Проходимец (сборник) Бабука Автор

Глава V. Попугаи и хиппи

У каждого пьяницы свой способ борьбы с похмельем. Я охотно использую народные средства, как то: огуречный или помидорный рассол, лимонный сок, кефир или американский его аналог баттер-милк, который, впрочем, уступает кефиру по лечебным качествам. Не пренебрегаю аспирином. Пиво дает почти мгновенное облегчение, но таит в себе возможность ухода в пике на второй день. На настоящий, полноценный запой, с отключением от мира на несколько дней кряду, у меня не хватает здоровья. Эти снадобья я, как и десятки миллионов страждущих, принимаю утром. Однако в силу особенностей организма мои похмелья сопровождают меня целый день, а то и два, и одних пероральных средств оказывается недостаточно. Нужно было найти какой-то радикальный метод для окончательной победы над недугом, и путем проб и ошибок я его нашел – бег трусцой. Метод этот, может быть и не самый интуитивный, но со мной он работает. Клин вышибается клином. Бегать я обычно отправляюсь после работы. Со стороны все выглядит вполне пристойно – человек ведет здоровый образ жизни. Мой коллега Тони Мак-Фаррелл иногда ко мне присоединяется. На первый взгляд немного удивительно, что примерный семьянин Тони лишает жену и детей своего общества на целый час, а то и на полтора. С другой стороны, в этом есть и своя логика: задерживаясь на часок, Тони предположительно улучшает свое здоровье и таким образом увеличивает общее ожидаемое время для проведения с семьей, так сказать, в долговременном плане.

Мы переодеваемся и выбегаем из офиса. При своем немалом весе Тони бежит весьма резво, и мне стоит большого труда не отстать от него. Стараясь избегать больших улиц, заполненных в этот час спешащим по домам офисным людом, мы сворачиваем в боковые улочки и переулки, пробегаем мимо небольших парков, скверов и газонов.

В одном из скверов с громкими воплями перелетают с дерева на дерево диковинные птицы – зеленые, с красными головами. Это попугаи. Их предков когда-то завезли сюда из Южной Америки, чтобы держать в клетках дома. Но этот вид попугаев оказался плохо пригодным для содержания в неволе – слишком шумным и драчливым. Разочарованные хозяева либо сами отпускали вздорных птичек на волю, либо птички как-то выбирались из клеток и улетали. Они сбились в стаю и через поколения приобрели одинаковый окрас. Сан-Франциско все-таки удивительный город – даже попугаи в нем есть.

На обширном приветливом газоне почти изумрудного цвета группа людей играет в волейбол. Судя по пестроте их одежд и расставленной вокруг защитной формации, такой как гуситские повозки, тележки и мешки, это бомжи. Похоже, что они, как и я, пришли к выводу, что спорт помогает в борьбе с абстинентным синдромом. Более авторитетное жюри по данному вопросу подобрать трудно. Бездомные играют здесь в волейбол почти ежедневно. Играют они, как и полагается бомжам, отвратительно. Каждый раз, пробегая мимо них, я замечаю высокую худую женщину в цветастой цыганской юбке до пят. Длинные, почти совсем седые волосы. Цветная ленточка вокруг головы. Многочисленные феньки на шее. Этакая вечная хиппи. Со скидкой на невзгоды бездомной жизни, в полной мере отразившиеся на ее лице, ей может быть лет пятьдесят пять – шестьдесят.

– Эй, Тони! – кричу я своему спутнику. – Посмотри вон на ту красотку. Хороша, правда?

– Какую? – Тони не сразу понимает, о ком я говорю. – А, вот оно что, ну, не знал, что тебя потянуло на бездомных старушек. Хотя, конечно, пикантно, особенно запах.

Не знаю, не нюхал. Почему-то я любуюсь этой женщиной, пытаюсь представить ее жизнь. Может, она убежала из дому где-нибудь в Огайо, добралась автостопом до Сан-Франциско и осела в одном из таборов хиппи в районе Хейт-Эшбери. Она вполне могла быть участницей Лета Любви в 67-м. С тех пор канули в небытие хипповские коммуны, концерты «Грейтфул Дэд», молодость, под действием разного рода субстанций и алкоголя постепенно поблек разум. Ее сверстники перебесились, закончили университеты, стали респектабельными, состоятельными, эффективными гражданами, купили дома, обзавелись детьми и внуками. А она вот играет в волейбол в одной и той же цыганской юбке каждый день на изумрудном газоне под вопли блудных попугаев. Все-таки есть в мире вечные ценности и люди, им преданные.

Мы пересекаем аллею высоких ухоженных пальм, трамвайные пути и оказываемся на Эмбаркадеро – широкой набережной, идущей вдоль залива. В это время на Эмбаркадеро много бегунов и роллеров, и мы вливаемся в их жизнерадостный поток. Мы бежим мимо зданий бывших пакгаузов, ныне приспособленных под офисы и рестораны, минуем Телеграф Хилл с красивой белокаменной башней в виде пожарной каланчи, построенной на деньги женщины по фамилии Койт, имевшей слабость к пожарным и сопровождавшей их повсюду. По мере того как мы приближаемся к Фишерманз Ворф, процент бегунов пропорционально к общему числу людей на набережной начинает снижаться. Процент туристов и праздно гуляющих, наоборот, увеличивается. Мы лавируем между ними, огибаем толпы, собравшиеся вокруг клоунов, комиков и художников. Пробегаем между рядов яхт, вдыхая восхитительный запах воды и гниющего дерева, исходящий от деревянных мостков и каких-то старых свай, невесть когда и зачем вбитых в дно залива. Такой же запах был на реке, на которой я вырос, – от нагроможденных друг на друга плотов, пацанами мы с них ловили рыбу. Минуем выставленные под навесом прилавки, с которых торгуют сэндвичами из крабового мяса, креветками и супом из ракушек «клэм чаудер» в чашках из свежеиспеченного кисловатого хлеба. Съел суп, съел тарелку – питательно и экологически чисто.

– Слушай, Павел, – мой не по комплекции прыткий приятель поворачивается ко мне, – тебе удалось поговорить с Витторио Бертуччелли?

– Ага, – отвечаю я – Бертуччелли сказал, что его тоже беспокоят постоянные изменения в расписании отгрузок в Азию. В общем, на заводах во Франции и Италии та же картина, что и у Ганса в Штутгарте.

Выдавать на бегу длинные тирады тяжело. Я запыхался.

– Ясно, – отзывается Тони. – А что еще интересного он рассказал?

– Уф, подожди… Дай отдышусь… Витторио говорит, что в последнее время «Логан Майкротек» потеряла там несколько крупных клиентов, производственных компаний.

– Где это – «там» – Тони, как пристало хорошему аудитору, любит точность.

– Ну, в Азии, в Корее например. Кстати, в Корее недавно сменился и глава нашего представительства.

– Это интересно, – Тони переходит с крупной рыси на трусцу, и разговаривать становится легче. – А что, старого сняли? Или он сам ушел?

– Ни то и ни другое… Прежний кантри-менеджер в Корее по фамилии Ким умер. Вернее погиб. Несчастный случай, вроде. Подробностей Витторио не знает.

Мы оказываемся на дорожке, идущей над узким пляжем. По заливу мимо нас движутся в обе стороны шапочки пловцов. Приятно после трудового дня окунуться в водоем, вокруг которого проживают несколько миллионов человек.

Миновав пляж, мы вбегаем на пирс, а точнее – на волнорез, уходящий длинной дугой вглубь залива. Это просто полоса шершавого бетона, по краям которого расположились фонари и китайцы, ловящие крабов большими сачками. Каждый раз, оказываясь здесь, я с трудом заставляю себя поверить, что я действительно вижу то, что я вижу, что такое вообще может существовать. По мере продвижения к оконечности волнореза, справа выдвигается, как колоссальная, расцвеченная огнями ширма, панорама Сан-Франциско – с небоскребами финансового района, с белой башней имени сумасшедшей старухи, с огромными буквами над красными кирпичными зданиями бывшей шоколадной фабрики Гирарделли.

Прямо по курсу – остров Алькатрас с обветшавшими строениями старой тюрьмы, а ныне музея. Меня не перестает удивлять выбор места под тюрьму для наиболее опасных преступников: как под бывшую – на живописнейшем острове посреди залива, так и под нынешнюю – на не менее красивом полуострове Сан-Квентин всего лишь в нескольких милях к северу, в округе Марин, где живут богатые и знаменитые. Как будто кто-то специально решил размещать лиходеев на самых дорогих в мире участках земли.

И наконец, слева, на западе, тугой оранжевой паутиной, на которой, как жирный огненный паук, сидит заходящее солнце, вытянулся над проливом Голден Гейт (Золотые Ворота) одноименный мост. Вечер сегодня ясный, нет столь частого в Сан-Франциско тумана, и славный мост виден во всей красе – как в ширину, в плоскости пеших и велосипедных прогулок горожан и гостей города, так и сверху вниз, в направлении, в котором иные из них совершают свой последний полет со средней частотой девятнадцать прыжков в год. А по другую сторону моста на бог знает сколько тысяч миль – Тихий Океан, за которым совсем другой мир – Япония, Китай, ну и Родина, конечно, тоже.

– Хорошо-то как, Тони! – Кричу я, показываю на открыточные виды вокруг нас.

– Да, красиво, – соглашается тот. – Кстати, послезавтра мы должны отчитываться Ранберу, ты помнишь?

– Да уж как тут забыть…

Глава VI. Месье Жан

– Спасибо за подробную и интересную презентацию.

У Жана Ранбера хорошая улыбка – открытая и непринужденная. Если вы обладаете такой улыбкой, то она одна, сама по себе, пока не сказано еще ни единого слова, заставляет мужчин хотеть делать с вами бизнес или незамедлительно отправиться в спорт-бар вместе пить пиво и смотреть бокс. Женщин она тоже заставляет хотеть делать с вами бизнес, отправиться в бар – и не только.

Внешне Ранбер напоминает поседевшую швабру: длинный, прямой, снабженный сверху щеткой густых жестких волос. Несмотря на то, что Жан Ранбер – яркий представитель породы эффективных людей, он мне почти нравится. Потому ли, что Ранбер – франко-канадец из Квебека, а значит – почти европеец, или по какой другой причине, эффективность Ранбера не принимает видимых глазу злокачественных форм. От него не исходит скрытой угрозы. Он почти не позволяет себе пускаться в непереносимо фальшивые рассуждения о том, что мы все – одна команда, сидим в одной лодке и работаем для одной общей цели. А главное – в нем, в отличие от большинства корпоративных функционеров, не чувствуется едва спрятанного за высокомерием и отполированным хамством огромного, ни на минуту не отпускающего напряжения и страха, банального страха не угодить вышестоящему эффективному человеку, не дать ожидаемый результат, а значит, получить меньше атрибутов эффективности – жалованья, бонусов, повышений по службе и тому подобных благ или – о ужас! – быть уволенным, изгнанным из касты эффективных людей.

– Сандра, ваши ребята проделали большую работу, собрав информацию о стоящих перед компанией рисках, – Ранбер кивает в сторону седенькой Сандры Линч, вице-президентши по аудиту и нашей сТони непосредственной начальницы. Задремавшая было под монотонное бу-бу-бу моего голоса во время показа слайдов Сандра встрепенулась, услышав свое имя, и с радостной улыбкой приняла похвалу интересного мужчины.

– Спасибо за высокую оценку наших усилий, Жан. Отдел действительно старался собрать как можно более полную и объективную информацию, – тараторит Сандра. В ее голосе – гордость за хорошо сделанную работу. Лет ей, наверно, семьдесят с лишним. Каждый день она проезжает от дома до офиса и обратно более ста двадцати миль, появляется на работе в семь утра и уходит в десять вечера.

Жан Ранбер благосклонно улыбается. Миссис Линч тает.

– Картина для меня вырисовывается совершенно ясная, – продолжает Ранбер. – В настоящих условиях, после многомиллиардных скандалов и банкротств, постигших некогда крупнейшие и считавшиеся одними из самых успешных и стабильных компании, такие как «Энрон» и «Уорлдком», «Логан Майкротек» должна принять самые решительные меры для предотвращения злоупотреблений, общего укрепления всех элементов контроля внутри компании. Это должно привести к большей прозрачности, оздоровлению климата в коллективе и, в конечном итоге, к увеличению производительности и прибыльности.

Жан по очереди обводит Сандру, Тони и меня взглядом. Несмотря на легкую улыбку старого мушкетера, видно, что говорит он серьезно. Мы проникаемся ответственностью момента. Сандра и Тони даже что-то старательно записывают.

– Не скрою от вас, что после того, как я вошел в правление и возглавил комитет по аудиту около года назад, многие методы и приемы, которые сейчас входу у отдельных руководителей компании, мне кажутся устаревшими, не соответствующими нынешнему размеру и структуре компании, и даже откровенно разрушительными для ее будущего. В том, что касается разрабатываемых нашими инженерами технических решений, мы, безусловно, находимся на переднем крае, но с точки зрения менеджмента «Логан Майкротек» во многом еще управляется как мелкая частная лавочка. Однако это давно уже крупная корпорация, акционерное общество, ценные бумаги которой активно торгуются на национальном и мировом финансовых рынках. Мы с вами – и я как член правления, и подчиненный напрямую мне отдел внутреннего аудита – несем ответственность перед акционерами компании и в своей деятельности должны руководствоваться, прежде всего, их интересами. Это касается и высшего руководства компании, включая президента и председателя правления Лоренса Логана. К сожалению, по моим наблюдениям, не всегда интересы акционеров принимаются во внимание в нужной степени.

Ого, какие речи! Осторожный и элегантный Жан Ранбер раньше не казался мне чересчур откровенным человеком. Впрочем, его можно понять. Он лицо ответственное. Мне вспоминается старший прапорщик Сидоренко, стращавший заступающих в наряд по роте описаниями перспективы судебного преследования в случае нерадивого исполнения служебных обязанностей, описания эти неизменно начинались эпически: «Когда прокурор берет за жопу…». Желание Жана Ранбера избежать прикосновения костлявой руки правосудия к интимным регионам тела понятно.

– Перед нами стоят большие задачи, – продолжает свою речь Ранбер. – Мы должны найти слабые звенья, обнаружить и устранить то, что мешает развитию, искоренить неправильные, порочные методы работы и заменить их прозрачными и эффективными. Акционеры компании и правление возлагают большие надежды на наших аудиторов. Вы наши глаза, уши и в значительной степени наши мозги тоже.

Сандра, Тони и я скромно опускаем глаза. Уж сколько раз твердили миру, а все равно приятно.

– Жан, по вашему мнению, какие риски являются наиболее критическими для «Логан Майкротек» в данный момент? – спрашивает Тони Мак-Фаррелл.

– Они в принципе отражены в вашей презентации, но я могу особо остановиться на некоторых из них, – отвечает Жан Ранбер. – Я полностью согласен с вами, что отсутствие прозрачности в Азиатском регионе вызывает очень серьезное беспокойство. Учитывая огромную долю тихоокеанских стран в общем объеме продаж, финансовые нарушения или нечеткое следование общепринятым принципам учета могут иметь катастрофические последствия. На протяжении многих лет подбор персонала осуществлялся там по принципу личной преданности, а не по профессиональным качествам. Доскональная и всесторонняя проверка наших представительств в Японии, Корее, Гонконге, Китае является первоочередной задачей.

Что ж, до свиданья, дорогая, уезжаю в Азию. Может быть, в последний раз на тебя залазию, – у меня дурная привычка кстати и некстати вспоминать созвучные теме поговорки. Галину это очень раздражает.

– Кроме того, мне кажется, что не помешало бы взглянуть на то, каким образом в прошлом и сейчас происходило и происходит управление свободными денежными средствами, – продолжает Ранбер. – «Логан Майкротек» среди сопоставимых по профилю и размерам компаний отрасли выделяется большим количеством денег и денежных эквивалентов на счетах. Это, с одной стороны, хорошо, так как высокая ликвидность благоприятно воспринимается аналитиками рынка и, соответственно, способствует поддержанию цены акций. Облегчает это и приобретение других компаний. Однако все эти десятки и сотни миллионов, даже предназначенные к использованию в краткосрочной перспективе, должны эффективно вкладываться и приносить доход.

– Жан, разрешите мне поделиться одним соображением, – говорю я.

– Разумеется.

– В недавнее время все большее число компаний оказывается вовлеченными в скандалы с оформлением опционов сотрудникам прошлой датой. Большинство этих компаний, как и «Логан Майкротек», из высокотехнологичных отраслей, в которых, как вы знаете, опционы традиционно составляли значительную долю вознаграждения персонала. Я думаю, исходя из интересов акционеров компании, – тут я преданно смотрю на Жана Ранбера, – не будет лишним проверить, как именно происходило присуждение и датирование опционов в последние несколько лет.

На спокойном лице Ранбера проступает оживление:

– Это отличная идея, Павел. Я абсолютно с вами согласен. Мы не должны дожидаться официального запроса из Комиссии по ценным бумагам. Мы должны самостоятельно начать проверку и представить ее результаты правлению.

– То есть вы согласны, что проверку практики утверждения и датирования опционов можно включить в план работы отдела на год? – уточняю я на всякий случай.

– Да, безусловно. И в число наиболее срочных проектов.

Сандра, метавшая на меня испепеляющие взгляды после внесения не согласованного с ней предложения, успокаивается. Слыша одобрение начальства, эффективный человек чувствует относительную безопасность, а значит – и относительное удовлетворение.

Жан Ранбер встает во весь свой рост, давая понять, что время, отведенное на общение с нами, подошло к концу.

– В заключение хочу еще раз поблагодарить вас за ваши усилия. Компания переживает переломный период. От вашей работы, от ее результатов во многом зависит то, по какому пути пойдет ее дальнейшее развитие, будут ли приняты давно назревшие решения как в области стратегии ведения бизнеса, так и в кадровой политике.

Мы понимающе киваем. Ранбер пожимает нам руки и выходит из комнаты. Сандра и Тони следует за ним. Я задерживаюсь, чтобы отключить от сети компьютер и проектор. Вдруг в дверях снова возникает высокая фигура с жесткой щеткой седых волос.

– Да, кстати, Поль, – Ранбер обращается ко мне по-французски. – Я хотел лично поблагодарить вас за инициативу и очень дельное предложение относительно опционов.

– Не стоит благодарности, это моя работа, – говорю я.

– И вот еще что я хотел вам сказать, – продолжает Ранбер. – В случае, если наши с вами усилия дадут ожидаемые результаты и решения, о которых я только что говорил, будут приняты – а я в этом не сомневаюсь, – я думаю, компании потребуются ваши таланты и энергия на другом уровне. Кстати, на скольких языках вы говорите? Ваш французский просто безупречен.

Я знаю, что это неправда, и мне стоит значительного напряжения понимать квебекский акцент Ранбера. Я открываю рот, чтобы ответить, но Ранбер уже дружески треплет меня по плечу.

– Мне кажется, нам давно пора омолодить наш финансовый отдел. Нам не должно составить труда подыскать вам директорскую позицию с возможностью в недолгосрочной перспективе стать вице-президентом. Как вы на это смотрите?

– Жан, я очень признателен вам за столь высокую оценку моих скромных усилий, – скромно отвечаю я. – Благо компании – лучшая награда для меня. Но раз уж вы упомянули, позвольте спросить, насколько все-таки недолгосрочна упомянутая вами перспектива?

Я поднимаю глаза на Ранбера. Он усмехается, но в его усмешке я не вижу раздражения или злости. Скорее мой вопрос ему даже нравится. Я почему-то так и думал.

– Она будет тем короче, чем значительнее окажутся результаты ваших поисков, Поль. Нам всем – акционерам, совету директоров и сотрудникам компании нужны эти результаты. Я уверен, что они будут. Ищите и обрящете.

– Сделаю все возможное, – обещаю я.

– Я хочу, чтобы именно вы, Поль, вели наиболее ответственные проекты, как, например, в Азии, или проект с датированием опционов. Докладывать об их ходе и всех, я подчеркиваю, всех предварительных находках и результатах будете лично мне. У мадам Линч и без этого много обязанностей, не будем слишком ее утомлять, – Жан Ранбер мягко улыбается. Джентльмен, блин. – Кстати, кого вы планируете взять с собой в Азию?

– Я бы хотел, чтобы со мной поехал Энтони Мак-Фаррелл. Я давно его знаю, мы с ним много лет вместе работаем. Он очень грамотный специалист и надежный человек.

Ранбер кивает:

– Не возражаю. Я распоряжусь, чтобы вам выделили достаточную сумму на расходы. В Азии в большом почете наличные. Да, и еще, думаю, не стоит напоминать вам о необходимости соблюдать полную конфиденциальность.

– Само собой, мсье.

– Ну и прекрасно. Я не сомневаюсь в вашем успехе.

Глава VII. Злость и коварство

Посмотрим, что скажет Алена, когда я стану вице-президентом крупной международной корпорации. Уважаемым, состоятельным человеком. Пожалеет, сука, что не оценила в свое время мой гигантский потенциал. Злость приливает к лицу теплой волной. Даже сейчас, много лет спустя, я чувствую злость, думая о своей бывшей жене. А еще говорят, что злость – неконструктивное чувство. Еще какое конструктивное, конструктивнее не бывает. Злость – это ракетное топливо, которое может поднять тебя в стратосферу, вывести на орбиту и вообще забросить черт знает куда. Злость и только злость привела меня в Америку, мыла со мной посуду в студенческом кафетерии в день моего тридцатилетия, косила газоны и делала кучу разных других увлекательных вещей, чтобы как-то заработать на пропитание. Злость училась вместо меня, получила за меня диплом, искала и нашла работу. Злость двигала мою карьеру, получала всякие идиотские сертификаты, заработала мне грин-карту. В общем, злость – штука могучая, но ее запасы, к сожалению, не безграничны. Сначала сгорели баки с наиболее реактивной злостью в первой ступени, потом во второй. Злость пожиже догорает в третьей, последней ступени. Я чувствую, я знаю, что скоро запасы этого топлива кончатся. А другого в моей ракете нет. Успею ли я дотянуть до орбиты на последних остатках, чтобы уже дальше летать по инерции, смотреть, посмеиваясь, на суету эффективных людей внизу и заниматься вовсе не эффективными, но приятными вещами? И будет л и кресло вице-президента такой орбитой?

– Ну, Тони, что ты думаешь об откровениях Жана Ранбера? – спрашиваю я Тони Мак-Фаррелла, заманив его в пустую переговорную комнату в конце рабочего дня.

Тони не спешит с ответом. В руках он вертит блестящую авторучку, перебрасывая ее с пальца на палец в обоих направлениях, как фокусник.

– Ты знаешь, готовясь к сегодняшней встрече, я посмотрел кое-какую информацию о Жане Ранбере в интернете, – наконец говорит он.

– Ну, Тони, ты молодец. Однажды аудитор – он навсегда аудитор!

Тони пожимает плечами:

– Начальство нужно знать в лицо. Найти удалось не так много, но кое-что есть, – Тони снова замолкает. Он умеет держать паузу. Может, это естественное приложение к его флегматичному темпераменту, а может, помимо хоккейной секции Тони в юности занимался еще и в драмкружке.

– И?.. – не выдерживаю я. – Не томи, гад!

– Ранбер был финансовым директором в нескольких компаниях, в основном средних размеров, в Канаде и США. Но вот что интересно: последним местом его работы была инвестиционная группа «Эн-Дабл-ю-Ай», принадлежащая Нику Уайтекеру. Ранбер был его заместителем.

– Вот это да! Ранбер работал на того самого Уайтекера, корпоративного рейдера, который недавно сделал предложение купить «Логан Майкротек», отвергнутое Логаном?

Тони кивает:

– На того самого.

Тони действительно молодец. Как мне самому не пришло в голову прогуглить Ранбера? Это же элементарно. Более того, то, что я сам этого не сделал, непростительно. Может быть, Ранбер ошибся, пообещав пряник в виде потенциального вице-президентства мне, а не Тони? А может, старый лис как раз все точно рассчитал. Может, пряник, который бы пришелся по вкусу Тони, он предложить не может. Тони ведь не ест сладкого.

– Потом, – продолжает Тони, не прекращая манипуляций с авторучкой, – Ранбер, судя по всему, вышел на пенсию. Но при этом он продолжает заседать в правлениях нескольких компаний. Так например, некоторое время назад Ранбер вошел в совет директоров компании «Энхэнсд Модъюлар Текнолоджиз». Как ты думаешь, что случилось с президентом компании примерно через год после этого? – Тони совершенно спокойно смотрит на меня.

Теперь я по-настоящему заинтригован.

– Правление его уволило? – высказываю я предположение.

– Да, по результатам внутренней проверки, которая выявила какие-то нарушения с авиабилетами и расходами на поездки, связанные с самим президентом и членами его семьи.

– Не самая типичная причина для снятия главного человека в компании…

– Да, подошли, можно сказать, творчески, – соглашается Тони. – Не просто убрали, а по сути дела назвали вором, причем вором, ворующим по мелочи. А через неделю правление «Энхэнсд Модъюлар» одобрило продажу контрольного пакета акций частному инвестору, которым оказался угадай кто?

– Николас Уайтекер…

– Конечно. А еще через несколько месяцев «Энхэнсд Модъюлар Текнолоджиз» перестала существовать: ее различные подразделения и производства были распроданы по частям, с большой выгодой для упомянутого частного инвестора.

Тони подбрасывает ручку высоко в воздух, ловит ее, кладет на стол и продолжает:

– Жан Ранбер вошел в состав правления «Логан Майкротек» как раз около года назад…

– Думаешь, он хочет сделать то же самое: собрать нашими руками досье на Логана, добиться на этом основании его отстранения, а затем отдать компанию на растерзание этому стервятнику Уайтекеру?

– Попробуй убедить меня, что я ошибаюсь, – предлагает Тони.

Я не собираюсь даже и пытаться. Как, однако, все просто и неприкрыто. Честно говоря, я ожидал от Ранбера большего изящества. По крайней мере, достаточного его количества, чтобы весь замысел не раскрывался как на ладони после пары запросов в интернете. Растерянность – неприятное чувство. Как головокружение – хочется прислониться к чему-то твердому и незыблемому, хотя бы на долю секунды, чтобы снова найти ориентиры.

– И что же нам делать? – спрашиваю я мудрого спокойного Тони. – Идти к Логану? В данный момент времени Логану как председателю правления, президенту и генеральному директору не составит особого труда добиться исключения Ранбера из совета директоров под каким-нибудь удобным предлогом…

Тони выдерживает еще одну драматическую паузу.

– Я долго думал об этом вчера, Павел. И вот что я решил. Не надо чрезмерно усложнять картину. Наша задача проста – делать свою работу в соответствии с утвержденным планом и профессиональными стандартами. Говорить с людьми, проводить анализ, обобщать результаты и докладывать о них. То, что я узнал о Ранбере и его возможных планах, на наши должностные обязанности никак не влияет.

– Но ты же только что сам мне рассказал, что Ранбер замышляет переворот – дворцовый заговор и что нас не только посвятили в этот заговор, но и поручили принести кинжал, которым и предполагается зарезать короля. Мало того, после того как короля зарежут, королевство будет раздроблено и отдано соседям, а многие его подданные, в том числе, вполне возможно, и мы с тобой, побредут с котомкой искать себе пропитание. А тебе, Тони, семью кормить нужно, между прочим.

Тони некоторое время задумчиво сопит. Потом продолжает:

– Водном, по крайней мере, Ранбер прав: так управлять компанией, как это делает Логан, далее нельзя. Человек он, судя по всему, достойный, выдающийся ученый, талантливый инженер, филантроп, даже, по слухам, хороший серфер, но руководитель компании из него негодный, и климат, сложившийся в компании после двух десятилетий его правления, – не очень здоровый, и это мягко говоря. А то, что творит в Азии его приятель Реймонд Чен, имеющий говорящее прозвище Чингисхан, и вовсе загадка, завернутая в тайну. Что лучше в долгосрочном плане – продолжение медленной агонии или слияние с более эффективным предприятием, даже если и под другим названием?

Тони Мак-Фаррелл вряд ли изучал философию, в особенности марксистско-ленинскую. Но я должен отметить, что он прирожденный диалектик.

– К тому же, – улыбается Тони, – может быть, мы ничего такого и не найдем.

– Может быть, – соглашаюсь я. – Зато в Азию скатаемся. Кстати, ты как, готов? Тебя жена отпустит?

– По правде говоря, мне самому не хочется ехать. Буду очень по семье скучать, – говорит Тони. – Ну да ладно. Кстати, нам нужно обязательно с Брайаном Гринлифом, вице-президентом по маркетингу, поговорить. Он много времени провел в Азии и давно знает Чена.

– Точно, к тому же он вроде бы через пару месяцев уходит на пенсию. Может, поделится мудростью напоследок, – говорю я. – Да, и еще я предлагаю, пока мы не уехали в дальние страны, посмотреть на ситуацию с опционами и казначейскими операциями. Давай сделаем так: ты займешься деньгами на счетах, благо данные будет получить нетрудно – из компьютерной системы, а также из банковских выписок, которыми забиты ящики в хранилище. Счетов много, но для начала можно просто посмотреть, как меняются балансы на счетах от месяца к месяцу. Если заметишь что-то необычное, копай глубже, смотри на индивидуальные транзакции, куда и когда деньги пошли. Но старайся пока особо не светиться. Работай сначала сданными и документами. Вопросы будем задавать потом.

– Да, конечно, я понимаю, – отвечает Тони.

– А я попробую взглянуть на то, что происходит с опционами. Тут дело несколько деликатнее. Отдел учета ценных бумаг подчинен этому мудаку Клейфилду, главному юрисконсульту.

Тони смеется:

– Не любишь ты Клейфилда…

– Терпеть не могу. Клейфилд – помпезный задрот.

– А по-моему, мужик как мужик, – возражает Тони, – На прошлом рождественском вечере Оливия и я сидели рядом с Клейфилдами. Мило беседовали. Жена Клейфилда Белинда рассказала Оливии, как они с Джерри поженились. Он учился в юридической школе, а она работала официанткой. Его родители были против, и Клейфилд с Белиндой поехали в Лас-Вегас и там тайком обвенчались.

Неожиданный факт, это надо признать. Но размышлять о многомерном образе Джеральда Клейфилда мне некогда.

– Все это, конечно, очень романтично и трогательно. Но вернемся в день сегодняшний. Если Клейфилд узнает, что мы суем нос в его вотчину, он поднимет вонь и обструкцию, начнет тянуть время и так далее. Он это сделает, даже если там ничего и нет, из принципа. К тому же данные об опционах вводятся в отдельную систему, к которой мы не имеем доступа. А доступ нам – ой как нужен. Придется мне подружиться с Роситой Моралес, администратором отдела акций.

– А что ты там собираешься искать? – спрашивает Тони.

– Как ты знаешь, опцион – это право держателя купить или продать; в нашем случае – купить акцию по фиксированной цене в течение определенного промежутка времени. Если рыночная цена выше фиксированной цены покупки, то такой опцион – это практически живые деньги. Чем больше разница, тем выше ценность опциона. Многие компании, в том числе и «Логан Майкротек», выделяют своим сотрудникам опционы, чтобы с одной стороны увеличить их вознаграждение или, по крайней мере, его видимость, а с другой – стимулировать производительность. Ведь если ты получаешь сегодня, когда цена акции на рынке составляет, скажем, 10 долларов, некоторое количество опционов, позволяющее купить акции компании за эти же самые 10 долларов, то в твоих прямых интересах, чтобы цена акции пошла вверх, и чем выше, тем лучше. Предполагается, что трудовой коллектив будет поэтому больше стараться. Чем ценнее сотрудник и чем выше его должность, тем больше опционов он получает. Нам с тобой тоже дали, но это слезы, смешно просто.

– Это точно, – грустнеет Тони.

– У самых жирных котов – президентов компаний, генеральных директоров и их ближайшего окружения – опционы составляют главную часть вознаграждения. Но опцион имеет свойства стимула производительности только тогда, когда фиксированная цена покупки равна рыночной цене в день оформления. По бухгалтерским правилам до недавнего времени в этом случае даже не надо было отражать в отчетности такие опционы, как затраты на вознаграждение персонала.

– Что удобно: и сотрудник доволен, надеясь, что акции пойдут вверх и он сделает много денег, и на сумме чистой прибыли компании это не отражается.

– Именно. Но можно сделать и так. Посмотреть на график курса акций за последние месяцев шесть, а то и год, выбрать цену пониже, да и оформить опционы этой прошлой датой. Это все равно что просто дать человеку деньги. Иногда деньги огромные.

– Неужели это законно? – удивляется Тони.

– Короткий ответ – нет. Кроме того, если выясняется, что такая практика имела место, то в этом случае надо насчитывать дополнительные затраты (иногда это сотни миллионов или даже миллиард и более), отзывать и пересматривать всю отчетность. В последнее время было несколько громких дел. Некоторых руководителей, включая генеральных директоров и президентов корпораций, поснимали. А против кое-кого начали и уголовные расследования.

– Думаешь, в «Логан Майкротек» тоже могла быть такая практика? – спрашивает Тони.

– Посмотрим.

Глава VIII. Старик и маска

– У вас тут как в музее! Столько экспонатов, впору экскурсии водить! – восхищаюсь я.

Действительно, кабинет Брайана Гринлифа забит статуэтками, картинками и шкатулками всех видов и форм. Со стен круглыми глазами смотрят аисты и драконы. В глазах рябит от иероглифов и хираганы. Не офис, а лавка фальшивого антиквариата в Чайна-тауне. Совсем не деловой интерьер. Если бы я в своем кьюбикпе развел подобную азиатчину, то сто процентов получил бы втык от Сандры Линч. Но Брайан – вице-президент, ему можно. В бизнес-комьюнити вышестоящий эффективный человек определяет вкусы нижестоящих эффективных людей. Выражаясь неэффективным языком, ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. Вот подождите, когда я буду вице-президентом, я увешаю свой офис советскими плакатами – с серпами-молотами, с мускулистыми пролетариями, насаживающими на красные штыки толстых буржуев в цилиндрах. Суровый дядька в буденовке будет тыкать пальцем во входящих и интересоваться, почему они еще никуда не записались. На самом видном месте, на радость феминисткам, я повешу гордость моей коллекции – плакат с работницей в халате, косынке и холщовых рукавицах, приподнимающей с одного конца носилки с грудой кирпичей и приглашающей подруг подхватить ношу с другой стороны задорным «А ну-ка, взяли!»

Брайан Гринлиф ухмыляется:

– Вы много времени провели в восточной Азии, Брайан?

– Можно сказать, что много. И это было хорошее время, – в блеклых слезящихся глазах Гринлифа на мгновение мерцает некая искра.

– Что вас поразило там больше всего? Простите мое любопытство, мне действительно интересно.

Вопрос, разумеется, праздный, и я это понимаю. Приставать с обывательскими расспросами к одному из руководителей компании в рабочее время – шаг, представляющий умеренный риск для карьеры. С одной стороны, если босс окажется в ностальгическом настроении, благодушие, вызванное притоком воспоминаний, может пролиться и на вас. С другой стороны, если вы задаете слишком много посторонних вопросов в неподходящий момент, начальник может усомниться в вашей эффективности, со всеми вытекающими. Однако в случае с Брайаном Гринлифом риск этот минимален. Уже ни для кого не секрет, что Гринлиф официально объявил Лэрри Логану о своем намерении уйти на пенсию и что этот уход должен произойти в ближайшее время.

Из слабой искры в глазах Гринлифа возгорелось небольшое пламя.

– Вы были когда-нибудь в тех краях? – спрашивает он.

– Нет, к сожалению пока не доводилось.

– Ну вот, когда доведется, тогда и поговорим, – улыбается Гринлиф.

Я его понимаю. Если бы меня кто-нибудь попросил рассказать о северном сиянии, я бы тоже не стал – посоветовал бы съездить посмотреть.

– Это произойдет в самое ближайшее время. По поручению Жана Ранбера отдел аудита начинает проверку различных аспектов работы наших представительств в странах азиатско-тихоокеанского бассейна.

Гринлиф, начавший было шелестеть бумагами на столе, снова поднимает на меня глаза:

– Вот как! Я не знал об этом… И кто же поедет проводить проверку? – интересуется он.

– Скорее всего, Энтони Мак-Фаррелл и я.

Интерес Гринлифа возрастает.

– Вы говорите по-китайски, Павел? – спрашивает он меня.

– Нет, сэр, не говорю.

– Кантонский диалект, используемый в Гонконге, вам, наверное, тоже незнаком?

– К сожалению, нет. Я немного говорю и читаю по-японски, но пока только на примитивно-бытовом уровне.

– Так… И как же вы собираетесь осуществлять всестороннюю проверку?

К иронии в голосе Гринлифа добавляются сочувственные интонации. У меня вдруг мелькает мысль, что, может быть, Брайан Гринлиф всю жизнь только маскировался под эффективного человека, а на самом деле он – неизвестно кто, вернее, он может быть кем угодно – проходимцем, авантюристом, искателем удовольствий, растлителем малолетних, да черт его знает, кем он может быть. Если это так, то я снимаю перед стариком шляпу: доиграть роль, доносить маску до самой пенсии – это надо суметь. В конце концов, положение корпоративного чиновника означает неплохие деньги, возможность путешествовать за чужой счет, обеспеченную старость и разные прочие блага. Но в обмен на это ты должен не только день за днем, год за годом, наблюдать мышиную возню эффективных людей, но и участвовать в ней, а потом и руководить ею, делая вид, что ты на самом деле поглощен этой мерзостью. Моя собственная маска представляется мне в виде знаменитой венецианской маски «Доттор Песте» – с длинным, загнутым как гигантский птичий клюв носом. Я читал, что во время чумы в Венеции доктора, носившие такие маски, заполняли клювы благовониями, чтобы защититься от царившего вокруг запаха смерти и разложения. Что-то в последнее время запас ароматических солей в моей маске стал оскудевать необыкновенно быстро, и в маске становится тяжелее дышать, чем без нее. Сколько времени еще я продержусь? Не думаю, что много. Счет идет уже не на годы, это точно. И даже не на месяцы.

– Откровенно говоря, мы пока сами не знаем, – я поддаюсь внезапному порыву симпатии и доверия к старику Гринлифу, который, как я почему-то решил, всю жизнь провел в тылу врага, как Штирлиц, и обыграл систему. – Именно поэтому я решил посоветоваться с вами, так сказать, почерпнуть немного вашего огромного опыта, знания региона и методов ведения бизнеса там.

Гринлиф приглаживает редкие, абсолютно белые волосы, зачесанные поперек розовой веснушчатой лысины, и усмехается.

– Да, опыт у меня имеется. Я бы не возражал, чтобы его было поменьше. Вы знаете, Павел, сколько мне лет?

– Шестьдесят два? – мне удается не покраснеть.

В горле Брайана Гринлифа лопаются три-четыре пузырька смеха.

– Бросьте, Павел. Мне семьдесят четыре года. Рэймонду Чену – столько же. Мы с ним давно знаем друг друга. Вот, взгляните сюда.

Он показывает на полосу желтого шелка, висящую на стене в резной раме. По ткани причудливым узором сверху вниз сбегают алые уверенные штрихи иероглифов.

– Это подарок Чена. Мое имя, написанное его рукой в китайских иероглифах. Чен, представьте себе, – признанный каллиграф, это один из его талантов. У сукина сына до сих пор не дрожат руки – не то что мои. Еще он знаток и коллекционер древних текстов. Он показывал мне свитки стихов, которым, по его словам, больше тысячи лет. К тому же он приличный лингвист: помимо двух китайских диалектов и английского, он свободно говорит по-японски и неплохо по-корейски.

– Какой разносторонний человек, – восхищаюсь я.

Помолчав секунд тридцать, Гринлиф продолжает:

– Вы знаете, какое у Чена прозвище?

– Знаю – Чингисхан, – отвечаю я. – Хотя в свете того, что вы только что мне рассказали, вряд ли имя дикого вождя кочевников ему подходит.

– Напротив, очень даже подходит, – возражает Гринлиф с улыбкой. – Потому что настоящая любовь Реймонда Чена – не каллиграфия и не поэзия, а власть, полная и безоговорочная. Именно такой и была его власть все последние двадцать с лишним лет, после того как Логан поставил его во главе азиатских операций. Тогда, двадцать лет назад, у него было полтора сотрудника и подержанный факс, а сейчас его империя простирается от Шанхая до Сингапура, от Токио до Джакарты. Для наших клиентов, дистрибьюторов, агентов и, разумеется, всех без исключения сотрудников в Корее, Китае, Тайване, Японии, Гонконге «Логан Майкротек Корпорэйшн» – это не Лэрри Логан, и уж конечно не мы с вами. «Логан Майкротек» для них полностью и безраздельно олицетворяется Реймондом Ченом. Он, и только он, – царь и бог, отец, сын и святой дух в одном лице. Все контакты завязаны на него. Все решения принимаются только им.

– В общем, – резюмирую я, – господин Чен придерживается достаточно авторитарного стиля в руководстве.

В горле Брайана Гринлифа лопаются еще несколько пузырьков.

– Вроде того. Я вам говорю это, чтобы вы поняли, что получить информацию там – от кого бы то ни было! – будет чрезвычайно трудно. Я имею в виду достоверную информацию, отражающую действительное положение вещей.

– Вы хотите сказать, Брайан, что действительное положение вещей отличается оттого, каким оно представляется снаружи? – спрашиваю я.

Брайан почти весело смотрит на меня. За время нашего разговора он если не помолодел, то как-то посвежел и оживился, словно умыться сходил. Интересно, вызван ли такой чудесный эффект обсуждаемой темой или воздействием моего могучего биополя? Может, мне попробовать свои силы в психотерапии? Деньги эти мозгоклепы получают большие. Ах да, я забыл, для этого нужен диплом и лицензия. Ну, нет уж, хватит учебы и экзаменов. Кто увеличивает знание, тот увеличивает скорбь.

– Павел, умение задавать хорошие вопросы – отличительный признак хорошего сыщика, – говорит Гринлиф. Признак великого, – знание кому и когда их задавать.

Гринлиф нравится мне больше и больше. Интересно, почему он мне все это говорит? Как-никак Гринлиф с Ченом ровесники, старые коллеги, долгие годы проработавшие в одной компании, вместе стоявшие у ее, так сказать, истоков. Что это? Ревность к более удачливому, энергичному, талантливому товарищу? Бессильная горечь старика, которого выжили с насиженной должности? Или, может быть, хоть и слабая, но надежда всю жизнь скрывавшегося за маской респектабельности проходимца напоследок посмеяться над падением эффективного человека во всей его тяжеловесной, удушающей помпезности.

– Как вы думаете, господин Гринлиф, кому нам следовало бы задать такие вопросы?

Гринлиф отвечает почти сразу, будто он ждал этого вопроса.

– На вашем месте я бы начал с бывших сотрудников компании, с тех, кто работал под руководством Реймонда Чена, но по каким-то причинам ушел. Вы знаете, например, что недавно в Корее произошла смена главы нашего представительства?

Я вспоминаю свой разговор с Витторио Бертуччелли. Не иначе итальянец что-то напутал.

– Вы думаете, я смогу встретиться с бывшим генеральным менеджером по Корее?

– Нет, что вы. Я очень надеюсь, что этого не произойдет, по крайней мере в ближайшее время. Видите ли, господин Ким скончался, упав с крыши собственного дома.

Нет, Бертуччелли был прав. Что ж, как говорится, никто не застрахован.