Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник) Оливер Лорен

Глава первая

Когда я была маленькой, то зимой я больше всего любила кататься на санках. Как только выпадал снег, я договаривалась с Линой, и мы встречались у подножия Коренит-Хилл – западнее Бэк-Коув. Вместе мы прокладывали путь сквозь мягкие горы свежевыпавшей муки. Изо рта у нас вырывались облачка пара, пластиковые санки беззвучно ехали за нами, а сосульки отражали солнечный свет, делая окружающий мир новым и незнакомым.

С вершины холма открывался потрясающий вид. Сначала тянулась размытая линия невысоких кирпичных зданий, сгрудившихся у пристаней. Сразу же за ними темнел залив и береговые острова с белыми шапками – можно было легко рассмотреть Литтл-Даймонд-Айленд и Пикс-Айленд с его чопорной сторожевой башней. Вдалеке проплывали массивные патрульные суда. Они тащились по серой воде в соседние порты и направлялись в открытый океан, подмигивающий и танцующий у горизонта.

– Сегодня я доеду аж до Китая! – возвещала я трубным гласом, рассекающим тишину.

А Лина делалась белой, как снег, который налипал на ее выцветшую куртку, и шептала:

– Тсс, Хана! Тебя могут услышать!

Нам не полагалось болтать о других странах и даже знать их названия. Все эти странные, зараженные места превратились в достояние истории. Однажды они рухнули, охваченные хаосом и мятежами. А причиной стала болезнь – амор деририа невроза.

Но у меня имелась секретная карта, которую я хранила под матрасом. Она была спрятана в одной из книг, унаследованных мной от дедушки. Регуляторы тщательно листали страницы, дабы убедиться, что ничего запретного там нет. Но карту они проглядели. Еще бы: я засунула ее в толстый детсадовский учебник – адаптированное издание руководства «Ббс». Между прочим, на обложке не имелось картинки со стеной вокруг Соединенных Штатов, зато внутри была куча информации. Я и вообразить не могла, что мир настолько огромен.

– Китай! – снова орала я, чтобы поддразнить Лину и показать: я не боюсь ни регуляторов, ни патрульных, ни родителей.

Кроме того, здесь мы были одни. На Коронет-Хилл всегда так. Ведь он находится возле границы и рядом с домом Киллианов, в котором вроде бы водятся призраки зараженной пары. Их приговорили к смерти за сопротивление во время блицкрига. В Портленде хватает более популярных мест для катания.

– А может, я попаду во Францию. Я слышала, в Париже классно зимой.

– Хана!

– Шучу, Лина, – отвечала я. – Я тебя не брошу.

Затем я плюхалась на санки, отталкивалась и мгновенно набирала скорость. Порывистый ветер обжигал кожу, а деревья по обеим сторонам сливались в размытые пятна. Я слышала позади себя крик Лины, но ее голос заглушал свист вихря и безудержный смех, который рвался у меня из груди. Быстрее, быстрее! В висках стучал пульс, в горле саднило, меня переполняли ужас и восторг. Бесконечный простор и буруны сугробов вставали мне навстречу, когда склон холма заканчивался…

Каждый раз я загадывала желание: я хочу взлететь в воздух. Пускай меня сбросит на землю, а потом я исчезну в ослепительном чистейшем сиянии и никогда не вернусь назад.

Но сани всегда замедляли ход. Они натыкались на что-то, скрежетали и останавливались. Я с неохотой отряхивала комья снега с перчаток и оборачивалась, чтобы посмотреть, как съедет Лина – гораздо медленнее и осторожнее.

Как ни странно, именно об этом я мечтаю сейчас – летом перед моим исцелением, когда могу наслаждаться теплыми месяцами в полной мере. Я будто качусь на санках с горы. Я стремительно лечу к сентябрю, к тому дню, когда мне больше не будет грозить амор делириа невроза.

И мне на миг делается страшно. Вскоре меня затянет в иной мир.

Прощай, Хана.

– Превосходно! – Моя мать едва прикасается к губам салфеткой и лучезарно улыбается миссис Харгроув, сидящей напротив. – Прелесть!

– Спасибо, – невозмутимо отзывается та, как будто она лично, а не ее повар приготовила трапезу.

К матери три раза в неделю приходит домработница, но до сих пор я не знала ни одной семьи, в которой была бы настоящая прислуга. А у мэра Харгроува и его семьи она есть. Девушки скользят по обеденному залу, разливая воду из серебряных кувшинов, наполняя блюда хлебом, подливая вино.

– А ты как думаешь, Хана? – мать поворачивается ко мне и многозначительно кивает.

– Превосходно, – послушно повторяю я.

Мать слегка прищуривается – подозревает, что я над ней насмехаюсь. Это же ее любимое словечко в данном сезоне. Поведение Ханы на эвалуации – превосходно. Количество набранных Ханой очков – почти превосходно. Хану выбрали в пару Фреду Харгроуву – сыну мэра! Не правда ли, превосходно? Ну, если не считать небольших недоразумений… но в конце концов все уладилось…

– В лучшем случае, посредственно, – небрежно бросает Фред.

Мэр Харгроув чуть не захлебывается водой. Миссис Харгроув ахает:

– Фред!

А он подмигивает мне. Я наклоняю голову, пряча улыбку.

– Я прикалываюсь, мам. Было восхитительно. Но, может, Хана утомилась обсуждать качество зеленой фасоли?

– Хана, тебе скучно? – обращается ко мне миссис Харгроув.

Она определенно не понимает, что ее сын подтрунивает над ней, и таращится на меня своими водянистыми глазами.

– Ничуточки, – бормочу я, стараясь придать голосу хоть немного искренности.

Я в первый раз ужинаю с Харгроувами, и мои родители целую неделю вдалбливали мне, как важно им понравиться.

– Не прогуляться ли вам с Ханой по саду? – заявляет мэр Харгроув, отодвигая стул. – До кофе и десерта еще несколько минут.

– Нет-нет! – вырывается у меня.

Незачем мне оставаться с Фредом наедине!

Он вообще-то симпатичный. Да и благодаря пакету информации, полученному от эвалуаторов, я хорошо подготовилась к беседам на интересные ему темы – гольф, кино, политика. Однако я до сих пор нервничаю в его присутствии. Фред старше меня, он исцелен, и у него уже была пара. Все в нем – от сверкающих серебряных запонок до волос, аккуратно ложащихся на воротник, – заставляет меня чувствовать себя девчонкой, глупой и неопытной.

Но Фред мигом встает.

– Отличная идея, Хана, – утверждает он и протягивает мне руку.

Я колеблюсь. Физический контакт с парнем здесь – в ярко освещенной комнате, на виду у бесстрастно взирающих на меня родителей – смущает меня. Но Фред Харгроув – моя пара, значит, ничего не запрещено. В итоге Фред помогает мне встать. Ладонь у него сухая и куда более шершавая, чем я ожидала.

Мы покидаем обеденный зал и направляемся в холл, обшитый деревянными панелями. Фред пропускает меня вперед. Я ощущаю его взгляд, скользящий по моему телу, его близость и запах – и мне делается неуютно. Фред большой. И он выше Стива Хилта.

Когда подобное сравнение приходит мне в голову, я злюсь.

Наконец мы выбираемся на заднее крыльцо, и я забиваюсь в угол, подальше от Фреда. Он не приближается, и я испытываю облегчение. Я прислоняюсь к перилам и смотрю на просторный сад, окутанный тьмой. Ажурные фонарики освещают ветви берез и кленов, шпалеры со вьющимися розами и клумбы с кроваво-красными тюльпанами. Доносится стрекот сверчков. В воздухе пахнет влажной землей.

– Как красиво! – восклицаю я.

Фред усаживается на перила, закинув ногу на ногу. Лицо его скрыто тенью, но я готова поклясться, что он улыбается.

– Мама любит возиться в саду. Наверняка ей нравится прополка. Честное слово, иногда мне кажется, что она нарочно сажает сорняки, чтобы потом их выдергивать.

Я не отвечаю. По слухам, чета Харгроувов состоит в тесных отношениях с президентом АБД, одной из самых сильных противоделирийных групп в стране. Неудивительно, что миссис Харгроув обожает вырывать с корнем ползучую поросль, позорящую ее владения. Подобного жаждет и АБД: полностью истребить болезнь – порочное, извращенное чувство, которое не поддается контролю.

У меня появляется ком в горле. Я сглатываю и вцепляюсь в перила, находя утешение в их шероховатости и основательности.

Я должна быть благодарна. Вот что мне твердит мать. Фред красив, богат и вполне мил. Его отец – самый влиятельный человек в Портленде, и сын будет его преемником. Но на сердце у меня тяжело.

Фред одет так же, как и его отец.

Мне вспоминается Стив – его непринужденный смех, длинные загорелые пальцы, скользящие по моему бедру, – но я быстро прогоняю знакомый образ прочь.

– Хана, я не кусаюсь, – весело произносит Фред.

Я не уверена, действительно ли он приглашает меня к сближению, и поэтому предпочитаю оставаться на месте.

– Я вас не знаю, – отвечаю я. – И я не привыкла разговаривать с парнями.

Я вру – как-никак мы с Анжеликой с головой нырнули в андеграунд, но Фред, разумеется, не в курсе.

Он разводит руками.

– Я – открытая книга. Теперь твоя очередь, Хана.

Я отвожу взгляд. У меня скопилось много вопросов. Каким ты был до исцеления? Твое любимое время суток? Какой была твоя первая пара и что у вас не заладилось? Но они неуместны. И Фред, конечно, на них не ответит или выложит мне что-нибудь заученное и правильное.

Он вздыхает.

– А ты, Хана, – полнейшая тайна. Ты очень красива и умна. Ты любишь бегать, а еще ты была президентом дискуссионного клуба. – Он придвигается ко мне. – Вот и все, что мне известно.

– А больше и не надо, – с нажимом произношу я.

Уже вечер, но на улице по-прежнему жарко. Интересно, а что делает Лина? Скоро комендантский час, и она, вероятно, дома. Возможно, читает или играет с Грейс.

– Умная и красивая, – повторяет Фред. – И простая. Превосходно.

Опять это слово. Оно, как запертая дверь, – давящее, удушающее.

Меня отвлекает какое-то движение в саду. Одна из теней движется – и прежде чем я обращаю на нее внимание Фреда, из-за деревьев выходит человек с армейским ружьем. Я инстинктивно вскрикиваю. Фред оборачивается и смеется.

– Не волнуйся, – усмехается он. – Дерека не надо бояться.

Я пожимаю плечами, а Фред поясняет:

– Дерек – один из отцовских охранников. Службу безопасности усилили. Ведь… – Он умолкает, не договорив.

– Что?.. – напоминаю я.

Фред отводит глаза.

– Обычные сплетни. И они преувеличены, – отвечает он небрежно. – Но кое-кто считает, что движение сопротивления активизируется. Не все верят, что заразных, – он недовольно кривится, – уничтожили во время блицкрига.

Меня передергивает, как будто я сунула пальцы в розетку.

– Отцу, в общем, наплевать, – ровным тоном произносит Фред. – Но лучше перестраховаться, чем потом жалеть, верно?

Я молчу. А что Фред стал бы делать, узнай он про запрещенные вечеринки и концерты андеграунда? А если бы ему доложили, что еще на прошлой неделе я позволила парню не только поцеловать себя, но и погладить по бедру?

– Давай прогуляемся? – вопрошает он.

– Нет, – отвечаю я быстро и резко. Он удивлен.

Я изображаю натянутую улыбку.

– Ну, то есть… мне нужно в уборную.

– Я тебе покажу, где она, – предлагает он.

– Спасибо, не стоит, – настойчиво говорю я, убираю волосы с лица и приказываю себе успокоиться. – Наслаждайтесь вечером. Я сама найду дорогу.

– И к тому же самостоятельная, – непринужденно отзывается Фред.

По дороге в туалет я различаю приглушенные голоса из кухни – должно быть, там болтают слуги Харгроувов. Рядом находится обеденный зал, и тут я слышу, как миссис Харгроув произносит фамилию «Тиддлы». У меня сжимается сердце. Может, мне померещилось? Они что, говорят о семье Лины? Я придвигаюсь к приоткрытой двери.

Моя мать изрекает:

– Мы не хотели, чтобы маленькая Лина страдала из-за своих родственников. Одно плохое яблоко…

– От которого может сгнить дерево! – чопорно возражает миссис Харгроув.

Меня захлестывает гнев! Распахнуть бы пинком дверь и влепить пощечину самодовольной миссис Харгроув!

– Лина – милая девочка, – настаивает моя мать. – Они с Ханой неразлучны с раннего детства.

– Вы намного более чутки, чем я, – произносит миссис Харгроув. – Я бы никогда не позволила Фреду общаться с членом такой… запятнанной семьи. Голос крови, знаете ли.

– Но болезнь не передается через кровь, – перебивает ее моя мать. Теперь мне безумно хочется ворваться в зал и обнять ее. – Подобные идеи давно устарели.

– Но они зачастую основывались на фактах, – не унимается миссис Харгроув. – Несомненно, при обнаружении на ранней стадии…

– Конечно-конечно, – выпаливает мать. Ей надо задобрить миссис Харгроув. – Вопрос крайне сложный. Но мы с Гарольдом всегда старались полагаться на естественный ход вещей. Мы чувствовали, что в какой-то момент девочки отдалятся друг от друга. Они слишком разные. На самом деле меня изумило, что их отношения длились так долго.

Наступает неловкая пауза.

– А мы, похоже, оказались правы, – опять продолжает мать. – Летом девочки практически не общались. Значит, наша тактика сработала.

– Замечательно.

Неожиданно, прежде чем я успеваю пошевелиться или как-либо отреагировать, дверь открывается. Я, захваченная врасплох, застываю на месте преступления. Мать ахает, но миссис Харгроув не выглядит ни удивленной, ни смущенной.

– Хана! – щебечет она – Ты как раз вовремя! Мы приступаем к десерту.

Вернувшись домой и запершись в комнате, я впервые за весь вечер начинаю дышать нормально.

Я переставляю стул к окну. Если прижаться лицом к стеклу, будет виден дом Анжелики Мэрстон. Там темно. Я ощущаю укол разочарования. Мне необходимо что-нибудь сделать сегодня. Меня одолевает зуд, нервозное, возбуждающее ощущение. Мне нужно выбраться отсюда.

Я расхаживаю по комнате, беру с кровати телефон. Уже поздно, двенадцатый час. На мгновение я задумываюсь, не позвонить ли Лине. Мы не разговаривали восемь дней, с того самого вечера, когда она заявилась на вечеринку в Роаринг-Брук-Фармс. Думаю, она боялась музыки и неисцеленных парней с девушками. Может, она решила, что я больна?

Я открываю мобильник, набираю первые три цифры ее номера. Потом захлопываю крышку. Я уже оставляла ей два или три сообщения. Она явно игнорирует меня.

А если она спит? Вдруг я разбужу ее тетю Кэрол? Тогда скандала не оберешься. И мне нельзя рассказывать Лине про Стива Хилта – я не хочу пугать ее, и, похоже, она донесет на меня. Я не могу признаться ей в том, какие чувства я сейчас испытываю. Моя жизнь сжимается вокруг меня, как будто я бреду сквозь анфиладу комнат, которые становятся все меньше. Она возразит, что я везучая и должна радоваться своим оценкам на эвалуации.

Я швыряю телефон на кровать. И он сразу начинает жужжать. Новое смс. Я вздрагиваю. Мой номер мало кто знает – и почти никто не может похвастаться сотовым. Я снова хватаю мобильник и неуклюже открываю его дрожащими пальцами.

Ну, конечно, смс от Анжелики.

«3амучил кошмар – на углу Вашингтона и Оук пятнадцать кроликов зазывали меня на чаепитие. Скорее бы меня исцелили!»

Наши сообщения, касающиеся андеграунда, приходится тщательно шифровать, но данное послание понять нетрудно. Встречаемся на углу Вашингтона и Оук через пятнадцать минут.

Намечается вечеринка.

Глава вторая

Чтобы добраться до Хайлендса, мне надо выбраться с полуострова. Улицы Сент-Джона я избегаю, хотя она привела бы меня прямиком к улице Конгресса. На ней случилась вспышка лет пять назад – четыре вовлеченные семьи, четыре досрочных исцеления. С тех пор это место запятнано и постоянно привлекает особое внимание регуляторов и патрулей.

Зуд под кожей превращается в ровную гудящую силу, в неодолимую потребность всего тела. Я давлю на педали и еле сдерживаюсь. Мне следует быть начеку, на тот случай, если поблизости окажутся регуляторы. Только бы не поймали во время комендантского часа! Тогда мое последнее лето свободы, принадлежащее мне, оборвется раз и навсегда. Быстро загонят в лабораторию.

К счастью, я добираюсь до Хайлендса без происшествий. Я торможу. Прищуриваюсь и вглядываюсь в таблички на домах, пытаюсь разобрать буквы в темноте. Хайлендс – это мешанина переулков и тупиков, и я никогда не могла их запомнить. Я проезжаю Брукс и Стивенс, Тэнглвилд и Крествью-Авеню, а затем Крествью-Сайкл. Зато луна сегодня полная, и она с хитрым видом плывет точно надо мной. И лунный человечек не то подмигивает мне, не то ухмыляется. У каждого есть свои секреты.

Наконец-то, я замечаю Оук. Хотя теперь я еду медленно, сердце у меня колотится так, будто выскочит через рот, если я попытаюсь сказать хоть слово. Я целый вечер старалась не думать о Стиве, но уже не могу с собой совладать. Наверное, я его увижу. Мысль о нем водопадом обрушивается в сознание, в само бытие.

Слезая с велосипеда, я автоматически провожу рукой по заднему карману и чувствую листок бумаги, записку, которую повсюду ношу с собой последние две недели. Я обнаружила ее в своей сумке.

«Мне нравится твоя улыбка. Я хочу с тобой познакомиться. Как насчет занятий по землеведению? У тебя их тоже ведет мистер Рёблинг?

С.Х.»

Мы со Стивом часто сталкивались на андеграундных вечеринках в начале лета. Однажды мы чуть не разговорились после того, как я врезалась в него и облила ему ботинок содовой. А потом действие перенеслось на улицу Истерн-Пром. Стив всегда внимательно смотрел на меня. В день, когда я получила записку, мне показалось, что он мне подмигнул. Но я была с Линой, а он – со своими приятелями с мужской части пляжа. Он никак не мог подойти ко мне. Не представляю, как ему удалось подсунуть послание ко мне в сумку.

Его письмо, конечно, было закодировано. «Занятия» означали приглашение на концерт, «землеведение» – что он будет проходить на одной из ферм. На Рёблинг-фарм, если точнее.

Тогда мы просто отправились бродить по полю, лежали в траве, соприкасаясь локтями, и смотрели на звезды. В какой-то момент Стив провел одуванчиком сверху вниз, касаясь моего лба и подбородка. Я едва не захихикала.

А он меня поцеловал.

Мой первый поцелуй. Он был подобен музыке, которая еще играла где-то в отдалении – буйная, неритмичная, отчаянная. Страстная.

С тех самых пор мне удалось повидаться со Стивом лишь дважды, да и то на людях. Мы могли разве что кивнуть друг другу. По-моему, такое – самое худшее, что может случиться. Это тоже зуд – желание увидеть его, позволить ему провести рукой по моим волосам – чудовищное, непрестанное, изводящее ощущение в крови и костях.

Гораздо страшнее, чем болезнь. Настоящая отрава.

И мне она нравится.

Если он будет сегодня ночью на вечеринке – пожалуйста, пусть он будет! – я вновь его поцелую.

Анжелика ждет меня на углу Вашингтона и Оук, как и обещала. Она прячется в тени огромного клена, и на мгновение мне мерещится, что это Лина. Но луна освещает ее, и образ Лины скрывается в уголке моего сознания. Лицо Анжелики – сплошь острые углы, особенно ее нос, длинный и наклоненный вперед. Думаю, именно поэтому я так долго недолюбливала Анжелику – мне казалось, будто она постоянно принюхивается к какому-то гадкому запаху.

Но она знает, каково это – чувствовать себя под замком, и понимает мою потребность вырваться.

– Ты опоздала, – дружелюбно констатирует Анжелика.

Сегодня тут нет музыки. Когда мы шагаем по лужайке к дому, шелест листвы нарушает приглушенное хихиканье, а следом – внезапный всплеск разговоров.

– Осторожно, – предупреждает Анжелика, когда мы поднимаемся на крыльцо. – Третья ступенька прогнила.

Я киваю. Старые доски постанывают под нашими ногами. Ставни заколочены, и на них заметны очертания больших красных букв «Х», поблекших от времени и непогоды. Раньше здесь свила гнездо болезнь. Когда мы были маленькими, мы подбивали друг дружку забраться в Хайлендс, приложить ладони к дверям зараженного дома и стоять так на спор. Рассказывали, будто истерзанные души людей, умерших от амор делириа невроза, могут обрушить на тебя болезнь за то, что ты забрался на их территорию.

– Нервничаешь? – спрашивает у меня Анжелика.

– Нет, я в порядке, – отвечаю я, распахиваю дверь и переступаю первой порог.

На секунду в холле воцаряется напряженная тишина, словно присутствующие окаменели. Потом они видят, что мы не регуляторы и не полицейские, и напряжение улетучивается. Тут нет электричества, и все комнаты полны свечей. Они расставлены на тарелках, засунуты в пустые банки из-под колы, пристроены на полу, – и они же покрывают стены мерцающими, непрестанно изменяющимися узорами. И они превращают людей в тени. Гости сбились в кучки по углам, расселись на уцелевших стульях и креслах, столпились в коридорах.

Почти все разбились на пары. Парни и девушки, перемешавшись, обнимаются и тихонько смеются. Они позволили себе делать вещи, запрещенные в реальном мире.

Во мне вспыхивает беспокойство. Я никогда прежде не бывала на подобной вечеринке. И я буквально ощущаю присутствие болезни: дрожь стен, энергия и напряжение – прямо гнездилище тысяч насекомых.

Где же он?

– Сюда, – шепчет Анжи.

Она тащит меня в дальнюю часть здания, и по тому, как она ориентируется в полумраке, я понимаю, что она здесь не в первый раз. Мы оказываемся на кухне. Мерцание свечей выхватывает из темноты пустые кухонные шкафы, плиту и холодильник без дверцы: полки сплошь в пятнах плесени. В воздухе витает затхлый запах плесени и пота. На столе стоят пыльные бутылки со спиртным. Какие-то девушки, неловко сгрудившиеся у столешницы, напротив группы парней, притворяются, что не замечают их. Очевидно, они новички и бессознательно повинуются правилам разделения.

Я внимательно всматриваюсь в лица парней, надеясь найти среди них Стива.

– Хочешь выпить? – интересуется Анжелика.

– Мне бы воды, – отвечаю я.

У меня пересохло в горле, а на кухне очень жарко. Я жалею, что ушла из дома. Я почему-то очутилась здесь, и мне совершенно не с кем поговорить. Анжи наливает себе что-то, и я понимаю, что вскоре она исчезнет с парнем, которого выбрала. Она не испытывает беспокойства, и на миг мне становится страшно за нее.

– У них нет воды, – заявляет Анжи, протягивая мне стакан.

Я пробую то, что она мне налила. Жидкость сладкая, но с неприятным, жгучим послевкусием бензина.

– Что это? – спрашиваю я.

– А фиг его знает, – Анжи улыбается и делает глоток из своего стакана. Возможно, она немного нервничает. – Зато поможет тебе расслабиться.

– Мне не нужно… – начинаю я, но вдруг на мою талию ложатся руки, и у меня все вылетает из головы.

Я, сама не понимая как, оказываюсь лицом к Стиву.

– Привет, – здоровается он.

Мне требуется мгновение, чтобы осознать, что он настоящий. Стив наклоняется и прижимается губами к моим губам. Меня целуют всего второй раз в жизни, и меня охватывает паника. Язык Стива проникает ко мне в рот, и я удивленно отдергиваюсь, расплескивая питье. Он со смехом отодвигается.

– Рада меня видеть? – произносит он.

– И тебе привет, – отзываюсь я, все еще ощущая вкус его языка: Стив пил что-то кислое.

– Я надеялся, что ты придешь, – шепчет он мне на ухо.

В груди у меня теплеет.

– Правда? – переспрашиваю я.

Стив не отвечает. Он берет меня за руку и ведет прочь из кухни. Я оборачиваюсь сказать Анжелике, что я вернусь, но ее и след простыл.

– Куда мы направляемся? – осведомляюсь я беспечным тоном.

– Сюрприз, – говорит он.

Мы оказываемся в большой комнате, в которой полно людей-теней, свечей и бликов на стенах. Я ставлю свой стакан на поручень жалкого дивана. Там же девушка с короткими торчащими волосами уместилась на коленях у парня. Он уткнулся ей в шею. Она поднимает голову, и я узнаю ее. Я вроде как приятельствовала с ее старшей сестрой, Ребеккой Стерлинг из школы Святой Анны. Я вспоминаю, как Ребекка объясняла мне, что ее младшую сестричку решили отправить в Эдисон.

Сара. Сара Стерлинг.

Вряд ли она меня узнала, но она быстро отводит взгляд.

В дальнем конце гостиной темнеет шершавая деревянная дверь. Стив надавливает на нее, и мы выходим на совсем древнее крыльцо. Кто-то – Стив? – оставил здесь фонарик, освещающий зияющие дыры в гнилом дереве.

– Осторожно, – предупреждает Стив, когда я оступаюсь.

– Спасибо, – отвечаю я.

Я благодарна ему, и он крепче сжимает мою ладонь. Я говорю себе, что это – именно то, на что надеялась сегодняшним вечером, но мысль почему-то улетучивается. Прежде чем спуститься вниз, Стив подбирает фонарь и несет его, помахивая, в свободной руке.

Мы плетемся через заросшую лужайку – влажная трава высотой по голень – и добираемся до беседки, выкрашенной белой краской, со скамейками внутри. Через дощатое покрытие уже начали пробиваться дикие цветы. Стив помогает мне забраться внутрь – беседка поднята над землей на несколько футов, а лестнице нет и в помине – и сам влезает следом.

Я ощупываю одну из скамеек. Она кажется достаточно крепкой, и я устраиваюсь на ней. Слышится стрекотание сверчков, неровное и непрестанное. Дует слабый ветерок.

– Красиво, – шепчу я.

Стив занимает место возле меня. Мне как-то тревожно. Я чувствую, что наши колени, локти и предплечья соприкасаются. У меня начинает сильнее биться сердце.

– Ты красивая, – произносит Стив.

Он берет меня за подбородок, и мы целуемся. На этот раз я не забываю, что нужно шевелить губами, и для меня уже не становится неожиданностью, когда язык Стива оказывается у меня во рту. Правда, ощущение по-прежнему чуждое и не совсем приятное. Стив тяжело дышит, мнет мои волосы, так что, пожалуй, он получает удовольствие – наверное, я все делаю правильно.

Его пальцы трогают мое бедро. Он медленно опускает руку, и она скользит вверх по ноге. Кожа словно горит под прикосновениями Стива. Должно быть, это и есть делириа, любовь, против которой меня предостерегали. У меня кружится голова, я ничего не соображаю и пытаюсь вспомнить симптомы делирии, перечисленные в Руководстве «Ббс». Стив не унимается, его язык настолько глубоко проник мне в рот, что я беспокоюсь, как бы не задохнуться.

Внезапно все заслоняет строка из «Книги плача».

«Не все то золото, что блестит, и даже волки могут улыбаться, а обещания заводят глупцов на смерть».

– Подожди, – говорю я, отстраняясь.

– Что такое? – Стив проводит пальцем мне по скуле.

Его взгляд прикован к моим губам.

«Поглощенность, трудности с концентрацией». Вот они, симптомы!

– Ты думал обо мне? – выпаливаю я.

– Постоянно, – отвечает Стив.

Мне бы радоваться, но его слова совершенно сбивают меня с толку. Ведь я не сомневалась, что быстро пойму, когда болезнь укоренится во мне! Я считала, что эта перемена сразу даст о себе знать. Но меня просто охватывает напряжение и режущее беспокойство, и время от времени – всплеск приятных ощущений.

– Расслабься, Хана, – бормочет Стив.

Он целует меня в шею, и я пытаюсь отдаться теплу, перетекающему из груди в живот. Но я не могу перестать задавать мучающие меня вопросы.

– Что с нами?

Стив отодвигается и трет глаза.

– Хана, ты… – начинает он, и сам себя перебивает: – Ух, ты! Гляди! Светлячки!

Я поворачиваю голову. Сперва я ничего не вижу. А чуть позже замечаю в воздухе крошечные белые огоньки. Искорки вспыхивают, меркнут и образуют гипнотический узор света и угасания.

Внезапно я ловлю себя на том, что смеюсь. Я хватаю Стива за руку.

– Возможно, это знак! – восклицаю я.

– Ага, – соглашается Стив и опять наклоняется ко мне.

Мой вопрос остается без ответа.

Глава третья

Я просыпаюсь от слепящих солнечных лучей – вчера вечером я забыла задернуть шторы. Голова раскалывается. Во рту – мерзкий привкус. Я неуклюже тащусь в ванную, чищу зубы и умываюсь. Выпрямившись, я вижу сине-фиолетовое пятно у себя на шее, прямо под правым ухом, маленькое созвездие поврежденных и лопнувших капилляров.

Стив наградил меня поцелуем дьявола!

Нас всегда проверяли в школе: нам полагалось выстроиться в ряд, подобрав волосы, а миссис Бринн осматривала груди, шеи, ключицы и плечи учениц. Поцелуй дьявола – примета противозаконного поступка, а также симптом болезни, которая растекается по телу. В прошлом году Уиллоу Маркс поймали в парке Диринг-Оукс с неисцеленным парнем. За ней вроде бы следили несколько недель после того, как ее мать заметила поцелуй дьявола на предплечье своей дочери. Уиллоу забрали из школы для исцеления, на восемь месяцев до назначенной процедуры, и с тех пор я ее не видела.

Я обшариваю шкафчик в ванной, нахожу старый тюбик тонального крема и желтоватый консилер. Я накладываю косметику слой за слоем, пока поцелуй не превращается в голубоватое пятно на коже. Потом я собираю волосы в небрежный пучок над правым ухом. В течение ближайших дней мне придется соблюдать осторожность. Я несу на себе метку болезни. Эта идея одновременно и пугает, и щекочет мои нервы.

Мои родители уже внизу на кухне. Отец смотрит утренние новости. Хотя сегодня воскресенье, он в рабочем костюме и ест овсянку стоя. Мать болтает по телефону – точнее, наматывает провод на палец и временами издает утвердительные междометия. Я сразу же понимаю, что она наверняка разговаривает с Минни Филлипс. Отец предпочитает телевизор, ну а мать, если хочет узнать что-то новенькое, звонит Минни. Миссис Филлипс работает в бюро записи актов гражданского состояния, а ее муж – полицейский, и они осведомлены о всех событиях Портленда.

Почти обо всех.

Я думаю о вчерашнем вечере, о темных комнатах, заполненных неисцеленными. Они прикасались друг к другу, шептались, дышали одним воздухом – и меня охватывает гордость.