Бите-дритте, фрау мадам Гарина Дия

– Зачем? – я все еще не понимала.

– Затем, уважаемая Ника, – Панфилов повернулся ко мне всем телом, – что мой земельный участок, находится как раз в двенадцати километрах от города. Затем, что там есть и свет, и водопровод и канализация. Затем, что вип-городок – на другой стороне озера. Затем, что лучшего места под развлекательный комплекс Иловскому не найти.

– И вы отказались уступить ему свою землю, – я, наконец, начала немного соображать. – Но ведь этот Иловский наверняка предлагал вам хорошие деньги. Почему вы отказались? Ведь вы отказались?

– Вот именно, отказался! – Саша была уже близка к истерике. – Дурак! На эти деньги мы могли бы в Москву переехать. И новое дело открыть!

– Успокойся, Сашка, – на этот раз голос Алексея звучал почти грубо. – Мы уже обсуждали это. Если бы Иловский вел себя не как упившийся барин, уверенный, что стоит ему потрясти у меня перед носом пачкой евро, и я на четвереньках за ними поползу, все могло бы быть по-другому.

– Все было бы по-другому, если бы ты не слушал своего Зацепина, раскрыв рот, как третьеклассник на сеансе стриптиза, – Саша все еще кипела праведным гневом. – Это он тебе голову заморочил своими идеями национального возрождения. Нравственностью. Честью и достоинством!

– Что плохого в чести и достоинстве? – на всякий случай я решила поддержать своего нанимателя. И пусть его супруга сверкает на меня глазами в зеркало заднего вида.

– А то, что Петя Иловский не привык, когда ему отказывают. – Похоже, Саша тоже не собиралась сдавать позиции. – Он будет добиваться своего – и добьется. Думаешь, один телохранитель сможет защитить Пашку, если Иловский решить его выкрасть, чтобы сделать тебя посговорчивей?

Вот тут она была права. И Алексей понимал это не хуже меня. Поэтому ответил:

– Я же говорил, что он не угрожал мне. И потом, сейчас не криминальные девяностые. Ему не нужна такая репутация. Он теперь человек публичный. Меценат. Детский фонд создал. Нет, он на такое не пойдет. Придумает, что-нибудь потоньше. Чужие руки привлечет… Так что я уверен, Пашке ничего не угрожает. А телохранитель – это на всякий случай. Такой который учесть нельзя.

– Леша, я все равно боюсь, – очень тихо сказал Саша.

И надо сказать, что все основания для этого у нее были. Потому что гипогликемическую кому, едва не унесшую ее мужа на тот свет, вызвал укол инсулина, который можно купить в любой аптеке. А иглы в инсулиновых шприцах сейчас такие тонкие, что сидящий рядом со мной мужчина даже не почувствовал укола. И умер бы через час после введения нужной дозы, не окажись меня рядом, потому что никаким диабетом не страдал. А получившая наследство вдова не смогла бы отказать господину Иловскому. И вскоре в двенадцати разрешенных километрах от Ухабова на берегу озера вырос бы русский Лас-Вегас районного масштаба.

– Вот здесь сверните, – Панфилов указал на убегавшую за пригорок грунтовую дорогу.

И я, послушно съехав с асфальта, погнала «десятку» по красноватой, сухой как пепел, земле. Разговор сам собой прекратился, и под одинокий рык мотора проносились мимо нас измученные жарой кусты, за которыми вперемешку теснились белые березовые и розовые сосновые стволы. Раскинувшийся вокруг лес казался светлым и радостным, но природным красотам не удавалось разогнать тучи, клубившиеся в душе. Вроде бы грех жаловаться: теперь я при деньгах, при работе… Только сердце почему-то упрямо отказывается верить в неожиданно наступившую светлую полосу.

– Посигнальте, – попросил Алексей, и я послушно нажала на клаксон, не понимая, кому и зачем мы гудим.

Неожиданно дорога сделала резкий поворот, за которым метрах в пяти притаился деревянный шлагбаум. Что есть силы вжав педаль тормоза, я успела предотвратить столкновение и мысленно отерла холодный пот. Не стоит в самом начале работы портить имущество нанимателя. Вот потом…

Потом из-за поворота появился бородатый мужчина. А я как открыла рот, чтобы о чем-то спросить Панфилова, так и не закрыла его, не отрывая от незнакомца удивленного взгляда. К шлагбауму подходил… мужик. Настоящий мужик из глухой деревни века девятнадцатого. В рубашке-косоворотке, отделанной ярко-красной вышивкой, и полотняных штанах, заправленных в короткие сапоги. В руке мужика поблескивал здоровенный топор, так и просящийся в дело.

– Привет, Леха! – осклабился мужик, и у меня отлегло от сердца.

– Здравствуй, Николай, – Панфилов распахнул дверцу и, сделав несколько шагов по чахлой травке, крепко стиснул свободную от топора руку.

Теперь я могла позволить себе получше рассмотреть странного крестьянина. Короткая густая борода, скрывавшая половину лица, была чуть темнее светлых выгоревших волос, довольно длинных и поэтому прихваченных, пересекавшей высокий лоб тесемкой. Ростом крестьянина Николая бог не обидел. Рядом с ним я могла бы позволить себе даже любимые десятисантиметровые шпильки. Борода делала его старше, но живые светло-серые глаза, окинувшие меня внимательным взглядом, выдавали истинный возраст – чуть меньше сорока.

– Вот, знакомься, – Алексей кивнул в мою сторону. – Ника Евсеева. Будет приглядывать за моим Пашкой. Что-то вроде телохранителя.

«Что-то вроде»! Мое возмущенно «пф», прозвучало на весь лес.

Николай понимающе улыбнулся и, не дожидаясь Панфилова, представился сам:

– Николай Чинаров, вожатый.

– Кто? – не поверила я, проносившая красный галстук положенные шесть лет. Очень уж не вязался образ вожатого с полотняными штанами и густой бородой крестьянина Николая.

– Вожатый-вожатый, – очень серьезно подтвердил Панфилов. – Сейчас сами все увидите.

Немного выбитая из колеи, я двинулась следом за Панфиловым и Николаем, не забыв тщательно закрыть машину. Саша шла за мной, и от ее неодобрительных поглядываний нестерпимо чесалась моя чувствительная спина.

Когда густые кусты, уступив место невысокой траве, открыли передо мной шершавые бока двух натуральных русских изб, я уже не знала, что и думать. А когда разглядела за избами длинный двухэтажный дом с белыми колоннами и огромными вазами, живописно обрамляющими парадный вход, вообще засомневалась в реальности происходящего. Тем более что навстречу нам из одной избы высыпала ватажка крестьянских тинэйджеров обоего полу. Мальчишки – в таких же, как у Николая рубахах и штанах, а девочки – в разноцветных сарафанах и с красными лентами в туго заплетенных косах.

Что делала помещичья усадьба здесь, в начале двадцать первого века, оставалось только гадать. Но гадала я не долго. Сжалившийся надо мною Панфилов снизошел наконец до объяснений:

– Вообще-то это – музей. Музей одной отдельно взятой помещичьей усадьбы. Виктор Зацепин, историк и фанат, с моей помощью осуществил свою давнюю мечту. Здесь действительно когда-то была усадьба. Остались кое-какие материалы, фотографии. Правда, дом и избы пришлось строить заново, но зато утварь и мебель самые настоящие. Собирали по всему району. Ну да вы сами потом посмотрите.

– А… – я растеряно указала на шушукающихся подростков.

– А это наши пионеры, – рассмеялся Николай, любуясь моим ошарашенным видом. – Леха тут на лето этнографический лагерь организовал. Бесплатный. Чтобы подрастающее поколение к наследию предков приобщалось.

Эти слова вызвали кривую усмешку на симпатичном Сашином лице. Она даже отвернулась, чтобы не смотреть на Николая, весело мне подмигивающего. Похоже, ее раздражало здесь все, включая вполне современно одетого человека, вышедшего из «помещичьего» дома.

– А это наш идейный вдохновитель, уездный предводитель команчей – Виктор Игоревич Зацепин. Барин, короче, – объявил Николай и шутовски поклонился подошедшему мужчине.

Виктор Игоревич и впрямь выглядел барином. Поскольку был упакован в элегантный темно-серый костюм, имел бородку «а ля Чехов» и донельзя напоминающие пенсне круглые очки. Аккуратно зачесанные темные волосы основательно мелировала благородная седина, и с первого взгляда становилось ясно, что «барин» уверенно приближается к пятидесятилетнему рубежу. Но фигура подтянутая, я бы даже сказала «с выправкой», хотя была уверена, что этот человек не имел никакого отношения к армии.

– Здравствуйте, – он четким движением склонил голову, разве что каблуками не щелкнул.

– Добрый день. – Я немного замялась, не зная, как отвечать на столь изысканное приветствие, и чувствуя себя очень неуютно под оценивающим прищуром Зацепина. – Ника Евсеева. Телохранитель.

Густые брови Зацепина изогнулись удивленным домиком, и Алексей вынужден был в нескольких словах обрисовать ситуацию. Достаточно тихо, чтобы навострившие уши подростки при всем желании не смогли ничего разобрать. Зацепин озабочено покачал головой.

– Ты полагаешь, что серьезной опасности нет?

– Почти уверен. Но береженого Бог бережет. У тебя найдется отдельная комната для Ники Валерьевны?

– Конечно, я…

– А где обитает мой подопечный? – вмешалась я.

– Там, – Алексей указал на левую избу. – Там у нас все мальчишки обитают. А в другой избе – девочки.

– Не пойдет, – я решительно замотала головой. – Нам нужна отдельная комната на двоих. Иначе я не ручаюсь за безопасность вашего сына.

Панфилов не ожидал от меня такой отповеди. Игра, начатая им в кафе, ради сохранения собственного лица оборачивалась чем-то серьезным и даже пугающим. Наверное, он уже двадцать раз пожалел о своем решении, но и я не привыкла выполнять свою работу спустя рукава. Нанял телохранителя – будь любезен создать условия.

Зато вожатый Николай посмотрел на меня с уважением и предложил:

– Можно мою комнату занять. А я к пацанам переберусь.

– Не надо, – отмахнулся Зацепин. – Освободим чулан. Он как раз подойдет.

Хмурый Алексей молча кивнул и спросил:

– А где сам виновник переполоха? Надо его с Никой познакомить.

– На кухне картошку чистит, – улыбнулся Николай.

– Опять проштрафился? – Алексей насупился еще больше. – Что на этот раз?

– Все нормально, Леха, – успокоил Чинаров. – Сегодня он дежурный.

– Ну, тогда мы точно голодными останемся, – улыбнулся Зацепин. – Паша может на какую-нибудь фигуристую картофелину заглядеться и про все забыть. Он у тебя мечтатель.

– Мечтатель, – подтвердил Алексей без всякого выражения, а я почувствовала, как стоявшая за спиной Саша съежилась, будто в ожидании удара.

Видимо, и Николай ощутил возникшую неловкость и спешно засобирался:

– Ну, я пойду чулан освобождать.

– А я, – стряхнул оцепенение Панфилов, – покажу Нике Валерьевне окрестности.

– Только не задерживайся, – тихим голосом попросила мужа Саша.

Он молча кивнул и повлек меня по утоптанной тропинке в обход «помещичьего» дома. В воздухе отчетливо повеяло влагой, и сквозь березовые стволы проглянула отраженная синева июльского неба, слегка исковерканная рябью. Озеро. Оно оказалось действительно большим. Надо будет выпытать у Панфилова, как называется. Но пытать почему-то стали меня.

– Что вы со мной сделали там в кафе? – Алексей стоял немного выше и поэтому мог буравить меня взглядом, не задирая головы.

– Ничего, – смутилась я, поскольку сама себе не могла внятно разъяснить происшедшее. – Просто хотела вас попугать. Очень уж вы меня достали своими подколами. Я сама чуть со стула не упала, когда вы деньги выложили.

– Не понимаю… – Алексей рассеянно провел рукой по глазам.

– Я тоже не понимала. Пока не догадалась, что у вас гипогликемическая кома. Один из признаков ее приближения – спутанность сознания. Человек ведет себя как пьяный и не отдает отчета своим действиям. Ваш поступок я могу объяснить только так.

– Ну, допустим. – Панфилов прикурил и глубоко затянулся. – А теперь дайте мне сюда ваш паспорт и документ, удостоверяющий, что вы действительно телохранитель.

Что ж, лучше поздно, чем никогда. Немного порывшись в сумочке, я вытащила паспорт вместе с вложенной лицензией и протянула своему нанимателю. Он внимательно просмотрел документы и вернул мне со словами:

– Деньги можете оставить. Все-таки я вам жизнью обязан, а она дорогого стоит. Что же касается вашей «работы»… Сегодня пятница. До понедельника вы будете приглядывать за Пашкой. А потом – адью.

– Но почему?

– Потому, что когда я говорил жене, что нанял вас, судя по всему, находился в неадекватном состоянии. Моему сыну не нужен телохранитель. Я уверен. Но раз уж так вышло, доиграем эту комедию до конца.

– Вы уверенны, что телохранитель не нужен? – нахмурилась я. – Вы же умный человек и понимаете, что не случайно чуть не отдали богу душу.

– Откуда вы знаете, умный я или нет? – усмехнулся Панфилов и уже серьезно добавил: – Вы правы, это не случайность. Именно поэтому в понедельник в ваших услугах уже не будет необходимости. Я дам Иловскому то, что он хочет. Жизнь, сами понимаете, дороже. Моя и моих близких.

– Клиент всегда прав. Только предупреждаю: я не привыкла халтурить. До понедельника я отвечаю за безопасность вашего сына. Поэтому прошу внушить ему, что он должен слушаться меня беспрекословно. Не знаю, под каким соусом вы это подадите.

– Договорились. А теперь мне нужно возвращаться в город. Николай все вам покажет и ответит на все вопросы. С Пашкой я переговорю. Будет шелковый.

И опять мальчишеское имя резануло по сердцу. Хорошо, что я буду слышать его всего три дня.

– Вечером я вернусь, – сообщил Алексей. – У нас много дел. Бал на носу.

– Какой бал?

– Самый обыкновенный. Думаете, мы детей только крестьянских робах ходить заставляем? Нет. Утром дрова колоть, огород копать, белье стирать. А вечером танцы, английский, французский, этикет. В общем у нас все гармонично.

– И почему бедные дети от вас не сбегут. – Сарказм в моем голосе бил через край. – Как вы вообще их уговорили вырядиться в это тряпье?

– Без особого труда. – В карих глазах Панфилова закружили хоровод озорные чертики. – Им нравится такой маскарад. К тому же их сюда никто силком не тащил. Все сугубо добровольно. Мы даже лагерь как таковой не организовывали – слишком много бумажной волокиты и проблем: всякие там СЭС, департаменты образования и т. д. и т. п. Просто у Виктора Зацепина нашлись друзья, которым понравилась идея такого национально-патриотического воспитания. Вот они своих детей к нам и определили. Все на честном слове.

– А не дай бог случится что? – не сдавалась я, вспоминая свое пионерское детство. Были у нас и несчастные случаи, и криминал…

– Да у нас тут тихо, – беспечно отмахнулся Алексей. – Правда, мою скважину и линию по розливу мужики из соседней деревни раза три поджигали, но это у них обычай такой. Не только меня жгли. Всех фермеров в округе по три раза подпаливали. Если не сбегали к чертовой матери – оставляли в покое. Но это из-за классовой неприязни. А тут – музей. Денег не приносит. Сами деревенские не один экспонат сюда притащили. Молодежи в деревне нет. Хулиганить некому. Так что все тихо и гладко. Для охраны одного Николая за глаза хватает. Он, кстати, в десанте служил. А тут еще увлекся особым видом единоборства. Русский бой называется. Может, слышали?

– Нет. Не слышала.

– Значит услышите. И увидите. Чинаров наших пацанов тренирует. А вы сами-то владеете чем-нибудь? Все-таки профессия обязывает…

– Владею, – раздражено буркнула я, краснея под оценивающим взглядом до сих пор сомневающегося во мне Панфилова.

– Угу, – неопределенно буркнул тот, заметив мое раздражение. – В общем, мы договорились. В понедельник будете свободны. А до тех пор можете работать или делать вид, что работаете. А сейчас мне пора возвращаться в город. Идемте.

Я шла за Панфиловым, в который раз поражаясь превратностям собственной судьбы. Но деньги в сумочке требовали отдачи. Никогда не шло мне впрок даровое счастье. Вот и Павел Челноков тоже… Мне сразу следовало бы это понять и не доводить дело до греха. В смысле, до свадьбы.

Мы вернулись на утоптанную площадку перед «помещичьим» домом. И вскоре Панфиловская «десятка» увозила его вместе с женой и присоединившимся к ним Зацепиным в славный город Ухабов. А я осталась наедине с десятилетним Пашкой Панфиловым, неприязненно взирающим на меня из-под насупленных бровей.

– Не нужна мне нянька, – заявил малолетний упрямец, срезая с картошки стружку толщиной в сантиметр. – И врать мне не надо. Какая вы телохранитель? У вас даже оружия нет.

Жаль, что моя «Беретта» осталась у Виталия, а то помахала бы перед носом маловерного пацаненка, презрительно крутившего веснушчатым носом. Светлые почти льняные волосы ежиком топорщились почти по всей голове, лишь на затылке в угоду мальчишеской моде было оставлено несколько длинных вьющихся прядей. Что вместе с русской рубахой, из ворота которой торчала загорелая мальчишеская шея, смотрелось немного дико. Он еще раз неприязненно глянул на меня серыми, почти прозрачными глазами и демонстративно отхватил от клубня почти треть. Что ж придется налаживать контакт без помощи оружия. И, вместо того чтобы продемонстрировать кое-что из своего арсенала я предложила:

– Давай помогу.

Не дожидаясь ответа, я уселась на табуретку рядом с горе-дежурным и, вытащив из сумочки перочинный нож, с энтузиазмом принялась за привычное дело.

– Классно у вас получается, – удостоилась я похвалы своего подопечного. – Спасибо. Скажите, а Ника это сокращено от Никита?

– Нет, – я сделала вид, что не заметила подкола. – Это в честь богини победы. Была такая у древних греков. С крыльями. И без головы. Хочешь, расскажу?

Пока маленький Павел, навострив уши и раскрыв рот, слушал лившиеся из меня могучим потоком мифы Древней Греции, я усиленно пыталась задушить в зародыше мысль о том, что безголовая богиня кого-то мне очень напоминает. Где была моя голова, когда я одна отправилась на охоту за прячущимся в кустах Виталием? Как меня угораздило потерять ее в поезде? Почему эта самая голова упрямо качается из стороны в сторону, как только в нее закрадывается мысль плюнуть на все и набрать на мобильнике номер Павла Челнокова.

Нож вдавился в картофелину с такой силой, что, развалив ее пополам, глубоко врезался мне в ладонь. Хорошо, что я его давно не точила, иначе порезалась бы до кости. Но Пашке хватило и этого. Увидев алый ручеек, стекающий по моей кисти, он стал белее стен кухни, а потом закатил глаза и сполз на пол. Пришлось, чертыхаясь сквозь зубы, срочно шлепать его по щекам здоровой рукой. А потом с помощью подоспевшего Николая перевязывать упорно кровоточившую рану.

Наконец страсти улеглись, картошка почистилась, и я в сопровождении пришедшего в себя Пашки отправилась на экскурсию по музею. Гидом вызвался быть Николай. Мы бродили по оказавшимся многочисленными комнатам, и я постепенно утрачивала чувство реальности, как будто погружалась в тот недосягаемый, запыленный парой веков мир.

Веер. Даже духами до сих пор пахнет. В моей руке он ожил, дохнул в лицо эпохой, об уходе которой я всегда тайно сокрушалась. Глубоко в душе больным зубом задергался распятый компьютерным веком романтизм. Скользить в танце по навощенным паркетным полам, и чтобы проносились мимо язычки пламени сотен свечей, сливаясь в огненные ленты. И чтобы моя рука нежилась на его надежном плече, обтянутом форменным мундиром. И чтобы его рука робела на моей стянутой корсетом талии. И чтобы чуть хриплый голос повторял в такт музыке: «Ах, мадемуазель Ника, мадемуазель Ника… Ну какого хрена ты от меня опять сбежала?!»

Голос бывшего жениха, прозвучавший в сознании, был настолько реален, что я в испуге завертела головой, готовая наткнуться на его зеленые волчьи глаза, горящие убийственным презрением. Но наткнулась на экспонат. Казалось, эта старуха на полтора века уснула перед раскрытым настежь окном, положа одну руку на стоящую рядом прялку с куделью серой шерсти, а в другой намертво зажав черное от времени веретено. Выбеленная рубаха с тесемочками на рукавах, открывала иссохшие кисти, перевитые старческими венами. Из-под черной, в зеленую клетку поневы, складками ниспадавшей до пола выглядывали носки настоящих лаптей. Поневоле я подивилась мастерству сработавшего манекен. Такое сходство с человеком из плоти и крови просто в голове не укладывалось. Даже седая прядь, выбившаяся из-под головного платка, казалась самой что ни на есть живой. Хорошо, что морщинистые веки старухи закрыты, иначе…

– Ты кого привел, Коленька? – иерихонской трубой раскатилось по танцевальному залу, и на меня в упор взглянули маленькие карие глазки неожиданно зашевелившейся старухи.

– Прости, что разбудили, мать, – пробасил в ответ «Коленька», ничуть не удивившись ожившему манекену. – Это Ника Евсеева. Будет за Лехиным Пашкой приглядывать. Ты ее не обижай. Она хорошая.

– Вижу, какая она хорошая… – Пронзительные глазки опытными бурильщиками пробились к самым недрам моей души и уже хозяйничали там во всю. – Господи, и кому теперь только детишек доверяют – сиськи вон на просвет видать! Потому и живем в беззаконные времена…

– Ну чё ты так, мать… – вступился за меня Николай.

– А перед тобой только хвостом покрути, ты и лису в курятник запустишь. Кобель, – старуха зыркнула на Чинарова, так что тот покраснел даже сквозь бронзовый загар.

– Не-е-е, баба Степа, – неожиданно вступился за меня мой подопечный. – Она хорошая. Честное слово. Она мне кучу всего понарассказала и картошку помогла почистить. Даже порезалась сильно.

– Картошку почистить и то не может, бесстыдница городская, – продолжала ворчать баба Степа. – Да не стой ты столбом, как тебя… Ника! Покажь руку-та!

Понимая, что со старухой лучше не спорить, я протянула ей перевязанную Николаем ладонь, на которой сквозь бинты отчетливо проступало алое пятно.

– И перевязать-та толком не смогла, косорукая.

Ворчание старухи перешло в совсем неразличимое бормотание, а морщинистая кисть скользнула куда-то в складки поневы, извлекая из них маленький пузырек темного стекла. Пока я гадала, что она собирается делать, баба Степа сноровисто размотала бинт и от души плеснула мне на рану едко пахнущую жидкость.

– Блин! – возопила я, пытаясь выдернуть вмиг онемевшую от боли руку из лап бабушки-садистки. Но не тут-то было. Баба Степа держала крепко. Я не ожидала такой силы от этого божьего одуванчика, едва достигавшего макушкой мне до подбородка. Однако же!

– Вот как перевязывать надо, – как ни в чем не бывало, продолжала она ворчать, аккуратно наматывая бинт на невыносимо саднящий порез. – До свадьбы заживет. А теперь идите. Мне допрясть надо. А потом еще носки связать. Кыш отсюда, охальники.

– Отлично, – провозгласил Николай, едва мы вышли на широкое крыльцо с балюстрадой. – Вы ей понравились. Значит, спать теперь можно спокойно.

– Ничего себе, понравилась! – задохнулась я.

– Без балды, понравилась, – подтвердил Николай. – Стала бы иначе она с вами возиться – руку перевязывать.

– Да кто она вообще такая? – вырвался у меня крик души.

– Степанида Егоровна Силантьева – главный исторический консультант, – улыбнулся Чинаров. – Она и стирать наших отроков учит, и прясть, и ткать… В общем мастер на все руки. Она немного того. Не в себе. Так что вы на ее выходки внимания не обращайте. И не бойтесь – баба Степа безобидная. Так, поворчит немного для порядка, и все. А детей она любит.

– Она, что, из соседней деревни?

– Не совсем, – покачал головой Николай. – В лесу она живет. Здесь неподалеку. Избушка у нее на курьих ножках возле Черной горы стоит. Деревенские старушку побаиваются. Говорят, что ведьма.

– Ни фига она не ведьма, – вмешался молчавший доселе Пашка. – Клевая бабка. Она мне вчера синяк чем-то помазала. А сегодня его уже нет.

– Ну, не знаю, – не сдавалась я. – Может она и тихая сумасшедшая, но дети…

– Дети! – возмутился Николай, – Да когда я учился, в нашей школе столько учителей чокнутых было – мама не горюй. И ничего. А она, между прочим, еще с Великой Отечественной тут живет. Партизанила в этих лесах. Да так и осталась. Говорят, всю ее семью немцы сожгли. С тех пор она и тронулась. Жениха убитого уже шестьдесят с лишним лет ждет. Ходит и бормочет: «Он вернется, долгожданный мой. Обязательно вернется. А я его дождусь. Обязательно дождусь. И не помру, пока не увижу».

Солнце ли в этот миг спряталось за случайное облако, ветер ли с озера потянул осенней прохладой, только в сердце возник противный холодный комок и ни в какую не желал таять. Так всегда случалась, когда я примеривала на себя чужую судьбу. Смогла бы я жить, потеряв самых близких людей, шестьдесят лет изо дня в день ждать возвращения жениха, не в силах отомстить или забыть? Не знаю. И знать не хочу. А хочу завернуться с головой в одеяло и забыться крепким, исцеляющим душу сном. Жаль только, не могу. Суетливый Пашка, охранять которого мне предстоит целых три дня, уже бежал к избам, откуда гурьбой вываливались подростки, сменившие крестьянские рубахи на плавки и купальники.

– Николай Сергеевич, – загалдели они все разом, – пора!

Что именно «пора», догадаться было не сложно. И я могла только пожалеть себя – ведь купальника в моем распоряжении не имелось. А до понимания высокой культуры нудизма мне было еще далеко. Вот так и получилось, что я сидела на белом чистом песке, в тени высоких берез. А ребятня вместе со своим вожатым бултыхались в теплой воде умопомрачительно красивого озера. Жаль, что до сих пор не узнала, как оно называется, но, на мой взгляд, больше всего ему подошло бы название «Черное». Под высокими обрывами и в тени раскидистых ив, там, где мелкие волны не слепили солнечными бликами и небесным ультрамарином, озеро казалась совершенно угольным. Я даже набрала в ладони пригоршню пахнущей свежестью воды, чтобы разобраться в этом феномене, но сочащаяся сквозь пальцы влага была кристально прозрачна.

Я не стала доискиваться причин такого обмана зрения и сосредоточилась на моем подопечном, который в этот момент влезал на Николая. «Вожатый» стоял по грудь в воде и швырял за ноги взбирающуюся на него детвору. Детвора жизнерадостно пищала, а Николай пытался зашвырнуть следующего желающего как можно дальше. Тугие бугры мышц перекатывались по загорелым плечам, отвлекая меня от основного занятия – наблюдения за белобрысым Пашкой. Как ни странно, но «синдром первого дня» напрочь, позабыл о моем существовании. Вопреки обыкновению, я совсем не боялась. И с какой-то ленцой одним глазом окидывала подступающие к воде травянистые склоны, а другим следила за тем, как Николай высоко подкидывает Пашку, и тот с оглушительным воплем плюхается в воду. Не испугалась я, даже когда белобрысая голова не показалась на поверхности в положенное время. Слишком часто мои подопечные пытались меня таким образом поддразнить. Ждали, что телохранительница очертя голову бросится их спасать. Ха! Этот номер не пройдет. Хотя…

Все еще убежденная, что меня разыгрывают, я на всякий случай подошла к самому краю берега и уставилась на то место, где скрылся под водой мой подопечный. Раз, два, три, четыре… После двадцати я глубоко вздохнула. После тридцати, как была в джинсах и кроссовках, так и рванула в озеро, оставляя за собой шлейф хрустальных брызг. А вдруг он ударился на дне о корягу? Просто потерял сознание, ведь он так легко падает в обморок? Не добежав двух метров до ничего не понимавшего Чинарова, я нырнула и наугад закружилась, пытаясь ощупью отыскать исчезнувшего мальчишку.

Когда воздух в легких закончился, мне волей неволей пришлось вынырнуть за новой порцией кислорода. Вода, попавшая в мои широко открытые глаза, тщетно пытавшиеся разглядеть что-либо в пронизанной солнечными лучами толще, жгла не хуже кислоты. И потому я не сразу разглядела, что из-за плеча Николая осторожно высовывается белобрысая Пашкина голова. Но уж когда разглядела… Высшее педагогическое образование не помешало мне высказать все, что я думаю о маленьких засранцах, норовящих довести до инфаркта своих заботливых телохранителей. А также о великовозрастных придурках, которым косая сажень в плечах заменяет половину действующих мозговых извилин. И хотя Николай, в отличие от Пашки, жизнерадостно скалящегося из-за его спины, улыбался несколько виновато, кипевшая во мне обида грозила перерасти в настоящую вендетту.

Гордо тряхнув головой, я обдала «вожатого» россыпью сорвавшихся с волос брызг и направилась к берегу, храня оскорбленное молчание. Судя по донесшемуся из-за спины громкому плеску, проштрафившиеся любители розыгрышей следовали за мной по пятам. Николай что-то в полголоса выговаривал юному Панфилову, а меня потихоньку начинало трясти. Как всегда, когда опасность уже миновала и можно ослабить натянутые струной нервы, стресс выплескивался наружу мелкой противной дрожью.

– Ника Валерьевна… – донесся извиняющийся голос Чинарова.

Я резко развернулась и, не проронив ни слова, окатила пособника малолетнего провокатора взглядом, полным ледяного презрения. Ответный взгляд Николая никто не рискнул бы назвать презрительным. Скорее… Ну, конечно! Как же я могла забыть? Мокрая футболка облепила меня куда как плотно. И если учесть, что под ней ничего не было, то пожирающему меня глазами мужику было на что засмотреться.

– Всем из воды! – скомандовал Чинаров, с усилием отрываясь от созерцания моей ничего не скрывающей футболки. – Через пятнадцать минут, чтоб на тренировке были! Опоздавшим – двадцать отжиманий на кулаках.

Не слушая закономерного «ну, еще немножко, Николай Сергеевич, ну, пожалуйста!», Чинаров решительно зашагал по тропинке и вскоре скрылся из виду, даже не оглядываясь на семенящих следом подростков.

– Вы обиделись? Или испугались? – оставшийся на берегу Пашка неуверенно топтался на месте. – Ну и зря. Я плаваю как рыба. Даже лучше. И вообще, я не специально. Просто проверял, сколько могу под водой просидеть. А там на дне ухватиться не за что было. Вот и пришлось за ногу Миксера держаться.

– За чью ногу? – нахмурилась я, позабыв про обет молчания.

– Миксера, – охотно пояснил мне враз оживившийся мальчишка. – Мы так Николая Сергеевича зовем.

– Почему?

– Ну, он же Николай Сергеевич, – принялся втолковывать мне Пашка, на лице которого явно читались сомнения в моем умственном развитии. – Сокращенно Ник Сер. Только Ник Сер – это как-то стремно. Поэтому мы зовем его Миксер. Ну, и еще кое-почему. Сами скоро увидите.

Очевидно, на лице моем не высветилось жгучего желания вообще хоть на что-то смотреть, потому что Пашка снова посмурнел и спросил:

– Вы все еще сердитесь?

– Слушай меня внимательно, Павел Алексеевич Панфилов, – проникновенно сказала я, крепко сжав мокрую мальчишескую руку чуть повыше локтя. – Давай договоримся так. Если за те три дня, что мне предстоит тебя охранять, ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное или просто ослушаешься меня…

– И что вы сделаете? – тут же взъерошился мой подопечный. – Ну, что?

– Я своими руками передам тебя тем, кто хочет тебя похитить, – страшным шепотом ответила я. – Честное телохранительское – передам. Причем бесплатно.

Что-то мелькнуло в лице десятилетнего мальчишки. Он даже не спросил меня, кто хочет его похитить и зачем. Может быть, потому, что не ждал от меня правдивого ответа. И правильно делал, что не ждал. Я и так допустила непоправимую ошибку. Вместо того чтобы озаботиться своей безопасностью, Пашка раздулся от гордости чуть не вдвое. А как же! Теперь он – фигура в пока еще непонятной, но очень интересной игре. Мама дорогая, если бы ты только знал мальчик, какая страшная и грязная это игра. И, слава богу, что благоразумие твоего отца прекратит ее раньше, чем на кон будет поставлена твоя жизнь. Слава богу…

– Что это? – выдернул меня из лабиринта раздумий мальчишеский голос.

Указательный палец с обкусанным ногтем некультурно показывал на мою шею, с которой я откинула волосы, чтобы как следует их отжать. Глаз на моем затылке от рождения не имелось. Но я прекрасно знала, что так заинтересовало моего подопечного. Пять бледно-розовых шрамов, разлиновавших мою шею чуть ниже затылка.

– Бандитские пули, – раздраженно буркнула я, поспешно опуская волосы.

– Ну да, – рассмеялся Пашка. – Так я и поверил! Ой, слышите? Тренировка начинается. Бежим! А то на кулаках будем отжиматься!

Он рванулся вперед, обдав меня песчаным душем, ударившим из-под босых пяток. И пока я взбиралась вверх по тропинке следом за припустившим во всю прыть мальчишкой, перед глазами, как наяву, стояла секретная лаборатория, из которой мне только по счастливой случайности удалось выбраться живой и почти невредимой. Шрамы, конечно, не в счет.

Шутки шутками, но нам действительно едва не пришлось отжиматься. Вожатый Николай, снова облачившийся в расшитую народную рубашку, сурово посмотрел в нашу сторону и укоризненно покачал головой. Он стоял, широко расставив ноги, на вытоптанной площадке перед пятью серьезными до невозможности тинэйджерами, ловящими каждое движение сенсея. Именно сенсея. Несмотря на русскую рубаху и непонятное название «русский бой». Все-таки крепко пустило в нас корни это самое заезжее карате. Перед началом тренировки он даже поклонился по-японски, прижав руки к туловищу. Хотя в такой одежде уместнее было бы отвесить земной поклон.

Ничего особенного я на этой тренировке не заметила. Чинаров учил ребят приемам рукопашного боя, которые сам постигал в наших доблестных ВДВ под руководством бравого капитана. До боли знакомые блоки, захваты, удары… И лишь три раза я вздернулась от неожиданности. Первый – когда Николай елейным голосом попросил меня продемонстрировать какой-нибудь прием, и я, категорически отказавшись, услышала презрительное хмыканье юного Панфилова. Второй – когда мой подопечный получил от «сенсея» удар в грудь, после которого мальчишка долго не мог перевести дух. И третий…

– Коленька, соколик, – ласково обратилась к Чинарову вынырнувшая из ближайших кустов Степанида Егоровна, – научи и меня, пожалуйста, как с иродом каким-нибудь сладить. Столько их развелось в последнее время, аж телевизор смотреть страшно. Да ты не бойся, не рассыплюсь. Я крепкая еще. Научишь?

– Э-э-э… – растерялся Николай. – Ты уж извини, мать. Не получится у меня. Ты только не сердись, Егоровна. Честное пионерское – не получится. Лучше я тебе свисток подарю. Если что – свисти погромче. А я прибегу и как-нибудь сам разберусь. Ну не обижайся, мать. Ну… Черт, ушла… Ладно, не отвлекаемся. Серега – твоя очередь: покажи на Сашке, как делается этот захват.

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Ноги сами несли меня за угол «помещичьего» дома, где в старом плетеном кресле согнулась в три погибели Степанида Егоровна Силантьева. Одинокая русская бабка, которая на девятом десятке почувствовала, что защитить ее сегодня некому. И не приученная сидеть сложа руки, решила прибегнуть к помощи новомодных восточных единоборств. От солнца ли слезились прищуренные глаза, недобро сверкнувшие при моем приближении, или от старости, но мне почему-то захотелось опуститься у ее ног и положить голову на слегка подрагивающие колени. Как в далеком беззаботном детстве. Этого я, разумеется, не сделала, а, немного помолчав, сказала:

– Я могу вас научить. Если вы захотите, конечно.

– Учительница выискалась, – проворчала боевитая старуха, – Учи, коли не шутишь… Только ноги задирать не учи. Неприлично мне, старой, такие кренделя выделывать.

Неприлично! Я едва не подавилась улыбкой, пытаясь сохранить предписанное строгими японскими канонами спокойствие. Восьмидесятилетняя баба Степа не сказала: невозможно или трудно. Всего лишь «неприлично». Мне бы в ее годы такую бодрость если не тела, то духа.

– Вот так вставайте, – попросила я, на секунду высовываясь из-за угла и отыскивая глазами моего подопечного. – Для начала я вам самое простое покажу. Представьте, что я – ирод и хватаю вас вот так. А вам тогда нужно сделать вот так и вот так. Ручаюсь, он вас сразу выпустит.

– А если он с пистолетом? – поинтересовалась Егоровна и деловито направила на меня неизвестно откуда взявшуюся ложку.

– Тогда делаете так. Он просто не успеет выстрелить. Ну а потом пальцами в глаза и коленом по корню всех зол, – пояснила я, приведя бабу Степу в игривое расположение духа. Она даже позволила мне рассмотреть ее наследство, почерневшую от времени серебряную ложку. Мама дорогая, если кто-нибудь догадался, каких трудов мне – клептоманке со стажем, – стоило вернуть это сокровище в не по-стариковски крепкие руки.

– Ура!!!

Дружный вопль возвестил об окончании тренировки, и мимо нас горохом посыпались стосковавшиеся по воде мальчишки. Как будто не из нее час назад вылезли.

– Пора мне, – вздохнула баба Степа, утирая трудовой пот, бисеринками застывший на удивительно высоком лбу. Ее съехавшая на затылок цветастая косынка сейчас больше напоминала бандану, чем деревенский головной убор. – Девкам платья нужно помочь справить. А то пятница ох как быстро наступит.

– А при чем тут пятница? – не поняла я.

– Так ведь бал у нас в пятницу. – Степанида Егоровна даже согбенную спину распрямила. – Телевидение приедет снимать. Коленька говорит – ЧП областного масштаба! А платья-та девки сами должны сшить. Вручную. Чуть не месяц шьют, а до сих пор у кого подол не обметан, у кого рукав не пришит. Иголку держать как следует, и то не умеют. Вот оно воспитание нонешнее…

Неожиданно потеряв ко мне всяческий интерес, Егоровна развернулась и, бормоча под нос анафему современной молодежи, засеменила к «девчачьей» избе. А я поплелась на берег и, устроившись на раскалившемся чуть не до бела песке, снова не спускала глаз с орущего громче всех Пашки.

– Ты еще дуешься? – Чинаров присел рядом и заглянул в душу удивительно светлыми глазами. Его фамильярное «ты» я пропустила мимо ушей и подчеркнуто вежливо ответила:

– Вам, Николай Сергеевич, за такие шутки руки-ноги надо поотрывать. А если бы у меня больное сердце было?

– Ну ладно, проехали. – Чинаров энергично отмахнулся. То ли от атаковавшего его слепня, то ли от меня. – Могу я возместить моральный ущерб? У нас тут, конечно, сухой закон, но у меня есть…

Его жест был однозначен. Но я в ответ только покачала начинающей подсыхать головой.

– На работе не употребляю. А насчет морального ущерба… Сейчас самый ходовой товар – информация. Ею и расплатитесь.

– Согласен, – неизвестно почему просиял Николай и даже игриво подмигнул. – Что конкретно вам рассказать, гражданин начальник?

– Все.

И он рассказала все. Так что я примерно представляла себе, как встали фигуры на доске в черно-белую чашечку. Хотя по большому счету мне это не нужно. Ведь еще максимум два дня – и Панфилов договорится с большим игорным боссом. А значит, меня здесь уже не будет.

Так по наивности я считала. Но шло время, а мой наниматель никак не мог связаться с господином Иловским. И беспокойные дни моей службы прибавлялись один за другим. Беспокойные потому, что непоседливый Пашка Панфилов все время куда-нибудь норовил улизнуть, вынуждая меня таскаться за ним хвостиком. Я почти физически ощущала, как стягивается вокруг бизнесмена узел невидимых тревожных нитей. Приезжая в лагерь, Панфилов с каждым днем становился все мрачнее. А утром в пятницу наступил день долгожданного бала, о котором мне за неделю прожужжали все уши и юные «пионеры» и их вожатый, и даже Зацепин с Егоровной.

Глубокий порез на руке превратился в багровый шрам, но все еще продолжал саднить. И что-то неуловимое саднило в душе, заставляя меня даже в спокойные минуты, когда мой подопечный сидел напротив меня в чулане и слушал полюбившиеся мифы древних греков, подозрительно поглядывать по сторонам. Я сразу увидела, что приехавший утром Алексей Панфилов находился точно в таком же состоянии. И догадывалась почему. Похоже, он снова собирался звонить своему недругу и собирался с духом.

Мы поговорили ни о чем. Я даже не спросила, сколько еще будет продолжаться моя опека над вертлявым Пашкой, а все смотрела, как старательно Саша Панфилова отворачивается от снующего возле нас Чинарова. Не любит она его. И даже не слишком это скрывает. Или мне казалось, или между вожатым и женой его друга постоянно проскакивали какие-то искры. Но бизнесмен не замечал ничего, погруженный в тяжкие раздумья. С сыном он был подчеркнуто весел, со мною корректен, а с женой ласков. Но я-то видела, что внутреннее напряжение заставляет вибрировать каждую струнку его души. И не просто вибрировать – дрожать. Так и уехал – на подрагивающей в такт его состоянию «десятке», подняв за собой рыжие пылевые облака.

Панфилова действительно била дрожь. То есть это ему казалось, что била. На любящий и тревожный взгляд жены Саши он ничем не отличался сейчас от обычного Алешки. Может быть, только двигается чуть более скованно. Но это, наверное, последствия комы. Саша с усилием отогнала от себя эту мысль. Не нужно. Все в руке божьей: будет, как будет. Она даже усмехнулась про себя, привычно одернув любимый пиджачок. В последние годы мысль о Божьем промысле все чаще и чаще начала застревать в хорошенькой головке Панфиловой.

– Что он тебе ответил? – спросила она, кивая на стиснутый в руке мужа мобильник.

– Как обычно, ничего. – Поверить в спокойствие Алексея мешали только упрямые желваки, время от времени каменевшие на скулах. – Сказал, что сейчас не может обсуждать этот вопрос – слишком занят. Сказал, что в течение дня выберет время и сам со мной свяжется.

– Иловский сам с тобой свяжется? – нахмурилась Саша, чья внешность куклы Барби не раз обманывала тех, кто пытался ее обмануть. – Мне это не нравится. Что-то не так.

– Что-то не так, – повторил Алексей, погружаясь в глубокую задумчивость.

Но насколько «это не так», супруги даже не догадывались.

Неожиданно из-за угла коттеджа, который Панфиловы называли своим уже целых пять лет, появились двое неизвестных мужчин. Оба одинаково худощавые, одинаково седые и одинаково высокие. Но при этом никто не рискнул бы назвать незваных гостей даже дальними родственниками. Хотя по возрасту один другому явно годился в сыновья.

Над морщинами мужчины, шедшего чуть позади, время трудилось лет эдак девяноста. И своей работой могло заслуженно гордиться. «Божий одуванчик», – пробормотала про себя Саша, переводя взгляд на второго мужчину, на ходу прячущего мобильник в карман белых джинсов. «Старый больной волк», – охарактеризовал старика Алексей и следом за женой впился глазами в его более молодого спутника.

«Лет двадцать назад за ним девки табунами бегали, – Саша Панфилова с усилием отвела взгляд от лица приветливо улыбнувшегося мужчины. – И он бегал. Только, кажется, не за девками».

Алексею же мужчина в белых джинсах почему-то напомнил соседского добермана, не оправившегося от смерти хозяина и только по привычке охранявшего проданный другим дом.

– Доброе утро, Алексей Михайлович, – поздоровался «доберман» каким-то осипшим голосом.

– «И как это он простыть умудрился в такую жару? – мелькнуло в голове у Саши. – Мороженного, что ли, объелся?»

– Вы уж простите, что без приглашения, – между тем продолжал мужчина. – Но у нас к вам очень интересное предложение. Надеюсь, оно вас заинтересует.

– С чем пожаловали и кому обязан? – нахмурился Алексей, подивившись про себя, до какой степени продвинулся в постижении дворянского этикета, благодаря дурному примеру Виктора Зацепина.

– Разрешите представиться… – начал было «доберман».

Но тут Саша, тоже вспомнившая о хороших манерах, предложила:

– Пройдемте в беседку. Думаю, чашечка кофе никому не повредит.

Панфилов бросил на нее удивленный взгляд. Обычно супруга категорически отказывалась от высокого звания официантки и под любым предлогом покидала коттедж, когда деловые встречи происходили на их территории. А Саша все никак не могла отделаться от ощущения, что этих гостей нужно задобрить сразу. Особенно того, что помоложе. Она с удивлением обнаружила, что строит непонятному чужаку глазки, и, не дожидаясь ответа, пошла в дом.

– От кофе не откажемся, – запоздало кивнул «молодой». Старший же не произнес за весь разговор ни единого слова. В глубоко запавших глазах отчетливо просматривалось отражение вечного покоя, уверенно маячившего впереди.

– С чем пожаловали? – попугаем повторил Панфилов.

– Может, все-таки присядем? – вопросительно поднял бровь «доберман». – Сами видите, мой клиент – человек весьма преклонного возраста. И сегодня едва не попал в вашу местную больницу с сердечным приступом.

– Сюда, пожалуйста, – Алексей кивнул на притаившуюся за деревьями беседку и, на правах гостеприимного хозяина первым двинулся по выложенной крупным булыжником дорожке.

Когда визитеры удобно расположились в плетеных креслах, а Саша доставила на блестящем подносе все, что необходимо истинным знатокам кофейного напитка, неожиданно заговорил старик. Впрочем, с тем же успехом он мог и молчать. Саша и Алексей не поняли ни единого слова, поскольку изъяснялся «божий одуванчик» исключительно по-немецки.

– Господин Зольден говорит, – просветил удивленно замершую чету «доберман», – что от своих деловых партнеров не раз слышал хорошие отзывы о вашей чудо-воде. Он прибыл в Россию, чтобы вести с вами переговоры о создании на базе вашей линии крупного совместного предприятия и обеспечить «Панфиловской» выход на рынки Евросоюза.

– Подождите! – вскинул руки Панфилов. – Мне очень неприятно отказывать господину Зольдену, но он опоздал. Я продаю свой бизнес и переезжаю в Москву. Сделка будет заключена в ближайшее время, так что…