Аромат лотоса (сборник) Бекитт Лора
– На каком основании вы называете мадемуазель Гранден своей невестой?
– Мы собирались бежать и пожениться. Разве она не сказала вам об этом?
Судья оставил его вопрос без внимания и продолжил допрос:
– Когда служители правосудия настигли вас, вы держали в руках нож, которым был убит Тома Дюкло, а ваши руки были испачканы кровью. Кроме того, в ваших карманах обнаружились драгоценности, принадлежавшие мадам и мадемуазель Гранден, а также деньги.
– Неужели вы думаете, что я мог забраться в дом девушки, на которой собирался жениться, и убить человека, полвека верой и правдой служившего ее семье?! Для этого надо быть либо отъявленным негодяем, либо безумцем! – в отчаянии вос кликнул Анри.
Судья сделал глубокомысленную паузу. Потом произнес:
– Как объяснить запись в вашем дневнике: «Моя жизнь изменится. Скоро у меня появятся деньги, я стану другим – решительным, независимым, смелым. Я приложу все усилия к тому, чтобы это свершилось, даже если мне придется пойти на самые немыслимые поступки, даже если придется пойти против самого себя».
– При чем тут мой дневник? Я же не написал, что собираюсь ограбить свою невесту и убить ее лакея! Я не знаю, откуда в моих карманах появились драгоценности и деньги. Все, что я помню, это удар по голове, после которого я потерял сознание.
– Кто вас ударил?
– Спросите у того, кто это сделал! Едва я пришел в себя, меня арестовали, вывернули карманы, и я с изумлением увидел украшения и деньги.
– Вы хотите сказать, вам их подложили?
Анри пожал плечами.
– По-видимому, так.
– Кто?
– Понятия не имею.
Судья вновь помолчал, потом сказал:
– Советую сознаться. К сожалению, все говорит против вас. Ключ вы украли, когда служили в доме Гранденов, а Урсула Гранден не собиралась бежать с вами в ту ночь, поскольку накануне она уехала с родителями и женихом в гости к родственникам.
Анри был потрясен.
– С женихом?!
– Имя Франсуа Друо вам ничего не говорит?
– Нет.
– Если вы не подпишете признание здесь и сейчас, вас ждут пытки. У вас красивые зубы, целые кости, не изуродованная шрамами кожа, гибкое тело. Подумайте об этом.
По телу Анри пробежал холодок.
– Я не преступник! Я дворянин!
– Тут нет дворян и недворян, есть воры, убийцы, грабители, фальшивомонетчики и прочие. В вашем случае королем дано разрешение применять допрос «с пристрастием» незави симо от происхождения.
– Я волнуюсь за мать, – прошептал Анри. – Она очень больна.
– Могу сообщить, хотя это и против правил, что мсье Гранден был столь добр, что поместил вашу матушку в лечебницу для душевнобольных и оплатил расходы сиделки.
Анри не смог сдержать слез отчаяния. Его мать в лечебнице, и он ничем не может ей помочь, а Урсула неизвестно почему отказалась от него. По-видимому, девушка предпочла другого… Кто-то очень влиятельный приложил к этому свою жестокую руку!
– Мне не в чем сознаваться.
– Воля ваша, – сказал судья. – Только не говорите, что я вас не предупреждал.
Он предупреждал не напрасно. По закону пытки должны были длиться не более часа, но на самом деле они продолжались до тех пор, пока обвиняемый не ставил свою подпись на соответствующей бумаге. В протокол заносились все подробности ужасного действа, включая крики и обмороки преступника.
Потом, в камере, товарищи по несчастью лили на Анри воду, чтобы он пришел в себя. Когда молодой человек открыл глаза, то сразу вспомнил, что постыдно сознался во всем. Это было невыносимо. Он знал, что невиновен, но поставил свою подпись, потому что не вынес позора и боли. И тем обрек себя на еще более сильную боль и больший позор. Теперь Анри понял: все то, что он, будучи на свободе, принимал за жестокие испытания, не шло ни в какое сравнение с тем, что ждало его в будущем.
Он целый день просидел в углу, на толстом слое сухой грязи, соломы и тряпья, как побитая собака, а потом к нему подошел один из старожилов камеры и сказал:
– Мне нужны деньги.
Анри поднял на него полные мрака и муки глаза и равнодушно произнес:
– У меня нет денег.
Человек усмехнулся.
– Я не спрашивал, есть они у тебя или нет, я сказал, что они мне нужны.
С этими словами он бесцеремонно пнул Анри ногой. Моло дой человек встал. На том, кто с ним разговаривал, были кандальные цепи, и теперь он внезапно поднял руки и, резким движением обвив ими шею Анри, прижал юношу к стене.
– Говорят, ты дворянин? Давай проверим, так ли это, и поглядим, какого цвета у тебя кровь!
– Она такая же алая, как у тебя, – через силу прохрипел молодой человек, – только моя душа не такая гнилая и черная!
Он плюнул обидчику в лицо, будучи уверен, что его тут же убьют, но ошибся. В его взгляде было столько беспощадного отчаяния и смелости, столько безумной ожесточенности, что его оставили в покое.
Тем же вечером у Анри начался жар. Сказалось перенапряжение, вдобавок воспалились полученные во время пыток раны. Его кружило в водовороте кошмаров, бросало в пучину пульсирующей боли.
Однажды, когда он на мгновение выплыл из этого ужаса, ему явилась мать, Матильда де Лаваль. Положив на лоб прохладную руку, она промолвила: «Что бы ни случилось, не изменяй себе, Анри, пусть все, что произошло, не ожесточит тебя, не убавит душевных сил. Только так ты сможешь спастись».
Когда Анри наконец смог подняться, на его осунувшемся лице, казалось, остались одни лишь затуманенные несчастьем, непониманием и неверием глаза. Почти тут же состоялся суд – простая формальность, без свидетелей и защиты, где ему объявили приговор: двадцать лет каторги с отбыванием наказания на галерах, лишение всех прав дворянства и нанесение клейма в виде лилии, отличительного знака убийцы и вора.
Когда к его коже прикоснулось раскаленное железо, Анри закричал – не столько от жуткой боли, сколько от сознания жестокой несправедливости судьбы. Двадцать лет каторги! Жизнь среди преступников! Лишение всех прав дворянского имени!
Позорное клеймо на плече!
Молодой человек ожидал отправки в Тулон, когда ему сообщили, что его хотят видеть. За все это время к Анри приходил только один человек, мадам Рампон. Она уверяла, что не верит в его виновность; стараясь успокоить, сообщила, что его мать содержится в хороших условиях, и обещала ее навещать.
Его подвели к двойной решетке, разъединявшей камеру, в ко торой содержались опасные преступники, от общего коридора, и Анри увидел… Урсулу Гранден.
Она была все так же красива, модно и кокетливо одета. Рукава зеленовато-синего платья были обшиты пышными кружевными манжетами, из-под пришитых к нижней юбке воланов, которые напоминали морскую пену, выглядывали парчовые туфельки. При виде девушки, осторожно ступавшей по грязному полу, Анри почувствовал не только радость, но и мучительное напряжение воли. Он понял, что не должен проявить слабость и показать, что окончательно побежден.
Молодой человек не знал, что это свидание состоялось с согласия и даже по настоянию Луизы. Леопольд Гранден возражал, но мать Урсулы сказала: «Она обязательно должна его увидеть. После этого ей не придет в голову вспоминать о нем, а главное, сожалеть о том, что они расстались».
– Урсула!
– Анри! О боже, как ужасно ты выглядишь!
Молодой человек и в самом деле выглядел ужасно: бледный и худой, под глазами – темные круги; голова была обрита, и без своих прекрасных густых русых волос, в убогой тюремной одежде он казался странным и чужим. И выражение подавленности и скорби во взгляде отнюдь не прибавляло ему привлекательности.
– Что поделаешь, это тюрьма.
– С тобой плохо обращаются?
– Не хуже, чем с другими осужденными.
– Могу ли я что-то сделать, чтобы облегчить твою участь? – взволнованно произнесла девушка.
«Можешь. Просто скажи, что по-прежнему любишь меня, что сохранишь верность своей любви, а еще – что веришь в мою невиновность», – хотелось промолвить Анри, но вместо этого он спросил:
– Где ты была в ту ночь, почему уехала? Кто такой Франсуа Друо? И почему ты сказала, что не давала мне ключа от черного хода?
Ее жестокая наивность потрясла Анри до глубины души.
– Франсуа… это просто знакомый. О, Анри, я поняла, что не готова к бегству. А про ключ… Я сильно испугалась: весь дом был в крови, к нам пришли чужие люди и спрашивали про тебя… Мама сказала, что меня могут обвинить в том, будто я тебе помогала! – Девушка опустила заблестевшие от слез глаза и упрямо тряхнула головой. – Ты не можешь меня осуждать!
Анри горько улыбнулся. В самом деле, что он может теперь?
Только принять на себя еще одну непосильную тяжесть!
– У меня на плече клеймо каторжника. Лилия. Представляешь? Это навсегда.
Во взгляде Урсулы отразился ужас.
– О, Анри!
– А моя мать в Бисетре, лечебнице для душевнобольных. Я никогда ее не увижу. С тобой мы тоже не встретимся. Если я и вернусь через двадцать лет, это буду… уже не я.
Его глаза сверкали, но не от слез. То был незнакомый, жесткий, режущий блеск.
Урсула отпрянула. Она не узнавала своего Анри и сейчас не жалела о том, что их разделяет решетка. Когда пришел охранник, оба испытали невольное облегчение.
– Прощай, Анри, – сказала она, нервно теребя в руках кружевной платок.
– Прощай! – резко произнес он и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
1753 год, Тулон, Франция.
Если бы это случилось в иные времена! Если бы он ощутил теплое, могучее дыхание южного ветра, увидел серебрящееся море, почувствовал, как душа растворяется в его звуках и запахах, он был бы счастлив.
Теперь Анри помнил лишь быстрый переход по узким извилистым коридорам улиц, полные отвращения и испуга взгляды прохожих и слышал только звон собственных цепей. Вверх вздымались тучи белой пыли, камни, по которым ступали босые ноги, были горячи, точно уголья, и раскаленный воздух дрожал, как над жаровней.
Когда перед ним открылась жемчужная рябь залива, тонкие очертания далеких гор и яркая зелень виноградников, он почувствовал только скорбь и ужас выпавшей на его долю судьбы.
Если бы нынешнюю позорную жизнь можно было поменять на героическую смерть, он, не задумываясь ни на секунду, выбрал бы последнюю!
Вновь прибывшую партию каторжников затолкали в тесный, мрачный и душный сарай. Условия содержания были невыносимы: заключенные спали вповалку на голом полу, пища была отвратительна и скудна, никто не заикался о бане, потому вскоре многие заболели кожными болезнями. К этому невозможно было привыкнуть, и вместе с тем иногда Анри казалось, что прежняя жизнь – это всего лишь сон, что он всегда жил среди этих ожесточенных, изнуренных людей, ноги которых были стерты железом в кровь и которые не поднимали глаз от земли. А если они смотрели, то от их взгляда леденела кровь.
За это время Анри научился чувствовать в себе несгибаемый внутренний стержень, позволяющий отбрасывать за невидимую черту тех, кто видел в нем жертву. Тогда гордость дворянина превращалась в дерзость висельника, а вежливость и учтивость заменяла бесшабашная смелость.
Молодой офицер, проверяющий списки осужденных, оказался внимательным человеком, потому еще до отправки каторжников на галеры вызвал к себе Анри, предложил присесть и даже приказал подать ему чашку чая.
– Я видел ваши документы, – сказал он. – И хочу вам помочь.
– Вы верите в мою невиновность? – с надеждой произнес молодой человек. – Поверьте, я сделал признание под пытками!
– Не важно, верю ли я, – мягко ответил молодой офицер. – Вы уже осуждены, и с этим ничего не поделаешь. Но я могу попытаться облегчить вашу участь. Недавно я получил бумаги: мне предложено отобрать людей для войны в Индии. Сейчас там командуют губернатор Дюпле[31] и полковник Бюсси[32]. К сожалению, индийская кампания плохо финансируется правительством, потому они вынуждены вербовать солдат среди осужденных. Конечно, туда могут отправиться далеко не все, по крайней мере не те, кто обвинен в убийстве. Но ради вас, де Лаваль, я готов сделать исключение.
– Почему?
– Мне вас жаль. Вы благородный, образованный человек, вам будет нелегко среди галерников. К тому же такие, как вы, теряют себя в этом аду.
– Но я никогда не держал в руках оружие.
– Это не имеет значения. Главное, что там к вам будут относиться не как к преступнику, а как к солдату.
Во взгляде Анри была мука.
– Если я уеду в Индию, то вряд ли когда-либо попаду домой!
– Если вам придется отбывать наказание на галерах, вы тем более не вернетесь. Осуждение на каторжные работы – это почти смертный приговор. Пять лет – предел для самого выносливого человека. Я внесу ваше имя в списки. Будем надеяться, что все получится. Только смотрите, чтобы ваше клеймо не попало на глаза тем, кому не нужно его видеть.
Молодой человек был благодарен офицеру, но не питал надежды на освобождение. Что ни говори, жизнь кончена, ему не удастся убежать от судьбы!
Глава IV
1753 год, деревня Бала, Индия
С некоторых пор Тулси часто уходила в джунгли. Она не думала ни о диких зверях, ни о змеях. Здесь, под сомкнутым пологом изумрудных растений, среди желтых, белых, сиреневых цветов, выросших на кроваво-красной земле, она чувствовала себя свободной.
Стоило вернуться домой, как все начиналось сызнова. Тулси старалась молчать, а если говорила, то тихим безжизненным голосом, и в ее больших темных глазах не было и следа прежнего огня. Везде и всюду она чувствовала на себе косые взгляды, ее преследовали колкие словечки в спину и откровенные насмешки, которые односельчане бросали ей в лицо. Тулси не могла защититься, потому что обидчиков было много, а она одна.
Девушка часто размышляла о своем одиночестве. Мать умерла, отец ушел неведомо куда, даже дядя Чарака и тот отправился на войну. Все, кто любил ее или был способен любить, исчезли, и Тулси задавалась вопросом: не является ли она сама причиной своих несчастий? Об этом говорили и староста деревни, и жрец, и тетка Рохини. Ее родители нарушили священный закон, потому их дочь родилась отверженной, существом, несущим гибель всему, к чему прикоснется.
Каждый должен поступать сообразно своей драхме, отступление от правил есть беззаконие – девушка слышала это с раннего детства.
С такими мыслями Тулси вышла на дорогу. Хочешь не хочешь, но пора возвращаться домой. Скоро день растает и на землю с невероятной быстротой обрушится ночь.
Девушка торопливо шагала в сторону деревни, когда услышала стук конских копыт. В Бале не было лошадей, только буйволы, овцы и козы. На всякий случай Тулси отступила в сторону и вскоре увидела двигавшуюся навстречу процессию.
Вероятно, это был богатый человек со своей свитой – такое жителям Балы случалось видеть нечасто. Замерев на месте, Тулси смотрела на появившихся из-за поворота людей. В ее взгляде были и любопытство, и страх.
Впереди на тонконогом породистом коне ехал человек в лиловом шелковом тюрбане и свисающем на грудь, украшенном золотыми нитями шарфе. На нем были не дхоти, а штаны бирюзово-синего цвета и короткие красные сапоги из мягкой кожи.
Увидев девушку, всадник не удивился. Он подъехал к ней, остановил коня, и Тулси смогла разглядеть его красивое, строгое лицо. Мужчина выглядел старше Тулси, вероятно, ему было за тридцать. Он заговорил приветливо и в то же время требовательно:
– Здравствуй, девушка. Не беспокойся, мы тебя не обидим. Очевидно, поблизости есть деревня. Проводи нас туда – один из моих слуг тяжело заболел, и ему нужна помощь.
Тулси кивнула.
– Хорошо, господин.
Она пошла впереди, указывая дорогу, всадники последовали за ней. Человек, которого несли на носилках, тяжело дышал и время от времени мучительно постанывал. Его лицо было бледным, живот вздулся. Тулси сказала:
– Наверное, ваш человек, господин, выпил плохую воду.
Я знаю траву, которой его можно вылечить.
– У тебя есть эта трава?
– Да. Я каждый год собираю ее и сушу. Я могу приготовить лекарство.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Как тебя зовут?
– Тулси.
– А меня Рамчанд. Я живу в Калькутте и сейчас возвращаюсь домой.
Больше он ничего не сказал, но всю дорогу исподволь присматривался к Тулси. В этой девушке было что-то необычное – не отсутствие привычной девичьей скромности, а некая особая искренность и смелость. Ни ее одежда, ни прическа не были украшены; Рамчанд не увидел даже традиционных золотых браслетов и серег, передающихся женщинами из поколения в поколение, и решил, что, по-видимому, девушка очень бедна.
Когда они пришли в деревню, там случился настоящий переполох. Не обращая ни на кого внимания, Рамчанд подъехал к дому Тулси и спешился. Навстречу выбежала тетка Рохини, а Тулси как ни в чем не бывало прошла на веранду и принялась готовить лекарство. Рамчанд и его люди ждали во дворе. Они с удовольствием выпили молочной сыворотки и съели лепешки, которые Рохини разложила на пальмовых листьях. Рамчанд с любопытством, но без брезгливости разглядывал бедный двор, стоявший у крыльца ткацкий станок с укрепленной на кольях грубой рамой, развешанные на ограде вытертые циновки.
Рохини была горда тем, что этот человек остановился именно у нее. Без сомнения, он очень богат, но, вероятно, не принадлежит к высшей касте, раз спокойно сидит в их дворе и принимает приготовленную ею пищу.
Вышла Тулси с глиняной чашкой в руках и с поклоном протянула ее Рамчанду. Тот приказал, чтобы питье отнесли больному, а сам посмотрел на девушку.
В простом сари, почти без украшений, с гладко причесанными иссиня-черными волосами, большими серьезными глазами, тонкими изящными руками, удивительно светлой для индианки кожей и мягкой линией губ Тулси выглядела красавицей.
– Твоя дочь? – спросил он Рохини, когда девушка скрылась в доме.
Женщина угодливо улыбнулась.
– Племянница.
– Сколько ей лет?
– Недавно исполнилось двадцать.
– Просватана? – Рамчанд и сам не знал, зачем спрашивает.
– Нет, господин.
Он удивился.
– Почему? Неужели трудно найти жениха для такой девушки? На вид она скромна и послушна.
Рохини в замешательстве теребила край сари. Все из-за этой девчонки! Она надеялась, что гость даст ей несколько рупий, но если разговор зайдет слишком далеко, пожалуй, придется остаться ни с чем!
К счастью, Рамчанд заговорил о другом.
– Скоро стемнеет, пожалуй, нам не стоит двигаться дальше.
Можем ли мы переночевать в твоем доме? Где твой муж?
– Он ушел с солдатами, которые приходили в нашу деревню. Отправился воевать за деньги.
– Солдаты? Англичане?
– Не знаю, мой господин.
Рамчанд вздохнул. Калькутта, прекрасный город из белого камня под жгучим солнцем и синим небом, была полна английских солдат, а начавшаяся англо-французская война нанесла торговле ощутимый удар. Военные корабли обеих держав усиленно охотились за торговыми судами, что приводило к бесконечному повышению и без того непомерных налогов как с одной, так и с другой стороны.
– Ты из вайшья?
– Да, господин.
Рамчанд кивнул.
– Жаль, но если твоего мужа нет дома, мы не сможем остаться. Придется поискать другое пристанище.
В это время к ограде подошла группа людей – деревенский староста и его приближенные. Стемнело; над миром горела луна. Ее свет был столь ярок, что, казалось, озарял каждый лист, проникал в любое окно, в самый темный и неприметный уголок.
Староста почтительно поклонился и предложил Рамчанду приют в своем доме. Тот согласно кивнул, поблагодарил Рохини, дал женщине денег и вместе со своими людьми покинул ее двор. Уходя, оглянулся на дом, но Тулси не вышла его проводить. Он был чужим человеком, чужим мужчиной, случайным прохожим на многолюдном жизненном пути.
– Я слышал, ваш человек заболел? – спросил староста, когда они с Рамчандом, сидя на покрытом ковром диване, пили арак. Дом старосты выглядел несравненно богаче дома Рохини: здесь была медная посуда, цветные половики и деревянные решетки на окнах.
– Ему стало лучше. Помогло лекарство, которое приготовила девушка по имени Тулси.
– Тулси?!
– Да, мы встретили ее по дороге, когда ехали к деревне.
Староста сокрушенно покачал головой.
– Что-то не так? – с некоторым вызовом произнес Рамчанд. – Она принадлежит к низшей касте? Я не должен был принимать помощь из ее рук?
Староста замялся.
– Ее мать была из вайшья, а отец – брахман. Эта девушка родилась от беззаконного союза.
– Я не знаю закона, который бы запрещал мужчине, принадлежащему к высшей касте, взять себе в жены женщину из более низшей. Если она, конечно, не относится к неприкасаемым[33].
– Родители ее отца были против этого брака. Но мать Тулси все равно ушла к нему. Они жили вместе, никого не стесняясь. Их даже хотели выгнать из деревни.
– Где сейчас ее родители?
– Где отец, неизвестно, а мать умерла, когда рожала Тулси.
Девочку воспитала ее тетка.
Умерла во время родов… Рамчанд вздрогнул и едва удержался от того, чтобы в отчаянии закрыть лицо руками. Прошло больше десяти лет, и все эти годы он носил в своем сердце остановившееся время! Рамчанд женился, когда ему исполнилось двадцать. Согласно традиции брак устроили родители и до свадьбы юноша не видел невесту. Открывшееся зрелище показалось ему сказочным: сверкающая золотыми украшениями, нежная, как цветок, юная девушка в сари из переливающегося шафранового шелка со златотканой каймой, не смеющая поднять глаз. И он имел право коснуться ее, мог заключить в объятия!
Рамчанд был счастлив ровно год, но потом его жена истекла кровью во время родов, а через сутки умер новорожденный сын.
Сейчас ему было тридцать два, он многого добился в жизни, имел большое влияние в торговом мире, у него был роскошный дом в Калькутте и достаточно денег. После смерти супруги ему прочили в жены юных красавиц, но царица его сердца, прекрасная Мадхукар, умерла, и вместе с ней ушло все, что было способно дарить ему настоящее счастье: огонь души, желание любить.
– Значит, вина девушки в ее происхождении? – Рамчанд произнес эти слова с видимым осуждением, и староста сказал:
– Не только. Совсем недавно из-за нее погиб юноша из уважаемой семьи. Она завлекла его в лес, чтобы забавляться с ним, а потом несчастного укусила змея, и он умер в страшных мучениях! Она не чиста ни душой, ни телом, и едва ли найдется хотя бы один человек, который примет ее за равную и пожелает коснуться ее руки!
– Значит, до конца жизни ее будут преследовать осуждение, ненависть и насмешки односельчан? И для девушки, запертой здесь, как в клетке, единственным выходом станет смерть?
Староста поджал губы и сурово произнес:
– Она это заслужила.
Рамчанд не пожелал продолжать разговор и лег спать.
Утром, едва проснувшись, мужчина отправился в дом Рохини. Этой ночью он долго думал. Он еще не знал, правильно ли поступает, но решение было принято, и Рамчанд чувствовал, что будет размышлять до тех пор, пока не найдет единственно верный выход.
Было рано; в ворота шумно выгоняли скот. Деревня выглядела живописно: во дворах и между ними росли деревья, которые дарили отрадную тень, цвели цветы, повсюду чирикали птицы.
Деревенские женщины были одеты кто богаче, кто беднее, но ладони, ступни, проборы почти каждой из них были покрашены краской из красной смолы. Все носили пояса из цепочек и пластинок, ножные и ручные браслеты, золотые, серебряные или металлические бусы, серьги, кольца и гривны. Украшения по большей части были дешевые и грубо сработанные, и Рамчанд представил, как выглядела бы Тулси в том великолепном убранстве, какое он мог купить для нее на свои деньги.
Именно тогда у него впервые зародилась мысль жениться на ней и тем самым спасти бедную, отвергаемую всеми девушку из затерянной в джунглях, полной предрассудков и темных людей деревни!
Рамчанд не поверил словам старосты – правда была в глазах Тулси, в ее голосе, в ее незащищенности и красоте.
Едва завидев вчерашнего господина, Рохини выскочила во двор. Рамчанд спросил о Тулси, и девушка вышла из дома, застенчивая и серьезная.
Рамчанд не грубо, но твердо дал понять, что не желает разговаривать при тетке, и Рохини нехотя удалилась.
– Здравствуй, Тулси. Я пришел поблагодарить тебя. Мой слуга здоров. Мы можем трогаться в путь.
Она поклонилась.
– Я рада, господин.
– Скажи, ты бывала в Калькутте?
– Я никогда не выезжала из Балы.
В ее голосе и в том, как она держалась, сквозило редкое для ее положения достоинство, а еще Тулси обладала острым умом, какой, быть может, и не нужно иметь женщине.
– Ты хотела бы уехать из своей деревни и посмотреть другие места?
Тулси ответила с откровенностью, на которую не решилась бы никакая другая девушка:
– Я желаю покинуть ее навсегда.
Рамчанд смутился, потом сказал:
– Обещаю, что приеду за тобой и заберу тебя отсюда.
Девушка не упала на колени, чтобы прикоснуться к его ногам, она лишь посмотрела ему в глаза.
– Если вы хотите забрать меня, господин, сделайте это сейчас, потому что позже вас будут заботить другие дела или, возможно, вы станете размышлять над черными словами, которые скажут в мой адрес односельчане и которые пустят корни в вашей душе.
Рамчанд изменился в лице.
– Ты права. Позови свою тетку.
Пришла Рохини; разволновавшись, она держалась суетливо, поскольку не знала, чего ожидать от богатого гостя.
– Я увожу вашу племянницу в Калькутту. Там мы сыграем свадьбу. Брачное покрывало девушки готово?
Рохини на мгновение онемела. Она могла ожидать чего угодно – внезапного урагана, падения неба на землю, пришествия злых демонов, – но только не этого.
– Покрывала нет. Мои дочери еще малы, а Тулси…
– Понятно. Я спросил, чтобы убедиться в том, что и предполагал. Не беспокойтесь, все будет сделано без вас.
– Но я… я не могу отдать ее просто так! – опомнилась Рохини. – Моего мужа нет, и я не знаю, с кем посоветоваться…
Рамчанд небрежно швырнул в пыль туго набитый сафьяновый кошелек.
– Надеюсь, этого будет достаточно для того, чтобы вы отпустили ее со мной и навсегда забыли о ней?
Рамчанд посадил Тулси в седло перед собой и, пока они ехали, рассказывал ей о Калькутте, своем доме и своих делах. Он сам поражался тому, как легко у него на сердце. Точно он снял с души давний груз и получил возможность мечтать о будущем. Эта девушка, не знающая роскоши, привыкшая только к несчастьям, будет ему хорошей, верной женой. Он нарядит ее как царицу, введет в брачные покои, насладится ее красотой и невинностью, а потом она родит ему детей.
Рамчанд с удовлетворением вспоминал о том, как на площадь высыпала вся деревня, как жители Балы смотрели на Тулси. Он видел в их взглядах неверие, зависть, изумление, ненависть – все то черное, что способна породить человеческая душа. Что ж, духовное бездорожье – самый легкий путь: иной человек осознает это только тогда, когда возродится вновь, или не поймет никогда, если станет травой или камнем.
В лице Тулси не было презрения и превосходства. Она обладала чистой и светлой душой.
– Ваши родители, господин, не будут против нашего брака?
– Мой отец умер, а мать, как вдова, взошла на погребальный костер. Я живу с тетей, она меня воспитала. Ее зовут Кайлаш, она очень добра. Она была младшей сестрой моей матери и отказалась от замужества ради меня. Кайлаш много лет мечтала о том, чтобы я вновь женился, и будет рада увидеть мою невесту.
Рамчанд поведал о своем первом браке, и Тулси подумала: