Северный ветер. Вангол-2 Прасолов Владимир

— Что за лошадиная голова? — спросил Вангол.

— Лошадиную голову мимо не пройдёшь, её хорошо видно. Кто-то очень давно листвяк вверх корнем закопал и лошадиную голову из выворотня вырубил. С тех пор это место так называем. — Такдыган подробно рассказал Ванголу, как найти вход в тайник. — Пойдёшь туда один, Тингу не бери, там много злых духов, будь осторожен. Быстро возьми, сколько необходимо, и уходи оттуда.

— Хорошо, Такдыган, буду осторожен, — улыбнувшись, ответил Вангол. — Мне не страшны злые духи, если меня оберегает старый охотник.

— Вангол, почувствуешь опасность, сразу уходи, — серьёзно проговорил Такдыган.

На следующее утро они ушли из стойбища и через два дня пришли к озёрам. Небольшая речка, извиваясь, пересекала огромную долину. Вдоль её берегов почти непрерывной цепью рассыпались озёра. Небольшие, круглые или овальные, заросшие по берегам камышом, они просто были забиты птицей. Вангол и Тинга, осторожно подкрадываясь в камышах к воде, соревнуясь в меткости, стреляли из луков гусей и уток. По вечерам, разделывая добычу, жгли большой костёр и подолгу сидели около огня. Вангол любовался Тингой, ему нравилось в ней всё. Особенно то, что она могла одним взглядом или неуловимым движением показать, что она всецело принадлежит ему и любит его. Это вселяло в него какую-то особую мужскую гордость и ответственность. Он нежно и бережно относился к Тинге, стараясь хранить те незримые нити любви, связывавшие их.

К исходу третьего дня он засобирался к тайнику, попросив Тингу остаться и готовиться к возвращению в стойбище. Ему предстояло пройти не более десятка километров, и Вангол рассчитывал к обеду следующего дня вернуться. Уходя в ночь, он крепко поцеловал загрустившую Тингу. К лошадиной голове Вангол добрался, когда первые лучи солнца залили пойму реки. Он долго смотрел на огромный, не менее пяти метров в высоту и не менее полуметра в диаметре ствол дерева, закопанный в скалистую почву. Вырезанная из корневища голова лошади, венчавшая ствол, была удивительно красива. «Кто же мог так искусно это вырезать? Тайга полна неразгаданных тайн», — думал Вангол.

Утром Тинга, проснувшись, решила приготовиться к приходу Вангола. Она разожгла костёр, сбегала на озеро, где долго купалась в прохладной воде, и, вернувшись, стала готовить обед. Нежный аромат жареного мяса и рыбы растекался по долине. Она, что-то напевая, суетилась то у костра, то в чуме в мечтах, как она встретит любимого мужа, как будет его кормить, как будет его ласкать, а потом скажет, что скоро она подарит ему сына или дочь. Она была уверена, что сегодняшнюю ночь они проведут на берегу этой реки, это будет необыкновенная ночь любви и счастья.

Утром к этой долине вышли заросшие и одичавшие, в изодранной одежде Остап и Дыбарь. После убийства Гошки и Пятака они шли уже неделю, кружа по тайге, всё больше и больше теряя надежду на то, что когда-нибудь выйдут из неё. Они почти не разговаривали между собой. Питаясь человечиной, они действительно зверели, ненавидели весь мир и самих себя.

— Смотри, тунгусы. — Первые слова, которые сказал Дыбарь Остапу за несколько последних дней их пути.

Они вышли к долине, в глубине которой у реки ясно виден был чум и большой костёр. Осторожно углубившись в заросли ягодника, сплошь покрывавшие долину, двинулись к стоянке. Вскоре запахи пищи стали столь ощутимы, что они, захлёбываясь слюной, почти бежали. Однако невдалеке от стоянки притаились, переводя дыхание и наблюдая. Вскоре они убедились, что у чума только одна молодая женщина.

— Остап, хоть ты и в законе, но баба моя, — зашептал Дыбарь, не сводя глаз с Тинги, вышедшей из чума.

— Хрен с тобой, сначала ты, а потом и мне достанется. Не хочу, чтобы она мне рожу расцарапала, — прошептал в ответ Остап.

Не более пятидесяти шагов отделяло их от того блаженства, которое уже сверлило мозг и наливало звериной силой грязные тела. Дождавшись, когда женщина в очередной раз вошла в чум, кинулись к стоянке. Дыбарь, на ходу сбросив телогрейку, сразу бросился к чуму. Остап, подбежав к костру, бросил карабин и запустил обе руки в котёл с жареным мясом. Он вытаскивал горячие жирные куски и набивал ими рот, обливаясь и обжигаясь жиром, почти не жевал, глотая мясо. Он ничего не слышал и не видел вокруг.

Неожиданный шум приближающихся шагов застиг Тингу врасплох. Подумала, что это Вангол, но в распахнутом пологе появился огромного, как ей показалось, роста зверочеловек. На мгновение оцепенев от страха, она увидела бешеные глаза на заросшем лице и оскал жёлтых зубов. С каким-то визгом он бросился к ней, и единственное, что Тинга успела сделать, мгновенно схватив пальму, наотмашь рубануть ею перед собой. Хруст перерубаемых костей, крик и тяжесть навалившегося на неё тела — всё произошедшее в секунды лишило её сознания. Очнувшись от омерзительного запаха, с трудом выбралась из-под тела Дыбаря, запачканная его кровью, шатаясь от внезапной слабости и тошноты, вышла из чума. Как в тумане, она увидела фигуру ещё одного человека, сидящего у костра. Человек очень медленно повернулся к ней, а затем, что-то крикнув, упал и, перевернувшись на земле, вдруг выстрелил. Сильный удар откинул Тингу к чуму, её тело, отброшенное пулей, скатилось по шкурам и неподвижно застыло. Остап поднялся с земли и, держа карабин на изготовку, подошёл к чуму. Толкнув ногой тело Тинги, откинул полог и вошёл внутрь. Почти напополам перерубленный Дыбарь не подавал никаких признаков жизни. Его лицо сохранило страшный оскал.

— Ну что, поперёд батьки лезть не надо, — сказал Остап, ощерившись, мертвому Дыбарю. — А по мне, как-никак, а ещё тёпленькая.

С этими словами он вышел и, поставив карабин, за ноги втащил в чум тело Тинги. Через какое-то время вышел, вытер о валявшуюся телогрейку руки и торопясь стал складывать в мешки заготовленную Ванголом и Тингой копчёную птицу и рыбу. Прихватив котёл с жареным мясом и карабин, он погрузил всё в небольшую орочонскую лодку-долблёнку, привезённую для охоты Ванголом. Уходя, Остап разворошил догоравший костёр, бросил несколько горевших поленьев в чум и отчалил от берега. Течение подхватило его и быстро понесло. Уже издали он с удовольствием наблюдал, как пламя высокими языками взметнулось над чумом и чёрный дым повалил в небо.

«Теперь меня уже никто не догонит, теперь-то я вырвусь», — думал Остап, управляясь веслом, всё дальше и дальше отгребая от берега. Через какое-то время сытый и довольный Остап, лениво лежа в лодке, вдруг встрепенулся. Полуспящее сознание вдруг оживилось, ему привиделась вдруг огромная чёрная лошадиная голова, возвышающаяся над плывущим мимо него берегом реки. «Тьфу, чертовщина какая-то!» — буркнул он и закрыл глаза. Его сытому, усталому телу нужен был отдых.

Вангол ещё утром почувствовал опасность. Он был уже рядом с тайником, и ему невольно вспомнились слова Такдыгана о злых духах. Но возвращаться он даже не подумал, уверенно продвигаясь вперёд, ища и находя приметы, подсказанные ему старым охотником. Вангол подошёл к пещере, вход в которую нельзя было рассмотреть даже в двух шагах. Вертикальный, как небольшой наклонный колодец, лаз было видно только сверху, если заглянуть под нависший козырьком камень. Осторожно спускаясь, Вангол вошёл в большой продолговатый зал и при свете факела огляделся. Сразу от входа вдоль стен ровными рядами стояли ящики. Вскрыв один из них, Вангол обнаружил трёхлинейки, прекрасно сохранившиеся в смазке, винтовки были совсем новые. Взяв одну из них, Вангол скоро отыскал большое количество патронов, которыми забил две кожаные сумы. В дальнем конце зала угадывалось что-то вроде лаза. Оставив сумки у входа, он направился в ту сторону. Как только он пересёк половину зала, необъяснимое чувство тревоги овладело им. Он остановился, внимательно огляделся и, не увидев никакой опасности, двинулся дальше. В свете колеблющегося пламени факела вдруг открылось нагромождение каких-то предметов на полу перед входом в лаз.

Сделав несколько шагов, Вангол почувствовал сильную головную боль и животный страх, сковавший его на месте. Он медленно присел и понял, что двинуться дальше вперёд не сможет. Он просто не сможет заставить себя сделать даже один шаг в ту сторону. Пересиливая боль, разливавшуюся по телу и обессиливавшую его, он попытался рассмотреть лежавшее перед ним. И вдруг ясно понял, что это сапог, из которого торчала, в остатках истлевших обмоток, кость ноги. Рядом матово поблёскивал какой-то круглый предмет. Вангол с огромным трудом, пересиливая себя, протянул руку и взял его. В его голове почти кричал голос Такдыгана: «Немедленно уходи!»

Вангол медленно, на четвереньках, стал пятиться, отползая назад. Сколько прошло времени, когда, почти теряя сознание, добрался до выхода из пещеры, он не понял. Здесь головная боль прошла, он быстро пришёл в себя. Посчитав, что на сегодня достаточно этого испытания, Вангол стал выбираться на поверхность. Выбравшись и присев у входа в пещеру передохнуть, Вангол задумался об увиденном, как вдруг оцепенел от боли, которая обожгла его сердце и тело. Он, ничего не понимая, схватился за голову и вдруг отчётливо понял, что случилась большая беда. С Тингой что-то произошло. Он искал её и не мог найти, она молчала. Она не отвечала ему, как это было всегда, где бы он ни был. Только отчаянная боль нестерпимо стучала в его мозгу. Бросив всё у пещеры, Вангол кинулся в обратный путь. Он бежал, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви деревьев. На камни, срывающиеся из-под ног. Он падал, не чувствуя боли. Спустившись в долину, он издалека увидел чёрный дым над стоянкой. Он бежал, моля Бога и духов тайги, но было, наверное, поздно. То, что он застал на месте стоянки, привело его в ужас и ярость. Он понял, что тот, кто совершил всё это, уплыл на лодке и догнать его невозможно. Догоравший чум затушить было нечем, и Вангол в бешенстве, голыми руками раскидывал рухнувшие горящие жерди и шкуры, обжигаясь и на что-то надеясь. Однако, когда он увидел останки двух тел, его надежда погасла, как и желание жить дальше. Он упал на землю и дико закричал от боли утраты. Судорожно сжимая кулаки, он пролежал так несколько часов. Это был, наверное, последний раз в жизни, когда он плакал. К вечеру он вытащил маленькое тело Тинги, обмыл его в речной воде

и, укутав в свою рубашку, положил на берегу. Всю ночь пальмой и руками копал ей могилу, утром опустил её тело и горстями, очень осторожно, стал засыпать. Весь следующий день Вангол носил камни и укладывал на могиле, к вечеру выросла пирамида выше человеческого роста, а он всё носил и носил камни, пока не упал, обессиленный, у подножия созданного им памятника. Обняв землю, скрывшую от него его Тингу, уснул.

Утренняя прохлада пробудила Вангола. Если бы всё это был сон, подумал он, открывая глаза. Но была явь, жуткая и неизбежная. Вангол успокоился и стал осматривать всё, что осталось на их стоянке. Недалеко от сгоревшего чума он нашёл телогрейку, большой размер которой говорил о мощном телосложении её владельца. Да, это была телогрейка того, кого зарубила Тинга в чуме, убедился Вангол. На внутренней стороне воротника телогрейки хлоркой была вытравлена надпись. «Дыбарев А.А. 2 отр.».

Значит, один из них Дыбарев. Вангол запомнил навсегда эту фамилию. Ещё он запомнил запах телогрейки, вернее, странную смесь запахов, исходящих от неё. Запомнил навсегда. Он должен найти убийцу Тинги. Он его найдёт. Вангол собрался и, отыскав ушедших довольно далеко оленей, двинулся в обратный путь к стойбищу Ошаны, неся ей страшное известие о гибели её дочери. Печальные звуки бубна ещё издали сказали Ванголу, что Такдыган и Ошана уже знают о постигшем их горе.

Через несколько дней Вангол, хорошо подготовленный родичами к дальней дороге, прощался с ними. Все были печальны, все понимали, что если и увидят Вангола, то это будет очень нескоро. Старый Такдыган знал, что это его последнее прощание с Ванголом. Он снял с себя ладанку и надел на шею Вангола.

— Прощай, сынок. Возвращайся. Как только твоя душа устанет, возвращайся в тайгу, здесь она наполнится силой. Мы будем тебя ждать, — сказал старый охотник, довольно осматривая Вангола.

Да, это был другой человек, и это была его, Такдыгана, гордость. Вангол вложил в руку старика золотые карманные часы, найденные им в пещере:

— На память. Их владельцу они уже не нужны, а вещь хорошая, столько лет пролежали, а идут. — Он открыл крышку, на которой была выгравирована надпись: «Павлову за личное мужество. Брусилов». Под крышкой была аккуратно вклеена маленькая фотография женщины. Ему показалось, что где-то совсем недавно он видел эту женщину. Но часам было столько лет, что он отбросил такую мысль. — Прими, отец.

Такдыган с достоинством принял подарок.

Вангол ничего не рассказал Такдыгану о том, что произошло с ним в пещере. Утрата Тинги как бы вытеснила из его сознания всё остальное. Но сейчас, когда он возвращался в те места, вспоминал и не мог найти объяснений тем событиям. Он должен был забрать оружие и патроны, оставленные у входа в пещеру, и, разыскав следы убийцы, найти его. Спускаться в пещеру Вангол не стал, его вдруг остановило осознание того, что к дальнейшему пути ему надо быть как-то по-особому подготовленным. Что это означает, он чувствовал, но не понимал. Понимал только, что сейчас пока не готов вернуться в пещеру. Забрав оставленное им у пещеры оружие, он вернулся к стоянке и, посидев какое-то время у могилы Тинги, двинулся в тайгу. Без труда обнаружив место, откуда Дыбарь и Остап наблюдали за стоянкой перед нападением, Вангол пошёл по их следу. Пошёл туда, откуда они пришли. Он должен был выяснить имя того, кто убил Тингу. Это можно было узнать только в лагере, откуда бежали эти двое. Через несколько дней он обнаружил останки ещё двоих и понял, какая участь постигла убитых. Верхом на оленях Вангол преодолел весь путаный маршрут беглецов очень быстро, почти не спал, давая отдых только оленям. Скоро он почувствовал близость лагеря, близость тысяч людей, окружённых колючей проволокой и лаем сторожевых собак. Оставив оленей глубоко в тайге, Вангол вечером приблизился к лагерю и стал наблюдать. Обнесённая колючей проволокой с вышками по периметру территория занимала большую площадь на плоской вершине небольшой сопки. Лес вокруг был тщательно вырублен, и даже кустарник был вырезан так, что все подступы хорошо просматривались. От больших ворот лагеря уходили несколько дорог, по которым небольшие колонны зэков возвращались с работ. Каждая колонна сопровождалась конвоем с собаками. Бараков на территории Вангол насчитал больше двадцати, это означало, что в лагере не менее четырёх тысяч зэков. Как найти тех, кто знает беглецов? Как с ними встретиться и поговорить? Вангол вернулся к своим оленям и стал располагаться на ночлег, решив, что утро вечера мудренее.

— Утро вечера мудренее! — сказал Битц, откинувшись в кресле. — Продолжим разговор завтра.

Вызвав конвой, он проводил глазами вора в законе Москву, который молча вышел из его кабинета. «Да, сильный мужик, умница», — про себя произнёс Битц и, закрыв лежавшую перед ним тетрадь, убрал её в сейф. Попытка вербануть Москву не удалась, что ещё сильнее убедило Битца в необходимости найти дорожку к этому человеку. Битц отчётливо понимал, что такие, как Москва, готовы на всё, кроме предательства. Имея непререкаемый авторитет в своей среде, они незримо управляют людьми, а главное — их управление наиболее эффективно. Москва отвергал любые попытки сотрудничества с Битцем как с начальником лагеря. А если попробовать с другой стороны? Битц надолго задумался. Негромкий стук в дверь прервал его размышления.

— Войдите.

Дверь открылась, и на пороге появился Макушев.

— Проходи, проходи, Степан, присаживайся, рассказывай, как съездил? — Битц искренне рад был видеть Степана, который почти на месяц уезжал по его поручению в Забайкалье.

Степан сел на стул, закурил. Он вкратце рассказал о результатах своей поездки, все поручения Битца он выполнил. Главное, он привёз секретный архив Битца, который тот оставил в Могоче в надёжном месте перед поездкой в Москву, опасаясь внезапного ареста. Теперь Битц бережно вытаскивал из портфеля тетради и папки, в которых годами хранилась информация, цены которой просто не было.

— В поезде от Могочи до Иркутска познакомился с интересными людьми, научные работники из экспедиции возвращались, — рассказывал Макушев, попивая горячий чай, приготовленный Битцем. — Они прошли от Иркутска до Удогана тайгой по маршруту будущей железной дороги. Сбились с пути, потеряли в тайге двоих, еле уцелели сами.

— Они были в Удоганлаге?

— Да, несколько дней. У них было сопроводительное письмо из обкома партии.

— И что, как впечатление? Рассказывали что-нибудь?

— Нет, как только я спросил о лагерях, они сразу сменили тему разговора. — Макушев улыбнулся, вспоминая умный, внимательный взгляд Пучинского, тихо ответившего на его вопрос: «Меньше знаешь — крепче спишь».

Потом, в тамбуре вагона, после бутылки водки, выпитой на двоих, Пучинский сказал Макушеву, что после этой экспедиции мир вывернулся для него наизнанку, показав своё грязное нутро, так красиво закрашенное снаружи бравурными маршами и лозунгами. Узнав, что Макушев едет на Украину и будет в Киеве, Пучинский попросил его по возможности заехать по одному адресу и передать привет от Фёдора, сказать, что он жив.

— Наверняка это кто-то из заключённых Удоганлага попросил Пучинского передать весточку родным.

— Ты заезжал? — спросил Битц.

— Нет. Опасно, — ответил Макушев.

— Правильно, тебе светиться нельзя. Поручи это Прохорову. Как он там на свободе устроился? Вызови его на явку. Будь крайне осторожен.

— Вот адрес Пучинского. Думаю, это очень хороший человек, который может пригодиться, — сказал Макушев, положив на стол Битцу смятый шарик газетной бумаги.

— Хорошо, проверим, в Иркутске нам люди нужны. Напиши ему хорошее дружеское письмо, где просто сообщи, что его просьбу выполнил. Пусть Прохоров выполнит его просьбу и весточку от родственников, желательно письмо или фото, пообещает передать. Задача ясна?

— Предельно ясна, — ответил Степан.

— Дома-то был?

— Нет, с поезда сразу сюда.

— Хорошо, езжай, Степан, домой, Мария заждалась, наверное, привет передай, отдохни день — и на службу. — Крепко пожав широкую ладонь Степана, Битц углубился в свой архив. Где-то, что-то и когда-то упоминалось в его бумагах о законнике по кличке Москва.

Три дня кружил Вангол вокруг лагеря, изучая маршруты движения и места работ заключённых. Его интересовал второй отряд, и он смог установить, где работали зэки из этого отряда. Утром четвёртого дня он ждал группу заключённых, валивших лес в одном из распадков, километрах в десяти от лагеря. Он уже знал, что они из второго отряда, и теперь ему нужно было каким-то образом поговорить с кем-то из них. Бригада втянулась в работу. Дружно вжикали пилы, звонко тюкали топоры, кое-где раздавался негромкий разговор. Вангол устроился недалеко и наблюдал.

— Кузя, чё топор бросил, опять приспичило? — кто-то громко заорал, и раздался хохот.

— Я щас, мужики, чё, виноват, что ли.

Небольшого роста мужик в рваной телогрейке мелкой трусцой побежал в сторону густого ельника. Конвоиры, увлечённые игрой в карты, даже не посмотрели в его сторону.

— Давно сидишь, Кузя? — раздался чей-то голос за спиной расположившегося по нужде мужика, что-то острое и холодное прижалось к его шее.

— Дак токо присел, — заикаясь, еле слышно прошептал Кузя.

— Я не про то, дурак, я про лагерь. Потерпи маленько, поговорим, а уж потом облегчишься, — тихо приказал Вангол испуганному мужику.

Тот трясущимися руками натянул на себя штаны.

— Третий год лямку тяну, а чё? — ответил шепотом Кузя, пытаясь повернуться к Ванголу.

— Стой как стоишь, шевельнешься, зарежу. Понял!

— Понял.

— Дыбарева знаешь?

— Знал такого, токо его нет, в бегах он, уже месяц как в бегах, а может, подох в тайге.

— С кем он кентовался, с кем бежал? Говори, у меня времени мало.

— С кем бежал, не знаю, а держался он за Остапа, ну втроём они держались всегда, Пятак, Остап и Дыбарь. Наверно, и рванули вместе, только тогда вся бригада ушла после урагана.

— Остап — это кличка? Как его фамилия? Знаешь? — Вангол шевельнул ножом у горла Кузи.

— Остапович, кажись, бульбаш он, — прошептал Кузя и взмолился: — Ой, отпусти, начальник, мочи нет.

— Остап молодой, сколько лет?

— Не, Пятак с Дыбарем лет под тридцать, а Остапу за пятьдесят давно. Отпусти, ради бога! Сил нет! — заскулил Кузя, приседая.

— Свободен. Никому ни слова, — сказал Вангол, отпустил Кузю и исчез среди густых веток молодых ёлок.

— Ни хрена себе, тайга кругом безлюдная… — причитал Кузя, облегчённо вздыхая.

Всё так же вжикали пилы, тюкали топоры. Кузя, прибежав, торопливо схватился за топор и, оглядываясь на ельник, стал рубить сучья.

— Чё оглядываешься, Кузя? Медведь напугал, что ли? — спросил кто-то.

— Ага, — под хохот ответил Кузя.

Вангол быстро уходил от лагеря, теперь он знал, кто ему нужен. Теперь в Иркутск, к Пучинскому, но сначала нужно найти родича Такдыгана, отдать ему таблички, он поможет. Перед отъездом из стойбища Такдыган напомнил ему о своём родственнике, который долгие годы помогал им, тайно снабжая всем необходимым. Все расчёты между ними велись на деревянных дощечках. Вангол долго разглядывал испещрённые какими-то полосками таблички и ничего не понял. Ванголу необходимо было успеть на встречу с этим человеком. Там, у пещерки, которая когда-то спасла Вангола, он ждал двое суток, пока не услышал чьё-то осторожное приближение.

Вангол разжёг небольшой костёр, поставил чайник и стал ждать. Не прошло и получаса, как к костру на верховом олене подъехал мужчина неопределённого, как у всех эвенков, возраста.

— Здравствуйте, вы Пётр Андреев? — Вангол встал и протянул для рукопожатия руку. — Вангол.

— Пётр. Будем знакомы, — пожав руку Вангола, сказал приехавший.

— Вам большой привет от Такдыгана.

Глаза охотника потеплели, и он, улыбнувшись, спросил:

— Жив ещё старик, как его здоровье? Когда ты его видел и кто ему будешь?

— Жив и здоров. Я его родич, приёмный сын, вот он передал со мной таблички и просил помочь мне. — Вангол вынул из-за пазухи таблички и передал охотнику.

Андреев взял их и, посмотрев, сказал:

— Всё точно. Так чем я могу тебе помочь, говори. Все деньги старого Такдыгана в сохранности, и я могу их тебе передать, но это очень много, больше пятисот тысяч рублей. Тебе нужны деньги?

— Деньги тоже, наверное, понадобятся, но не так много. Мне нужно добраться до Иркутска, нужна обычная одежда и обувь, желательно не новая, но приличная. У меня есть документы, вот посмотрите, смогу ли я с ними сесть в поезд. — Вангол протянул Андрееву студенческий билет Игоря Сергеева и его паспорт. Фото на паспорте сильно отличалось от лица Вангола, скрытого бородой и усами. С паспорта смотрел молодой безусый юноша с открытым взглядом и короткой стрижкой.

— Да, тайга меняет людей, если постричься и переодеться, сходство, наверное, будет. Когда тебе всё это будет нужно?

— Скоро, как можно скорей. Но сначала мне нужна ваша помощь в другом. Вы хорошо знаете эти места, скажите, эта речка куда впадает? — Вангол рассказал, где они охотились с Тингой, стал рисовать на земле и объяснять Андрееву то место, где была убита Тинга.

— Эта речка — один из притоков реки Чары, — сказал Пётр, прервав объяснения Вангола.

— А Чара впадает в Лену. Так? — спросил Вангол.

— Нет, в Олёкму. Только на вашей лодке этот тип по Чаре не пройдёт, там пороги и течение такое, что не каждый на нормальной лодке сможет пройти.

— Значит, его нужно у впадения этой речки в Чару искать, дальше он по воде не уйдёт.

— Да, но он об этом может и не знать. Скорее всего, он поплывёт по Чаре, но сколько он сможет пройти, невозможно определить.

— Что же делать? Я должен догнать этого зверя, должен! — Вангол стиснул зубы и сжал кулаки.

Они сидели у костра. Языки пламени отражались в глазах Вангола.

— Как бы там ни было, он не минует Усть-Жуя, это эвенкийский посёлок на Чаре, единственный, дальше до самого Олёкминска людей нет. Если он там побывает, люди скажут тебе. Если нет, то искать нужно выше по реке, — раскурив трубку, после недолгих раздумий сказал Андреев.

— Как мне попасть туда?

— Если быстро, то только водой. Я помогу тебе выйти в верховья Чары. Но где там взять лодку? — Андреев вновь надолго задумался, теребя длинный и редкий ус. — Невозможно. Пойдёшь берегом до Усть-Жуя, других вариантов нет. Там купишь у эвенков лодку, я напишу письмо родичу. Если тот, кого ты ищешь, прошёл посёлок, узнаешь и на лодке нагонишь его. Смотри, Чара очень опасная река, пороги и даже водопады до полутора-двух метров, норовистая, бывает, за полчаса поднимает воду до трёх метров.

Первые двое суток Остап только ел и спал. Удобно устроившись в лёгкой узкой долблёнке, он практически не приставал к берегам, и течение неглубокой реки несло его, кружа и покачивая. Он был спокоен. Густо заросшие кустарником и камышом заболоченные берега, заряженный карабин под рукой обеспечивали его полную безопасность. Он знал, что догнать его невозможно, да и кто будет догонять? Запуганные местные эвенки, чью стоянку он разорил? Он наслаждался свободой и природой, расслабленно сквозь дрёму думая о том, что он ещё поживёт в своё удовольствие. Главное — добраться до дороги, до железки, до людей, там знает, как затеряться среди этих тупых и доверчивых тружеников, строителей светлого будущего. Он себе будущее уже построил, ему только нужно добраться до Ростова, где в надёжном месте лежат и ждут своего хозяина деньги. Ох, не жизнь, малина ждёт его. Сразу на море, погреться в ласковых тёплых волнах, поваляться на горячем песочке, выгнать из себя всю хворь лагерную. На пятые сутки его лодку вынесло в Чару. Он проснулся оттого, что лодку сильно качнуло, и, оглядевшись, увидел, что река стала значительно шире, изменились и берега. Скалистые, покрытые сосной и кедром, они высоко вздымались над руслом реки. По солнцу Остап определил, что течение реки несёт его на восток, а не на юг, как было до этого. Это не очень ему понравилось, но ничего поделать было нельзя, и он, плотно поев, стал подгребать к берегу. Лодка мягко уткнулась в прибрежный песок, и, прыгнув в воду почти по колено, Остап как ошпаренный выскочил на берег. Вода была ледяная. Вытащив лодку, Остап решил развести костёр, обогреться и высушить одежду, которая за время его плавания отяжелела от впитанной влаги и уже не согревала. Его слегка покачивало, и он, чуть отойдя от берега, прилёг на мягком ковре мха среди тихо стоявших кудрявых кедров. Отлежавшись на берегу и придя в себя, Остап разжёг большой костёр и, раздевшись догола, благо солнышко по-летнему сияло на чистом небе, хорошо высушил всю одежду. Белое, долго не видавшее солнца тело хватануло загар и от пламени костра, и от солнца. Остап с удовольствием поглаживал украшенную наколками покрасневшую кожу. Только к вечеру он погрузился в лодку и оттолкнулся от берега. Широкая, чистая гладь реки спокойно расстилалась перед ним, и он, как всегда закутавшись в одежду, улёгся и уснул. Ему приснился странный сон, будто он один идёт по пустыне, и солнце беспощадно жжёт его плечи, и негде укрыться от его палящих лучей, негде спрятаться от нестерпимого зноя. Вдруг он видит огромное тенистое дерево и бежит к нему, но под деревом тесно сидят люди, он останавливается оттого, что эти люди поворачивают к нему свои лица, и он узнает Гошку, Пятака и многих других. Они молча смотрят на него. Он начинает понимать, что ему под этим деревом не укрыться. Вдруг кто-то сзади бьёт его в спину, и он слышит нечеловеческий хохот. Мгновенно взмокнув от охватившего его ужаса, Остап проснулся. То, что открылось перед ним, когда он, наконец продрав глаза, увидел в утренней туманной дымке, стелющейся над водой, заставило его судорожно вцепиться в тонкие борта долблёнки. Стремительное течение несло лодку, кружа, мимо скальной стены по левому берегу к целой гряде торчащих из воды камней, перегораживавших практически всё русло реки. Вода просто кипела, широкой полосой прорываясь через препятствие. Остап стал вытаскивать из-под себя небольшое весло, но неустойчивая лодка чуть не перевернулась от его движений. Остап, оцепенев, понял всю непоправимость ситуации. Ему не оставалось ничего другого, как молиться Богу, но он не знал молитв и не ведал веры. Несколько минут лодку неудержимо быстро несло к шиверам, Остап, всё-таки каким-то чудом извернувшись, вытащил весло, но его попытки выгрести куда-либо были бесполезны. Боковой слив прижимал лодку к скале, и течение в считаные секунды бросило её в шиверу. Треск — и ледяная кипящая вода приняла в себя барахтавшегося Остапа. Переломленная почти пополам долблёнка быстро удалялась, подхваченная течением, крутясь и переворачиваясь в волнах, тогда как Остап, захлёбываясь в воде, всё-таки смог сбросить с себя ватник и изо всех сил выгребал к берегу. Сильное течение сносило его, но боковой прижим помогал, и он довольно быстро выкарабкался на прибрежные камни. Его трясло от холода, обессиленный, он кое-как подполз к скале и, сжавшись в мокрый трясущийся комок, попытался согреться. Утренний прохладный ветерок, казалось, насквозь пронизывал его. Солнце медленно поднималось над сопками, только спустя несколько часов его лучи упали на скрючившееся под скалой тело Остапа. Немного согревшись, он обрёл способность соображать, и, как только это случилось, он понял, что обречён. Он выбрался из воды, он был на берегу, но это ничего не меняло. Над его головой была отвесная стена скалы, небольшие трещины и выступы которой не давали и малейшей надежды на возможность подъёма. Справа и слева каменная площадка, на которую он выбрался, уходила в воду, которая кипела от множества камней. Глубина и быстрое течение, а особенно ледяная вода не просто пугали, а делали непреодолимым это пространство до зеленеющего метрах в трёхстах берега. Всё, что было у Остапа ещё несколько часов назад, унесла река. Он сидел, прижавшись спиной к скале, и наблюдал, как раз за разом в бурлящих шиверах из воды выпрыгивают, радужно поблескивая на солнце, какие-то рыбины. Вечером на противоположный берег реки вышли на водопой несколько сохатых и до сумерек резвились на берегу, гоняясь друг за другом. Наступала ночь, Остап не знал, что делать. Наверное, впервые в жизни он был в тупике, из которого не мог вывернуться при всей своей изворотливости и огромном опыте. Он всегда находил выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Он был умнее и хитрее многих, и это всегда спасало его, но здесь не было людей. Не они были препятствием и угрозой для его жизни, с ними бы он справился. Сама природа стала для него ловушкой, и против неё Остап был бессилен. Но эта же природа наделила его способностью бороться за свою жизнь до конца, несмотря ни на что и не щадя ничего. Он родился и вырос на одной из рабочих окраин города Ростова и, кроме вечно пьяных отца и матери, из детства не помнил ничего. Не помнил, как оказался среди беспризорных. Единственное воспоминание детства, оставшееся в его памяти навсегда, — как его поймали на базаре с украденной им вяленой рыбёшкой. Кто-то подставил ему ногу, когда он, сорвав с прилавка у тётки рыбину, удирал. Он упал, а выпавшая из рук скользкая рыбина ещё катилась по снегу вперёд. Он вскочил и бросился к ней, но ноги оторвались от земли и смешно болтались в воздухе. Чья-то сильная рука, ухватив его за шиворот драного пальтишка, крепко держала его, а затем швырнула в толпу бежавших за ним людей.

— Держи ворюгу!

— Бей его! — слышал он голоса разъярённых людей, и его били, пинали и топтали ногами люди.

Он не чувствовал боли, ему было обидно, что затоптали ногами рыбину, которую он украл, и никому до неё не было дела. Он лежал на земле и смотрел, как рыбина, втоптанная в снег, смотрит на него остекленевшими глазами. И ему её было жалко. Больше в жизни ему не было жалко никого. Его бросили бить, когда кровь из разбитого носа брызнула на снег и кто-то истошно заорал:

— Убили мальца!

В секунды около него образовалась пустота. Он подполз и вытащил из снега рыбу. Так, в крови, с рыбой в руках, его и забрали чекисты. Потом был детдом, из которого он бежал, его ловили, он снова бежал, пока не встретил на своём пути Сивого. Сивый, местный вор, приютил шустрого пацана, пригрел его и навсегда определил его место в этом мире. Когда Остап вырос, он уже был авторитетным вором и вскоре заменил Сивого в банде, промышлявшей в Ростове и его окрестностях. Именно Сивый научил его думать, именно он научил его не попадаться и всегда выходить сухим из воды. Именно он приучил его не оставлять ни следов, ни свидетелей. Он был его учителем. Однако, когда назрела необходимость, именно Остап зарезал Сивого, ловко подставив одного из претендентов на его «престол». Ему не было тогда и двадцати, но выглядел он далеко за тридцать, и это устраивало его. Вот и сейчас по всем ментовским документам ему было за пятьдесят, хотя не было ещё и сорока. Неохота умирать, думалось Остапу. Жизнь, вот она, близко, как тот берег. Да как до неё добраться? Его мозг лихорадочно работал. Всю ночь он двигался, согреваясь, и с первыми рассветными лучами всё-таки попытался подняться по скале наверх. В очередной раз сорвавшись, сильно ушиб колено и оставил эти попытки. Вариантов не оставалось, ещё день-два — и верная смерть от холода и голода. Остап с тоской посмотрел вверх по течению и вдруг что-то заметил в волнах. Это было дерево, которое тащило течением. Остап быстро разделся, собрал всю одежду в узел, ремнём затянул его и захлестнул на руке. Как только корневище сосны поравнялось с местом, где стоял Остап, он бросился в воду. Пятнадцать или двадцать метров до спасительной лесины он преодолел на одном дыхании и схватился за скользкие, обломанные ветви. Холод сковал тело, лесину быстро несло течением, и Остап намертво вцепился в неё, боясь соскользнуть. Приближались камни, шивера гудела ровным гулом. Корневище сосны ударилось в камень, и, крутясь в воде, лесина стала разворачиваться поперёк течения. В какой-то момент Остап успел хватануть воздух, но под водой его бросило и ударило о камни, оторвав от спасительного ствола. Почти потеряв сознание, он всё-таки всплыл на поверхность, увлекаемый течением, стал подгребать к берегу. Быстро приближались новые камни, где высокими бурунами вздыбливались целые валы воды. Остап что есть мочи поплыл к берегу. Он успел. Он выбрался на берег. Он был в одних трусах, узел с одеждой сорвало с руки, но он был на берегу, который зеленел свежей травой и шумел молодыми берёзками и лиственницами. Остап выполз на горячий песок, небольшой полосой окаймлявший берег. Полуденное солнце согревало его тело, и он, раскинувшись, с блаженством впитывал его лучи. Но это продолжалось совсем недолго. Сначала несколько, а потом сотни или тысячи комаров облаком зависли над Остапом, нещадно впиваясь в его беззащитное тело. Единственным спасением от них была река, куда доведённый до отчаяния Остап неоднократно бросался, но вода была настолько холодна, что больше минуты в ней высидеть было нельзя, и он выскакивал из неё, бежал по берегу, согреваясь и хоть как-то спасаясь от кровожадной мелкой нечисти. Он уставал и падал, зарываясь, если было где, в песок. К вечеру, без сил и желания двигаться, он лежал на берегу, закопавшись в тёплый песок, и уже не реагировал на укусы комаров и мошки, лишь изредка отхаркивал попадавших в глотку насекомых. Его лицо опухло от укусов, и глаза почти не открывались, израненные камнями ступни кровоточили, но Остап перестал чувствовать боль. Ему вдруг стало хорошо и весело. Он сел на песке и расхохотался. Он хохотал, и слёзы текли из узких прорезей его отёкших век. Он закатывался от смеха и катался по берегу, хватаясь за живот. В наступающей темноте его хохот, отражаясь от скал, далеко разносился по реке. Он хохотал до тех пор, пока не потерял голос, и теперь уже только шипел и дребезжал, как переполненный паром, кипящий на плите чайник.

Несколько суток Вангол ехал на оленях на северо-восток, ориентируясь по приметам, рассказанным Петром, пока не почувствовал запахи человеческого жилья. Он не стал заходить в посёлок, а двинулся в сторону пастбищ, по которым бродили колхозные стада оленей, опекаемых оленеводами. Одним из них был родич Андреева, которого Ванголу необходимо было найти. Ванголу повезло, первое же стойбище, к которому его привели следы кочевья, оказалось стойбищем Василия Андреева, родича Петра. Отказавшись остановиться и погостить у гостеприимного оленевода, после недолгих бесед Вангол пешком двинулся дальше. На второй день он вышел к месту впадения в реку Чару одного из её многочисленных притоков. В укромном месте на берегу его ждала купленная им у Василия длинная, с приподнятым носом, эвенкийская лодка. Вангол уверенно оттолкнулся от берега. Василий рассказал Ванголу, что около десяти дней назад один из эвенков видел, как течением пронесло остатки орочонской долблёнки. Это было значительно выше Усть-Жуя. Поэтому Вангол был уверен, что если Остап уцелел, то он на Чаре, где-то выше по течению. Добраться туда против течения было сложно и тяжело, но Вангол, ловко работая где шестом, где вёслами, медленно, но уверенно поднимался по реке. Почти четырёхметровая лодка, сделанная из сухих, тонких еловых досок, была удивительно легка и послушна в управлении. В некоторых местах Ванголу приходилось идти по берегу, на длинной бечеве протаскивая лодку через мелкие стремнины. В некоторых приходилось лодку нести на плечах, обходя по берегу небольшие водопады и сливы. День за днём, в упорной борьбе с рекой, он всё выше поднимался по течению, ни разу не заметив каких-либо признаков человеческого присутствия. Однажды ему показалось, что он услышал какой-то вопль. Это был нечеловеческий крик, но и ни одно из известных Ванголу животных таких звуков не издавало. В этом месте течение было сильным, и Вангол брёл по берегу, ведя лодку на бечеве. Что-то насторожило его, он приостановился, почувствовав на противоположном берегу реки какое-то движение. Только благодаря своему удивительному зрению он разглядел небольшое тёмное отверстие в обрывистом песчанике и еле заметную тропу, ведущую к нему. Вангол спрятал лодку и через полчаса наблюдения увидел, как из отверстия показалась заросшая лохматая голова, на небольшую площадку перед норой вылез человек. Он был абсолютно гол, лишь какие-то лохмотья болтались на его бёдрах. Человек при сел на корточки и, размахивая руками, стал что-то говорить. Вангол пытался услышать, но расстояние было большим, и шум недалёкой шиверы мешал. Через какое-то время человек поднялся и, сложив руки за спиной, понуро склонив голову, спустился по тропе к воде. Как будто выполняя какие-то команды, он остановился на берегу у воды, какое-то время стоял, а затем бросился к воде и, упав на колени, долго и жадно пил. Затем, словно кто-то приказал ему снова, встал и, сложив руки за спиной, побрёл к спускавшемуся к воде редкому березняку. Вангол хорошо разглядел его худое, покрытое коростой и грязью, измождённое тело. Спустив на воду лодку, Вангол быстро переплыл на берег, где в лесу добывал себе пищу Остап. В том, что это был именно он, Вангол не сомневался. Течение снесло Вангола несколько ниже места, где была нора. Оставив лодку, взяв с собой только лук и стрелы, открыто пошёл по берегу. Не доходя до норы Остапа пару десятков метров, Вангол на берегу собрал валежник и разжёг костёр. Он сел у костра и стал ждать. Пламя жадно лизало сухие ветви, лёгкий ветер стелил дымок над водой и уносил куда-то вдаль сиреневым туманом. Вангол сидел неподвижно, но чувствовал и слышал каждое движение и шорох в пространстве вокруг себя. Он чувствовал, как Остап сначала затаился в лесу, а затем стал осторожно приближаться. Крался ползком, как дикий зверь, останавливаясь и принюхиваясь, вжимаясь в мох и извиваясь, как ящерица. Вангол чувствовал на себе его взгляд и знал, что Остап уже в нескольких метрах, вот-вот бросится. Приторно-гадкий запах исходил от этого человека, Вангол вспомнил этот запах, перед глазами предстало истерзанное тело Тинги. Вангол, не вставая на ноги, резко повернулся на месте в сторону изготовившегося к броску Остапа. В пяти-шести метрах с зажатой в руке остро заточенной костью какого-то животного застыл от неожиданности Остап. Лук Вангола лежал на земле, колчан со стрелами за спиной, и нож оставался в ножнах на поясе. Вангол просто смотрел на Остапа. Остап, ещё секунды назад готовый кинуться на Вангола, вдруг как-то сник. Выронил из руки своё оружие и, опустившись на четвереньки, пополз к Ванголу. Из его глотки вырывались какие-то звуки, похожие на стоны или рыдания. Он мотал низко опущенной головой и полз к Ванголу.

— Вот, Остап, я тебя и нашёл, — спокойно сказал Вангол.

Остап остановился в метре от Вангола и поднял голову. Его заплывшие слезящиеся глаза уставились на Вангола, безобразная гримаса ужаса исказила лицо.

— Кто ты, я не знаю тебя, — пытался сказать Остап, но голос не повиновался ему, и губы едва шевельнулись.

Но Вангол уже читал его мысли.

— Зато я знаю тебя, ты убил мою жену. Я ненавижу тебя и таких, как ты. Ты умрёшь сейчас. — Вангол встал и посмотрел на лежащего перед ним Остапа.

— Я уже мёртвый. Добей меня, — ответил Остап, уткнувшись лицом в песок. — Добей меня, или я убью тебя! — вдруг закричал Остап, вскакивая.

Вангол не ожидал столь стремительного броска и едва успел перехватить руку Остапа, вцепившуюся в рукоять его ножа. Сцепившись, они стали падать. Огромная сила в столь худом теле Остапа слегка ошеломила Вангола. Изловчившись в последний момент, удержав равновесие и устояв на ногах, Вангол, перехватив и выворачивая руку Остапа, резко рванул её вверх, и остро отточенное лезвие ножа с хрустом вошло в тело нападавшего. Остап страшно и хрипло заорал и осел на колени, так и продолжая держаться за рукоять вогнанного ему меж рёбер ножа. Тёмная кровь, пузырясь, выходила из раны и струйкой скатывалась по ножу и руке Остапа, безумным взглядом смотревшего на Вангола. Вангол отвернулся и отошёл к воде. Ему захотелось помыть руки после прикосновения к этому человеку. Присев, опустил их в струю прозрачной и холодной воды. Оглянувшись, увидел, что его нож лежит на земле, а Остап, оставляя кровавый след, ползёт к своей норе. Вангол стоял и смотрел, как Остап из последних сил, зажимая одной рукой рану, втиснул голову и плечи в узкую нору и медленно исчез в ней весь. Вангол постоял ещё некоторое время, поднял, отмыл в воде нож, не оглядываясь, ушёл к лодке. У него не было желания добивать Ос тапа. Жил по-волчьи, пусть и сдохнет по-волчьи. Непогашенный костёр дымил. Этот дым ещё долго догонял быстро уходящую вниз по течению лодку Вангола.

Вернувшись в Иркутск, Пучинский неделю писал отчёт об экспедиции. В этом отчёте, кроме чисто научных наблюдений, были подробно изложены обстоятельства трагической гибели Новикова и место его захоронения. В отношении Сергеева Пучинский указал, что труп его найден не был и свидетельствовать о его смерти члены экспедиции с уверенностью не могут. В секретариате института Пучинскому отдали заказное письмо на имя Игоря Сергеева, в котором было приглашение на собеседование в особый отдел Иркутского ОГПУ. Пучинский долго не мог прийти в себя, рассматривая бумагу, заверенную печатью и подписью самого начальника. Да, думал он, этот парень далеко бы пошёл, если бы его вовремя не остановили. Вечером, у себя дома, Пучинский мелким почерком в небольшой записной книжке писал, стараясь точно восстановить в памяти, фамилии, имена и адреса людей, с которыми он провёл двое суток в лагере на Удогане. Их экспедицию в Удоганлаге встретили и, согласно сопроводительному письму, оказали помощь. Мыскову определили на отдых в комнате для командированных в штабном бараке, а Пучинского и Владимира, извинившись, поместили в каптёрку одного из бараков лагеря. Ночами к ним приходили десятки людей с одной просьбой: передать родным весточку о том, что они живы. Естественно, записывать ничего было нельзя, поэтому они с Владимиром запоминали и теперь восстанавливали эти данные. Более сотни адресов и имён смогли они вспомнить, но как выполнить обещание? Написать всем письма — верная гибель. Ездить по всей стране, а география адресов была очень обширна, тоже невозможно. Пучинский по-человечески боялся, но не мог не сделать того, что обещал тем людям. Как это сделать? Вот вопрос, который он мучительно решал и пока не знал, как решить. А пока нужно было хотя бы сохранить информацию, и он писал и писал, вспоминая лица и данные людей. Шло время, оно стремительно летело, унося в прошлое то, что пришлось пережить Семёну Моисеевичу в экспедиции. Он так и не решился разойтись со своей женой, отчего страдала более всего Мыскова. Она, вернувшись из экспедиции, собрала свои вещи и, ничего не объясняя мужу, ушла жить к матери. Теперь частенько в маленьком доме на окраине Иркутска они и встречались. Единственный, кто знал всё об их отношениях, был Владимир, который очень сдружился с Пучинским. Часто они ночи напролёт играли в шахматы, обсуждая загадочные явления, известные, но не объяснённые наукой. Строили свои гипотезы и версии знаменитого Тунгусского метеорита.

Гипотеза Владимира, что это было не падение, а разгон и старт неземного космического корабля, вызывала не столько научные протесты со стороны Пучинского, сколько живой интерес и необходимость проверки та кого обоснования данного феномена. Владимир считал, что все тела во вселенной именно потому находятся в равновесии и не сталкиваются между собой, что подчиняются закону не только притяжения, но и закону, по его выражению, взаимоотталкивания. То есть космические объекты, обладающие огромной массой, согласно законам гравитации, притягивают все не имеющие сопоставимой массы тела. Однако объекты, имеющие определённую массу, обладают огромной мощности энергетическим полем. Земля, как считает Владимир, — это огромный магнит с отрицательным потенциалом, притягивающий все мелкие, положительно заряженные объекты и отталкивающий все обладающие опять же определённой массой объекты отрицательного потенциала. Плотность вещества может быть такой, что масса такой планеты, как Земля, может поместиться в спичечном коробке. Поэтому он считает, что Тунгусским метеоритом, ворвавшимся в атмосферу Земли, было не что иное, как обладающее сравнимой с земной массой, но небольшое по величине космическое тело, которое на огромной скорости и за счет этой скорости приблизилось к поверхности планеты, но в определённый момент, из-за одноимённости электрических потенциалов, то есть сложившихся вместе сил взаимоотталкивания, было с удвоенной мощью выброшено в космическое пространство. Потому экспедиции и не могут найти ни одного образца или частички метеорита, да и места его падения. Владимир даже допускал мысль о том, что это был инопланетный корабль, использующий энергию взаимоотталкивания для путешествий в космическом пространстве. Семён Моисеевич поражался глубине и смелости этой гипотезы, гордился Владимиром, уверенно считая, что из него непременно вырастет большой учёный. Они мечтали об экспедиции к месту так называемого падения метеорита. Неизменно все их беседы не обходили стороной Вангола, но им не хватало фантазии хоть как-то объяснить те способности, которыми обладал этот таёжный охотник.

— Вот бы Вангола нам в проводники. Хоть на край света с ним пойду, — говорил Владимир.

Пучинский согласно кивал, вспоминая сына оленихи и духа тайги.

Однажды дождливым осенним вечером Семён Моисеевич с Владимиром, запершись в небольшом институтском кабинете Пучинского, долго сидели, вспоминая экспедицию, как вдруг Пучинский вскочил и заходил по кабинету.

— Владимир, срочно езжай на вокзал. Нет, поедем вместе. Срочно собирайся, пошли.

Пучинский, схватив шляпу и плащ, одеваясь на ходу, потащил за собой ничего не понимающего Владимира.

— Что случилось? Зачем нужно на вокзал? — спрашивал Владимир.

— Потом объясню, сам увидишь, давай быстрей! — перепрыгивая через ступени, бежал Пучинский. — Мы не можем опоздать, скорей.

Иркутский вокзал, несмотря на поздний час, был многолюден. На перроне сновали туда-сюда люди с чемодана ми и мешками. Отфыркиваясь клубами пара, коротко свистнул паровоз, как бы извещая всех, что прибыл поезд. Продираясь сквозь толпу, Пучинский несколько раз спросил, какой поезд прибыл. Не расслышав ответа, Владимир еле успевал за ним, как вдруг наткнулся и чуть не сшиб с ног неожиданно вставшего как вкопанный Пучинского. Перед ними, улыбаясь, стоял, держа в руках небольшой чемоданчик, молодой человек. Владимир не верил своим глазам — это был Вангол. Владимир, раскрыв объятия, кинулся к Ванголу. Единственное, что расслышал Вангол, Пучинский очень серьёзно несколько раз повторил:

— Да, но этого не может быть, потому что быть этого не может. — Оторвав Вангола от Владимира, Пучинский встал напротив, взял охотника за плечи, долго и внимательно всматривался в лицо.

— Ну, этого не может быть, конечно. Но я приехал и очень рад, что вы меня встретили, — сказал Вангол. — У меня документы Игоря Сергеева, так что теперь зовут меня Игорь.

— Всё потом, едем ко мне, — решительно заявил Пучинский. — Владимир, надо пройти задами, насколько я понимаю, контакты с органами нам ни к чему.

— У меня в поезде проверяли документы, обошлось, — сказал Вангол. — Но я не горю желанием лишний раз рисковать.

— Идём, идём.

Взяв чемоданчик Вангола, Владимир, быстро лавируя среди пассажиров, направился по перрону в сторону от здания вокзала. Пучинский и Вангол двинулись было за ним, но в свете последнего фонаря, освещавшего конец перрона, увидели трёх работников НКВД. Пучинский с Ванголом остановились, немного постояли и спокойно пошли в обратную сторону. Владимир продолжал быстро идти, размахивая чемоданчиком. Уже входя в здание вокзала, Пучинский заметил, что Владимир стоит в окружении патруля и о чём-то с ними разговаривает, размахивая руками.

Через час перед Ванголом и Пучинским открылась дверь, увидевшая их Мыскова ахнула от неожиданности.

— Вангол, глазам не верю, какой молодец, тебя не узнать, — приговаривала она, раздевая мужчин в маленькой прихожей. — Проходите, проходите. Мама, поставь чай, у нас гости.

Ещё минут через двадцать пришёл Владимир, по его разгорячённому лицу было видно, что он взволнован.

— Я отвлёк их, — сказал Владимир, ставя на стул чемоданчик Вангола. Он явно ожидал одобрения от друзей. «Спасибо, дружище», — услышал он в своей голове, почувствовав взгляд Вангола.

— Молоток, Володя! — похвалил Пучинский, наливая ему кружку чая. — Присаживайся, слушай.

Улыбаясь, Владимир устроился за столом и присоединился к Пучинскому и Мысковой, слушавшим Вангола.

Как будто огромная глыба свалилась с души Пучинского, когда он узнал, что Игорь Сергеев остался жив. И он, и Мыскова как-то сразу просветлели глазами и с огромной благодарностью смотрели на Вангола.

— Вангол, ты не представляешь, что ты для нас сделал, — только и сказала Мыскова, услышав это известие.

Тем временем мама Мысковой уже поставила на стол дымящуюся картошку и солёные огурчики.

— Ну, как тут без водочки! — воскликнул Семён Моисеевич, жалобно глядя на Нину.

— Ладно уж, выдам неприкосновенный запас.

Нина выставила на стол бутылку водки, и после первой все захрустели, нахваливая засол и золотые руки хозяйки. Вангол не торопясь рассказывал о том, что произошло с Игорем. После ужина все решили, что Вангол пока поживёт у Мысковой, это было единственное безопасное для него место. Вангол с благодарностью согласился. Он не рассказал о том, что случилось с Тингой, и только поздно вечером, когда Владимир и Пучинский ушли, он вынужденно признался Мысковой в том, что Тинга погибла. За весь вечер никто не спросил его, зачем и надолго ли он приехал, но он чувствовал этот вопрос. Если бы его напрямую спросили об этом, он не смог бы ответить. Какое-то не вполне осознаваемое им чувство необходимости заставило его приехать именно в Иркутск, именно к этим людям. Ещё он чувствовал, что они ему действительно рады, эти люди ему близки и понятны. Понятны их чувства и те опасения, которые они испытывали с момента встречи с ним. Они боялись не за себя, они боялись и переживали за него.

Он прекрасно понимал, что вернуться в тот мир, из которого он когда-то был выдворен, будет непросто, но он должен вернуться, и не просто вернуться, а занять в этом мире своё определённое место. Он не мог вернуться под своим именем. Ивана Голышева уже не было в списках живых, был Вангол, но это таёжное имя было действительным только там. Чтобы приехать сюда, он воспользовался документами Сергеева, но быть Сергеевым Игорем в Иркутске он не мог. Настоящего Сергеева знали многие люди, которые при первой же встрече увидят и поймут обман. Он не испытывал страха, понимая своё положение вне закона, однако чувство дискомфорта, чувство какой-то отчуждённости от всех людей, окружавших его эти несколько дней в дороге, не покидало.

Утром следующего дня Пучинский получил в руки повестку, в которой было указано, что он должен быть в десять часов в кабинете замначальника ОГПУ Берёзкина О.Г. Вестовой, принёсший повестку, вежливо попросил Пучинского расписаться в уведомлении и, улыбнувшись, предупредил о том, чтобы явился вовремя. Пучинский, еле сдерживая волнение и страх, охвативший его, несколько раз повторил о том, что обязательно явится и очень даже вовремя. Когда дверь за вестовым закрылась, Семён Моисеевич сел, обхватив голову руками. Немного успокоившись, посмотрел на часы. Было без четверти девять. Он мог успеть добраться до дома Мысковой, чтобы предупредить Вангола, но если за ним следят, то тем самым он его сразу выдаст. И почему он думает, что его вызвали в связи с приездом этого молодого человека, ведь он, по сути, просто не имеет документов, так как не имел их никогда. В своём отчёте об экспедиции по просьбе Вангола Пучинский ничего не написал о встрече с орочонами. Если Вангола арестовали, то тот ничего о нём не расскажет, значит, они вообще незнакомы. А если расскажет, то Пучинский объяснит: не отметил в отчёте это обстоятельство как несущественное, но сможет подтвердить, что этого человека он встретил во время экспедиции в стойбище орочон. Мысковой в институте небыло, она работала дома над какой-то научной статьёй, о тематике которой не говорила даже ему. Пучинский, окончательно успокоившись и составив для себя план ответов на возможные вопросы, оделся и направился в центр города. Там в красивом кирпичном здании давно обосновались сначала ВЧК, а потом ОГПУ. Предъявив повестку часовому у входа, Пучинский вошёл в здание. В холле сидел дежурный, который, прочитав повестку, проверил документы Пучинского и направил его на второй этаж. Там другой дежурный ещё раз проверил документы и проводил его в приёмную начальника ОГПУ. На левой двери висела картонная вывеска: «Заместитель начальника».

— Присядьте. Подождите, — сказала симпатичная, но какая-то будто неживая женщина-секретарь.

Более двух часов просидел в приёмной Пучинский, пока дверь не открылась и из кабинета не вышли несколько человек в форме с малиновыми петлицами. Что только не передумал он за эти два часа. Он очень хотел пить, но не решился попросить воды из стоявшего на столике секретарши графина. Всё это время она, почти не отрываясь, что-то печатала на пишущей машинке и непрерывно курила папиросы, дым которых облаком висел в приёмной и вытекал постепенно через слегка приоткрытую форточку. Секретарша, оторвавшись от машинки, строго посмотрела на сидевшего Пучинского и, показав пальцем на дверь, сказала:

— Идите, вас ждут.

Пучинский резко встал и чуть не упал, ноги подкосились и не слушались. Он просто отсидел их и, только благодаря неимоверному усилию воли устояв на ногах, шагнул в сторону приоткрытой двери.

— Ну что вы, Семён Моисеевич, не нужно так волноваться, — увидев вошедшего бледного и вспотевшего Пучинского, сказал сидевший за большим столом замначальника ОГПУ.

— Да я не от волнения, товарищ… извините, не разбираюсь в званиях. Неловко сидел, вот ногу и свело, чуть не упал, чувствительность потеряла, — похлопывая себя по ноге, как бы извиняясь, проговорил Пучинский, не глядя на начальника.

— Извините, пришлось вам подождать, но что поделаешь. Проходите, присаживайтесь вот в кресло, оно поудобнее.

Пучинский присел на край небольшого, но действительно удобного кресла, стоявшего около небольшого столика в стороне от огромного стола для совещаний. Начальник, нажав на невидимую кнопку, вызвал секретаршу и приказал принести две чашки чая. Сев в кресло напротив Пучинского, он долго и внимательно вглядывался в него.

— Вы так смотрите на меня… — начал было Пучинский, но был прерван:

— Не похожи вы на путешественника, на улице бы встретил и не подумал, что вы способны на такие экспедиции по дикой тайге. Однако прочёл ваш отчёт об экспедиции с интересом. Как же так случилось, что погибли люди?

— Извините, там же все указано, — сказал Пучинский. — Погиб только один человек, Сергеев пропал, хотя, конечно, маловероятно, что он уцелел, мы искали его, но не нашли.

— Плохо искали, Семён Моисеевич, плохо. Живой ваш Сергеев, — внимательно глядя на Пучинского, медленно и аккуратно помешивая чай в фарфоровой чашке, сказал начальник.

Семён Моисеевич поставил на столик уже поднесённую к губам чашку и широко открытыми от страха глазами встретился с взглядом чекиста. Как хорошо, что тот не мог читать его мысли. Он был не на шутку испуган. Справившись с собой, Пучинский сделал как бы удивленно-радостное выражение на лице. Довольный произведённым эффектом, к счастью Пучинского не заметив его испуга, начальник положил серебряную ложечку на салфетку и продолжил:

— Я вас пригласил, чтобы поговорить о нём. По нашим данным, он скоро должен приехать в Иркутск. Наверняка сразу появится в институте, так как дома его никто не ждёт. Пока он был в экспедиции, умерла мать, погиб дядя, так что он остался без родственников. Вот такие дела. Наверняка вы увидите его первым, так что сообщить ему об этом придётся вам. Вот деньги, этого ему на первое время хватит, передайте. Денежное довольствие дяди, ну и сотрудники собрали для парня. Я сделал бы всё это сам, но завтра уеду на некоторое время, поэтому прошу вас. Поддержите парня, пусть отдохнёт немного, а потом передайте ему, что просьба дяди выполнена, мы готовы отправить его в Москву на учёбу. Если он, конечно, согласен. Вот телефон кадровика, он в курсе дел, позвоните ему, как только Сергеев появится. Договорились?

Пучинский, выслушав всё, так и не прикоснулся к чаю.

— Откуда вам известно, что он жив и скоро приедет? — непроизвольно вырвалось у Семёна Моисеевича.

Начальник нахмурился и жёстко взглянул на Пучинского. Он не привык к тому, чтобы в этом кабинете ему задавали вопросы, но, отхлебнув чаю, многозначительно, подчёркивая «мы», сказал:

— Семён Моисеевич, если ищем мы, то находим.

Через полчаса Пучинский шагал по улицам Иркутска, он несколько раз для проверки, не следят ли за ним, входил в проходные подъезды домов и, только убедившись, что слежки нет, направился к Мысковой. Уже перед самым домом Пучинский остановился и долго стоял, раздумывая, потом, как-то облегчённо вздохнув, смело пошёл к знакомой калитке. Не обращая внимания на лай дворовой собачонки, постучал в дверь.

Дверь открылась сразу, как будто его около двери ждали. Весёлая и жизнерадостная Мыскова чмокнула в щёку у порога.

— Представляешь, минуту назад Вангол сказал мне: «Нина, откройте дверь Семёну Моисеевичу, он уже пришёл». А через секунду ты постучал. Фантастические способности!

Мыскова увела Пучинского на кухню, где за столом Вангол уплетал за обе щёки блинчики с маслом, горкой дымящиеся на тарелке. Кивнув, здороваясь, Вангол, как бы призывая на помощь, сказал:

— Присоединяйтесь, Семён Моисеевич, мне одному не осилить, а женщины настаивают на чистых тарелках.

Мать Мысковой, улыбнувшись, пригласила:

— Присаживайтесь, Семён Моисеевич, сейчас налью чаю, кушайте. У молодого человека прекрасный аппетит, это приятно. Нина, составь компанию мужчинам, я сама управлюсь.

Пучинский, ничего не рассказывая о вызове в ОГПУ, уселся за стол и под весёлые шутки Нины, согреваясь горячим чаем, с удовольствием поддержал битву Вангола с блинным нашествием. Когда насытившиеся мужчины, вытирая замасленные руки и губы, буквально взмолились о пощаде, мать Нины смилостивилась и отпустила их из-за стола. В маленькой комнате, где поселили Вангола, они уединились, Пучинский, несколько взволнованно, рассказал о том, где он сегодня был. Вангол выслушал спокойно:

— Не волнуйтесь, Семён Моисеевич, всё в порядке. У меня проверяли документы в поезде, вероятно, информация прошла. Значит, Игорь Сергеев должен появиться в Иркутске. Вот он и появится.

Вангол посмотрел прямо в глаза Пучинскому. Семён Моисеевич слушал рассуждения Вангола и несколько отвлёкся, услышав шум шагов и скрип открывающейся двери. В комнату вошла Мыскова. Взглянув на неё и освобождая местечко рядом с собой на диване, Пучинский вновь повернулся к Ванголу и замер от неожиданности. Перед ним на диване, улыбаясь, сидел Игорь Сергеев. То есть Пучинский прекрасно понимал, что это Вангол, но одновременно его глаза видели, что это именно Сергеев и никто другой. Даже не так, Пучинский сам себе не мог объяснить, но перед ним сидел Сергеев, который смотрел на него и улыбался. Закрыв глаза, Пучинский откинулся на спинку дивана и буквально простонал:

— Я, наверное, схожу с ума. Нина, кто у нас в гостях?

Мыскова удивлённо посмотрела на Пучинского, и то, что она произнесла, повергло его в шок.

— Семён, ты что, не узнаёшь? Это же Игорь приехал, Сергеев, потеря наша нашлась. Боже, как хорошо, что его спасли. Он ещё не рассказывал тебе? Игорь, расскажи, как ты вышел на эвенков, мы ведь думали, что ты погиб.

— Не успел. Сейчас расскажу. Разрешите, Семён Моисеевич? — продолжая улыбаться, сказал Вангол.

— Ну, вы тут побеседуйте, я сейчас, — сказала Мыскова, встав с дивана.

Проводив взглядом Мыскову, Пучинский с ужасом посмотрел на… и увидел Вангола, который, не выдержав, расхохотался.

— Что это было? — только и смог произнести Пучинский.

Вангол, успокоившись, положил руку на колено Пучинского.

— Семён Моисеевич, вы должны были увидеть Сергеева, вы его увидели. Как вы считаете, смогу я стать на время Сергеевым, если это необходимо?

— А Нина? Она считает… то есть для неё вы кто, Вангол?

— Только что и для неё, и для вас я был Игорем, но это только для того, чтобы вы поняли, что вы в безопасности. Вы не ответили на мой вопрос.

— Вангол, я много слышал о гипнозе, но то, что продемонстрировали вы, — это что-то сверхъестественное и не поддающееся объяснению.

— А зачем это нужно объяснять? Вы приняли меня за Сергеева, хотя прекрасно понимали, что перед вами я. Я дал вам возможность понять это. Если бы я этого не сделал, то сейчас бы сочинял вам чудесную историю своего спасения, и вы бы внимательно слушали, восхищаясь и радуясь моему возвращению. Нина сейчас вернётся и увидит меня, Вангола, первый раз она просто не заходила, вернее, она заходила, но об этом уже не помнит.

Раздался скрип открывающейся двери, и в комнату вошла Мыскова:

— Ну что, затворники, секретничаете? Семён, подвинься. — Она присела на диван и положила голову на плечо Семёна Моисеевича.

Вангол с улыбкой наблюдал, как на лице Пучинского менялось выражение. Он был растерян и молчал, не зная, что сказать и как продолжить прерванный разговор. Пауза затянулась. Мыскова удивлённо посмотрела на Вангола.

— Что случилось, я вам помешала? — Она сделала попытку встать, но Пучинский прижал её голову к себе и спокойно сказал:

— Ниночка, какое блаженство, натрескавшись тёщиных блинов, просто сидеть и ни о чём не думать.

— Тёщиных? Это вы, Семён Моисеевич, несколько преувеличиваете, — улыбнувшись и ещё сильнее прижавшись к нему, сказала Мыскова.

— Мне кажется, Семён Моисеевич, Нина и Владимир должны знать о том, что происходит. Володя сейчас придёт, и мы обсудим сложившуюся ситуацию, хорошо?

— Хорошо.

Семён Моисеевич услышал стук в двери дома, он спокойно посмотрел на Вангола, был уверен, что у дверей Владимир. Так и оказалось.

Узнав о том, что Пучинского вызывали в ОГПУ, Нина и Владимир обеспокоенно посмотрели на Вангола. Если он приехал по документам Сергеева и это как-то стало известно органам, то не пройдёт и нескольких дней, как о его присутствии в доме так или иначе им станет известно. Что будет тогда?

— Семён Моисеевич, позвоните в ОГПУ прямо сейчас, сообщите, что Сергеев приехал и находится у вас. Дня через два-три явится в отдел кадров. Тяжело переживает смерть родственников, но счастлив и мечтает пойти по стопам его дяди. А вас, Владимир, я прошу мне помочь, вы должны рассказать мне всё, что знаете об Игоре. Его друзьях, знакомых, увлечениях. Прошу вас сходить со мной в его квартиру, на кладбище, вы ведь были друзьями. Нина Фёдоровна, мне нужны рукописные тексты Сергеева, мне нужен его почерк, принесите что-нибудь из его работ из института. Заодно сообщите там весть о моём, то есть его возвращении. С этой минуты прошу вас забыть о том, что я Вангол, я Сергеев Игорь.

— Не надо этого делать, Вангол, мы и так сами справимся, — вдруг сказал Пучинский, взяв за руку Вангола.

— Ты о чём, Семён? — спросила Мыскова.

Владимир вопросительно посмотрел на Пучинского.

— Не беспокойтесь, Семён Моисеевич, я ничего не собираюсь убирать из вашей памяти, в этом нет необходимости. Если она возникнет, вы забудете всё, что связано со мной. — Вангол посмотрел на лица друзей.

— Знаешь, Игорь, ты совсем не изменился, разве что повзрослел, на лице появилось несколько шрамов. Это от ожогов? Ладно, ты просил принести из института свою курсовую работу по геологии, я, наверное, это сделаю сейчас. — Мыскова, чмокнув в щёку Пучинского, ушла из комнаты.

Владимир спросил: