«МиГ» – перехватчик. Чужие крылья Юров Роман
Глава 1
Виктор подходил к небольшому бугорку, выступающему посреди подсолнечного поля. Шел он уже без всякой надежды, скорее из упрямства. Три часа он месил ногами размокший от частых дождей чернозем, а дичи как не было, так и нет. Даже ружье, первое время настороженно сжатое в руках, он давно забросил за спину, на ремень. Раскисшая грязь налипала на ноги, превращая старенькие, еще помнящие армию берцы в пудовые гири. Он не спеша поднялся на холмик — как и следовало ожидать, никого на нем не оказалось. Вздохнув, стряхнул с ботинок грязь и, изменив первоначальный маршрут, пошел к виднеющейся неподалеку посадке. Месить чернозем подсолнечного поля еще раз, чтобы добраться до машины, ему не хотелось. Впрочем, подсолнечным поле было месяца три назад. С тех пор его задисковали и оно белело истерзанными краями перемолотых в щепки стеблей да гниющей трухой прошлогоднего бурьяна. Пусть идти по посадке будет длиннее, но там нет такой грязи.
Посадка встретила его шелестом травы и скрипом трущихся друг о друга сучьев. Она была старая, заросшая до непроходимости. Он пошел вдоль, по узенькой полоске, заросшей кустарником и бурьяном. Раньше такие полосы были пошире, но фермеры в борьбе за лишний центнер зерна уверенно побеждали природу, распахивая все, что можно. Настроение у Виктора было мрачное, как и погода вокруг. «Что за черт меня сегодня на охоту понес? — думал он. — Вчера вечером и в мыслях не было. С чего-то проснулся спозаранку, как ужаленный, и помчался. А охота получилась — курий смех. Исходил километров десять по пахоте, а толку-то? Только ноги убил. И погода эта мерзкая…»
Погода действительно не радовала, южная зима показывала себя во всей красе. Погода была мерзкая: ветрено, сыро и промозгло. Порывистый восточный ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи, срывая с них редкие капли дождя, посвистывал в голых ветках бурьяна. Несмотря на декабрь, снега никто еще не видел, поэтому все вокруг было серо-черным. Серые, с прозеленью мха, деревья, посеревшая, жухлая трава, серое небо с низкими, темными тучами. Серый цвет органично вплетался в черный фон размокших черноземных полей. Такое сочетание обычно вызывало тоску и уныние, но для здешних мест это привычная картина.
Заяц появился внезапно, метрах в пяти впереди, он выпрыгнул из травы и сразу рванул влево, обходя по дуге. Виктор, на секунду опешивший от резкого шума, сорвал с плеча ружье и выстрелил вдогонку. Промах! Дробь легла чуть впереди, сделав у косого в ушах несколько лишних дыр. В азарте он сразу выстрелил еще и снова мимо, контейнер дроби разбил глыбу чернозема в считаных сантиметрах позади цели. Злой от своей плохой стрельбы, Виктор повел стволом, вынося упреждение, пытаясь снять зайца наверняка. Тот, однако, бежать ровно не хотел никак, петляя из стороны в сторону. Обычно Виктор попадал в такую цель вторым выстрелом, реже третьим, хотя пару раз бывали случаи, когда заяц поднимался прямо из-под ног и под грохот его пятизарядки успешно убегал. Ружье снова ахнуло, толкнув в плечо и обдав приятным запахом сгоревшего пороха. И снова промах. Как ему показалось, сноп дроби просвистел прямо между ушей перепуганного зверька.
«Надо же отпустить, — догадался он, — я же, как сопляк зеленый, бью контейнерами в упор». Однако и четвертый выстрел не попал в цель, Виктор даже не видел, куда попал. Оставалась последняя надежда на пятый патрон. «Сейчас я должен в него попасть, — подумал он. — Тут метров семьдесят всего, но в стволе четыре пули, наверняка достану, это как пить дать».
Однако выстрела не последовало, затвор застыл в заднем положении, пятый патрон лежал в кармане куртки. Когда он переезжал с поля на поле, забыл доложить его в магазин. Незадачливый охотник зло сорвал шапку и с размаху швырнул ее на мокрую пожухлую траву. Было досадно и обидно, упустил верного зайца. Хорошо только, что нет свидетелей его позора, сегодня на охоту он поехал сам. Никто не будет сочувственно вздыхать и подкалывать. Остановившись, Виктор вытер о траву налипшую на берцы грязь, начал заряжать ружье.
Неожиданно на самом краю поля, рядом с только что отстрелянной гильзой, он увидел какой-то кусочек белого металла. Не поленившись, поднял, чтобы разглядеть. Это оказалась согнутая прямоугольная пластина из алюминия. Очистив ее от грязи, Виктор разглядел потертую черную краску и выбитые на металле буквы — это была какая-то шильда. Такого добра и в полях, и на заброшенных колхозных фермах встречалось много. Эти пластинки с сеялок и тракторов, комбайнов и жаток, со всевозможного оборудования встречались тут повсеместно, утерянные или выброшенные. Он тоже хотел выкинуть свою находку, однако взгляд за что-то зацепился, и Виктор принялся обтирать табличку мокрой травой. Сквозь грязь проступили белые буквы — «завод №», «регулировка распределения», «ход поршня», «октановое число», однако не это привлекло его внимание, а скромная надпись в правом углу — «год выпуска 1940». Остальное читалось плохо, трафаретная краска от старости облезла, навсегда скрывая текст. Зато четко виднелись выбитое — «М-11», затем, наверное, был набит номер «4112643», это было ясно, потому что чуть выше по облезлой краске виднелось «№ серия». Дальше шли какие-то цифры, смысл которых был совершенно не понятен.
«Интересная находка, — подумал он, запихивая найденную шильду в карман, — довоенная. Может, антикварам с „блошиного рынка“ продать? Или Сашке подарю, он за такой вот старой ерундой с ума сходит. Наверное, это с самолета. Батя рассказывал, что где-то в этих краях в войну аэродром был». Он поправил шапку и не спеша направился вдоль посадки, надеясь поднять еще одного зайца. Заходить внутрь посадки не хотелось, сильно заросшая молодой порослью и терном, заваленная буреломом, она было практически непроходима. Да и зайца там можно увидеть только при большой удаче. Зато сбоку идти — благодать, видно далеко, шагаешь по траве, и раскисший чернозем не налипает на ботинки. Да и стрелять удобно, цель как на ладони.
Срывающийся редкими каплями дождь внезапно перешел в ливень. Крупные капли падали сплошным потоком, заливая все и закрывая горизонт белесым покрывалом. Виктор побежал к дороге, где стояла его машина, кляня себя, что не накинул сверху водонепроницаемый маскхалат, кляня себя за идиотскую идею отправиться сегодня на охоту.
В этот момент сзади что-то громыхнуло: «Ну вот, зимняя гроза. Что может быть чудеснее?» — подумал он, ускоряясь, мчась длинными прыжками, стараясь успеть как можно скорее. В этот момент впереди что-то ослепительно вспыхнуло, обжигая глаза болью. Неведомая волна ударила в тело, причиняя жуткую боль, завертела его в стороны, потащила вперед… деревья завертелись в калейдоскопе, и наступила тьма…
У сержанта Виктора Саблина сегодняшний день складывался удачно. Сегодня с утра он слетал с комэском на учебно-тренировочном самолете «УТ-2» — «утенке». Полетал по кругу, немного отработал пилотаж в зоне, восстанавливая навыки. Теперь предстоял самостоятельный вылет на учебном самолете, а после на боевом — «МиГе». Если все будет хорошо, возможно, завтра он полетит на боевое задание. От этой мысли сладко щемило сердце. Друзья уже давно летают, воюют, сбивают немцев. А он отлеживается. В сентябре, как только полк приступил к боевой работе, всего четыре вылета сделал, под Харьковом. И на тебе, воспалился аппендикс. Почти месяц не летал, очень плохо заживало. Потом, уже в октябре, сделал еще пять вылетов и подхватил воспаление легких. Больше месяца провел в лазарете, только вчера полковой врач наконец-то разрешил ему летать. Видимо, фортуна все-таки повернулась к нему лицом, ведь сколько же можно болеть?
Повинуясь белому флажку стартера, он плавно толкнул сектор газа, и «утенок» весело затарахтел своим слабеньким движком, разгоняясь по укатанному снегу взлетной полосы. Набрав скорость, он поднял хвост самолета и через несколько секунд был в воздухе. Это было счастье, после такого длительного перерыва самому пилотировать самолет. Внезапно, сразу после взлета, на высоте метров тридцать мотор его «утенка» вдруг взвыл, и из патрубков вырвались длинные, до самого центроплана, языки пламени. Виктор автоматически выключил зажигание и начал присматривать место для посадки. Винт вращался все медленнее и медленнее, вот уже вместо сплошного круга видно мелькание лопастей… Вдруг винт вылетел со своего места, с неприятным свистом пронесся над кабиной незадачливого летчика и с треском ударил по стабилизатору. От удара самолет вздрогнул и свалился на крыло. Наступила тишина. Виктор пытался выправить машину и хоть как-то ее посадить, но скорости не было, самолет на рули почти не реагировал, падая с сильным креном, под углом градусов двадцать. Земля приближалась беззвучно, угрожающе и неумолимо. Последнее, что он успел сделать, это немного сгруппироваться и упереться рукой в борт кабины. Уткнувшись в землю, с противным хрустом сломалось крыло, и последнее, что он успел увидеть, как капот его самолета утыкается в снег. Дальше наступила вечная темнота.
Виктор открыл глаза. Над ним было низкое серое небо. Срывались редкие снежинки, тая на лице. «Черт, как это я? И где? — Голова казалось тяжелой, словно налитой свинцом. Сквозь мешанину мыслей и каких-то обрывков воспоминаний он попытался вычленить главное. Откуда тут снег? Дождь же был? Так! Я шел к машине, этот сраный дождь испортил охоту, что-то впереди вспыхнуло… Да нет же, что за бред? Откуда это в голове? Я летел на тренировочный вылет. Нужно было выполнить упражнение № 2, сесть, а потом должен был вылететь на „МиГе“, но после взлета отказал мотор»… — Тут Виктор почувствовал, что-то теплое льется ему на подбородок, хотел вытереть лицо рукой, но движение отозвалось такой жуткой болью, что он потерял сознание…
В следующий раз он пришел в себя от плавной тряски. Виктор лежал на чем-то мягком и колючем, слышался рев мотора, плавно покачивало. С неба по-прежнему падал снег, было холодно. «Меня куда-то везут. Но куда меня могут везти? В городскую травматологию? Или, может, в районную больницу? Хотя какая тут больница? Судя по звуку, это едет наша полуторка. Ведь мотор остановился, и я упал, а значит, расшибся, и меня везут с аэродрома в полковой медпункт. Хотя какой еще медпункт, медпункт остался в армии, добрых три года назад. Тут ближайший медпункт, наверное, только на Таганрогском военном аэродроме». В голове была жуткая каша из образов, мыслей и воспоминаний. Он помнил, что с утра был на охоте, но одновременно он точно помнил свой утренний полет с командиром эскадрильи и что его не хотели выпускать во второй вылет из-за ухудшающейся погоды. Тогда он уговорил комэска на полет, при условии, что будет пилотировать прямо над аэродромом… Что за бред, какой еще аэродром, — пробилась очередная мысль, — я, Виктор Александрович Чемикос, работаю офисным планктоном в конторе местного завода, да и аэродромы я только в армии видел, и то издалека. Но память отлично помнила, что он никакой не планктон, а вообще Виктор Александрович Саблин — летчик сто двенадцатого истребительного полка, сержант. Что он выполнял тренировочный полет для восстановления навыков пилотирования после болезни. И это было именно на аэродроме. Мысли, образы, воспоминания перемешивались в голове. И детский дом двадцатых годов, и детский сад девяностых. Родители и воспитатели, детдомовская школа тридцатых годов и просто обычная постсоветская школа, ФЗУ, завод, аэроклуб, училище, университет, армия… внешне один и тот же человек, но две разные жизни. От обилия хлынувших воспоминаний и образов голова шла кругом. Снова вернулась боль, она разламывала голову на части, небо завертелось и пропало в кровавой пелене…
В себя Виктор пришел от холода. Он лежал на земляном полу в какой-то маленькой комнате. Низкий, крытый камышом потолок, грязные, давно не беленные стены, маленькое окошко. Солнце уже заходило, однако света сквозь это тусклое окошко хватало. Он полностью замерз, закоченел и только в районе сердца ощущался жар. Этот спасительный жар усиливался, постепенно расширяясь. Впрочем, тела он не чувствовал, даже голова уже не болела, только жар в груди и холод вокруг. Виктор лежал и смотрел вверх, больше он не мог сделать ничего. Он не мог дышать, ничего не слышал, не мог даже закрыть глаза, он мог только лежать и смотреть. И еще думать. В голове прояснилось. Он понимал, что он Виктор Александрович Чемикос, неудачливый охотник, лежит на полу в какой-то мазанке и не может ничего. Но при этом он знал, что этот сарайчик находится возле их полкового медпункта и что три дня назад на этом самом месте лежал убитый осколком солдат из БАО. Он видел, как его забирали, чтобы похоронить. И еще он помнил такое, чего раньше не только не знал, но и предположить не мог. Помнил всю жизнь человека с фамилией Саблин, до мельчайших подробностей, помнил, как будто прожил ее сам. И голодные детдомовские годы и фабричное училище, аэроклуб, счастье первого самостоятельного полета. Валю, очень красивую девушку, что училась с ним в аэроклубе, училище, армию. Вся жизнь, вся сущность Саблина, эмоции, любовь, ненависть были в памяти как собственные. Мысли в голове постепенно упорядочивались. Тела он по-прежнему почти не чувствовал, чувствовал только неприятную пустоту в районе живота, жар в груди и жуткий, всепроникающий холод. Внезапно легкие обожгло болью, словно тысячи иголок вонзились ему в грудь и в горло. Виктор понял, что дышит. Со страшным хрипом, выплевывая сгустки крови, но все же дышит. Это словно послужило неким катализатором — жар из груди все быстрее растекался по всему телу, обжигая его, причиняя невыносимую боль, но чем шире он расходился, тем сильнее остывал, превращаясь в тепло и возвращая в тело жизнь. Пустота в груди, животе пропала, она заполнилась чем-то новым, теплым. Он заморгал глазами, услышал, как легкие с клокотанием вдыхают воздух, пошевелил пальцами, перевернулся на живот. Тело оживало, но вместе с жизнью возвращалась и боль. Виктор лежал, скрючившись, беззвучно подвывая от ужаса. Он не понимал, что случилось, ему было жалко себя, свою прошлую жизнь. Как могло быть такое, что он оказался на прифронтовом аэродроме, в теле этого летчика, как ему быть дальше, как вернуться домой. Он лежал ничком в холодной комнатке, сотрясаясь в рыданиях, царапая ногтями и грызя земляной пол, заливая его слезами и кровью. Ужас заполнил все его существо, заставлял его тело биться в истерике. Иррациональный ужас смерти. Он понял, что прежний хозяин этого тела, человек, чей жизненный опыт, воспоминания и жизнь стали для него родными, летчик ВВС РККА — сержант Саблин Виктор Александрович умер несколько часов назад…
Успокоиться и собраться с мыслями он сумел только через несколько часов. Сложно быть спокойным, находясь в чужом теле, которое лежит в кромешной темноте и трясется от холода. Та великая боль уже отступила. Осталась нормальная, привычная. Боль, которую можно терпеть и которая не мешала думать. «Надо выйти к людям, выбраться из этого сарая, — размышлял он. — Здесь я до утра замерзну. Домой, скорее всего, я не вернусь. Или вернусь неизвестно когда. Как вернуться, я не знаю. Значит, надо обживаться здесь. К тому же военный летчик — это элита. Между работающей за гроши планктониной и военным летчиком бесконечная пропасть. А летать я умею, половина памяти была в этом твердо уверена».
Как это ни удивительно, но встал Виктор без труда. Ноги побаливали, подкашивались, но держали. Снова сильно болела голова и распухшая кисть правой руки. Все остальное было терпимо. Как назло, хлипкая дверь сарая оказалась заперта снаружи. Виктор навалился на нее всем телом, но та не поддавалась. Он отошел и с размаху ударил по ней ногой. Боль напомнила о себе, но дверь немного приоткрылась. Загнутый гвоздь, играющий роль замка, выдержал еще три удара, и Виктор вышел на улицу.
Темно и холодно. Нигде ни огонька, ни звука. «Поздно уже, все спят», — подумал он. Только снег скрипел под ногами. Из-за туч вышла луна, осветив улицу желтым, неровным светом. Он даже в темноте шел правильно, выйдя в нужное место. Вон в соседнем доме находится летное общежитие, там спят летчики его эскадрильи. Там же спит и Игорь Шишкин, рыжий, невысокий, но плотно сбитый парень — однокашник по училищу, единственный друг Виктора. Дверь оказалась запертой. Виктор принялся бить в нее ногами, хотел закричать, но из горла вырывался только хрип и клекот. Наконец послышались шаги, дверь открылась, осветив Виктора, и показался маленький, заспанный красноармеец. Он держал керосиновую лампу без стекла и подслеповато щурился в круглые очки, пытаясь разглядеть полуночного визитера.
Виктор, улыбаясь, шагнул вперед, в центр освещенного круга. Он увидел, как глаза этого красноармейца резко расширились, а лицо побелело.
— Тава… тав… тава… — Солдат стал задыхаться, он хотел что-то сказать, но не мог, трясясь всем телом, медленно отступал внутрь комнаты. Виктор так же медленно шел за ним. Лампа в руках солдата задрожала. Виктор, помня, что керосинка в их комнате всего одна, протянул руку, чтобы ее забрать, но тот испустил жуткий, протяжный визг, швырнул в Виктора лампой и бросился в дальний угол. От удара фитиль потух, и комната погрузилась во тьму.
Солдат орал как резаный. Он носился по комнате, в темноте натыкаясь на стены, переворачивая мебель и вопил. Наконец, видимо, сумев нащупать дверь в спальню летчиков, заскочил туда и закрылся, привалившись к двери всем телом. Виктор услышал его финальный вопль: «Упы-ы-ы-рь! Там упы-ы-ы-ырь!»
Виктор похолодел. «Может, я в самом деле слегка того? Перекинулся, а теперь мертвый хожу?» Он пощупал тело под одеждой, кожа как кожа, теплая. Сердце бьется, голова болит, все болит, жрать охота, да и сортир не мешало бы посетить — значит, живой я! То этому придурку спросонья померещилось…
Тем временем продолжавшийся шум в соседней комнате говорил о том, что вопли солдата не остались неуслышанными. Судя по приглушенным голосам, там решались извечные вопросы — кто виноват и в чем, собственно, дело… Виктор прислушался.
— Слышу, в дверь стучат, открываю, а там наш Саблин стоит, что сегодня разбился. Стоит мертвый, шатается, черный весь, зубы у него волчьи, в крови. Тут он и руки ко мне тянет, а руки у него тоже черные, в крови все, и когти, как у зверя, хрипит страшно…
Виктор дотронулся до зубов. Зубы как зубы, правый передний шатался и немилосердно ныл. Ногти тоже вроде как не изменились, за исключением, что все они были сорваны и болели…
Послышался скрип открываемой двери, и внезапно ему в лицо ударил луч фонарика. Виктор скривился от резкой боли в глазах, лучик тотчас погас, дверь с грохотом закрылась.
Шум в комнате усилился, отчетливо послышался лязг передергиваемых затворов. «Ага, — подумал он, — нетрудно догадаться, что сейчас начнется сеанс разоблачения черной магии. Меня набьют свинцом, а потом выяснится, что никакого упыря нет». Виктор хотел крикнуть, что это он, чтобы не стреляли, но из горла вырвался лишь хрип, сменившийся сильным, надсадным кашлем. Так он еще никогда не кашлял, казалось, что еще немного, и легкие оторвутся. Виктор упал на колени, выплевывая из легких какую-то дрянь, содрогаясь в спазмах, грудь горела огнем. Наконец приступ прошел. В доме стояла абсолютная тишина, только потрескивала дверь в комнату летчиков. Видимо, на нее навалились всей эскадрильей.
— Ребята! — Голос наконец-то прорезался. Хриплый, дребезжащий, однако хоть что-то. — Ребята, это я, Витя. Откройте!
Дверь заскрипела с новой силой. Виктор подошел ближе, став в сторонке, чтобы ненароком не подстрелили.
— Мужики, да вы чего? Совсем охренели? Открывайте, мать вашу! Всем морды поразбиваю! Козлы! — За дверью послышался шум, какие то реплики…
— Витька, это ты? — Виктор узнал голос Игоря.
— А кто еще? Конечно, я! Открывайте, замерз, как собака!
— А чем докажешь, что ты? — это уже Вадик Петров влез в беседу.
— Да вы чего, мужики? Совсем в атаке охренели? Да я это, я! Мать вашу за ногу, бога душу семь раз через кобылу и сорок святых… — Виктор несколько минут высказывал все, что думает.
Наконец дверь открылась, освещая светом прихожую, появился Игорь, он осветил Виктора фонариком, долго всматривался.
— А-а-а! Живой! Ну, я же говорил, что это Витька, а вы этого дурня послушали… Живой, чертяка!
Следующие несколько минут превратились в радостный калейдоскоп. Его обнимали, хлопали по плечам, тискали, расспрашивали. Виктор, смущенно улыбаясь, отшучивался.
— Ну, ты чертяка! — Игорь улыбался в тридцать два зуба. — Да мы тебя почти похоронили! Привезли с аэродрома, а доктор говорит: все, отмучился летчик.
— Точно, — поддержал Вахтанг, высокий, красивый кавказец, — слушай, ты как покойнык был, закочинэвший, ми думали всо… поминули за ужином, а ты вот он.
— Да ты сейчас, как покойник, — засмеялся Нифонтов, — ребята, принесите ему зеркало.
Виктор глянул на себя в зеркало и оторопел. Разбитое лицо распухло, сгустки запекшейся крови, налипшая грязь делали его неузнаваемым.
— Да, Витя, — Петров снова влез в разговор, — наделал ты делов! Я тут, понимаешь, сплю сладко, и тут сквозь сон раздается жуткий вой, как будто свинью режут! Я и не знал, что люди так умеют! А потом этот влетает, — он небрежно ткнул в сторону смущенного дневального, — белый, как мел, трясется… Упыри, кричит! Чуть не сожрали. Я сперва не поверил. Думал, розыгрыш. Потом пригляделся, а у этого воина, — новый тычок в дневального, — глаза шире очков и трясется, понимаешь, натурально так… Засомневался я. Фонариком на тебя посветил — ну точно, упырь, вылитый. — Он засмеялся. — Ну ты дал! А мы «ТТ» похватали… ха-ха… кому расскажи, не поверят. А чего ты так хрипел?
— Да я не хрипел… кашлял… ушибся сильно. Вот и кашлял. — Виктор устал от всего, у него закружилась голова, и пришлось сесть на лавку.
Петров внимательно его осмотрел и резюмировал:
— Да ты совсем плох, надо тебя срочно в медпункт! Шишкин, иди доктора поднимай. Вахтанг с Нифонтом, отведите его…
В медпункте Виктора кое-как отмыли, после чего за него принялся его старый знакомый доктор — военврач второго ранга Синицын, высокий, немного пухловатый человек, с вечно сонным выражением лица.
Он долго и недоверчиво его осматривал, ощупывал и даже измерил температуру, нудно расспрашивая про самочувствие. Виктор, которому эта процедура нравилась все меньше и меньше, вскоре не выдержал:
— Товарищ военврач, может, хватит уже? Вы меня накормите сперва, остограмьте, а после вопросы задавайте!
— Я тебе продсклад, что ли? — огрызнулся тот. — Вконец обнаглел! Это ты мне наливать должен, что я тебя с самого начала войны постоянно лечу. Причем, заметь, бесплатно. Нельзя тебе сейчас. Вредно!
— Вредно, товарищ военврач, на живого летчика заключение о смерти подписывать. Вот это точно вредно…
— А ты не много болтаешь, сержант?
— Ну, для покойника я, пожалуй, и впрямь немного того… но для моего обычного состояния почти в пределах нормы. Все-таки приятно чувствовать себя живым, несмотря на все старания родной, полковой медицины. Между прочим, именно по вашей милости я сегодня без обеда и без ужина остался. К тому же очнулся в местном морге. Представляете, какой стресс для молодого организма? А до завтрака еще часов шесть. Так что я, товарищ военврач второго ранга, прямо-таки требую компенсации.
— Тьфу на тебя, балаболка! Ладно, исключительно от моей щедрости, — он залез в небольшую тумбочку и принялся в ней копаться. — Держи, — он протянул Виктору пару сухарей и луковицу, — чем богат. — Потом достал флягу, налил немного в кружку, разбавил водой, поболтал. — Вот так нормально будет, а то пожжешь все.
— Спасибо. — Живот у Виктора уже сводило от голода.
Водка обожгла пищевод, растекаясь по организму блаженным теплом. А вот грызть сухари оказалось больно, болела ушибленная челюсть, ныл зуб. Пришлось размачивать их водой, а лук резать на маленькие дольки. Алкоголь подействовал быстро, Виктор дожевал последний кусочек, запил водой и тут же завалился на лавку. Когда Синицын подошел глянуть, что же это случилось с его постоянным пациентом, тот крепко спал…
На следующий день Виктор проснулся поздно. Он лежал на мягкой кровати, в помещении медпункта, в огороженном плащ-палатками закутке. Состояние было неважным, знобило, горло распухло. Побитое тело отзывалось болью на каждое движение.
— Силен ты спать! — видимо, услышав шорох, в закуток заглянул Синицын. — Как себя чувствуешь? Ого, да у тебя, кажется, жар. Будем лечить. Иди пока умойся и пожуй, завтрак из столовой тебе сюда принесли, а после приступим к лечению! — Он кровожадно подмигнул и вышел на улицу.
Следующие несколько часов Виктор провел в компании доктора. Он был полностью ощупан, осмотрен, прослушан, опрошен, залит йодом и напичкан порошками. Наконец, когда эта процедура смертельно надоела обоим, Синицын вынес вердикт:
— Ну как такое может быть? Ты вчера был как мертвый, сердце не билось, пульса не было. А сегодня, если не считать многочисленных ушибов, ангины и, весьма вероятно, прогрессирующего воспаления легких, ты почему-то живой, — Синицын засмеялся. — И возможно, скорее всего, даже таковым останешься. Хе-хе, в общем, оставляю тебя в полку, полежишь тут, под моим наблюдением, а после видно будет. Эх, судьба моя незавидная — всю войну тебя от всяких болячек лечить.
Врач ушел по своим делам, а Виктор остался размышлять. «Вот так попал. Не, я, конечно, мечтал попасть в прошлое, давать советы Сталину, лично разбить всех немцев и прочая, прочая… Но, блин, почему так не вовремя? Да и вообще… на хрена… Я же ничего не знаю… Схему автомата Калашникова не помню, хотя в армии и отслужил. Знаю устройство винтовки Мосина… но это, видимо, из багажа Саблина. Атомную бомбу? Ну, там Е=мс квадрат, Эйнштейн… массачусетский проект… или брайтон-бичский? Не, не помню. Был там еще какой-то Оппенгеймер… м-да. Что еще? Сейчас декабрь, 41-й год, мы наступаем. Летом немцы нас погонят на Сталинград, потом мы их обратно, потом Курская дуга, Багратион, Ясско-Кишиневская операция, Одерская и взятие Берлина. Потом будет с японцами война, а после с американцами, в Корее. Что еще? Алмазы в Якутии и нефть в Сибири? Не смешите мои тапочки, Якутия большая, а Сибирь еще больше. Хрущев, козлина, Сталина предаст… мелковато это… Однако… багаж-то у меня скудноват… с такими знаниями не Сталина поучать, а коровам хвосты крутить. Все, что я умею и знаю полезного, это наследство нового тела — навыки летчика-истребителя».
Вообще чудеса, конечно. Вот этот самый Игорь Шишкин. Он для Саблина был всем. Они вместе с детдома, за одной партой сидели, везде вместе по жизни. А я этого рыжего обалдуя этой ночью впервые увидел. Едва десятком слов успел перекинуться… так почему он для меня стал как брат? Что память вытворяет… и этих летчиков, из эскадрильи, вчера я впервые увидал, а они для меня как друзья… Почему так? Это для Саблина они были почти семьей, а мне ведь никто… Это память Саблина мою заменяет или как? Может, наша память слилась? Вот херня… кто бы подсказал? Или вот еще… этот Саблин со мной, как близнец. Я имею в виду тело, конечно. Точно такое же, как мое там, только покрепче будет, руки в мозолях от турника. Почему я попал в его тело? Из-за схожести? Или он мой предок? Так не было у меня Саблиных в роду… исключено такое родство. Или нет?.. Думаю, что спрашивать доктора бессмысленно. Пропишет дурку как пить дать… или симуляцию впаяет…
Так что же делать? А что делать… Согласись, Чемикос, что ты тут скотинка совершенно бесполезная. Даже попади ты к Сталину и выжми тот тебя досуха… да не напьется он. Маловато знаний в черепушке. Да и что потом? А потом шлепнут, чтоб языком лишнего не болтал, делов-то. Нет человека — нет проблемы…
Значит, остается воевать… а что еще можно? Дезертировать? Ну, уж нет, трусом я никогда не был. Да и что потом? Всю жизнь прятаться, надеясь, что свершится чудо и меня перекинет обратно? А если не перекинет? Или перекинет уже сегодня… Вот хрень! А может Саблин умер, потому что я в него вселился? И я теперь должен жить за него! Или нет? Почему все это? Вот хрень… А что я еще могу? Да ничего, пожалуй. Дела печальные… Значит, придется стать Саблиным. Сталинским соколом — летчиком-истребителем. Тут, по крайней мере, все понятно, выполняй приказы. Голова не болит, напоят, накормят, а может даже когда-нибудь наградят… посмертно…
Хотя к чему пессимизм, судя по памяти, летчик я неплохой. В последнее время, конечно, больше по госпитальным койкам валялся… Но налет весьма приличный, на вчерашний день составлял 127 часов, по нынешним меркам это очень хорошо, «МиГ» неплохо освоил. Конечно, не ас вроде нашего комэска — капитана Шубина, но Игоря в учебных боях всегда бил…
Вечером зашел Игорь. Лицо у него было настолько серым от усталости, что даже веснушки пропали. Он тяжело привалился на табуретку.
— Фу-у-ух, ну и денек был. Ну как ты?
— А чего мне? Уже лучше. Лежу, лечусь, Синицын всякой дрянью пичкает, ем и сплю. Курорт! Только жрать охота все время, как тогда, в училище, помнишь?
— Ха, — Игорь вымученно улыбнулся, — такое забудешь. Ну, это я подумаю. А насчет пожрать я припас кой-чего… Синицын далеко ушел?
— Да нет, скоро будет. Он мне сегодня всю плешь проел. Видеть его не могу. Четвертый месяц вижу его рожу.
— Значит, поправляйся быстрее, — Игорь вынул из-за пазухи флягу. — Тара где? Ага! — Он налил полкружки мутноватой жидкости, достал из кармана сморщенное яблоко. — Держи! Это хорошее лекарство, куда лучше порошков. Ну, давай, за Победу!
Саблин выпил. Самогон был довольно крепок, но предельно вонюч, Виктора передернуло от вкусового отвращения.
— Как тебе местный табуреткин? До печенок пробил? — Игорь налил себе. — Ну, давай! Твое здоровье! — Он выпил вонючую гадость, запил водой и задумался… — Сегодня летал с Шубиным на прикрытие, еще Нифонтов летал. Над целью, на нас четверка «мессеров» насела. Подошли с превышением и давай лупить, а мы им ничего сделать не можем. Он сверху падает, разогнавшись, тебя обстрелял и обратно наверх ушел и так по очереди. А ты, как утка хромая, внизу крутишься. За «мессером» наверх не выпрыгнуть, скорости не хватит. Нифонт, сдуру, за одним потянул, ну и завис без скорости. Ему как врезали, хорошо хоть не зажгли. Минут десять нас били, потом лаптежники прилетели, а мы связаны. Они отбомбились, как на полигоне, развернулись и ушли. И «мессера» за ними. А мы висим. Что прикрывали, что нет. Нифонт там же на вынужденную посадку сел, в поле, механики уже поехали. Вот так вот, Витя…
Он сидел на табурете, поникший, серый от усталости. Виктору стало его жалко…
— Да ладно тебе, будем и мы немцев бить. Вот с силами соберемся и вломим. Мы эту войну выиграем, я точно знаю!
Игорь невесело усмехнулся.
— Ладно. Пойду я. А то придет Синицын, опять начнет гундеть… Поправляйся!
Он ушел. Виктор еще некоторое время лежал, размышляя, но вскоре заснул. Закончился его первый день в прошлом.
Глава 2
Проснулся он от голода. Было еще темно, в комнате стояла тишина, было слышно, как посапывает во сне спящий у противоположной стенки Синицын, как скребет мышь за стеной. Он пытался было снова заснуть, но сон не шел, хотелось есть, живот едва не сводило.
Виктор поднялся и, шлепая босыми ногами по холодному земляному полу, пошел, напился воды, голод немного отступил, но уже не спалось. Тогда он завернулся в одеяло и, усевшись на кровать, принялся ждать утра. Самочувствие улучшилось, и значительно. Опухоль с лица спала, ушибы почти не ощущались, только немного побаливала рука. Удивило то, что зуб перестал болеть и шататься и зажили сорванные ногти. Однако быстро организм заживает. Раньше такого не было.
Постепенно деревенька начала просыпаться. Начали кукарекать первые, самые горластые, петухи, со стороны столовой кто-то гремел пустыми ведрами, проехала машина, видимо, за летчиками. Потом заскрипела кровать в соседней комнате, это проснулась хозяйка дома — Екатерина Павловна, женщина лет шестидесяти. В этой хате она жила одна, муж умер вскоре после Гражданской, дети уехали жить в город. Так она и доживала сама свой век, в этой маленькой, затерянной в полях деревушке.
Она повозилась в своей комнате, потом вышла на улицу. Вскоре послышался скрип колодезного ворота, загремели ведра — Екатерина Павловна управлялась по хозяйству. Хоть оно у нее и небольшое — две козы и пара десятков кур, а ухода требует каждодневного.
Наконец проснулся Синицын, он долго потягивался, зевал, наконец окончательно проснувшись, ушел в прихожую, умываться. Вернулась Екатерина Павловна, звякала в своей комнате чугунками, возилась, потом неожиданно принесла Виктору большую кружку козьего молока.
— На вот, касатик, выпей.
Молоко оказалось теплое, с запахом, однако он выпил с большим удовольствием, после долго благодарил хозяйку…
Потом Синицын провел очередной, утренний медосмотр. Удивленно почесал голову, но комментировать ничего не стал, сказав только Виктору, чтобы тот ходил в столовую самостоятельно. Однако, когда достали его летный комбинезон, от этой мысли пришлось отказаться. Комбинезон был рваный, кожа костюма измазана грязью и кровью, в меховой ворот набился всякий мусор.
— Да, Саблин, в таком виде тебя на люди пускать нельзя. Хотя очень хочется. Елки-палки, одна морока мне с тобой, ты своим появлением превращаешь полковой медпункт в богадельню. Ладно… смотри, я после обеда поеду в дивизию, за лекарствами, чтоб успел постираться. Я сейчас в столовую, скажу, чтобы тебе поесть принесли и шинель.
Однако врач проявил чудеса щедрости и лично принес два котелка с завтраком, буркнув:
— Держи, хворый, помни своего благодетеля.
На завтрак оказались осклизлые макароны на постном масле. Гадость, конечно, но Виктор сжевал с большим удовольствием, как и едва темный чай с черным, почерствевшим хлебом.
После завтрака Синицын приказал ему спрятаться в закутке и не мешать, начинался прием больных. Таковых было довольно много. Сперва пришел знакомый электромеханик из первой эскадрильи. Он накануне проткнул руку отверткой, рана загноилась, и рука распухла. Виктор стал свидетелем небольшой операции, он удивился, как ловко и быстро врач почистил, обработал и забинтовал рану. Прошло едва ли десяток минут, как он уже принимал следующего пациента — мастера по приборам из второй эскадрильи. Тот был ранен пять дней назад при бомбежке аэродрома и теперь ходил на ежедневные перевязки. Еще было четверо, но они были с простудными заболеваниями, этих он напичкал порошками и быстро отпустил.
Потом Виктор поставил на печку чайник, выпросил у Екатерины Павловны большую деревянную бадью и приступил к стирке. Комбинезон, намокнув, превратился в нечто малоподъемное и мылся очень неохотно. Однако спустя час мучений даже кровь перестала выделяться на коже костюма. Повесив одежду сушиться, Виктор походил по комнате. Энергия переполняла его тело, хотелось чего-нибудь этакое совершить. Он прибрался и вымыл полы в их комнате, починил сломанную лавку в комнате хозяйки, набрал воды и, не найдя никакого вектора для приложения усилий, принялся отжиматься от пола. За этим занятием его и застал вернувшийся Синицын.
— Охренеть! Саблин! Немедленно прекрати! Ты что творишь, елки-палки? Последние мозги отбил?
— Не знаю, товарищ военврач. Как будто нашло что-то, прям невтерпеж стало. — Виктору стало стыдно, переполнявшая энергия кончилась, руки подрагивали от напряжения, в голове зашумело.
— Вот дурной физкультурник! Ты понимаешь вообще что творишь? Ты загнуться можешь, идиотина! К черту! Завтра же тебя выписываю! Дубина!
Напевая песни, которые здесь услышат еще не скоро, Виктор шел на аэродром. Шлось легко, легкий морозец не мешал. Дорога была хорошо укатана, солнце ярко светило, снег искрился, так отчего бы не спеть. Доктор выписал его сегодня утром. После вчерашнего он был сильно зол на Виктора, поэтому, быстренько осмотрев его утром, выдал:
— Хватит морочить мне голову. Ты здоров, как бык! На тебе землю можно пахать. Так что иди, летай. Чтоб я тебя больше здесь не видел.
И Виктор ушел, а что еще оставалось делать. Комбинезон, аккуратно зашитый Екатериной Павловной накануне, давно просох, так что ничего его не задерживало. Весь летный состав полка и все начальство были на аэродроме, так что он, немного побродив по деревне и отобедав в столовой, зашел в летное общежитие, где жили летчики их эскадрильи. В прихожей за столом, ткнув голову в ушанку, спал дневальный, тот самый солдат, который открывал ему дверь несколько ночей назад. Услышав скрип двери, дневальный испуганно вскинулся, но, увидев Виктора, успокоился. На щеке у него краснел отпечаток шапки. Виктор молча миновал солдата и зашел в комнату летчиков. В этой тесной комнате помещался весь оставшийся состав их эскадрильи. Жили тесно. Двухъярусные нары в количестве трех штук занимали большую часть помещения, оставляя место для стола, лавки, пары тумбочек и узких проходов между ними. Его место, на верхней полке у дальней от окна стены, белело стругаными досками, скатанный соломенный матрас с тощей подушкой лежали в изголовье. Надо бы сходить к старшине и получить постельное белье, но Виктору было лень. Он открыл тумбочку и принялся изучать разложенные на полке свои вещи. Все осталось в сохранности и в том самом виде, что и пять дней назад. Записная книжка, пара карандашей и школьная тетрадь для писем. Тетрадь заметно похудела, хотя Виктор за все время не написал ни одного письма, видимо, постарался Шишкин, тот писал много. Основное место среди его вещей занимал главный предмет его гордости — темно-синие командирские бриджи. Он купил их по случаю, еще до войны, учась в летной школе и отдав за них последние деньги. С тех пор прошел почти год. Такие бриджи сняли с вещевого довольствия и летчикам не выдавали. Хотя многие старшие летчики еще донашивали старое обмундирование, сержант в таких бриджах смотрелся бы по меньшей мере вызывающе. Но Виктор все равно их хранил, надеясь когда-нибудь пощеголять. Сунув в тумбочку завернутое в полотенце мыльно-рыльное, он собрался было идти, но тут взгляд его упал на лежащую на койке Петрова гитару. Гитара эта осталась в наследство от штурмана полка — Королькова. Тот неплохо играл и часто пел под нее вечерами, развлекая летчиков. После его гибели гитару взял себе Петров, пытаясь научиться, впрочем, без особого успеха. Виктора осенила идея — вот он верный способ прославиться. Достаточно вспомнить побольше песен будущего, того же, к примеру, Высоцкого, подобрать аккорды, и дело сделано. В той жизни, что осталась в будущем, он немного умел бренчать на таком инструменте, так что особых проблем быть не должно.
Гитара оказалась семиструнной, но Виктора это не смутило. Однако дальше началось сплошное разочарование. Он не мог взять даже простейший ля-минор, не говоря уже о баре, пальцы не слушались совершенно. Он перебирал пальцами и так и сяк, но ничего не выходило. «Моторика у тела другая, — озарение пришло не сразу, — Саблин-то гитару в руках не держал никогда, а я в его теле». Решив, что моторика дело поправимое и со временем появится сама, он продолжил терзать гитару, решив ее для начала настроить. Но и тут его ждало разочарование. Звуки казались совершенно одинаковыми, струны вроде как звучали в унисон, но выдавали какую-то какофонию. Он сидел почти час, извлекая из инструмента хриплый дребезжащий трезвон, и в итоге плюнул. Если разучить аккорды и научиться ловко перебирать пальцами еще было возможно, то чем заменить отсутствие музыкального слуха? Расстроенный, он бросил гитару обратно на койку, та обиженно загудела. Вариант прославиться, распевая чужие песни, накрылся медным тазом. Еще можно было попробовать стать поэтом. Навспоминать кучу стихов и песен из будущего и выдавать их за свои. Однако такая слава Виктора как-то не прельщала. Посидев еще немного и обдумав свое положение, он решительно направился на аэродром. Благо идти было недалеко.
Аэродром был небольшой. Весь в снегу, он представлял собой укатанную полосу на краю бывшего колхозного поля, с двумя самолетными стоянками и наспех сооруженными капонирами. Каждая эскадрилья базировалась на своей, поэтому стоянки так и назывались: первая и вторая. Сейчас аэродром был пуст, все самолеты были на задании, и эта притрушенная серым снегом пустота действовала на Виктора угнетающе.
У входа в КП он неожиданно встретился с командиром полка, полковником Мартыновым. Командира в полку не любили. Этот некогда храбрый летчик, герой войны в Испании, сбивший там шестерых фашистов и заслуживший орден Красного Знамени, сейчас потихоньку спивался. В дела полка он вникал слабо, поверхностно, переложив почти всю работу на комиссара и командиров эскадрилий. Периодически его дрючили из дивизии, он на некоторое время бросал пить и имитировал деятельность. Как правило, это ни к чему хорошему не приводило и, к счастью для полка, длилось недолго. Летал он очень мало, видимо, полагая, что он свое уже отвоевал, пусть теперь воюют другие, «МиГа» же откровенно побаивался, предпочитая изредка совершать вылеты на «утенке» — «УТ-1».
— Здравия желаю, товарищ полковник! Сержант Саблин, прибыл после лечения, готов к полетам!
— А! Саблин! Быстро ты… быстро… Здоров, значит. А что доктор говорит?
— Так точно, здоров. Доктор говорит, что пахать можно!
— Это хорошо… хорошо. Ну, иди в эскадрилью… Хотя… Отставить! Погоди-ка… погоди. — Мартынов задумался. — Там, на стоянке, стоит «восемнадцатый» «МиГ», видишь? Вот давай, бери его… сделай пару кругов над аэродромом и садись. Потом взлетай снова и пилотаж, пилотаж выполни. Десять минут тебе на пилотаж, не больше. Замысел ясен? Ну, давай… выполняй…
До стоянки Виктор шел как на Голгофу, едва переставляя ноги. К чему торопиться на собственные похороны? При мысли, что ему сейчас придется лететь, бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что вроде бы летал и раньше, что тело должно помнить навыки, и в принципе он знает, как лететь… Но все равно было не по себе, страшновато… «Блин, черт меня сегодня на аэродром понес. Отлетал бы завтра, с кем-нибудь на спарке, а потом можно и на „МиГе“ пробовать», — думал он.
Стоянка была почти пустая. Возле капонира стоял одинокий «МиГ» с большой желтой цифрой «18» на киле, да в соседнем капонире стоял другой, разобранный. К его немалому удивлению, техник Семен Павлович, здоровенный, усатый мужик, лет тридцати пяти, попытался его прогнать.
— Да ты чего, Палыч?
— Вали давай, — напирал Палыч, — нечего тебе тут делать. Без приказа Шубина я тебя к самолету не пущу. Опять разобьешь. Давай, шагай отсюда! — Работающие поблизости техники, услышав перепалку, побросали работу и заинтересованно прислушались.
— Палыч, ты в натуре оборзел? — вскипел Виктор. — Мне только что комполка приказал лететь, и я полечу.
Палыч отступил. Бросил под ноги грязную тряпку и, тихо ругаясь, ушел со стоянки. Ну, вот сейчас свершится…
Виктор не торопился. Зная, что в авиации мелочей не бывает, тщательно провел внешний осмотр самолета, проверив все, что можно. Судя по внешнему виду, самолет уже бывал в переделках, на фюзеляже виднелись две некрашеные латки, еще одна украшала левое крыло. Он был выкрашен в белый цвет, однако побелка где облетела, где стерлась, и выступающая родная зеленая краска придавала истребителю неповторимый вид.
Самолет был заправлен и внешне готов к взлету, даже парашют лежал на сиденье. «Перед смертью не надышишься, — обреченно подумал он, — придется лететь!»
Палыч ушел, никто из техников помогать ему не захотел, так что ему пришлось самому убирать колодки и возиться с парашютом.
«Ну вот… уже скоро. Так… кабина чистая, ничего лишнего, сиденье как будто под меня подогнано. Ручка ходит легко, педали тоже… триммер на нейтрали». — Виктор проверил, все было нормально, машина была готова к взлету, даже мотор еще не успел остыть после прогревания.
Появился Палыч и с независимым видом подтащил баллон с воздухом, подключил его к системе…
Мотор зарычал, разметая всей своей тысячетрехсотсильной мощью снег вокруг, машина задрожала, и Виктор, следуя указаниям техника, медленно порулил на старт. Рассыпая искры, с КП взлетела зеленая ракета, давая «добро» на старт. Дальше оттягивать с полетом было уже нельзя.
Он плавно подал сектор газа полностью вперед. Мотор взревел, задрожав от переполняющей его мощи. «Так… хорошо… а теперь отпустить гашетку тормозов…» Истребитель плавно тронулся. Виктор больше не боялся. Страх был загнан куда-то глубоко, только сердце бешено колотилось, и липкий пот растекался по телу. Разбег, скорость начала расти, и тут машину начало вести вправо, Виктор дал левую педаль, но это не помогало. Тогда он несколько раз нажал на тормоза, и самолет, словно нехотя, выровнял направление движения. Оторвалось от земли заднее колесо. Машина все сильнее ускорялась вперед… Наконец он плавно потянул рукоятку на себя, и самолет легко оторвался от земли и начал неспешно набирать высоту. Он летел!
Виктор переключил кран уборки шасси и приветливые зеленые лампочки погасли — загорелись красные. Значит, все нормально, шасси убрались. Он прибрал тягу, однако скорость все возрастала, а земля удалялась все быстрей. «Ну вот, набрал сто метров, пора делать разворот влево». Машина плавно повернула, повинуясь скупому движению ручки. Во время полета он, как учили еще в аэроклубе, постоянно осматривался, двигая взгляд по определенному маршруту: капот, скорость, альтиметр, курс, приборы контроля двигателя, снова капот… Периодически вспоминая о том, что он все-таки летчик-истребитель, Виктор начинал осматривать небо вокруг.
«Ну вот, уже второй круг завершается. Быстро время летит, однако…» Последний разворот, самолет с небольшим снижением устремился к полосе, та немного уходила вправо. «Ага, тут еще снос есть. — Он слегка подвернул машину. — Теперь нормально, и курс и глиссада… Так… выпускаем закрылки». Самолет немного вспучило, скорость начала падать. «Вот черт, немного недотягиваю…» Виктор послал сектор газа немного вперед. Посадочное «Т» быстро приближалось. Он выровнял машину по горизонту, убрал появившийся крен, и через несколько секунд самолет плавно приземлился на три точки, покатился по аэродрому, подпрыгивая на неровностях и быстро теряя скорость… «Есть посадка! Ну, слава богу!»
Второй раз он взлетал куда спокойнее, мандраж почти прошел, иногда только потряхивало… плавно набрал две тысячи метров и принялся выполнять пилотаж. Выходило не очень… Виражи получались плохо, шарик все норовил ускользнуть из центра, самолет скакал по высоте, сказывался долгий перерыв в полетах, ну и, само собой, «вселение». Петли получались куда лучше. От перегрузок, при резких маневрах, немного темнело в глазах, голова вдавливалась в плечи и казалось, что внутренности вот-вот опустятся к сиденью… Время вышло, Виктор уже собирался идти на аэродром, как вдруг, осматривая заднюю полусферу, увидел чужой самолет. Истребитель заходил на него на большой скорости, со стороны солнца, дистанция была метров двести и быстро сокращалась. «Сейчас меня срубят», — от страха перехватывало дыхание… однако Саблин не растерялся, он полностью прибрал газ, резко рванул ручку на себя и дал правую ногу. Машина задрожала и тут же сорвалась в штопор. Вовремя! Хищная тень мелькнула где-то выше и пропала, Виктор выровнял свой «МиГ» и начал разгоняться в сторону аэродрома, ища глазами противника. А вот и они. Врагов оказалось трое, они летели параллельным курсом справа выше, видимо, потеряв из виду его самолет. Однако в облике этих самолетов было что-то знакомое. «Да это же „МиГи“! Е-мое, чуть свои не сбили. Или это такие шутки идиотские? — Он начал строить заход на посадку, истребители пошли следом. — Точно, свои! Вот гады». Он сел, зарулил на стоянку, выключил мотор. Вылезая из кабины, увидел, как заходили на посадку «МиГи». Судя по бортовым номерам самолетов, садились Шубин, Шишкин и Нифонтов. «Ба, да это не только наши, а можно сказать, почти родня…»
К его удивлению, Мартынов был тут, на стоянке, распекал кого-то из техников, Виктор тут же направился к нему.
— Тащ полковник, задание выполнено, разрешите получить замечания!
— А, Саблин! Вернулся уже? Ну что же, неплохо. Хотя вираж у тебя слабоват… слабоват. Ну да ничего, наверстаешь. Включим тебя в боевое расписание. Так… эту машину за тобой закрепим, я Шубину скажу. Ну, иди… иди, изучай район действий, готовься…
Мартынов ушел на КП, а Виктор остался дожидаться посадки своего непосредственного командира.
Капитана Шубина можно было коротко охарактеризовать тремя словами: хам, пьяница и Летчик. Именно, Летчик с большой буквы. Лет тридцати, среднего роста, худощавый, с острыми чертами лица. Его голову украшала уже изрядных размеров проплешина, как помнил Виктор, эта проплешина появилась уже на фронте — за четыре месяца капитан сильно облысел. Выпить он был не дурак, употребляя при любом удобном или неудобном случае. Командование полка его тихо ненавидело, но он был один из лучших и опытнейших летчиков в дивизии, и ему все сходило с рук.
Шубин с ведомыми уже выбрались из кабин и проводили разбор вылета. Он издалека заприметил Саблина и с ходу выдал следующее:
— О! Вредитель пожаловал! Саблин, ты сейчас летал?
Виктор, который собирался доложить о прибытии, на секунду завис, чем Шубин сразу воспользовался:
— Какого хрена? Кто тебе разрешал лететь?
— Вылетел согласно устному приказу полковника Мартынова, выполнить два вылета на истребителе, полет по кругу и пилотаж.
— По приказу значит… Вот гусь-то… — ни к кому не обращаясь, протянул капитан. — А почему… тута, в штопор попал?
— Ну так, тащ капитан, это… пилотаж выполнил, собирался уже на аэродром лететь, тут вижу, на меня кто-то сзади заходит, вот-вот стрелять начнет, вот и пришлось штопором из-под атаки уходить.
— Саблин, то, что ты из-под атаки так ловко ушел — это ты молодец, а вот то, что меня так поздно увидел, говорит, что говно ты, а не истребитель! Ты должен врага первым увидеть, построить маневр для внезапной атаки и сбить его. Сегодня ты меня увидел в последний момент, завтра «мессера» можешь и не увидеть. Запомните тута этот пример, — резюмировал Шубин, — в любом, даже учебном вылете нужно осматриваться, нужно видеть все, как в бою… Ладно… Я так понимаю, что тебя Мартынов в расписание уже включил? Хорошо. Я, тута, на КП, пока отдыхайте… А, кстати, Саблин, тот «утенок», что ты разбил. Там оказался заводской брак в моторе, так что ты тута невиновный. Радуйся…
В ожидании вылета летчики полка проводили время не на КП, как водится, а на стоянках, в маленьких эскадрильных землянках. Дневальных там не водилось, за порядком и поддержанием тепла следили сами летчики. Топили маленькую буржуйку чем придется, обычно для этой цели использовали стебли подсолнуха с близлежащего колхозного поля. Колхозники успели убрать урожай, но подошедший фронт прервал оставшиеся полевые работы, и сейчас оно темнело частоколом серых, изломанных стеблей. Вот и сейчас Виктор с Игорем бродили по полю, вырывая толстые промерзшие стволы и подбирая уцелевшие шляпки. После из них выбивали семечки и жарили на буржуйке.
— Слушай, — спросил он Игоря, — а чего комэск злой такой? Ну, вылетел я, это же хорошо, ему мороки меньше.
— Да тут дело не в тебе. Это Валерка Нифонт сегодня рассказывал. Так вот, у нас в полку четырнадцать исправных самолетов получается. И летного состава без тебя тоже четырнадцать было, у нас — пять, в первой — семь, ну, и комиссар с командиром. А в боевом расписании всего двенадцать летчиков. Мартынов-то не летает, Изаксон, после того как Королькова сбили, тоже перестал… А задачи полку выполнять надо, ставят-то как будто у нас полный комплект… Вчера комдив прилетал… вздрючил Мартынова, что летчиков мало. А этот тебя увидел и обрадовался — сразу в расписание включил. Тебе бы, по-хорошему, надо еще потренироваться… А вот то, что не твоя вина за этот чертов «утенок» — это хорошо, я слышал, в соседнем полку летчик «ишака» разбил. Зазевался на взлете. Так ему семь лет дали, правда, с отбытием на фронте, — тут Игорь невесело засмеялся…
К аэродрому подошло еще одно звено «МиГов».
— О! Наши возвращаются, давай быстрее…
Эскадрилья была в сборе, даже Шубин вернулся с КП. Летчики набились в крошечную землянку и, растопив с помощью бензина буржуйку, чинно расселись по местам. Коптилка на столе светилась тусклым желтым язычком. Все молчали. Нифонт успел задремать, уронив голову на скрещенные руки. Шубин закурил, задумчиво рассматривая потолок. Полумрак в землянке вызывал тоску, располагая к неспешным раздумьям.
«Вот я и стал летчиком, — думал Виктор. — Как-то быстро, неожиданно. Включили в расписание, и все — скорее всего, завтра я уже полечу в бой». — От этой мысли стало как-то неуютно, снова захотелось обратно, в будущее, где его не будут целенаправленно и изощренно убивать. Однако от действительности не убежать, как бы ему ни хотелось домой, в сытый XXI век, но вокруг оставались все та же тесная землянка и усталые летчики.
Причем, как он понял, домой хотелось вернуться не столько от войны, сколько от окружающей действительности. Война пугала возможной смертью, но одновременно манила неким любопытством — а как оно там? А смогу ли я? Память Саблина ответ дать не могла, для него война тесно связалась с больничной койкой, а вот Виктору почему-то хотелось это узнать. Как и для многих людей, что родились во времена Советского Союза, гитлеровская Германия на подсознательном уровне воспринималась им как враг. Не нужно было ломать себе голову, искать причину, раз есть фашисты — значит нужно с ними воевать. К тому же воевать не в серой пехоте, а в элите войск — истребительной авиации.
А вот действительность удручала. И не тем, что один из командиров давно забил на все, кроме стакана и собственной задницы, а второй хам и смотрит на тебя как на пустое место. Это было нормально, такого добра и в будущем хватает. Удручала окружающая нищета. Он знал, что раньше жили не очень хорошо, но не представлял насколько. Все эти земляные полы в саманных, крытых камышом хатках, бедно одетые, полуголодные люди. Оставаться среди всего этого не хотелось. Но и выбора не было.
«А с другой стороны, — подумал он, — ведь кое-что я знаю. Как там Покрышкин воевал? Парами летали, с радио и что-то было — то ли про колокол, то ли шкаф. Нет, колокол это фигура такая, пилотажная. Шкаф… блин, а ведь читал я про Покрышкина. Помню, в нарядах на КПП ночью делать нечего было, вот читал всякую ерунду из библиотеки. Попадались мемуары всякие… Вспомнил! Точно, вспомнил, только не шкаф, а этажерка. Когда самолеты на разной высоте идут и как-то там так выходит, что немцы этого боятся и чуть ли не сами падают». Память Саблина по этому поводу ничего вразумительного подсказать не могла. Как Виктор уже разобрался, прежний владелец практически ничего не читал, да и вообще мало интересовался всякой там тактикой и прочей ерундой. Его гораздо больше интересовала собственно красота полета и женщины. Однако последние интересовали больше теоретически, поскольку и в училище, и на фронте их было мало, а их, в свою очередь, совершенно не интересовал высокий, угрюмый и застенчивый сержант.
Вечерело. Тусклое зимнее солнце все сильнее склонялось к горизонту. Все расслабились — сегодня вылетов уже не будет. Послышались шутки, под темным потолком поплыли сизые клубы табачного дыма. На улице раздался надтреснутый звук автомобильного клаксона. На сегодня все. Эскадрилья веселой гурьбой вывалилась на улицу, забрались в кузов полуторки и стали дожидаться пилотов из первой, чтобы вместе ехать домой.
В столовой были обед и ужин сразу. Днем обедать ни у кого (кроме Виктора) не было времени. Стоял шум и гам. Пилоты первой эскадрильи сегодня провели три воздушных боя и сбили «мессера». Они жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных боев, чувствовали себя именинниками. Героем дня оказался старший лейтенант Сергей Лисичный — командир звена из первой эскадрильи. Эта его точная очередь положила конец карьере гитлеровского аса. Сейчас он сидел, глупо улыбаясь, принимая поздравления от наших летчиков, пьяный от радости. Это был его первый сбитый.
Подали водку в запотевшем графинчике, затем начали приносить первое. По столовой поплыл запах наваристого борща. Неужели продовольственная служба расстаралась? Летчики довольно водили носами, принюхиваясь.
Шубин разливал водку, это была уже полковая традиция, едва ли не священнодействие. Каждому летчику наливалась порция в соответствии с его дневными заслугами. Виктору сегодня недосталось, он боевых вылетов не совершал, зато себе капитан налил заметно больше. Ну да это ничего, Виктор с большим удовольствием налег на борщ, странно, в обед его кормили супом, ну да ладно…
После ужина все высыпали на улицу. Было уже темно, шли едва ли не на ощупь. Вот и их хата, здесь жил состав эскадрильи, и здесь теперь будет его дом. Впрочем, скорее не дом, а кровать. Он забрался на нары и, переполненный впечатлениями, моментально провалился в сон.
Глава 3
— Подъем! — Глухой голос из-за двери вырвал их из объятий Морфея. Летчики проснулись и принялись не спеша подниматься. Зашел дневальный, маленький, щуплый солдат в длинной не по размеру шинели, напустив мороза в и без того остывшую комнату. Он внес небольшую коптилку, сделанную из гильзы от БС. Неровное пламя, подсвечивая его лицо снизу, придавало ему какой-то демонический вид. — Подъем, товарищи командиры. Машина уже ожидает. — Все быстро оделись и выскочили на улицу. На дворе была зимняя ночь, в просветах плотных облаков светили тусклые звезды. Возможно, погодка днем будет не очень… Раздолбанная жизнью и дорогами полуторка уже ожидала. Виктор запрыгнул в кузов и попытался забиться в середину, где теплее, однако не преуспел. Когда машина тронулась, его ловко оттерли под борт, на ветер.
Минут через десять машина лихо затормозила у КП полка. Комэски убыли получать указания, остальных летчиков прогнали в землянки эскадрилий. Наломав хворосту и растопив печку, пилоты уселись вокруг нее, закурили. Как обычно, началась «травля» баек и анекдотов.
Идиллию прервал вскоре завалившийся в землянку комэск. Разговоры моментально стихли, народ замер в ожидании. Шубин не спешил. Он уселся на «свое» место, щелкнув трофейной зажигалкой, закурил и принялся задумчиво рассматривать летчиков. Сделав несколько затяжек и, видимо, что-то для себя решив, начал излагать:
— Значит, тута так. Звонили из дивизии, чайки из восемнадцатого будут по гаубичным позициям работать, под Самбеком. А мы, силами эскадрильи, должны прикрыть и оказать содействие в штурмовке. Значит, так, Саблин, хватит тебе отлеживаться и харч казенный переводить. Тута сегодня со мной летишь, ты и Шишкин…
— Так точно! — Виктор вздрогнул, услышав свой голос со стороны. Игорь, моментально ставший серьезным, просто кивнул.
— Берем по две полсотки, — продолжал Шубин. — Я распорядился, оружейники уже подвешивают. Вылетаем через двадцать минут. Саблин, ты слева, Игорь, тута само собой справа, ну тебе-то не впервой…
— Значит, тута, смотри, — Шубин обратился уже к Виктору, — держись метрах в ста, делай все, как я. Оторвешься — прибью. Хотя… чего там, тебя тогда немцы сами схарчат. Понял, тута?
Виктор кивнул.
— Ну, раз понял, идите, тута готовиться.
Только в кабине «МиГа» Виктор осознал, что уже сейчас он летит воевать. Буквально через несколько минут. И его там могут убить. От волнения перехватило дыхание, сердце стучало так, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Моментально пробила испарина. Чтобы хоть как-то успокоиться, Виктор попытался вспомнить по карте маршрут. Получалось плохо.
Потом он долго, вслед за вторым ведомым, выруливал на полосу. Холодный воздух от работающих винтов быстро остудил пот, голова прояснилась, но все равно успокоился Виктор только после взлета. В небе переживать стало некогда. Три «МиГа», рассекая морозный воздух, устремились к низким зимним облакам.
Виктор знал, что самолеты «И-153» — «чайки» уж очень тихоходны. Знал, что звену «МиГов» придется ходить змейкой, чтобы те не отстали. Впрочем, «чаек» он видел всего пару секунд. Быть ведомым в их, трехсамолетном, звене было еще то веселье. Казалось, что головы у Шубина и у Игоря словно на шарнирах. Они постоянно ими вертели, оборачивались во все стороны. При этом самолет ведущего постоянно нырял то вверх, то вниз, рыскал по курсу — старался осматривать все небо вокруг. Ведомые повторяли все его маневры. Но это давалось Виктору с большим трудом.
Мотор его «МиГа» то ревел на максимальных оборотах, вгоняя машину в легкую дрожь при поворотах вправо, то затихал на минимальных, когда ведущий поворачивал в его сторону. Постепенно Виктор немного освоился с групповым полетом и даже, расхрабрившись, решил осмотреться и поискать подопечных. «Чайки» отыскались быстро, они шли внизу слева, выделяясь на общем фоне своим грязно-белым камуфляжем. Под ними проплывала небольшая, засыпанная снегом, деревенька. Он присмотрелся. Сверху были хорошо видны крытые камышом крыши, редкие дымы труб, накатанная дорога и тропинки. Идиллию портили несколько разбитых пепелищ и свежие оспины воронок. Бомбили деревню недавно, снег еще не успел спрятать следы войны. Что за деревня? Кто в ней, наши или немцы? Характерных ориентиров вроде не видно. Внизу только снег, балки и редкие линии посадок. Он полез за картой и машинально глянул вправо. А там, всего в двух десятках метров, на него неумолимо накатывал самолет ведущего. Шубин грозил ему кулаком, широко открывая рот в беззвучных матюгах. Прозевал поворот. Виктор, уходя от столкновения, резко рванул ручку на себя. Сердце словно взбесилось, и, несмотря на холод в кабине, его бросило в пот.
Он кое-как снова занял свое место в строю. Смотреть по сторонам уже категорически не хотелось. Ведущий с перекошенным от злости лицом продолжал свою беззвучную критику. «Влетит от него, как вернусь. Главное, вернуться, — грустно подумал Виктор. — А там пусть». Метрах в ста справа скалился в ухмылке Шишкин. Ну да, он, наверное, тоже так поначалу попадал.
Дальше полет шел ровно, «МиГи» летели под зимними темными облаками, старательно оберегая «чаек». Впрочем, оберегали их Шубин с Игорем. Виктор по сторонам больше не смотрел, сосредоточив все внимание на самолете ведущего. Он не видел, как пятерка «чаек» провалилась ниже влево, строя заход на склон балки. Внизу, среди чахлых кустов, в ломаных зигзагах траншей притаились немцы. «Чайки» вышли из пикирования, и балку заволокло дымом и снежной пылью. Хорошо накрыли, сегодня у немецких артиллеристов день явно не сложился. Из близлежащей посадки в сторону «чаек» потянулись тонкие росчерки трассеров — проснулось вражеское ПВО.
Шубин не повел звено вслед за «чайками», выжидая в стороне. И теперь немедленно пошел в атаку на позиции немецких зенитчиков, сбросив на них бомбы.
Виктор даже не понял, что происходит. Он увидел, что Шубин начал мелко покачивать крыльями — сигнал «Внимание», а затем, с доворота, ушел в пикирование. Виктор тотчас пошел за ним. Внизу вырастала чахлая посадка, рядом темнели какие-то ямки. Внезапно от крыльев ведущего отделились темные капли и стремительно понеслись вниз. Бомбы! Виктор тотчас нажал кнопку бомбосбрасывателя. Самолет слегка «привспух», освободившись от доброго центнера железа и взрывчатки. Выход, новый разворот, и снова пикирование. Теперь ведущий расстреливал что-то на земле из пулеметов. Виктор тоже нажал на гашетки и сразу бросил, увидев, что комэска уже выходит из атаки. Он успел только увидеть, что его трассы ушли куда-то в сторону лесополосы.
Снова начались развороты, змейки и восьмерки над пятеркой штурмовиков. Виктор больше не озирался, сосредоточив все внимание на самолете ведущего, стараясь не упустить ни одного маневра. Получалось плохо, частенько его самолет то проваливался на десяток-другой метров вниз, то поднимался вверх, над звеном. Шубин так же периодически грозил ему кулаком, обещая всяческие кары. Но то ли помогли капитановы угрозы, то ли по еще какой причине, но к концу полета Виктор уже несколько освоился и уже более уверенно держал строй.
Вот и родной аэродром. Самолет тряхнуло при посадке, и он, подпрыгивая на неровностях и гася скорость, покатился. Неподалеку от стоянки Виктор притормозил, и на крыло, весьма ловко для своей комплекции, запрыгнул Семен Павлович. Дальше он ехал медленно, подчиняясь командам с крыла. Вот и капонир. Торможение, выключить мотор, и все. Он вернулся. Живой и здоровый. Война показалась ему какой-то странной…
Виктор вылез из кабины, бросил парашют на крыло и пошел вокруг самолета, разминая ноги по мокрому, непротоптанному снегу. Пока он летал, немного потеплело.
— Как слетали-то? Много фашистов убил? — спросил Палыч. Он уже залез под крыло и что-то рассматривал.
— Да нормально. Машина-зверь! Все работало хорошо, замечаний к технике нет.
— Хорошо… а дырка в крыле откуда?
— Где? — Действительно, в левом крыле, ближе к законцовке, была небольшая сквозная дырочка. — Блин. — Виктор расстроился. — Такая маленькая. А я даже не почувствовал ничего. Да и вроде как не стреляли по мне…
— Ладно, это я сейчас залатаю. Тут работы минут на десять. А ты там аккуратней. — Семен Павлович пригладил прокуренные усы. — Не привози больше. А то такая маленькая, а таких дел наделать может. На этой машине раньше Саша летал, Литвинов. Так вот ему, тоже при штурмовке, в ногу пуля попала. Ага… аккурат в пятку вошла. Дырочка в кабине была точно такая же, маленькая. Ну, он сел, только вот врачи в госпитале ему ступню-то и отрезали.
— Вот спасибо, Семен Павлович, умеете вы настроение поднять.
— Саблин! — У соседнего капонира, дымя самокрутками, уже стояли Шубин с Шишкиным. — Дуй сюда.
— Товарищ капитан, задание выполнено. Разрешите получить замечания?
— Ты чего, летун? Ты чего творишь тута? — Негромко, чтобы не слышали обступившие его семерку механики, начал он. — У тебя ручка управления, а не хер, так чего ты ее дрочишь… Ты чего прыгал вверх вниз, как заяц в цирке? Чему тебя учили?
— Виноват, товарищ капитан. Волновался.
— Волновался тута он! Смотри мне, Саблин! Ты же, мля, не крестьянин из пополнения, раньше неплохо летал. Еще раз такое повторится — дам рапорт, чтоб тута в пехоту тебя на хер списали.
Виктор похолодел:
— Товарищ капитан, не надо в пехоту. Я после того случая еще в себя толком не пришел, но я быстро освоюсь. Мне бы только потренироваться еще немного…
— Товарищ капитан, — подключился Игорь, — как же можно Саблина в пехоту? Вы видели, как он отбомбился? Он бомбы аккурат зенитчикам на головы положил. Вы, когда в атаку шли, резкий доворот дали, ну я и отстал немного, видел все хорошо. Ваши бомбы не долетели, а вот саблинские уже среди позиций взрывались. Так они стразу заткнулись, я уже, как на полигоне, кидал.
— Ну, смотри тута! — Комэск, видимо, немного успокоился. — Я тебя, Саблин, предупредил… Смотри… По тренировке я с командиром переговорю, сам знаешь, как сейчас с бензином. Ладно! Я в штаб! Игорь, я вроде зажигалку забыл в землянке. Принеси, пожалуйста.
Игорь подмигнул Виктору и пошел к землянкам эскадрильи.
— А ты давай, помогай механику дыры заделывать. Чтоб тута не привозил больше. Исполняй…
Палыч Виктора помогать не пустил. Он уже поставил свежую латку и теперь полез осматривать мотор. Оружейники снимали пулеметы для чистки. В кабине возился специалист по приборам. Подъехал заправщик, обдав всех сизыми клубами выхлопа. Стоянка эскадрильи напоминала разворошенный муравейник, все были при деле, чем-то занимались, куда-то спешили. Виктору не нашлось никакого дела. Он отошел в сторону и обессиленно уселся на груду пустых воздушных баллонов. Вылет дался ему тяжело, а нагоняй от капитана еще добавил. Сил не осталось совершенно. Сейчас бы поспать, но идти в темную и прокуренную землянку не хотелось.
«В пехоту мне нельзя, — размышлял он, — там убьют, как пить дать убьют. Домой бы вернуться, но как? Надо до конца войны дожить, только сложно это. В авиации образца сорок первого года жизнь не сахар». Насколько Виктор помнил, из летного состава, начавшего воевать с начала войны, к концу остались в живых единицы. Но в пехоте шансов уж точно не будет. Значит, лучше летать, ведь он летчик, и летать это все, что он хоть как-то умеет. Это лучше, чем бежать на пулеметы.
«Только нужно сейчас полетать побольше. Тело-то все помнит, это я головой туплю. А чтобы выжить, нужно летать хорошо. И знать, что делать и как. Блин, в голове каша какая-то. Хрен его знает, что делать, летел, как кутенок. А вот комэска глазастый, как он про пробоину узнал? С таким, наверно, не пропадешь… Это у него уже пять сбитых. Хороший летчик, сильный. Возможно, он станет известным Героем Советского Союза. Шубин. Что-то не помню такого. Вот Покрышкина помню, Кожедуба тоже, еще про Федорова что-то по телевизору говорили. Кое-что видел на форумах, приятели обсуждали. Ладно, сейчас это неважно, лучше пойду, послушаю, чего там ребята заливают…»
Вылет комполка разрешил. Видимо, благодаря красноречию Шубина нашлись и излишки бензина, и моторесурс. Вечером Виктор вновь поднялся в воздух, на отработку пилотажа. Сперва сделал несколько виражей, стараясь выполнять их как можно с большей перегрузкой, потом приступил к петлям. Ощущение, что летишь верхом на неуправляемом птеродактиле, пропало. С каждой выполненной фигурой пилотажа, с каждой секундой в небе машина становилась все более послушной его воле. Полет начал доставлять удовольствие. Разрешенные полчаса пролетели очень быстро. Посадив машину, Виктор немного посидел в кабине, отдыхая. Сидеть было неприятно, начинало подмораживать, и мокрая от напряжения одежда противно липла к телу. Все остатки сил ушли на полет. Палыч обошел самолет и пошел за стремянкой, ему нужно все осмотреть, пока не стемнело. Подъехал знакомый бензовоз, вокруг была уже привычная Виктору суета. Заканчивался второй день его войны.
На следующий день, как обычно затемно, прибыли на аэродром, комэски ушли, а оставшийся народ забился в землянку. К утру сильно потеплело, и земля под ногами раскисла. Виктору внутрь лезть не хотелось, талая вода залила весь пол, летчики пытались раскочегарить печку, но отсутствие сухих дров и нежелание идти за хворостом делали их попытки тщетными. Он с Игорем остался снаружи, у входа. Было шумно, техники суетились вокруг самолетов, прогревали моторы, аэродром готовился к очередному боевому дню.
— Слушай, ведь у тебя уже двое сбитых. Расскажи, как ты их сбил.
Про «своих» Игорь мог рассказывать часами, не отвлекаясь на такие мелочи, как обед и сон. Вот и сейчас он сразу оживился, выбросил бычок и, жестикулируя, принялся за рассказ:
— Девятнадцатого ноября над Ростовом патрулировали пятеркой. Шубин вел, я справа, как обычно, а слева тогда Литвин летал… ну который Сашка Литвинов… И еще Лахно Вася и Беридзе Вахтанг. С ними должен был Нифонт лететь, но у него одна нога шасси не убиралась, он сел. На трех с половиной мы ходили. А тут «юнкерсов» девятка идет, чуть пониже. Я их первый увидал, ну ты же знаешь, как я вижу. Ну вот. А они нас не видели, мы со стороны солнца были, ну мы и атаковали с ходу. У нас РС были подвешены, так мы ими как дали! Немцы сразу зассали, развернулись и драпать, бомбы поскидывали. Ну, еще бы, там все в разрывах было…
Жестикулируя руками с грязными, обкусанными ногтями, Игорь показывал элементы боя, как строился заход. При этом, вспоминая короткие моменты своего триумфа, он довольно щурил зеленые глаза, напоминая при этом здоровенного, рыжего кота.
— Ну вот. Я точно видел, как мой снаряд попал. Ракурс неважный был, где-то две четверти, но я точно попал. «Юнкерс» такой еще полосатый был, как тигр, там еще что-то нарисовано было у кабины… В общем, попал я, рвануло у него в фюзеляже, в районе крыла, так он сразу загорелся. Вот знаешь, как спичка загорается? Пых… и такой комок огня вниз полетел. Красиво так… Так вот, мы РС врезали, потом с пулеметов добавили, немцы разворачиваются. Мы их на скорости проскочили — и в разворот. Думаю, сейчас как вмажем еще… Но в это время на нас «мессера» упали. Я когда осматривался… а Лахно с Вахтангом, они после разворота сзади шли и чуть выше, вижу, «МиГ» Лахно горит и пара «мессеров» на нас сзади заходит. Прохлопали, в общем. Командир их увидал и вниз полупетлей, мы с Литвином за ним, «мессера» проскочили и ушли наверх. Их-то всего двое было. Они еще одну атаку сделали и ушли.
— Да, блин. А как же это вы их так?
— Хрен его знает. Они тоже вроде как от солнца зашли. Мы «юнкерсов» без прикрытия увидали и элероны развесили. Командир потом на разборе вставил, все на «юнкерса» горящего пялились… по сторонам никто не смотрел, вот так вот.