Русский капитал. От Демидовых до Нобелей Чумаков Валерий

В 1914 году покончила с собой жена Григория Григорьевича Елисеева Мария Андреевна, урожденная Дурдина. На этом закончилась история старейшего в России Торгового дома братьев Елисеевых.

Фрукты-ягоды

Если уж быть совсем точным, то первым из Елисеевых был Елисей Касаткин. Именно под такой фамилией числился в ревизской сказке крепостной крестьянин принадлежавшей графу Шереметеву деревни Новоселки Родионовской волости Ярославского уезда. И сын его в домовой книге был записан как графский садовник Петр Касаткин. Тот самый Петр Касаткин, сын Елисеев, который в рождественский вечер 1812 года удивил графских гостей настоящей свежей лесной земляникой. История эта настолько известна, что рассказывать ее в подробностях вряд ли имеет смысл. Ну вырастил садовник в своей тепличке землянику, ну попотчевал ею приехавших в имение встречать Рождество графа, жену его Прасковью Жемчугову да подругу Варю Долгорукую. Ну сказал барин сдуру: «Угодил! Проси что хочешь!» Как оказалось, 36-летний Петр давно хотел одного – свободы. Для себя и для семьи. О чем и поспешил сообщить барину. И тот не посмел нарушить слово дворянина, данное в присутствии свидетелей. Уже в начале 1813 года сам Петр и вся его семья (жена Мария Гавриловна и трое сыновей – 12-летний Сережа, 8-летний Гриша и 6-летний Степа) получили вольную и 100 рублей подъемных. После чего они отправились в столицу, в богатый Петербург.

Устроившись на жительство у давних знакомых, Петр уже на следующее утро приобрел себе лоток, купил у купцов мешок апельсинов и, наполнив лоток необычными фруктами, вышел на Невский проспект.

Апельсины на Невском среди совершавших променад аристократов шли на ура. Уже к осени удалось собрать сумму, нужную для того, чтобы снять лавку в доме Катомина (Невский, 18) для торговли «на скромных началах… сырыми продуктами жарких поясов Земли». А в 1814 году Петр разбогател настолько, что выкупил из крепости родного брата Григория.

Бизнес шел успешно, и к концу второго десятилетия XIX века братья скопили капитал, достаточный для вступления в купеческое сословие. Записались, отмечая добрую память отца, Елисея Касаткина, как Елисеевы.

А в начале третьего десятилетия Петр Елисеев, дабы не платить лишнего перекупщикам, решил сам съездить в те самые «жаркие пояса» за товаром. По дороге его корабль пристал к острову Мадейра. Загрузились питьевой водой, продовольствием, захватили почту и «забыли» на острове Петра Елисеева. Тому так понравилось местное вино, что он решил переложить обязанности по закупке испанских фруктов на плечи сопровождавшего его приказчика, а сам остался на Мадейре, желая получше ознакомиться с винодельческим процессом.

Ознакомление продолжалось несколько месяцев. За это время Петр Елисеевич подружился со всеми портовыми грузчиками, научился отличать «мадеру раннюю» от «мадеры скороспелой», обошел практически все островные винодельни, своими ногами выжал не одно ведро виноградного сока и на борт возвращающегося домой корабля был поднят в полубессознательном состоянии. Но купец оставался купцом – вместе с ним на борт были подняты два десятка бочек лучшего мадейрского вина.

Поскольку лавочный склад братьев был небольшой, для нового товара пришлось снять на питерской таможне специальный оптовый склад. Елисеевская «мадера» пришлась столичной публике по вкусу, и на вывеске братьев к слову «продуктами» добавилось «и винами». В ближайшие два года Петр Елисеевич совершил еще три экспедиции: во французский порт Бордо, португальский Опорто и испанский Херес. Вскоре лавка братьев превратилась в главный виноторговый центр Петербурга. Размеры помещений не позволяли полноценно удовлетворять растущие потребности клиентуры, и в 1824 году братья купили первый свой собственный дом (Биржевая линия, 10), в котором открыли первый собственный магазин «колониальных товаров».

Подвалы, погреба и корабли

В 1825 году, после смерти Петра Елисеевича, по его духовному завещанию руководство фирмой перешло к вдове Марии Гавриловне и старшему сыну Сергею, который ввел в своем магазине традицию вечернего поедания приказчиками фруктов. По его мнению, в «братской» фирме все продукты должны быть самыми свежими, а поэтому, перед тем как выложить фрукты на витрину, их тщательнейшим образом осматривали и при любом намеке на брак (пятнышко, лопнувшая кожура, зеленый бочок) откладывали в сторону. В продажу такие продукты уже не шли ни под каким видом. Но и выбрасывать их было нельзя (не дай бог, кто увидит, что у Елисевых «продукт спортился»). И домой служащим его не отдавали по той же причине. А поэтому после закрытия магазина приказчики, служащие и грузчики собирались вместе и ели апельсины, персики, маракую, папайю и прочая, прочая, прочая…

В 1841 году умерла Мария Гавриловна, и бразды правления фирмой приняли три брата: Сергей, Григорий и Степан Елисеевы. Однако равенство было только на бумаге – всем в фирме руководил старший из братьев, Сергей, который вел дело по «отцовской методе» и укрупнять его не собирался. Только после его смерти в 1858 году Степану и Григорию удалось развернуться вовсю. Уже через пару месяцев после того, как Сергей Петрович оставил этот бренный мир, братья учредили «Торговый дом “Братья Елисеевы”» с основным капиталом без малого 8 000 000 рублей, затем купили гигантские склады в Петербурге, Москве и Киеве, а также в винодельческих районах Европы, завели собственный флот.

Все это позволило братьям уже к началу 1860-х годов покупать вино не просто крупными партиями, но целыми урожаями. Почти двадцать лет подряд братья закупали полностью лучшие виноградные урожаи всех лучших европейских винных регионов. Как следствие – золотые медали, полученные елисеевскими винами на Венской и Лондонской выставках. А в 1874 году фирма «за долголетний полезный труд на благо Отечества» удостоилась высочайшей милости именоваться «поставщиками двора Его Императорского Величества» и размещать на своих вывесках и этикетках знаки государственной символики Российской империи. Кроме высокого престижа такая привилегия давала еще и хорошую защиту от подделки. Дело в том, что если просто за подделку чужой продукции нечистый на руку купец по тогдашним законам наказывался штрафом, то за незаконную печать государственного герба весьма реально было, лишившись всех средств и прав, отправиться на каторгу.

В 1879 году умер Степан Елисеев, и его место в фирме занял единственный сын – Петр. Однако поруководил он семейным делом недолго: энергичный и нагловатый дядя Григорий Петрович быстро оттеснил его от дел, и уже в 1881 году Петр Степанович официально покинул компанию.

Дома, банки и гипермаркеты

Ушел он на заранее подготовленные позиции. Петр уже с юного возраста проявлял больший интерес к финансовым делам, чем к торговым, а потому в 1880 году он занял одно из ведущих мест в управленческом аппарате «Русского для внешней торговли банка», созданного при участии фирмы еще в 1871 году. Кроме того, после женитьбы на Любови Дмитриевне Полежаевой он стал одним из совладельцев московского Торгового дома «Братья Полежаевы» – крупнейшего экспортера российской пшеницы. И еще по наследству Петр получил от отца в Петербурге три роскошных дома: на Большой Морской, на Питерской и на Мойке.

Все это позволяло Петру Степановичу жить весьма неплохо и даже устраивать в своем доме на Мойке (дом 59) балы, о которых потом говорила вся страна. Вот такой отчет об одном из балов поместил «Петербургский листок»....

Бал привлек «львиную часть» нашего петербургского именитого купечества. В числе присутствовавших были семейства Смуровых, Полежаевых, Меншуткиных, Журавлевых, Щербаковых и мн. др. Тут же присутствовали представители финансового мира, было также много военных и молодежи, которая особенно усердствовала в танцах. Дамы, как подобает богатому петербургскому купечеству, щегольнули роскошными платьями… Бриллианты так и сверкали. Одна из присутствовавших дам явилась даже в корсаже, сплошь сделанном из бриллиантов. Ценность этого корсажа, по расчетам одного из присутствовавших, равняется ценности целой Приволжской губернии!

Необычайно роскошный туалет был надет на хозяйке дома и на ее невестке: первая была одета в платье из белых кружев с оранжевым шлейфом, на голове – бриллиантовая диадема, вторая – в белое же платье с вышитыми цветами со шлейфом цвета «реки Нил». Во время котильона всем гостям были розданы очень ценные сюрпризы: дамам – золотые браслеты, усыпанные камнями (причем блондинки получали браслеты с сапфирами, брюнетки – с рубинами). Кавалерам раздавались золотые монограммы, брелоки…

Степан Петрович Елисеев, потомственный дворянин.

Фотография 1912 года

Сын Петра Степановича, Степан Петрович Елисеев, пошел по стопам отца и даже превзошел его в финансовой карьере, став в том же «для внешней торговли банке» вице-президентом и возглавив правление крупнейшего в империи страхового общества «Русский Ллойд». Он же первым из Елисеевых получил дворянский титул: в 1908 году Степан Петрович был возведен «в потомственное дворянство… ввиду исключительного пожертвования 1 104 тыс. руб. на строительство, оборудование и обеспечение Дома призрения бедных им. С. П. Елисеева, с распространением прав сего состояния на детей, рожденных до настоящего пожалования».

После смерти в 1892 году Григория Петровича в дело активно включились его сыновья Григорий и Александр. Торговый дом был преобразован в Паевое товарищество «Братья Елисеевы» с основным капиталом 3 000 000 рублей.

В 1896 году Александр, рассорившись с Григорием, покинул фирму и ушел, как раньше его кузен Петр, в финансы. (Он был членом совета Государственного банка, членом правления Петербургского ссудного банка и председателем правления Петербургского частного коммерческого банка.) Старший брат из-за этого не страдал, поскольку стал единственным владельцем фирмы. В 1903 году он отстроил в Петербурге на Невском роскошный магазин с театром. Кавалеры приводили дам в театр, по дороге проводили их по торговым залам, освещенным диковинным электрическим светом, и покупали им конфеты, фрукты и вина. Затем был построен аналогичный магазин в Киеве. Но, безусловно, главным мероприятием Григория Григорьевича Елисеева было открытие супермагазина в Москве на Тверской.

Дворец княгини Белосельской-Белозерской на пересечении Тверской улицы и Козицкого переулка Григорий Елисеев купил 5 августа 1898 года. Уже спустя несколько дней он обратился с просьбой к давнему другу семьи архитектору Барановскому «принять на себя труд заведовать в качестве архитектора всеми строительными работами в занимаемом ныне помещении… составлять и подписывать планы, приобретать необходимые материалы, нанимать и удалять рабочих. Торговое товарищество верит Вам, спорить и прекословить не будет…» А 23 октября того же года Григорий Григорьевич сообщил городским властям, что «желает приступить к ремонтным работам и переделкам в доме моем».

Магазин Елисеева на Невском проспекте в Петербурге.

Фотография 1906 года

Григорий Григорьевич Елисеев (1858–1942).

Фотопортрет и бюст, установленный в конце прошлого века при входе в торговый зал московского магазина Елисеева

Магазин Елисеева на Тверской улице в Москве.

Современная фотография

После того как на «передел» было получено разрешение, весь дом был моментально и полностью «обшит» в деревянную рубашку и «обложен» усиленной охраной.

Рабочие получали дополнительные деньги за свое молчание обо всем происходившем на стройке. Однако кое-кому из любопытных москвичей иногда удавалось оторвать пару досок от забора и поглядеть на то, что создавалось в режиме такой секретности. Они-то и пустили по Москве ужасный слух: Григорий Елисеев строит напротив Страстного монастыря мавританский языческий храм…

Торжественное открытие «Магазина Елисеева и погреба русских и иностранных вин» на Тверской состоялось летом 1901 года. Если хотите прочитать о том, насколько роскошен был магазин и какой выбор товаров в нем предлагался, то возьмите классический труд знаменитого московского репортера В. А. Гиляровского (дядюшки Гиляя) «Москва и москвичи». Скажу только, что в трех залах этого «храма обжорства» (определение Гиляровского) было шесть отделов – гастрономический, колониальных товаров, бакалейный, кондитерский, фруктовый и винный. С последним возникла неожиданная трудность: как оказалось, от входа в магазин до ворот Страстного монастыря было примерно 95 метров, а по закону расстояние от церквей и школ до заведений, торгующих спиртным, должно было быть не менее 100 метров. Впрочем, Григорий Григорьевич Елисеев весьма оригинально решил возникший конфликт: он просто переделал один из служебных входов, в Козицком переулке, в обособленный вход для винного отдела.

А про свежие трюфеля, про горячий суп-пейзан прямо из Франции, про утром выловленные устрицы и про всевозможные виды икры читайте у Гиляровского.

Другая жизнь

22 октября 1913 года правление Торгового товарищества «Братья Елисеевы» праздновало столетие торговой деятельности. В главной конторе был устроен торжественный обед для нескольких сотен служащих. А вечером в дом Дворянского собрания на юбилейный съезд съехалось и сошлось более трех с половиной тысяч гостей. Григорий Григорьевич Елисеев, «стройный блондин в безупречном фраке», обратился к присутствовавшим с речью: «На меня выпал счастливый жребий преступить столетие торговой деятельности рода Елисеевых, и я прежде всего с особой радостью должен обратить внимание на то, что отличительной чертой представителей этого рода была беззаветная преданность православной вере, русскому царю и своей родине…»

А год спустя фирмы не стало.

1 октября 1914 года покончила с собой жена Григория Григорьевича Мария Андреевна. В народе говорили, что она повесилась на собственной косе. А еще говорили: руки на себя наложила, когда узнала, что муж вот уже полгода тайно сожительствует с Верой Федоровной Васильевой, замужней, но молодой дамой (на двадцать лет моложе Елисеева). Спустя три недели слух подтвердился, причем самым ужасным для семьи образом: 26 октября, меньше чем через месяц после похорон Марии Андреевны, Григорий Григорьевич обвенчался с только что получившей развод Верой Федоровной.

Это был даже не скандал. Это был взрыв. Дети сразу же отказались от отца и, покинув отчий дом, прервали с ним всякие отношения. Все, кроме младшей 14-летней дочки Марии. Отец держал ее взаперти, а гулять выпускал только с солидной охраной, опасаясь того, что либо Маша сама от него убежит, либо ее выкрадут братья. Так оно и случилось.

В начале 1915 года братья разработали хитроумный план по похищению сестры из плена. В соответствии с ним, когда Маша с охранниками возвращалась в экипаже из гимназии домой, на них налетел неосторожный лихач. Охрана выскочила из экипажа для того, чтобы разобраться с виновником аварии. Пока шла разборка, из дверей дома напротив выбежали три молодца, подхватили под руки юную Марию Григорьевну и, занеся ее в дом, плотно закрыли за собой дверь. Когда на место происшествия явилась полиция, Маша через окно, в присутствии заранее нанятого адвоката, заявила представителям власти: «Я сама убежала. Из-за мамы».

Через пару месяцев Григорий Григорьевич бросил фирму и уехал с молодой женой во Францию, где и оставался вплоть до своей смерти в 1942 году.

Ни один из его сыновей так и не пошел по стопам отца.

Старший, Григорий Григорьевич, стал хирургом. После убийства Кирова его вместе с братом Петром Григорьевичем, также оставшимся в России, в 1934 году сослали в Уфу, где в декабре 1937 года арестовали и, осудив по статьям 58/10 и 58/11 (контрреволюционная деятельность и агитация), расстреляли.

В России осталась и Мария Григорьевна. Она прожила долгую жизнь и скончалась в конце 1960-х годов. Ее первый муж, штабс-капитан Глеб Николаевич Андреев-Твердов, был расстрелян большевиками как заложник во второй половине 1918 года.

Николай Григорьевич после революции уехал в Париж, где стал биржевым журналистом.

Наиболее удачно сложилась жизнь Сергея Григорьевича (который, кстати, и организовал похищение сестры). Уже к 1917 году он был известным ученым-японоведом, дипломатом и приват-доцентом Петроградского университета. В 1920 году ему удалось на лодке переплыть из Питера в Финляндию, откуда он перебрался сначала во Францию, а потом в США. Находясь во Франции, он преподавал в Сорбонне японский язык, а в Штатах получил должность профессора Гарварда. Сергей Григорьевич официально считается основателем американской школы японоведения. Умер он в 1975 году во Франции, где и похоронен рядом с отцом на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Один из его внуков, Вадим Сергеевич Елисеев, сейчас занимает должность главного хранителя художественных и исторических музеев Парижа.

А магазин на Тверской так и остался Елисеевским. Даже в официальных бумагах советских времен его называли «Гастроном № 1 “Елисеевский”». Такова была сила бренда, созданного несколькими поколениями питерских купцов.

Авторитет солидного банкира – слишком дорогой товар. Именно так решил Александр Николаевич Найдёнов. Когда в 1917 году большевики национализировали принадлежавший ему Московский торговый банк, он продолжал расплачиваться с кредиторами из собственных средств. Советская власть по достоинству оценила поступок бывшего олигарха.

Начало

Судя по фамилии, родителям первого из известных нам Найдёновых с детьми не очень везло (скорее всего, они умирали еще во младенчестве). Были они крепостными царского стольника Петра Матюшкина, к вотчине которого относилось будущее родовое гнездо будущих миллионеров – село Батыево Суздальского уезда. Чтобы обмануть нечистую силу, прозвали отец и мать Васятку, очередного своего сына, Найдёном. Так это или не так, однако Найдён вырос, женился, и родился у него сын Иван. А у Ивана, когда он вырос, родился (точно известно, что в 1745 году) сын Егор.

Позже село Батыево купил у стольника Матюшкина купец Колосов, который занялся производством шелковых тканей (в Батыеве он устроил фабрику). В 1765 году братья Егор, Сергей и Василий Найдёновы были переселены (как посессионные крестьяне) в Москву для прикрепления к шелковой красильне Колосова. Стоит напомнить, что посессионные крестьяне собственностью хозяина не были, обладали относительной свободой и получали довольно приличную зарплату, хотя являлись пожизненно прикрепленными к фабрике или заводу.

На московской красильной фабрике Колосова Егор Иванович прошел трудовой путь от ученика до мастера. Накопив денег, он открыл здесь же, на фабрике, небольшое красильное дело, развиться которому до солидных размеров помешал Наполеон: все имущество Егора Ивановича Найдёнова погибло в пламени московского пожара 1812 года. Четыре года жил он с семьей в землянке за Яузой, а в 1816 году написал (не сам, конечно, – грамотой Егор не владел) на имя хозяина фабрики заявление с просьбой об увольнении по причине перехода в купеческое сословие. Получив положительную резолюцию Колосова, он прошел все бюрократические инстанции, вплоть до Московского магистрата. 20 апреля 1816 года Егор Иванович Найдёнов был приписан вместе с семейством к московскому купечеству.

В 1821 году Егор Иванович, неосторожно переночевав в нетопленой избе, простудился, после чего умер, оставив семейную мастерскую своему старшему сыну Александру. 32-летний Александр Егорович вместе с младшим братом взялся за дело хорошо. Спустя три года они купили яузские земли бывшего хозяина Колосова и построили здесь каменный дом.

Александр Егорович, остававшийся до конца жизни купцом третьей (низшей) гильдии, слыл в Москве культурным человеком. Он собрал большую библиотеку, ходил в кафе, где можно было обсудить внешнеполитические проблемы, сам освоил модный тогда французский язык, а детям дал прекрасное образование (они окончили одну из лучших московских школ – Петропавловское евангелическо-лютеранское училище). Детей было немало: Виктор, Николай, Александр, Владимир, Анна, Ольга и Мария. Когда дети стали взрослыми, семья Найдёновых породнилась с другими весьма богатыми купеческими семействами: Александр Александрович женился на Александре Герасимовне Хлудовой; выйдя замуж, Анна Александровна стала по мужу Бахрушиной, а Ольга Александровна – Капустиной. Мария Александровна вышла замуж неудачно, развелась с мужем и жила с детьми в усадьбе Найдёновых. Один из ее сыновей, Алексей Михайлович Ремизов, стал известным писателем.

Репутация

Окончив училище, братья нашли себе работу на стороне. Виктор устроился бухгалтером к купцу Ганешину, папиному другу, а Николай занялся переводами. Профессор Штейнгауз, для которого 16-летний Николай Найдёнов переводил с немецкого его «Купеческую арифметику» и «Купеческую бухгалтерию», расплачивался с ним… уроками английского языка.

Вообще, у Найдёновых к языкам была страсть. Виктора еще в школе за произношение звали «англичанином», а Николай кроме английского, французского и немецкого освоил еще греческий и голландский.

В 1863 году братья перешли в первую купеческую гильдию и учредили новую фирму «А. Найдёнова сыновья». Во главе этой фирмы встал Николай Александрович. Старшему брату, Виктору Александровичу, было не до того: он уже дошел у Ганешиных до должности главбуха, и теперь его манила должность генерального директора Торгового дома.

Весьма выгодно женившись на дочери купца Федора Расторгуева Варваре и получив солидное приданое, Николай Александрович рьяно взялся за дело. Работа на фабрике закипела, обороты поднялись, а вместе с ними поднялась и репутация Найдёновых в московских бизнес-кругах. Уже через два года, в 1865 году, 30-летнего Николая Александровича избрали гильдейским старостой. А еще через год он стал выборным московского купеческого сословия и гласным Городской думы. Еще через два года к его общественным нагрузкам добавилось членство в Московском отделении Мануфактурного и коммерческого совета и в Московском коммерческом суде (читай – арбитраже). А когда ему удалось отстоять интересы российского купечества в деле пересмотра таможенных тарифов, о нем уже заговорила вся деловая Россия.

Молодого предпринимателя избрали сначала заместителем, а потом и председателем Московского биржевого комитета. Правды ради стоит сказать, что тогда биржа особого веса в деловом мире Москвы не имела. Купцы сделки заключали на площади перед входом и внутрь особо не стремились. Может, жалели платить по рублю за вход, а может, плохо себя чувствовали в замкнутом пространстве, но факт остается фактом – биржа пустовала.

Для того чтобы наполнить ее народом, Николай Александрович Найдёнов провел две важные реформы. Во-первых, на год отменил входную плату и, во-вторых, заставил уличную торговую площадку тарантасами. Результат не замедлил сказаться: биржа заполнилась народом и довольно скоро превратилась в солидный деловой форум. Настолько солидный, что каждый из вновь назначаемых министров финансов обязательно в первые же дни своего министерствования приезжал сюда и лично представлялся московскому купечеству и председателю биржи. Николай Александрович Найдёнов занимал этот пост до самой смерти.

Бывшая городская усадьба Найдёновых (Усачёвых – Найдёновых) на улице Чкалова в Москве.

Памятник архитектуры начала XIX века

Александр Егорович Найдёнов (1789–1864)

Александр Александрович Найдёнов, сын А. Е. Найдёнова

Николай Александрович Найдёнов (1934–1905), сын А. Е. Найдёнова и брат А. А. Найдёнова

Александр Николаевич Найдёнов, сын Николая Александровича Найдёнова

Денежные дела

В конце 60-х – начале 70-х годов XIX века в России начался настоящий банковский бум. Всего за несколько лет только в Москве родилось более шестидесяти полноценных кредитных компаний. Страна перестраивалась, освобожденные царским манифестом крестьяне ринулись в город – кто на заработки, а кто и в надежде выгодно вложить свои деньги.

Не секрет, что среди крепостных было немало относительно богатых людей. В одночасье многократно выросший рынок свободной рабочей силы создал все условия для возникновения новых заводов и фабрик, которые, кстати, тоже открывали все больше бывшие крепостные, малограмотные, зато ушлые, хитрые. Но новые предприятия требовали солидных денежных средств, а их могли дать только банки, которых в России до этого было крайне мало.

Московский торговый банк, созданный Николаем Александровичем Найдёновым в 1871 году, не входил в десятку крупнейших. Да и особо надежным поначалу он тоже не считался. Тому были свои причины. Одна из первых крупных сделок молодого банка чуть было не привела его к краху. Тогда Найдёнов вложил 2 000 000 рублей в Путиловский рельсовый завод. Поскольку железнодорожная отрасль была самой прибыльной, казалось, что дело беспроигрышное, однако Путилов что-то там не рассчитал, и завод прогорел. А поскольку завод прогорел, то и кредит предприниматель возвращать отказался. Конечно, можно было засадить Путилова в долговую яму, но что бы это дало банку? Чтобы выкарабкаться из кризиса, Найдёнов лично связался с министром финансов и добился того, чтобы Государственный банк взял Путилова под опеку и оплатил все его долги.

После этого случая Найдёнов дал себе зарок никогда не заниматься «грюндерством», то есть финансированием новых компаний, а работать только с теми предприятиями и фирмами, которые были ему хорошо известны. И главным клиентом банка стал… сам Николай Александрович и его предприятия.

А предприятий было уже немало. Будучи председателем биржевого комитета и главой Московского отделения Совета торговли и мануфактур, Николай Александрович постепенно прикупил себе контрольные пакеты Товарищества Купавинской суконной фабрики, Товарищества мануфактур Разоренова и Кормильцина, Средне-Азиатского торгово-промышленного товарищества и даже Московско-Кавказского нефтепромышленного товарищества. Но главным детищем Н. А. Найдёнова стало Московское торгово-промышленное товарищество (ТОРГОПРО). Оно же стало причиной второго кризиса Торгового банка.

Николай Александрович создал ТОРГОПРО в 1874 году на базе четырех купленных им за долги туркестанских хлопкоочистительных заводов. Заводы были фактически банкротами, и для того чтобы их оживить, банкир выписал на компанию беспроцентный кредит в 5 000 000 рублей. Но уставной капитал товарищества составлял всего 750 000 рублей. Когда широкой публике стало известно о таком «нецелевом» расходовании средств, в банк потянулись клиенты, желающие от греха подальше переложить свои накопления в другой банк, в котором к деньгам относятся бережнее. Схема надвигавшегося кризиса просматривалась весьма хорошо: изъятие вкладов, дефицит свободных денег в банковских кассах, приостановка выплат, паника среди вкладчиков и, как следствие, банкротство.

Прочувствовав всю серьезность сложившегося положения, Николай Александрович пошел пить чай к главным финансовым воротилам империи, Рябушинским.

«Был у нас дома обычай, – рассказывал потом Владимир Павлович Рябушинский. – Вечером, часов около десяти, пили родители чай в большой столовой, и мы приходили к ним прощаться – пожелать спокойной ночи. Прихожу раз и вижу: сидит за столом Николай Александрович Найдёнов, председатель Московского биржевого комитета, старый знакомый отца. Однако посещение это в такое время было необычно.

Когда Николай Александрович уехал, слышу приказ:

– Володя, скажи Паше, чтобы завтра все деньги из других банков были стянуты в Торговый».

На следующий день капиталы Рябушинских были переведены в Московский торговый банк. Информация об этом «просочилась» в газеты, и уже через день вся деловая Москва знала: во-первых, никаких проблем с ликвидами, то есть с наличностью, Найдёнов не имеет, и, во-вторых, сами Рябушинские доверяют ему свои капиталы. Вкладчики банка успокоились.

А заводы ТОРГОПРО, оживленные миллионными кредитами-инвестициями, уже спустя год вылезли из кризиса и начали давать солидные прибыли.

Доверие

Московский торговый банк не считался крупным, зато считался очень надежным. Николай Александрович Найдёнов не был самым богатым предпринимателем в России, но, пожалуй, более авторитетного сыскать было трудно. Во всяком случае, столько общественной нагрузки, сколько взвалил на себя он, не мог позволить себе ни один другой купец. Выше перечислены далеко не все его должности. К концу XIX века он был почетным мировым судьей, членом учетно-ссудного комитета Московской конторы Государственного банка, председателем Комитета по историческому описанию Москвы, председателем попечительского совета созданного по его предложению Александровского коммерческого училища, почетным членом Архитектурного института, членом Совета по учебным делам при министерстве финансов, старостой храма Грузинской Божией Матери, гласным Городской думы, членом Главного по фабричным и горнозаводским делам присутствия, председателем попечительского совета Московского прядильно-ткацкого училища и прочая, прочая, прочая. В 1877 году, будучи депутатом Московской городской думы, он работал в шести из двадцати комиссий, две из которых возглавлял. В ознаменование его заслуг перед отечеством сам император пожаловал его в 1901 году одним из высочайших орденов империи – орденом Белого Орла, дававшим право на потомственное дворянство. Орден Найдёнов принял, а от дворянства отказался.

– Я в купеческом звании родился, в нем и умру, – заявил он на церемонии вручения.

Николай Александрович Найдёнов стал одним из первых московских краеведов. На свои деньги он организовал фотографирование всех московских храмов, торговых рядов и различных примечательных зданий, а затем оплатил издание нескольких фотоальбомов.

В свободное от общественной и деловой нагрузки время Николай Александрович писал книги об истории родного города и городского купечества. Получилось более восьмидесяти книг. Правда, не все современники воспринимали его труды всерьез.

«Купца Найденова, – писал в фельетонах Антоша Чехонте (А. П. Чехов), – посетила муза истории и показала ему кукиш… Муза вдохновила купца Найденова. Он, смекая, соображая и натужась, сел за стол и стал сочинять “Историю известных купеческих родов”. На что понадобилась ему эта никому не нужная “история”, не разберет ни черт, ни квартальный…»

А в самом начале XX века Николай Александрович Найдёнов издал два тома своих «Воспоминаний о виденном, слышанном и испытанном». Тираж издания был менее ста экземпляров, а на титульном листе имелась пометка «Напечатаны для лиц, принадлежащих и близких к роду составителя».

Спустя несколько месяцев после выхода в свет второго тома «Воспоминаний», в ноябре 1905 года, Николай Александрович Найдёнов умер от грудной жабы (говоря современным языком, от стенокардии). Все, что он нажил за свою жизнь, перешло к сыну – Александру Николаевичу Найдёнову. Перешло именно все – от имущества до общественных нагрузок. После смерти отца он стал и старшиной Биржевого комитета, и гласным Городской думы, и попечителем, и почетным председателем, и членом многочисленных комитетов…

Но главным своим делом Александр Николаевич считал все-таки дело банковское. И репутацией уважаемого, честного банкира он дорожил настолько, что когда в конце 1917 года большевики национализировали (или, проще говоря, захватили, ограбили) его банк, он начал расплачиваться с кредиторами из собственных средств.

Такого в мировой финансовой практике еще не было. Конечно, люди понимали, что Найдёнов ни в чем не виноват. Никто не требовал от него возврата денег, зная, что деньги загребли Советы. Но он сам отдавал то, что было на его личных счетах в зарубежных банках. Отдал все, что оставалось, более 300 000 рублей.

Советская власть оценила этот его поступок. Посчитав, что бывший банкир издевается над новым правительством, ему вежливо предложили не раздавать деньги пострадавшим вкладчикам, а сдать их в Госбанк – мол, там разберутся. После того, как Найдёнов продолжил свою антисоветскую акцию по раздаче денег, его арестовали. А потом – отпустили. И снова арестовали, и снова отпустили, и так три раза за два года. В конце концов ему предложили просто уехать из страны, чтобы не мозолить глаза трудовому народу, но Александр Николаевич от этого предложения вежливо отказался, заявив, что покидать родину сейчас не намерен.

Умер он в 1920 году, в возрасте 54 лет. Умер, как и прадед Егор Иванович, бедным и свободным. И даже новая власть не могла его ни в чем упрекнуть: по своим кредитам Найденов рассчитался полностью.

Фотографии из альбомов Николая Александровича Найдёнова:

вверху – вид Никольской улицы от Богоявленского переулкак Владимирским воротам, 1888 год;

внизу – Охотный ряд, 1891 год

Сын Александра Николаевича, названный в честь деда Николаем, прожил 79 лет и умер в 1974 году. А жил он всегда честно. Стал инженером, строил Московский метрополитен, работал в Гидропроекте, был ударником коммунистического труда. Когда ему предложили вступить в партию, от этого выгодного предложения отказался, заявив, что «работать готов, но знамя нести не может». Жена Николая Александровича, Елена Ивановна, была актрисой, работала в Малом театре, одной из первых получила звание народной артистки РСФСР. А дети, искусствовед и историк Александр Николаевич и астрофизик Николай Николаевич Найдёновы, по сию пору живут в Москве.

Уж так повелось в России, что о наиболее популярных в народе личностях здесь слагают легенды. По одной из них, первый из купцов Морозовых, Савва Васильевич, выкупился из крепости у помещика Рюмина, заплатив ему за себя и за четырех своих сыновей 17 000 рублей ассигнациями, оказавшимися потом фальшивыми. Крестьянин так ловко срисовал денежки, что помещик сначала ничего не заметил и только на следующий день разглядел, что на бумажках нет водяных знаков. В полицию он заявлять не стал, поскольку сам был когда-то крепостным, а только договорился с Саввой, что тот потом расплатится с ним по-настоящему.

Согласно второй легенде основу финансового благополучия семьи составило пятирублевое приданое жены Саввы Васильевича, мастеровой девки, дочки никулинского красильщика, Ульяны Афанасьевны. К тому же, она сообщила мужу секрет необыкновенно стойкой краски для ткани.

По третьей легенде, уже выкупившийся на волю Савва, приобретя в 1823 году у того же Рюмина участок земли на правом берегу Клязьмы длиной 2,3 версты и шириной 2 версты, мигом увеличил свои владения в 11 раз, приписав на фальшивой карте к одной двойке еще одну.

Ну да легенды легендами, а факты не менее интересны.

Кому война, а кому…

Самое большое влияние на судьбу первого из Морозовых оказал… император Франции Наполеон Бонапарт. После поражения под Аустерлицем и подписания унизительного Тильзитского мира России пришлось закрыть свои границы для английских товаров, а значит, и для дешевого «англицкого» сукна, в которое тогда была одета чуть ли не вся страна. Почувствовав отсутствие конкуренции, отечественная текстильная промышленность заработала на полную мощность. Заработали и все мастерские, так или иначе с текстилем связанные. Одной из таких мастерских была мастерская крепостного крестьянина из села Зуево Владимирской губернии Саввы Морозова. Станок, на котором он ткал ленты, бахрому и кружева, останавливался лишь на то время, когда хозяин ходил в Москву, чтобы сбыть продукцию. Согласно легенде ходил за восемьдесят верст пешком, пускаясь в путь засветло, чтобы к вечеру доставить товар в столицу. Да так там прославился, что вскоре уже ему навстречу стали выходить перекупщики, желавшие скупить все разом.

Второй раз Наполеон помог крестьянину в 1812 году, когда после устроенного к его вступлению в Москву пожара в Первопрестольной сгорели все ткацкие фабрики. Оказавшаяся в условиях острейшего текстильного дефицита вторая российская столица с жадностью поглощала квадратные километры сукна, производившегося ткачами-кустарями. Не воспользоваться столь благоприятной ситуацией было просто грешно. Уже вскоре после окончания войны Савва открыл на территории родного села Зуева, естественно, с разрешения помещика, четыре фабрички: прядильную, ткацкую, белильную и красильную. Теперь он владел предприятием по производству тканей полного цикла, оставаясь при этом крепостным крестьянином. Возможно, он оставался бы им и дальше, если бы в 1820 году интересы развития бизнеса не потребовали его перехода в купеческое сословие. Вот тут и пришлось идти к барину на поклон за вольной.

Сумма в 17 000 рублей, которую заломил за освобождение молодого капиталиста и четырех его сыновей – Елисея, Абрама, Захара и Ивана – помещик Рюмин, была просто фантастической. За такие деньги можно было купить небольшую деревеньку в два десятка душ. Однако деваться было некуда, и деньги пришлось заплатить (возможно, фальшивыми ассигнациями). Сразу после выхода из крепости Савва записался в богородские третьей гильдии купцы, затем быстренько перескочил во вторую гильдию, а позже прочно обосновался в первой.

В 1823 году Савва производит, как сейчас бы сказали, полную реструктуризацию своей компании. У того же помещика Рюмина за 500 рублей он покупает участок на берегу реки Клязьма, куда спустя небольшое время были перенесены из Зуева все морозовские предприятия. Первая фабрика на новом месте заработала в день Николы Чудотворца, потому-то местечко и получило название – село Никольское.

В том же 1823 году в семье Морозовых родился последний и любимый сын Тимофей.

Труд и капитал рабочих напитал

Между тем дело росло. К 1840 году тогда уже почетный потомственный гражданин, купец первой гильдии миллионщик Савва Морозов отстроил четыре крупнейшие в России ткацкие мануфактуры: одну в Богородске, одну в Твери и две в Никольском. Несомненным центром семейной фирмы было Никольское, в каменных казармах которого жило уже около 10 000 рабочих. Это был первый в России специально созданный заводской поселок, а Морозовские мануфактуры являлись «градообразующими» предприятиями.

Вместе с делом росли и сыновья. Иван Саввич, женившись, вытребовал у отца свою долю в наследстве и вышел с нею из семейного дела. Остальные же дети вошли как полноправные соучредители в созданный 90-летним Саввой Васильевичем в 1860 году Торговый дом «Савва Морозов с сыновьями». Директором товарищества, в обход возрастной иерархии, был назначен младший Морозов – Тимофей. В полном объеме товарищество просуществовало всего несколько месяцев: после смерти Саввы Васильевича в том же 1860 году братья по завещанию растащили компанию на четыре самостоятельные мануфактуры: Захар получил Богородско-Глуховскую, Абрам – Тверскую, а Елисей с Тимофеем разделили между собой Никольские, причем бо?льшая часть при дележе отошла к Тимофею.

Между братьями началось здоровое (почти спортивное) соперничество. Каждый пытался превзойти других и доказать, что его мануфактура – лучше. Когда строившаяся Нижегородская железная дорога подошла к владениям братьев, за нее взялись сразу с трех сторон. Захар требовал провести ее через Богородск, Елисей – слева от Никольского, а Тимофей – справа. Как гласит широко распространенная в те времена народная легенда, Тимофей якобы специально внедрил в ряды строителей-железнодорожников своих рабочих, чтобы они под шумок провели дорогу так, как нужно хозяину.

Так это было или нет, а дорога в 1861 году прошла через владения Тимофея Саввича Морозова. В том же году страна впервые узнала о селении Никольском из книжки ученого-краеведа К. Н. Тихонравова. «Каменный дом для дирекции фабрик, девять одноэтажных флигелей для иностранцев и других служащих, деревянный двухэтажный флигель для конторских служащих, 11 двухэтажных и 19 одноэтажных казарм для рабочих, каменная баня, двухэтажный дом для больницы на 56 кроватей и один вольнопрактикующий врач…» – таким было владение Морозовых. А вот выдержка из газеты «Владимирские губернские ведомости»: «Никольское состоит исключительно из построек, принадлежащих фабрикантам Морозовым. Здесь вы не найдете ни одного гвоздя, ни одной щепки, которые бы не принадлежали Морозовым. Минимальная цифра народонаселения в местечке простирается ежегодно до 15 тыс. человек и состоит из людей, пришлых сюда ради куска насущного хлеба».

Так закалялась сталь

Я вовсе не сторонник марксизма, но факт остается фактом: такого злого капиталиста, каким был Тимофей Саввич Морозов, найти сложно. Рабочие на его заводах получали минимально возможную плату, да и ту большей частью выдавали «чеками», отоварить которые можно было только в морозовских же магазинах. Рабочий день составлял 12–14 часов, при этом дирекция частенько объявляла рабочими даже дни общероссийских и главных церковных праздников. Любой «проступок» облагался значительным штрафом, на эти штрафы уходило иногда до половины заработка. Штрафовали за песни на рабочем месте (это в ткацких-то цехах, где своего голоса не услышишь), за грязную обувь, за непосещение церковного богослужения в заводской церкви, за то, что зазевался и не снял шапку перед мастером… Люди жили в казармах по три семьи в комнате, да и комнаты-то были фиктивные, образованные фанерными перегородками. Целый этаж отапливался одной буржуйкой, от которой по комнатам расходились чуть теплые трубы. В кабинете Тимофея Саввича никто из служащих компании не имел права сидеть даже во время многочасовых совещаний.

В народе Тимофея Саввича не любили и слагали о нем особые легенды. Говорили, что крыша его дома выложена золотыми листами. По другой версии, золотым в его доме был нужник. Говорили, что он продал душу дьяволу, и теперь его пуля не берет. Говорили, что он собственноручно замучил 40 человек, которых закопали в подвале заводоуправления. В общем, могильщиков себе Тимофей воспитал – хоть куда. Решительных, озлобленных, голодных и, главное, таких, каким, по меткому выражению Ленина, «нечего было терять, кроме своих цепей». Так стоит ли удивляться, что первая в России крупная стачка произошла именно на фабриках Тимофея Саввича Морозова?..

Началось все с того, что дирекция Товарищества Никольской мануфактуры 5 января 1885 года объявила 7 января, великий праздник Крещения Господня, рабочим днем. Такого в России еще не было. Вечером того же дня в местном трактире собрались наиболее рьяно настроенные рабочие, которые поклялись 7 января остановить фабрику. Забастовку планировалось провести мирно, без шума, просто собраться всем у проходной завода, предъявить свои требования администрации и разойтись по домам. Однако об этих планах стало известно дирекции завода, которая снарядила из грузчиков, сторожей и дворников ударную группу численностью 400 человек, вооружила ее дубинками, ломами и оглоблями и приказала загонять подходящих к проходной рабочих в здание силой. Загнать людей внутрь у администрации получилось, а вот заставить их начать работу – нет. Рабочие остановили станки, закрутили газовые краны и вновь вышли на улицу. Вовремя: охрана как раз избивала группу решительно настроенных ткачих. Трудящиеся, возмущенные таким обращением с женщинами, мигом показали обидчикам, на чьей стороне сила, и прогнали их вплавь на другую сторону Клязьмы.

Депутация рабочих отправилась к дому управляющего фабриками Дианова, но тот предусмотрительно сбежал, отправив в Москву телеграмму с просьбой о помощи. Не застав его на месте, толпа жутко расстроилась и разгромила дом. Затем были разгромлены дома директоров фабрик, харчевная лавка и хлебопекарня. Здание конторы стачечники пожалели и только повыбивали в нем стекла.

В ночь с 7 на 8 января в Никольское, по личному распоряжению Александра III, прибыли два пехотных батальона и отряд конницы. Весь поселок был оцеплен патрулями. Днем из Москвы приехал Тимофей Саввич. Посовещавшись с администрацией, он сделал рабочим мелкие уступки и уехал. Рабочих такое положение не устроило. Вечером следующего дня они выдвинули свои требования: возвратить изъятые за прошедший год штрафы, повысить зарплату до приемлемого уровня, оплатить все дни стачки, не задерживать выдачу харчей, уволить наиболее ненавистных мастеров и служащих. Кроме того, рабочие требовали (теперь уже от государства) издать закон о максимальных штрафах, о найме фабричных рабочих, ввести государственный контроль над зарплатой, обязать хозяев оплачивать вынужденный простой рабочих, разрешить рабочим самостоятельно выбирать себе старост и так далее. Всего семь требований к хозяину и восемнадцать – к правительству. Стачка переросла в политическое выступление.

В конце концов в поселок ввели еще три пехотных батальона и шесть казачьих сотен. К 23 января стачка была подавлена, а ее организаторы арестованы, однако заставить народ вернуться к работе было еще сложно. По воспоминаниям тогдашнего владимирского губернатора Судиенко, руководившего правительственными войсками, «народ охотнее шел под арест, увещевания особых результатов не приносили…»

На судебном процессе над организаторами стачки Тимофей Саввич выступал как свидетель. Когда его вызвали для дачи показаний, он поднялся и на совершенно ровном месте, в проходе между креслами, упал и в кровь разбил нос. Из зала тут же закричали: «Это тебя Бог наказывает, кровопийца!» Большинство обвиняемых на процессе были оправданы, лишь несколько человек приговорили к трем месяцам тюрьмы и тут же, в зале суда, отпустили, поскольку они уже провели в предварительном заключении около года.

После стачки Тимофей Саввич отменил штрафы, уволил ненавистных рабочим мастеров, дал полный расчет тем, кто пожелал уйти с фабрики и… полностью отошел от управления мануфактурой. Он так и не смог за все оставшиеся ему четыре года жизни оправиться от шока и, по воспоминаниям близких, часто рассказывал, что видел во сне надвигающихся на него грязных, оборванных и злых рабочих.

А к управлению фирмой приступил, пожалуй, самый знаменитый из Морозовых – Савва Тимофеевич.

Саввушка

В церкви села Нестерово близ Орехово-Зуева слева от иконостаса до недавнего времени висела икона Саввы Стратилата. На бронзовой доске в нижней части иконы были слова: «Сия святая икона сооружена служащими и рабочими в вечное воспоминание безвременно скончавшегося 13 мая 1905 г. незабвенного директора правления, заведовавшего ф-ми Тов-ва Саввы Тимофеевича Морозова, неустанно стремившегося к улучшению быта трудящегося люда». Нет, бывает, конечно, что яблоко от яблони падает далековато, но чтоб его уж так далеко забросило…

Для того чтобы вступить в директорскую должность, молодому Савве Тимофеевичу (родился он в 1862 году) пришлось покинуть Кембридж, где он обучался химии после того, как с отличием окончил Московский университет. Вернувшись в родные края, Савва Тимофеевич решил обзавестись семьей и тут же отбил у своего двоюродного племянника Сергея Викуловича (сына Викулы Елисеевича, соседа по Никольскому) молодую красавицу жену, Зинаиду Григорьевну, урожденную Зимину. И для семьи Морозовых, и для семьи Зиминых развод Зинаиды и женитьба Саввы на разведенной были страшным позором. Отец Зины (на самом деле ее звали Зиновией, на светский манер она нарекла себя сама) говорил дочери: «Мне бы, дочка, легче в гробу тебя видеть, чем такой позор терпеть».

Савва Тимофеевич Морозов (1862–1905)

Зинаида Григорьевна Морозова, жена Саввы Тимофеевича Морозова

Мария Федоровна Морозова (1829–1911), мать Саввы Тимофеевича Морозова.

Живописный портрет работы В. А. Серова. 1897 год

Про Зинаиду Григорьевну в народе была сложена отдельная легенда. Говорили, что она сама из «заводских», что работала на никольской фабрике Елисея Саввича «присучальщицей», то есть следила за тем, чтобы не рвалась нить, что там-то ее и заметил младший из клана Елисеевичей, который и взял ее в барские хоромы. На самом же деле Зина была дочкой купца второй гильдии Зимина, хозяина «Зуевской мануфактуры И. Н. Зимина».

На отцовских предприятиях Савва провел полнейшую модернизацию и реструктуризацию: поставил новые станки, оборудовал все фабрики мощными паровыми машинами, провел электрическое освещение, сократил управленческий аппарат и ввел твердые расценки. Создал первое в стране общество трезвости, открыл «сад отдыха», в котором для рабочих по вечерам играл специально нанятый оркестр, а по выходным на летней эстраде выступали приглашенные из столицы артисты (даже Шаляпин пел иногда) и в котором рабочим бесплатно раздавали чай и сладости. На территорию сада запрещено было проносить спиртные напитки (однако, по воспоминаниям местных жандармов, они все равно умудрялись перебрасывать завернутые в толстые тряпки бутылки через высокую ограду). Построил трехэтажные каменные общежития для семейных рабочих и дома дешевых квартир, перевел товарищество на 9-часовой рабочий день и открыл в Никольском первый публичный театр.

Родственники, представители ветви Елисеевичей, восприняли социальные преобразования Саввы как личный вызов и тоже ринулись улучшать условия быта рабочих. Ими в короткий срок были выстроены две больницы, школа и читальный зал. Только вот в культуре хозяин «Товарищества Никольской мануфактуры Викулы Елисеевича Морозова с сыновьями» Алексей Викулович был не силен. А поэтому он решил бить по спорту и построил в поселке футбольный стадион, ставший одним из лучших стадионов России. При стадионе была создана из рабочих Викуловской мануфактуры футбольная команда «Клуб-спорт “Орехово”», неоднократно становившаяся чемпионом империи.

Савва Тимофеевич осуществлял свои преобразования лишь как наемный директор: после смерти Тимофея Саввича все семейные предприятия перешли к его жене, Марии Федоровне. Отец боялся, что «социалист» Савва пустит по ветру семейное имущество, и оставил ему лишь незначительные паи, приносящие неплохой доход, но не дающие права решающего голоса.

Между тем тревоги отца были напрасны: реорганизованные Саввой Тимофеевичем фабрики заработали вдвое продуктивнее, чем прежде. Деньги, которые молодой директор, казалось, просто выбросил, весьма быстро вернулись в семью.

Сказать, что Савву Тимофеевича в народе любили, значит не сказать ничего. Его просто обожали и ласково называли Саввушкой. Он ходил по Никольскому в стоптанных ботинках, запросто разговаривал с людьми. «Вот подождите, – говорил он рабочим, – лет через десять я здесь улицы золотом замастырю». В народе говорили, что Савва часто по вечерам переодевается в крестьянскую рубаху и ходит в таком виде по улицам, а всякого, кто замечен в плохом отношении к рабочему люду, выгоняет без объяснения причин.

Бывший особняк З. Г. Морозовой на Спиридоновке (ныне ул. Алексея Толстого, 17), построенный в 1890-х годах по проекту Ф. О. Шехтеля (так называемая ложная готика, или псевдоготика)

Особняк в «испано-мавританском» стиле, построенный в 1890-х годах на Воздвиженке архитектором В. А. Мазыриным для А. А. Морозова, двоюродного племянника Саввы Тимофеевича Морозова.

Арсений Морозов заказал возвести для себя этот «средневековый замок» (декор фасада – раковины, корабельные канаты и др.), побывав в Португалии.

После Октябрьской революции здесь был Дом Пролеткульта, с 1959 года – Дом дружбы с народами зарубежных стран

Дом Морозовых в Большом Трехсвятительском переулке

(ныне Большой Вузовский переулок), где прошло детство Саввы Тимофеевича Морозова

Женщины, театр и революция

Всем известна история о том, как в Москве в 1898 году в «Славянском базаре» встретились купец первой гильдии Алексеев, взявший себе потом по бабке псевдоним Станиславский, и дворянин, театральный критик Немирович-Данченко, и что потом из этого вышло. А вот о том, что без помощи другого купца, а именно Саввы Тимофеевича, из этого не вышло бы ровным счетом ничего, известно гораздо меньше.

По легенде, Савва Тимофеевич как-то посетил спектакль молодого еще Художественного театра, посмотрел на Москвина в роли царя Федора Иоанновича и так растрогался, что тут же пришел на собрание акционеров театра и скупил все его паи. На самом деле Савва был одним из первых купцов, откликнувшихся на просьбу Алексеева и Немировича-Данченко помочь в создании первого в России общедоступного театра. За четыре года Савва Тимофеевич израсходовал на театр более 200 000 рублей. Он отремонтировал под его нужды театр «Эрмитаж», на сцене которого выступала труппа Художественного театра, он покупал костюмы для спектаклей, а для пьесы «Снегурочка» даже снарядил экспедицию за костюмами на Север, он покрывал убытки театра и выступал как главный его поручитель в финансовых вопросах.

Савва Тимофеевич, занимая должность технического директора, лично руководил осветительной службой театра. Как-то один из его друзей, придя в особняк на Спиридоновке, увидел, как Савва на дорогущем столе красного дерева смешивает какие-то лаки. «Савва, ты бы хоть подстелил что-нибудь, испортишь ведь мебель», – заикнулся гость. «Стол что, ерунда, – ответил хозяин, – такой любой столяр за сто рублей сделает. А вот лунный свет только у меня в театре будет». Главный осветитель Художественного театра (дипломированный химик!) готовил цветной лак, чтобы сделать световые фильтры для «Снегурочки».

Если за период до 1903 года Савва Тимофеевич истратил на театр 200 000 рублей, то за один 1903 год его расходы по той же статье составили 300 000 рублей. Связано это было с тем, что он нашел для театра в Камергерском переулке новое здание, которое арендовал на 12 лет и полностью перестроил. А в 1904 году он вышел из «Товарищества для учреждения в Москве Общедоступного театра», безвозмездно передав все свои паи театру. И виной тому была, как это часто бывает, женщина.

Мария Федоровна Андреева

Актриса театра Мария Федоровна Андреева (Юрковская) стала любовницей Морозова. К этому времени Савва Тимофеевич и Зинаида Григорьевна давно уже жили каждый своей жизнью, слишком уж различны были их интересы. Величественная Зинаида мечтала о великосветском обществе и дворянском звании, в то время как простоватому Савве было достаточно кабинета и пары друзей.

М. Ф. Андреева с М. Горьким и Г. Уэллсом. Петроград, 1920 год

Андреева, бывшая в то время не только актрисой, но и активной революционеркой-большевичкой (Ленин называл ее «товарищ Феномен»), быстро подобрала ключи к незанятому сердцу 40-летнего бизнесмена, и через нее в партийную кассу потек денежный ручеек. Андреевой удалось убедить Савву в верности марксистских идей, она познакомила своего нового любовника с Горьким, Красиным и Бауманом. И Савва увлекся новой идеей не на шутку: он давал деньги на издание «Искры», покупал теплую одежду для ссыльных, финансировал побеги из тюрем, прятал беглых каторжников в собственном кабинете. Смешно, но факт: Савва Тимофеевич сам тайно проносил на свои фабрики революционную литературу и распространял ее среди рабочих.

В феврале 1904 года Андреева, недовольная тем, что в театре на первых ролях постоянно фигурирует Книппер-Чехова, уходит из театра и утаскивает за собой Морозова и ставшего ее гражданским мужем Горького. Мария Федоровна уговаривает Морозова создать новый театр, в котором она была бы примой. Однако этим планам не суждено было сбыться.

В самый канун революции 1905 года Савва Тимофеевич потребовал от матери передачи ему фабрик в полное владение. В ответ на это мать не просто отстранила сына от управления фирмой, но объявила его душевнобольным. Собранный по ее инициативе консилиум врачей нашел у Саввы Тимофеевича «тяжелое нервное расстройство» и посоветовал ему съездить на отдых за границу. В начале апреля Морозов страхует свою жизнь на 100 000 рублей, а полис на предъявителя передает Андреевой. В конце апреля он выезжает с женой в Канны. А 13 мая Зинаида Григорьевна находит мужа застрелившимся в его гостиничном номере.

Самоубийство Саввы Тимофеевича Морозова сразу же породило несколько легенд, одна краше другой. По первой, Морозов не смог пережить того, что Андреева предпочла ему Горького. По второй, его застрелил главный большевистский террорист и хороший знакомый Морозова Красин, которому Морозов отказал в очередной порции денег. Согласно этой легенде рядом с телом миллионера была найдена записка: «Долг платежом. Красин». По третьей (самой красивой) легенде, Савва Тимофеевич вовсе не застрелился. Он бросил весь свой капитал, переоделся в простое крестьянское платье и пошел бродить по России.

Факт самоубийства в России удалось замять. Тело Саввы Тимофеевича привезли в закрытом гробу, а в прессе сообщили, что он скончался «в результате сердечного приступа».

Согласно полицейскому акту в 1907 году в Никольском объявился мужик, выдававший себя за Савву Тимофеевича Морозова. Его привечали в компаниях, поили в кабаках, но потом вычислили и сильно побили.

Вдова Саввы Тимофеевича вскоре вышла замуж в третий раз, за Рейнбота. Сбылась ее давняя мечта о дворянстве. Однако и этот брак не оказался долговечным: после того как московского градоначальника генерала Рейнбота обвинили в казнокрадстве и отправили в отставку, она указала ему на дверь. До самой революции Зинаида Григорьевна жила в любимом своем имении Горки, которое превратила в первую в мире индустриальную агропромышленную ферму. А после революции в Горках поселился Ленин. Хотя Зинаиду Григорьевну из собственного имения никто не выживал. Ей отвели под жительство целый флигель.

С 1918 года имение Горки стало «резиденцией» В. И. Ленина

Страницы: «« « 1234567 » »»