Русский капитал. От Демидовых до Нобелей Чумаков Валерий
А Солодовников нашел нового, Николая Матвеевича Бернарда, который согласился на свой счет устранить указанные комиссиями недочеты. К делу он подключил Михаила Лентовского. Совместно им удалось-таки подготовить театр к новому сезону и убедить генерал-губернатора Москвы в том, что театр готов к приему зрителей. В итоге 24 декабря 1895 года «Большой частный театр Солодовникова», который в прессе успели обозвать «дмитровским сараем», был открыт.
Но театр просуществовал недолго. Вскоре здесь обосновалась Частная опера С. И. Мамонтова. Именно здесь впервые в Москве выступил молодой Федор Шаляпин. С 1904 по 1917 год в этом здании размещалась другая частная опера – принадлежавшая купцу С. И. Зимину. А после революции это был филиал Большого театра, расположенного совсем рядом. С 1961 года (и в настоящее время) этот дом известен как Московский театр оперетты.
Клиника
В Москве конца XIX века не было, пожалуй, более популярного героя для городских анекдотов, чем Гаврила Солодовников. О «владетеле пассажа» пели сатирические куплеты, его внешностью редакционные художники награждали героев своих карикатур, над ним смеялись городская беднота и городское начальство. Просто всероссийский взрыв веселья вызвал судебный процесс, который возбудила против него сожительница, родившая ему нескольких детей, мадам Куколевская. Газеты заливались: «Солодовников отстаивает свое законное право бросить женщину», а фраза его адвоката Лохвицкого:
«Раз госпожа Куколевская жила в незаконном сожительстве, какие же у нее доказательства, что дети от Солодовникова?» – вообще стала крылатой и несколько лет носилась по России.
И что самое обидное, оградить себя от насмешек Гаврила Гаврилович не мог: купечество, в отличие от дворянства, не было привилегированным сословием и исков о защите чести и достоинства от них не принимали. Чего защищать, когда достоинство может быть исключительно дворянским? Выход был один – срочно становиться дворянином. Для человека с таким состоянием, какое имелось у Солодовникова, это было несложно. Все прекрасно знали, как это делается. Желающий приходил в городскую управу и впрямую спрашивал, чем он мог бы помочь городу. Ему давали задание, он его выполнял, а город писал прошение на высочайшее имя, и прошение это обычно удовлетворялось.
Так поступил и Солодовников. Явившись в 1894 году в управу, он заявил, что хотел бы построить для города какое-нибудь полезное заведение. В управе сидели люди с чувством юмора. Они объяснили купцу, что городу сейчас ничто не нужно так сильно, как венерическая больница. Тонкость ситуации заключалась в том, что по традиции того времени объекту, подаренному городу, присваивалось имя дарителя. Следовательно, построенная Гаврилой Гавриловичем больница должна была называться «Клиника кожных и венерических болезней купца Солодовникова». Миллионер сразу понял, в чем здесь потеха, и от предложения отказался. Еще три раза обращался он в управу, и всякий раз ему предлагали одно и то же. Наконец предприниматель не выдержал и выделил деньги на строительство. Клиника была построена и оборудована по самому последнему слову тогдашней науки и техники. Взамен Гаврила Гаврилович милостиво просил начальство не присваивать больнице его имя. Начальство согласилось. Спустя некоторое время Солодовников за подарок городу получил орден на шею и прописался в дворянской книге.
А услугами Клиники кожных и венерических болезней при 1-ом Московском медицинском институте (с 1990 года институт имеет иной статус и иное название – Московская медицинская академия имени И. М. Сеченова) нуждающиеся пользуются и по сей день.
Кульминация
22 мая 1901 года газеты сообщили, что «вчера в первом часу ночи скончался московский миллионер Гавриил Гавриилович Солодовников, слухи о расстроенном здоровье которого ходили в Москве уже давно». В час, когда было вскрыто завещание богатейшего в стране купца, состояние которого превосходило состояние Морозовых, Третьяковых и Рябушинских, Россия перестала смеяться над Гаврилой Гавриловичем.
На момент смерти его состояние оценивалось в 20 977 700 рублей. Из них родственникам он завещал 830 000 рублей. Больше всех, 300 000, получил старший сын и душеприказчик, член совета директоров Нижегородско-Самарского земельного банка Петр Гаврилович, а меньше всех – платье и нижнее белье покойного – младший сын, прапорщик царской армии Андрей. Так отец наказал сына за то, что тот отказался идти «по коммерческой линии». Стоит сказать, что в своем завещании купец не забыл ни про кого. Сестре Людмиле было выделено 50 000 рублей, двоюродной сестре Любови Шапировой – 20 000, ее дочерям – по 50 000, артельщику Пассажа Степану Родионову – 10 000, столько же писарю Михаилу Владченко. Кроме того, в завещании было упомянуто еще огромное количество родственников, друзей, знакомых и даже просто земляков купца, и каждый был отмечен немаленькой суммой.
Однако подлинной сенсацией стала вторая часть завещания. По ней оставшиеся 20 147 700 рублей (около 9 миллиардов долларов по сегодняшнему счету) Гаврила Гаврилович велел разбить на три равные части. Первую часть он приказал потратить на «устройство земских женских училищ в Тверской, Архангельской, Вологодской, Вятской губерниях». Вторую – «отдать на устройство профессиональных школ в Серпуховском уезде для выучки детей всех сословий и… на устройство там и содержание приюта безродных детей». Третью часть следовало отпустить «на строительство домов дешевых квартир для бедных людей, одиноких и семейных». Солодовников написал в завещании: «Большинство этой бедноты составляет рабочий класс, живущий честным трудом и имеющий неотъемлемое право на ограждение от несправедливости судьбы».
На нужды благотворительности – 20 000 000 рублей! Такого еще не было не только в России, но и в мире. Новость облетела все без исключения мировые издания. Все ждали скандала, который неминуемо должны были учинить родственники. Однако скандала не последовало.
Будучи купцом мудрым и расчетливым, Солодовников вовсе не настаивал на том, чтобы принадлежавшая ему при жизни недвижимость и акции были моментально превращены в денежную массу и пущены на строительство. Напротив, в завещании он специально указал, что «делать это следует не спеша… в течение пятнадцати лет, чтобы недвижимость, капиталы в акциях, процентные бумаги и прочее продать по выгодной цене».
Эпилог
Три года Московскую городскую управу лихорадило. На нее было расписано целое состояние, 7 000 000 рублей, а главный душеприказчик Гаврилы Солодовникова, его сын Петр, вовсе не торопился с исполнением воли покойного, заявляя, что стройматериалы сейчас дороги, а до истечения пятнадцатилетнего срока еще далеко. Дошло до того, что канцелярии градоначальника пришлось выпустить специальное постановление о «переговорах с душеприказчиками Солодовникова в целях понуждения к скорейшему осуществлению воли завещателя…» На переговорах Петру Гавриловичу предложили два участка под четыре «дешевых» дома: на Малой Грузинской и на 2-й Мещанской. Впрочем, от Малой Грузинской Петру Солодовникову, заявившему, что «проживание в такой местности будет нездорово», удалось отвертеться. Но строительство двух корпусов пришлось-таки начать.
В отличие от театра, дома строились долго и мучительно. Первых жильцов дом для одиноких, получивший название «Свободный гражданин», принял лишь 5 мая 1909 года, а два дня спустя открылся и дом для семейных – «Красный ромб». Первый имел 1152 квартиры, второй – 183. Дома являли собой полный образец коммуны: в каждом из них имелась развитая инфраструктура с магазином, столовой, баней, прачечной, библиотекой, летним душем. В доме для семейных на первом этаже были расположены ясли и детский сад. Все комнаты были уже меблированы. Оба дома освещались электричеством, которым жильцы имели право пользоваться аж до 11 часов вечера. Мало того, в домах были лифты, что по тем временам считалось почти фантастикой. И жилье было действительно немыслимо дешевым:
однокомнатная квартира в «Гражданине» стоила 1 рубль 25 копеек в неделю, а в «Ромбе» – 2 рубля 50 копеек. Это при том, что средний московский рабочий зарабатывал тогда 1 рубль 48 копеек в день, а самый неквалифицированный труд по закону не мог оцениваться ниже 75 копеек.
Первыми в «дома для бедных» въехали чиновники. Узнавшие об элитной «халяве» раньше прочих, они и составили самую многочисленную часть населения «коммун». Кроме чиновников в домах жили приказчики, писцы, фармацевты, учителя, почтальоны, музыканты, художники. В доме для семейных, например, только 33 жильца были рабочими.
Дома, кстати, давали неплохую прибыль: «Свободный гражданин» приносил за год 15 000 рублей чистого дохода. В городской управе хотели поднять цену на жилье, но потом решили этого не делать, справедливо рассудив, что пока дома свежие, ремонта они не требуют, но вот пройдет время, дома обветшают, а денег не будет.
Между тем деньги были. Вместе с набежавшими процентами на «благотворительном счету», которым весьма умело управлял ставший к 1912 году председателем правления банка Петр Солодовников, лежало почти 36 000 000 рублей. У города просто чесались руки на новые постройки. Чего нельзя было сказать о Петре Гавриловиче. Он вовсе не горел желанием тратить отцовские капиталы.
«Позволяю себе обратиться к Вам с покорнейшей просьбой: не найдете ли Вы возможным периодически, хотя бы один раз в год, сообщать сведения о положении дел?» – писал градоначальник Солодовникову, намекая на вторую очередь «дешевых домов». И получал ответ. «Потомственный почетный гражданин Г. Г. Солодовников в своем завещании специально предупредил, чтобы стройка шла без всякого вмешательства опекунских и каких-либо иных учреждений, – отвечал на эти наглые претензии Петр Гаврилович, – а срок употребления денег, то есть строительства домов, определил в двадцать лет». Пятнадцать, двадцать – какая разница… «Считаю себя не вправе спешить в важном деле, так как спешка может повредить реализации наследственной массы по выгодной цене».
Переписка такого рода велась вплоть до 1917 года. В 1918 году дома и банковские счета были национализированы и солодовниковские благотворительные миллионы растворились в общей денежной массе молодого революционного государства.
Следы потомков Солодовникова после революции теряются. Говорят, что Петр Гаврилович уехал в Париж. Андрей Гаврилович, уйдя в запас, некоторое время работал техником путей сообщения. Вплоть до середины 1930-х годов.
А в «дома дешевых квартир купца Солодовникова» въехали советские и общественные организации. В 30-х годах «Красный ромб» занимал Роспотребсоюз. Там была очень дешевая и качественная столовая, только вот обычных людей в нее не пускали.
ФИРСАНОВЫ
Лесоторговля, торговые и доходные дома, Сандуны
После революции воинственно настроенные рабочие выселили Веру Ивановну Фирсанову из собственного дома на 1-й Мещанской. Новой «лишенке» отвели одну комнатку в коммунальной квартире в доме на Арбате (в том доме, который недавно целиком принадлежал ей). Лишенцами называли всех «бывших»: по новой конституции они лишались права на жилье, на участие в выборах, на получение паспорта, на свободное перемещение, на получение продовольственной помощи… В сущности, они лишались права на жизнь.
На новой жилплощади Вера Ивановна прожила долгие и трудные десять лет, пока ей не удалось с помощью Федора Ивановича Шаляпина получить место гримерши в одном из столичных театров, а потом покинуть пределы так и не ставшего ей родным СССР. В 1928 году она обосновалась в Париже, куда и попыталась через четыре года вытащить своего бывшего поверенного и фактически мужа Виктора Лебедева. Все шло нормально: уже готовы были и приглашение, и виза, и загранпаспорт. Были даже куплены железнодорожные билеты. Но в Советском Союзе юрист Лебедев работал в комиссии по перераспределению национализированных (а точнее говоря, конфискованных) материальных ценностей. Такого человека выпускать из страны было никак нельзя, и за несколько дней до отъезда его нашли задушенным в собственной квартире. Общественности было объявлено, что «товарищ В. Лебедев скончался от острого сердечного приступа», а уголовное дело было закрыто за отсутствием состава преступления.
Вера Ивановна Фирсанова (1862–1934)
В 1934 году умерла и сама Вера Ивановна Фирсанова, бывшая крупнейшая московская домовладелица, бывшая владелица Сандуновских бань и Петровского пассажа, бывшая первая российская женщина-предпринимательница.
Первый миллион
Почти все крупные состояния XIX века начинались с одного и того же эпизода: люди, их составившие, приходили в Москву, тогдашнюю экономическую и торговую столицу, в лаптях и с минимумом денег. Род Фирсановых особым богатством не отличался: прожили они до 30-х годов XIX века обычными серпуховскими мещанами, денег особых не накопили, но и в долги не залезли. В разное время были то мещанами, то мелкими купцами-лесоторговцами. Однако несмотря на эту семейную специализацию, второго из своих детей, 14-летнего Ивана, Григорий Фирсанов отдал в обучение вовсе не к дровенникам, как тогда называли торговцев лесом, а к московскому первой гильдии купцу Щеголеву, торговавшему в Старом Гостином дворе на Ильинке изделиями из драгоценных камней. Ловкий, быстрый, сообразительный, к тому же обученный грамоте, парнишка схватывал все буквально на лету и уже через два года из «мальчиков» перешел в «молодцы», затем в приказчики и наконец занял одну из высших в ювелирном деле ступенек – стал оценщиком.
К 30 годам Иван Григорьевич уже скопил достаточно денег для открытия собственного дела. Сначала это был торговый лоток, но вскоре лоток перерос в лавку в Гостином дворе. В 1857 году дело дошло и до первого собственного дома – в центре города, в Старопименовском переулке.
Купец был расчетлив, решителен и крут нравом. Когда родители понравившейся ему девушки, Шурочки Николаевой, не приняли его сватовства, он просто взял и выкрал ее из пансиона. А затем еще раз послал к родителям сватов. И что им было делать? Пришлось благословлять брак, хотя жених, по их мнению, был никудышный, так, третьей гильдии… Знали бы они, во что этот «никудышный» уже в самом скором времени выбьется!
Судьба Фирсанову потакала. Первый свой миллион он сделал уже в 1861 году, на волне императорского указа об освобождении крестьян. Иван Григорьевич верно рассчитал, что после того как непрактичные и избалованные помещики останутся без барщины и оброка, они начнут искать средства к дальнейшему веселому существованию, и тогда другого пути получить деньги, кроме как продать ценности, у них не будет. Решив так, он запряг в бричку доброго жеребца и поехал с визитами сначала по ближним, а потом и по все более далеким имениям. Не сказать, чтобы помещики легко расставались со своим имуществом, однако в конце концов они соглашались с заезжим «специалистом» и отдавали фамильные драгоценности почти за бесценок.
Такими «разъездами» Иван Григорьевич занимался довольно долго, пока на одной из проселочных дорог его не подкараулили несколько грабителей, знавших, что он ездит по имениям с крупными суммами наличных на руках. Купцу пришлось отбиваться. Выхватив из брички запасной металлический шкворень (колесную ось), он точным ударом в висок убил одного грабителя, другого серьезно ранил, прочие же, встретив такой серьезный отпор, бежали. После этого случая Фирсанов прекратил свои экспедиции и занялся более спокойным бизнесом, а именно покупкой имений.
Козыри
Вот тут-то и пригодились знания, полученные еще в детстве от отца-лесоторговца. Фирсанов довольно быстро и чрезвычайно выгодно скупил десятки тысяч десятин леса. В те времена самым выгодным бизнесом считалось железнодорожное строительство, просто немыслимое без крупных поставок леса, а потому крупный лесовладелец Фирсанов сразу превратился в крупного и видного предпринимателя. Свои сделки он обставлял с таким изяществом, что окружающие просто диву давались.
Получив подряд на поставку леса для строящейся железной дороги неподалеку от одного из своих имений, Иван Григорьевич посчитал, что имеющегося дерева будет недостаточно и что неплохо было бы купить соседнюю усадьбу. Престарелый помещик, хозяин усадьбы, в довольно грубой форме отказал ему, однако Фирсанов успел заметить, что присутствующая при разговоре юная жена помещика не согласна с решением мужа. Психологически это было понятно: молодой особе вовсе не хотелось проводить свои дни в этой уютной старческой тиши, ее манил Петербург. Уловив это движение женской души и поняв, что супруга не успокоится, пока не заставит мужа продать имение, Фирсанов дал тамошнему лакею 25 рублей (большие деньги) и обещал дать еще 200, если он вовремя сообщит, что хозяева решились на продажу. Спустя несколько месяцев, после очередного скандала, помещик согласился продать усадьбу и переехать в город, а уже на следующий день его снова посетил с визитом купец первой гильдии Иван Фирсанов. Имение было продано за 60 000 рублей. Во время оформления сделки Иван Григорьевич случайно узнал, что сын помещика занимает в железнодорожном ведомстве солидный пост, после чего он собрал все картины, какие имелись в купленном доме (дома тогда было принято продавать со всем содержимым, чтобы не тратиться на перевоз вещей), и отослал их сыну помещика, приложив к ним визитную карточку и письмо, в котором уверял в совершеннейшем почтении и просил принять в дар картины, «вероятно, дорогие сердцу воспоминаниями о проведенном в имении детстве». Кроме ценности фамильной полотна представляли и довольно большую материальную ценность, среди них были работы Брюллова, Тропинина и других великих мастеров, а потому получивший их чиновник посчитал необходимым лично посетить дарителя и высказать ему свою благодарность. Визит перерос в дружбу, весьма выгодную как для купца, так и для чиновника.
Вообще, Фирсанов на подарки был щедр. Ну кто еще мог дать дворецкому 100 рублей (сегодня это 1000 долларов) просто за то, чтобы тот пустил его в спальные покои хозяина? А Фирсанов мог. Дело в том, что незадолго до этого случая ему удалось выиграть тендер на поставку леса для крупного железнодорожного строительства. Ситуация омрачалась тем, что чиновник, от которого зависело утверждение результатов тендера, засомневался в корректности его проведения и добивался пересмотра результатов. Еще хуже было то, что чиновник этот оказался человеком честолюбивым и взяток не брал принципиально. По сведениям, которые собрал о нем Фирсанов, единственной его слабостью была карточная игра. Через своих людей в окружении чиновника Иван Григорьевич узнал, что чиновник сильно проигрался в карты и попал в затруднительное положение, после чего он и подкупил дворецкого. Попав в спальню, Иван Григорьевич положил под одеяло заранее приготовленный пакет с деньгами, потребными на покрытие карточного долга, а рядом, на туалетном столике, оставил свою визитку с загнутым углом. На следующий день вопрос с тендером был решен в его пользу.
По одной из губерний, в которой у Фирсанова были большие и полностью готовые к вырубке леса, проводилась железная дорога. Однако получить подряд на поставку леса для нее было крайне затруднительно: у чиновника, принимавшего решение, был родственник, занимавшийся лесозаготовками; он-то, разумеется, и был первым кандидатом на получение госзаказа. Через своих знакомых Фирсанов выяснил, что чиновник часто захаживает в дом к одной даме, где любит перекинуться в карты, причем играет он по-крупному. Вскоре Иван Григорьевич оказался с ним в одной компании и быстренько «продул» около 30 000 рублей. На следующий день Фирсанов пришел к этому чиновнику с прошением о предоставлении заказа на лес. Положительную резолюцию он получил незамедлительно.
Купив очередное имение, Иван Григорьевич тут же ставил туда управляющего, которому назначал минимальное жалование, оставляя за ним полную свободу действий.
– Иван Григорьевич, – обратился как-то к Фирсанову помещик-сосед. – Ваш управляющий ворует!
– Я знаю, – ответил тот. – А как же не воровать, когда я плачу ему 60 рублей, а у него семья и четверо детей. Но он прекрасно содержит лес и вполне меня устраивает.
Жилищный вопрос
Фирсанов считал: указ об освобождении крестьянства полезен кроме прочего тем, что он стимулирует переселение крестьян в города. Тысячи бывших крепостных наводнили улицы Москвы, и всем им требовалось жилье (кому-то получше, кому-то похуже). Следовательно, цены на жилье должны были вырасти. Поняв это, Иван Григорьевич начал скупать дома. В короткий срок он накупил их по Москве больше двух десятков.
Особенно урожайным выдался год 1869-й. В этот год Фирсанов открыл в Москве крупнейшие дровяные склады (в условиях печного отопления дрова были товаром постоянного повышенного спроса). Именно в 1869 году он сделал две свои главные покупки: во-первых, купил подмосковное имение Середниково и, во-вторых, прибрал к рукам знаменитые Сандуны. Хотя, наверное, правильнее было бы связать эти две покупки с именем единственной дочери Ивана Григорьевича – Верочки Фирсановой. Но она к тому времени была еще мала – в 1869-м ей исполнилось всего 7 лет.
Знаменитое имение
Усадьба Середниково была построена в 1775 году крупным екатерининским вельможей Всеволодом Алексеевичем Всеволжским. В 1825 году ее хозяином стал генерал-майор Дмитрий Алексеевич Столыпин, дедушка будущего премьер-министра России Петра Аркадьевича Столыпина и родственник Михаила Юрьевича Лермонтова. Кстати, юный Лермонтов несколько лет подряд проводил в имении летние каникулы, здесь он испытал первую любовь – к соседке Вареньке Лопухиной.
В 1869 году тогдашний владелец усадьбы Аркадий Дмитриевич Столыпин решил продать имение, в котором кроме дома-дворца, набитого антиквариатом, было еще и более тысячи десятин леса. Прознавший об этом Фирсанов тут же посетил Столыпина и уговорил его отдать все это добро за 75 000 рублей. В последовавший за покупкой месяц он продал московским антиквариям часть доставшейся вместе с домом обстановки за 40 000. Одна этрусская ваза, стоявшая рядом с парадной лестницей, ушла за 5000. А еще спустя полгода Иван Григорьевич продал московским дровенникам на сруб часть леса, выручив за это 75 000. Таким образом, усадьба, которую потом оценивали в 1 000 000 рублей, досталась ему почти что даром, да еще и принесла 40 000 рублей дохода.
Когда после смерти отца во владение имением вступила Вера Ивановна, оно превратилось в настоящий центр культурной жизни Подмосковья. Здесь постоянно гостили композиторы Юлиус Конюс и Сергей Рахманинов, здесь давал благотворительные концерты близкий друг Веры Ивановны – Федор Шаляпин, здесь рисовали свои этюды Валентин Серов и Константин Юон.
В 1893 году на деньги Фирсановой и по ее ходатайству рядом с имением был «открыт полустанок». Между станцией Сходня и полустанком Малино. Назвали полустанок, естественно, Фирсановкой.
Сандуновские бани
В конце XVIII века большой популярностью в Петербурге пользовался комик Сила Николаевич Сандунов (настоящая фамилия – Зандукели). Невестой Силы Николаевича была известная оперная певица Елизавета Уранова, любимица самой императрицы Екатерины, не только благословившей их брак, но и подарившей своей протеже в качестве свадебного подарка роскошное бриллиантовое ожерелье. Однако красотой певицы был прельщен не только актер Сандунов, но и екатерининский вице-канцлер граф Безбородко. Можно представить себе, как был взбешен этот вельможа, когда узнал, что ему предпочли комедианта. Стараниями графа жизнь четы Сандуновых в столице стала невыносимой, и, спасаясь от высокого гнева, супруги переехали в Москву.
В 1806 году Сила Сандунов, продав женины бриллианты, купил в районе Неглинки несколько дешевых участков земли и построил на них каменные бани, названные в его честь Сандуновскими. В 1860 году Сандуны выкупил купец первой гильдии Василий Ломакин, уже содержавший в Москве несколько бань, а еще спустя девять лет они попали к Ивану Григорьевичу Фирсанову – сначала в заклад, а потом и в собственность. Сам Фирсанов банным делом заниматься не собирался, бани он сдал в аренду за 25 000 рублей в год бывшему простому банщику Петру Бирюкову, владычествовавшему в Сандунах до тех пор, пока Вера Ивановна, ставшая после смерти отца хозяйкой бань, не расторгла в 1890 году договор аренды и не «продала» бани своему мужу, гвардии поручику Гонецкому.
Алексей Николаевич Гонецкий был вторым мужем Веры Ивановны Фирсановой. Первого, банкира Воронина, она не любила и, выйдя за него только по настоянию отца, развелась с ним сразу же после смерти родителя, заплатив ненавистному супругу «за принятие вины» 1 000 000 рублей отступных. Рассказывали, что, не желая вступать в брак с Ворониным, Вера даже бежала перед свадьбой из дома, долго скиталась по улицам, в результате чего получила воспаление легких.
Новый владелец бань развил бурную деятельность. Ему удалось убедить жену, что принадлежавшие им Сандуны следует обязательно сделать лучшими банями в России. Для того чтобы ознакомиться с постановкой дела в Европе, Гонецкий лично объездил знаменитые бани от Ирландии до Турции, после чего старые бани сломали, из Вены пригласили одного из самых модных архитекторов, герра Фрейденберга, который и приступил в 1894 году к постройке «дворца чистоты».
Сила Николаевич (1756–1820) и Елизавета Семеновна (1772 или 1777–1826) Сандуновы, актеры; работали в петербургских и московских театрах.
Гравюры начала XIX века
Сандуновские бани.
Построены архитектором В. Фрейденбергом в 1895 году в центре Москвы.
Фотография конца XIX века
Новые Сандуны были освящены 14 февраля 1896 года.
Сказать, что новые бани понравились москвичам, значило бы не сказать ничего. Все были единодушны во мнении – таких бань мир еще не видывал. Огромные, просторные, чистые, освещенные тысячью диковинных электрических лампочек, питавшихся от собственной, третьей по счету в Москве, электростанции (кстати, в том же году сандуновским электричеством освещалось венчание на царство императора Николая II), прекрасно вентилируемые, оборудованные американскими водяными фильтрами системы «Нептун», отделанные мрамором и гранитом, устланные теплыми полами бани принимали все слои населения. Здесь были и дешевые (по 5 копеек), и средние (по 10 копеек), и дорогие (по полтиннику) отделения, отличавшиеся друг от друга только вместимостью и богатством интерьера. В последних регулярно собирался цвет московского общества, а по воскресеньям здесь спасался от многочисленных поклонниц сам Шаляпин.
Гонецкий в качестве хозяина бань долго не продержался. Вскоре после открытия он сильно проигрался в карты и, втайне от жены, заложил их в одном из ипотечных банков. Узнав об этом от своих доверенных, Вера Ивановна выкупила Сандуны, внеся за мужа залог, а Гонецкому указала на дверь. Правда, выплатила ему миллион.
С этих пор Вера Ивановна все свои дела вела сама.
Благие дела
Рассказывать о династиях прошлого, не упоминая о делах благотворительности, просто невозможно. Тогда так уж было заведено: купец или заводчик, или банкир просто не воспринимались всерьез, если не занимались благотворительностью.
Фирсановы благотворили по-крупному. Они строили церкви, больницы, школы. Сам Иван Григорьевич много лет состоял председателем Сиротского суда, в качестве которого регулярно посещал богадельни, детские дома и приюты. Во время одного из таких посещений он заразился туберкулезом, от которого и умер 1 мая 1881 года, не дожив двух лет до осуществления самого грандиозного своего благотворительного замысла.
«Наконец исполняю самое утешительное сердцу моему священное обещание. Желание мое оказать посильную помощь бедным вдовам с их малолетними детьми и беспомощным одиноким женщинам, угнетенным бременем зол, нищетою, не могущим трудами своими себя пропитывать. Для сего желаю учредить убежище для бедных на 400 человек, а в дальнейшем сколько доходы позволять будут… Принимать в убежище старых, дряхлых и таких, кои совестятся просить милостыню, доброго поведения, всякого звания, которые по несчастью пришли в убожество и не в состоянии пропитаться своею работой…» Такое пожелание содержалось в завещании, составленном потомственным почетным гражданином Москвы купцом первой гильдии Иваном Григорьевичем Фирсановым 10 февраля 1880 года. А спустя два месяца в Московскую городскую управу от того же гражданина поступило прошение, в котором говорилось: «Во владении моем, состоящем Пресненской части 5 кв. (квартала. – Авт.) под № 550/628 желаю построить вновь строение каменное жилое трехэтажное для бесплатных и дешевых квартир…»
Прошение было рассмотрено, удовлетворено, и уже в конце года на участке закипела работа. А спустя полгода Ивана Григорьевича не стало.
Расходы по дальнейшему строительству взяла на себя Вера Ивановна. К февралю 1883 года строительство дома, только не трех-, а четырехэтажного, было окончено, и Вера Ивановна вместе с матерью предложили Комитету братолюбивого общества, находившемуся под патронажем самой императрицы, принять его в дар на следующих условиях: во-первых, дом этот в память почившего отца и мужа должен был отныне именоваться «Фирсановским домом для вдов и сирот»; во-вторых, жертвовательницы желали быть пожизненными попечительницами вышеуказанного дома; в-третьих, в доме, кроме всего прочего, необходимо было устроить школу для слепых детей. Эти условия были приняты, и уже в сентябре дом принял первых своих постояльцев.
Петровский пассаж
Буйный дух, унаследованный от отца, не позволял Вере Ивановне заниматься скучными женскими делами. Молодая предпринимательница вникала во все тонкости своего бизнеса, контролировала деятельность лесоторговцев, следила за двадцатью шестью застроенными городскими участками и несколькими торговыми домами.
Однако самые престижные торговые точки в Москве принадлежали не ей. Эту чудовищную несправедливость и решила исправить Вера Ивановна Фирсанова в 1903 году, для чего продала три крупных земельных участка и затеяла на Петровке строительство торговой галереи, равной которой не было во всей России.
Деловая репутация Фирсановой была вне конкуренции. Она не нуждалась в шумной рекламе, поэтому объявление об открытии нового торгового ряда отличалось предельной лаконичностью.
«Открытие Пассажа последует 7 февраля с. г., о чем и доводим до сведения господ покупателей» – это сообщение появилось в московской прессе в начале 1906 года.
Народу на открытие собралось множество. И не зря – в Петровском пассаже, построенном по проекту архитектора Калугина, со стеклянным сводом, который создал инженер Шухов, было на что посмотреть. Здесь, в двух торговых галереях, были представлены самые знаменитые российские и зарубежные фирмы, предлагавшие покупателям весь возможный ассортимент товаров. В принципе, с открытием Петровского пассажа необходимость в других магазинах в центре Москвы вообще отпала. Ни по представительности, ни по удобству, ни по красоте отделки они просто не могли тягаться с детищем первой российской бизнес-леди.
И сегодня Петровский пассаж является одним из самых солидных торговых предприятий Москвы.
Двухярусные торговые линии соединяют улицы Петровку и Неглинную.
Здание построено архитектором С. М. Калугиным под влиянием стиля модерн; в конце 1980-х – начале 1990-х годов проведены реконструкция и реставрация
В 1921 году в простенке между входами в пассаж (на Петровке) по плану монументальной пропаганды был установлен барельеф «Рабочий» скульптора М. Г. Манизера – одно из лучших произведений первых лет советской власти
Даже революция не смогла сразу «расправиться» с роскошью одного из главных магазинов страны. Именно здесь в начале 1920-х годов проходили аукционы по продаже царской утвари, а во времена НЭПа Маяковский писал о Петровском пассаже так.
- С восторгом бросив
- Подсолнухи лузгать,
- Восторженно подняв бровки,
- Читает работница:
- «Готовые блузки.
- Последний крик Петровки!»
В 1930-х годах почти весь первый этаж был отдан тресту «Дирежабльстрой», во второй этаж въехали сразу несколько советских учреждений, а из третьего была устроена огромная коммунальная квартира.
Но это в 1930-х. А тогда, в первом десятилетии нового века, ни сама Вера Ивановна Фирсанова, ни ее новый друг и поверенный во всех делах блестящий юрист Виктор Лебедев даже и не догадывались о тех сюрпризах, которые готовила им на ближайшее будущее переменчивая судьба.
Иван Григорьевич был одним из немногих московских купцов, постоянно державших при себе крупные суммы наличных. Не потому, что он не доверял банкам или любил деньги, нет. Просто в таком деле, как покупка недвижимости, эти суммы могли потребоваться в любой момент. Часто от того, можешь ты сразу оплатить сделку или нет, решалась судьба крупного мероприятия.
Однажды к нему пришел некий поляк и предложил поучаствовать в выгодном деле: одни его знакомые продавали имение, и он мог устроить дело так, чтобы хозяева продали его за 700 000 рублей, притом что стоимость имения превышала 1 000 000 рублей. Поляк рассчитывал, что на деньги купца они могли бы купить землю, затем выгодно ее продать, а разницу разделить поровну. Иван Григорьевич обещал подумать, посмотреть хозяйство и дать ответ. Приказчик, посланный им по адресу, сообщил, что дело действительно выгодное. Кроме того, по данным приказчика, на продаваемой земле жило довольно много арендаторов, которые хотели бы приобрести свои арендуемые участки в собственность. После такого ответа Фирсанов пригласил к себе поляка и предложил ему следующий вариант: землю покупает он один, а поляку за содействие выплачивает 30 000 комиссионных. Вариант поляка не устроил, и он отправился искать других инвесторов. Однако ни у одного купца такой большой суммы свободных наличных не было, а время шло, и имение могли перехватить другие покупатели. В конце концов он согласился на условия Фирсанова. Вскоре земля была куплена, поляк получил свои 30 000, после чего Иван Григорьевич предложил арендаторам купить занимаемую ими землю. Те согласились и уже спустя короткое время выплатили Фирсанову 800 000 рублей. При этом у купца оставались пахотные земли старых хозяев, обширные леса и усадьба. Все это он вскоре продал за миллион.
ПОЛЯКОВЫ
Русские Ротшильды – владельцы банков и железных дорог
Память человечества чрезвычайно коротка. Уже никто не помнит, кто такие были Поляковы. А между тем еще каких-нибудь сто лет назад эта фамилия гремела по России громче, чем гремит сейчас, к примеру, фамилия Абрамовича.
Поляковых обожали. Поляковых ненавидели и презирали. Поляковых боялись. Поляковы скупили всю Россию. Поляковы – надежда России. Поляковы – позор России.
Все разговоры конца позапрошлого и начала прошлого века так или иначе сводились к этим братьям – Якову Соломоновичу Полякову, крупному таганрогскому банкиру, Самуилу Соломоновичу Полякову, железнодорожному королю, построившему больше половины российских железных дорог, и Лазарю Соломоновичу Полякову, младшему из братьев, «московскому Ротшильду», как его величали в России и за рубежом, банкиру, рядом с которым великий Рябушинский выглядел как молоденькая овечка рядом с племенным быком, человеку, лично или через подвластных ему лиц контролировавшему большую часть проходящих через страну денежных потоков.
Прыжок за черту
В 1842 году в семье мелкого оршанского купца Соломона Лазаревича Полякова, занимавшегося винным откупом (одним из немногих доступных еврейскому предпринимателю того времени видов бизнеса), родился третий сын. В честь дедушки сына назвали Лазарем. Ребенок рос спокойным, послушным. Он хорошо учился, с успехом закончил еврейскую гимназию при оршанской синагоге и в 1860 году определился как «оршанский купец без состояния при капитале своего отца».
За год до этого в России произошло поистине историческое событие: император Александр II принял закон, разрешающий еврейским предпринимателям селиться за пресловутой «чертой оседлости». Для них были открыты места, куда ранее въезд строго воспрещался: обе российские столицы. Глупо было не воспользоваться такой возможностью и не покинуть давно опостылевшую Оршу. Вот что писал об этом периоде (начало 1860-х годов) один из современников Соломона Полякова: «В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик – в предпринимателя высокого полета, а их служащие – в столичных денди… Образовалась фаланга биржевых маклеров (“зайцев”), производивших колоссальные биржевые обороты. В Петербурге появилось новое культурное ядро еврейского населения: возникла новая, упорядоченная община взамен прежней, управлявшейся николаевскими солдатами… Один петербургский еврей-старожил говорил мне: “Что тогда был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!”»
Невский проспект в Петербурге на рубеже XIX–X X веков
Правом покинуть «черту оседлости» первым воспользовался средний сын Поляковых – Самуил. Как ни странно, способствовало этому хорошее знание основ спиртопроизводства. Когда министр почты и телеграфа граф И. М. Толстой (между прочим, внук Кутузова) приобрел недалеко от Орши винокуренный заводик, знающие люди посоветовали ему взять управляющим молодого расторопного еврейского паренька, знакомого со всеми местными откупщиками. Выбор был удачным: паренек оказался и расторопным, и умным, и преданным хозяину. Почувствовав, что молодой управляющий способен на большее, чем руководство заводом, Толстой доверил ему генеральный подряд на сооружение Козлово-Воронежской железной дороги. И Поляков снова не подвел: дорога была построена быстро. Еще до открытия дороги Самуил Соломонович создал общество по ее эксплуатации, бо?льшая часть акций которого осталась в его руках, а патрону «перепал» пакет номинальной стоимостью полмиллиона рублей.
Самуил Соломонович переселился в Петербург, купил великолепный особняк на Английской набережной (ныне – здание Российского государственного исторического архива) и вплотную занялся железнодорожным строительством, не забывая время от времени «подкармливать» своего благодетеля. К середине 1860-х годов он уже справедливо считался одним из воротил железнодорожного бизнеса.
Самуил Соломонович Поляков (1837–1888).
Бронзовая статуя, 1877 год
В путь к богатству и процветанию вслед за средним отправился старший брат – Яков. В 1864 году он вышел из-под отеческого крыла и получил свидетельство оршанского первой гильдии купца, которое вскоре сменил на такое же, только прописанное в более престижном месте – Таганроге. Там он и остался до конца своих дней, став представителем братьев в бизнесе на юге России.
«Непристроенным» до поры оставался только младший брат, 22-летний Лазарь. Однако несмотря на молодость, он уже прекрасно понимал, с какой стороны у бутерброда находится масло, и в том же 1864 году, когда старший брат занялся своим делом, младший перешел из-под отцовской опеки под опеку брата. Он исправно выполнял поручения, вел подрядные работы, занимался финансами и копил акции. К концу 1860-х, когда их накопилось изрядное количество, он решил наконец попробовать себя в свободном плавании и, воспользовавшись протекцией Якова, перешел из оршанских купцов в таганрогские. Теперь он имел полное право именоваться «таганрогским первой гильдии купеческим братом». Звание это особых преимуществ не давало, но все-таки было неким продвижением по сословной лестнице.
Герой капиталистического труда
В марте 1870 года Лазарь Соломонович получил свою первую правительственную награду – «за участие и особое радение в деле строительства Курско-Харьковской железной дороги» его, разумеется, в компании с братом Самуилом, наградили орденом Святого Станислава 3-й степени (младшим из царских орденов). Этот факт был тем более важен, что до того в Российской империи ордена купцам, тем более еврейским, вообще не присваивали, только чиновникам и военным. А спустя пять месяцев Лазарь Соломонович Поляков как купец, имеющий десятилетний непрерывный стаж работы в первой гильдии, обратился в городскую управу Таганрога с просьбой о присвоении ему звания почетного гражданина. Там молодого выскочку выслушали и заявили, что в 28 лет становиться почетным гражданином рановато: претендент еще наверняка не успел сделать ничего такого, за что это звание можно было бы присвоить. В ответ Лазарь Соломонович выложил на стол бумаги, из которых явствовало, что он уже два года как почетный член Рязанского губернского попечительства детских приютов и год как член Арбатского попечительства о бедных в Москве. Карты были козырные. К тому же, тогда императрица Мария Федоровна просто бредила благотворительностью и любого благотворителя, независимо от сословия и национальности, почитала за личного друга и сподвижника. Отказать управа не смогла.
С таким багажом можно было уже браться за серьезное предприятие, каковым стала первая банковская контора, открытая Поляковым-младшим в конце того же 1870 года в Москве. На открытие дела средний брат одолжил младшему 5 000 000 рублей, которые и были оформлены как уставной капитал конторы. Лазарь Соломонович Поляков, кавалер ордена Святого Станислава 3-й степени, почетный гражданин города Таганрога, стал настоящим московским первой гильдии купцом. Теперь братья Поляковы охватывали своей деятельностью всю европейскую часть России: Яков сидел на юге, в Таганроге, Самуил – в Петербурге, а Лазарь – в Москве.
Но для широкой души этого было мало. Кипучая натура молодого банкира требовала настоящего дела. Уже в 1871 году Лазарь Соломонович открывает свой первый настоящий банк, ставший и первым российским ипотечным финансовым учреждением, – Московский земельный банк. Дело пошло по нарастающей. В 1872 году он учреждает Рязанский и Орловский коммерческие банки, получает на шею «за усердие и труды во благо Отечества» Анну 3-й степени и 1 января 1873 года объявляет об открытии в Москве «Банкирского дома Лазаря Полякова», в который вошли все три поляковских банка.
В 1874 году Лазарь Соломонович Поляков «за участие в учреждении нескольких коммерческих и земельных банков, в строительстве железных дорог и обширное участие в лесной торговле» производится в коммерции советники. В том же году за пожертвования на детские приюты он получает очередной орден Святого Станислава, но уже 2-й степени, год спустя персидский шах делает его кавалером ордена Льва и Солнца, а еще спустя два года он получает новую, внеочередную Анну 1-й степени. В 1880 году «за особые труды и усердие по Антропологической выставке в Москве» ему присваивается чин статского советника, который к 1883 году вырастет до действительного статского. В 1882 году он становится кавалером очередного ордена из императорской планки орденов – Святого Владимира 4-й степени, через год турецкий паша утверждает его в звании турецкого генерального консула в Москве, еще через три года «за заслуги по министерству внутренних дел» он получает очередного Владимира 3-й степени. В 1896 году он получил свою последнюю и высшую награду – орден Святого Станислава 1-й степени.
Лазарь Соломонович Поляков давно, еще в пору своей юности, усвоил, что одним из самых доходных видов бизнеса является благотворительность. Каждое новое пожертвование он обставлял таким образом, что не наградить его после этого званием или орденом казалось просто свинством. А каждая новая награда увеличивала силы и без того энергичного и напористого банкира.
Ипотека
К началу 1880-х годов наибольшую силу из поляковских банков набрал Московский земельный. Ипотека оказалась чрезвычайно выгодным делом. Разорившиеся помещики закладывали и перезакладывали свои имения, молодые русские нувориши из бывших крестьян, воспользовавшись ипотечными кредитами, строили себе потрясающие усадьбы и особняки, разбивали огромные парки. И от всех этих начинаний Лазарь Соломонович имел свой верный процент. Однако процент был небольшой, а поэтому следующим логическим шагом успешного московского банкира стало учреждение двух акционерных обществ: Московского лесопромышленного товарищества и Московского домовладельческого общества.
Лазарь Соломонович Поляков (1842–1914)
До создания обществ невыкупленные залоги (имения и прочее) выставлялись на аукцион и обычно продавались по довольно высокой цене. Теперь же в аукционе почти всегда участвовали только поляковские компании и два-три подставных лица, так что продаваемые имения уходили практически за цену залога к Лесопромышленному товариществу, а особняки – к Домовладельческому обществу.
К началу ХХ века Московское лесопромышленное товарищество уже владело земельными угодьями общей площадью более 250 000 десятин (270 000 гектаров), которые оценивались в сумму 7 700 000 рублей. Московское домовладельческое общество к тому времени стало владельцем нескольких домов в Петербурге и Москве, а также имений в Ярославской, Смоленской, Орловской, Харьковской, Таврической и Черноморской губерниях – общей площадью около 7 500 десятин и стоимостью около 1 500 000 рублей.
Кроме того, для обеих компаний нашлось еще одно важное применение: когда Лазарю Соломоновичу требовались деньги для осуществления очередного проекта, он продавал что-нибудь из недвижимости, принадлежавшей одной из этих компаний. Разумеется, по самому выгодному курсу, за сумму, значительно превышавшую рыночную стоимость. Причем плату за них получал векселями, которые обслуживались в его же банках на самых выгодных условиях.
«Деньги созданы для дураков, – любил говорить он своим сыновьям. – Вексель – вот инструмент. Для того чтобы что-нибудь сделать, денег не нужно. Деньги нужны только для того, чтобы ничего не делать».
За спичками
К началу 90-х годов XIX века финансовая империя Лазаря Полякова находилась на самом пике своего могущества. Рязанский коммерческий банк был переведен в Москву и в 1891 году преобразован в Московский международный торговый банк, ставший в начале ХХ века крупнейшим коммерческим банком Москвы. Были образованы Южно-Русский промышленный, Петербургско-Московский, Азовско-Донской и многие другие банки по всей России. Состояние самого Лазаря Соломоновича уже оценивалось в несколько десятков миллионов рублей. Однако страсть его к авантюрам не ослабевала, а, напротив, только набирала обороты. Для финансиста такого масштаба даже России было мало. Пора было выходить на международную арену.
Объектом своей экспансии Лазарь Соломонович Поляков выбрал Персию (современный Иран), с шахом которой, Насер эд-Дином, у него с помощью давно промышлявшего здесь старшего брата Якова наладились почти что дружеские отношения. В 1890 году Лазарь Поляков стал генеральным консулом Персии в Москве (Яков был тогда генеральным консулом шаха в Таганроге). В 1894 году шах пожаловал братьям титул барона.
Персия, богатая финансово, но абсолютно неразвитая технически, была тем полем, которое умелому коммерсанту можно было свободно возделывать, получая обильный урожай. И Лазарь Соломонович с воодушевлением принялся за новое дело. Он открыл в Тегеране представительства своих банков, получил концессию на строительство дороги Энзели–Казвин, которую потом продолжил до Тегерана и Хамадана, учредил страховое и транспортное общества. Через несколько лет хитрый Витте путем многочисленных махинаций и спекуляций сумел выкупить у Поляковых наиболее успешные из этих предприятий в государственную собственность.
Но, безусловно, самой интересной, хотя и не самой выгодной затеей Лазаря Полякова на территории Персии была афера со «спичечным» товариществом.
Началось все с нелепой промашки. Впоследствии Лазарь Соломонович часто жаловался брату Якову (Самуил умер в 1888 году) и трем своим сыновьям (Александру, Исааку и Михаилу), рассказывая о том, как сильно его надул бельгиец Дени, продавший ему в 1889 году за несколько тысяч франков концессию на монопольное производство спичек в Персии, где лес всегда являлся дорогим импортным товаром. Однако векселя были уже подписаны, деньги со счета на счет переведены, а кидать средства на ветер было не в правилах Лазаря Полякова. И работа закипела.
Первым делом под купленную концессию было учреждено «Товарищество промышленности и торговли в Персии и Средней Азии» с основным капиталом в 400 000 рублей. При том, что российской стороной стоимость концессии была оценена в 320 000 рублей, разница в 80 000 была отнесена в долг от акционеров товарищества банковскому дому Полякова. Стоит ли говорить о том, что этот долг так и не был возвращен? Затем в Тегеране за 200 000 рублей была построена «спичечная фабрика». Кредит на ее постройку выдал Московский международный банк. Казалось бы, какой имело смысл Лазарю Соломоновичу брать заведомо невозвращаемый кредит в собственном банке? Но все объясняется просто, если вспомнить, что банк был вовсе не личной собственностью банкира, а акционерным обществом, в котором у Лазаря Полякова был контрольный пакет. Легко проводя через банк решение о выдаче кредита, он получал на самых льготных условиях деньги, в которых его личных средств было лишь чуть больше половины, остальное являлось собственностью других, более мелких акционеров. Поскольку отдавать кредит Поляков не собирался (и это своему-то банку!), а подрядчиком на строительстве выступала его же фирма, благодаря этой операции он положил в карман еще несколько десятков тысяч рублей.
Переход количества в качество
В 1892 году до пайщиков товарищества наконец дошло, что на спичках в Персии не разбогатеешь, и они потребовали от Лазаря Полякова срочно свернуть производство. Однако тот не только не свернул, а, напротив, увеличил основной капитал товарищества до одного миллиона рублей, воспользовавшись ловким трюком. Съехавшиеся на собрание совладельцы товарищества сильно удивились, увидев вместо одного основного пайщика Лазаря Полякова, державшего несколько тысяч паев, множество пайщиков мелких. Распределив свой крупный пакет среди нескольких десятков подставных лиц, Лазарь Поляков обеспечил себе абсолютное большинство на собрании.
Укрупненное товарищество теперь уже не собиралось заниматься спичками, основной его целью стал обмен русских товаров на персидские с последующей их реализацией. Специально для этого Лазарь Соломонович пробил решение об открытии в Тегеране представительства своего Международного банка, который должен был бы финансировать торговые мероприятия фирмы. Деньги на это выделили – и товарищество, и банк. Свои паи в предприятии, о нежизнеспособности которого Лазарь Соломонович знал прекрасно, банкир заложил под крупную сумму в том же банке, таким образом еще раз пополнив свой личный счет.
Почти сразу же товарищество понесло убытка более 500 000 рублей, и в 1893 году его пайщики решили переключиться на торговлю хлопком. Спичечную фабрику решено было продать страховому обществу (контролируемому также Поляковым), которое расплатилось своими облигациями. Впоследствии выяснилось, что облигации были выпущены неправильно, сделку аннулировали, товарищество потерпело убыток на 60 000 рублей, которые были записаны долгом на Полякова. Лазарь Соломонович особо не возражал: отдавать долг он все равно не собирался, а его реальный счет «потяжелел» на 30 000 (весьма солидные по тем временам деньги).
Торговля хлопком оказалась для товарищества еще бо?льшим злом, чем производство спичек. Убытки от нее в скором времени превысили 300 000 рублей. Позже, однако, товариществу удалось-таки наладить торговлю и выйти в число крупнейших хлопковых компаний России. Правда, оно действовало теперь уже в Средней Азии, а от Персии осталось только название.
Итак, на шее у Лазаря Полякова висел долг в 530 000 рублей, и с этим надо было что-то делать. Решение оказалось простым и гениальным. Через своих людей в правительстве он добился утверждения устава Перновской (город Пернов, ныне Пярну, Эстония) мануфактуры, которой в действительности никогда не существовало и которой он моментально «продал» три принадлежавших ему хлопкоочистительных завода, приписав к ним все накопившиеся на нем долги.
Охота за титулом
Но главным стимулом для знаменитого российского банкира были вовсе не деньги. Они представляли для него интерес лишь как орудие для достижения других, более высоких целей. Как показали дальнейшие события, Лазарь Поляков в совершенстве овладел способом жить вообще без денег. А значительную часть своего состояния он растратил на благотворительность: организовывал дома попечительства, строил школы и ремесленные училища; покровительствовал искусствам, учреждал госпитали, поддерживал неимущих и назначал именные стипендии одаренным студентам; на его деньги и под его руководством была построена знаменитая Московская хоральная синагога. Но все это делалось отнюдь не из сострадания. Известный банкир был трезв умом и холоден сердцем. Это знали все. Лев Николаевич Толстой вывел его в «Анне Карениной» в образе всемогущего и жестокого еврейского нувориша Болгаринова, к которому князь Облонский ходил просить места. Как известно, великий писатель не особо утруждал себя поиском фамилий для своих персонажей, а просто «сдирал» их у прототипов. Реальный банкир – Поляков, значит, выдуманный будет Румыновым или Болгариновым.
Главной целью Лазаря Полякова, как, впрочем, и всех Поляковых, были вовсе не деньги и не мирская слава. Выходцы из Богом забытой Орши, представители презираемой даже официально нации, жаждали власти и преклонения. Обязательно надо было сделать так, чтобы те же русофилы, которые сочиняли на евреев пасквили в националистически настроенных газетах, которые проводили через правительство антисемитские законы и лютой ненавистью ненавидели «жидов», приходили бы к ним с поклоном и обращались не иначе как «ваше превосходительство», глядя искательно в глаза. Именно поэтому Поляковы так старались повысить в глазах императора свою общественную значимость, именно поэтому они прикармливали «своих» чиновников и журналистов, именно поэтому толстовский Болгаринов заставил князя Облонского проторчать три часа в общей приемной вместе с другими посетителями (это время тот провел в сочинении каламбура: «Было дело до жида, и я дожидался»). Поляковы хотели стать российскими баронами. Ничего сверхъестественного в этом не было. Баронский титул уже получили Гинцбурги, придворный банкир Николая I Штиглиц, варшавский банкир Френкель и железнодорожный подрядчик Флейзен. Теперь настала очередь Поляковых.
Первым на охоту за титулом вышел Самуил Поляков. В 1871 году он через своего покровителя, министра просвещения графа Толстого, попытался добиться высокого титула, пообещав последнему внести в фонд министерства акции Елецко-Орловской железной дороги по номинальной цене на сумму 200 000 рублей. Награда была солидная, и граф старался изо всех сил. Он добился, чтобы император на прошении «о пожаловании коммерции советнику Полякову с нисходящим от него потомством баронского достоинства Российской империи» поставил положительную резолюцию, однако столкнулся с сопротивлением Сената, заявившего, что за пожертвования (которые фигурировали в прошении в качестве основного довода) баронский титул давать – жирно будет, вполне достаточно ордена Святого Владимира 3-й степени.
Яков и Лазарь предприняли попытку получить заветное баронство в 1896 году. К этому времени, будучи за границей, они уже именовали себя не иначе как де Поляков или фон Поляков, однако с Россией такой фокус не проходил. Поэтому, воспользовавшись тем, что персидский шах уже давно пожаловал им баронство, они обратились в министерство финансов с просьбой об исходатайствовании «императорского соизволения» на легализацию в России их персидского титула. Комиссия, рассматривавшая прошение, пришла к выводу, что «в Персии баронов быть не может». А поэтому прошение было оставлено без последствий. На этом пыл Якова иссяк. А Лазарь не унимался. На протяжении двух последующих лет он пытался убедить Сенат в том, что император имеет право самолично жаловать те титулы, какие считает нужным. При положительном решении дело можно было бы считать наполовину выигранным: у банкира был мощный рычаг давления на императора, ведь его царственная супруга обожала благотворителей. Однако Сенат остался непреклонен.
Последнюю попытку, чуть было не увенчавшуюся успехом, Лазарь Поляков предпринял в 1913 году. Записка с прошением о ходатайстве была составлена на имя «Ея Императорского Высочества Великой княгини Елизаветы Федоровны». Но из-за бюрократических проволочек успешно начатое дело завершилось ничем, – когда до присвоения титула оставались считанные недели, Лазарь Соломонович Поляков умер. Случилось это 12 января 1914 года.
Наука жить без денег
Финансовые трюки, которые с таким мастерством и упоением проделывал Лазарь Поляков, возможны при стабильности банковской системы. Во времена кризисов такие вещи не прощаются.
В 1900 году в России разразился финансовый кризис, сравнить который по разрушительной силе можно только с дефолтом 1998 года, когда в одночасье рухнули крупнейшие банки, казавшиеся ранее непотопляемыми. Одно за другим объявляли себя банкротами акционерные общества, торговые и банкирские дома, товарищества на вере и без веры. Нависла угроза банкротства и над банками Полякова. Проведенная в конце 1901 года ревизия показала, что сумма долгов банкирского дома (53 513 000 рублей) почти вдвое превышает сумму его активов (37 715 000 рублей), то есть была ситуация неплатежеспособности.
Однако вес банков Полякова в стране был так велик, что, по мнению министра финансов Витте, «приостановка платежей этими банками, существующими уже более 30 лет, не только разорила бы множество вкладчиков, разбросанных по всей России, но и нанесла бы сильный удар всему частному кредиту, подорвав и без того пошатнувшееся доверие к частным банкам» (Всеподданнейший доклад С. Ю. Витте «О принятии особых мер в отношении некоторых банков»).
Правительство начало операцию по спасению принадлежавших Лазарю Полякову банков. Не всех, но трех крупнейших: Орловского коммерческого, Международного торгового и Московского земельного, которые для «возможно большего покрытия убытков» в 1908 году были слиты в один Соединенный банк. В новом банке для Лазаря Полякова места уже не было, хотя в состав правления был введен один из его сыновей – Исаак. В 1909 году финансировавший все эти годы поляковские банки Госбанк заявил, что он, «затратив огромные суммы на предотвращение несостоятельности Полякова, фактически принял на себя его обязательства и вступил в распоряжение имуществом банкирского дома». Между тем бедственное положение не помешало присвоению в 1908 году Лазарю Соломоновичу чина «тайный советник», который давал ему право именоваться отныне не иначе как «ваше превосходительство».
Итогом жизненного пути Лазаря Полякова было: движимое и недвижимое имущество – на 4,7 миллиона рублей, долг Госбанку – 9 миллионов рублей. Немногочисленные родственники сочли за лучшее отказаться от столь сомнительного наследства, заплатив государству «отступные» в размере одного миллиона.
А российские евреи еще долго после этого, благословляя своих детей перед женитьбой, произносили как молитву ставшее традиционным пожелание: «Да сделает тебя Бог подобным Полякову».
* * *
На кладбище Верано в Риме можно увидеть памятник, на котором написано:
ПОЛЯКОВ
Лазарь Яковлевич
барон де
гражданский инженер
Орша Могилевск. губ. 7 / 20.11.1851 – …12.1927
Значит, какими-то путями потомки Поляковых по линии Якова баронский титул все-таки получили. Или нет?..
СЫТИНЫ
Издательская империя
Первым персональным пенсионером союзного значения в 1928 году стал бывший российский медиамагнат и книгоиздатель, бывший мультимиллионер, бывший «эксплуататор трудового народа» Иван Дмитриевич Сытин.
Интерес к книгам
Есть люди, которые учатся всю жизнь. Кому-то для нормального образования достаточно десяти лет. Ивану Сытину вполне хватило трех. Становиться, по примеру отца, волостным писарем он не собирался. А хотелось ему пойти, как дядя, по торговой линии и торговать в Нижнем Новгороде мехами. 12-летний парнишка считался в родном костромском селе Гнездниково уже вполне самостоятельным человеком. А он и впрямь был самостоятельный. Взял да махнул в Нижний, не спросясь отца. У дяди дела шли неважно, а тут еще родственник, от которого вреда больше, чем пользы: хоть и помогал перетаскивать шкурки, и подметал в лавке, да ведь его кормить надо было… Поработал Иван у дяди два года и уехал в Москву, к дядюшкину знакомцу, купцу-старообрядцу Петру Шарапову.
Иван Дмитриевич Сытин Фотография 1873 года
Шарапов звезд с неба не хватал, ходил к обедне и к вечерне в церковь и торговал книжками и лубочными картинками. Лубок – не лиса, рубль с него не возьмешь, возьмешь 5 копеек. Но зато и народу в московскую лавку ходило куда больше, чем в дядюшкину новгородскую. А лубки были интересные – и смешные, и поучительные, и жалостливые. Были и такие, которые хозяин до поры смотреть мальчику не велел и за которые постоянно исповедовался перед духовником, но продавать их не переставал, а помощника поучал:
– Вот вырастешь, Иван, и так, как я, не делай. Торгуй с разбором. Ведь не любая деньга от Бога, не любая в пользу идет.
Однако Иван наблюдал обратное и прекрасно понимал, что ценна каждая копейка, как бы ни была она добыта. Главное – потом «повернуть» ее правильно.
Книжки нравились ему все больше. После закрытия лавки он выбирал ту, что потолще, и, благо хозяин разрешал, открыв ее на любом месте, долго читал. Для хозяина это было сплошным разорением: натуральные стеариновые свечи стоили в ту пору недешево. Но купец мальчонку любил. Да и как не любить – смышленый, работящий, во всем слушается. Своих детей у Петра Николаевича не было, поэтому он частенько ерошил волосы на голове у воспитанника и ласково ему говорил:
– Работай, Ваня, все твое будет.
А паренек был действительно смышленым. Увидев, что дорогущие полные собрания сочинений модных авторов, если вдруг обнаруживался некомплект, резко падали в цене, он изредка стал «припрятывать» отдельные тома. Потом винился хозяину, что у него «украли книгу», честно платил за нее из своего пятирублевого жалования, к примеру, 1 рубль 20 копеек, чуть погодя выкупал оставшиеся тома за 5 рублей, добавлял недостающий том, припрятанный, и все сбывал букинистам-барышникам с Никольского рынка за 15. Полученный доход он не прогуливал, но аккуратно складывал, копеечка к копеечке, а в тяжком грехе обмана (кражей он свои деяния не считал, ведь за все было заплачено) сразу же честно сознавался отцу-духовнику и быстро получал прощение. Хозяев тогда не обманывал только тупой или ленивый.
В 20 лет Иван был определен управляющим нижегородской лавкой Шарапова. Так сказать, директором нижегородского филиала. Торговать в Нижнем тогда было не только выгодно, но и престижно. Город, в котором ежегодно проводилась торгово-промышленная выставка и действовала крупнейшая в мире ярмарка, был поистине центром российской торговли. При прежнем управляющем торговля в лавке Шарапова шла так, ни шатко ни валко. Сказывались огромная конкуренция и отсутствие широкого спроса на лубок. Поэтому первой и главной задачей нового управляющего, которого теперь называли Иваном Дмитриевичем, было налаживание рынка сбыта.
Петр Николаевич Шарапов
Задачу удалось решить на редкость красиво. Придя к выводу, что торговать народным лубком в образованном и богатом городе неразумно, новгородский наместник Шарапова создал на волжской земле прообраз того, что позже назовут многоуровневым маркетингом, а он назвал просто «сетью офеней». «Офенями» были мужики, преимущественно водоносы, которым Иван Дмитриевич давал лубки в долг, под честное слово. Сначала давал помалу, до тех пор, пока не убеждался в честности начинающего торговца. А те несли культуру в массы, то есть по деревням, по селам и по чумацким лагерям. Дней через пять они сбывали товар и возвращались за новой партией. Наиболее удачливые получали специальные скидки и обзаводились своими «сетями», которые распространяли товар и в таких далях, куда не мог дойти ни один купец. В короткий срок рядовая новгородская книжная лавка превратилась в крупный оптовый склад полиграфической продукции. Постепенно прогрессивная технология перешла из филиала в московское торговое заведение. Перешла вместе с управляющим.
К тому времени молодому «менеджеру» исполнилось 25 лет. Самое время для того, чтобы обзавестись семьей, что он и сделал с выгодой для себя. Невеста была выбрана с богатым приданым, а разрешение на венчание и благословение было испрошено у благодетеля Петра Николаевича Шарапова. Иван принял от него также богатый свадебный подарок, а еще помощь в получении банковской ссуды на открытие собственной литографии, то есть печатного предприятия. Шарапов поручился за Ивана своим капиталом и сам дал в беспроцентный долг значительную сумму.
19 декабря 1876 года в Москве заработала первая литографическая мастерская Ивана Дмитриевича Сытина.
Печатное дело
Основным заказчиком литографии был Шарапов, торговое предприятие которого, благодаря стараниям управляющего, процветало. Да-да, управляющий-то не сменился. Иван Сытин теперь работал на два фронта. До вечера он сидел в лавке, а в 6 часов, когда хозяин уходил на вечерню, бежал в свою (расположенную поблизости) печатную мастерскую и там собственноручно резал и печатал с камня картинки.
Через год началась Русско-турецкая война. Народ скупал газеты и зачитывался сводками боевых действий. На ура шли картинки, изображавшие бравых русских воинов с лихо закрученными усами и с шашкой наголо. Но конкуренция оставалась сильнее спроса, и сытинские картинки, хотя и были весьма высокого качества, раскупались не особо быстро. Зато пошли карты. Не игральные, а карты боевых действий. Из всех российских печатников именно Сытин первым догадался, какой доход можно извлечь из этой нехитрой и на первый взгляд довольно скучной полиграфической продукции. Целый год, на протяжении которого шла тяжелая для России война, Иван Дмитриевич Сытин был практически монополистом в деле печатания военных карт. Дело оказалось настолько выгодным, что спустя год он полностью рассчитался со всеми долгами, хотя планировал сделать это за пять лет.
Имя молодого печатника запомнилось, что не могло не сказаться на прибыли литографии. В 1879 году предприниматель купил себе домик на Пятницкой улице, куда и переехал вместе с семьей и литографией.
Однако война кончилась, и пора было искать новое место приложения сил. Сытин начал издавать бульварную литературу. На Никольском рынке большим спросом пользовались леденящие душу детективы и слезливые мелодрамы из полусветской жизни. Авторы низкопробных произведений, поэты и писатели, обивали пороги кабинетов, предлагая издателям за копейки свои труды. Часто под видом собственных сочинений они приносили переписанные и слегка исправленные творения других литераторов. Так, в продаже можно было встретить «Князя Золотого», в котором без труда угадывался «Князь Серебряный», или «Месть колдуньи», подозрительно смахивавшую на «Вия», или «Страшные игры», списанные с «Пиковой дамы». Издатели, работавшие для Никольского рынка, сами книг никогда не читали, разве что смотрели заголовки. Случались осечки и у Сытина. Известен случай, когда начинающий издатель выпустил в свет книжку некоего Власа Дорошевича, оказавшуюся на поверку сборником рассказов Гоголя.
В 1882 году Сытин получил свою первую бронзовую награду «за высокое качество продукции» на Нижегородской промышленной выставке. Это была максимальная награда из тех, на которые мог рассчитывать выходец из крестьян. На выставке лубки Сытина впечатлили даже академика живописи Михаила Петровича Боткина, который предложил Ивану Дмитриевичу попробовать себя в деле массового тиражирования творений великих мастеров кисти. Дело это было для предпринимателя новое, неожиданное, никем еще не опробованное и потому представлявшееся интересным. Оно принесло Ивану Дмитриевичу Сытину не только деньги, но и новую славу – славу интеллектуального издателя.
Просветительство
В феврале 1883 года Сытин с группой товарищей зарегистрировал книгоиздательское товарищество «Иван Дмитриевич Сытин и Ко» с уставным капиталом 75 000 рублей. Спустя несколько месяцев он открыл свою первую лавку у Ильинских ворот.
До 1883 года в России правом печатать календари обладала лишь Академия наук, а с 1884 года это право получили все. И Сытин поспешил им воспользоваться. «Всеобщий русский календарь на 1885 год», стоивший не дороже обычной брошюры и наполненный сведениями из самых разных областей жизни, произвел фурор на очередной Нижегородской промышленной выставке. С тех пор календари стали своеобразной визитной карточкой сытинской фирмы. К 1893 году она контролировала 50 % этого рынка в России и издавала в год до 15 наименований календарей, среди которых были крестьянские, старообрядческие, церковные, военные, купеческие, домовые, медицинские. К концу века общий тираж выпускаемых в сытинских типографиях календарей достиг сумасшедшей по тем временам цифры – 3 700 000 экземпляров.
Кстати, с этими самыми календарями случались и забавные казусы. Например, из-за нескольких строчек в календаре: «Американский ест фунт говядины в день. Английский – 3/4 фунта. Французский и немецкий – 1/2 фунта. Русский – 2 золотника (около 9 г – Авт.)» – цензура решила изъять календарь из обращения. Это грозило огромными убытками. Сытин испросил лично у царя Николая II заступничества. Ознакомившись с делом, император сказал своим приближенным: «Сытинские календари у меня есть. Они составляются хорошо».
Однако мы забежали вперед. А между тем главным событием 1884 года для Сытина стал даже не выпуск первого календаря, а встреча с Владимиром Григорьевичем Чертковым, другом и поверенным Льва Николаевича Толстого. Великий писатель в то время был увлечен идеей создания истинно народной книги, которая, при глубоком внутреннем содержании, била бы наповал бульварную литературу своей низкой ценой. Однако все солидные издатели и слушать не хотели о том, чтобы продавать книжки за копейку. А Сытин согласился.
– Да что копейка, Лев Николаевич, я вам десять книжек на восемь копеек сделаю, – уверял издатель писателя. – Только уж вы насчет гонораров договоритесь. А то не потяну.
Насчет гонораров Толстой с авторами договорился. За рассказы, выходившие в тонюсеньких книжечках на желтой бумаге, издаваемых совместным детищем Толстого и Сытина – издательством «Посредник», ни Герцен, ни Чернышевский, ни Куприн, ни Тургенев, ни Чехов, ни кто-либо еще никаких гонораров не получали. Дело было поставлено так, что писатели считали за честь, если их публиковали в «Посреднике», и многие довольно известные авторы готовы были сами заплатить за то, чтобы их произведения напечатали в этом престижном издательстве.
Доходы с книжек были смехотворные. Однако благодаря тому, что их себестоимость была сведена почти к нулю, а тиражи вместе со спросом были не просто большими, а огромными, свои дополнительные тысячи Сытин все-таки с народных книжек снял. А заодно укрепил связи с творческой интеллигенцией и получил титул «издателя-просветителя». Это помогло добиться от Московского комитета грамотности монопольного права на издание учебных пособий.
А вот это уже было золотое дно. Азбуки и буквари стали в развивающейся России одним из самых ходовых товаров. Человек мог увлекаться детективами или любовными романами, мог вообще кроме газет не читать ничего, но учился читать он в детстве по изданному Сытиным букварю – либо Брайковского (25 изданий), либо Вахтерова (118 изданий). К началу ХХ века из сытинских типографий вышло 18 700 000 экземпляров различных учебников (431 наименование).
В 1887 году истекло пятьдесят лет со дня смерти Пушкина и независимые издатели получили право печатать его труды. Фирма Сытина моментально отреагировала на это выпуском роскошного десятитомного собрания сочинений знаменитого автора. Вскоре был выпущен двухтомник Пушкина, а еще через некоторое время всего Пушкина удалось издать в одном тысячестраничном фолианте. В том же 1887 году был издан Гоголь – книжка без обложки, хотя и очень приличная, стоила 50 копеек.
В начале 1890-х годов Иван Дмитриевич Сытин первым в России закупил на Западе для своей новой типографии на Валовой улице двухцветную ротационную машину. Была она по сравнению с литографическим станком на порядок дороже, зато при больших тиражах давала ощутимую разницу в себестоимости издания. При миллионных тиражах копеечной литературы, которую выпускал издатель, выигрыш получался существенным, и машина окупила себя уже в первый год работы.
«Вокруг света»
В 1892 году Сытин по случаю купил очень дешево у своих хороших знакомых, братьев Вернеров, журнальчик с несерьезным названием «Вокруг света». Журнальчик был так себе, слабенький. Издавался он на плохой бумаге, смешным даже по тем временам тиражом в 5000 экземпляров. Иван Дмитриевич взялся, как сейчас бы сказали, за раскрутку печатного органа. Была полностью заменена редколлегия, улучшено качество оформления и полиграфии. К работе были привлечены знакомые еще по «Посреднику» Мамин-Сибиряк и Станюкович. В качестве бесплатного приложения к журналу стали выпускать сочинения таких титанов приключенческого жанра, как Александр Дюма, Виктор Гюго, Фенимор Купер… Уже через год тираж журнала вырос в три раза, а через три года – почти в десять раз.
К этому времени товарищество, ежегодный оборот которого превышал 1 000 000 рублей, уже не влезало в тесные рамки «товарищества на вере», и к светлому празднику Пасхи 1893 года оно было перерегистрировано в «Высочайше утвержденное Товарищество печатания, издательства и книжной торговли И. Д. Сытина» с основным капиталом в 350 000 рублей. Открылись новые отделения фирмы в Петербурге, Киеве, Нижнем Новгороде, Самаре; началась торговля в Варшаве; в планах было освоение Екатеринбурга, Иркутска, Одессы и Ростова-на-Дону. Но все это казалось неглавным, незначительным. А что должно стать главным, не знал пока даже сам Сытин. Знал только его хороший знакомый Антон Павлович Чехов.
«Русское слово»
С Чеховым Сытин познакомился совершенно случайно. Как-то во время дружеской вечеринки в доме издателя Саблина к Ивану Дмитриевичу подошел бесцеремонный господин и предложил издать книжку его рассказов. Иван Дмитриевич подумал-подумал и согласился. С тех пор их связала крепкая и взаимовыгодная дружба: Сытин стал практически монопольным издателем популярного автора, а Чехов получил своего издателя, которым мог в разумных пределах управлять.
История с «Посредником» повторилась на новом витке, с тем только отличием, что если Толстой хотел создать народную книгу, то Чехов мечтал о народной газете. Он даже придумал для нее название – «Русское слово» – и решил, что редакция должна помещаться непременно на Тверской улице. Дело оставалось за малым – за издателем. Однако, к вящему удивлению Антона Павловича, Иван Дмитриевич вовсе не горел желанием воплощать его идею в жизнь. Несколько лет подряд Чехов вдалбливал ему в голову свою идею и столько же лет Сытин ее терпеливо отвергал, ссылаясь на то, что он «совсем не умеет выпускать газеты». Но, как говорится, терпение и труд…
Как-то в Ялте, на даче Чехова, собрались сам писатель, Иван Дмитриевич Сытин и издатель Алексей Сергеевич Суворин.
– Вот, Алексей Сергеевич, наш дорогой Иван Дмитриевич хочет издавать газету, – заявил вдруг Чехов.
– Позвольте, Антон Павлович, я совсем не хочу издавать газету!
– Ну, Иван Дмитриевич не хочет, а я ему советую. Скажите, Алексей Сергеевич, как надо издавать газету?
– Газету? Прежде всего нужны таланты, таланты и таланты… И только.
Как оказалось, таланты нужны были всяческие, и не в последнюю очередь – организаторские. В те далекие времена абы кто открыть газету не мог. Такое право считалось актом личного доверия правительства к издателю. Несмотря на свое солидное положение, Иван Дмитриевич Сытин, считавшийся во властных кругах либералом и мужиком, таких привилегий был лишен. Для создания газеты он открыл на третьих, вполне лояльных к власти, лиц некую фирму, которая и выпустила в 1895 году черносотенской направленности газету «Русское слово». Два года фирма, поддерживаемая Сытиным, вяло выпускала газету и «продала» ее Сытину в 1897 году в полуживом состоянии.
Несколько лет издание «не шло». Первый сытинский редактор, Е. Киселев, так и не смог поднять газету на приличествующую фирме высоту. Тираж упал до критического числа – 30 000 экземпляров. «У нас теперь совсем деньги разграбили, – писал Сытин Чехову. – Это “Русское слово” нам дало огромные непроизводительные затраты, теперь просто ужасная паника на меня нашла. Не знаю, куда деваться-таки. Грех меня попутал превеликий связаться с глупейшим мне незнакомым делом, и я постарался все испортить… Деньги все, что были накоплены в паях, все промотаны на “Русское слово”. Получил Ваше письмо и ужасно стыдно стало за себя, что я не мог вместо “Русского слова” – проклятого дела – упросить Вас продать Ваши книги: это было бы великое дело».
В 1901 году, после целой череды смен главных редакторов, этот пост занял известный фельетонист Влас Дорошевич. Поистине неисповедимы пути Господни. Студент, которого Иван Дмитриевич когда-то обещал «в порошок стереть, буде он еще ко мне явится», за то, что тот издал в сытинской типографии переписанную им под своей фамилией гоголевскую «Майскую ночь, или Утопленницу», с годами превратившийся в известнейшего российского фельетониста, обсуждал с издателем условия, на которых он был готов принять газету.
Подписанный 16 июля 1901 года договор гласил: «Нужно уволить всех реакционных сотрудников; Сытин не должен вмешиваться в редакционную деятельность; Дорошевич в течение трех лет обязуется давать для “Русского слова” 52 воскресных фельетона в год, а также отдельные статьи по текущим вопросам общественной жизни, числом не менее 52 в год».
Надо сказать, что ни Сытин, ни Дорошевич особо не церемонились относительно соблюдения условий договора. Дорошевич, при всей своей огромной работоспособности, не мог выдержать такого бешеного творческого темпа, совмещенного с административной работой, а Сытин специально, в качестве инструмента давления, внедрил в редколлегию заместителем главного редактора своего зятя Благова, через которого и проводил свою политику.