с рук на руки и довести. Что бы того ни стоило. Это — железно и обсуждению не подлежит. Работа есть работа. Как там в старой песне: «Расплата за ошибки — она ведь тоже труд…»
Вопрос: а если он опять смоется, слиняет, ускользнет? Вопрос, конечно, уместный, но и ответ на него имеется: никуда он до поры не денется, пока Марина — вот она, а Пастух ее караулит уже привычно. И Стрелок пока рядом. А ждать от Слима можно всякого, именно так — всякого, то есть чего угодно, это как к гадалке не ходи. Пастух ждет пока. Время для того, чтобы закрыть тему Слима, чуток впереди…
Пастух вернулся в купе. Марина уже загасила свой внезапный трудовой порыв, ай-пад лежал на приоконном столике.
— Что это вы такой задумчивый? — спросила она у Пастуха. — Что-то не так?
— Все так, — ответил Пастух и все же полюбопытствовал: — А хотите еще разочек на вертолете?
— Хочу, — сказала она улыбаясь. — А когда можно?
— Вот приедем в Москву, там и полетаем. Страшно?
— Страшно, — согласилась Марина. — Но и страшно интересно. А разве над Москвой можно на вертолете?
— Нельзя. А мы над кольцевой дорогой, над ближним Подмосковьем. А на Москву издали посмотрим. Но свысока.
— Хорошо бы свысока, — сказала Марина, — вот только б доехать без приключений по твердой земле…
Здравое пожелание, согласился Пастух, ладно бы так. Только ехать им еще и ехать. Что по московскому времени, что по местному, которое за весь путь семь раз меняется. Часы Пастуха всю дорогу стабильно показывали московское время, а местное он всякий раз в уме исчислял, вспоминая пограничные пункты часовых поясов. Так ему почему-то проще было.
До следующей остановки, до Тайги-1, ехать оставалось где-то около двух часов, делать было абсолютно не хрена. Да и выбор был невелик: спать, смотреть в окно, читать книгу или газету, купленную на минувшей станции, и, наконец, говорить сотоварищи о всяком разном насущном. О любопытном. На языке вертящемся. Последнее показалось самым логичным. И Пастух спросил у Марины:
— А поговорить — никак?
— Как! Как! — захлопотала Марина. — О чем будем говорить?
— Если вы не против, то о параллельных пространствах. Ваша ж тема. А я раньше всякие фантастические книги любил читать, фантасты эти пространства прям-таки обжили и обиходили. А что на самом деле?
— Что на самом деле? — осторожно спросила Марина.
— Ну, ваша с мужем работа… О ней можно рассказать, или там все засекречено и опечатано?
Марина засмеялась.
— Да нет там ни фига секретного, — сказала, — вполне открытая работа, семь публикаций в научных изданиях. Международная конференция в Токио в прошлом году состоялась. Все открыто. Вот разве что детали какие-то…
— О деталях — никак?
— О каких-то — да, никак пока. И недостаточно еще проработано, и «в поле» недостаточно обкатано, да и время не пришло… А вас что, вправду эта тема интересует или вы из вежливости и куртуазности спрашиваете?
— Какая, к черту, куртуазность? Интересно просто. Вы начните, начните, я постараюсь все понять, а если чего не пойму, то переспрошу. Поехали?..
И тут в дверях возник Стрелок. Неожиданно, как мотоциклист.
— Разговариваете? — Очень точный вопрос задал. И сложный. — Меня пустите?
— Заходите, заходите, — зачастила Марина.
Пастух подвинулся, Стрелок сел рядом.
— Значит, так, — сказала Марина, — параллельные пространства — это некая реальность, существующая одновременно с нашей реальностью, но независимо от нее. Заход понятен?
— Вполне, — сказал начитанный Пастух.
— А чего тут не понять? — удивился Стрелок. — Одновременно с нашей, но независимо. Как, к примеру, Штаты. Типичное параллельное пространство.
— Вы так думаете? — Марина даже не улыбнулась. — Что ж, по-своему вы правы. Хотя Россия со Штатами не так уж и параллельна. Во всем. От политики до экономики. Но речь идет не о карте трехмерного мира, а о некоем четвертом измерении.
— О времени, — опять встрял Стрелок. — Я читал.
— Это хорошо, что читали, — ласково сказала Марина. — Только никто по сей день не знает ответа: время это или что-то иное?.. Да и нет его, точного. Любые теоретические варианты пока — фантастика. Замечательная литературная ниша, в которой так удобно побыть часок-другой, ну, например, перед сном. Мой муж… ну и я тоже… мы априори считали заданным существование параллельных миров и искали не столько ответ на вопрос: «Что это такое?», а скорее на вопрос, как его, это измерение, ощутить. Попробовать на ощупь. Иначе — заглянуть за пределы трехмерного мира.
— Заглянули? — спросил Стрелок.
— Помолчи, — сказал Пастух. — Куда мчишься? Дай Марине рассказать…
— А я уж все и рассказала, — засмеялась Марина. — Что еще добавить? Разве что маленький, но факт. «Четвертое измерение» существует. Впрямь. Мы были там. В нем. Или… ну, не знаю… короче, мы его видели. Точнее, не его, а то, что в нем…
— Это как? — не понял Стрелок. — Что значит видели?
— То и значит. Мы там были. Не раз. Там все то же, что и здесь.
— То есть? — теперь уж и Пастух не понял. — «То же» — это фигура речи?
— Нет. Это реальность. Тот же воздух. Так же дышится. То же небо. Те же деревья…
— Какие деревья? Как в Японии? Или в России?
— Не совсем. Если бы все осталось как в Японии или в России, мы б и не поняли: состоялся межпространственный переход или не состоялся… Впрочем, нам с мужем так поначалу и подумалось: все, проехали, ни фига не получилось!.. А потом присмотрелись… Да, там были березы. И трава. И цветочки. Только… — Она вдруг замолчала.
— Что только? — У Пастуха со Стрелком это получилось дуэтом.
— Это была не Япония.
— А что?
— Не знаю… Очень похоже на Россию… По ощущению, по спрятанной где-то детской памяти… Только березы были низкими и толстыми. Карликами такими уродливыми. Листья на них были совсем маленькие и почему-то коричневатые с прозеленью. И жарко было. Под сорок по Цельсию…
— Значит, это была не Земля? Другой мир? — Стрелок явно любил читать фантастику.
— Возможно… Даже наверно. А вот где он… Муж полагал, что это не четвертое, а какое-то пятое, шестое, семнадцатое измерение… Как распознать-то?.. Мир многомерен, полагал муж… и не только муж, многие ученые так полагали и полагают… и координаты этих миров не только временные, но и пространственные… Кстати, и Эйнштейн тоже предполагал… — Она старалась говорить понятно, прозрачно.
— А вы, значит, доказали?
— Не успели. Муж умер…
— А вы, что ж, не продолжили работу без него? — Стрелок прямо танком пер.
— Нет. Пока…
— А когда продолжите?
— Надеюсь, уже в этом году, если все справно выйдет. Вот побуду в России, поговорю с коллегами… Очень хочется, но страшно…
— А почему страшно-то?
— Стоп! — сказал Пастух. Он видел, что Марина сдает. Что-то ее корежит. И говорить стала медленно, вяло, будто устала черт-те как. — Перерыв на завтрак, на обед, на ужин. Последний вопрос — и кочумаем. Марина, сколько все это продолжалось? Ну, по времени…
— В первый раз — две минуты и семнадцать секунд. И — сразу оказались в нашей лаборатории.
— Был второй раз?
— Всего — четыре выхода…
— И тот же самый пейзаж?
— Первые три раза — да, тот же самый. А в четвертый раз был океан. И скалы… Муж изменил параметры выхода…
— А почему остановились? — спросил Пастух и сам себя обматерил: тоже, как и Стрелок, танком попер, завязывать надо, Марина явно хреновато себя чувствует, это заметно, потом разговор продолжим, времени до фига еще…
— Муж умер, — буднично сказала Марина и добавила: — Давайте прервем эту беседу, давайте, а? Что-то мне похужело, выпить бы сейчас чего-нибудь крепкого… Я потом дорасскажу…
— Стрелок… — только и сказал Пастух.
А тот и понял.
— Я мигом, — вскочил, — коньячок, полагаю, самое оно будет.
Фантастика — это прекрасно, считал Пастух. Он любил фантастику, перечитал кучу книг всяких писателей, но в реальности впервые столкнулся с фантастическим фактом. Путешествие — где и куда? В пространстве? Во времени? Или Марина сочиняет? Нет, это невозможно, она по жизни, по характеру, по сути — не выдумщица, она как-то по-своему реалистична и врать совсем не умеет. А и пусть ее. Вот проедем еще часик или несколько часиков, или вообще сутки, а потом еще разок заведем этот разговор… Стрелок, конечно, прет, как танк, но это в общем-то не скверно. А было б скверно, так Марина б не раскололась. Значит, ей самой хочется поговорить на эту больную… или не больную?.. тему. Вернемся к ней, к теме, времени до фига.
А за окном по расписанию наклюнулась станция Тайга, стоянка коротенькая — две минутки всего. Через три часа с копейками возникнет Новосибирск, там и погуляем, хоть и двадцать минут стоим, а все ж на твердой земле…
Эти три часа прошли скучно. Марина была какой-то напряженной, неласковой, молчала, как в танке, в окно глядела, а на что там глядеть-то? Пейзаж и пейзаж, ничего экстраординарного. А коньячок, Стрелком притараненный, легко выпила, две рюмки всего-то. Потом к стенке отвернулась и заснула. Ну будто бы так.
Пастух ей не мешал. Посидел у Стрелка, помолчали, хотя Стрелок все норовил вывести разговор на больную тему — на Маринину фантастику. Ан не удалось. Минут через сорок Пастух вернулся в свое купе. Марина спала на полке поверх одеяла, подоткнув под щеку влажноватую все же подушку, тихо спала. А может, и прикидывалась, что спит. Пастух мешать не стал. Лег на полку, заложил ладони под голову, стал в потолок смотреть и параллельно думать. О Маринином рассказе.
Он, рассказ, по всем параметрам казался фантастичным, но Пастух не склонен был подозревать Марину в сочинительстве, вряд ли уместном в ситуации. Более того, Пастух вообще не верил, что Марина умеет врать, не верил без всяких на то объяснений. А посему и принял за факт рассказанное. Так, кстати, и проще.
Время ползло к вечеру, Новосибирск-главный появился за окном строго по расписанию, разве что всего-то на пару минут опоздали, ну да это не в счет. По коридору быстро прошла проводница, повторяя: «Стоянка — девятнадцать минут, отправление в двадцать два часа сорок две минуты, не отходите далеко от вагона».
Марина к Новосибирску не проснулась или не захотела просыпаться, так, полагал Пастух, тоже могло быть. Не захотела — и все тут. Глаза закрыты, реснички подрагивают, то есть сны снятся. Пастух вышел на перрон, Стрелок за ним не замедлил. Стояли. Молчали. Вечер не шибко поздний, час одиннадцатый, народу — внимательно смотрел Пастух — сошло прилично, а вот вошло не много, то есть пассажиров явно поменее стало. Фонари на перроне горели все, светло было, ничего очевидно подозрительного Пастух не заметил. Хотя и ждал. Чего — сам не знал. Слим, судя по всему, в вагон не возвращался, а коли все ж вернулся, так носа не кажет. Ходить-искать его по вагонам — дело глупое. Слим — это у Пастуха больно, как большая заноза, да, но еще и, как по сей раз получается, надолго. Он, уверен был Пастух, нынче появившись, завтра не пропадет совсем. Появится. Чуялось так…
Опять тема чуйки всплыла. На сей раз на пустом месте, буквально на пустом: перрон к последним минуткам стоянки поезда и впрямь опустел, пассажиры в вагоны вернулись, проводница сказала:
— И вам пора.
Пастух не спорил.
Вошел в вагон — ан Марина решила проснуться. Стояла у окна гордая и внутри очень независимая, вроде сама по себе — как национальный округ Шан в Бирме.
— Как спалось? — дежурно спросил Пастух.
— Горизонтально, — дежурно же и ответила.
Поговорили.
— До Барабинска — три с лихом часа пилить, — сказал вошедший до кучи Стрелок, — спать рано, может, пойдем пожуем чего?..
— И впрямь, — разом загорелась Марина. — И выпьем по чуть-чуть.
Пошли, пожевали, выпили по чуть-чуть, а именно бутыль марочного коньяка «Кизляр», сделанного дагестанскими умельцами и черт-те откуда попавшего в вагон-ресторан транссибирского экспресса. Пили наравне. Да и что там пить — на троих-то!..
Час двадцать проели-пропили.
Какая-то животная жизнь в этом клятом поезде — от еды до еды…
— Я спать ложусь, — сказала Марина, — и ни в каком Барабинске меня не будите. Сплю до Омска как минимум. Хотите поболтать, идите в другое купе…
Так и сделали.
Марина заснула разом, Пастух со Стрелком с полчасика повспоминали былое, оба понимали, что о нынешнем не поговоришь, нет в нынешнем у них ничего общего, кроме разве этого бессонного поезда.
Пастух вернулся в купе, лег, не раздеваясь, на полку и заснул. Сразу и нервно. И спал нервно, то и дело выныривая из сна и снова в него ныряя. Ну не отдых никакой, конечно, прошло то время, когда он, Пастух, спал сладко и крепко везде, где ни попадя.
В очередной раз вынырнул, глянул на часы, умилился даже: без четверти два натикало, аккурат к прибытию в Барабинск и проснулся в очередной раз. Встал тихонько, рожу ладонями умыл, а вернее помял, вышел в коридор, дверку в купе тихонько задвинул, пошел к неприветливой проводнице.
Она уж и к стоянке вовсю готовилась.
— Не спится? — стандартно спросила.
— Вроде бы так, — ответил. — Хоть четверть часа ночным воздухом подышу.
— Какой уж тут воздух, на станции-то? — удивилась походя проводница.
Мешал он ей в тамбуре.
Однако ж притормозили, приостановились, причалили…
— Полчаса стоим, — напомнила проводница. — Далеко не уходите. А то опять отстанете, как в прошлый раз.
Пастух встал чуть поодаль тамбура. Пустоватым перрон был, мало кто вышел из поезда, мало кто вошел в него. Да и невелик городок, вся его история — это история сибирской «железки», на ней городок возник сто с лихом лет назад, на ней и живет-может. Гостей здесь бывает не много, уезжают отсюда редко и не всякие.
Странно было Пастуху. Чуйка его любимая что-то неладное чуяла, да и плюнуть бы на нее, так не плевалось: она Пастуха ни разу еще не обманывала.
Глава десятая
Из здания вокзала — оно от его вагона далековато располагалось, метрах эдак в шестидесяти, прикинул Пастух, — вышли на практически пустынный темноватый перрон трое — пассажиры или не пассажиры, никаких ручных грузов, чемоданов там или рюкзаков у них не было, — и так налегке они прочапали к нужному, видать, вагону, о чем-то кратко посудачили друг с другом и вошли в вагон. Опять тишина.
— Мужчина, — сказала Пастуху проводница, — залезайте обратно, через две минуты отправляемся.
Пастух встал на нижнюю ступеньку, смотрел, держась за поручень, на перрон, на вокзал, терпеливо смотрел и вроде как свое высмотрел. Еще один пассажир поспел к отбытию — в тот самый нужный дальний вагон и поспел. Он был, не очень резко видел Пастух, в темной куртке с капюшоном, закрывавшим голову полностью, даже лицо не проглядывалось, он легко впрыгнул на подножку, что-то сказал проводнице и скрылся в вагоне.
И тут же состав дернулся, громыхнул сцепками и почапал вперед помаленьку. Слабовато освещенное здание вокзала, как и положено, проплыло мимо.
Четверо, нехитро подытожил Пастух. Кто ж такие? Откуда в этой крохотной дырочке мира нашлись среди ночи аж четверо пассажиров или, по-железнодорожному, подсаженных? Куда они собрались? В Москву? Ближе?.. Вопросы были очевидно лишними, понимал Пастух, но опять-таки чуял, что все не так уж и очевидно, потому что в этом путешествии, не раз думалось уже, было слишком много неочевидного, не касающегося в общем-то Пастуха сотоварищи впрямую, но все же, все же. Суть, как писано, в частностях.
Паранойя? Она самая. Милый спутник Пастуха и всех его знаемых и не знаемых коллег по оружию и по судьбе. Привычка постоянно подозревать в каждом яблоке червяка, если уж совсем по-простому. И как без нее даже не жить, а выживать? Да никак. Чувство самосохранения всем людям Богом дадено, а Пастуху и его коллегам — чуть поболе. Да и червяки в яблоках очень вредны и плохо перевариваемы. Пучит от них и понос.
Пастух вернулся в купе.
Марина как спала, так и спала — праведно и бесшумно. Пастух свет не зажигал, лег, как был, поверх одеяла и попробовал заснуть. Не получалось. Выспался, выходит. Да и то: четыре с лихом часа сна — нормально для здорового мужика, каковым себя Пастух числил. Лежал, старался ни о чем не думать, даже о Марине, и вот вдруг уж и задремывать начал, как торкнуло что-то. Не в поезде, не в вагоне — внутри себя самого торкнуло. Может — желудок, может — сердце. А скорее всего — башка. Сел на полке, достал из-под подушки непритязательный «макаров», сунул за спину под джинсы, футболкой занавесил. Осторожненько дверь откатил, вышел в еле светлый коридор. Мирно было. Сонно. В темноватом по-ночному коридоре никого, естественно, не было. Пастух тихонько прошелся мимо закрытых купешек, все спали тихо-тихо, как горные вершины в стихах классика, даже проводница свое купе закрыла наглухо — до следующей стоянки, которая окажется в Омске аж в двадцать минут седьмого утра. Не скоро.
Пастух выбрался в тамбур, приоткрыл дверь в межвагонный переход, в автосцепку. Оттуда подуло ночью и холодком. Он закрыл дверь, постоял с минутку в тамбуре невесть зачем, ладно бы — курил, так ведь некурящий, собрался было возвращаться в родное купе, как межвагонная дверь вдруг и резко распахнулась, Пастух рефлекторно подался назад, рефлекторно же хватаясь за рукоятку пистолета, торчавшего за поясом, но — не успел. Из межвагонного перехода вывалились двое в черных масках, в черных комбезах, в черных капюшонах, с пистолетами в руках. Пастух не смог вскинуть ствол, руку перехватили, выкрутили мощно и больно, навалились вдвоем… Пастух успел прежде выстрелить в никуда и вроде бы даже попал в одного из «капюшонов», тот ойкнул — согнулся, упал на колени, мордой в грязный пол ткнулся и вырубился — то ли еще живой, то ли уже покойный, второе — вероятнее, и тут же пистолет выбили, и другой «капюшон» приставил дуло пистолета к голове Пастуха, второй рукой кольцо наручника на него набросил, а вторым кольцом дверной поручень зацепил. Приковал то есть. А дуло пистолета у виска почему-то горячим было, обжигало кожу…
— Ну, здравствуй, Пастух, — знакомый голос произнес из-под маски. — Вот теперь-то мы с тобой все былое прикинем, подсчитаем, а после и посчитаемся. Точнее — я с тобой посчитаюсь. За все.
Пастух узнал голос.
Спросил:
— Со мной? Всего-то? На одного вдвоем? Смешно, Слим…
— Смейся, Пастух. Весело жить — ласковое дело. Но ты не *censored*йся, Пастух, ты у нас — побочная цель, причем — лично моя. На закусь. А основная — это твоя бабулька. Я вообще-то за ней пришел…
— Зачем она тебе?
— Мне?.. На хрен не нужна… Просто есть люди, которые хорошо заплатят, если я в срок доставлю бабульку к заказчику.
— И только-то? Тебе не кажется, что ты чересчур заигрался в этой очень простой игре? Перебор, Слим, мы ж не в театре. Ладно тот случай, когда ты отлично сыграл ролишку покойника. Почет и уважуха. Даже я, воробей стреляный, не раскусил. Но с Мариной ты обосрался. Ты ее мог давно заполучить, но отчего-то прикинулся кошкой, которая, знаешь, играет с еще живым мышонком, радуется, дура. А тут — бах! — и хозяин пришел.
— Я и играл все прикольней. А это ты, что ли, хозяин?
— Я всего лишь сопровождающий. Бодигард, если хочешь. Она сама себе хозяйка.
— Что ж ты, Пастух, в бодигарды переквалифицировался? Не зазорно ли?
— А с чего бы? И это моя работа.
— Платят — охраняешь?
— Не без того. Просто у меня выбор есть — кого охранять, а кого не стоит. Как и у тебя: кого — убить, а мимо кого — пройти…
— Вот я и выбрал, Пастух. Сейчас я тебя убью наконец-то…
Слим не успел выстрелить. Потому что в тамбуре что-то громыхнуло. Слим рефлекторно — на звук! — повернул голову… А Пастух снизу мгновенно ударил его ногой по яйцам. Руки скованы, а ноги-то свободны. Мощно постарался ударить. Слим — опять же рефлекторно! — малость согнулся от удара, отвел руку с оружием, и Пастух еще разок вмазал по его руке ногой в говнодаве, не сумел выбить пистолет, Слим его крепко держал, но рука дернулась, ствол отошел в сторону, и Пастух еще раз ударил Слима ногами по ногам — левой слева под колено и сразу правой — справа, подбил его таки. Слим чуть покачнулся, удерживая равновесие, рука с пистолетом рефлекторно пошла вверх, и тут Пастух таки добил его — каблуком-то да по яйцам.
Это он прикованный был. Как, значит, Прометей.
Слим согнулся, дернулся раз-другой и явно вырубился. На минуту ли, на несколько секунд, но тут его уже можно было вязать. Убить было много проще, но взять и повязать живым — куда привлекательнее. Да и радостишка мелкая пришлась к месту: ох да и хороши у Пастуха, у себя любимого случились говнодавы, правильная обувь какая смертоубийственная…
Читать бесплатно другие книги:
