Аромат лотоса (сборник) Бекитт Лора

Глава X

Исцеление

Небо окутала бледная дымка, от влажной после недавнего дождя земли поднимался удушливый туман. Из-за горизонта выплыло солнце, напоминающее огромное пятно крови.

Джеральд Кемпион вышел из своего дома и направился к центральной площади.

Кое-где солдаты разводили костры – крошечный огонек полз по сухим веткам, тянуло дымком. Сквозь дым просвечивали солнечные лучи, отчего он казался золотистым. На жесткой траве, там, где ей удалось уберечься от солдатских сапог и копыт лошадей, лежала роса, ее капли сверкали в раннем свете, словно камни драгоценного ожерелья. Форт проснулся, ожил – и утро наполнилось привычными звуками. Джеральд почувствовал, что на душе становится легко и светло.

Вдруг он увидел Тару, которая спешила к нему, и застыл как вкопанный. Молодой человек не ожидал, что она вернется, и не знал, радоваться ему или нет.

Джеральд всегда удивлялся тому, с какой непринужденной грацией она двигается. Девушка не шла, а будто плыла над землей, так легка была ее походка. На ней были ярко-зеленые с серебряными нитями, будто сотканные из воздуха, ветра и травы, одежды. Ее губы выделялись на нежном лице ярким цветком, а черные как ночь глаза лихорадочно блестели.

Когда Тара подошла ближе, Джеральд понял: поездка была ей не в радость. Судя по тому, как выглядела девушка, она проделала тяжелый и долгий путь. Волосы ее растрепались, одежда запылилась. Тара с трудом переводила дыхание. В выражении ее лица было много такого, что невозможно выразить словами: смятение и решимость, безумная тревога и безмерное горе.

– Мне нужна твоя помощь! – задыхаясь, проговорила девушка.

– Вижу. Что случилось?

– Один человек находится при смерти. Я хочу, чтобы ты помог устроить его в английский госпиталь в Калькутте. Я помню, ты говорил, что врачи этой больницы творят чудеса!

Джеральд растерялся. Он не мог ничего понять.

– Кто это? Англичанин? Военный?

– Нет. Танцовщик из храма Шивы. Индиец.

Молодой офицер покачал головой.

– Госпиталь принимает только белых.

– Джерри! – Тара вцепилась в его мундир. – Если я не смогу поставить этого человека на ноги, мне останется только умереть.

Ее взгляд был полон такого отчаяния, что Джеральд содрогнулся.

– Что с ним?

– Пойдем.

Тара вывела англичанина за ворота форта, где оставила повозку, и приподняла ткань, которой был накрыт раненый. Тот выглядел просто ужасно. Было трудно понять, почему он до сих пор не умер.

– Кто это сделал? – глухо произнес Джеральд, отводя взгляд.

– Какие-то негодяи. Белые люди. Думаю, они пришли грабить храм, а Камал их увидел. Тогда они увели его с собой, ударили по голове чем-то тяжелым и бросили в глубокий овраг.

Джеральд сжал кулаки. Томас Уилсон! Почему он его не остановил, почему позволил совершить преступление?! Мог ли он подумать, что пострадает не кто-нибудь, а Тара!

Он не стал спрашивать девушку о том, кем ей приходится раненый индиец. Это было ясно без слов.

Джеральд не стал ревновать. Он решил, что нужно попытаться помочь.

Госпиталь размещался на окраине Калькутты, в длинных, крытых тростником бараках. Работавшие в нем люди в самом деле творили чудеса, хотя им приходилось воевать не только с ранами, переломами, укусами насекомых и змей, непонятными тропическими болезнями, но и с пылью, духотой и жарой. Колониальным властям были нужны здоровые и сильные солдаты, потому на нужды тех, кто вышел из строя, отпускалось немного средств. Самые смелые доктора умудрялись сочетать европейские лекарства со снадобьями, которые применяли индийские знахари.

В незнакомой жестокой, суровой стране солдат иностранных армий косили отравления, лихорадка, дизентерия и другие недуги. Застойная вода, влажная жара, непривычная пища отнюдь не прибавляли европейцам здоровья. Для многих из них климат Индии был не менее губительным, чем ядра и пули неприятеля.

Индийцев врачи не любили. Со времен открытия госпиталя они приходили целыми толпами, жаловались по самому ничтожному поводу, умоляли о помощи и беззастенчиво попрошайничали. Страна была наводнена больными, нищими и голодными людьми. Индийцы не обижались, когда их гнали прочь, они лишь жалко улыбались, кланялись, падали ниц и снова просили. Их прогоняли, а они возвращались, оборванные, тощие, лишенные гордости, но полные терпения и тихого несгибаемого упорства.

Через полчаса Джеральд Кемпион вышел на улицу красный и злой.

– Я переругался со всеми, – устало произнес он. – Сейчас принесут носилки.

Все это время Тара расхаживала взад-вперед, глядя прямо перед собой остановившимися глазами, и периодически припадала к телу Камала, не в силах сдержать рыданий.

– Наверное, нужны деньги? – спросила девушка и протянула Джеральду узел с украшениями. – Возьми.

Он отстранил ее руку.

– Ни в коем случае. Я все уладил.

Два хмурых человека несли носилки по заставленному кроватями бараку, а девушка шла следом.

Тара чувствовала, что мужские взгляды прикованы к ней, что обитатели госпиталя оценивающе разглядывают ее. Воздух в помещении был спертым, отовсюду раздавались кашель, стоны и хриплое дыхание больных.

Немолодой издерганный врач осмотрел раненого и сказал:

– Голова, возможно, заживет, а ногу придется отрезать прямо сейчас.

Девушка в ужасе отшатнулась.

– Отрезать ногу?!

– Да. Видите эту рану? Она в плохом состоянии. Если оставить ногу, начнется общее заражение и он умрет.

– Тогда лучше отрежьте голову! – с неожиданной яростью заявила Тара. – Этот человек – земное воплощение Натараджи, он танцует в храме Шивы! Что он будет делать без ноги?! Доктор повысил голос:

– Вы приносите полумертвого человека, хотите, чтобы я вытащил его с того света, да еще желаете, чтобы он танцевал! Это английский госпиталь, мы лечим белых и не принимаем цветных! Стоит взять одного – и вы налетите, словно саранча.

Тара собиралась что-то сказать, но не успела: в комнату заглянул молодой мужчина и твердо произнес:

– Если позволите, доктор Богл, я займусь этим человеком. – Сделайте одолжение, Хартли! – раздраженно произнес тот.

Молодой врач спокойно кивнул и обратился к Таре:

– Прошу вас выйти.

Она покачала головой, но Хартли был непреклонен.

– То, что я собираюсь делать, не для женских глаз. Подождите на улице.

Он сделал решительный жест, и девушка пошла туда, где ее ждал Джеральд.

Когда и Тара, и Богл ушли, молодой врач склонился над раненым. Чьи-то жестокие руки искалечили прекрасное божье создание; если удастся сохранить ему жизнь и вернуть человеческий облик, безвестному доктору поаплодирует сам Всемогущий.

Фрэнку Хартли нравилось браться за сложные случаи: если дело заканчивалось удачно, он словно поднимался на следующую ступеньку невидимой лестницы, вплетал в незримую ткань Вселенной еще одну золотую нить.

Он знал, что индийцы выносливее европейцев: в тех случаях, когда англичанин умирал, абориген, как правило, выживал. Возможно, им помогали их боги?

Тара стояла возле барака. Она решила, что больше не будет плакать, ибо слезы не могли смыть ее тревогу, неуверенность и горе. Лучше поберечь силы.

Яркое солнце освещало гряду пушистых облаков, золотило их края, отчего они казались похожими на лепестки огромных цветов. Подступавшие к городу заросли джунглей простирались вдаль, как огромное изумрудное море. Окружающий мир казался особенно прекрасным по сравнению с тем, что творилось в душе девушки.

Тара поблагодарила Джеральда и сказала, чтобы он возвращался в форт. Когда молодой человек осведомился, где она собирается жить, девушка промолчала, не зная, что ответить. Джеральд предложил танцовщице переночевать у него, но Тара отказалась. Эта страница ее судьбы была перевернута навсегда.

Спустя два часа молодой доктор вышел на улицу, подошел к Таре и молча протянул ей чашку с какой-то жидкостью. Девушка взяла и залпом выпила, ни о чем не спрашивая, потом пристально посмотрела на него. Доктор Хартли ответил внимательным, слегка удивленным взглядом.

– Что? – чуть покачнувшись, выдохнула Тара.

– Посмотрим. Пока рано говорить, – уклончиво произнес он. – Я сделал все, что мог. Сейчас вам лучше отдохнуть.

– Я могла бы помочь, – сказала девушка. – Мне все равно некуда идти.

Фрэнк Хартли повидал немало индианок, но такую встретил впервые. Стойкая, решительная, излучавшая властную силу, строптивая и в то же время внутренне беззащитная, диковатая. Яркое сари струилось по телу, подчеркивая изящество и гибкость форм, браслеты весело звенели, а глаза были полны черной тоски. Она была очень молода, лет восемнадцати, не больше, но у нее был взгляд зрелой женщины. Он с трудом представлял, в каких условиях она родилась и выросла, кто ее воспитал.

Сам Хартли происходил из бедной английской семьи, не учился в университете, не имел ученой степени, а потому не мог лечить богатых горожан. Свое ремесло он постиг, помогая беднякам, и постепенно научился перевязывать артерии при ампутациях конечностей, исцелять от лихорадки, лечить язвы и даже делать трепанацию черепа. Многие пациенты умирали, но зато Фрэнк получал необходимые знания. Будучи совсем юным, он не испугался и отправился в Индию. Путешествие сулило не только деньги, но и обретение самого ценного, что есть на свете: опыта. Он лечил своих соотечественников после битв при Плесси, Ауде и Бихаре, а потом получил назначение в госпиталь Калькутты.

Впоследствии Тара удивила Хартли еще больше. Она выполняла все, что ей поручали, и никогда не жаловалась. Он не знал, что она ест и когда спит, – казалось, девушка всегда на ногах, сообразительная, собранная, серьезная. Постепенно ее признали все – и больные, и доктора. Тара успевала ухаживать не только за Камалом, но и за другими пациентами госпиталя.

Присутствие этой молодой, красивой индианки с янтарной кожей и огоньком непокорства в черных глазах облегчало им жизнь. В своем ярком сари и неизменных украшениях девушка напоминала экзотический цветок, чудом выросший посреди голого леса, луч света, внезапно проникший в мрачную комнату.

Иногда в госпиталь приходил Джеральд Кемпион, справлялся, как идут дела, приносил продукты и деньги и, не слушая возражений, отдавал Таре.

Она мало ела, а спала в больничной кладовке, на куче тряпья.

Вскоре начался сезон дождей. Грохот ливня, барабанившего по крыше, оглушал; переполненная водой почва не желала впитывать льющиеся с неба потоки, и вокруг бараков образовалось настоящее болото. Кое-где протекала крыша; врачи и больные общими усилиями латали дыры. Деревья во дворе неистово раскачивались, и ветер швырял на землю охапки листьев.

В один из таких дней Камал открыл глаза и посмотрел на Тару вполне осмысленным, удивленным взглядом.

Девушка затаила дыхание. Камал приходил в себя и раньше, но едва ли осознавал, где он и что с ним. У него долго держался жар, он метался и бредил.

Сегодня его лоб был прохладным, а глаза, запавшие и измученные, были ясны и чисты.

– Тара?

Девушка дала себе слово не плакать, но не смогла сдержаться.

– Да, это я.

– Где… мы?

– В английском госпитале, в Калькутте.

Он пытался сосредоточиться.

– Я помню, что меня… убили.

Она улыбнулась сквозь слезы.

– А ты возродился, воскрес, как говорят белые люди. У тебя что-то болит?

– Да. Голова, нога и… совсем нет сил.

– Это пройдет. Надо просто подождать.

– Не уходи! – В его голосе звучал неприкрытый испуг.

– Не уйду. Я все время рядом.

Его лицо исказилось, как от сильной боли.

– Тогда, у высшего жреца, я вел себя… отвратительно. Мне нет прощения.

– Я давно простила, – ответила девушка и нежно коснулась губами его лица.

С этого дня Камал быстро пошел на поправку. Страшная рана на голове начала затягиваться, кости понемногу срастались. Тара ухаживала за ним, как за ребенком: осторожно расчесывала волосы, обмывала тело. Приносила испеченные на молоке лепешки, творог, мед, рисовые шарики, покрытые сахарной глазурью, спелые фрукты. Она кормила Камала и раздавала лакомства другим больным.

Тара не спрашивала себя, сколько времени продлится ее счастье. Она просто жила и наслаждалась им. Камал был беспомощен, не мог вставать, ибо совсем обессилел от страданий и боли, но сейчас он принадлежал не храму, не Шиве, а ей.

Спустя три месяца Фрэнк Хартли снял хитроумные приспособления, и Камал с изумлением и ужасом посмотрел на свою ногу, тонкую, высохшую, утратившую гибкость.

– Так всегда бывает, – сказал молодой доктор. – Чтобы вернуться к танцам, придется приложить немало усилий. – Он повернулся к стоящей рядом Таре. – Это зависит уже от вас.

Когда Фрэнк Хартли ощупывал ногу Камала, девушка видела, как он хмурится.

– Что-то не так?

– Я должен кое-что сообщить, – мрачно произнес Фрэнк. – Ногу удалось спасти, но кость срослась неправильно. К сожалению, я немного ошибся.

– Что это означает? – спросила Тара.

– Он будет хромать.

Девушка постаралась не выдать волнения.

– Это можно исправить?

– Да. Если сломать и сращивать заново.

Тара молчала. Она и Хартли пристально смотрели друг на друга, так, словно между ними была протянута невидимая нить.

– Я могу вообразить что угодно, кроме хромого Натараджи. Ломайте.

– Но это – снова боль и долгое ожидание, – заметил врач.

Девушка глубоко вздохнула.

– Все мы испытываем боль, когда учимся танцевать. Иногда тело ноет так, что хочется умереть. Вероятно, то же самое происходит, когда рождаешься заново. И я, и Камал, мы оба знаем, что значит без конца повторять одно и то же движение, испытывать муки, терпеть, а потом – получать награду.

– Вы должны сказать ему правду, – предупредил ее Хартли. – Конечно, я дам опиум, и все-таки это будет… ужасно.

Тара повернулась к Камалу и что-то произнесла на своем языке.

Ответом был взгляд длиною в жизнь. Фрэнк не увидел в этом взгляде особого мужества, зато в нем было много терпения и, самое главное, – надежда.

Наконец Камал выдавил из себя несколько слов. Тара посмотрела на Хартли и молча кивнула в знак согласия.

Девушка вошла в крохотную хижину, остановилась и оглянулась на своего спутника.

– Это и есть наш дом? – спросил он, осторожно переступая порог.

– Да. Здесь можно спать и укрываться от непогоды. А двор вполне подходит для того, чтобы заниматься танцами.

Таких хижин с плетеными стенами и соломенной крышей было полным-полно на окраине Черного города; они тесно лепились друг к другу.

Со стороны находящегося неподалеку залива долетал острый запах разлагавшейся рыбы. В протекавшие по улицам арыки попадали нечистоты, наполняя воздух зловонными испарениями. В воздухе кружили коршуны и роились тучи мух.

Внутри хижины была старая мебель из тростника, вытертые циновки, кое-какая посуда. Земля в крохотном дворике, вытоптанная людьми и скотом, была твердой как железо.

Тара не сумела найти ничего лучшего, потому что у нее осталось мало денег. К тому же она не знала, сколько времени может пройти, прежде чем Камал окончательно выздоровеет.

Когда девушка заговорила о занятиях танцами, молодой человек украдкой вздохнул. Во второй раз кости срослись как надо, но он не был уверен, что сможет вернуться к прежней жизни. Конечности утратили гибкость, места переломов болели, суставы ныли. Ему казалось, что он потерял все: чувство равновесия, ритма, искусство сочетать движения различных частей тела.

Однако Камал знал: он должен попытаться – если не ради себя, то ради Тары.

Когда-то он считал, что, прежде чем обрести внутреннюю свободу, надо понять драхму, мысленно начертить свой путь, найти смысл жизни. Позже Камал осознал, что свобода ничего не стоит, если в сердце нет настоящей любви. Теперь молодой человек надеялся, что у него появилась возможность соединить огонь призвания с жаром сердца.

Осмотрев хижину, Тара и Камал вышли во двор. Стояла предвечерняя тишина. В листве одиноких деревьев вспыхивали золотистые искорки.

Камал несколько раз пытался начать разговор, но девушка отвечала односложно и старалась не встречаться с ним взглядом.

Когда они наконец покинули госпиталь, Тара резко отдалилась, замкнулась в себе, будто захлопнула и душу, и сердце. Вероятно, ее все еще терзала обида. Некоторые раны не заживают, они все время напоминают о себе.

С наступлением темноты Тара и Камал вернулись в хижину и принялись устраиваться на ночлег.

Девушка села на низкую кровать с решеткой из веревок и травы и показала Камалу на циновку в противоположном углу комнаты.

Потрескавшиеся потолочные балки опутывала паутина. В верхней части одной из стен была дыра, в которую проникал прохладный ветер и светила, словно заключенная в раму, луна. С трудом устроившись на неудобном и жестком ложе, Камал долго смотрел на таинственный серебристый диск. Потом сказал:

– Я благодарен тебе, Тара. Ты вытащила меня из тьмы и создала заново.

Она молчала.

– Из-за меня ты бросила англичанина, – прибавил молодой человек.

– Я бросила англичанина не из-за тебя, а потому что наши отношения себя исчерпали. Я поняла, что вполне могу жить одна.

Он удивился.

– Одна? Ты правда так думаешь?

Тара ничего не ответила, и тогда Камал спросил:

– Ты не хочешь, чтобы мы легли вместе?

Руки девушки, проворно заплетавшие косу, замерли.

– Я изменилась, Камал. Я уже не та женщина, с которой можно запросто «лечь вместе». Я жалею о том, что приходила к тебе по ночам и спала с тобой. Потому что на самом деле я всегда нуждалась в другом. Ты не понял меня и никогда не поймешь.

– Теперь понимаю. – Он поднялся с циновки, его глаза горели. – Известно ли тебе, что после того, как ты уехала с англичанином, я не находил себе места и молил Шиву о милосердии? Я просил или вернуть тебя назад, или исцелить мое сердце. Без тебя моя душа была пуста, как и мое ложе.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошептала девушка.

– Я люблю тебя, Тара! Когда-то ты говорила, что готова променять службу в храме на мою любовь. Поверь, я готов сделать то же самое в обмен на твою.

Девушка закрыла лицо руками. Густые черные волосы мягкой волной упали на ее вздрагивающую спину.

Обняв Тару, Камал понял, что творилось у нее внутри. Она была напряжена, издергана и измучена тем, что ей пришлось пережить. Ее душа была похожа на открытую рану, а сердце изорвано в клочья.

За улыбкой таилась печаль, а в движениях, которые любой другой человек нашел бы решительными, скрывалась неуверенность в себе. Вот уже много месяцев ей не на кого было положиться и она ничего не знала о своем будущем.

«Убийство» на краю оврага разорвало нить времени, разделило жизнь Камала на две половины. Ему и правда казалось, будто он умер, а затем родился заново.

Прошлое с его грандиозными празднествами, пышным убранством, требующими отдачи физических и душевных сил обрядами теперь казалось выцветшей, неживой картинкой. Реальностью была эта бедная хижина, его погубленный талант и – Тара.

Они разделись, легли рядом и некоторое время не двигались, слушая стук своих сердец. Потом несмело прильнули друг к другу.

– Почему я был так жесток, почему заставил тебя думать, будто любовь – это зависимость? Нет, это боль! – шептал Камал.

Таре казалось, что она медленно поднимается ввысь. Она чувствовала головокружение, странную беспомощность и невесомость в теле. А еще появилось ощущение потрясающей новизны, будто она никогда не делала того, что собиралась сделать.

Легкие, нежные прикосновения были так же прекрасны, как безумные и жгучие объятия. Каждая секунда раскрывала новые ипостаси ее духовного и телесного существа. Тара поднялась до неизведанных ранее высот страсти, быть может доступных только богам, потому что не только любила, но и была любима.

Проснувшись утром и поглядев на лежащего рядом Камала, девушка не удержалась от слез. Буря страсти улеглась, и перед Тарой предстала реальность.

– Что с тобой, моя звезда? – прошептал он. – Когда ты вернешься в храм… Камал до боли сжал ее руку.

– Ты не поняла? Я никогда не вернусь в храм. Это не жертва. И не благодарность за то, что ты спасла меня от смерти. Таково мое желание. Помнишь, ты предлагала мне бродячую жизнь? Я согласен, мне это подходит.

– А мне – нет, – неожиданно заявила Тара, вытирая слезы, – я передумала. Я хочу дом, настоящий дом, какого у меня никогда не было.

– Я постараюсь сделать так, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь, – улыбнулся Камал. – Думаю, для начала нам надо пожениться.

– Для начала нам надо заняться танцами, – смущенно произнесла девушка, покраснев от удовольствия, которое ей доставили его слова.

– Одно другому не мешает.

– Девадаси не выходят замуж, – пробормотала Тара.

– А ты – выйдешь. Надеюсь, тебе не придется об этом жалеть. А еще родишь ребенка.

– Ты хочешь детей? – поразилась Тара.

– Да. Девочку, которую мы назовем Ума[18]. Я буду очень рад, если ты исполнишь мое желание.

Он наклонился и поцеловал ее руки.

– Обычно индийские мужчины мечтают о сыне, – заметила девушка.

Камал рассмеялся.

– Разве я похож на других индийских мужчин?!

Через три месяца упорных занятий к Камалу вернулись прежняя гибкость, сила и изящество движений. К тому времени украшения, которые Тара собрала в храме, были проданы и любовники питались чем придется, а их одежда порядком износилась. Если бы Тара иногда не танцевала на улицах и не покупала на собранные рупии кое-какую еду, они бы умерли с голоду. Камал не любил отпускать ее из дому, и сам не стремился куда-либо выходить. Он жил так, как жил в храме – в своем собственном, крохотном, но счастливом мире; он не желал покидать его и не задумывался о будущем.

Чудные ночи и дни, когда они могли без конца познавать друг друга, наслаждаться любовью и страстью, продолжались. Никто не знал, где они живут. Уходя из госпиталя, Тара никому не сказала, куда направляется, в том числе и Джеральду Кемпиону. Не то чтобы она не желала никого видеть, просто понастоящему ей нужен был только Камал.

Последнему все же пришлось выйти за ворота хижины – в тот день, когда они с Тарой решили отправиться к брахману, чтобы заявить о своем желании вступить в брак. Перво-наперво жрец спросил, из какой они касты. Они не знали. Так же, как не знали, что ответить на вопрос астролога о том, в какой день родились. Они существовали вне привычного мира – таков был удивительный жребий, который выпал двум несчастным подкидышам, ставшим учениками и продолжателями великого Натараджи.

С ослепительными улыбками на губах, крепко держась за руки, стояли перед жрецом двое молодых людей, не ведающих иного счастья, кроме любви, которую они питали друг к другу. Неприкаянные и нищие, однако умопомрачительно прекрасные и безумно влюбленные друг в друга.

Брахман вздохнул и согласился совершить церемонию за символическую плату с условием, что они купят благовония и цветочные гирлянды.

Тара сказала, что деньги надо заработать. Они с Камалом вышли на базарную площадь Калькутты и разыграли мифологический сюжет – повесть о божественной любви Шивы и Парвати. Камал был несказанно удивлен тем, что в разбитую глиняную чашку дождем сыплются рупии и бедные индийцы, у которых не было денег на хлеб для своих детей, отдают последнее и украдкой вытирают слезы.

Тара ответила, что это выражение истинной любви к богу и веры в его милосердие, а они владеют искусством пробуждать и поддерживать эти любовь и веру.

Так они стали зарабатывать на жизнь; сначала на улицах, площадях, потом – в домах горожан, на религиозных празднествах и свадьбах. Нашли подходящих музыкантов – превосходного барабанщика, а еще девушку и юношу, умеющих хорошо играть на струнных инструментах.

В день своей собственной свадьбы – настоящей свадьбы, с земным мужчиной, – Тара, облаченная в ярко-красное с золотом сари, с бело-розовой гирляндой на шее, с белоснежными цветами в волосах, ощущала себя самой прекрасной невестой на свете. Когда брахман произносил священные слова, ее взгляд был полон удивительной безмятежности, безграничной нежности и изумительной чистоты, будто она только что ступила на эту землю и впервые увидела мир.

Часть вторая

Свобода