Русский капитал. От Демидовых до Нобелей Чумаков Валерий
Сразу после подписания договора Влас Дорошевич превратился в самого высокооплачиваемого журналиста России с окладом 50 000 рублей в год.
Возрождение газеты началось со смены редакционного состава. Дорошевич привел с собой целую команду великолепных журналистов, прекрасно чувствовавших и слово, и эпоху, которую этим словом надо было отражать. В команде были такие акулы пера, как фельетонист Амфитеатров, новостник Потапенко и репортер Гиляровский. Несколько позже к ним присоединились Максим Горький, Иван Бунин, Александр Куприн, Леонид Андреев, Вячеслав Иванов.
«Русское слово» стало первой русской газетой, пошедшей по пути создания своих корпунктов на местах. «В Москве события не происходят, – заявил Дорошевич, – в Москве есть только происшествия, а все события – в Петербурге». Поэтому первым и главным корпунктом стал питерский. За ним открылись харьковский, киевский, варшавский, хабаровский… В редакции, которая в 1904 году переехала в собственный, устроенный на манер парижских издательств, дом на Тверской (№ 18), ни на минуту не смолкали телефоны. Новости доходили сюда с потрясающей быстротой. Сам министр финансов граф Витте говаривал при встрече с Дорошевичем:
– Такой быстроты в собирании сведений нет даже у правительства.
– Так на то мы и газета, – нахально задирая нос, отвечал журналист.
В короткий срок московская газета, прозванная современниками за оперативность «фабрикой новостей», превратилась в самый читаемый и авторитетный российский печатный орган с ежедневным тиражом, приближавшимся к миллиону экземпляров.
А у Сытина, неожиданно почувствовавшего, какой огромный политический и финансовый рычаг получил он вместе с газетой, проснулся подлинный интерес к медиабизнесу. Вслед за «Русским словом» стало выходить иллюстрированное приложение «Искры». В 1903 году Сытин покупает права на журнал «Друг детей», год спустя начинает выпускать ежемесячник «Война с Японией», в 1906 году запускает три новые газеты: «Правда Божия», «Русская правда» и «Книговедение», в 1907 году оплачивает выход «Вестника книжного, учебного и библиотечного дела» и журнала «Для народного учителя», в 1913 году выпускает журналы «Заря» и «Голос минувшего», в 1916 году покупает газету «Раннее утро» и наконец в том же 1916-м приобретает контрольный пакет акций главного российского журнала «Нива».
Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934).
Фотография 1901 года. Впервые опубликована в 1990 году в журнале «Слово»
Иван Дмитриевич и Евдокия Ивановна Сытины со своими детьми – Николаем, Василием, Владимиром и Марией.
Фотография 1880-х годов.
Евдокия Ивановна – дочь московского кондитера Ивана Соколова
И. Д. Сытин имел магазины во многих городах страны.
На фотографиях:
вверху – книжный магазин в Нижнем Новгороде;
внизу – Никольский книжный магазин в Москве
Здание на Тверской, построенное архитектором А. Э. Эрихсоном в 1904–1905 годах (в стиле модерн) для редакции газеты «Русское слово».
После Октябрьской революции здесь помещались редакция и типография газеты «Правда», позже – редакция профсоюзной газеты «Труд».
В 1979 году дом был передвинут в сторону Настасьинского переулка на 33 метра
Здание типографии Товарищества И. Д. Сытина в Москве
(ныне Первая Образцовая типография)
Поглощение конкурентов
Начало ХХ века застало Ивана Дмитриевича Сытина за интересным процессом поглощения конкурентов. Сначала товарищество, основной капитал которого вырос до 1 000 000 рублей, съело в 1903 году типографию Васильева. В 1904 году та же участь постигла баловавшуюся социал-демократическими листовками типографию Соловьева. Кстати, несмотря на смену собственника, листовки она печатать не перестала, Иван Дмитриевич никогда не отказывался от лишних денег. В 1905 году в издательскую империю влилась известная на всю страну типография Орлова. В 1909 году Сытин выкупает контрольный пакет «Контрагентства А. С. Суворина».
В 1914 году каждая четвертая книга в России выходила из сытинских типографий. Здесь издавались классики и современники, монархисты и большевики, либералы и консерваторы. Здесь на соседних станках печатали панегирики Александру II и «Манифест Коммунистической партии», которого только за два года первой русской революции (1905–1907 годы) было издано около 3 000 000 экземпляров.
К 1911 году оборот фирмы перевалил за 11 000 000 рублей. Тогда же на пост генерального директора был назначен Василий Петрович Фролов, начинавший свою трудовую биографию в сытинской литографии наборщиком.
Поглотив основных конкурентов, Сытин начал наступать на писчебумажную отрасль. В 1913 году он купил писчебумажный синдикат, что позволило не беспокоиться больше о ценах на бумагу. Основанное в 1916 году «Товарищество в нефтяной промышленности» сделало Сытина независимым от цен на энергоносители. Один за другим легли под мощную корпорацию бывшего крестьянина крупнейшие российские торговые дома Коноваловой (1913 год) и Кудинова (1914 год). За год до Октября Сытин выкупает «Московское товарищество издательства и печати Н. Л. Казецкого» и основной пай главного своего конкурента – издательства Маркса.
Конкурентов больше не было. Вся Россия лежала у ног олигарха. На праздновании, посвященном пятидесятилетию рабочей деятельности Ивана Дмитриевича Сытина, его поздравлял лично император.
При новой власти
Никто не мог предположить, что через год с небольшим судьбу его корпорации будет решать не царственная особа и даже не цензорский совет, а маленький лысый и картавый человек, который изредка печатал в сытинских типографиях свои брошюрки.
Когда началась смута, Иван Дмитриевич не стал суетиться. Он не бросился продавать дело за гроши, не убежал за границу, а мирно и чинно передал все свои богатства новой власти, справедливо полагая, что так они «целее будут». Не мог же весь этот беспредел с расстрелами на улице и бесконечными погромами продолжаться вечно, должен же был наступить этому кошмару конец, и тогда Иван Дмитриевич спокойно вернул бы себе все или почти все из отданного. Он был настолько уверен в этом скором конце, что даже отказался от предложения Ленина занять пост главы Госиздата, сославшись на трехклассное образование.
Однако годы шли, а конец все не наступал. Советская власть крепла и матерела. Бывшая сытинская, а теперь Первая Образцовая типография исправно выпускала в свет большевистскую литературу. В 1922 году, на заре НЭПа, Иван Дмитриевич вместе с сыновьями сделал отчаянную попытку возродиться к издательской жизни и зарегистрировал в Моссовете «Книжное товарищество 1922 года», которое просуществовало чуть меньше двух лет. До активной жизни советское правительство его не допускало. Но и не зажимало. Особым постановлением Реввоенсовета его комнаты были освобождены от уплотнения, как жилье человека, «много сделавшего для социал-демократического движения». Отозвались-таки Ивану Дмитриевичу отпечатанные «манифесты», хотя и несколько странным образом.
В 1927 году, за подготовку «идейно незрелого альбома», посвященного юбилею Красной армии, был репрессирован старший сын Сытина – Николай Иванович. Освободить его не смог даже Горький, к которому Иван Дмитриевич обратился за помощью. Второй сын, Василий Иванович, бывший в семейной фирме главным редактором, прожил короткую жизнь и умер раньше отца. Иван Иванович долгое время работал в Главлите, Петр Иванович эмигрировал в Германию. Наиболее удачно сложилась жизнь у младшего Сытина – Дмитрия. Гражданскую войну он встретил уже офицером, быстро разобравшись в расстановке сил, перешел на сторону красных, был в штабе Фрунзе, дослужился до высоких чинов и в начале 30-х, не дожидаясь репрессий, ушел на покой.
До прихода к власти большевиков сам И. Д. Сытин работал много.
К 1911 году оборот фирмы перевалил за 11 миллионов рублей
Последняя фотография И. Д. Сытина.
Впервые опубликована в 1991 году в журнале «Слово»
Ивану Дмитриевичу Сытину, в знак особой благодарности за все сделанное, новая власть дала в 1928 году первую в стране персональную пенсию – 250 рублей. Которые он и получал все остававшиеся ему шесть лет жизни.
ХАНЖОНКОВЫ
Российская киноимперия
Далеко не всегда ссоры бывают деструктивными. Часто они рождают весьма ценные, общественно значимые плоды. Вот поссорились в начале прошлого века донской казак Александр Ханжонков и одесский фотограф Александр Дранков, а в результате родился мировой кинематограф.
Я вовсе не собираюсь умалять заслуги братьев Люмьер. Да, они первыми в декабре 1895 года показали миру движущуюся картинку с поездом, первыми показали комедию с маленьким ребенком, не желающим есть манную кашу, но все это были лишь трех-пятиминутные короткометражки. А вот первый в мире полнометражный (почти двухчасовой) боевик, первый цветной фильм, первый фильм с бюджетом в несколько миллионов долларов (в современном исчислении, разумеется), первые научно-популярные фильмы и даже первые 3D-мультики были сняты именно у нас.
Площадка
До конца жизни Александр Алексеевич Ханжонков страшно гордился своим происхождением. Да и было чем гордиться. Потомственный казак в несчетно каком поколении, дедушка был знаком с самим Пушкиным, отец стоял при короновании Александра II в почетном карауле. Казачий род из деревни Ханжоновка, что на Дону, был древним и славным. Правда, не особенно богат, но на то, чтобы дать детям приличное образование, денег в семье отставного казачьего офицера Алексея Петровича Ханжонкова и Прасковьи Сергеевны, работавшей до замужества простой гувернанткой, хватило. Естественно, образования военного.
В свои неполные 20 лет Александр Алексеевич уже стал настоящим казачьим офицером, получил в руки шашку, взнуздал коня и отправился на ближайшую войну во славу Отечества. Рубиться ему пришлось недолго, всего-то и отслужил девять лет и две войны – Русско-турецкую и Русско-японскую. На последней казачий подъесаул Александр Ханжонков повел за собой в наступление свою сотню, но был ранен и провалился под лед. За этот подвиг он получил медаль и острейший ревматизм на всю оставшуюся жизнь, из-за которого и ушел в отставку, получив от правительства еще и 5000 рублей подъемных.
Произошло это в самом начале 1905 года. Тогда же, гуляя по улицам Ростова-на-Дону, отставной подъесаул заглянул (чтобы переждать пошедший внезапно снег) в небольшой «биограф», как называли тогда синематографы, по названию одного из самых популярных в те времена кинопроекционных аппаратов французского производства. В тот вечер крутили «сцепку» из четырех фильмов: «Прибой волн в Тихом океане», хит всех времен «Прибытие поезда», комедию «Муха» и последний комедийный блокбастер «Точильщик», в котором мастер заточки ножей страшно пугается приближающейся к нему тетки с тесаком в руках и убегает с рабочего места. После каждой трехминутной фильмы устраивался перерыв, во время которого киномеханик вылезал из своей будки, объясняя, что «рука крутить устала», располагался в кресле и минут пять отдыхал.
Александр Осипович Дранков
Александр Алексеевич Ханжонков (1877–1945).
Фотографии разных лет
Благодаря А. А. Ханжонкову в начале ХХ века в России появились первая кинофабрика и первые кинотеатры.
В 1911 году им снят первый русский полнометражный фильм «Оборона Севастополя»
Из зала Александр вышел просветленным. Теперь он знал ответ на вопрос, который мучил его вот уже почти месяц – куда же девать эти 5000 рублей, выданные ему благодарным правительством? Тем паче что кинопроектор в семье уже был – его еще в 1896 году привез из Парижа старший брат Александра.
Потратив около 100 рублей на билеты, 28-летний казак скоренько метнулся в Париж, где и накупил кучу новых фильмов с целью выгодно перепродать их российским синематографистам (кинопроката в те времена еще не было). Выбрал он фильмы настолько удачно, что до Москвы их не довез, а продал еще в Варшаве, после чего вернулся в Париж уже с удвоенным капиталом и приступил к новым закупкам.
Зараза синематографа, несмотря на скепсис авторитетов, проникала в Россию все глубже и глубже. Не спас страну даже Николай II, написавший в одной из своих резолюций: «Я считаю, что кинематография – пустое, никому не нужное и даже вредное развлечение. Только ненормальный человек может ставить этот балаганный промысел в уровень с искусством. Все это вздор, и никакого значения таким пустякам придавать не следует». Публика, несмотря на дороговизну билетов (от пятака в рабочем квартале до рубля в центре города), валила на фильмы валом. И пока Александр Ханжонков занимался поставкой в страну импортной продукции, кое-кто похитрее уже вынашивал планы создания российского кинопроизводства. Например, фотограф по профессии, одесский мещанин по происхождению, петербуржец по месту жительства, обладатель титула «поставщик двора Его Императорского Величества» Александр Осипович Дранков. Этот человек еще в 1907 году объявил себя «первым российским кинопатриотом», заявив, что «хватит смотреть нам западные поделки, пора начать снимать настоящее русское кино». Правда, одна фильма на русскую тематику тогда уже была снята. Это была документальная лента на казачью тему, снятая операторами Сашиным и Федецким на деньги французских кинопроизводителей. Она пользовалась бешеной популярностью, свидетельством чего был сумасшедший тираж – 200 экземпляров.
Хлопушка
Первый российский сценарий – про казачью вольницу по мотивам известной песни «Из-за острова на стрежень» – написал в начале 1908 года инженер-железнодорожник Василий Михайлович Гончаров. И не просто написал, но даже попытался получить на свой «сценариус» авторские права, чем вызвал безудержное веселье у российской творческой элиты. Нет, ну действительно, это же надо было такое выдумать: требовать авторские права на сценариус?!
Всерьез воспринял чудачество Гончарова только хитрый одессит Дранков. К тому времени до столицы дошел слух, что в Москве некий казак Ханжонков начал подготовку к съемке на базе своего кинопрокатного ателье первого российского игрового почти десятиминутного суперпроекта «Драма в таборе подмосковных цыган». Вопрос приоритета нужно было срочно решать, и Дранков быстро решил его в свою пользу. Он купил сценариус Гончарова, признал его авторские права, организовал во всех центральных изданиях серию публикаций о съемках первой российской картины, взял напрокат партию театральных боярских костюмов, нанял трупу актеров из Петербургского народного дома и вывез все это богатство на озеро Разлив, то самое, на котором несколько позже скрывался от царских ищеек вождь мировой революции Владимир Ленин. Именно здесь режиссер Ромашов совместно с Дранковым за несколько дней снял шесть сцен-кадров, из которых и был составлен фильм «Понизовая вольница, или Стенька Разин и княжна». Кстати, при съемках фильма впервые в мировой кинопрактике был применен «наезд» камеры. Камера «наехала» на Стеньку, ревнующего княжну к придуманному Гончаровым принцу Гасану.
Премьера «Разина» состоялась 15 октября 1908 года. Несмотря на то что «Вольница» прокатилась по России с огромным успехом и даже была продана за границу, первый российский сценарист работой остался недоволен. По его мнению, сделать картину можно было намного лучше. «Дранков угробил Разина по первому разряду», – доложил он Ханжонкову и тут же предложил свои услуги в качестве режиссера и сценариста. К тому времени в его портфеле уже лежали три исторических сценария: «Песнь про купца Калашникова», «Выбор царской невесты» и «Русская свадьба в XVI веке». Так как «цыганский» проект Ханжонкова с треском провалился (настоящие цыгане, которых бывший есаул использовал в качестве актеров, как только начинали работать камеры, тут же застывали, пристально вглядываясь в объектив), бывший подъесаул сразу принял все условия бывшего инженера-железнодорожника.
Снимать было решено все три фильма враз. Для этого на Житной улице у Калужских ворот, дом 29, была выстроена крупнейшая в Европе кинофабрика, были приглашены лучшие столичные актеры, а саунд-треки к фильмам (прилагались к пленкам в виде нотных записей для тапера) писал известный композитор Ипполитов-Иванов. В качестве художников к работе были привлечены В. М. Васнецов и В. Е. Маковский. Гончаров с актерами был строг: на съемочной площадке исключалась любая отсебятина, а каждая сцена отрабатывалась с секундомером. Позже его школу назовут «голливудской»…
Конфликт
Масштаб действий энергичного казака был так велик, что не мог не привлечь внимания «первого кинопатриота», неожиданно оставшегося без единственного в стране киносценариста. И Дранков лично посетил своего московского коллегу. На кинофабрике его встретили с почетом. Сам Ханжонков, надев парадный мундир, водил «поставщика двора Его Величества» по цехам и площадкам и с гордостью рассказывал о том, как идут съемки. Высокому гостю особенно понравился проект с «купцом Калашниковым». Понравился настолько, что, вернувшись в Петербург, он тут же приступил к съемкам совершенно аналогичного фильма по поэме Лермонтова.
Если бы замысел Дранкова осуществился удачно, он бы не только принес солидные дивиденды, но еще и уничтожил бы московского конкурента. В создание «Песни» Ханжонков вложил очень значительные средства, а после выхода питерской поделки картина была бы обречена на неминуемый провал.
«Дранков снимает “Калашникова”. Что делать?» – такую телеграмму Ханжонков получил, находясь в Италии. А делать было уже и нечего. Казак прекрасно понимал, что при своей энергии, славе и беспринципности «кинопатриот» успеет растиражировать свою картину раньше него. Спасли положение итальянские коллеги. «Это нечестная борьба», – заявил Александру Алексеевичу директор тиражной фабрики господин Шламенго и тут же предложил русскому предпринимателю отпечатать в срочном порядке у него на фабрике нужное количество позитивов.
Уже через несколько дней фильмы без заказов и предоплаты были отправлены ведущим российским кинопрокатчикам. Чуть раньше им же были отосланы письма с предупреждением о том, что картина Дранкова является не чем иным, как второсортной поделкой. А еще раньше в адрес самого Александра Осиповича поступило письмо от торгового дома «А. Ханжонковъ и Ко» о том, что фирма отныне отказывается иметь с ним какие-либо дела, поскольку он является нечестным человеком.
Победил в схватке Ханжонков. Его фильм разошелся по цене 75 копеек за метр пленки («Разин» стоил 60 копеек) и принес своим создателям значительную прибыль, в то время как дранковский «Калашников» с треском провалился и даже не окупил расходов на производство.
Скрытая камера
Однако Дранкова это поражение не смутило. Война, которую ему объявил московский казак, его не волновала, да и на игровом кино, в котором без нормального сценария ничего не поставишь, свет клином для него не сошелся. В запасе была еще и документалистика, пользовавшаяся не меньшей популярностью.
Пожалуй, самой эксцентричной российской фигурой начала XX века был писатель, философ и мужиковед граф Лев Николаевич Толстой. Вот к нему в Ясную Поляну и направился со своим киноаппаратом Александр Осипович. Но графа эта затея не привлекла: сниматься он отказался категорически. И тогда Дранков стал первым российским, а может быть, и мировым папарацци.
Выйдя из графского дома, он приказал кучеру отъехать от усадьбы на полверсты и там, спрятав лошадь в ельничке, дожидаться его. Сам же Александр Осипович оккупировал уличный графский нужник и, пристроив объектив камеры против вырезанного сердечком окошечка, начал свою «киноохоту» на графа. И «объект» не заставил себя долго ждать. Часа через два после того, как Дранков заперся в сортире, граф вышел прогуляться по аллее и попал в объектив Дранкова. Граф гулял, а Дранков лихорадочно крутил ручку камеры. Затем он осторожно, чтобы никто не заметил, покинул свое убежище, перелез через забор и укатил домой.
Через несколько дней он опять прибыл в Ясную Поляну. На этот раз он привез с собой уже кинопроектор и коробку с проявленной пленкой. Льву Николаевичу его изображение на натянутой простыне понравилось. Он искренне хохотал, заявил, что кино – это искусство для народа, и милостиво разрешил поставщику императорского двора стать его кинолетописцем.
Фильма «Русский граф Лев Толстой» стала настоящим шедевром кинодокументалистики и принесла Дранкову солидные дивиденды.
Мотор!
В первый же год работы Ханжонков и Гончаров сняли девять фильмов. Вернее будет сказать: Ханжонковы и Гончаров. Жена Александра Алексеевича Антонина Николаевна, родив в 1901 году мужу сына Николая и посчитав, что на этом ее детородные обязанности исполнены, переключилась на кинопроизводство. Если верить воспоминаниям современников, эта бывшая станичница на кинофабрике значила ничуть не меньше, а то и больше, чем сам Ханжонков. Она вела переговоры, занималась костюмами, искала актеров и даже в соавторстве с мужем писала сценарии, которые они подписывали псевдонимом Анталек (АНТонинаАЛЕКсандр).
Теперь Ханжонков, наученный горьким опытом, тщательно маскировал от конкурентов свои проекты. Даже актеры зачастую до выхода картины на экраны не знали, в каком фильме они снимаются. Все, от сценария до рабочего названия, было тщательнейшим образом законспирировано, вход на фабрику охранялся, а в контракты включался отдельный пункт «о неразглашении», за которое полагалась солидная надбавка. Так, картина «Вий» в рабочих документах именовалась «Африка», а массовка в него набиралась на роли «эфиопов». Что отчасти соответствовало истине: «эфиопами» тогда в простонародье часто называли чертей.
В 1909 году Александр Алексеевич сделал, пожалуй, одно из самых удачных своих приобретений. Прослышав о том, что в городе Вильно живет на 40 рублей в месяц некий полусумасшедший чиновник Владислав Старевич, шьющий в свободное время потрясающие карнавальные костюмы, он моментально выписал его в Москву, положив ему место художника-декоратора и 400-рублевый оклад. А через год Старевич, оказавшийся, кроме прочего, фанатиком-энтомологом, снял первый в мире кукольный мультфильм «Прекрасная Люканида», главные роли в котором исполняли куклы жуков-усачей и жуков-рогачей. Фильм повествовал о несчастной любви королевы рогачей Люканиды и графа-усача Героя и был выполнен настолько мастерски, что все видевшие его были свято уверены, что в картине снимались настоящие жуки. «Оператору удалось подсмотреть несколько забавных сценок из жизни насекомых и запечатлеть их на фильме», – писал «Киножурнал». «Разыгрывается жуками целая “потрясающая драма” с романом и кровопролитной войной и даже поэзией», – вторил ему «Вестник кинематографии». Последняя цитата интересна еще и тем, что «Вестник» был журналом самого Ханжонкова.
За свою долгую жизнь классик мировой анимации Владислав Старевич снял множество мультфильмов, за которые получил множество кинематографических премий. Умер он в Париже в середине 1960-х годов.
Хронометраж
В 1910 году в голове Гончарова созрела очередная безумная идея: он предложил шефу снять военный супербоевик с настоящими войсками и военной техникой – длительностью более полутора часов. Назвать новый проект «полнометражным» не поворачивается язык: в те времена режиссеры редко снимали фильмы длительностью более 30 минут. Ханжонков отказался. Гончаров настаивал. Тогда Александр Алексеевич психанул, дал режиссеру денег на билет до Петербурга и на фрак и сказал, что если тот не пробьет вопрос о войсках и технике через самого императора Николая, в Москву он может не возвращаться.
Гончарову удалось добиться царской аудиенции. А на ней удалось добиться разрешения на использование в новой фильме расквартированных в Севастополе военных частей и приписанной к Севастопольскому порту военной техники. Более того, ему даже удалось добиться разрешения затопить какой-нибудь из не особо важных кораблей.
Съемки «Обороны Севастополя» начались в январе 1911 года. Таких масштабов мир еще не видел. Тут было все: тысячи статистов, настоящие военные корабли, взрывы, стрельба, кровь, затопление российского флагманского линкора (для затопления его привязали к подводной лодке). В ролях медсестер выразили желание сниматься представительницы виднейших российских фамилий, главные герои внешне ничем не отличались от своих исторических прототипов. И под конец фильма, общий хронометраж которого составил чуть больше 1 часа 40 минут, – документальные интервью с реальными ветеранами.
В начале ноября фильм был смонтирован и показан самому императору. Николаю II кино понравилось настолько, что он наградил Ханжонкова бриллиантовым перстнем со своей руки и орденом Святого Станислава 2-й степени. На следующий день газета «Русское слово» написала: «Его Императорское Величество изволил осчастливить Ханжонкова милостивыми расспросами».
Общий бюджет фильма составил фантастическую сумму – 40 000 рублей (что-то около 5 000 000 долларов по сегодняшнему счету). После столь масштабного проекта конкуренты с нетерпением ждали финансового краха казачьей киноимперии. Просто невозможно было себе представить, что фильм окупит расходы по производству. Однако краха не случилось: фильм побил в России все рекорды как по тиражу, так и по кассовым сборам.
Сериал
Между тем Дранков тоже подошел к проблеме хронометража, только с другой стороны. Снимать сразу полуторачасовой фильм, с его точки зрения, было экономически нецелесообразно, гораздо выгоднее было снять три объединенных сходным сюжетом тридцатиминутки и получить от них в три раза больше дохода. Именно по такому принципу он снял свой знаменитый шестисерийный криминальный боевик «Сонька – Золотая Ручка». Фильм имел поистине феноменальный финансовый успех.
И если в российских рейтингах того времени киностудия Дранкова прочно держала второе место (первое Ханжонков до 1917 года так никому и не отдал), то по части сериалов ему равных не было. Поэтому снимать многосерийную ленту «История царствования Дома Романовых» было доверено именно Александру Осиповичу.
Съемки велись бешеными темпами. Уже в эмиграции Михаил Чехов вспоминал: «В первый день съемки меня поставили на высокой горе. Аппарат был установлен внизу под горой. Я изображал царя Михаила Федоровича. Когда я показался в воротах, я услышал несколько отчаянных голосов, кричавших снизу от аппарата: «Отрекайтесь от престола! Скорей! Два метра осталось! Отрекайтесь! Скорей!
Я отрекся, как умел».
Как бы то ни было, но императору фильм понравился. Правда, при премьерном просмотре он, не желая того, сумел оскорбить Дранкова вопросом «не тот ли он, что снял “Севастополь”», на что Александр Осипович ответил, что «Севастополь» никогда не снимал и вообще всегда все делал только самостоятельно, безо всякой государственной поддержки.
Два месяца Дранков ждал, что государь догадается и его наградить за труд каким-либо орденом, а не дождавшись, взял и настрочил на Ханжонкова форменный донос – начальнику канцелярии министерства императорского двора и уделов его высокопревосходительству генералу Мосолову. Суть доноса можно изложить одним словом: накипело. Ханжонков в этом историческом документе именовался не иначе как «тот, что снял “Севастополь”», все его начинания именовались «потугами», достижения объявлялись сомнительными, а государственная помощь в съемках Ханжонкова была названа чрезмерной. Донос сработал двояко: с одной стороны, Дранкову доверили снимать очередной государственный сериал «Из истории кавказских войн», а с другой – правительство, внезапно почувствовав финансовую мощь синематографа, обложило киношников специальным налогом.
Монтаж
4 декабря 1913 года Александр Ханжонков пригласил всю элиту российского общества на «презентацию». Этот термин он выдумал специально к открытию на Триумфальной площади своего «Электротеатра “Пегасъ”» (далее «Трiумфальный», после революции – «Горн», потом «Межрабпом», затем – кинотеатр «Москва», ныне – «Дом Ханжонкова»). Это было поистине роскошное заведение, с рестораном, с зеркальными холлами, с огромным залом, с эстрадой, на которой играли лучшие московские оркестры. Торжественную церемонию открытия самого большого в России кинотеатра снимали несколько ханжонковских хроникеров. Пока гости закусывали в ресторане, пленки были проявлены и смонтированы, а в конце презентации гостям был показан новый документальный фильм «Торжества въ акцiонерном обществ? “А. Ханжонковъ и К°”». Гости узнавали себя на экране и громко радовались, отдавая должное оперативности и смекалке киномагната.
Бизнес Ханжонкова процветал, чего никак нельзя было сказать о личной жизни. Еще в 1910 году 33-летний Александр Алексеевич без памяти влюбился в 17-летнюю монтажерку с собственной фабрики Верочку, Веру Дмитриевну. В том же 1910 году она родила ему дочку Нину. В 1911 году она уже была его официальной помощницей, а позже – фактически второй женой. Впрочем, первая жена подобному положению вещей и не сопротивлялась: против любовницы она не возражала – с условием, что та не будет лезть в семейный бизнес, а развод не был нужен ни ей, ни мужу (такие дела в тогдашнем обществе не особенно поощрялись). А поэтому супруги сошлись на том, что пусть-де до поры все идет, как шло.
Вид 1-й Тверской-Ямской улицы от Триумфальной площади, где А. А. Ханжонков открыл свой кинотеатр
Построенный для А. А. Ханжонкова кинотеатр «Арс» (в советское время и ныне – «Художественный») любим москвичами уже на протяжении века
К началу Первой мировой у Ханжонкова в Москве было уже два кинотеатра (второй – «Арс», ныне «Художественный») и 2 000 000 рублей на банковском счету. Он выпускал два киножурнала. На него работали лучшие режиссеры того времени – Петр Чардынин и Евгений Бауэр. Он «раскрутил» молоденькую статистку из Большого театра Веру Холодную и провинциального актера Ивана Мозжухина. Он попытался создать первый цветной фильм, для чего нанял специальную художницу, в обязанности которой входило «разукрашивание» кинопленки. На его площадках снимался каждый второй российский фильм.
На студии Ханжонкова были сняты первые в мире «научпопы»: «Операция костной опухоли», «Электрический телефон», «Алкоголь и его последствия» (с Мозжухиным в роли пьяницы), «Получение электромагнитных волн» и другие. В 1916 году он предложил министерству путей сообщения оборудовать четыре вагона-кинематографа «для эффективного распространения современных научных знаний среди рабочих и крестьян». Эта ханжонковская идея понравилась Ленину, который уже после революции включил все четыре вагона в состав первого агитационно-инструкторского поезда ВЦИК.
Конец фильма
Революция загнала и Ханжонкова, и Дранкова в один город – в Ялту. Здесь Ханжонков попытался восстановить свою отнятую большевиками киноимперию и построил то, что современники назвали «российским Голливудом», а мы сейчас называем Ялтинской киностудией. Дранков же ничего не предпринимал и в 1920 году махнул в Константинополь.
Сведения о дальнейшей жизни «первого российского кинопатриота» крайне противоречивы. Кто-то говорит, что он занялся тараканьими бегами, кто-то утверждает, что он начал в городе свой кинопрокат. Точно известно, что в 1927 году он перебрался в Голливуд, где открыл контору и даже попытался снять «большую русскую картину», однако дело не пошло. Дальше сведения опять разнятся. Кто-то утверждает, что в последние годы жизни Александр Осипович владел мелкой лавкой по торговле кинопринадлежностями в Сан-Франциско, но разорился и умер в нищете; кто-то, напротив, утверждает, что он вдруг стал миллионером, купил яхту и укатил в неизвестном направлении. И даже точный год смерти «первого русского кинопатриота» нам неизвестен.
Ханжонков же от новой власти не бежал. Он от нее уехал в 1920 году лечить ревматизм – сначала в Баден-Баден, а потом – в Берлин. Вместе с обеими женами и с детьми. Впрочем, двоеженцем он пробыл тут недолго: Антонина Николаевна бросила мужа, как только у него кончились деньги. А потому, когда в 1923 году Госкино пригласило его вернуться в Москву для того, чтобы помочь в создании пролетарской киностудии, на родину его сопровождала (уже в качестве официальной супруги) Вера Дмитриевна.
«Рад, что вы вернулись, чтобы помочь советскому кино. Сердечно присоединяюсь к чествованию замечательного деятеля русской кинематографии» – такую телеграмму прислал Ханжонкову сам Луначарский. Однако на этой телеграмме все внимание властей и окончилось. К большому кино бывшего миллионера так и не подпустили. А когда он в 1926 году попытался-таки снять свой фильм, чуть было не посадили «за перерасход средств и невыполнение плановых обязательств». Посадить не посадили, но гражданских прав лишили, а заодно и отстранили от кино. В 1927 году Александр Алексеевич собрал вещички и вместе с семьей уехал в давно знакомую Ялту, в которой и прожил всю оставшуюся жизнь. В 1934 году уставший от нищеты, «вычищенный по 2-й категории как классово чуждый элемент, враждебно относящийся к мероприятиям советской власти» Ханжонков обратился с просьбой о помощи к председателю Государственного управления кинематографии Шумяцкому. Помощь шла больше года. Лишь в 1936 году Александру Алексеевичу была назначена «пенсия по выслуге лет».
Умер отставной подъесаул Войска Донского, купец второй гильдии, бывший миллионер и киномагнат, советский пенсионер и консультант Госкино Александр Алексеевич Ханжонков 26 сентября 1945 года.
Рассказывали, что рядом с Ханжонковским «Арсом», что на Арбатской площади, часто можно было наблюдать такую сценку: возле очереди к кассе внезапно появлялся маленький шкет, который звучным голоском объявлял: «Кина не будет, машина сломалась!» После чего он быстро, пока не прибежал швейцар, раздавал присутствовавшим листовки с рекламой расположенного неподалеку «синема Поставщика Двора Его Императорского Величества А. О. Дранкова».
БРОКАРЫ
Боги парфюмерного производства
Сейчас понять происхождение русской поговорки «Мыло черно?, да моет бело?» уже сложно. Люди забыли, что до приезда в Москву гениального рекламщика и талантливого парфюмера француза Генриха Брокара здесь в качестве основного моющего средства использовалась печная зола.
Оказывается, можно не любить страну и тем не менее приносить ей пользу. Генрих Афанасьевич Брокар терпеть не мог Россию и никогда этого не скрывал. «Выезжая из России за границу, – писал он жене, – переживаешь ощущение, будто снял с себя грязную сорочку и надел чистую». Жить в России было для него невозможно, но и работать в какой-нибудь другой стране он не мог…
Деньги на мыло
И как только классику пришло в голову назвать Россию «немытой»? Абсолютная чепуха. Как раз в России издавна существовал культ бани, воспетый еще Нестором в «Повести временных лет». Другое дело, что с мылом у нас всегда было туго.
То ли дело Париж. Тут искусство изготовления моющих средств и хорошего парфюма было поставлено на широкую ногу и имело глубокие корни. К тому времени, когда в России даже и не представляли, что мыло может иметь еще какой-то цвет, кроме черного, Атанас Брокар уже запатентовал способ изготовления мыла прозрачного.
Несмотря на оригинальность идеи, дело у молодого французского парфюмера на родине не шло – слишком велика была конкуренция. Не пошло оно и в Америке, куда он вместе с двумя сыновьями перебрался в надежде заработать большие деньги: населявшие континент переселенцы еще не готовы были к тому, чтобы тратиться на такие вещи, как чистота и аромат. Несколько лет Атанас честно пытался привить американцам любовь к мылу, однако это ему не удалось. В конце концов он затосковал, запил и вернулся в Париж.
Сыновья не собирались сдаваться. Старший решил «добивать» Америку, а младший, Анри, отправился бродить по свету, выискивая место, где его парфюмерные таланты нашли бы применение. Совершенно неожиданно таким местом оказалась далекая и огромная северная страна, о которой у молодого человека было самое смутное представление. Но приглашение на работу, полученное от давнего знакомого отца, известного французского парфюмера Гика, только что открывшего в Москве свою фабрику, заслуживало внимания. И в 1861 году 24-летний Анри перебрался в Москву, где его стали называть Генрихом Атанасовичем или Генрихом Афанасьевичем.
Впечатления от первого свидания с Москвой были самыми неприятными. Француз увидел грязных мужиков в залатанных тулупах, самодовольных и тупых чиновников, пьяных купцов. Пахло перегаром и квашеной капустой. И эта вонь преследовала чуткого на запахи парфюмера везде. Однако зарплата, получаемая им у Гика, была значительно больше той, на которую он мог рассчитывать, если бы работал в Европе. А потому приходилось терпеть. И отводить душу, только встречаясь с немногочисленными европейцами, пусть даже и не с французами, а хотя бы с бельгийцами. С ними можно было поговорить на родном языке, пожаловаться на сырую московскую погоду, на варварские обычаи московитов, вспомнить Европу…
Генрих и Шарлотта Брокар
Лучше всего молодой француз чувствовал себя в доме бельгийца, державшего магазин хирургических инструментов, – Томаса Равэ. Тому было много причин, а главная – дочь Томаса, прекрасная Шарлотта. Будучи французом до кончиков ногтей, Генрих к вопросу брака подходил прагматично: его будущая супруга должна быть деловой, хозяйственной, умной и обязательно общительной; важно, чтобы она хорошо знала французский и русский языки и могла быть при муже переводчицей и секретарем (сам Генрих желанием изучать варварский язык вовсе не горел, учил так, по необходимости, и всю жизнь говорил со страшным акцентом). Шарлотта обладала всеми этими качествами, к тому же была красива. Томас, ее отец, с интересом присматривался к амбициозному французу: дочка-то уже на выданье. И вот 7 сентября 1862 года молодые вступили в законный брак. Венчались по католическому обычаю – несмотря на то, что в патриархальной России обращение в православие сулило многочисленные выгоды, Генрих и Шарлотта свою веру не поменяли.
Теперь, когда личная жизнь устроилась, можно было начинать свое дело. Но нужны же хоть какие-то капиталы. У Гика Брокар получал хорошо, но этих денег для серьезного начинания было мало. А серьезного хотелось. Пока жена вынашивала первенца, Генрих изобретал. Он смешивал, выпаривал… и через год изобрел новый способ получения концентрированных духов. Понимая, что в России выгодных покупателей на этот вид товара не найдешь, он быстренько съездил во Францию, где и продал изобретение за 25 000 франков знаменитой фирме «Рур Бертран».
На вырученные деньги Брокар арендовал у мещанки Фаворской конюшню в Теплом переулке, нанял двоих рабочих, Герасима и Алексея, купил два котла и обратился в городскую управу с просьбой разрешить ему варку мыла. И, как это часто бывает в России, столкнулся с непредвиденным: в номенклатурных списках Ремесленной управы профессия «парфюмер» не значилась. Чиновники долго ломали голову, по какой же статье провести мыловарение, и наконец определили Генриха Брокара по «фельдшерскому цеху».
Получив официальное дозволение на свою деятельность, молодой предприниматель уже на следующий день «отварил» первые 60 кусков мыла. Новое мыло называлось «Детское» и представляло собой аккуратные ароматные брусочки, на каждом из которых была выдавлена одна из букв русского алфавита. Благодаря этой оригинальной идее и низкой цене (первое мыло Брокара стоило в три раза дешевле, чем мыло конкурентов, не говоря уж про заграничный товар), продукция молодой фирмы сразу была замечена и стала популярной. Позже многие россияне признавались, что «читать учились по Брокару». Вначале продукцию по купцам развозил в пролетке сам Брокар, но спустя год и купцы стали наведываться в конюшню, чтобы перехватить партию ходового товара. Вслед за «Детским» пошло прозрачное «Глицериновое», круглое «Шаром» и зеленое огурцевидное «Огурцовое».
Но подлинным хитом фирмы стало мыло «Народное». Кусок вполне нормального по качеству «Народного» стоил 1 копейку, а оптом – и того дешевле. В это же время цены у конкурентов ниже 30 копеек не опускались. Неудивительно, что даже крестьяне, никогда ранее мылом не пользовавшиеся, именно «Народное» начали закупать на ярмарках ящиками. Популярность нового моющего средства была настолько велика, что уже в 1866 году Брокар смог перебраться из бывшей конюшни в просторную фабрику на Пресне. Кстати, перебрался, так и не выполнив своих обязательств перед сдавшей ему в наем конюшню госпожой Фаворской. «Я не вижу до сих пор никакой отделки в конюшне, где вы думали сделать свою фабрику, – писала возмущенная хозяйка безответственному нанимателю. – Позвольте вас спросить, когда же вы отделаете конюшню?»
Но и расширившись, фирма не справлялась с постоянно растущим спросом. Мечта Брокара сбывалась: Россия начала мыться мылом, и «Народного» требовалось все больше. Пришлось даже добиться разрешения на установку паровой машины. Но и этого вскоре оказалось мало: при том, что «Народное» составляло почти девять десятых всей продукции фабрики, его все равно не хватало. В сентябре 1869 года фабрика вновь переехала. На этот раз – в бывшую усадьбу Музиль. Новый адрес брокаровской фирмы звучал так: Москва, мыловаренная фабрика г. Брокара за Серпуховскими воротами, на углу Арсеньевского переулка и Мытной улицы. В нескольких каменных корпусах варилась, парилась, смешивалась, крошилась масса, призванная отмыть Россию, довести ее до европейской кондиции. Но здесь лили уже не только мыло. В дополнение к копеечному «Народному» мылу (дававшему отнюдь не копеечные доходы) Брокар начал производить тоже копеечные «Народные» помаду и пудру. Такой ловкий ход подсказала фабриканту Шарлотта. Теперь хорошо поторговавший на ярмарке крестьянин мог купить жене и дочерям в качестве гостинца целый набор: три полезных предмета в нарядной цветной упаковке – и всего за 3 копейки.
Для расширения производства требовалось оперативно перевести компанию в разряд товарищества. Брокар приступил к усиленному поиску «товарища». На самом деле желающих вложить деньги в перспективное производство было немало, но нетрудно догадаться, по какой именно причине Генрих Афанасьевич предпочел российским купцам-миллионерам проживающего в Москве саксонца, купца второй гильдии Василия Рудольфовича Германа, и капитала-то было всего 10 000 рублей. Эти тысячи были положены в банк на счет новоиспеченного товарищества. В банке они пролежали недолго: уже через неделю после подписания договора с Германом предприимчивый Брокар «сдал» совместной фирме за 5000 рублей в год свою усадьбу сразу на десять лет. А еще спустя год «Торговый дом Брокар и Ко» открыл свой первый фирменный магазин на Никольской улице, в доме греческого подданного Бостанжогло.
Война и мир
Жить в России и быть изолированным от России полностью было довольно сложно. Иногда Генриху приходилось встречаться и с россиянами.
Как было не встретиться, например, с великой княгиней (и герцогиней Эдинбургской) Марией Александровной, посетившей Москву летом 1873 года? Лихой француз не просто встретился с ней, а полностью покорил ее сердце. Когда женщине в 69 лет дарят букет из ландышей и фиалок – такое не может не очаровать. И пусть даже в букете цветы не настоящие, а сделанные из цветного воска, зато они отдушены специальными ароматическими эссенциями, составленными лично Брокаром (к букету прилагались несколько флакончиков про запас). Уже спустя несколько месяцев московский генерал-губернатор получил от графа Адлерберга бумагу, в которой говорилось: «Государь Император Высочайше изволил разрешить московскому парфюмерному фабриканту и купцу французскому подданному Генриху Брокару именоваться поставщиком государыни Великой Княгини Марии Александровны, с правом употреблять на вывеске вензельное изображение Имени Ея Императорского Высочества».
Такая привилегия стоила дорогого. Тем более если учесть, что как раз в этот период фирма Брокара находилась в состоянии настоящей войны с пиратами. Подпольные синдикаты вовсю «помогали» Брокару в изготовлении суперпопулярных «народных» сортов, выдавая в день тонны низкокачественной продукции. Не останавливали лихих дельцов даже изобретенные фабрикантом и печатавшиеся на фабриках министерства финансов специальные наклейки, гарантировавшие подлинность продукции: пираты научились штамповать почти такие же. А вот подделка «вензеля Ея Высочества» переводила дело из простого уголовного или гражданского в стопроцентно каторжное.
Никольская улица в Москве, где был фирменный магазин Брокаров
Защитившись от непрошеных помощников, Брокар неутомимо изобретал все новые и новые сорта мыла. Пригласив к себе самого знаменитого мыльного лаборант-препаратора того времени француза Шевалье, он за неполные шесть лет поставил на рынок мыло «Мятное», «Русское», «Кокосовое», «Национальное», «Сельское», «Французское», «Спермацетное», «Театральное», «Обеденное» и даже «Электрическое». Ни одно крупное событие в жизни империи не проходило без того, чтобы Брокар не приурочил к нему выпуск нового сорта мыла. К выставкам, на которых продукция фирмы неизменно занимала призовые места, варилось мыло «Выставочное», к ярмаркам – «Ярмарочное», для юбилеев делалось красочно упакованное «Юбилейное», для дам – «Дамское», для мужчин – «Мужское». В начале Русско-турецкой войны в продаже появилось мыло «Военное», а в день, когда русские войска с победой вошли в Плевну, на парфюмерных прилавках появилась помада «Букет Плевны» – Брокар к таким событиям всегда готовился заранее.
Москвичи быстро привыкли к брокаровской продукции. Генрих Брокар понял, что одного фирменного магазина недостаточно, и в 1878 году открыл второй, на Биржевой площади. Открытие сопровождалось грандиозным скандалом, виною которого была Шарлотта. Это она, держась за свою идею «праздничных наборов», предложила мужу сделать такой набор, в который входили бы все виды их продукции. В газетах появилось объявление, оповещавшее господ покупателей, что в день открытия в новом магазине будут выставлены в продажу наборы, включающие: духи высшего сорта, одеколон, люстрин для волос, туалетный уксус, вазелин, пудру «Лебяжий пух», пуховку, саше, помаду и мыло – и все это будет продаваться по цене 1 рубль за коробку. В результате по требованию властей уже в 3 часа дня магазин пришлось закрыть, так как конная полиция не могла сдержать толпу желающих отовариться сказочным набором. К счастью, обошлось без жертв, однако нескольких помятых дам пришлось-таки ненадолго госпитализировать. За шесть часов работы было продано более 2000 комплектов, то есть продавали пять-шесть коробок в минуту.
В 1882 году Брокар наконец добился своей цели, заставив народ не вонять, а пахнуть. Целый месяц в Москве царил какой-либо один аромат. Специально для этого парфюмер разработал хитроумный план, совмещавший в себе новейшие достижения ароматической индустрии и любовь человечества к различного рода халяве. А началось все с того, что к очередной выставке Генрих Брокар (с помощью недавно привезенного из Франции молодого, но перспективного парфюмера Феррана) изготовил втайне от конкурентов новый одеколон, в запахе которого слышались ландыш, гвоздика и жасмин. Новая секретная разработка получила такое название: одеколон «Цветочный». А на открытии выставки в павильоне брокаровской фирмы забил фонтан из нового одеколона. Доступ к фонтану был свободным, и люди, пользуясь случаем, не только мазались бесплатным одеколоном, но даже окунали в него предметы одежды: женщины – шляпки и вуалетки, мужчины – пиджаки. Многие посетители выставки возвращались сюда несколько раз, принося с собой все новые вещи. Конечно, одеколон «Цветочный» получил первую премию, а над Москвой долго витал аромат ландыша, гвоздики и жасмина.
Генрих Брокар продолжал воевать. Теперь уже не с российскими пиратами, а с соотечественниками, французами, которые все более нагло стали соваться на давно застолбленную им с таким трудом российскую территорию. Почувствовав вкус к парфюмерии, россияне повернулись в сторону Запада. И стали заказывать в той же Франции лучшее мыло, духи, помаду и прочее. При этом все то, что производилось в России, уже казалось хуже, «non bien». Хотя продукция Брокара на международных выставках била таких китов, как Легран или Бертран, в расчет это не шло: сделано не в Париже – стало быть «не хорошо». Брокара это бесило: он работал, старался, а сливки будут снимать другие? Терпеть такое было нельзя. И Брокар пошел на провокацию. Закупив партию лучших духов известнейшей парижской фирмы «Любэн», он, в присутствии свидетелей и нотариуса, перелил их в свои флаконы и выставил на продажу. Рассчитано все было безукоризненно точно: немного попользовавшись псевдоброкаровским парфюмом, покупатели принесли продукцию обратно в магазин и, заявив, что «качество продукта низкое и ни в какое сравнение с Парижем не идет», потребовали свои деньги назад. В магазине этим покупателям показывали нотариально заверенные протоколы «перелива», и что тогда им оставалось делать? Сознаться, что они не разбираются в парфюмерии, либо признать, что брокаровская продукция превосходит по качеству любэновскую. Хитрые россияне выбирали второе. Вскоре отчет о провокации появился во всех центральных изданиях империи.
Что для француза хорошо?
Несмотря на все старания Брокара, Россия никак не хотела превращаться во Францию. Она оставалась Россией. А ему хотелось жить в Париже, но делать деньги в России. Поэтому он создал маленькую Францию в стенах своего дома. Здесь все говорили только по-французски, на полках стояли только французские книги, а на кухне повар-француз готовил исключительно французские блюда. С детьми занимались французские гувернеры. Дети были французскими подданными и даже проходили действительную военную службу в рядах французской армии. Когда пришла пора выдать замуж старшую дочь Евгению, жениха искали недолго, ибо выбор был невелик: российские купцы и дворяне, желавшие породниться с Брокарами (Генрих Брокар был уже миллионером), в расчет не принимались, так что в мужья был выбран тот самый Ферран, который помог Брокару наладить производство «Цветочного» одеколона.
Конечно, дом настоящего француза должен отличаться изяществом. Брокар еще в начале 1870-х купил несколько картин фламандской школы. Скоро он стал главным конкурентом московских коллекционеров. «Сюда, – рассказывал своим покупателям знаменитый антиквар Барыков, – и несут, и везут… Когда он (Брокар) в Москве, то многих вещей и не увидишь ни на Сухаревой, ни у антиквариев Панкратьевского переулка: чуть что приобретут, сейчас же тащат к Брокару, и он все покупает. И где у него столько денег находится! Зато как Брокара нет, то и вещей на рынках больше, и цены не те: продавцы прямо говорят: “Покупайте, пока Брокара нет в Москве, а приедет, вы их и не найдете, да и цену-то он даст другую – много дороже”».
Действительно, Брокар покупал все и никогда не скупился. Как-то купил на Сухаревке закопченную доску с каким-то рисунком, по дороге домой сел на нее, и она разломилась надвое. А оказалось, что это был подлинник Дюрера. За реставрацией дело не стало. Брокар не просто любил искусство, он любил его весьма активно. Среди московских коллекционеров ходили страшные истории – о том, как француз собственноручно замазал на одной из старинных картин не вписывавшуюся, по его мнению, в композицию кошку, или как он «ускромни?л» даме на портрете слишком неприличное, как ему показалось, декольте.
Начав с живописи, парфюмер расширял свои запросы, скупая заодно и скульптуру, и мебель, и подсвечники… Когда в начале 1890-х дом уже переполнился антиквариатом, перепуганная Шарлотта потребовала от мужа либо утихомирить собирательский пыл, либо выделить для коллекции отдельное помещение. Утихомириться сил уже не было, пришлось открывать свою галерею. И не где-нибудь, а в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).
Если верить газете «Новости дня», поместившей 22 марта 1891 года отчет об открытии новой изящной галереи, среди 5000 выставленных образцов искусства были: «…портреты правителей и королей всех эпох… шедевры живописи всех школ, направлений и эпох… старинный фарфор – севрский, саксонский и русский; скульптурные группы из Севра; мебель в стиле Буль, пуф-жардиньер эпохи Екатерины II; оригинальные картины из раковин… серьги всех времен… бронзовые статуи разных времен, между которыми две статуэтки из цельных кусков слоновой кости… изделия из слоновой кости… миниатюры, мозаики, дамские безделушки редких форм, инкрустированные вещицы… 1000 акварелей различных школ и эпох, ткани и шитье разных времен, серебряно-вызолоченная сбруя с березой, коллекция старинного оружия… гостиная Людовика XVI, комнатный гарнитур из белого мрамора, панно и фрески… столовый дамский гарнитур… целая коллекция канделябров, ваз, часов разных времен, гобелены… табакерки, французские вееры… серебряные сервизы, шар с фарфоровыми статуэтками… хрусталь, стекло, гербы разных дворянских родов…» По своему охвату новая галерея в Москве стояла на третьем месте, сразу после Музея изящных искусств и Художественной галереи братьев Третьяковых, а по посещаемости даже превосходила их.
Витрина фирмы Г. Брокара на Всемирной выставке в Париже. 1901 год
Верхние торговые ряды на Красной площади в Москве (ныне ГУМ).
Здание построено по проекту архитектора А. Н. Померанцева в 1888–1893 годах.
Здесь, в Верхних торговых рядах, Генрих Брокар открыл свою галерею
Это про галерею Брокара московский журналист В. А. Гиляровский (дядя Гиляй) написал:
- Здесь Голландия и Рим,
- Тицианы, Рафаэли, –
- Мы же мирно так сидели,
- Лили водку, яйца ели,
- И завидно было им.
- Что ж, по рюмке повторим.
- И посмотрим снова спьяна
- Рафаэля, Тициана.
- Под влияньем полугара –
- Все мы редкости Брокара.
Галерея пережила своего основателя почти на два десятилетия. Сразу после революции она была преобразована в Музей старины, а позже ликвидирована. Что-то из экспонатов попало в Третьяковку, что-то в Пушкинский, что-то продано за границу. В залах бывшей галереи и по сию пору льют водку и едят яйца, поскольку в них располагается неплохой ресторан. Только вот Тициана с Рафаэлем на стенах нет.
Москва – Париж
А теперь о грустном. Тяжело бывает человеку, которому хочется жить в одной стране, а работать – в другой. Но если так жить тяжело, то каково же умирать?
В середине 1899 года врачи нашли у Генриха Брокара цирроз печени и водянку. Посоветовали немедленно ехать «на воды», что могло продлить жизнь на год-полтора. Но он поехал во Францию. Там Брокар, российский француз, миллионщик, провел несколько месяцев и вернулся в Москву. Побыл несколько месяцев в Москве и – опять во Францию. Умер Генрих Афанасьевич Брокар 3 декабря 1900 года в Москве. Отпевали его в католической церкви Святого Людовика, на Лубянке. А похоронили на родине, в местечке Провен, близ Парижа, в фамильном склепе.
Генрих и Шарлотта Брокар
Фотография 1900 года
Знамя семейного предпринимательства подхватили сыновья – старший Александр и младший Эмилий. За дело они взялись весьма энергично и к 1913 году добились того, что семейная фирма получила высший в России титул «поставщика двора Его Императорского Величества». Это был год празднования трехсотлетия дома Романовых. Пройти мимо такого события Брокары не могли, и к юбилею в продажу поступили духи, занявшие потом первые места почти на всех международных выставках. Духи назывались «Любимый букет Императрицы», а автором их аромата был Ферран, зять Генриха Брокара. К этому времени он уже стал главным администратором фирмы. Ее управляющим был Алексей Иванович Бурдаков. Тот самый рабочий, что полвека назад начинал в старой конюшне вместе с непонятным французом варить мыло. Теперь он был потомственным почетным гражданином, разъезжал на «форде» и носил на цепочке золотые швейцарские часы.
В 1914 году компания с помпой отпраздновала свое пятидесятилетие, а еще спустя три года была национализирована и переименована в Замоскворецкий парфюмерно-мыловарный комбинат № 5. Под таким «неароматным» именем она прозябала вплоть до 1922 года, когда на фабрику вернулся (уже в качестве директора) некогда выписанный из Парижа самим Брокаром бывший главный парфюмер фабрики Август Мишель. Именно он придумал для фабрики красивое, поэтичное название «Новая заря», под которым мы знаем ее и сейчас.
Кстати, вы можете познакомиться с одним из образцов брокаровской продукции. Зайдите в парфюмерный магазин, попросите духи «Красная Москва», откройте флакончик и вдохните нежный аромат «Любимого букета Императрицы»…
НОБЕЛИ
Изобретатели и промышленники
Наши квасные патриоты пугают обывателей тем, что вот, мол, придут иностранцы и скупят всю Россию, а нам всем останется только лапу сосать, глядя, как растаскивается народное добро.
Между тем у Российской империи уже был удивительный опыт, который показывал: даже если к нам являлись хитрые авантюристы, погрязшие в долгах как в шелках, только вчера покинувшие тюремную камеру у себя на родине (а их всегда тянуло сюда как магнитом), Россия таких людей волшебным образом преображала, заставляя работать на себя. Потому что Россия – поле непаханое для выходца из тесной, набитой людьми Европы.
Долг платежом зелен
В 1837 году в Россию из Швеции сбежал Эммануэль Нобель, гениальный изобретатель-самоучка. Его оценили на родине. Оценкой была долговая тюрьма, в которую многочисленные кредиторы упекли изобретателя. Да, вторым великим талантом основателя знаменитой династии был талант делать долги. Это была своего рода пирамида: изобрести что-либо, получить патент, занять денег под реализацию изобретения (сейчас это называется привлечь инвестиции), затем перезанять и так далее, пока не лопнет терпение кредиторов. К чести последних стоит сказать, что терпели они долго, так что размеры долга достигли довольно внушительной суммы. Однако досада от потерянных денег в конце концов взяла верх над добропорядочностью, и Эммануэль Нобель в сопровождении конвоя был доставлен в небольшую тюрьму города Стокгольма.
Но великий изобретатель не был бы таковым, если бы не придумал способа с блеском выбраться из кабалы. В один из краткосрочных отпусков (такие были в долговой тюрьме) он идет навестить вовсе не жену Анриетту с тремя сыновьями, а русского посланника, которому предлагает свои скромные услуги в деле индустриализации тогдашней России. Несмотря на титул банкрота. Ведь Нобель тогда уже был известен множеством изобретений, поэтому разрешения на въезд в Россию пришлось ждать недолго: через неделю им было получено приглашение от государственного советника Российской империи Льва Гартмана. А еще через неделю новоиспеченный россиянин уже ехал в тряской повозке из Стокгольма в Петербург, благо кредиторы этому не противились, справедливо полагая, что от работающего в богатой России должника им будет больше проку.
Подводные мины
В русской столице привычка жить на широкую ногу сослужила нашему герою хорошую службу. В качестве модного иностранца он начал посещать светские вечера, свел необходимые знакомства и весьма легко получил в управление завод по выпуску военной техники. К счастью для Нобеля, Россия как раз начала Крымскую кампанию и военные заказы сыпались как из рога изобилия. Тут еще помог новый «прожект» Эммануэля, называвшийся «взрывная машина для потопления военных, торговых и иных неприятельских судов», говоря по-нашему – подводная мина. Это хитрое приспособление так понравилось тогда государю императору, что он удостоил изобретателя Императорской золотой медали.
Все продвигалось как нельзя лучше. В 1842 году Нобель даже выписал к себе семью – жену, фрау Каролину Анриетту Альсель, и трех сыновей: Роберта (1829), Людвига (1831) и Альфреда Бернхарда (1833). Четвертый сын, Эмиль-Оскар, родился уже в России, спустя год после переезда семьи на новое место жительства, в 1843 году.
С любовью к России
Война закончилась, а с ней прервались и военные заказы. Предприятие, на котором работало более 1000 человек, к 1859 году попало в список банкротов, и Эммануэль Нобель засобирался на родину, убегая теперь уже от кредиторов российских. Однако, когда все уже было готово к отъезду, неожиданно выяснилось, что дети Эммануэля вовсе не горят желанием отправиться на историческую родину. За семнадцать лет они вполне пропитались русским духом и жизни вне России себе не представляли. Нобелю-старшему пришлось покидать страну лишь в компании своей жены.
Надо сказать, что все братья в той или иной мере унаследовали отцовские способности к изобретательству. Это стало чем-то вроде семейного хобби. Во всяком случае, три года Роберт и Людвиг, стараясь вытащить отцовское предприятие из затяжного кризиса, занимались тем, что изобретали и патентовали свои изобретения. За год они получали патенты и тут же внедряли в производство по 8–10 ноу-хау. К примеру, каучуковые автомобильные шины изобрели именно Людвиг и Роберт Нобели, причем до 1917 года они обладали монопольным правом на их изготовление.
Но несмотря ни на какие усилия, поднять отцовский завод на должную высоту никак не получалось. Средства для его реконструкции требовались большие, а кредитов под предприятие-банкрот никто давать не хотел. Единственным выходом было основание нового предприятия. Таким предприятием стал машиностроительный завод «ИМЕРВУД», арендованный братьями в 1862 году. Именно этот завод, оборудованный станками и механизмами, изобретенными Людвигом Нобелем (кстати, здесь присутствовал и первый прототип станка с программным управлением, работавший по шаблону), и помог братьям выбраться из долговой ямы, расплатиться по кредитам и восстановить доброе имя Нобеля-старшего. К разговору об этом заводе, сыгравшем в жизни Нобелей, в жизни России и в жизни мира свою роль, мы еще вернемся.
Россия – родина динамита
У Альфреда Нобеля были свои причины остаться в России. Его меньше всего интересовали вопросы развития производства и извлечения сверхприбыли. Все, что его интересовало, заключалось в одном коротком слове – «химия», а непререкаемым авторитетом, учителем и вторым отцом он считал знаменитого русского ученого-естествоиспытателя Зинина, в лаборатории которого Альфред проводил почти все свое время. Старшие братья не препятствовали его увлечению, справедливо полагая, что хороший химик в династии не помешает.
На отцовском заводе он занимался начинкой для мин. В качестве основного вещества здесь использовался нитроглицерин, субстанция довольно капризная и опасная. После серии опытов Альфреду удалось найти добавку, которая превращала эту жидкость во вполне послушную массу со страшной разрушительной силой. Масса, получившая название «динамит» («динамо» – «энергия»), прошла успешные испытания на минном полигоне в Петербурге, и лишь бюрократическая возня с выдачей патентов на подобные изобретения помешала получить российский патент.
Для того чтобы узаконить свое право на перспективную разработку, Альфред Нобель вынужден был в 1863 году покинуть Россию и переехать к отцу в Стокгольм. Вместе с Альфредом в Швецию уехал и его младший брат – Эмиль. Он боготворил Альфреда и во всем старался быть похожим на него.
В Швеции Альфред заразил своей идеей отца, и эксперименты пошли полным ходом. Их логическим завершением можно считать чудовищной силы взрыв, который буквально разнес в щепки лабораторию Нобелей. В результате взрыва погибли Эмиль Нобель и пятеро случайных прохожих. Нобель-отец был сильно контужен и потерял рассудок. Сам Альфред по счастливой случайности не пострадал.
Когда его вызвали в полицейский участок для дачи показаний, он заявил: «Вещи, над которыми мы работаем, действительно чудовищны, но они так совершенны технически…» Под давлением министерства обороны Швеции, заинтересованного в продолжении экспериментов, следствие по делу о взрыве было прекращено.
В 1867 году Альфред Нобель получил патент на динамит и стал самым богатым химиком в истории человечества. Органически не переваривая любую административную работу, он и не думал сам заниматься производством этого страшного вещества, но с каждой компании, желавшей воспользоваться его патентом, а недостатка в таких не было, он брал крупный пакет акций. Одна лишь British TNT выплачивала ему ежегодно 20 % от прибыли – на протяжении десяти лет.
Альфред Нобель (1833–1896).
Фотография1860-х годов
Альфред Нобель в 1880-е годы
Оружейные мастера
Оружие всегда было, есть и, наверное, будет своеобразной мужской игрушкой. Приятно ощутить в руке внушительную тяжесть хорошего карабина, приложиться щекой к прикладу и послать пять-шесть пуль прямо в «яблочко». Благодаря изобретению Людвига Нобеля сейчас мы можем делать это одним движением указательного пальца. А ведь прежде всякому стрелку для каждого выстрела приходилось совершать четырнадцать отдельных движений. И появление «магазинной обоймы» Нобеля вполне можно назвать революционным событием в оружейном деле.
В 1870 году Людвиг и Роберт в компании со своим другом, полковником артиллерийской службы Петром Александровичем Бильдерлингом, взяли в аренду оружейный завод в Ижевске. По условиям аренды они обязались за семь лет поставить русской армии 200 000 ружей. План был перевыполнен в два с половиной раза: за указанный срок братьями было произведено около 500 000 стволов.
Для того чтобы добиться таких фантастических результатов, братьям пришлось полностью переоснастить завод, поставить новые станки, бо?льшая часть которых была спроектирована Людвигом, впервые в России наладить производство специальной стали для стволов. И их старания не остались незамеченными: в 1875 году Людвиг Нобель был награжден орденом Святой Анны 2-й степени «за заслуги, содействие и особые труды по устройству в Ижевском оружейном заводе технической части».
Пути Господни неисповедимы. Сложно даже представить, какими окольными тропами, какими неведомыми путями ведет судьба человека к его основной цели, которую он пока еще даже не знает.
Одним из основных материалов при производстве ружей было ореховое дерево. Из него изготовлялся приклад. Материал это был дорогой, поскольку поставлялся из Германии. Однако, по слухам, подходящие ореховые деревья росли и на Кавказе. В 1876 году Людвиг послал старшего брата в командировку в леса под Ленкоранью. Командировка закончилась неудачно: подходящего материала для прикладов на Кавказе Роберт не нашел. Зато нашел другое.
Как размножаются ослики
В своей телеграмме брату он написал, что везти орех с Кавказа крайне невыгодно, зато здесь есть нечто, возможно, более интересное. И заодно просил выслать ему несколько тысяч рублей на приобретение нефтяной вышки. Людвиг давно хотел, чтобы у Роберта появилось свое дело, а поэтому деньги выслал незамедлительно.
Проезжая через Баку, Роберт Нобель впервые столкнулся с нефтяным бизнесом. Спрос на нефть в те времена был еще не настолько велик, чтобы объявлять его сверхвыгодным, но Роберту удалось угадать в нем зачатки того «настоящего дела», которое впоследствии дало человечеству богатейших его представителей.
Первый нефтеносный участок (близ поселка Балаханы?) обошелся ему в 5000 рублей. Чуть позже он купил и первый керосиновый заводик – в Черном городе, заводском районе Баку. Новое дело увлекло его сразу и на всю оставшуюся жизнь.
«Ты не представляешь себе, насколько это перспективное дело. Нефть – это воистину будущее всего человечества, – писал он в далекую Швецию Альфреду Нобелю. – Спрос на керосин постоянно растет, и единственное, что его сдерживает, это относительно высокая цена. По моему мнению, она должна быть как минимум на порядок меньше. Однако, учитывая сложности с транспортировкой, такая цена пока недостижима.
Сейчас для перевозки нефтепродуктов мы используем в основном ослов, которые тянут через горные кавказские перевалы бочки с керосином. Однако за последнее время спрос на этот продукт вырос настолько, что ослов стало не хватать. Они просто не в состоянии размножаться с такой скоростью. Цены на нефть растут, а удовлетворять спрос мы не успеваем».
Роберт знал, к кому обращаться за помощью: Людвиг был слишком занят ружейным производством, в то время как изобретательский талант Альфреда «простаивал» без дела. Поэтому Альфред с радостью включился в новое предприятие.
«Любезный брат, – отвечал он Роберту спустя несколько дней, – мне кажется, что транспортировка такого предмета, как нефть и ее продукты, не должна представлять трудности, поскольку она является жидкостью, и для ее переноса по заранее известному маршруту необходимо по всей его протяженности проложить достаточного диаметра трубу, а на ключевых точках поставить специальные насосные станции. Такое сооружение, при всей его начальной дороговизне, должно уже в скором будущем дать солидный экономический эффект, тем более что ты пишешь, что спрос на нефть постоянно растет».
К письму были приложены схема работы трубопровода, чертеж парового насоса, приспособленного для перекачки вязких жидкостей, и карта Кавказских гор, на которой карандашом был проложен маршрут первого трубопровода. Стоит ли говорить, что идея нефтепровода и нефтяного насоса уже была запатентована в Шведском королевском патентном бюро?
К концу 1876 года здоровье Роберта Нобеля резко ухудшилось, и он уговорил Людвига переехать на Кавказ. Как тогда предполагалось – временно.
Увлечь Людвига Нобеля было несложно. Этот «генератор новых идей», как называли его тогда российские журналисты, быстро вошел в курс дела и просто влюбился в него. Уже в 1877 году Людвиг читает Императорскому русскому техническому обществу, одним из первых членов которого он был, доклад на тему «Взгляд на бакинскую нефтяную промышленность и ее будущее», в котором, в частности, предложил использовать в промышленности отходы нефтепроизводства. Надо сказать, что к отходам тогда относились солярка, мазут и бензин.
Каждый по-настоящему увлеченный своим делом человек способен увлечь за собой массу народа. Роберт заразил нефтяным «вирусом» Альфреда и Людвига, а те, в свою очередь, привлекли к работе знаменитых ученых Д. И. Менделеева, К. И. Лисенко, А. А. Летнего, а также прекрасных инженеров О. К. Ленца и В. Г. Шухова. Потом Менделеев на заседании Российской академии наук скажет свое знаменитое: «Нефть – это не топливо. Коли на то пошло, то топить можно и ассигнациями».
На новой почве изобретательские и организаторские таланты братьев вновь забили мощными фонтанами. В том же 1877 году в шведском городе Мотала сошел со стапелей первый в мире танкер, наливной пароход «Зороастр». Год спустя строится первый в мире нефтепровод Балаханы – Черный город. Изобретенные братьями нефтекачалки позволили добывать нефть даже из сравнительно бедных и считавшихся до того бесперспективными месторождений. Кстати, эти самые качалки дошли до нас практически в неизмененном виде.
Но для дальнейшего развития производства требовалось привлечение больших средств, и в 1879 году на свет появляется «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель», или проще – «Товарищество Бранобель».
Альфред Нобель в 1880-е годы
Нефтепромышленное предприятие Нобелей в Баку.
Вверху: на заводе; внизу: первые нефтяные вышки Нобелей
Уставной капитал товарищества составил 3 000 000 рублей, а в состав учредителей кроме трех братьев входил уже знакомый нам полковник Бильдерлинг.
В конце XIX века Нобелей называли не иначе, как русские Рокфеллеры. Для гражданина Российской империи словосочетание «Товарищество Бранобель» звучало гораздо внушительнее, чем для нас сейчас звучит слово «Газпром». В списке крупнейших российских компаний оно стабильно занимало одно из первых мест.
Причем его нельзя было назвать «нефтедобывающей» компанией. Это была настоящая корпорация, занимавшаяся всем, что связано с нефтепродуктами: разведкой, добычей, транспортировкой, хранением, переработкой, продажей, исследованиями и даже утилизацией отходов перегонки.
Кроме танкеров, которых к 1880 году у товарищества было уже 13, и нефтепроводов, которых к концу века насчитывалось уже 25 – общей длиной 260 верст, братья впервые в мире применили для транспортировки специальные «наливные вагоны», позже названные танками, или цистернами. Уже к 1890 году сотни цистерн с надписью «Т-во Бр. Нобель» возили нефтяную продукцию в Европу. Россия, считавшаяся раньше импортером керосина, стала одним из крупнейших его поставщиков.