Приглашение в космос Шаров Валерий

И после неловко повисшей в воздухе паузы, не вдаваясь в подтекст разговора, серьезно продолжил:

– Посмотри, сколько я уже сделал, чего достиг после того, как меня списали с должности космонавта! Стал доктором наук, профессором, действительным членом Академии космонавтики – в ней ведь нет не летавших космонавтов, а я попал в первый же набор. Это за четыре-то года! А если бы эту энергию, эту силу удалось обратить на пользу нашему космосу для созидательной работы там?!

Береговой тогда замолчал. Сказать на это было нечего.

– Самая страшная, невыносимая ситуация, с которой мне пришлось столкнуться, – воскликнул вдруг Бурдаев в разговоре со мной, – это все пребывание в нашем отряде космонавтов. Нет, не бесконечное ожидание желанного полета и даже не сводящая с ума неопределенность в твоем положении. А то, что летят в космос люди, хуже тебя подготовленные, менее знающие и умеющие! Это оскорбительно и унизительно, когда ты отлично знаешь, чего стоишь, (а я знаю это дело, я – специалист, ученый, организатор, творец!), но сидишь, сидишь, сидишь…

Он снова помолчал, а потом продолжил явно больную для него тему о своем восприятии отряда космонавтов, но уже несколько в ином ракурсе:

– Десятилетиями наблюдать эту необъективность, терпеть оскорбления, а потом видеть, как те, кто мало заслуживает полета, становятся героями. У них – деньги, дача, машины, книжки, слава. Это все игрушки, конечно, но это ведь все кому-то надо! Кто-то ради них готов на любые подлости. И, самое главное, наше основное дело от этого очень много теряет…

Он опять задумался и снова заговорил на живую для него и после стольких лет тему опять в ином, на этот раз каком-то особом, человеческом измерении. Заговорил, как будто сам с собой:

– Возможно, они полетели потому, что понимали: если не полетят, то останутся никем, а я… все равно реализуюсь в жизни. Что и произошло в итоге…

– Но я и сейчас полетел бы! – вдруг вырвалось у него снова. – А перед этим использовал бы все средства, чтобы вернуться. И если бы их не было – все равно пошел бы на это! Поверьте, то не очередной жест отчаянья или жажда славы – это осознанное желание человека, стоящее на накопленном профессиональном опыте…

В августе 2002 года Михаил Николаевич Бурдаев отметил свое семидесятилетие. Несмотря на пенсионный возраст, он ведет активнейшую жизнь: работает в Звездном городке, готовит молодых космонавтов к полетам, пишет книги, выступает с докладами на конференциях. В общем, продолжает трудиться на наши космические программы. И… готов к полету.

В истории нет сослагательного наклонения, и мы не можем точно сказать, что было бы, если бы Бурдаев и впрямь полетел бы в космос. Как пишущий человек, могу предположить только, что наверняка получилась бы интересная история, надеюсь, не трагическая. Но вот что могло случиться с ним в безысходном ожидании полета, не оставь он себе свою любимую науку, не окажись его нервы достаточно прочными, можно, как ни странно, предположить.

За два года до Михаила Бурдаева в отряд космонавтов пришел Владимир Преображенский – тоже весьма неординарный, очень способный человек. Выпускник МАИ, отличный специалист по летательным аппаратам, музыкант, писал стихи… В общем, очень нестандартный, не такой, как большинство других членов отряда космонавтов, человек. После многих лет, проведенных в Звездном городке в подготовке к полету, после окончательного осознания того, что в космос он не полетит, начал пить. В какой-то момент оказался в психиатрической больнице на лечении. Бурдаев прорвался к нему в палату – у Преображенского тогда как раз был светлый период болезни, – попытался образумить по-своему:

– Володька, как ты мог довести себя до такого?! Ты же – космонавт! Ты должен пробивать стены на своем пути! А ты…

– Наверное, я оказался не готов ждать полета 17 лет, – со странной для этого заведения грустью и глубиной ответил его товарищ.

После увольнения из отряда космонавтов в 1980 году он работал инженером-испытателем в ЦПК. Затем участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В 1993 году трагически погиб под колесами автомобиля.

Между двумя этими явно крайними примерами – десятки более или менее удачных судеб военных и гражданских специалистов, в разные годы (в том числе и вместе с Гагариным) пришедших в космонавты, но так и не побывавших в своем полете. Все они тренировались и готовились к нему рядом с теми, кому потом повезло, кто стал героями СССР и России, которым рукоплескала страна и все восхищённое человечество. А они, хотя и были готовы к полету по меньшей мере не хуже слетавших товарищей, так и не полетели, остались невостребованы и практически никому не известны. Что поделать: такая была страна, такие нравы…

Только в 2001 году отчасти была восстановлена эта несправедливость: информационно-издательский дом «Новости космонавтики» при содействии Импэксбанка выпустил в свет большой и подробный справочник «Советские и российские космонавты 1960–2000 годов». В нем подробно рассказано обо всех, кто прошел за эти сорок лет через отряд космонавтов, не взирая на их звания, должности, партийность и звездность. Теперь любой желающий, открыв эту книгу, может прочитать истории жизни этих людей, узнать об их так и не завершившихся дорогах к заветному полету. И благодаря помещенным в ней фотографиям вглядеться в лица тех, кто готов был рискнуть самым дорогим ради освоения человеком космоса.

Глава 2. Полет, которого не было

…Шел 12-й час полета космического корабля с экипажем из двух человек: командиром Юрием Шкуратовым и бортинженером Михаилом Новиковым. Старт и выведение на орбиту прошли нормально. Их ждала стыковка со станцией, а затем напряженная двухмесячная работа на ее борту. Но прежде людям надо было перейти из спускаемого аппарата в бытовой отсек корабля, чтобы выполнить насущные физиологические операции – сходить в туалет, попить воды, подкрепиться, если кто-то сильно проголодался. И уже после этого готовиться к стыковке.

Все действия в полете строго регламентированы, и обязанности каждого члена экипажа расписаны в бортовой документации. По ней люк в БО должен открывать бортинженер. Поэтому Михаил взялся за свое дело. После 12 часов полета – нахождение в скафандре да еще в очень маленьком пространстве космического корабля – было довольно жарко. Он изрядно взмок, пот буквально заливал глаза, и бортинженер снял с головы шлемофон, чтобы хоть немного проветриться. Люк, однако, на поддался его первым усилиям. Он попытался снова – опять не идет. Новиков доложил о ситуации командиру и, устроившись поудобней в тесном пространстве, дернул неподдающийся люк на себя, приложив всю силу. Дальнейшее не укладывалось ни в какую бортовую документацию. Вместо плавного отхода от переходного створа металлическая махина резко соскочила со своего места и с огромной силой ударила бортинженера по голове. Видимо, между атмосферами корабля и бытового отсека образовался некоторый перепад – излишек давления в последнем. Он и выбросил люк после освобождения всех креплений. Сильный и внезапный, как выстрел, удар люка не только прилично оглушил человека, но и рассек ему кожу на ничем не защищенной голове. Моментально пошла кровь, и уже она, а не пот, начала заливать глаза, лицо.

Что делать? Доложить руководству полетом о случившемся, как требует строгая и почти все знающая инструкция? Но там могут сильно обеспокоиться ранением одного из членов экипажа и, не дай Бог, потребовать экстренного возвращения. Это значит – прекратить полет, к которому так долго готовились и срывать программу всей предстоящей двухмесячной работы. Значит, не только себя, но и многих, многих людей, готовивших эту программу, подвести. И каково будет напарнику возвращаться, так толком и не начав работу?

Все эти мысли вихрем пронеслись в гудящей от удара Мишиной голове. И моментально родился четкий ответ: «Нет, только не это!». Однако, все-таки, что же делать? Перво-наперво хотелось улечься в свое кресло-ложемент и просто полежать, закрыв глаза. Но через телекамеру руководство тут же все увидит, и тогда такое начнется…

– Юра, давай все, что есть из обвязочного материала, – обратился бортинженер к сильно взволнованному командиру, – буду кровь останавливать.

А сам быстренько повернулся спиной к направленной на него видеокамере. И Юра, тоже закрываясь от второй камеры, начал быстро рвать салфетки из мочеприемника автономной санитарной установки (АСУ) – там самый лучший обвязочный материал для остановки крови – и передавать их своему напарнику. А тот стал спешно прикладывать их к рассеченной голове.

Тем временем «земля» запрашивает: «Окрыли люк?».

– Открыли, открыли, – отвечает командир экипажа.

– Почему не видим вас?

Что-то придумали на ходу и там, вроде, поверили. Надолго ли поверили?

– Давай, поднимайся в бытовой отсек, – приказал командир, когда кровь удалось немного остановить.

А бортинженер не может – такая навалилась на него слабость, головокружение после удара. Не иначе – сотрясение мозга. Но пошедшим на такое дело людям, известно, мужества не занимать. Они, конечно же, не стали ничего сообщать о случившемся и блестяще выполнили всю намеченную двухмесячную программу.

Так что не пытайтесь в каких бы то ни было газетах того времени обнаружить что-либо об этом происшествии – ничего не найдете! Как, впрочем, нигде – ни в какой газете, ни в каком космическом справочнике – не прочитаете ничего вы и об этом полете, и об этих космонавтах. Потому что, строго говоря, ни полета того не было, ни космонавтов таких не было.

Только вот люди эти – Юрий Шкуратов и Михаил Новиков, выполнявшие полную программу двухмесячного орбитального полета, – были! И транспортный корабль, и станция, и рассекший голову Михаилу люк бытового отсека, и окровавленные салфетки, и мужественное его поведение – все это тоже было. Но только не в космосе, а на Земле. А название этим людям особое – космические испытатели!

Они действительно полгода готовились в Институте медико-биологических проблем к долгой и важной космической работе. И все изложенное выше, и еще многое, не попавшее на эти страницы, происходило в макетах корабля и станции – в барокамере, где моделировались абсолютно все условия полета, за исключением перегрузок и невесомости. Даже вот удар переходного люка по голове, как это запросто может быть в реальном полете в космосе, случился. Но сотрясение мозга и пролитая кровь не заставили Михаила Новикова попросить у организаторов прекращения полета-эксперимента. Ну, никак не мог он перечеркнуть всю долгую подготовку и так подвести задействованных в этой работе людей. Правда, на такой случай был дублирующий экипаж, готовый в случае крайней необходимости сменить основной. Но тут Новиков сильно подставил бы своего товарища. Не мог он пойти на такое!

А когда через два месяца покидали станцию-барокамеру, Михаил аккуратно и тихо собрал все салфетки с запекшейся кровью и запихал их подальше в маленькую личную сумку И никто, никто не узнал о случившемся с ними ЧП. Зачем кому-то там знать о подобных мелочах? Они классно выполнили свое дело, а разбитая голова, пролитая кровь – это все не так важно в святом деле служения покорению космоса…

Мы познакомились с ними накануне прыжков с парашютом. Руководство ЦПК имени Гагарина объявило о том, что у нас – готовящихся к космическому полету журналистов – начинается специальная парашютная подготовка космонавтов и представила инструкторов Центра, которые будут с нами работать на этом этапе подготовки, а также в условиях кратковременной невесомости на летающих лабораториях. Руководителем этих видов подготовки был представлен Виктор Рень, а моим непосредственным инструктором практического обучения назначен Михаил Новиков.

О том, что оба они были испытателями, я узнал много позже, когда закончились и прыжки, и невесомость, и вся наша космическая подготовка. Во время работы с нами они не распространялись об этой стороне своей жизни. Узнал я о ней, когда годом позже приехал в Звездный городок по журналистским делам и сел с ними обоими за стол, и мы, вспоминая совсем еще недавнюю совместную работу, выпили по «рюмке чаю».

А тогда, накануне вселяющих во всех нас первозданный страх прыжков с парашютом, они были для нас только лишь одними из многочисленных сотрудников Центра подготовки космонавтов, с которыми нам предстояло пройти самое, пожалуй, эмоциональное и опасное испытание.

Они являли собой некоторую противоположность. Рень – коренастый, с непроницаемыми карими глазами, черноволосый, коротко стриженый и очень спокойный. Новиков – высокий и худощавый, голубоглазый, с пышными кудрями, весельчак и балагур. Но, несмотря на подобные различия, в обоих чувствовалась удивительная уверенность, недекларируемая правильность действий и такая трехсотпроцентная надежность, что все мы довольно быстро успокоились от присутствия рядом этих людей. Думаю, во многом благодаря им прыжки наши прошли без каких бы то ни было серьезных ЧП, и все остались целы.

Помню, как у меня произошла настоящая нештатная ситуация, связанная с одновременным выбросом основного и запасного парашютов в четвертом прыжке. Первые прыжки производятся только с принудительным раскрытием купола, и вместе с автоматическим раскрытием ранца основного парашюта мы обязаны были имитировать его ручное раскрытие. Чтобы потом, в затяжных прыжках, это важное движение выполнялось чуть ли не рефлекторно. Для чего надо было, отсчитав три секунды с момента покидания вертолета, выдернуть красное кольцо раскрытия ранца, располагавшееся на передней части подвесной системы с левой стороны. И мы неоднократно тренировали это движение на земле, чтобы достигнуть автоматизма в столь важной для жизни процедуре. Кольцо же запасного парашюта, с которым мы работали на земле и прыгали в небе, было таким же красным и располагалось на ранце запасного парашюта, закрепленного на передней части подвесной системы, в районе селезенки, так что была вероятность перепутать два эти кольца. Чтобы этого не произошло, мой инструктор Михаил Новиков постоянно обращал внимание на то, что перед тем, как выполнить движение для раскрытия ранца парашюта, необходимо обязательно посмотреть на соответствующее кольцо, взяться за него рукой и только тогда выполнить движение. Но там, в воздухе, когда тебя бросает, кидает, дергает в разные стороны в момент раскрытия основного парашюта, ошибиться подобным образом вполне возможно. Одновременное же раскрытие двух парашютов, учили нас, – вещь абсолютно недопустимая и чреватая большой опасностью: два раскрывающихся купола могут переплестись, оба не раскрыться полностью и тогда…

Понятное дело, в один вовсе не прекрасный момент все произошло именно так, как я и опасался. На четвёртом прыжке, сразу после выхода из вертолета, я, как положено, досчитал до трех, и вместе с ощущением рывка основного парашюта, не посмотрев куда требовалось, дернул кольцо, имитируя его ручное раскрытие. Каково же было мое удивление, когда краем глаза заметил что-то белое, мелькнувшее в районе моего живота, где располагается запасной парашют?! Одновременно осознавая, что я выдернул-таки кольцо «запаски», и вспоминая все сказанное об этом во время занятий в классах, я автоматически схватил начавший раскрываться запасной парашют и крепко прижал растущий белый ком к животу.

Катастрофы не произошло: основной купол полноценно налился воздухом надо мной, а запасной теперь меня не заставила бы отпустить от живота никакая сила, хотя, как мне позже объяснили, теперь его можно было спокойно бросить, и он лишь повис бы подо мной. Но я-то этого в воздухе не знал и потому отпустил запасной парашют от живота только в момент приземления, когда нужно было освободить руки и работать ими со стропами основного. Хотя все и закончилось благополучно, я ожидал, что на земле предстоит по этому поводу серьезный разговор. Но никто мне ни слова не сказал, хотя и Новиков и Рень определенно все заметили. Только вечером я подошел к последнему и осторожно начал зондировать почву:

– Виктор Алексеевич, вы знаете, что у меня случилось, как во время имитации выброса основного парашюта ошибочно раскрыл «запаску»?..

Я уже приготовился все детально ему рассказать, особенно то, почему так случилось. Возможно, услышать упреки и какие-то мудрые слова на этот счет или даже похвалу в свой адрес по поводу правильных действий в экстремальной ситуации. Но он поднял на меня свои невозмутимые карие глаза и спокойно произнес:

– Да, конечно, я все видел. Это не есть хорошо…

И все! И никаких выговоров, никаких комментариев, никаких расспросов. А зачем? Все и так просто и понятно. Я сам должен был сделать нужные выводы из происшедшего. И мне как-то вдруг передалось его удивительное спокойствие, основанное на некоем неведомом мне, но очень твердом, надежном фундаменте. Все последующие прыжки прошли на удивление четко, хотя уже на следующий день я прыгал с 10-секундной задержкой раскрытия парашюта.

А потом я понял природу столь надежного фундамента в этих людях. Они были космическими испытателями. И выпавшее на их долю было настолько выше человеческих возможностей, что, пройдя через это, они обрели редкие и удивительные качества. Способность не только самим быть уверенными и несгибаемыми в самых невыносимых условиях, но и вселять эти качества в других, когда те идут на риск, на что-то неизвестное.

Дорога космического испытательства у наших будущих инструкторов по невесомости и парашютной подготовке, Виктора Реня и Михаила Новикова, легла довольно нетипично для подобного рода людей. В 70-е и 80-е годы им, тогда бортовым инженерам – испытателям, офицерам Советской армии просто время от времени предлагали поучаствовать в несвойственных для них по роду основной занимаемой должности экспериментах. Испытаниях медикаментозных средств, которые могут повысить возможности организма в процессе трехсуточного выживания при экстремальных условиях в различных климато-географических зонах. Трое суток летом в пустыне с ограниченным запасом воды, трое суток зимой за полярным кругом с минимальным количеством одежды. И трое суток летом в спускаемом космическом аппарате на акватории моря.

Это был не приказ, не служебное принуждение регулярно работать в особом качестве, а только лишь предложение стать универсальными испытателями в самом широком смысле этого понятия. Чтобы попробовать на себе все, что доводится испытывать настоящим космонавтам, только в многократном размере. Испытать себя на прочность, приобщиться к великому делу. Обещали и неплохое вознаграждение, но об этом отдельный разговор. Они могли выбирать: соглашаться или отказываться. И они соглашались.

Вот, например, как протекало испытание по выживанию в туркестанской пустыне в июле 1983 года. Сначала испытуемые проходили так называемую «иммерсию» – суточное вылеживание в бассейне в специальном, предназначенном для спасения на море, надувном костюме «Форель», в полупогруженном состоянии. Это для того, чтобы подвести их состояние к тому, которое наступает у человека после семисуточного космического полета в условиях невесомости. Этакое зависание в воде в положении приподнятых у поверхности ног, головы с плечевым поясом и проваленного вниз таза, из-за чего легкие все время сдавливаются. И все это – в открытом бассейне, над которым хотя и сделали навес из парашютной ткани, но ультрафиолетовые лучи все равно проходят, а температура воздуха днем +45 градусов по Цельсию!.. Через 24 часа испытателей вынимают, переодевают и на трое суток забрасывают для выживания в пустыню. Тут уже можно ходить, строить укрытие из того же парашютного материала и пользоваться минимальным набором спасательных средств. На трое суток – два литра воды. Температура песка днем достигает +60! Мало не покажется.

Для сравнения скажу, что будущим космонавтам предлагается для проверки выживаемости в пустыне провести в ней всего сутки. Без всякой предварительной иммерсии, с куда более полным набором спасательных средств и значительно большим количеством воды – более полутора литров на человека в сутки. Однако, прошедшие через упомянутое трехсуточное выживание испытатели – в нем, помимо упомянутого выше, в то время инструктора отдела невесомости Михаила Новикова, участвовали сотрудники поисково-спасательной службы ЦПК Виктор Федоров и Александр Козлов – героями себя не считали. Более того, по сравнению с прочими испытаниями, они рассматривали его чуть ли не как поездку на курорт!

Куда круче было в февральской тундре. Сначала – та же суточная иммерсия в бассейне (на этот раз в закрытом и с температурой воды около +34). Затем их вытаскивали из воды, высушивали, обклеивали датчиками и на несколько суток помещали в суровые зимние условия. Но тут обнаружилось новое непредвиденное экстремальное обстоятельство: их, мягко говоря, ввели в заблуждение с условиями эксперимента. Сказали, что после иммерсии надо будет просто погулять по тундре, и никто не разъяснил, что это будет за испытание. Оказалось же, что это «просто погулять» сводится к таким жесточайшим условиям, при которых еще неизвестно, останешься ли ты жив. Температура воздуха за –40. На голове только спортивная шапочка, а на теле лишь два теплозащитных (считай, спортивных) костюма. Еще можно пользоваться прорезиненным костюмом «Форель», предназначенным для удержания космонавта на водной поверхности на плаву с прорезиненными носками и перчатками. На таком-то морозе! Но и это еще не все.

Условия эксперимента требовали, чтобы в течение суток люди не могли находиться в построенном из снега самодельном эскимосском укрытии иглу более четырёх часов. Нельзя ничего жечь, чтобы обогреться или вскипятить воду. Из еды – только сублимированные продукты из одного НАЗа (носимый аварийный запас, где есть еда для завтрака, обеда и ужина) на трое суток. Обычно же космонавтам в такое испытание дают по НАЗу на сутки. Впрочем, когда Виктор Рень сунул какой-то съедобный кубик оттуда себе в рот, то он не растаял, как ожидал человек, а просто примерз к небу. Потребовалось немало времени, чтобы он начал таять. В иглу было так холодно, что даже тесно прижавшись друг к другу и завернувшись в полотно парашюта, испытатели не могли провести там более пяти минут – от жуткого холода выскакивали из снежного укрытия, как пробки, и «прогуливались» по тундре. Из дежурной будки, где в тепле сидели наблюдавшие за экспериментом врачи и спасатели, время от времени кое-кто выходил – тоже прогуляться, ноги размять. Так за двадцать минут такой прогулки в унтах, меховых куртках, штанах, перчатках и шапках они обмораживали себе носы, уши, брови, пальцы.

У испытателей же – свои «прелести» и проблемы.

– Я понимаю смысл подобных испытаний, – рассказывал о том эксперименте мой инструктор по прыжкам с парашютом и невесомости Михаил Новиков, – в том, чтобы испытать не технику, а найти предел человеческих возможностей. Если температура тела понижалась до +35,5 градуса, то эксперимент прекращался. Для контроля над ней у каждого в анальное отверстие вставлялся термодатчик, длиной в 25 сантиметров и толщиной с палец. Сначала – вроде ерунда: просто очень непривычно его ощущать в своем теле, неудобно ходить, потому что нужно его придерживать рукой. А потом сильно расслабляешься, и появляется ощущение, будто в тебя вонзили кол, и его оттуда уже вообще никак не вытащишь. На сильном морозе прорезиненная и герметичная «Форель» замерзала изнутри от осевшего на стенки и тут же замерзшего конденсата и… лопалась пополам.

– В итоге ты ходишь по тундре, как голый, – дополнял его рассказ Виктор Рень. – Будто ветер обдувает обнаженное тело, а ты весь такой совсем бестелесный, и он идет через тебя, как через сетку. Только мозг еще работает, отмечая порой: «Так, ноги: палец уже замерз… Ну, ладно, похожу побыстрее. Теперь второй палец замерз… на пятку наступать нельзя – значит надо срочно массировать».

Надо сказать, что такое «выживание» очень сильно отличалось от выживания готовящихся к полету космонавтов. Они имеют и более комфортное оснащение, и чуть ли не половину времени вообще проводят в постепенно остывающем спускаемом аппарате. Который им для этих целей специально предварительно разогревают до +28 градусов. Пьют горячий кофе, сколько захочется. После завершения двухсуточного выживания долго отходят от него в бане и теплой гостинице, а потом едут домой. У испытателей же был совсем иной распорядок. Через три дня после первого полуторасуточного выживания, немного отогревшись и содрав с себя отмороженную кожу, они шли на новое – все то же самое, только на этот раз надо было продержаться трое суток. При этом все испытатели еще получали какие-то таблетки, которые по предположению врачей могли повысить границу переносимости в экстремальных условиях. И никто не знал, у кого настоящее лекарство, а у кого – пустышка.

– Самое светлое, радостное ощущение от того эксперимента, – вспоминает Виктор Рень, – было увиденное мной впервые в жизни северное сияние. Красоты неописуемой! А самое тяжелое – это когда от нас забирали почти неживого солдатика, который был третьим в аналогичном экипаже и сидел, как настоящий подопытный кролик, все трое суток. Он обморозил руки, ноги, уши, щеки и нос. Я тогда впервые видел человека в таком состоянии, когда он не реагировал ни на какие обращения. Как будто был уже без рассудка. Наверное, перешел ту самую грань между жизнью и смертью, которую пытались определить на нас в этих экспериментах. Его в таком виде увезли от нас, и я не знаю, что с ним потом стало, как не знаю даже его имени…

Быть может и нашим инструкторам Реню и Новикову тоже суждено было сделать этот страшный переход, но у Михаила умер дед, и их сняли с эксперимента через 49 часов. Впрочем, они готовы были сидеть в тундре и далее. Несколько лет спустя врачи в Звездном городке, узнав о подобных испытаниях, искренне удивлялись: «Да вы что, ребята, головой ударились – на такое пошли?! Это же – как подписание смертного приговора! Или, по меньшей мере, гарантированная инвалидность».

Но, как выяснилось, то был не предел. Одно из самых кошмарных испытаний ждало их на Черном море. На том самом российском южном море, которое, как большинство отдыхавших на нём знает по собственному опыту, дарит человеку тепло и радость, шоколадный загар и запас сил на долгую зиму. Теплое солнце, горячий песок и ленивая убаюкивающая волна. То самое море, куда большинство жителей России так стремится во время отпуска. Оно может быть совсем другим! Таким, каким явилось нашим испытателям летом 1984 года. Им предстояло два эксперимента через недельный перерыв при волнении моря от двух до пяти баллов, в которых моделировалось длительное пребывание человека в спускаемом космическом аппарате при приводнении в редко посещаемую часть мирового океана.

Сначала – традиционные сутки иммерсии. Однако уже здесь начались предельно экстремальные нагрузки. Иммерсия проходила в бассейне, расположенном на палубе специального спасательного корабля «Севаш». Со стороны Турции в борт судна била мощная плоская волна, и его так раскачивало, что вода из палубного бассейна емкостью 70 тонн постоянно выплескивалась. Его шесть раз приходилось снова и снова заполнять в течение этих суток. Испытателей, находящихся на поверхности воды, подбрасывало на три с лишним метра, и они едва не доставали головами до погрузочно-разгрузочной балки, расположенной над бассейном.

– В итоге, – описывает то выдающееся испытание Виктор Рень, – мы не только не расслабились, как положено во время иммерсии, а, наоборот, измучились и страшно устали. С нами на иммерсии в бассейне был один парень из отряда космонавтов. Так на исходе этих суток он всерьез начал кричать: «Мамочка, зачем же я, дурак, согласился на этот ужас?! Решил себя загубить!». А он прошел уже полный курс общекосмической подготовки…

После этой жуткой иммерсии доктора еще провели каждому участнику эксперимента так называемую «ортопробу». В ходе ее испытатель стоит неподвижно с небольшим отклонением назад, отчего у него начинаются изменения в кровяном давлении. Ведется его постоянный замер, и когда у кого-нибудь верхнее и нижнее давления сравниваются, то этот человек переходит из нормального состояния в эйфорическое, теряет сознание и падает. Вслед за этим их, быстренько приодев, как положено по программе, тут же отправили в спускаемый космический аппарат, который швыряло на море, подобно пинг-понговому мячику во время игры. А там – очередной внеплановый сюрприз.

Во время прохождения испытателями иммерсии этот аппарат на короткое время предоставляли членам отряда космонавтов, проходящим одновременно с ними морскую подготовку. Так, всего за два часа их там так укачало, что никто не избежал тошноты. Но одни эту неприятную процедуру делают с использованием предназначенных для нее герметических мешков, а другие боятся показывать, что им было так плохо во время тренировки и возвращают свои завтраки куда угодно – лишь бы подальше от глаз. Например, за панели приборов, которых в спускаемом космическом аппарате великое множество. Отмыть все запачканные места практически невозможно. И испытатели должны были войти в него после такой кошмарной иммерсии! Без содрогания этого сделать было нельзя, но они должны были. И они сделали это.

А близкий по форме к усеченному конусу спускаемый космический аппарат на беснующейся штормовой воде – это далеко не морской корабль! Он испытывает хаотическую и тошнотворную для людей болтанку, имеет все возможные степени свободы. Так что находящимся внутри его совершенно невозможно угадать, что произойдет в следующее мгновение: то ли ты окажешься наверху, то ли по кругу тебя развернет, то ли кто-то повиснет над тобой. Или вдруг вода хлынет в иллюминатор…

Трое суток первого эксперимента прошли по намеченному для испытаний графику. В тяжелейших условиях, когда температура воздуха в спускаемом аппарате достигала +38 градусов, влажность 100 процентов и плюс волнение моря. Из трех НАЗов, выданных на троих на трое суток испытаний, не был съеден полностью ни один, так как постоянное поддавливание изнутри организма, которое преследовало практически всех участников эксперимента, аппетита не прибавляло. Наоборот, у некоторых «на гора» выдавались последние запасы желудочного сока и желчи. По окончании эксперимента участники испытаний в костюмах «Форель» покинули спускаемый аппарат через люк на водную поверхность. Там их «спасли» специалисты, обеспечивающие безопасность, поиск и спасание, подняли на борт спасательного судна. На нем, как и до начала эксперимента, медики провели ортопробу, в ходе которой двое из трех участников эксперимента перешли грань эйфорического состояния и потеряли сознание. Только Виктор Рень прошел все этапы первого эксперимента, успешно выполнив процедуры и задания, предусмотренные программой.

Второй морской эксперимент начался для испытателей с тяжелейшего ожидания кошмарной иммерсии, но волнение в эти сутки было небольшим и все прошло нормально. Зато в спускаемом аппарате им снова преподнесли сюрприз. Один из проходящих морские тренировки космонавтов решил остаться в нем еще на сутки – дополнительно проверить себя на прочность. И вот на исходе этих суток, когда при волнении в три балла испытатели впервые задремали, произошло непредвиденное. Их коллега по выживанию вдруг, спросонья, наверное, взял да и… помочился прямехонько на работающий вентилятор, который равномерным слоем распределил все это по участникам эксперимента, находящимся в аппарате. А в нем +38 градусов и влажность 100 процентов!.. В общем, когда по завершению эксперимента испытатели покидали спускаемый аппарат, от них пахло, как из привокзального туалета.

Мужественный и очень сдержанный человек, Виктор Рень не стал более подробно рассказывать о тех дважды по трое морских сутках в космическом аппарате: что они там пережили, что чувствовали, как преодолевали этот кошмар. Просто он так же лаконично и спокойно, как когда-то прокомментировал мое нештатное раскрытие запасного парашюта, сказал: «Это были самые страшные эксперименты в моей жизни. И я понял, что если даже после восьмисуточного полета космонавт приводнится хотя бы в трехбалльное море, то он не выживет и двух суток!».

Чего ради, по каким таким особым соображениям шли эти люди на подобные муки, чреватые не только потерей здоровья, но порой и жизни? Ведь ни космический полет, ни всеобщая слава за такие геройства им не светили. Быть может, денег заработали?

О вознаграждении за их кошмарный труд – особая песня. Как-то Реню и Новикову предложили пройти большой комплекс сложных и физически тяжелых экспериментов, связанных с испытаниями медикаментозных средств в процессе работы испытателей на различных динамических стендах. Главная изюминка этих экспериментов состояла в том, что целый букет вредных факторов должен был воздействовать на организм испытателя в течение максимально возможного времени его работы на каждом из них. По результатам экспериментов каждому пообещали заплатить приличное денежное вознаграждение, которое позволит безбедно жить их семьям в течение продолжительного времени. Мол, денег получите столько, сколько за всю свою жизнь не видели!

Заплатили… Эти цифры почему-то в памяти у Виктора Реня на всю жизнь так и отложились: он – 36 рублей 80 копеек, Михаил Новиков – 32 рубля 60 копеек. Рень еще шутил: «Ты, Миша, видать, где-то там сачканул – не досидел, раз тебе на четыре рубля меньше выписали…». А потом, когда пришел их получать, то искренне, от всего сердца предложил руководителю эксперимента (кстати, хорошему знакомому обоих испытателей, тому самому, который обещал денег «сколько в жизни не видели»): «Володя, да забери ты эти деньги себе, чтобы я их действительно больше никогда в жизни не видел! Пусть это будет подарок от нас с Мишей всем организаторам экспериментов!». Два гражданских испытателя за участие в аналогичном опыте по линии Института медико-биологических проблем получили по несколько тысяч рублей. В то время килограмм колбасы стоил 80 копеек.

За описанный выше страшный эксперимент по выживанию на море военные участники заработали от 70 до 200 рублей в зависимости от времени, проведенного в аппарате. Реню, который пробыл в эксперименте дольше всех, – в течение требуемых двух суток иммерсии, шести суток непосредственно испытаний в спускаемом аппарате на акватории моря и четырех часов ортостатических проб – выплатили аж 380 рублей. Гражданские подопытные за участие в аналогичных экспериментах получили более 15 тысяч рублей каждый! Автомобиль «Волга» тогда стоил 9 тысяч. Понятно, за такие деньги можно было терпеть неимоверные нагрузки, жертвовать здоровьем. Чтобы потом не только купить машину или даже квартиру, но и беззаботно жить год-два до следующего эксперимента.

Военным испытателям приходилось, возвратившись домой после различных тяжелых выживаний и экспериментов, в поте лица трудиться на своих основных работах, чтобы прокормить семьи. Но этих денег, конечно, тоже часто не хватало. Тогда искали левые заработки. Как-то отделение невесомости Центра подготовки космонавтов, где в то время работали наши герои, решило в полном составе немного подзаработать на хлеб с маслом. Для чего договорились с районным строительным управлением о разовых работах по ремонту крыш нескольких высоких домов. Все же они – высококлассные профессионалы, имеющие огромный опыт работы в самых экстремальных условиях. Что им крыша дома или долгое висение вдоль его стен?! Все происходило примерно так.

Заранее сколоченная бригада подъезжает утром на своих машинах к районному стройуправлению, берет у них задание и едет к указанному 15-этажному дому, где нужно отремонтировать крышу. Прямо в машинах переодеваются в грязные рабочие робы и уже с матюшком и плоскими шуточками – дабы жильцы не видели и не поняли, что это идут подполковники и полковники Советской армии, – поднимаются наверх, где предстоит латать крышу. Заодно предлагают свои услуги и хозяевам квартир верхних этажей – там стык плиты со стеной всегда течет.

Когда дверь шикарной квартиры открывает молодая привлекательная женщина и с ней начинается разговор об индивидуальном ремонте – халтуре на 150–200 рублей, – кому-то из стоящих перед ней испытателей, прошедших уже куда больше, чем любой космонавт, нет-нет да и вспомнится встреча с профессионалом-невесомщиком из американского NASA. От которого они узнали, что за два года куда более спокойной работы, чем постоянная основная деятельность наших ребят, он зарабатывает столько, что хватит даже его внукам. Так наши-то еще и за бесценок участвуют в кошмарных экспериментах по выживанию! Да еще вынуждены подобным образом халтурить. Но это так – мимолетное, когда только появляется в проеме двери хорошей квартиры красивая женщина…

А уже вскоре после этого, когда достигнута договоренность о работе (а она достигается всегда – кому же не захочется быстро и качественно решить проблемы с текущей крышей?!), они одевают подвесную систему от парашюта УТ-15, навешивают капроновые веревки и, взяв в руки ведра с толуоловым лаком, делают свое дело. А толуоловый лак, который им поступает с «Атоммаша» и которым по жизни заделывают атомные реакторы, не только очень хороший герметик, но еще и чрезвычайно токсичное вещество. Бывало, у работающих с ним на высоте пятнадцатого этажа людей из носа шла кровь. Но эту работу они делали на «отлично», впрочем, как и любую другую, которую им поручали.

И вот после одной из таких халтур они, провонявшие и испачканные этим лаком, сильно уставшие, в каких-то грязных лохмотьях, собирают внизу у лифта свое оборудование перед отъездом домой. Вокруг всякий местный народ ходит, с работы домой возвращается. Им – специалистам по невесомости, классным мастерам парашютной подготовки, участникам тяжелейших космических испытаний – очень неудобно и морально довольно тяжело. А у Михаила Новикова кто-то еще краской на спине рабочей куртки ласково и крупно написал «Миша». И вдруг один из жильцов дома этак снисходительно и назидательно произносит: «Вот, Миша, учился бы ты в школе хорошо – не мазал бы крыши…». Почти в рифму произносит да еще с таким значительным моралите. Ребята вокруг как грохнут со смеху… Ведь Миша Новиков, к которому было это обращено, когда-то участвовал в математических олимпиадах, университетский курс математики прослушал.

– Но тогда чего же ради? – не переставал я задавать сам себе и им этот вопрос. – Зачем шли вы на эти нечеловеческие и, вдобавок, почти благотворительные испытания, к которым вас к тому же и не принуждали?

– Вся наша космонавтика была овеяна красивыми легендами, нужными делами, очень привлекала, – задумчиво и очень лирично начал Михаил Новиков. – И хотелось хоть что-то сделать для нее. Внести и свою маленькую частичку. Нам ведь не приказывали, а просто предлагали: «Пойдете?». А мы в ответ: «Пойдем!». Вот точно как перед парашютным прыжком, когда с утра ты можешь подойти к доктору и сказать, что не готов прыгать, и он обязан, не задавая тебе никаких вопросов, освободить от прыжков. То же самое – и во всех этих испытаниях…

– Конечно, это был энтузиазм, внедренный в нас когда-то, – продолжил Виктор Рень. – Я всегда говорил и говорю перед началом любого эксперимента: «Миша, если не мы, то кто же еще. Не дрейфь, Миша, вперед, вперед!». Но еще это, конечно, и большой интерес к тому, что же в этих испытаниях с человеком происходит и как ты будешь себя чувствовать в этих экстремальных условиях. Ну, и себя испытать. Я как-то поставил перед собой задачу пройти все, что и настоящие космонавты. И даже – сверх того. И могу точно сказать: я прошел многократно больше, чем космонавты.

Нет никаких сомнений в том, что направь кого-нибудь из них в космическую экспедицию, он чувствовал бы себя там, как рыба в воде. Но в космос они не полетели – не космонавты! Зато славно поработали на великое дело не только в пустыне, тундре или на море, где выступали в роли этаких любознательных добровольцев.

С 1980 года Виктор Рень и Михаил Новиков в составе специалистов-профессионалов по парашютному и психологическому делу активно участвовали в исследованиях, относящихся к программе разработки и внедрения методологических основ организации и проведения специальной парашютной подготовки космонавтов. Отрабатывая упражнения и методики их испытаний, они выполняли экспериментальные прыжки различной сложности с высот от 100 до 5500 метров и на скоростях летательных аппаратов от 120 до 550 километров в час. Во всех этапах прыжка с парашютом надо было решать простые и сложные математические, логические и другие задачи, при этом все решения сопровождались словесным объяснением на диктофон, закрепленный на испытателе. Любая ошибка в решении конкретной задачи влекла за собой или недопустимую потерю высоты, или раскрытие основного парашюта на большой высоте, или приземление в точке, очень далекой от расчетной.

В первых же прыжках Новиков получил сложнейший винтовой перелом ноги, но завершил программу и только по окончании рабочего дня обратился к врачам, которым сказал, что сломал ногу, поскользнувшись на апельсиновой корке. Врачи надолго замуровали его в гипс, с которым он приезжал на прыжковое поле и переживал вместе со всеми за результаты каждого прыжкового дня. У Реня были аварийные отцепки от отказавшего основного купола, но он, переуложив запасной парашют, снова и снова поднимался в небо для того, чтобы делать эту непростую работу. Виктор и Михаил прыгали практически со всех типов летательных аппаратов, предназначенных для этих целей: вертолетов Ми-8, Ми-6, Ка-27, самолетов Ан-2, Ан-12, Ан-26, Л-410, Ил-76 и многих других. Они в совершенстве овладели практически всеми существовавшими на этот период времени парашютами – от примитивного Д-1-5У до сложнейших планирующих оболочек. Начиная с 1980 года, за двадцать с небольшим лет Рень выполнил около 1500 прыжков с парашютом, Новиков – около 1300, и большая часть из них были необычными, экспериментальными прыжками.

Более 400 часов провели они под водой, принимая участие в различных испытаниях с использованием специального снаряжения и скафандров. Прежде всего, это испытания системы обеспечения жизни и активной деятельности космонавтов в скафандрах «Орлан», предназначенных для выхода в открытый космос в условиях моделированной невесомости в гидросреде. Перед испытателями ставилась серьезная задача обкатать стационарную систему воздухо– и водоподготовки скафандров и водолазного снаряжения на предельных режимах. Параллельно – испытать организм человека при воздействии на него комплекса вредных факторов с максимально возможной активной его деятельностью в скафандре. Температура охлаждающей воды, подаваемой в костюм водяного охлаждения в скафандре, регулировалась от +4 до +24 градусов по Цельсию. При этом, чем меньше температура охлаждающей жидкости, тем активнее должен работать оператор в скафандре (дабы не замерзнуть) и наоборот. Работа классифицировалась по характеру нагрузок только как «тяжелая» и «очень тяжелая». Достаточно сказать, что за одно из погружений на протяжении семи часов непрерывной работы под водой Виктор и Михаил потеряли в весе 5 и 5,5 кг соответственно, а частота сердечных сокращений в отдельных случаях достигала у них 180 ударов в минуту (ну, точно, как у Алексея Леонова во время его драматичного выхода в открытый космос, когда случилось непредсказуемое ЧП!). В результате больших нагрузок и переохлаждений в течение определенного времени после окончания некоторых экспериментов у каждого при мочеиспускании обнаруживалось кровотечение. Но об этом знали только два человека, Рень и Новиков, ибо любая жалоба на здоровье – это госпитализация, внеочередное медицинское освидетельствование с непрогнозируемыми последствиями. А уходить с такой ответственной и интересной работы практически на старте им совершенно не хотелось.

Занятные воспоминания остались у них от испытательных работ на вестибулярных стендах (на так называемом «кресле КУКа», качелях Хилова) и центрифуге. Здесь, как и везде, их ждали предельные нагрузки и режимы. На отдельных стендах космонавты, готовящиеся к космическому полету и уже слетавшие в космос, выдерживали сильно раздражающие вредные воздействия на вестибулярный аппарат лишь в течение двух-трех минут. Виктору и Михаилу по условиям эксперимента приходилось работать при аналогичных начальных условиях более тридцати минут! Доктор, проводивший эксперименты, увидев «неадекватность» реакции подопытных на раздражающие факторы (ну никак не входили они в обычное при таких нагрузках тошнотворное состояние), ввел дополнительное пренеприятнейшее воздействие на вестибулярный аппарат, но не смог довести их до нужного ему дискомфортного состояния. Тогда у него вырвалась весьма примечательная фраза: «Мужики, на вас я науку не сделаю». После этого Виктор и Михаил получили памятное вознаграждение, немного превышающее 30 рублей каждый, которое возвратили организаторам экспериментов, на чем это испытание и закончили.

Однако, несмотря на все эти умопомрачительные эксперименты, каждый из которых мог бы довести до самых печальных последствий любого смертного, есть у Реня и Новикова предмет особой гордости в их испытательской жизни. Самые продолжительные и интересные эксперименты они провели в условиях кратковременной невесомости и перегрузок на летающих лабораториях. По-настоящему они начались для них в 1980 году и продолжаются у Виктора по сей день – он работает в качестве наставника молодежи, выполняя обязанности инструктора-испытателя в Центре подготовки космонавтов имени Юрия Гагарина.

Что такое невесомость в специальной летающей лаборатории, следует рассказать подробнее, поскольку это главный стрессирующий фактор любого космического полета, и к нему именно таким образом готовились и продолжают готовиться абсолютно все космонавты, начиная с Гагарина. Для ее достижения специальный самолет горизонтально разгоняют на высоте 6500 метров, и с перегрузкой в 2 G он вводится в кабрирование – резко взмывает вверх. При достижении угла кабрирования в 45 градусов самолет продолжает далее лететь как свободно брошенное тело по параболической траектории. В этот момент и начинается режим невесомости. А заканчивается он в момент входа самолета под углом 45 градусов на пикировании. Продолжительность перегрузок 23 секунды, невесомости 25 секунд. Обычно за один полет выполняется десять таких режимов. Подобный маневр считается весьма рискованным, потому все, находящиеся в самолете, обязательно имеют за спиной парашюты и готовы в любой момент покинуть воздушное судно.

На протяжении всего времени участия в испытаниях и тренировках космонавтов на невесомости Виктор Рень выполнил более 900 полетов с общим временем пребывания в условиях перегрузок более пяти суток, а в невесомости более трёх суток. Михаил Новиков – более 800 полетов. Дольше них в нашей стране (а, возможно, и в мире) в условиях столь продолжительного действия вредных факторов невесомости и перегрузок не пребывал никто. Это абсолютный рекорд. Но испытатели не просто плавали в невесомости. Во время этих полетов проводились сложнейшие эргономические испытания различных образцов космической техники, типов космических скафандров и снаряжения. Разнообразные медицинские эксперименты, испытания по пригодности космической пищи, среди которых были образцы с, мягко говоря, неудачными вкусовыми качествами и запахом. Технические и технологические испытания и эксперименты с использованием опытных образцов космической техники, специальных систем пилотируемых и беспилотных космических аппаратов. В результате совершенствовалась существующая техника, появлялись новые образцы, а также новые технологии и конструкции. Большую часть в этих работах занимали работы по созданию и испытаниям крупногабаритных космических конструкций, которые в последующем использовались при строительстве орбитальных станций и радиотелескопов. Все работы, выполненные в условиях кратковременной невесомости, позволили значительно повысить надежность космических систем, конструкций и оборудования, а также значительно снизить материальные и финансовые затраты, которые потребовались бы для проведения аналогичных испытаний в космосе.

Виктор Рень и Михаил Новиков прошли всевозможных испытаний экстремальными ситуациями гораздо больше, чем космонавты: и по объему, и по качеству. Кажется, уже дальше и некуда. Но самое поразительное, что были еще и профессиональные космические испытатели, дошедшие на границе жизни и смерти дальше, чем они, и потерявшие на этом страшном пути не только силы и здоровье.

Глава 3. Профессия – выжить!

Потребность в таких людях появилась сразу же, как только начались пилотируемые полеты в космос. Понятно, до них подобными испытуемыми были животные. Не счесть мышей, крыс, кроликов, собачек да обезьян, отдавших здоровье и жизни ради высокой человеческой цели. Еще задолго до полета Гагарина их крутили на центрифугах, выдерживали в термо– и барокамерах, мучили при недостатке кислорода и избытке других газов, в прочих невыносимых ситуациях, в поисках пределов существования живой материи, попавшей в неземные условия. Затем началась эра выхода в космос животных, когда до полета первого космонавта там побывали десятки различных четвероногих. И даже безногих: рыбок, рептилий. Потом, определив пороги биологического выживания в разных условиях, ученые приступили к изучению воздействия на них космических перегрузок.

Официально первым обитателем Земли, посетившим космос, считается собака Лайка, взлетевшая туда на советской ракете в ноябре (опять этот праздничный ноябрь!) 1957 года. Но хотя и было тогда объявлено на весь свет о ее успешном полете, он на деле оказался не таким уж и успешным. Лайка не вернулась на Землю – она буквально испеклась во время сильнейшего разогрева космической капсулы уже через несколько часов после старта. Последующим собачкам Белке и Стрелке повезло куда больше – они всемирно прославились после посещения ими околоземного космического пространства и благополучного возвращения на родную планету. Однако, они были лишь определенным апофеозом целой серии полетов животных в космос – большей частью неудачных, по той или иной причине закончившихся гибелью маленьких космонавтов или всего космического аппарата вместе с его обитателями.

Но каждый результат был очень важен и нужен для успешного решения вставшей перед людьми захватывающей воображение фантастической цели – отправки в космос человека. Ученые внимательно отслеживали все, что происходит с животным во время старта ракеты, пребывания в космосе и возвращения на Землю. Они не только мерили им давление, пульс и прочие обычные физиологические показатели, но, например, через вживленные в мозг электроды пытались понять и изменения, которые могут произойти в необычной космической обстановке в поведении животных, а значит, попытаться проложить мостик к возможному воздействию космоса на психику человека. Возвратившиеся бездыханные, полуживые или благополучно пережившие космический полет тела скрупулезно исследовали, чтобы понять, отчего наступило то или иное изменение, смерть и что нужно сделать для предотвращения подобного в будущем. Нужно было как можно больше знать о том, что ждет живое существо, а в конечном итоге человека, во время такого загадочного и желанного космического полета. Две эти собачки стали маленькой вершинкой огромного айсберга из тысяч различных животных, поработавших, покалечившихся и погибших ради выхода в конечном итоге в космос человека. За что им огромная человеческая благодарность!

Когда же в космос стали готовиться, а затем и полетели первые люди, то стало понятно: наработанный на животных опыт очень важен и нужен, но его совершенно недостаточно. Ведь то, что выдерживает крыса, собака или даже обезьяна, совершенно запросто может не выдержать человек. Потому не только до первых космических полетов людей, но даже до их серьезных физических тренировок перед этими полетами следовало определить границы человеческих возможностей в каждом их виде: перегрузки, условия невесомости, повышенное и пониженное окружающее давление, температура и многое, многое другое.

Кое-что из этого арсенала уже было отработано в военной авиации, особенно истребительной, где тоже хватает всевозможных экстремальных нагрузок, которые нужно изучать и к которым готовить пилотов. Но космос предъявлял людям нечто принципиально новое. К тому же человеку предстояло не просто прокатиться в космическое пространство, но выполнять там определенные задачи. Да вдобавок все более и более усложняющиеся выходы в специальных скафандрах в открытый космос, работа там на долговременных обитаемых станциях, длительные полеты со всем букетом проблем психологической совместимости в условиях предельно ограниченного пространства и невесомости. А потом выяснилось, что не меньшие сложности ожидают человека при возвращении оттуда. Например, нештатная посадка спускаемого космического аппарата в зимней тундре, тайге, в знойной пустыне, в горах или даже в море, когда подхода спасателей можно ждать не часы, а несколько суток. Надо сказать, жизнь проверяла космонавтов в подобных условиях, и они с честью выдерживали никем не запланированные испытания. Как, например, случилось у Павла Беляева и Алексея Леонова во время их знаменитого и многострадального полета, во время которого произошел первый выход человека в открытый космос. Завершающей в серии чрезвычайных ситуаций того полета стала нештатная посадка в незапланированный район – пермскую тайгу – и ожидание спасателей в течение почти двух суток.

Кстати, именно после таких ЧП в реальных космических экспедициях и появлялись в тренировочном арсенале космонавтов выживание в зимней тундре и летней пустыне, морские и таежные тренировки. Все-таки лучше было заранее понять, что ожидает человека, попавшего в такую передрягу, на что он способен и постараться подготовить его к этому – потренировать в аналогичных условиях до полета. Определить, какие самые необходимые средства спасения, количество воды и еды следует положить в его спускаемый багаж, какие медикаменты могут ему помочь. Я уже не говорю о предварительной отработке полной программы многих планируемых полетов еще до старта, когда на участвующих в экспериментах людях проверяется новая космическая техника – ведь в космосе предусматривается двойная и даже тройная система страховки любых узлов. Не являлись исключением и узлы человеческие.

Всех космонавтов в обязательном порядке ожидают подобные тренировки. Но, прежде чем предлагать любое серьезное испытание готовящемуся к полету человеку, надо еще понять, в каком объеме это делать. Какова доза экстремального воздействия, которую он может выдержать без последствий для будущей работоспособности, здоровья и жизни? Ведь ему не только надо пройти соответствующие тренировки, но и потом выполнить в космосе определенное задание.

И тут опять потребовалась помощь подопытных, но на этот раз людей, а не животных. Потому что хоть они и являются «братьями нашими меньшими», но о многих человеческих возможностях можно судить только по экспериментам на людях. Так, практически одновременно с эрой космических героев началась эра профессиональных космических испытателей. Людей, мало кому известных, но зато много чего переживших. Многие из них не просто прошли через запредельные для человека нагрузки, но, без преувеличения, побывали на границе жизни и смерти. И если во время полетов подобная ситуация для космонавтов была совершенно непредсказуемой и непредвиденной, то эти люди шли на подобное, как на обычную работу, по заведомо утвержденному плану. Разными путями и на разных условиях оказывались они в роли испытуемых кроликов, но все они выполняли очень важную задачу: принимали на себя первый удар неизведанного, чтобы могли состояться последующие шаги в освоении космоса человеком.

Пожалуй, одним из самых дерзких, тяжелых и трагических экспериментов подобного рода можно считать сверхвысотное катапультирование человека – имитацию покидания спускаемого космического корабля, проведенную осенью 1962 года. В то время возвращение из космоса было не таким, как сейчас: вместо мягкой посадки внутри спускаемого аппарата космонавтам приходилось катапультироваться из него на определенной высоте, а далее приземляться с помощью парашюта. Хотя все эти операции тщательно отрабатывались, никто не был застрахован от возникновения нештатной ситуации, при которой и высота катапультирования могла измениться, и раскрытие парашюта произойти на любой высоте. Поэтому надо было проверить в эксперименте, как все пойдет в самых крайних обстоятельствах: как поведет себя техника и как – люди.

Весной 1962 года летное начальство вызвало к себе опытных парашютистов-испытателей Петра Долгова и Евгения Андреева, у которых за плечами были многие сотни сложнейших прыжков и экспериментов по исследованию авиационной и космической техники. Первый – обладатель восьми мировых и всесоюзных рекордов, награжденный за участие в испытаниях некоторых парашютных систем Госпремией и орденом Ленина, один из участников уникального в СССР прыжка с самолета, летящего со скоростью 865 километров в час и групповых затяжных прыжков из стратосферы. Второй – под стать ему напарник, десятки раз прыгавший с новыми типами парашютов, опробовавший разнообразные катапультные установки, кислородное оборудование и обмундирование.

– Требуется испытать новое высотное снаряжение в условиях стратосферы, – объяснили им суть нового задания. – Прыгать будете почти из космоса. Опыта в мировой практике пока нет. Американцы бросили манекен с той высоты, с какой придется прыгать вам, но установленные на нем датчики зафиксировали большие перегрузки во время возникшего при свободном падении штопора, и они отказались от эксперимента с человеком. Командование предлагает поручить это испытание вам…

Андреев и Долгов тут же, без особых раздумий согласились выполнить это необычное и ответственное задание. Для него был подготовлен сверхсекретный проект под названием «Звезда». В ходе его два советских высококлассных парашютиста-испытателя должны были подняться на стратостате «Волга» на высоту 25 километров и совершить небывалый эксперимент – «прыжок от солнца», как романтично его окрестили некоторые парашютисты, – в ходе которого друг за другом покинуть специальную капсулу, чтобы каждому по своему плану достичь земли. Андрееву ставилась задача лететь почти до конца в свободном падении и раскрыть парашют в самый последний момент. Долгову, наоборот, необходимо было воспользоваться им сразу после выхода из капсулы и опускаться под куполом парашюта. И то, и другое было весьма рискованно, потому что с таких высот до них никто еще не прыгал: никто толком не знал, каково будет в такой разреженной и холодной атмосфере свободно летящему человеку и как поведет себя парашют. Командиром этого маленького испытательного экипажа был назначен полковник Петр Долгов.

В течение нескольких месяцев испытателям пришлось овладеть искусством управления огромным аэростатом, то есть стать квалифицированными аэронавтами и подготовить себя к выполнению небывалых прыжков. Они прошли тренировки в барокамере, где создавались условия, близкие к действительности и в ходе которых парашютистам приходилось по несколько часов «подниматься» на десятки тысяч метров вверх, а потом, имитируя спуск, очень быстро возвращаться на землю. Парашютная система, предназначенная для прыжка Долгова с немедленным раскрытием купола, была разработана самим испытателем и успешно опробована на выбросах манекена с высоты более 25 километров. Вся подготовка прошла более чем удачно.

И вот ранним утром 1 ноября 1962 года парашютисты-аэронавты, облачившись в специальные костюмы-скафандры, заняли свои места в гондоле аэростата, сходной по многим параметрам с капсулой спускаемого космического корабля. Загерметизировали ее, прошли десатурацию (обогащение крови кислородом, чтобы вытеснить из нее как можно больше азота) и стартовали в ясное небо. Небывалой высоты в 25 тысяч 458 метров аэростат достиг через 2 часа 44 минуты. Здесь была зона равновесия, это значит, что выше он уже подниматься не мог. Парашютисты приступили к выполнению задания, для чего прежде всего разгерметизировали кабину, в которой находились. И приготовились к сверхвысотному прыжку. Далее все у них пошло совершенно непредсказуемо.

Андреев катапультировался благополучно и очень скоро, пикируя в сильно разреженной атмосфере, достиг страшной скорости в 250 метров в секунду. Увидев, что летит прямиком в реку, он сумел стабилизировать себя в горизонтальном положении и постарался спланировать в сторону от неё. В какой-то момент от страшного холода (на таких высотах температура ниже –50) начали неметь руки и, пытаясь согреть пальцы, парашютист сжал их в кулак. От такого маневра его тут же завертело в штопоре, а вскоре заиндевела вся прозрачная часть гермошлема, так что он не видел не только куда летит, но и шкалу высотомера. А по его показаниям испытатель должен был вручную открыть парашют на высоте около 1000 метров от земли. На этот случай имелся автомат раскрытия, установленный на срабатывание на 950 метров. Слава Богу, техника не подвела. Парашют благополучно раскрылся на заданной высоте без участия человека. Только после этого все пошло штатно, и Евгений Андреев очень скоро благополучно коснулся земли. Можно было сразу поздравить его с установлением рекорда высотного катапультирования и счастливым возвращением.

Совсем иначе получилось у Долгова. Наблюдавшие за его прыжком отметили благополучное раскрытие парашюта сразу после отделения от капсулы и последующее плавное снижение. Казалось, все идет прекрасно. Однако, ближе к земле стало ясно: что-то с парашютистом не в порядке – слишком уж пассивно висел он под куполом и совершенно не работал со стропами. Когда же при приземлении он не сделал необходимой группировки и его просто поволокло по земле за сносимым ветром парашютом, все поняли, что человек, по меньшей мере, находится без сознания. Но все оказалось куда хуже.

От катапультирования Андреева капсула под аэростатом начала раскачиваться. Долгову немного бы подождать, но он получил приказ на ее покидание сразу после своего товарища и в момент отделения задел своим гермошлемом какой-то выступающий металлический штырь-болт раскачивающейся конструкции. От этого резкого удара в гермошлеме образовалась небольшая пробоина, но в условиях такой разряженной атмосферы и запредельно низкого давления она оказалась для человека смертельной. От резкого падения давления и потери атмосферы у него мгновенно закипела кровь, и опытнейший парашютист-испытатель Петр Долгов погиб в течение нескольких секунд. Увы, такой ужасной может оказаться для человека встреча с неизведанным, в котором никакие личные опыт и умение не в состоянии помочь.

Оба они, Евгений Андреев и Петр Долгов, беспрекословно выполнили отданные им приказы и приняли каждый свою судьбу. Одному из них сильно не повезло. Оба были награждены после этого эксперимента звездами Героев Советского Союза. Последний – посмертно. То были первые звезды Героев космическим испытателям. Но об их детальном участии в том необычном эксперименте, как и обо всех его подробностях – и после его завершения, и после награждения героев – узнали не многие. Слишком засекречено было испытание, слишком далеки были эти люди от всенародной известности. Они делали свое тяжелое, опасное, но такое нужное дело тихо и надежно.

Во время разговоров с нашими инструкторами об их нештатной испытательской работе мне особенно запомнились слова Виктора Реня о том безымянном солдатике, который отсидел в тяжелейшем выживании в тундре все трое суток «как кролик» и которого забрали из эксперимента «почти неживого». Запомнились потому, что, оказалось, кроме них, нештатников, которые выдерживали нечеловеческие условия, были еще и такие, на долю которых выпадали и более тяжелые эксперименты! Какие-то испытатели, имена которых даже не считали нужным сказать их напарникам. Со временем некоторые эти имена и люди стали известны.

Вот один из таких: Роман Коцан. Он служил в армии в начале 60-х годов и совершенно не помышлял ни о чем космическом. Шел второй год его службы, когда к ним в часть приехала комиссия из Научно-исследовательского института авиации и космической медицины и начала отбирать самых сильных и крепких ребят. Тогда было почетно быть именно такими, и все старались показать себя с лучшей стороны. Но отобрали только 15 человек, которым и предложили поработать на космос, – стать космическими испытателями. У всех тогда в головах прочно сидели громкие, модные тогда слова «летчик-испытатель», и слово «космос» уже было не в новинку, так что приобщиться к такого рода занятиям казалось весьма почетно и перспективно. Что касается Романа, то он был просто счастлив, когда отправлялся к новому месту службы. А почему нет, – он же такой сильный и молодой, попал на столь интересную и необычную работу?! Почему не внести свой вклад в дело освоения космоса, если ты стал избранным?!

Эксперименты, которые проводились то в Москве, то в Ленинграде, и впрямь оказались настоящими космическими испытаниями. Их крутили на центрифугах, выдерживали в барокамерах, катапультировали с самолета на больших высотах, доводили до бессознательного состояния на специальных качелях Хилова. А еще закрепляли подобно Христу в крестообразной форме в металлическом обруче и крутили до упора во всех направлениях, наращивая скорость вращения. Половина коллег Романа этого аттракциона не выдержали. А Коцан справился – и вправду, уникальное оказалось у него здоровье!

Особенно ему запомнился эксперимент по гипокинезии – двухмесячному лежанию на постели без движений да еще под отрицательным углом в 15 градусов. Врачам нужно было понять, что произойдет с организмом человека во время длительного полета в условиях невесомости, когда сила тяжести действует в непривычном направлении и гонит кровь более в голову, чем в ноги. Кормление – через трубочку, хождение в туалет – в «утку». Эксперимент проходил в Ленинграде, и после его окончания Романа Коцана увозили в Москву на носилках – сам он ходить не мог. Едва успел немного прийти в себя от гипокинезии, начались испытания на центрифуге. Сначала восьмикратные перегрузки, затем все больше и больше. В графе «Продолжительность эксперимента» ему просто писали «Сколько выдержит». Поскольку от сумасшедших перегрузок немели все мышцы, в том числе и язык, он не мог во время испытания разговаривать, мог только невнятно мычать. Так и общался с наблюдавшими за ним врачами: промычал два раза – нагрузку увеличивают, потерял сознание – уменьшают. Перегрузки достигали 20 G!

Очень тяжелым для всех испытателей оказалась сурдокамера – длительное пребывание в замкнутой комнате без связи с внешним миром. Они находились в ней не только в темноте, но и в полной тишине, без связи с внешним миром. Врачам надо было знать, как может отреагировать психика человека на подобную возможную изоляцию в космосе. Психика Коцана почему-то более стала реагировать уже после эксперимента. Его начали преследовать странные звуковые галлюцинации, а от падающего листа бумаги он, бывало, вздрагивал, будто от падающего с крыши куска железной кровли. Затем начались эксперименты по бессоннице – Роман выдержал без сна более трех ночей!

Самое же страшное их ждало во время испытаний по иммерсии – длительном пребывании в воде во взвешенном состоянии. Оно настолько тяжело и неприятно для человека, что испытатели называли его «сумасшедшей ванной». Длительность такого свободного «парения» в воде достигала полутора месяцев. Но если бы только лежать! На испытателях отрабатывали методы скорой помощи пострадавшим космонавтам. Для чего наиболее выносливых из них с помощью наркотиков доводили до состояния… клинической смерти, а потом делали прямое зондирование сердца, вводя в него через кровеносную систему специальный датчик. Каждый испытуемый по нескольку раз проходил грань, разделяющую жизнь со смертью. Ничего более страшного, чем этот выход из клинической смерти, представить было нельзя. Но врачи умудрялись усугубить и эту жуткую процедуру – у всех испытуемых брали на исследование костный мозг, образцы разных тканей, в том числе и кости. Причем, для предельно точной диагностики физиологических изменений в организме делали это без всякого наркоза – чтобы никакие специальные препараты не давали наводки. Многие из испытателей по прошествии долгого времени после тех экспериментов впадали в настоящий ступор, если при них грызли сахар или сухари. Слишком уж этот звук напоминал звук работающего в их костях коловорота.

Коли разговор пошел о последствиях тех испытаний и о еде, то стоит сказать, что Роман Коцан, например, просто терпеть не может томатный сок – в одном из экспериментов его кормили только этим продуктом. А его друг Михаил Маликов долгие годы после тех экспериментов приходил в ярость при виде осетрового балыка и икры – он двадцать дней сидел без еды, при этом в иллюминатор кабины ему постоянно показывали красочные картинки с балыком. Изучали, до какой степени человек может бороться с природным инстинктом, постоянно подогреваемым извне.

Поскольку все испытатели были на штатной должности, то и получали они постоянную зарплату – сто рублей в месяц. А самые большие деньги Роману Коцану выплатили за тяжелейший полугодовой эксперимент по гипокинезии, когда по окончании исследования его уносили на носилках. Целых четыре тысячи рублей! Их они с женой оставили на «черный день». Но не день, а многие черные дни настали, когда через десять лет такой работы на космос ему, уже изрядно подорвавшему свое здоровье, предложили «пойти на замену». Вместо него нашли другого подопытного – помоложе и посвежее, – а Роману с женой сначала пришлось освободить ведомственную квартиру в Подмосковье. Потом как-то незаметно быстро растаяли заветные четыре тысячи рублей. Начались проблемы со здоровьем, причем не только у него, но и у старшей дочери, у которой с самого детства обнаружилась сильная аллергия, а в 11 лет ей пришлось удалить желчный пузырь. Долгое время их семья из четырех человек жила в основном на зарплату жены Люции, которая работала воспитателем детского сада. Несколько лет бывший космический испытатель мотался по стране в поисках работы и, наконец, устроился лесничим во Владимирской области. А через десять лет ушел на пенсию инвалидом второй группы, перенеся к этому времени инсульт и инфаркт.

Роман Коцан думает, что эти его и дочери проблемы со здоровьем и итоговая инвалидность – результат его испытательской деятельности. Большая часть и без того скромной пенсии уходит на лекарства. Несколько лет он пытался доказать, что инвалидность эта – результат тяжелейшей работы на наш космос, а значит, и пенсию он должен получать как военный инвалид. Но свое, «космическое» дело он уже сделал, и такой пенсии ему государство не дало. Зато в конце девяностых годов прошлого века наградило «Орденом Мужества». Буднично так приехала за ним машина скорой ветеринарной помощи – и впрямь, будто за кроликом каким. Отвезли в областной центр, где в местном «Белом доме» нацепили на грудь посеребренный крест и пожали руку. Вот и все признание заслуг перед космосом, перед Родиной.

А вот такого же штатного испытателя Владислава Барковского даже орденом не наградили, хотя он выдержал тяжелейший эксперимент, моделирующий восьмисуточный полет к Луне, да еще в условиях полной разгерметизации корабля после попадания в него метеорита. Впрочем, ему повезло в другом: и инвалидом не стал, и денег заработал.

Получилось так, что на срочную службу в армию он призвался в 1962 году в тот самый НИИ авиационной и космической медицины. Служба его заключалась в том, чтобы возить на служебной машине одного генерала из института. От него и узнал, что периодически здесь проводятся отборы кандидатов в космические испытатели – проходит один из тысячи, – и решил тоже попробовать. Оказалось, у Барковского прекрасное здоровье. Так он стал штатным испытателем. С гарантированной, значительно выше, чем у рядового, ежемесячной зарплатой, более частыми увольнениями в город, где патрули не имели права задерживать военнослужащих особой воинской части, коей являлся его НИИ. Ну, а главным в той его жизни стали постоянные необычные эксперименты, которые должны были помочь врачам понять, что же ждет человека во время космического полета – с непредсказуемым для испытуемого результатом. Например, сажали человека в круглый металлический шар и просто бросали на землю с разных высот. Бросили с двух метров – испытуемые выдержали, бросили с четырех – у приятеля Владислава случился перелом позвоночника. Естественно, из испытателей он ушел и на всю жизнь остался инвалидом.

На долю же Барковского выпало уникальное, поистине неземное испытание, о котором следует рассказать особо. В то время наша страна активно готовилась к полету на Луну. Вернее, полету к Луне, поскольку технической возможности долететь до спутника Земли, сесть на него и вернуться на родную планету не было. Планировали лишь облет Луны. А там, во время такой экспедиции, кто его знает, что может произойти. Вдруг метеорит пробьет обшивку корабля, и вся атмосфера из него выйдет – выдержит ли в этом случае индивидуальный скафандр условия космического вакуума и останется ли жив человек в нём до возвращения на Землю? Вот такой затеяли восьмисуточный эксперимент.

Первый испытуемый сломался на вторые сутки – взбунтовалась кровь. Его с эксперимента сняли. «Запустили» Владислава Барковского. Происходило все это в барокамере, где испытатель сидел в специальном кресле в наглухо закрытом космическом скафандре «СК-1», аналогичном тому, в котором летал Юрий Гагарин. Вокруг почти натуральная космическая пустота – атмосфера, разреженная, как на высоте 40 км. А внутри, в герметичном скафандре – нормальное давление и температура +28 градусов по Цельсию. Днем еще ничего, поскольку психологи из-за стенки постоянно подкидывали какие-то свои задачки, задавали разные вопросы. А вот ночью – с ума можно сойти. Испытатель постепенно начинал терять ощущение собственного тела, окружающего пространства…

На третьи сутки произошло реальное ЧП, не менее страшное, чем изначально моделируемая ситуация с пробитием корабля метеоритом. В левой перчатке ни с того ни с сего образовалась небольшая дырка, и воздух из скафандра Барковского начал быстро уходить. Всю его руку будто морозом схватило. Труднее и труднее становилось дышать. Хорошо, что это было на перчатке, – Владислав, как мог, заткнул ее другой рукой, а сам тут же доложил о случившемся дежурному офицеру. Тот открыл подачу в скафандр дополнительного кислорода – дышать сразу стало легче – и предупредил испытателя:

– Готовься, сейчас будем тебя спускать до высоты 4 км. Вернее, не спускать, а, дабы не тратить драгоценное для твоей жизни время, пикировать будешь со своих сорока километров почти до самой земли!

И началось! Из носа течет, в ушах стреляет, голова звенит. Весь мокрый от пота. В общем, в этих муках Владислав не заметил, как достигли запланированной высоты. После чего в барокамеру вошла спасательная группа и… оперативно заменила ему поврежденную перчатку на новую, целую. И тут же испытателя снова закинули на 40 км. В какой-то момент у него промелькнула трусоватая мысль: «Боже, зачем же я согласился на такие муки?! Спал бы сейчас на нормальной кровати, дышал бы нормальным воздухом, а тут – как жаба в этом скафандре скрючился». Самыми тяжелыми оказались последние часы перед окончанием эксперимента. Неожиданно при вдохе начались болевые удары в голове. Выдыхает – все нормально. Вдох – опять жуткие боли. Доложил, как положено, на «землю».

– Ну, ты как, – озабоченно спросили оттуда, – терпеть будешь или все экстренно прекращать?

– Буду терпеть! – ответил полуживой Барковский.

И вытерпел. Когда извлекли из скафандра, он с удивлением обнаружил, что левая рука стала какого-то зеленого цвета, а с головы клочками выпадали волосы. Из барокамеры его вынесли на руках и через весь институт пронесли на носилках. Владиславу в этот момент показалось, что все сотрудники НИИ – тысячи две человек – вышли его встречать после тяжелого эксперимента. «Ну, прямо как из настоящего полета к Луне вернулся!» – подумалось ему тогда.

За тот эксперимент ордена Барковскому не дали – к тому времени американцы успели высадиться на Луну, и наши лунные потуги были уже вроде бы ни к чему. Зато заплатили поистине безумные деньги – 55 тысяч рублей. В то время в Москве за тысячу можно было купить комнату. Родителей чуть удар не хватил, когда он принес их домой – работа-то его была секретной, ничего о ней он не говорил и оставался для них простым рядовым солдатом.

А лет через пять, когда он уже ушел из НИИ и из испытателей, вдруг появились сильные боли в груди. Потом начала опухать та самая левая рука. Отец заставил Владислава пойти к врачу, и там у него обнаружили тромб. Немедленно забрали в больницу на операцию – сказали, в противном случае можно и помереть. Она длилась десять часов, и на память о ней у бывшего космического испытателя осталось несколько больших шрамов.

– Уж не на «Луне» ли своей я это подхватил? – поинтересовался он у старых знакомых врачей, когда случайно оказался в том самом НИИ авиационной и космической медицины.

– А ты что же думал? – загадочно улыбнулись ему в ответ. – В Советском Союзе просто так денег, да еще таких денег, не платят…

Вместе с упомянутым выше Романом Коцаном «Орден Мужества» получили еще 13 таких же, как и он, бывших испытателей из этого же НИИ. Некоторые – посмертно. Например, близкий друг нашего героя Александр Огурцов, у которого вскоре после работы в институте обнаружилась опухоль мозга, и его не стало в 30 лет. В доме инвалидов умер другой испытатель Сергей Гришин – у него оказалась полностью нарушена пространственная координация. И это далеко не все жертвы космических испытаний. Так почему же все-таки люди эти шли на подобные мученья, чреватые не только потерей здоровья, но и смертью?

В какой-то момент разговора с нашими инструкторами-испытателями – об их похождениях в качестве космических испытателей, но без орденов и даже без денег – в моих потугах понять-таки истинные причины, подвигнувшие людей на такие муки, Михаил Новиков вдруг, будто какой бес в нем проснулся, выпалил: «Но, в конце концов, надо же это кому-то делать!..»

Именно так. Надо же это кому-то делать! Просто у нас есть такие люди. Уникальные люди, для которых эти простые слова становятся главным ключом к открытию удивительных человеческих качеств и возможностей, которые помогают пересиливать самые тяжелые обстоятельства. И космическая романтика, и желание что-то сделать для высокой цели человечества, и потребность себя испытать – все это, конечно, тоже в них присутствует и оказывает определенное влияние на поступки и решения. Но главный экзистенциальный посыл, определяющий движение и жизни этих удивительных людей, наверное, заключен именно в этом «…надо кому-то делать». Причем, касается он не только космических испытаний. Еще, например, заделывания крыш с помощью вредного для здоровья лака. И многого другого.

Нет ничего удивительного в том, что именно один из наших космических испытателей, Виктор Рень, первым в истории отношений между NASA и РКА представлял в 1996 году Россию в США как специалист по организации испытаний, исследований и тренировок космонавтов в условиях, максимально приближенных к неземным. Там в космическом центре имени Джонсона он погружался в воду в американском «выходном» скафандре, участвовал в параболическом полете на самолете КС-135 с выполнением 45 режимов невесомости в одном полете. При этом выполнил и по объему, и по качеству куда большее количество операций из запланированных, чем его американские коллеги. К тому же в отдельных работах с американской стороны участвовали разные специалисты, а Рень во всех них – один. Многие руководители американского космического агентства были сильно поражены, увидев его неизменно классную, профессиональную работу и под водой, и в небе, и на стенде виртуальной реальности. У них таких универсалов не нашлось.

Слава Богу, что были, есть и остаются еще пока у нас люди, которые всегда готовы взвалить на себя самое трудное, самое невыносимое – такое, что другие либо не могут осилить, либо от чего заранее отказываются. И не только взвалить, но и с честью справиться с ним. В большой степени благодаря им стали возможными многие наши достижения, в том числе и потрясшие в свое время всю планету удивительные космические победы. Пока есть такие люди, мы и наша Россия будем оставаться для всего мира той загадочной, непредсказуемой и удивительной страной, которая способна преподнести миру Пушкина и Достоевского, Чайковского и Шагала, Платонова и Бродского, Павлова и Вавилова, Циолковского и Сахарова. И, смею надеяться, преподнесет еще немало подобного.

Часть 4. Предназначение

Надо, однако же, понять, почему ломится человечество в космос. Чего ради все эти муки мысли о покидании родной планеты, старания и страдания многих тысяч конструкторов и инженеров, врачей и испытателей, космонавтов? Что за странная сила влечет нас от прекрасных и разнообразных земных красот и удобств, которые отчасти и создали людей несколько миллионов лет назад, в мрачное космическое пространство? В мир, бесконечно чуждый жизни, где властвуют страшный холод и испепеляющая жара, невесомость и безвоздушность, вакуум и радиация, – в общем, присутствует постоянная и смертельная угроза человеку. Но что-то заставляет его – подобно упорному скарабею, катящему вперед свой вечный шар и не останавливающемуся ни перед какими преградами, – тратить неимоверные средства, рисковать здоровьем и жизнями своих сыновей и дочерей, а иногда и отдавать их, чтобы раз за разом отрываться от Земли и проникать все дальше и дальше в загадочный и неизведанный космос.

Понятно, меньше всего здесь я имею в виду свою скромную персону, космическим мытарствам которой уделил в книге довольно много места, – сделано это было исключительно из желания передать те ощущения и испытания, которые вскоре могут ожидать любого человека, собравшегося лететь в космос. Так, как неожиданной судьбой в этот могучий поток оказался однажды вовлеченным и я. И, органично ощутив себя его неотъемлемой частью, не смог не задуматься над происходящим на наших глазах поворотом в истории человеческой цивилизации и не взяться за перо.

Итак, что же организует и направляет этот неостановимый поток людей от Земли в космос?

Конечно же, присущая всему живому элементарная любознательность, желание постичь окружающий мир. А также – появившаяся у разумного человека потребность в расширении знаний о нем, стремление проверить себя в экстремальных ситуациях и испытать новые ощущения. Но только ли это?

Человек тем и отличается от животных, что умеет не просто лишь чувствовать и прагматично использовать какие-то очевидные закономерности вокруг себя, но и открывать более глубокие законы видимого и невидимого мира. А еще – задумываться над тем, что происходит в мире, где он живет, и с ним самим. Так, вслед за вставанием на две ноги, овладением огнем, созданием языка и орудий труда, появились колесо, микроскопы и телескопы, двигатели внутреннего сгорания. Люди освоили электричество, радио– и телевещание, опустились в морские глубины и кратеры вулканов, построили самолеты и поднялись в небо, овладели ядерной энергией…

И, наконец, вырвались за пределы родной планеты.

Поразительно, что об этом новом для человечества качестве, ставшем актуальным и доступным для понимания лишь со второй половины 20 века, один из жителей планеты всерьез размышлял уже в конце 19 века. И не просто рассуждал, а сделал первую в мире научную работу, посвященную реактивному движению, в которой теоретически обосновал возможность осуществления межпланетных путешествий с помощью реактивного летательного аппарата – ракеты. Его имя Константин Циолковский. В своем знаменитом труде «Исследование мировых пространств реактивными приборами», впервые напечатанном в 1903 году, великий мыслитель из Калуги высказал также идею об автоматическом управлении полетом с помощью гироскопического устройства, о возможности использования солнечных лучей для ориентации ракеты и многое другое. Часть его предположений уже блестяще реализовались в практической космонавтике.

Остается только удивляться, как в человеческом обществе, только-только оторвавшемся от земной поверхности с помощью первых примитивных летательных аппаратов, могли зародиться столь дерзкие, совсем не земные мысли. Ведь Циолковский не только всесторонне разработал и обосновал в теории возможность освоения человеком космического пространства и устройства там поселений. Далее, в книге «Жизнь в межзвездной среде» он попытался развить эти идеи с практической стороны. В разгар бушующей в России гражданской войны, сжимающегося вокруг его страны кольца международной интервенции, сопровождавшихся холодом и голодом, Константин Эдуардович писал о вещах, совершенно несоответствующих тому времени и обстоятельствам. Он писал в октябре 1919 года о жизни людей в космическом пространстве. О работах в условиях невесомости, о производстве там электроэнергии, металлов и различных строительных материалов, об устройстве оранжерей, о планировании космического жилища, о способах регулирования в них температур и многом другом. У него не было ни керосина, ни бумаги, но он писал огрызком карандаша на каких-то неиспользованных железнодорожных бланках свою книгу Великий человек писал о великом будущем человечества. Он свято верил в это будущее.

И оно, блестяще предсказанное Циолковским, начало свершаться на наших глазах. Хотя на своем космическом пути мы сделали только самые первые, робкие шаги, все-таки путь наш уже продолжается более сорока лет, и мы не можем всерьез не задаться вопросом: зачем так упорно человечество стремится в этот чуждый жизни космос? Здесь на помощь я призываю двух наших современников, которые не имели абсолютно никакого отношения ни к космическим полетам, ни к испытаниям физических возможностей человека или строительству космической техники. Но все же они сделали для понимания и осознания нашего космического бытия ничуть не меньше, чем все космонавты вместе взятые. Они – из тех самых непредсказуемых сюрпризов, которые наша страна преподносила и будет еще преподносить миру. Два гениальных представителя рода человеческого, какие появляются на планете, быть может, один-два в столетие, – каждый в своей области. Они работали в совершенно разных сферах человеческой деятельности и никогда не общались друг с другом, но практически в одно время совершили удивительные открытия в своих областях и подарили, таким образом, всем нам космические ощущения и сознание, свойственные новой эпохе.

Глава последняя. Наука и любовь

В другой своей книге «Шаг в сторону», которая была посвящена поведению людей в экстремальных ситуациях, я написал о необычном советском ученом Лазаре Меклере, сделавшем, судя по всему, очень крупное, фундаментальное открытие в естествознании. Его история привлекла меня потому, что вся продуктивная творческая активность этого человека была связана с постоянным пребыванием в предельно невыносимых социально-бытовых и производственных условиях, возникающих, где по вине времени, где – нашего советского строя, а где – вследствие его собственного вмешательства. Похоже, иначе он творить и не мог.

Физико-химик и биолог по образованию, Лазарь Борисович Меклер начал свою исследовательскую деятельность в 50-х годах 20 века, всю жизнь трудился в области молекулярной биологии. Сначала в различных академических и медицинских институтах, а затем, с середины 70-х годов, – в созданной у себя дома независимой «лаборатории теоретического естествознания», как громко он сам ее назвал. Занимался вопросами биологической памяти, наследственности, передачи информации в живых системах, образования злокачественных опухолей и многими другими проблемами этой новой науки.

В поисках закономерностей, по которым из малых органических молекул, самопроизвольно возникающих на молодой Земле при переходе ее из химической стадии эволюции в биологическую, возникли живые клетки, а затем и многоклеточные организмы (в итоге – и человек Разумный), он открыл некий закон. Универсальный закон, управляющий этим загадочным процессом – общий код. Согласно этому коду природа из малых молекул (нуклеотидов, аминокислот, сахаров, липидов, атомов всех видов химических элементов) строит ДНК, РНК, белки и другие биологические полимеры и их комплексы друг с другом. И строго в соответствии с ними эти компоненты любых живых клеток и организмов функционируют. Лазарь Меклер назвал его «общий генетический стереохимический код». По сути, это было открытие так называемой «второй половины» генетического кода, которой так не хватало молекулярным биологам, биофизикам и генетикам после открытия в 50-х годах Чаргаффом, Уотсоном и Криком законов построения двойной спирали ДНК – его первой части.

Еще в конце 19 века Ф. Энгельс гениально определил жизнь, как «…способ существования белковых тел», однако, очень долго молодая наука молекулярная биология не могла подобрать ключ к разгадке построения трехмерных белковых молекул. И к пониманию взаимодействия друг с другом этих кирпичиков жизни, их аминокислотных остатков – звеньев, из которых построены нити абсолютно всех белков, с одной стороны, и звеньев ниточек всех ДНК и РНК – с другой. Заслуга теории Меклера заключается не только и не столько в том, что согласно его коду можно всего за несколько дней построить модель объемной структуры любого белка (на такую работу в лучших лабораториях мира с помощью самого современного метода рентгеноструктурного анализа тратилось не менее года!). А в возможности, построив эти модели, увидеть с их помощью всю динамику взаимодействий биополимеров живой материи.

Не буду подробно рассказывать об этом коде, как и о сложной, во многом даже драматичной судьбе ученого, оказавшегося к середине 90-х годов в Израиле и ведущего там в начале 21 века довольно трудную жизнь в полуподвальном помещении. Речь сейчас о другой части его открытия и сделанных им выводах, которые весьма неожиданно, но очень комплементарно входят в главную тему этой книги. Дело в том, что Лазарь Меклер в самом начале своей научной деятельности задался двумя внешне очень бесхитростными, но, по сути, глобальными вопросами бытия. Первый – чем живая материя отличается от неживой?

– Модели динамических макромолекул биологических соединений, построенные согласно этому коду и разработанной на основе его теории, – разъяснял в 1987 году мне и всем желающим Лазарь Борисович свое открытие, – позволяют на атомном уровне понять, как работают в организме молекулы белков: ферменты, гормоны, антитела, другие белки. А также увидеть, как движутся рабочие узлы и детали этих биологических микромашин. Как и почему в процессе их жизни изменяется форма, откуда и каким образом подводится энергия, необходимая для работы, и как эта энергия трансформируется из одной формы в другую. И, наконец, как и почему в ответ на требования, предъявляемые живым организмам средой обитания, включаются, выключаются, размножаются или, наоборот, вырезаются за ненадобностью гены, кодирующие эти белки…

Не вдаваясь в более сложные детали биологического открытия Меклера, скажу, что тут и есть ответ на первый его вопрос – главная суть жизни! Но при чем же тут космос?

Не все сразу…

Второй вопрос Меклера был: для чего во Вселенной появляется жизнь вообще и разумная жизнь в частности? То есть еще на заре своей научной карьеры, в пятидесятые годы 20 века, Лазарь Борисович всерьез задался главным вопросом бытия – вопросом о предназначении жизни. И к середине семидесятых блестяще, оригинально ответил и на него. Вокруг открытого им общего стереохимического генетического кода вспыхнуло много споров, но все же было и много ученых, всерьез воспринявших теорию Меклера. Было также проведено немало экспериментов, которые блестяще подтвердили ряд ее положений и следствий.

Однако, дело в том, что разработанная Меклером теория общего стереохимического генетического кода, самоорганизации и функционирования биополимеров явилась лишь частью, фундаментом его целостного мировоззрения, основные положения которого далеко выходят за рамки молекулярных взаимодействий в живом организме и распространяются на космологию и даже на военно-политическую ситуацию на нашей планете. Большинство молекулярных биологов, если и не считают эту часть – будем ее условно называть «космологическая часть теории Меклера» – фантазией, то, по меньшей мере, не понимают ее. Понимание и большой интерес проявили лишь некоторые философы. Но сейчас для нас именно эта часть является главной.

– Каждая такая микромашина-белок, – объяснял Лазарь Меклер далее смысл сделанного им открытия, – всегда содержит то или иное число особых рабочих элементов-двигателей, так называемых «флуктуирующих петель» или «молекулярных маятников», количество которых соответствует мощности данной микромашины. Любая такая петля-маятник построена так, что она приходит в направленное, упорядоченное, колебательное движение за счет энергии раскачивающих ее беспорядочно движущихся молекул растворителя – воды или иных молекул среды, в которых эти белки работают. Эта энергия подобна энергии аккумулятора, запускающего двигатель автомобиля, она запускает в свою очередь в работу любые биологические микромашины. В том числе и те, которые используют и химическую энергию иных молекул. В результате работы этих микромашин-белков строятся, а затем и функционируют живые клетки – одноклеточные и многоклеточные организмы.

Этот результат своей теории Лазарь Меклер считает ключевым, потому что он проливает свет и на роль жизни во Вселенной, и на механизм реализации этой роли живыми организмами. И, как следствие, наглядно демонстрирует необходимость осознания человечеством Земли этой важной роли. Причем, осознания именно сегодня – для скорейшей разработки стратегии своего дальнейшего развития! Получение подобного результата теории, по мнению самого автора, дает ответ на извечные вопросы естествознания. Он демонстрирует, каким образом полезная, лучистая энергия Вселенной, постепенно по ходу ее эволюции превращающаяся в тепловую (бесполезно рассеивающуюся) и только благодаря работе биологических микромашин-белков снова преобразуется в энергию свободную, полезную. В результате чего хаос – возрастание энтропии Вселенной, – порождаемый эволюцией неживой материи, благодаря рожденной из нее живой материи снова возвращается к порядку. И образует таким образом вечно динамичную упорядоченную Вселенную.

А теперь – самое интересное и важное: о месте в этом процессе человека Разумного. То есть, в какой-то мере, и нас с вами. Анализ прошлого, настоящего и будущего всей Вселенной вообще и планеты Земля в частности с позиций созданной Меклером теории привел автора к следующим принципиально важным выводам.

1. Возникновение и развитие жизни на соответствующих планетах – это процесс, детерминированный всем развитием Вселенной. И протекает он по одним и тем же законам во всех уголках большой Вселенной точно так же, как и во всех ее уголках образуются те и только те химические элементы, которые содержатся в Периодической системе химических элементов Д. И. Менделеева.

2. Живые организмы всегда так преобразуют химический состав коры и верхней мантии своей планеты, что эта планета становится небесным телом, всегда содержащим в своей нижней и средней мантии сорбированные еще во время ее возникновения водород и гелий, а также их соответствующие изотопы. И, более того, в дальнейшем эта планета продолжает генерировать гелий и, в конце концов, преобразуется в небесное тело, содержащее в любой своей точке уже названные и иные химические элементы, необходимые и достаточные для инициации в ней водородно-гелиевой реакции термоядерного синтеза.

3. Тем самым, любая планета, на которой возникла и эволюционирует жизнь, в конечном счете, превращается в мощнейший водородно-гелиевый заряд. В супербомбу колоссальной мощности, готовую к использованию. Она способна взорваться в случае, когда разумные существа этой планеты, овладев ядерной энергией, не зная еще закономерностей развития Вселенной в целом (а также своей собственной планеты и взаимосвязи живой и неживой природы Вселенной) и действуя по исторически сложившемуся на планете стереотипу, затеют очередную, теперь уже всеобщую ядерную войну. В одно мгновенье планета наша превратится в сверхновую звезду. С точки зрения землян это будет последняя война в их истории, а также – конец цивилизации и конец вообще планеты Земля. Но с точки зрения Вселенной это будет хоть и точечное, но противодействие разрушительному для нее процессу энтропии – рассеиванию энергии. Таким образом, жизнь, достигшая на нашей планете разумной и технически развитой стадии, трагическим для себя образом выполнит свое вселенское предназначение – внесет свой вклад в противодействие процессу рассеивания энергии, тепловой смерти Вселенной.

4. Жизнь может достаточно эффективно выполнять эту свою эволюционную миссию только со стадии развития человечества, на которой оно овладевает ядерной энергией. Причем, сделать оно это может двумя путями: бессознательно и осознанно. Первое – описано выше. А вот сознательное выполнение своей вселенской миссии возможно и без уничтожения земной цивилизации. В том случае, если человечество детально разработает данную теорию, полностью овладеет ею и, следовательно, осознает свое эволюционное предназначение. В таком случае у человечества возникает единая цель – единственное, что, судя по всей истории человечества, может его объединить и, действительно, объединяет изначально биологически разобщенное общество разумных существ. Цель – выполнить свое природное предназначение и повлиять на энтропию Вселенной тем же самым образом, но не ценой уничтожения себя и своей планеты, а влияя на энтропию Вселенной подобным образом, но в иных, пока не обитаемых ее областях.

5. С точки зрения общего стереохимического генетического кода данный процесс – проявление Ламарковско-Дарвиновской биологической эволюции на уровне всей Вселенной в целом. А еще – реализация основного закона природы, принципа Ле Шателье: принципа обратных связей на биологически-социальном уровне. Осознание этого закона природы человеческим обществом любой планеты – руководство к действию, открывающее ему путь в семью человечества Вселенной, к переходу от человека Разумного к человеку Творцу. К обществу, в котором будет реализован максимальный коэффициент полезного действия человечества и которое является непременным условием познания законов Вселенной. Только в этом случае возможно сознательное участие в ее эволюции, приводящее к вечности живого и неживого ее компонентов.

Возможно, столь смелые, а в некоторых положениях и вовсе кажущиеся фантастическими положения этой части теории Лазаря Меклера кому-то покажутся полностью бредовыми и не заслуживающими никакого внимания. Не стоит спешить со скоропалительными выводами.

Во-первых, любой человек, тем более ученый-биолог, занимающийся столь серьезными проблемами науки о жизни (так и хочется добавить «…и смерти»), имеет право на собственное видение мироздания. Так, нобелевский лауреат Ф. Крик (соавтор открытия двойной спирали ДНК) утверждает, что жизнь на Землю была занесена из глубин Вселенной, однако никто из коллег не считает это сумасшествием, а самого автора гипотезы – психически больным. Вот уже долгие годы идет нормальный процесс рассмотрения фактов, могущих подтвердить или опровергнуть эту гипотезу.

Во-вторых, Меклер в ходе своих научных изысканиях не раз уже высказывал довольно оригинальные глобальные идеи, которые не только не осмеивались, но очень даже серьезно принимались ученым сообществом. Так, в свое время он выдвинул совершенно оригинальную гипотезу происхождения жизни на Земле, из которой следовало, что она зародилась вовсе не в воде, а, наоборот, вся вода на планете возникла благодаря появлению жизни. И академик Опарин – автор той самой теории возникновения жизни, которую опровергал Меклер, – дал собственноручную рекомендацию на опубликование гипотезы Меклера в Докладах академии наук СССР, что и было сделано. Кстати, она не опровергнута и по сей день.

В-третьих, появляется все больше и больше фактов, свидетельствующих в пользу такого взгляда на строение нашей планеты. Практических и теоретических. Так, совсем недавно в Канаде вышла книга российского ученого-геофизика Владимира Ларина «Гидридная Земля», в которой говорится об ином ее строении, нежели предполагали до сих пор, и лишний раз подтверждается предельное насыщение тела нашей планеты водородом. Я встретился с ним и, прежде всего, задал главный волнующий меня вопрос – о возможном уничтожении нами планеты. Ученый считает, что устроить ядерный Апокалипсис, о котором предупреждает человечество Меклер, возможно, даже проще, чем говорит последний.

И еще. Когда в середине прошлого столетия ученые обсуждали выдвинутую немецким физиком Гейзенбергом совершенно фантастическую в то время единую теорию элементарных частиц, знаменитый Нильс Бор заявил: «Нет никакого сомнения, что перед нами безумная теория. Вопрос состоит в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной…». Новое всегда начинается с парадоксов и массового непонимания, непринятия.

Так что к космологической теории Лазаря Борисовича Меклера, которая на первый взгляд кажется абсолютно безумной, следует, по меньшей мере, внимательно и серьезно присмотреться. А, учитывая значение затрагиваемых в ней вопросов для существования человечества, попытаться проверить проверяемые ее положения. Пока же остановимся лишь на некоторых разъяснениях наиболее непонятных с первого прочтения выводов. Если принять очень сильное допущение Меклера о том, что Земля насыщена водородом и гелием, а значит, потенциально является огромной термоядерной бомбой, то возникает вполне естественный вопрос: «Почему же до сих пор не произошло той самой страшной для планеты катастрофы, о которой предупреждает ученый, – ведь столько раз уже взрывались в атмосфере, на земле и под землей ядерные и термоядерные устройства самых разных мощностей?»

– Для инициирования подобной реакции, – отвечает сам Меклер, – необходимы не только водород, дейтерий, гелий и катализаторы термоядерного синтеза (например, литий), которые есть чуть ли не в любой точке планеты. Нужно еще и создание определенных физических условий – чрезвычайно высоких температуры и давления в какой-либо из этих точек коры, средней или нижней мантии Земли. Это может случиться, если на двух противоположных сторонах планеты произойдут массовые ядерные или термоядерные взрывы и по телу планеты пойдут навстречу друг другу, встретятся в определенной точке и проинтерферируют два мощных фронта ударных волн чудовищной силы. Именно это и может произойти в случае развязывания на планете ядерной войны, ибо по понятным условиям именно на двух противоположных континентах произойдут практически одновременные (в пределах 5-10 минут) взрывы огромного количества ядерных боеголовок.

Сам Меклер считает этот раздел своей теории пока наиболее гипотетическим. В том смысле, что для оценки вероятности процессов, приведенных пока лишь как логическое следствие из всей его теории, требуется серьезный анализ накопленного в этом направлении фактического материала геохимической и геофизической его части.

Верно, гипотеза эта порождает гораздо больше вопросов, чем дает ответов. Проверить и промоделировать это предполагаемое событие чрезвычайно трудно, если не сказать больше. Полная проверка, так называемый «контрольный эксперимент», видимо, возможен лишь в один страшный для Земли час. И дай Бог, чтобы он никогда не наступил! Но даже непроверяемая, она служит лишним напоминанием, предупреждением человечеству, накопившему неисчислимый ядерный арсенал вокруг и агрессию внутри себя. Еще раз заставляет очень серьезно задуматься: что нас ждет и как нам действовать? Извечный русский вопрос «Кто виноват?», понятно, в этой ситуации абсолютно теряет свою актуальность.

А ждет нас, согласно этой теории, одно из двух. Либо мы уничтожим родную планету и прекратим существование земной человеческой цивилизации, либо ступим на принципиально новый, космический путь своего развития. Путь, на котором нас ожидает не только спасение и истинное объединение, но и превращение из человека Разумного в человека Творца. В каком-то смысле мы на этот путь уже ступили. С первыми полетами от родной планеты открыли космическую эру своего существования и одновременно начали осмыслять свое будущее через соответствующие научные гипотезы.

Поразительно, что овладение человечеством ядерной энергией, на чем Меклер основывает свою необычную космологическую гипотезу, и выход человечества в космос практически совпали по времени. Первые взрывы ядерных бомб на нашей планете приходятся на середину 40-х годов. Они произошли всего за полтора десятка лет до первого космического полета человека. В масштабах существования биологической жизни или даже человеческой цивилизации на нашей планете – это практически одновременные события. Такое совпадение по времени важнейших вех развития человечества, видимо, не случайно. Оно лишний раз заставляет нас как можно более серьезно отнестись к происходящему на наших глазах повороту в истории земной цивилизации, который открывает человечеству завораживающие горизонты.

Не здесь ли запрятан ответ на поставленный в самом начале этой части книги вопрос – о цели нашего неудержимого стремления в космос, все дальше и дальше от Земли? Не есть ли в этом могучем стремлении неосознанное пока желание человечества реализовать свое вселенское предназначение, но без уничтожения собственной цивилизации и планеты, – поиск пути исполнения высокой миссии разумной жизни, но вдали от своей планеты? Не есть ли это первый шаг на том самом пути к сознательному выполнению человечеством своей вселенской миссии?

На этом пути нам явно станет тесно на родной планете, и взгляды наши естественным образом устремятся вовне, где нас ждет и загадочный пока контакт с такими же, как мы, творцами. Которых во Вселенной более, чем достаточно, но пока мы еще не доказали, не показали им своим развитием, поступками, что готовы к такому контакту. Потому он и не случился до сих пор. Да, они незримо для нас присутствуют рядом – отдельных, случайных доказательств этому не счесть! – видимо, изучают земную цивилизацию, наблюдают за тем, на какой путь мы ступим. Если мы пойдем не той дорогой, то никто нас не остановит, потому что этот определяющий суровый и страшный выбор каждый во Вселенной должен делать сам. Быть может, только найдут способ ненавязчиво предупредить, как, не исключено, и произошло это в случае с гибелью американского шаттла «Колумбия»…

Если же мы изберем путь прогресса, добра и объединения, то нас логично примут в семью творцов Вселенной. И тогда нам станут доступны такие просторы и знания, о которых сейчас не могут мечтать даже самые смелые фантасты. Момент этот, если еще и не настал, то уже очень близок, и мы сделали в этом направлении самые первые, физические шаги. Но все мы приглашены на этот путь – космический путь своего существования, однако извне никто и никогда нам об этом не скажет. Мы должны сами это понять и еще очень многое сделать для правильного выбора.

Осмысление нового состояния человеческой цивилизации уже началось не только в научном и практическом измерениях. Не осталась в стороне от переломного момента нашего существования и такая далекая на первый взгляд от вселенских законов сфера человеческой деятельности, как искусство.

Этой волнующей и загадочной теме – космическому существованию человечества, долгожданному контакту с собратьями по разуму во Вселенной – посвятили свои произведения тысячи писателей-фантастов. Десятки кинорежиссеров сняли об этом фильмы – красочные, с множеством видеоэффектов, леденящие душу и будоражащие сознание. В них перед глазами зрителей мелькают таинственные планеты, разнообразные разумные и не очень разумные существа плетут коварные интриги друг против друга, против других существ, в том числе и человека, захватываются планеты и целые галактики. В общем, как мы и привыкли, добро борется со злом и чаще всего побеждает. От подавляющего большинства таких фильмов, несмотря на затраченные на их производство баснословные деньги, так и веет фантастикой – полной нереальностью, наивностью и даже совершеннейшей чушью. Впрочем, вложенные средства, громкие имена снявших их кинорежиссеров и задействованных кинозвезд совсем не обязательно должны служить гарантией преподнесения зрителям чего-то необычайно умного, заставляющего всерьез думать. Скорее, наоборот, главная цель подобных лент – оглушить, поразить человека, заставить его неотрывно смотреть ленту, замирая от страха, ужаса или восхищения.

Есть, однако, один фильм, где все обстоит совершенно иначе. Его сделали на очень скромные деньги, и никакие крутые компьютерные эффекты там не использованы – когда он снимался, этой техники практически еще не было. И многое, с точки зрения соответствия космическим условиям, там вообще натянуто. Но я не видел еще ни одного подобного фильма, где так точно была бы передана проблема выхода человека за пределы Земли и контакта с чужой цивилизацией. Чтобы с такой щемящей остротой и точностью были поставлены и исследованы вопросы ответственности и морали, связанные с этим выходом. Потому что снявший эту картину режиссер – гений, опередивший свое время. А гениям свойственно проникать в самую суть вещей и явлений, происходящих с нами и вокруг нас. В том числе и тех, которые только грядут!

Имя ему Андрей Тарковский. А фильм называется «Солярис». И хотя снят он был по очень известному научно-фантастическому роману очень известного писателя Станислава Лема, Тарковский сделал из него нечто, сильно отличающееся от просто научно-фантастического произведения. Да и от романа Лема – тоже. Тем, кто не читал эту книгу, не смотрел этот фильм или смотрел не очень внимательно, напомню вкратце, о чем идет речь.

Проникая во все более и более далекие уголки галактики и открывая все новые и новые планеты в поисках контакта с чужими цивилизациями, человечество попадает на странную планету Солярис. Ее поверхность – так называемый «океан» – похоже, представляет собой некую гигантскую мыслящую субстанцию. Однако, первые попытки установления контакта неудачны, и на орбите Соляриса организуется долговременная обитаемая станция, немногочисленные сменяемые обитатели которой продолжают эти усилия. Океан Соляриса обладает уникальной способностью материализовать в пределах своего силового поля любые объекты, оставшиеся в глубинах человеческой памяти, сознания, и в какой-то момент он начинает являть землянам на станции нечто такое, что не все выдерживают. Один из участников экспедиции, ее руководитель Гибарян, кончает жизнь самоубийством. На Земле получают со станции странную, непонятную информацию, и на Солярис направляется психолог Крис Кельвин, чтобы разобраться в происходящем и решить вопрос о возможном прекращении исследований далекой загадочной планеты. Прилетев на станцию, он поначалу ничего не может разуметь. Затем принимает свою порцию фантомов (большей частью в виде давно умершей жены, которая задолго до этого покончила жизнь самоубийством по его вине), проходит через всевозможные физические и нравственные страдания и постепенно начинает понимать, в чем тут дело. На станции принимают решение попробовать передать океану информацию – электроэнцефалограмму, снятую с головного мозга Криса. После чего океан перестает мучить людей, будто бы понимает их. Похоже, состоялся долгожданный контакт.

Очень хорошо помню то странное впечатление, которое произвел на меня первый просмотр этого фильма в середине 70-х годов. С одной стороны, я понимал, что это научно-фантастическое произведение. С другой, увиденное и услышанное в фильме включало в моем сознании какие-то совершенно не фантастические, иные ассоциации, которые я тогда не мог точно определить. Это случилось много позже, уже после моей собственной космической одиссеи, когда я начал всерьез задумываться обо всем том, о чем написал в этой книге. В очередной раз просматривая фильм Тарковского, я вдруг понял, что меня поразило в нем сильнее всего. В момент наиболее острой фазы всех передряг и переживаний на далекой от Земли космической станции главный герой Крис Кельвин начинает осмысливать происходящее вокруг и, как бы разговаривая сам собой, обращается к кибернетику Снауту со следующими словами:

«Ты помнишь Толстого – его мучения по поводу невозможности любить человечество вообще?.. Сколько времени прошло с тех пор?.. Любишь то, что можно потерять: себя, женщину, родину…

До сегодняшнего дня человечество, Земля были попросту недоступны для любви… Нас ведь так мало: всего несколько миллиардов, горстка!..

А может быть, мы вообще здесь только для того, чтобы впервые ощутить людей как повод для любви?!

Нет, Гибарян умер не от страха. Он умер от стыда!.. Стыд – вот то чувство, которое спасет человечество…».

Я был сильно поражен этими сугубо нравственными и человеческими, необычными для научно-фантастического произведения мыслями. А затем, решив использовать некоторые из них в качестве эпиграфа для одной из журналистских статей о космосе, полез в первоисточник. Открыл книгу Лема – ведь по его произведению снимал Тарковский свой фильм, – чтобы точно воспроизвести цитату. Каково же было мое удивление, когда я не нашел у польского фантаста ни одного из этих слов. Я просто обомлел. Ни этих слов, ни этих мыслей вообще не оказалось в романе Станислава Лема «Солярис»!

И тому существует вполне конкретное объяснение. Посмотрите, когда писалась книга – ее окончание датируется июнем 1960 года! В космосе к этому времени побывал только бездушный металлический спутник да несколько собак. Полет туда человека если уже и назрел, то о нем пока не шло и речи. До старта Гагарина остается десять месяцев, но событие это держится в строжайшем секрете. Еще не наступила реальная космическая эра существования человечества! И Лем просто не задумывался над теми вопросами, которые могут встать перед людьми в эту эпоху, он писал о вещах сугубо научных или фантастических. Ну, в крайнем случае, – в силу своего интеллектуального уровня – философских.

Иное дело Тарковский. Он снимал свой фильм «Солярис» в 1972 году: всего-то через десять с небольшим лет после написания романа Лемом, но то была уже совершенна иная эпоха! Человек к этому времени уже вышел в космос – и не только за пределы земли, но и в открытое космическое пространство и даже побывал на Луне. Люди не в фантастическом произведении, а наяву взглянули на родную планету со стороны! Как будто само время подтолкнуло великого Андрея Тарковского обратиться к этой теме, да еще с помощью экранизации одного из самых необычных фантастических романов, который и поныне остается вершиной литературного творчества Лема. Сам автор как-то признался: «Мне хотелось бы написать что-нибудь вроде „Соляриса“, но такая удача бывает только раз».

И вот, взяв за основу великолепное, лучшее научно-фантастическое произведение польского писателя, лучший русский кинорежиссер то ли сознательно, то ли еще неосознанно (увы, его нет уже в живых и невозможно узнать об этом от него самого) попытался передать в своем фильме наиболее важные проблемы, которые, на его взгляд, ставит перед человеческим обществом новая, космическая эпоха. И предстал перед нами в роли гениального мыслителя, драматурга, наделив своих героев принципиально новыми мыслями, монологами, которых не было – просто не могло еще быть! – в романе «Солярис» у выдающегося писателя-фантаста Станислава Лема. Надо признать, Андрей Тарковский, уже создавший до этого самые, на мой взгляд, человечные и глубокие фильмы о войне («Иваново детство») и древней Руси («Андрей Рублев»), блестяще справился и с этой задачей! На то он и гений, чтобы глядеть в самую суть и далеко вперед.

А ведь действительно, только взгляд со стороны, из далекого космоса на нашу замечательную планету – наш общий космический дом – и сможет заставить людей воспринять все человечество с безоговорочной любовью. Как особо остро начинаем мы любить, уезжая-улетая на какое-то время, оставленных жену, детей, свой дом, свою страну То же самое относится и ко всей планете в целом, и ко всем ее обитателям. Только оказавшись от них далеко-далеко, взглянув со стороны, мы в состоянии по-настоящему ощутить возможность потери этого бесценного дара, а значит, и полюбить. То есть испытать самое великое чувство, которое дано живому существу! И только стыд перед самими собой – стыд за бездарные войны и глупое уничтожение себе подобных, за низменные проявления человеческой сути, за безобразное отношение к природе, своей родной планете – может спасти каждого в отдельности и всех нас вместе.

Видимо, только тогда, когда подобные чувства станут массовыми, и станет возможным настоящее единство человечества – рождение нового типа человека. Единение, при котором будут, наконец, преодолены раздирающие нашу цивилизацию национальные, религиозные, социально-экономические и политические противоречия. Такое возможно только в ситуации обретения всеми нами нового, космического мышления, в направлении которого человечество начало двигаться со второй половины 20 века.

А думать о нем – еще раньше. Гениальный инженер и философ Константин Циолковский вплотную подошел к разгадке самой сокровенной тайны человеческого бытия уже во второй половине 20-х годов 20 века. В своей работе «Воля вселенной», увидевшей свет в 1928 году он писал совершенно поразительное для того времени.

«Ясно, что жизнь, разум и волю породила постепенно природа. Человек рожден Землей, Земля – Солнцем, Солнце произошло от сгущения разреженной газообразной массы… Итак, все порождено вселенной. Она – начало всех вещей, от нее все и зависит. Человек или другое высшее существо и его воля есть только проявление воли вселенной… Есть полное вероятие в том, что воля космоса и на Земле проявится во всем блеске высочайшего разума. Совершенное состояние Земли продолжится очень долго, в сравнении с горестным ее положением, каково настоящее…

Планеты и солнца взрываются подобно бомбам… Мы о разуме высших существ имеем очень неверное понятие. Если люди уже теперь предвидят некоторые бедствия и принимают против них меры и иногда успешно борются с ними, то какую же силу сопротивления могут выказать высшие существа вселенной. Они предвидят взрывы планет за много сотен лет до этого явления и удаляются с них в безопасные места космоса. Они предвидят и взрывы солнц, также и их погасание – и уходят своевременно от ослабевших…