Ведьмины круги (сборник) Матвеева Елена
СТАРЫЙ СУНДУК
«Несчастье за несчастием, Лаэрт! Офелия, бедняжка, утонула».
«Как – утонула? Где? Не может быть!»
«Над речкой ива свесила седую листву в поток. <…> Ей травами увить хотелось иву, взялась за сук, а они подломись, и как была, с копной цветных трофеев, она в поток обрушилась. Сперва ее держало платье, раздуваясь, и, как русалку, поверху несло…»
Мне кажется, специально я не учил наизусть «Гамлета». Если только в первые дни после вечера при свечах. Мне хотелось поразить Люсю знанием текста. А потом я просто читал пьесу, много раз читал, потому что она мне нравилась, и слова ее входили в меня так естественно, словно я уже когда-то знал их, а теперь только вспоминал.
Стихи, заданные в школе, я учу очень быстро и легко, с такой же легкостью большая их часть испаряется из головы. А Шекспир оставался. Значит, он мне созвучен? Прочел его сонеты. Не вдохновили. Познакомился с «Ромео и Джульеттой» и «Королем Лиром». Оставили равнодушным. Может, возьмись я впервые за эти пьесы вместе с Люсей, и они показались бы мне такими же замечательными, как «Гамлет»?
…Я так задумался, что не сразу заметил, как моя бабка сложила платье, засунула его в сумку и отваливает. Тронулся вслед за ней, а когда дошли до переулка, подождал немного, выглядывая из-за поворота. Переулок миновал бегом. Между домами, во двориках, заросших старыми тополями, ничего не стоило оставаться незамеченным. Только я не знал, где же лучше всего подкатить к ней с разговором.
Бабка подошла к остановке, и тотчас появился автобус. Гигантскими скачками мне удалось долететь до него и в последнюю секунду с трудом втиснуться. Бабка продвигалась вперед, а меня на следующей остановке вынесло наружу, но я снова пробился в автобусную толчею.
Она жила за рекой, на Картонажке – в районе картонажной фабрики. Вылезла на кольце. Тут многие выходили, так что какой-то участок пути я следовал за ней, не опасаясь быть обнаруженным. Потом она свернула на улицу, ползущую в горку, а когда я решил, что пора подойти к ней, толкнула калитку – и была такова.
И что же мне следовало предпринять? Я с полчаса прождал автобуса, вернулся на рынок за картошкой и, совершенно измочаленный, поплелся с полным рюкзаком домой. Мать, конечно, ворчала, что застрял, а я пребывал в тупой задумчивости.
Наконец я спросил ее:
– Ты не помнишь, куда подевалось Люсино свадебное платье?
– Я думаю, его забрала сватья Шурка, когда приходила за вещами. Вероятнее всего. А может, – сказала она, – платье осталось в нашем доме? В сарае стоит сундук со старой одеждой, у меня просто не было сил его разобрать. Тряпки будят воспоминания. У мужчин – не знаю, у женщин – да. Я обещала заехать позже и забрать, что мне нужно.
– Так что же ты?
– Не дошли руки.
– Поедем, – предложил я. – Хочется на дом посмотреть.
– Нет, – сказала мама. – Не могу.
– Я просто так предложил. Подумал, за компанию со мной тебе будет легче…
Она отрицательно мотнула головой, но часа не прошло, говорит:
– Ну что? Не раздумал ехать домой?
Резануло меня это «домой», напрасно я матери душу рву. Но, видать, ей и самой хотелось навестить дом.
Отец умер через год после исчезновения Люси. Он никогда ничем не болел. Если ему и нездоровилось, он не жаловался. Последнее время перед смертью его преследовали головные боли. Раньше он никаких таблеток не употреблял, а тут стал чуть не пачками есть анальгин и уверял, что на него действует перемена атмосферного давления и магнитные бури. Многие мучаются головными болями, многие жалуются на погоду. Настоящего беспокойства за отца никто не испытывал. А кончилось у него все инсультом, вызванным загадочной и зловещей «аневризмой». Некоторым в таких случаях делают операцию, но отец, как сказали врачи, неоперабелен. Еще врач сообщил, что от такой же болезни умер Андрей Миронов. Может, он думал таким образом нас утешить, но это совсем не утешительно.
Пережили потерю очень тяжело. Мы все осиротели, и мать в первую очередь. И дом осиротел, и сад. Грядки и клумбы к осени превратились в травяные джунгли. Я не подозревал, что за одно лето садово-огородное хозяйство, ухоженное, благополучное, может приобрести такой запущенный вид. А зимой в нашем семействе случилась еще одна перемена: Игорь женился.
Сначала он развелся с пропавшей без вести Люсей, что оказалось достаточно простым делом, ну а потом оформил брак с Настей. Обошлись без всяких свадебных торжеств и даже без белого платья.
Все, словно в насмешку, твердили, что новая жена внешне очень подходит Игорю. Высокая, крупная, наверное, красивая, с разрядом по плаванию. Наша Люся по сравнению с ней выглядела серенькой мышкой.
Настины родители так давно разошлись, что с отцом она не успела познакомиться. Мать умерла примерно тогда, когда и наш папа. Всем была Настя хороша, а потеря родных людей особенно должна была нас сблизить. Но не полюбили мы ее: сердцу не прикажешь. Игорь сумел забыть Люсю, а мы с мамой не забыли и называли Настю между собой казанской сиротой. Без всякой язвительности и недоброго чувства. От отсутствия симпатии.
Вместе прожили недолго. Игорь предложил разъехаться, мама согласилась. Дом продали удачно благодаря хорошему району и участку, Настину комнату тоже продали и купили две двухкомнатные квартиры. Наша требовала изрядного ремонта. Комнаты были смежными, поэтому пробили стенку и сделали дверь в коридор, а существующую между комнатами заложили кирпичом. Штукатурили, клеили, красили, приводили в порядок полы. Мне даже показалось, что суета с переездом и ремонтом немного отвлекла мать и привела в чувство. Но суета кончилась…
Люди, купившие наш дом, – беженцы из Баку, русские. Отношения у нас сложились нормальные, но у них свои несчастья, у нас – свои.
Мать со времени переезда ни разу не навещала дом, а я бывал – смотрел на него издали. Как пришли, мать отправилась общаться с хозяевами, а я бродил по саду.
Вишня стояла белая, на каштане распустились свечи-пирамидки. Цвели отцовские тюльпаны, садовые незабудки, жарки и бадан. Альпийская горка пестрела розовыми огоньками, желтыми зернышками и лиловыми кисточками. На огородных грядках появились всходы. Под кроной клена я нащупал глазами крюк, рядом, на сосне, – второй. Когда-то здесь висели качели.
Утренний порывистый ветер утих, умерил свой пыл, теперь он копошился в кронах деревьев, поигрывал их верхушками, поворачивая листья изнанкой. Этого шелеста, под который я привык есть, спать и делать уроки, как оказалось, мне очень не хватало. В новой девятиэтажке были другие звуки: шипение машин по асфальту, уличные крики и постоянные звуки металлического рока из квартиры наверху – бух-бах-бух!
Как по-дурацки все сложилось. Как же мы могли продать отцовский дом? Сгоряча показалось, что стоит переменить обстановку – и станет легче. Мы с мамой уже поняли: это была непоправимая ошибка. Жалел ли о доме Игорь, не знаю, он и пожалеет – не признается.
Мать позвала меня, чтобы идти в сарай. Зажгли лампочку над отцовским верстаком, разобрали появившийся после нас завал из досок, чтобы пробраться к сундуку. Мать боялась, что оттуда выпорхнет облако моли, – ничего подобного. Как оказалось, отец положил в сундук сухую полынь и пижму.
Конечно, Люсиного платья здесь не было. Зато мы нашли мамино свадебное платье. Простенькое, без всяких затей, и юбка короткая, совсем короткая. Никакого вида. Мама сказала, что в ее время так носили, но свадебные платья и тогда бывали длинные, наподобие бальных. У них с отцом просто не хватило денег на такое. Самым старым в сундуке оказалось зимнее пальто отцовой матери, которая умерла до моего рождения.
– Забери, – сказала мама, подавая мне старый отцовский свитер, а остальное, отряхнув от травяной трухи, аккуратно сложила и захлопнула тяжелую крышку сундука.
Она зашла попрощаться к хозяевам нашего дома. Они благодарили ее за оставленный в сундуке хлам: на огороде все сгодится.
Отцовский свитер, как потом выяснилось, я принужден был лицезреть ежедневно. Мать в тот же вечер постирала его, потом подшила, подштопала и начала облачаться в него дома, как в любимый халат. Мне это не слишком понравилось. Не люблю, когда фетишизмом попахивает. Я не боюсь, что мать свихнется, – ее нормальности на половину учительского коллектива хватит. Но со смертью отца она, конечно, сильно сдала.
Тот субботний день длился очень долго, и казалось, барахолочная моя одиссея произошла давным-давно, если и вообще случилась взаправду. Без сомнения, платье взяла сватья Шурка. Не надо наполнять свою жизнь привидениями. Возможно, я и остановился бы на этой мысли, если бы мать не вернулась к разговору о платье.
– Так зачем тебе понадобилось это платье? – спросила она. – Уж не хочешь ли жениться на Кате Мелешко? Она, мне кажется, вполне созрела для этого. Ты с ней поосторожнее, между прочим, с такими и до греха недалеко.
Вроде пошутила, юмора подпустила и наигранной строгости, но за всем этим проглядывало натуральное беспокойство.
– Мама-а, – стал я ее урезонивать, – тебе самой не стыдно такие вещи говорить?
– Стыдно-то стыдно. Но на всякий случай нужно.
Кажется, она успокоилась. А я подумал: «Катька – вот кто мне поможет! Разумеется, Катька! Что же, напрасно я сидел на этом гадском рынке три часа?!»
Но, прежде чем посвящать в свои планы Катьку, я все-таки решил навестить Люсину мать и подвергнуть ее допросу с пристрастием. Давно я о ней ничего не слышал, но если она не спилась и работает, то воскресенье самый подходящий день, чтобы застать ее дома.
Глава 5
СВАТЬЯ ШУРКА
Сватья Шурка живет на Выселках. Может, когда-то они находились вне города и сюда кого-нибудь высылали, а может, из-за дальности так назвали. История сего названия темна, по крайней мере для меня. Нынче же это очень уютный, зеленый и не такой уж отдаленный уголок города. Есть здесь и своя достопримечательность – шестиугольный дом с колоннами. Говорят, в нем живет архитектор, который выстроил это чудо по своему проекту.
Я был у сватьи всего один раз, когда исчезла Люся, – по поручению мамы просил зайти к нам. Люся в этом доме родилась. Должно быть, в то время он был исправным. Но если в течение двадцати лет к деревянному дому не прикасалась мужская рука, можете себе вообразить, что это за дом. Мне даже показалось, что он немного скособочился и ушел в землю. Дворик – ни травинки, но выметен, а под окнами грядки с клубникой обработаны. Калитка у сватьи без запора, на веревочной петле, а вот дверь оказалась заперта. На мой стук выглянула на крыльцо соседка. Я подошел к забору и спросил об Александре.
Она работала в магазине, совсем поблизости. Соседка сказала, там я ее и найду. В таких магазинчиках продается все – от еды до стирального порошка и нижнего белья. Александра узнала меня не сразу, зато потом вроде даже обрадовалась, засуетилась и предложила:
– Пойдем ко мне. Все равно покупателей нет, а у меня обед скоро.
Она написала карандашом: «Обед до 2 часов», вывесила бумажку на дверь, закрыла ее на висячий замок, и мы вернулись в дом. Сватья предложила супу, но я отказался, тогда она налила растворимого кофе и поставила на стол пряники. Не знаю почему, но я волновался. Для начала пришлось рассказать ей о нашей жизни и записать новый адрес.
Пока она грела суп, кипятила воду для кофе и вертелась вокруг стола, я думал, пьет она или нет, и взглядом Шерлока Холмса исследовал окружающую обстановку. Может, по жилищу и нетрудно определить пьющего человека, но мне это не удалось.
Я вспоминал комнату, какой увидел ее в первый раз. Казалось, ничего не изменилось. Тогда я тоже не увидел здесь погрома, груды грязных тарелок и батареи пустых бутылок. В доме давно не было ремонта, потолки серые, обои в пятнах, но пол чистый и ничего не раскидано. Никакой «говорящей» детали я не нашел, кроме подсолнечного масла, налитого в водочную бутылку со свежей этикеткой. Но это тоже вряд ли о чем-то говорит. Александра работает в магазине, там могла и бутылку взять. Вид у Александры достаточно опрятный, но очень она постарела. Сватья моложе моей матери, а выглядит значительно старше.
– Почти два месяца в больнице лежала, – сказала она. – Перенесла операцию на желчном пузыре.
– А как сейчас самочувствие?
– Осложнения были. Сейчас отошло.
– Как вы тут одна живете? Что вечерами делаете?
– Что делаю-то?.. Телевизор смотрю.
Я не представлял такой жизни – полный мрак. Когда наконец спросил у нее про свадебное платье, Александра с большой горячностью стала толковать, что не было никакого платья. Я не поверил, а она, будто догадавшись, потащила меня в соседнюю комнату.
Это была спальня. Над кроватью висела увеличенная фотография Люси в непонятном возрасте. Здесь ей можно было дать и двенадцать, и семнадцать лет. Рамка фотографии была обвита фатой. Она спускалась сверху, так иконы украшают вышитыми полотенцами.
– Вот что я взяла, – указала на фату Александра. – Вещи тоже здесь. – Она открыла шкаф и вывалила на постель какое-то тряпье. – Кое-что отдала для племянницы… – извиняющимся тоном добавила она. – Сносит, детям теперь много надо.
Или отдала, или пропила, решил я. А про подвенечное платье поверил. Только она подумала, что мы подозреваем ее в чем-то, а может, собираемся попросить вернуть платье. Чтобы не беспокоилась, я рассказал ей про рынок.
– Наверное, обознался. Я же в фасонах ничего не смыслю.
– А не Игорь ли продал? – настороженно спросила она.
– Это совершенно исключено. Он бы не стал. Он и не смог бы. Игорь у нас даже в магазин не ходит. Он и купить ничего не может, а уж продать…
Оставил я Александру в глубокой задумчивости, запустил ей, как говорится, таракана под черепную коробку. И эта ее озадаченность еще больше укрепила меня в мысли, что платье она не брала. Зря потревожил ее.
По дороге домой я встретил соседку, и у меня мелькнула мысль спросить, пьет ли Александра. Но спрашивать не стал. Зачем мне это? Александра с серым лицом и вся ее серая квартира, где мало мебели, старый черно-белый телевизор, фотография Люси, убранная фатой, еще долго стояли у меня перед глазами. Очень жалел я сватью Шурку, но даже в память о Люсе помочь ей ничем не мог.
Глава 6
МИЛОЕ СОЗДАНИЕ
Катюша – милое создание, пушистый нежный персик. Ее мать меня обожает. Она считает: пусть лучше бойфренд, чем «Агата Кристи». Вообще-то я тоже так считаю. Мамаша впускает меня в комнату к «персику», та, в цветных подштанниках, которые имеют замысловатое иностранное название, лежит на тахте и впитывает любимые голоса: «Когда я на почте служил ямщиком, ко мне постучался косматый геолог…» Тьфу!
У меня к Катьке непреодолимое притяжение. Бывает, мы обнимаемся и целуемся. Вроде бы в шутку, дурачимся. Если бы мы целовались всерьез, возможно, она отлипла бы от своей «Агаты Кристи» и стала нормальным человеком. В лице «Агаты Кристи» я столкнулся со сверхмощным соперником. Не в моих силах его победить. Иногда Катька сама ко мне приникает, обнимает, и вид у нее такой нежный, беззащитный, но в основном шипит, как кошка: «Отлезь!»
Если бы ей возможностей побольше и решительности, она бы далеко пошла. Я слыхал, что эти фанатки объединяются в кучи и ездят по городам за своими кумирами, прорываются на концерты, караулят у подъездов. А для кумиров, похоже, это как наркотик.
У Катьки приличная семья, бродяжничать ей не позволят. В нашу дыру «Агата…» никогда не приедет. До Петербурга четыре часа по железной дороге – кто ее на концерт отпустит? Денег на карманные расходы Катьке дают много, но на бесчисленные журналы и газеты, где пишут про группу, у нее не хватает. Для пополнения коллекции статей и портретов Катька ходит в читальный зал, просматривает прессу. И если находит что-то новое, вырезает бритвочкой. Я ей сказал, чем дело кончится, если ее поймают. Теперь она в разные библиотеки ходит.
– Очнись, – говорю. – Это я, твой косматый геолог.
Ноль внимания, фунт презрения! Лежит, вытянув свои хорошенькие толстенькие ножки, прикрыв голубые глазки.
Тогда я гаркаю что есть мочи:
– Подъем!
Нервная система железная. Она выключает магнитофон и спокойно говорит:
– Урод и кретин.
– Конечно, куда мне до некоторых!
После сей фразы повисает долгое молчание. А мне совсем не резон с ней сейчас ссориться.
– Фанатеешь все? – наконец спрашиваю доброжелательно или, по крайней мере, нейтрально.
– Вроде того, – заявляет безразличным тоном.
– Вообще-то я вывести тебя хотел. Воздухом подышать. – И, понимая, что должен завладеть ее вниманием, говорю: – Сейчас открою тебе один секрет.
– Какой?
Наконец-то заинтересовалась.
Я рассказал ей про рынок, платье и свой план. Она должна явиться к бабке и сказать, что слышала, будто та продает свадебное платье. Также хорошо бы разузнать, откуда оно у старухи.
Катька выслушала меня и задумчиво пропела:
– «Давайте, Люся, потанцуем, нам жизнь дает прекрасный шанс. Давайте, Люся, потанцуем, теперь зависит все от вас…»
– Только перестань пошлить. – Меня это очень раздражало. – Тошнит от твоей «Агаты».
– А ты вообразил, что это «Агата»? Там же философия! А тут тупизм типа «Ксюша – юбочка из плюша». Не ловишь мышей?
– Ловлю. Так мы идем?
– Идем. Только убери клешни, не лапай меня! И выйди, мне надо переодеться.
– Отвернусь, одевайся.
– Выйди вон и закрой за собой дверь!
Вот такое у нас славное общение.
Появилась она в юбчонке, которая с трудом прикрывала зад.
– Кать, ну это совсем не тот прикид. Представь себе бабкину психологию, она же с тобой и говорить не станет.
– Пусть мой прикид тебя не волнует, и с психологией я сама разберусь.
Хотелось бы надеяться. Но вид у нее, во всяком случае, был вполне половозрелый. И росточком она не выше Люси, правда, все окружности и округлости серьезно превосходили Люсины.
– Не вздумай мерить платье, – предупредил я по дороге, – ты в него не влезешь. Твоя задача все выяснить и отвалить.
– Только, пожалуйста, не учи меня, – ответила она высокомерно.
Я присел невдалеке от бабкиного дома на лавочку возле забора. Рядом сидел дедушка – божий одуванчик, в зимнем пальто и обрезанных валенках. Между коленками держал палочку. Он на меня никак не прореагировал. Должно быть, он и не ходил сам – вывели погреться на солнышке.
«Каналья сатирик утверждает, что у стариков седые бороды, лица в морщинах, из глаз густо сочится смола и сливовый клей (про сливовый клей мне очень нравится!) и что у них совершенно отсутствует ум и очень слабые ляжки… Я охотно верю… Всему этому, сэр, я… верю… Только публиковать… считаю бесстыдством… Публиковать это считаю…»
Забыл!
«Всему этому, сэр, я охотно верю…»
Стал забывать. А ведь половину «Гамлета» наизусть знал. С Люсей мы общались преимущественно цитатами из Шекспира. Если, к примеру, она спрашивала меня, где сахарница, солонка или что-то другое, я тут же отвечал:
«Не могу, сэр».
«Чего, милорд?» – Она изображала удивление.
«Дать вам надлежащий ответ. У меня мозги не в порядке».
Вместо простого спасибо говорилось:
«Благодарю вас, друг мой. – И прибавлялась ремарка: – Полоний уходит».
Если отец вставал от телевизора, ругаясь по поводу телесериала, клипа или рекламы, следовало замечание:
«Раз королю неинтересна пьеса, нет для него в ней, значит, интереса».
Если мать объявляла, что идет готовить обед или ужин, изрекалось:
«„Покамест травка подрастет, лошадка с голоду умрет…“ – старовата поговорка».
Стоило застать друг друга с книжкой, газетой или телепрограммой в руках, как полагался следующий диалог:
«Что читаете, милорд?»
«Слова, слова, слова…»
«А в чем там дело, милорд?»
«Между кем и кем?»
«Я хочу сказать, что написано в книге, милорд?»
«Клевета. Каналья сатирик утверждает, что у стариков седые бороды, лица в морщинах…»
Старик по-прежнему неподвижно сидел на лавочке, опираясь руками на клюку и уставясь в землю. Я с беспокойством посматривал на часы: Катька не возвращалась. И я вдруг вообразил, что она может никогда не выйти из этого проклятого дома. «Через десять минут пойду на розыски», – решил я. Но Катька появилась раньше.
– Ну что? – Я подбежал к ней.
– А платье очень необычное, будто старинное, – мечтательно сказала она. – В нем есть нечто… Я не могла удержаться, чтоб не примерить. И чего это ты говорил, что я не влезу в него? Чуток тесновато, но прекрасно влезла.
– Ты узнала, что требовалось?
– И более того, – загадочно ответила она. – Не понимаю, почему ты постоянно во мне сомневаешься?
– Говори.
– В этом платье венчалась ее внучка. Купили его у соседки слева, видишь зеленый фронтон? Там невестка в нем выходила замуж. А невестке с зеленым фронтоном платье досталось от соседки справа, угловой дом на горушке. Вот тебе и вся цепочка событий.
Я потащил Катьку смотреть угловой дом. Он дремал под солнышком, как давешний старик на скамеечке. Три окна на улицу были завешены тюлем.
– А слабо тебе зайти сюда и разведать про платье?
– Слабо, – отозвалась она. – Мне надоело участвовать в этих глупостях. Здесь нет никакой загадки. Даже если Люсина мать тебя не обманула, продать платье могла сама Люся. Ты говорил, что у нее была какая-то тайна, она чего-то боялась. Часто за такие вещи приходится платить. Деньгами тоже.
Она в общем-то совсем не глупая, эта Катька, но бывает до чрезвычайности вредная и бестактная. Мы с ней шли пешком, презрев автобус, и каждый думал о своем. Временами она самоотречение мурлыкала:
– «Чтобы выпить двести грамм, пойди возьми стакан из тонкого стекла, а лучше хрусталя, чтоб отражалась в нем вечерняя заря и чтоб играло солнце…»
Ее любимая песня. И это она считает философией!
Перед сном я открыл позабывшегося «Гамлета», Люсину книжечку, которая так у меня и осталась. Тишина стояла вокруг. Когда смолкают звуки города, со стороны железной дороги явственно слышны поезда и электрички. Та-та, та-та, та-та – доносится долго и тоскливо. Может, знай я это постукивание с детства, казалось бы мне оно романтичным? Но в детстве я привык слышать, как ветер шелестит в деревьях, как дождь шуршит в листве, именно шуршит, потому что здешний дождь только и умеет бессмысленно лупить по подоконнику. Как снег пойдет зимой, я тоже не услышу, это больше никогда не повторится. А если мне суждено жениться, то будет у меня какая-нибудь задастенькая Катька. Она никогда не скажет мне: «Да, милорд», «Нет, милорд».
Глава 7
НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ
Первого июня писали математику. Я еще успел и Катьке помочь.
Домой возвращаться не хотелось. Мать является с работы не раньше шести. Вышел из школы с Катькой – ее дом как раз напротив, – попробовал напроситься в гости, но она отговорилась домашними делами, будто не я только что решил ей квадратное уравнение.
Не знаю уж как, но через некоторое время я обнаружил себя на пути к Картонажке. Дотелепался до известной улочки, добрел до дома рыночной бабки, а потом до того, в три тюлевых окна, углового.
Напротив стояла каменная часовенка, облупленная – кирпич меж штукатурки светится. Без купола. Окна и двери забиты железом. Стояла она на перекрестке улиц, а меж ней и забором, огораживающим частное владение, разрослись кусты, и сверху пологом нависла густая крона отцветшей черемухи. Проверил – чисто, никто не использует укромный уголок в качестве туалета. Молодая травка лоснится, а по краю, на солнце, – пушистые его собратья, махровые солнышки одуванчиков.
Забрался внутрь. Классный наблюдательный пункт. Притулился к развилке черемухового ствола. Посидел. Интересующий меня дом был глух и слеп: ни калитка не скрипнула, ни тюль на окошках не дрогнул.
Гусеничка спустилась вниз на паутинке. Потом рассматривал паука, заставляя его ползти с ладони на ладонь. Тельце его походило на продолговатую зеленую, как лист салата, бусину, а голова – на круглую янтарную. К голове прилепились две черненькие бисеринки – глаза. Ляжки у паука были розоватые, литые, а от колена ноги поджарые и волосатые.
В засаде я просидел около часа. За это время по улочке не прошел ни один человек. Только кудлатая коротконогая собака очень деловито пробежала сначала в одну сторону, а потом в другую. Я уже собрался отчаливать, но внимание мое привлек участок между рыночной бабкой и моим подопечным домом. Двор хорошо просматривался сквозь штакетник, а там в коротком халатике появилась рыжеволосая девчонка с тазом выстиранного белья. Повернувшись ко мне задом, она принялась встряхивать его и развешивать. Вьющиеся крупной волной бронзово-рыжие волосы плескались по спине. Свободный халатик поднимался вместе с ее руками. Картина открывалась впечатляющая. Развесив белье, девчонка подхватила таз и скрылась, а я отправился восвояси.
Решил прибыть сюда завтра пораньше и узнать, кто живет в доме. Я понимал, что маюсь дурью. Мне нечего было делать, а также я хотел помучить Катьку: надеялся, что заскучает без меня, а возможно, и озаботится, где же я обретаюсь. Разумеется, я не скажу где, потому что она сочтет, что «у меня мозги не в порядке». И будет права.
Я уже спустился по улице, когда навстречу мне попался двухсотый «мерседес». Обернулся ему вослед, но не понял, у какого дома он остановился.
На следующий день я занял наблюдательный пункт в восемь утра, и мои старания увенчались успехом. Около девяти из дома вышли два мужика. Один – молодой, то ли небритый, то ли отпускающий бороду. Другой – лет пятидесяти. А может, шестидесяти. Мужики как мужики. У молодого через плечо перекинута средних размеров темная матерчатая сумка.
Вывод? Нет вывода.
Еще через полчаса бабка вышла. Лет пятидесяти пяти. А может, шестидесяти пяти. Черт их разберет! Тоже обычная бабка, с кошелками. Вскоре возвратилась. Судя по всему, ходила в магазин. Накупила много, в обеих руках принесла. Возвращения мужиков я не дождался, но видел кое-что поинтереснее.
Около полудня к дому подкатил «жигуль». Трое мужчин остались в салоне, а четвертый вылез и тихо поскребся в крайнее окошко. Он не пошел к калитке, а дождался, пока вздрогнула занавеска и рама отворилась. Кто открыл окно – я не видел из-за спины мужчины. Так же внезапно оно затворилось, мужчина сел в «жигуль», и тот укатил.
Вообще-то ничего странного в этом эпизоде не было, тем более в доме вряд ли имелся телефон.
И еще через день я был на Картонажке в своем укрытии. Бабка выходила из дома один раз, но если и была в магазине, то купила какую-то малость. Зато в соседнем доме, в окне, выходящем на улицу, я заприметил рыженькую. Поначалу она сидела у открытого окна с книжкой, а потом разделась до купальника и переместилась на подоконник. То, что не кавалеров она ловила, – однозначно: по улице почти никто не ходил. Она загорала и готовилась к экзамену. За девятый класс она сдавала или за одиннадцатый – определить по внешнему виду да еще с такого расстояния я не мог. Теперь за домом, ради которого сюда приходил, я наблюдал постольку-поскольку, зато за рыженькой – весьма пристально.
Глаза я распахнул, когда на горбатую улочку влетел черный БМВ. И точно, он остановился возле углового дома. Вышел разухабистый парняга и постучал в крайнее окно. Оно отворилось, произошли какие-то переговоры, рама закрылась, но парень остался ждать. Через несколько минут окно снова открыли. Ожидающему что-то передали. Я видел, как он опустил в карман какой-то маленький предмет. Машина пропылила обратно.
Пока я наблюдал за событиями у дома, девочка в окне исчезла. Мне почему-то стало скучно, я вылез из своей черемуховой беседки и поплелся домой.
В тот же вечер я наткнулся в газете на заметку под названием «Детские игры мужчин». Там было написано: «Каждый мужчина играет в те игры, в которые он недоиграл в детстве».
Как оказалось, Александр Грин мастерил луки и стрелял из них. Аркадий Гайдар запускал воздушных змеев. С Максимом Горьким – сложнее: он обожал разводить костры и устраивать пожары в пепельнице. Драматург Островский выпиливал лобзиком. Антон Павлович Чехов провел свое детство в затхлой атмосфере отцовской лавки, а потому вволю не наловился рыбы. Лев Толстой в детстве недособирал грибов, а также не утолил страсть к пилке дров, косьбе и строганию рубанком. Один иностранный чудак, композитор, отвел в своем доме две комнаты под действующие модели железных дорог. Однажды ему сообщили, когда у него концерт, на что композитор сказал: «Не могу, в этот день у меня назначен пуск железнодорожной линии Стамбул – Париж».
Я сразу понял, что означали мои дежурства на наблюдательном пункте. Просто в детстве я недоиграл в сыщика. Помню, как мы с Борькой следили за соседом. У того из гаража раздавались странные звуки. Следили на полном серьезе, считая его шпионом, хотя все знали, что машины в гараже нет: сосед отдал ее сыну, а сам с женой держит там кроликов.
В доме на горбатой улочке и в его автомобильных посетителях было нечто странное. Но не более чем в запертом на замок гараже, где хрумкали капустку кролики.
На Картонажку я больше не ходил. Пятого июня сдал биологию, девятого писал изложение по отрывку из «Слепого музыканта» Короленко. Впереди была еще физика. В том, что я получу не меньше четверки, даже если учебник не открою, я не сомневался, и спокойно читал новеллы Стефана Цвейга.
Из трех наших девятых классов решили сделать один десятый, но желающих и на один не набралось. Сильно пугали сложностью испытательных экзаменов, кое-кто сдрейфил и пошел поступать в другие школы. И к нам пришли чужие ребята, возможно по той же причине.
Погода почти полмесяца стояла по-настоящему летняя, каждый день – солнце. Несколько раз с парнями ездили купаться. Катька демонстрировала гордость и равнодушие. Я спросил ее про летние планы, она ответила:
– Собираюсь отдыхать на Мальорке. Это остров такой.
– В таком случае я на Минорке. Это тоже такой остров.
Потом я подумал: а шутила ли она? Ее предки достаточно состоятельны и для Мальорки.
В детстве я с родителями однажды ездил на юг, а больше путешествовать не доводилось. Летние каникулы я обычно провожу у тетки в Петербурге. И в этом году мы с мамой собрались. У мамы отпуск с конца июня. Предполагалось, что я ее подожду и тронемся вместе. Но так обрыдло мне все окружающее, ну прямо до невозможности, что решил я убраться сразу после физики. А мама пусть приезжает, как освободится.
И уехал бы я, и лето бы пролетело, а там и новый учебный год начался, и все пошло бы себе, поехало по накатанной дорожке, как обычно. Но попутал меня черт. Случилось это вечером шестнадцатого, когда закончились экзамены. Через два дня я собирался помахать родному городу ручкой, а на прощание решил прогуляться до Картонажки. Думал, в последний раз.
Глава 8
Я УЗНАЮ ТО, ЧТО ЗНАЮТ ВСЕ
Перед моим поднадзорным домом стояли сразу две машины, у приоткрытого окна происходили оживленные переговоры. Я обошел часовенку и с тылу поднырнул в свое укрытие. Не успели машины отчалить, как появились трое пеших. Двое ждали в стороне, один разговаривал у окошка. Чуть позже подошла девушка, позвонила у калитки. Девушку впустили во двор, но она там не задержалась.
Судя по всему, жизнь в этом доме протекала по вечерам, а может, даже и по ночам, и жизнь подозрительная, не думаю, что хорошая. Пост я покинул в одиннадцать, а незадолго до того к заветному окну приезжал парень на велосипеде.
На следующий день к полудню поперся в школу: должны были вывесить списки зачисленных в десятый класс. Я и без того знал результат, однако явился и даже выискивал в списках свою фамилию. Из нашего класса поступали двенадцать человек. Один не сдал письменную алгебру, остальные поступили.
– Это надо отметить, – сказал Кожемяка. – Всех приглашаю к себе на дачу. С ночевкой. Родители остаются дома, я договорился.
– Что же вчера не предупредил? – завелся кто-то из парней.
– Ты поедешь? – спросил я у Кати.
– Если отпустят. С тобой, наверное, отпустят.
Договорились встретиться в шесть вечера на остановке автобуса. Поскольку ни у кого не было с собой денег, сложиться и купить провизию мы не смогли. Решили: пусть каждый купит бутылку и что-то из еды на двадцать рублей.
Двадцать плюс восемь на дорогу – для меня это сумма не пустяковая. Но прежде чем доставать деньги, хотелось удостовериться, поедет ли Катька. Мы зашли в детский садик, где начальствует ее мать, и получили согласие. Правда, перед этим она позвонила родителям Кожемяки, а я заверил ее, что доставлю Катьку завтра днем в целости и сохранности.
Теперь мне предстояло решить свои проблемы. Я уже знал, что для начала попробую тряхануть Игоря: раз в месяц он подбрасывал мне на карманные расходы.
Своего брата я нашел в спортивной школе, и он расщедрился на двадцать. Затем я вернулся в школу, доложился матери, получил благословение и еще десять. Оставалось сделать покупки и найти моего соученика, теперь уже бывшего, Сусолова. Про него я вспомнил еще накануне.
Место обычной сусоловской тусовки возле кинотеатра «Мир», который ныне стал разноплановым заведением, где на первом этаже находятся магазин, игральные автоматы, а также бар и ресторан «У Дениса». Денис – крутой мэн, старший брат Сусолова, поэтому его хозяйство знакомые называют также «У Сусола».
Тусовка была на месте. Парни от двенадцати до шестнадцати подпирали стены бывшего кинотеатра и о чем-то базарили. Кое-кого я знал в лицо и даже по имени. Здесь мне и сообщили, что Юрка Сусолов работает в «игральных автоматах». И точно, он сидел в будке у входа, продавал жетоны, менял деньги на мелочь и т. д. Автоматы мигали разноцветными картинками и огоньками, звенели и пиликали.
Я сел на порожек Юркиной будки, и поначалу мы поговорили обо всем понемножку, в основном-то, конечно, про наших. Кто где устроился. Юрка сказал мне, что заменяет заболевшего кассира, а вообще-то будет работать у брата в баре и какая пойдет кучерявая жизнь. Я выразил восторг по этому поводу и, наладив тем самым возможные дружеские доверительные отношения, перешел к делу. Я рассказал ему о доме на Картонажке и спросил, что означают «оконные» визитеры.
– Ты что, дурачок? – изумился Юрка. – Про Картонажку детсадовские знают. Там наркотиками торгуют.
– Ты уверен?
– С тобой полный облом! – Сусол постучал по своей большой и лохматой башке. – Я-то уверен. Там наркоманское гнездо. Весь сбыт в городе оттуда.
– Все знают, а милиция не знает?
– Ты даун или притворяешься? Милиция куплена. Она еще их и охраняет. Обычное дело.
– Спасибо, просветил.
– Пожалуйста, всегда обращайся, если сам не врубишься.
– Непременно, – пообещал я.
Возможно, я и даун. Кое во что действительно не въезжаю. В фэнские штучки, например, не въезжаю, в философию «Агаты Кристи» тоже. Где наркотики продают, не знал. Самое смешное, что все это несложно узнать, но зачем мне это?
Я по отцу скучаю и очень жалею, что место худенькой странной Люси заняла спортивная яркая Настя. Если бы Люся была с нами, о продаже Дома с башней даже мысли бы не возникло. А еще это подвенечное платье, как призрак отца Гамлета, вопиющий об отмщении! Я знаю, откуда на свет Божий выплыло это платье. А теперь я знаю также, что там, откуда оно выплыло, наркоманский притон. И что мне делать с этим знанием?
Вдвоем с Борькой мы что-нибудь придумали бы, но теперь мне и поделиться не с кем. За два с половиной года я потерял Люсю, отца и друга.
Летом, уже после смерти отца, Борька сказал мне, что Слон из нашего класса и один парень из параллельного позвали его на дело. Недалеко от садоводства, куда мы собирались сегодня на гулянку, проходит железнодорожная линия. Там есть глухое место, где поезда стоят перед семафором. Может, и не все, но ежедневный товарняк в одиннадцать вечера стоит. Кругом лес. Сбить пломбу с вагона и вывалить несколько коробок времени хватит. А в коробках и сигареты, и тряпье, и что угодно. Слон с компанией уже дважды поживились таким образом.
– Видел джинсы на Слоне? – спросил Борька. – Это тебе не какое-нибудь фуфло! Происходит все мгновенно. Делов – тьфу! Навар тоже небольшой, но для нас сгодится. Идем?
– А как ты матери объяснишь, откуда джинсы?
– От блин! Почему ты всегда задаешь вопросы? Объясню как-нибудь! И не каждый раз джинсы везут. Может, их и не будет.
– Ну а сигареты? Куда ты их денешь?
Читать бесплатно другие книги:
