Тарантул Матвеев Герман
Закрыв глаза, он ясно представил, как спускалась она по лестнице госпиталя, как вышла на улицу, как бредет домой с понурой головой и часто вытирает глаза. А дома холодно. Летом он вынул из окон фанерки, заменявшие стекла, и совсем недавно вставил их обратно. Вставил наспех, кое-как. Фанерки сидят неплотно, из окон дует, и некому укрепить их…
Миша со Степой были уверены, что, как бы ни был изуродован Васька, они его узнают. Какие могут быть сомнения! Столько лет дружили крепкой мальчишеской дружбой — и не узнать! По указанию сиделки бодро направились они к кровати, на которой лежал Василий Кожух. Шли молодцевато, растягивая рты в улыбки, чтобы всем своим видом показать, что они уверены в скором выздоровлении, что ничего страшного не случилось. Шагах в пяти остановились. На кровати действительно кто-то лежал, но был ли это Васька — неизвестно. Две дырки для глаз, узкая щель вместо рта. Все остальное забинтовано, и даже нос можно было угадывать только по выпуклости.
В полном замешательстве стояли друзья, не зная, что делать. Подошла сиделка — невысокая, полная, совершенно седая женщина с добрыми глазами.
— Ну что ж вы, мальчики?
— А с ним разговаривать можно? — тихо спросил Миша. Он видел, что Васька лежит с закрытыми глазами, и боялся его разбудить.
— Разговаривать? А почему же нет? Подойдите, садитесь и разговаривайте. Только не очень много. И не касайтесь его. Шевелиться он не может.
Приблизившись, Миша увидел в дырках два блестящих, искрящихся радостью глаза.
— Вась! Это мы… вот видишь… я и Степка, пришли навестить, — взволнованно сообщил он.
В узкой щелке зашевелились губы, и вдруг раздался знакомый голос.
— Здорово, ребята… Спасибо, что пришли.
— Ну вот еще… Что значит спасибо, — обиделся Степа. — Я бы каждый день ходил, да не пускают.
Выжимая друг друга, устроились на узкой табуретке, где недавно сидела мать Кожуха. Некоторое время молча смотрели на раненого. Замешательство постепенно проходило. Васькины живые, с веселым огоньком глаза ощупывали их, и казалось, что он притворяется. Пройдет минута-другая, и он со смехом сдернет белую маску, вскочит с кровати и хлопнет их по спине…
— Как они тебя окуклили! Вдоль и поперек, — заметил с улыбкой Миша.
— А ты знаешь, какой у меня процент ожога? Трех процентов не хватило до критического. Хоронили бы с музыкой, — с заметной гордостью проговорил Вася. — И глубокие есть… на руках прямо до кости.
— Ладно, не хвастай. Мы знаем, — сказал Степа.
— Ты молодец! — похвалил Миша. — Поправляйся скорей. У меня дело будет.
— А какое?
— Дядя Ваня… — многозначительно сказал Миша и при этом оглянулся по сторонам.
«Дядя Ваня». В этих двух словах было заключено так много смысла и они были насыщены такой героической романтикой, что Васька невольно сделал движение. Мгновенно сильная боль отразилась в глазах, а сквозь стиснутые зубы вырвался глухой стон.
— Ты что?.. Ты не очень, Вася… — с тревогой сказал Миша. — Лежи спокойненько…
— Больно, Вася? — спросил Степа.
— А ты думаешь, нет? — с раздражением прошептал раненый. — Попробуй сам заживо гореть, тогда узнаешь…
Скоро боль утихла, и Вася снова заговорил спокойно. Он заметил под халатом на Степе галстук.
— А ты чего «гаврилку» нацепил, Степа?
— Он теперь у нас зафрантил. Новый костюм купил и ходит по улице без пальто. Задается.
— Ничего я не задаюсь, — обиделся Степа.
— А зачем без пальто ходишь? Холодно же…
— Пальто в починке; а далеко ли до магазина сбегать, — оправдывался Степа.
— Ладно. Мы не маленькие, — не унимался Миша. — Нас не проведешь. Я тебе скажу, Вася, в чем дело. В магазине… знаешь, в «красных кирпичиках», девочка есть, ученицей поступила… Понимаешь? Вот он для нее и вырядился.
— Ну и врет… ну и врет! — сильно покраснев, запротестовал Степа. — Не слушай его, Вася. Это он нарочно выдумывает.
— А чего ты покраснел? — спросил Вася.
— Что?
— Покраснел почему?
— Разве покраснел?.. У вас тут жарко. Халаты, что ли, греют, — небрежно сказал Степан и, поправив халат, повел плечами, словно на нем была тяжелая шуба.
Смущение Степы говорило само за себя. Над ним часто подшучивали и раньше, но всегда он был спокоен. И вдруг смутился. Значит, Мишина шутка попала в цель.
Под перекрестным огнем насмешливых взглядов Степа смущался все больше и всячески старался показать, что шутка ничуть его не обидела. Он стал внимательно разглядывать потолок, стены, соседние кровати. Чтобы не видеть комичных усилий друга и не расхохотаться, Васе пришлось закрыть глаза. Миша тотчас же толкнул локтем в бок Степу и, кивнув головой на раненого, встал.
— Довольно болтать, — тихо сказал он. — Нянечка не велела много… В другой раз поговорим. Ты поправляйся, Вася… мы пойдем.
Вася взглянул на друзей и, с трудом удерживая смех, пояснил:
— Ничего, Мишка… Щека, понимаешь, засохла… смеяться не дает… саднит.
— Повидались — и хватит.
— Степа, ты не сердись… Наклонись поближе, — попросил Вася и, когда приятель присел возле изголовья, продолжал: — У меня к тебе просьба. Сделаешь?
— Ясно, сделаю.
— Матка, понимаешь, одна, а я окна не утеплил. Надо фанерки к раме прибить поплотней и газетой заклеить. Гвозди в столике…
— О чем говорить?.. Гвозди у меня есть.
— Так сделаешь, Степа?.. Холодно ей.
— Сегодня же сделаю.
— Ну спасибо, — закончил Вася, но не выдержал и продолжал: — Слушай… А как ее зовут?
— Кого?
— А эту девочку… продавщицу?
— Ну что вы на самом деле выдумали! — с возмущением сказал Степа. — Мало ли в Ленинграде продавщиц! Какое мне дело до них!
Начала разговора Миша не слышал, но, когда Степ» стал отрицать очевидною истину, решил вмешаться.
— Подожди, подожди! А на прошлой неделе кто тележку тянул по Большому? Пристяжкой.
— Какую тележку?
— С продуктами в «красные кирпичики».
— Ну так что?
— Ничего. Против фактов не попрешь, дорогой товарищ.
Теперь Степе ничего не оставалось, как только безнадежно махнуть рукой и отойти от кровати. Отрицать было бесполезно. На прошлой неделе он действительно помогал Кате везти в магазин продукты, и, значит, Мишка их видел.
13. Утром
Константин Потапыч проснулся, но не сразу сообразил, где находится. Тепло, сухо, светло, и покрыт он не шинелью, а ватным одеялом. Спал он крепко.
«Куда это меня занесло?» — подумал майор, вытирая ладонью губы.
Почувствовав гладкую кожу бритого подбородка, сразу все вспомнил. В гостях! Вчера он якобы приехал в Ленинград с Большой земли и под фамилией Мальцева остановился у знакомого химика. Как же его зовут? Сергей Дмитриевич Завьялов. Сам хозяин в командировке, а здесь живут его дети: Коля и Аля. Вечером он был в бане, потом побрился и около восьми часов лег спать.
А сколько сейчас?
Константин Потапыч вытащил из кармана пиджака, висевшего на стуле, часы и посмотрел.
Батюшки! Одиннадцать! Сколько же он спал? Шестнадцать часов.
Пора вставать. Но ему дали отпуск до завтрашнего дня, и надо им воспользоваться. Можно поваляться часок-другой. В кровати так тепло и приятно.
В квартире полная тишина. Никаких признаков жизни. А ведь здесь он не только затем, чтобы валяться на кровати. Иван Васильевич уговорил его пожить с ребятами два дня и устроить им что-то вроде экзамена, посмотреть, как они будут себя вести в его присутствии
«Ну что ж, пока все идет хорошо, — думал майор. — Встретили меня сдержанно, но приветливо. Не смутились, не суетились. Коля проводил до бани и ушел в училище, а Аля вечером напоила чаем. Хорошая девоч-ка! Самостоятельная, заботливая. Настоящая хозяйка. Вот если бы и моя была такой, — с грустью подумал Константин Потапыч, невольно сравнивая Алю со своей избалованной, капризной дочерью, которая ничего не умела и не желала делать. Сейчас она эвакуирована со школой и живет за Уралом. — Как-то она там?»
Миша давно сидит над учебниками. Глаза бегают по строчкам, но из всего прочитанного не запомнилось ни одного слова. Дверь в комнату приоткрыта, и он напрягает слух, чтобы не пропустить момент, когда встанет гость.
Сколько же можно спать?
Томительно тянется время. Наконец скрипнула дверь и послышалось шарканье ног. Гость прошел в ванную комнату. Плеск воды, фырканье доносились ясно.
«А что он делал в комнате, как одевался, этого было не слышно, — подумал Миша. — Надо, чтобы дверь в его комнату закрывалась не плотно. Петлю, что ли, сломать?»
Через несколько минут раздался голос;
— А дома кто-нибудь есть?
— Есть! — отозвался Миша, выходя в переднюю.
— Такая тишина. Я уж думал, что все ушли… бросили меня одного. Привет моряку! Как успехи?
— Ничего, — сдержанно ответил Миша, здороваясь с гостем. — Проходите в гостиную, Григорий Петрович. Аля там оставила завтрак. Долго вы спали!
— Да-а… я и сам поразился. Шестнадцать часов спал… как сурок.
Они прошли в гостиную. На столе стоял чайник, накрытый стареньким, но ярко раскрашенным петухом, сшитым из тряпок и ваты. Нарезанный хлеб и консервированная колбаса были аккуратно разложены на тарелках.
— Смотрите, как она это все заботливо! — сказал гость, — Прелестная хозяйка… Гордитесь своей сестрой, Коля! А где она сама?
— В школе. Остыл, наверно, — сказал Миша и, подняв «петуха», потрогал чайник.
— Ничего, ничего, — остановил его гость. — Очень горячий я не пью. От горячего чая, говорят, всякие неприятности в желудке развиваются. Язвы, колиты… Вы замечали, Коля, что животные горячего не пьют и не едят? Кошки, например, собаки?
— Да. Это я видел.
— Вот, вот. Кошки очень любопытно обращаются с горячим кусочком мяса или рыбы. Лапкой пробуют, катают его и ждут, пока остынет, А почему? Их ведь никто не учил… Это природа. Природа — великое дело. Человечество оторвалось от природы, и поэтому много всяких неприятностей, — назидательно говорил гость, наливая себе чай и усаживаясь за стол. — Зубы портятся раньше времени, глаза; волосы вылезают… Сколько лысых развелось! Про болезни я уж не говорю… А все дело в том, что от природы оторвались…
Миша, как и в первый раз, слушал Мальцева с некоторым недоверием. Ему казалось, что враг должен говорить и думать как-то иначе.
«До чего хитер! Высказывает дельные вещи, чтобы в доверие войти», — решил он.
Мысли о природе не были новостью для Миши. Николай Васильевич тоже любил говорить о природе и порицал всякие излишества.
— Коля, а трамваи у вас ходят, как и раньше? — спросил гость. — По тем же направлениям?
— Да-а… — неуверенно ответил Миша. — Где можно, там и ходят.
— А где можно?
— Наверно, где не очень опасно. В западном направлении и в северном ходят, как и раньше, а в восточном… Я точно не знаю… Там же фронт.
— Понимаю. Мне нужно кой-куда съездить, кое-кого повидать.
— А куда?
Гость пристально посмотрел на юношу, и, как показалось Мише, глаза у него при этом заблестели. Не то ему стало смешно, не то он рассердился.
— Если хотите, я могу проводить, — предложил Миша. — Вы город совсем не знаете?
— То есть как не знаю? В Ленинграде я бывал много раз.
— А почему же к нам не заходили? Папа говорил, что вы собирались, когда в доме отдыха жили.
— Ну, это вопрос особый, — уклонился от прямого ответа гость. — Расскажи-ка лучше, как Сергей Дмитриевич себя чувствует? Много приходится работать?
— Да. Работы много. Он сейчас какой-то взрыватель изобретает.
— Это хорошо.
— Конечно, не плохо. Сюрприз фашистам будет ой-ой-ой! — сказал злорадно Миша, но этого ему показалось мало, и он прибавил: — Много им таких сюрпризов готовят… Чтобы всякую охоту отбить. В другой раз не полезут к нам.
— А ты, я вижу, очень сердит на фашистов! — с усмешкой заметил гость.
— Конечно, сердит… Я же не маленький, кое-что понимаю. Мы их не трогали. Верно? Они, как бандиты, ворвались… А теперь, наверно, каются. Ворвались, да нарвались…
Заговорив о фашистах, Миша изменил своей сдержанности и не скрывал ненависти. Да и как тут удержаться! Гибель матери, ранения отца, коварные обстрелы, бомбежки города, жестокая блокада, голод… Обо всем этом хотелось напомнить Мальцеву. Пускай знает, что наступают дни расплаты и нечего теперь скулить да жаловаться.
«Кто сеет ветер, тот пожинает бурю».
Эту фразу любил повторять Сысоев, слушая громовые раскаты советской артиллерии, которые с каждым днем становились все более мощными и грозными.
— Н-да… Ворвались, да нарвались, — задумчиво повторил гость. — Перелом в войне явный… Думаю, что скоро и на нашем фронте начнется наступление.
— На каком на нашем? — удивился Миша.
— На нашем. На Ленинградском, — пояснил гость. Миша насторожился. Ответ Мальцева сильно его озадачил.
«О ком он говорит? Как это понимать? Неужели фашисты собираются штурмовать Ленинград? А может быть, он имел в виду Советскую Армию? Но он сказал «на нашем фронте"».
— Ну спасибо, Коля, — поблагодарил гость, поднимаясь из-за стола. — Сейчас я должен кой-куда сходить. Приду вечером.
— Григорий Петрович, если вы нас не застанете, я вам дам ключ.
— Прекрасно!
— Вообще-то по вечерам Аля дома, но вдруг уйдет в магазин или куда…
Получив ключ, гость еще раз поблагодарил «молодого хозяина» и направился в свою комнату. Миша остался в гостиной. С нетерпением поглядывая на телефон, он думал о том, что нужно как можно скорее позвонить Ивану Васильевичу и сообщить новости.
Ждать пришлось недолго. Тихо напевая, Мальцев вышел в прихожую. Было слышно, как, одеваясь, он что-то бормотал, кашлял и шумно вздыхал. Наконец щелкнул замок выходной двери.
Спрятавшись за портьерой, Миша наблюдал. Вот Мальцев появился во дворе, неуклюже перебираясь через груды кирпича… Ушел. Теперь можно звонить.
Иван Васильевич оказался на месте.
— Дядя Ваня, это я… Коля. Конечно, ушел. Я видел, как он через двор проходил. Спал он долго. Около двенадцати часов встал. Оделся, умылся, позавтракал. У нас был разговор. Вам сообщил Бураков насчет какого-то Васи?.. Нет, это я вчера узнал. А сегодня другое. Он сказал, что фашисты собираются наступать на Ленинградском фронте… Нет. Насчет этого я сам сделал вывод, а он сказал «на нашем фронте». «На нашем!» Дядя Ваня, он же фашист… То есть как что? Значит, ясно, что на их фронте. А точно он сказал так: «Думаю, что скоро и на нашем фронте начнется наступление»… Хорошо. Делайте сами выводы… А сейчас ушел. Куда? Не сказал. Я ему предлагал, что, если он Ленинград плохо знает, могу проводить. А он говорит, что бывал здесь много раз. Про папу спрашивал. Про природу говорил… Ну про то, что горячий чай вредно пить. Учитель какой нашелся!.. Нет, я с ним не спорил. Теперь всё… А вчера я в училище не ходил. Был у Васьки Кожуха. Он в лазарете… Как почему? Я бы двоек нахватал. Факт! Она начнет диктовать какую-нибудь муру. Мы во вторник два часа возились с одной фразой. Я наизусть запомнил. «На пути попадались навстречу извозчичьи пролетки, но такую слабость, как езда на извозчиках, дядя позволял себе только в исключительных случаях и по большим праздникам», — продиктовал Миша и, услышав смех Ивана Васильевича, развеселился сам. — Нет, верно! Тут снаряды рвутся, самолеты летают, танки ходят, а она про извозчиков заладила и всякие исключения из грамматики… Я понимаю, дядя Ваня. Сегодня я пойду… Али еще нет. Она нисколько не теряется. Сначала я тоже боялся. Девочки — они же хитрей нашего брата. И врут лучше… Факт! Это я по школе знаю. Нет, верно, дядя Ваня. Если девчонка врет, ни за что не узнать. Она и глазом не моргнет… А насчет телефона она говорит, что опасно разговаривать. Могут подслушать. Я объяснил, что это не полевой телефон. Здесь в городе подземный кабель и никак не включиться… Что? Ну, на станции, конечно, можно… Есть!
После разговора с Иваном Васильевичем напряжение улеглось, и Миша охотно взялся снова за учебники.
14. Патефон
Вернулся Мальцев после двенадцати часов ночи. Миша был уже в кровати, но не спал и слышал, как осторожно открывал он дверь своим ключом, как шарил по стенке в прихожей, разыскивая выключатель,
«Значит, у него есть ночной пропуск», — решил Миша. Вначале он думал, что гость задержался и заночевал у знакомых.
Ночь прошла спокойно. Даже громкоговоритель, который Миша забыл выключить, всю ночь молчал.
Лена уснула раньше, не слышала возвращения Мальцева и поэтому очень удивилась, когда утром, выйдя из своей комнаты, увидела его в гостиной уже одетым.
— Вы дома, Григорий Петрович?
— Как видите.
— А я и не знала, что вы здесь… Сейчас будем завтракать.
— Алечка, скажите, пожалуйста, какой номер вашего телефона?
Вопрос сильно смутил девочку. Щеки ее моментально покрылись румянцем, а глаза тревожно забегали по сторонам. Она забыла номер телефона.
— А вы разве не знаете? — спросила она, направляясь к телефону. — Коля вам не говорил? Ну, запишите… У вас есть бумага?
— Ничего, я так запомню.
Этого разговора было достаточно, чтобы Лена приблизилась к телефону настолько, что могла разобрать записанный на стене номер.
Константин Потапыч не заметил ее минутного замешательства. Он медленно повторил за Леной номер и с последней цифрой зачем-то щелкнул пальцами.
— Все! Теперь я запомнил на всю жизнь, — сказал он. — У меня особая система… Как-нибудь я научу вас, Алечка. Вы будете легко запоминать большие номера.
— Нет… У меня очень плохая память на цифры. Я, например, никак не могу запомнить года всяких царей. королей по истории… Просто ужас какой-то!
— Вот, вот… Нужна система. Везде и во всем нужна система.
Пока Лена готовила чай, поднялся и Миша.
— А вы сегодня рано встали, Григорий Петрович, — сказал он, входя в гостиную, где Лена уже хлопотала вокруг стола.
— А как же иначе! Сейчас нельзя много спать, друзья. Работать надо для победы. Вот кончится война, тогда отоспимся.
— А я думаю, что и после войны будет много работы, — возразил Миша. — Восстанавливать придется…
— Верно. Очень верно, — согласился гость. — Но и тут нужна система. Мы как раз говорили с Алечкой о системе. Человек должен уметь распределять свое время так, чтобы его хватало на всё — и на работу и на отдых. Усталый человек работает плохо, производительность его труда очень низка… А впрочем, эта тема вряд ли вас интересует сейчас. Возраст не тот…
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Лена. — Коля, сахар тебе как? Хочешь, положу в стакан?
— Нет, я вприкуску.
— Сахар есть. Можно и внакладку. Завтра опять выдадут. И Григорий Петрович привез…
— Ну, хорошо. Положи в стакан.
Он любил сладкий чай, и Лена об. этом знала.
— Эх, друзья мои! — со вздохом начал гость. — Смотрю я на вас и думаю… Тяжелый груз взвалила на ваши плечи судьба. Но вы не огорчайтесь. Крепче будете. Характер человека воспитывается в борьбе, закаляется в действии. Сахар вот экономите… Конечно, лучше бы его вдоволь иметь, без ограничений, по потребности, но тогда вы бы не ценили его… Помните, как до войны относились некоторые дети? Теплую булочку намажут ей маслом, а капризная девчонка бросит ее на пол. А то еще и ногой растопчет. Не ценят, не понимают… Все на готовеньком…
Константин Потапыч все время помнил, что Иван Васильевич обратился к нему, как к бывшему педагогу, и добросовестно выполнял его просьбу. Используя каждый удобный момент, он старался внушить ребятам какие-нибудь полезные мысли. Именно поэтому говорил он неприятно-поучительным тоном, как, по его мнению, и должен говорить каждый воспитатель. Конечно, никакой пользы эти нравоучения не приносили, тем более что Миша и Лена считали его врагом, которому нельзя верить.
Говоря о капризной девочке, Константин Потапыч имел в виду свою дочь. Других примеров он не знал, и поэтому в голосе его звучало искреннее огорчение, но это не доходило до сознания Миши.
«Кто топчет хлеб? — с раздражением думал он. — Это ваши гитлеровские полчища жгут и топчут наш хлеб на полях. Это фашисты не уважают труд людей. А мы, ленинградцы, знаем, что такое хлеб».
Вслух он этого не сказал, хотя ему и очень хотелось одернуть лицемерного «шпиона», проповедующего уважение к труду.
После завтрака Лена отправилась в школу, а вместе с ней ушел и Мальцев. Миша остался один. Было досадно, что он не может незаметно выскользнуть из дома и проследить, куда отправился шпион, узнать, с кем он встречается. Иван Васильевич строго запретил проявлять какую бы то ни было самостоятельность и вообще потребовал забыть, кто такой Мальцев, забыть, что они выполняют задание контрразведки. Просто-напросто они должны чувствовать себя детьми профессора, которые ничего не знают, ничего не подозревают. Чем наивнее, чем беспечнее они будут себя вести, тем лучше.
«Забыть, что Мальцев враг! Как это можно? — думал Миша. — Это только сказать легко. Вот он сидел тут, изображал ученого… Как бы не так! Так мы ему и поверили! Нашел дурачков! Да если бы я встретил Мальцева в другом месте и не знал, кто это такой… Все равно я бы сразу разгадал…»
Неожиданный звонок прервал размышления Миши.
«Кто бы это мог быть? Неужели Мальцев успел уже кому-то сообщить адрес?»
Приближаясь к двери, Миша чувствовал, как сильно забилось его сердце. Но рука оставалась твердой и голос чистым.
— Кто там?
— Здесь живет Коля Завьялов? — спросил за дверью мужской голос.
От этого вопроса Миша почувствовал, что сердце куда-то исчезло или совсем перестало биться.
«Человек, стоящий за дверью, знает Колю Завьялова! Провал! Что делать?.. Не открывать?»
Паническое настроение охватило Мишу, но ненадолго. Как приказ, пришло трезвое решение.
«Открыть. В крайнем случае сказать, что Коля вышел, а я его приятель… Уроки вместе учим».
И он спокойно повернул замок.
За дверью стоял мужчина в кожаном пальто, в кепке, с небольшим, красного цвета, чемоданчиком и какой-то коробкой под мышкой. Лицо его было очень знакомо, но от пережитого волнения Миша не узнал его.
— Вам Колю Завьялова надо?
— Да, да…
— А зачем?
— Дело есть небольшое, — сказал мужчина и, оглянувшись по сторонам, тихо спросил: — Да ты что, Миша, не узнал?
Только теперь Миша пришел в себя и понял, кто стоит перед ним.
— Фу! Ну и напугали вы меня, товарищ Трифонов! — сознался Миша. — Проходите… Я ведь сначала… Вы спросили Колю Завьялова… Вот так черт, — думаю. — Кого это принесло? А вдруг он знает Колю в лицо?.. Хотел сказать, что дома нет, и совсем не открывать, — оживленно говорил Миша, закрывая за Трифоновым дверь.
— Ну, а как же я должен был тебя назвать?
— Это я от неожиданности… Мальцев недавно ушел, а я никого не ждал. Проходите.
— Нет, я ненадолго. Приказано доставить вам патефон, — сказал Трифонов, передавая Мише красный чемоданчик и коробку с пластинками. — Сунь его куда-нибудь подальше.
— А зачем патефон? Радио есть…
— На всякий случай… Мало ли что. Повеселиться захотите, потанцевать… вот патефон и пригодится. По радио сейчас не очень-то развлекают… Ну, как вы тут устроились?
— Ничего.
— Главное — не теряйтесь. Уверенно живите. Ясное дело — осторожность всегда полезна, но не пугайтесь. Помните, что вы не одни. В обиду не дадим… Как она?.. Девочка-то?
— А что она? Хозяйничает.
— Как у нее самочувствие?
— Нормально…
— Не паникует?
— Ну-у… что вы, товарищ Трифонов! Она боевая!
— Значит, не теряется. Это хорошо Ну, а этот как? Приехавший?
— Ушел куда-то…
— Это мы знаем, куда он ходит… А как он с вами?
— Морали все скворчит… По всякому случаю. Просвещает!
— А вы?
— А мы слушаем. Иван Васильевич спорить не велел.
— Спорить, конечно, ни к чему. Он человек пожилой, а ты молодой… Зачем спорить? Старшим надо уважение оказывать.
— Он же фашист!
— У него это на лбу не написано. Он же фашистскую пропаганду не ведет?
— Нет, конечно.
— И, значит, нечего и спорить. Ну, а как Бураков?
— Хорошо. Заходил к нам два раза.
— По сигналу?
— По сигналу один раз. Аля вызывала.
— Та-ак… Он мне жаловался, что соседки его заботой донимают. Костыли их разжалобили, так они готовы под руки его водить. Убери патефон… Вот хотя бы в этот шкаф.
В прихожей, против двери в гостиную, стоял большой платяной шкаф. Миша повернул ключ и открыл дверцу. В шкафу висело два старых пальто Сергея Дмитриевича, несколько платьев и Колин костюм. Сюда, за одежду, Миша и спрятал патефон с пластинками.
15. В шкафу
Короткий день приближался к концу. На улице было еще светло, но серебристые шары заграждения, поднятые недавно над городом, уже начинали растворяться в воздухе, сливаясь с серым фоном сплошных облаков. Еще немного — и их будет не видно.
Читать бесплатно другие книги:
