Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает Милевская Людмила

Только ленивый не писал о маньяках.

Я – не ленивая.

Л. Милевская.

Глава 1

Последний день отдыха показался счастливой чете Лагутиных каторжнее разгрузки вагонов. Вагоны, правда, разгружать им не доводилось, но чувство усталости пришло уже на третьем чемодане (вместе с вышеупомянутыми ассоциациями). Бархатную курортную идиллию будто корова вдруг языком слизала – раньше времени начались брачные будни. Где эти нежные взгляды? Где эта сладкая томность?

Он поигрывал желваками, она зло шипела.

Оба спешили домой, с нервной суматошностью упаковывали багаж, перекрикивая звуки радио, спорили и психовали…

Дважды скандалили!

Впрочем, быстро опомнились и, пугаясь собственной смелости, долго объяснялись – тьма извинений! Тьма! Потом, давая друг другу уроки мудрости, были предупредительны и злились только на чемоданы, которые сузились враз (почему-то?!) и обмельчали.

– Раньше у нас все помещалось, – недоумевал Леонид Павлович, зверски тираня замок английского кейса и утрамбовывая одежду коленом.

Еще вечером кейс этот Евдокия тайком набила морскими камнями, а хрупкие ракушки, не вполне доверяя мужу, она рассудительно уложила в свой рюкзачок, радуясь, как ребенок: «Ах, какой сад камней у меня получится! Сразу займусь, как только вернемся домой!»

Она любила возиться в своем саду, не зря муж подсмеивался: «Садистка ты у меня, дорогая».

Вот именно, что садистка, натолкала во все чемоданы супруга камней – пусть таскает садика ради, а у него, между прочим, радикулит. И возраст. Шутка ли, сорок пять! Жуткий возраст, когда тебе двадцать.

Пока Евдокия в чемоданы камни запихивала, совесть ее не мучила – все мысли только о саде, теперь же она о камнях тех сто раз пожалела. С опаской поглядывая на мучения мужа, Евдокия сочувствовала ему, с ужасом ожидала разоблачения и молила бога: «Пронесло бы мимо скандала».

Лагутин, навоевавшись с кейсом, горько вздохнул, вытер пот и взмолился:

– Дашенька, может хоть часть моих рубашек к себе заберешь?

Дашенька оцепенела: под рубашками камни ее и лежали.

«Сейчас начнется», – паникуя, предположила она и, просияв фальшивой улыбкой, с оптимизмом спросила:

– Неужели не закрывается?

– Абсолютно, – заверил он, меча стрелы-молнии только в сторону кейса, хотя появилось желание обрушиться на жену: чему она радуется?

Евдокия, догадавшись о настроении мужа, убрала улыбку с лица и поспешила на помощь:

– Дай, попробую я.

С трудом подавляя новый прилив раздражения, Лагутин скептически осведомился:

– Думаешь, у тебя больше сил?

Евдокия фыркнула и пожала плечами:

– Не жалуйся мне тогда.

Он мысленно констатировал: «Все, последняя капля. Нервы мои похожи на марлю; сейчас я ее убью!»

Женская самонадеянность бесила его всегда, однако руки на жену он ни разу не поднимал, потому что интеллигентно ее берег. Обращая гнев на злосчастный кейс, Леонид Павлович с яростью щелкнул замком – замок счел за благо закрыться. Евдокия облегченно вздохнула и вернулась к своим чемоданам.

«Что это я сегодня противная такая? – удивилась она. – Ко всему придираюсь, во всем возражаю, фыркаю, дергаюсь, закатываю глаза… Будто нарочно злю его даром».

Со вздохом, заталкивая не пригодившийся свитер в кулек, она про себя заключила: «Нет, это не болезнь возвращается, просто день получился жуткий. Поскорей бы он кончился. Оба на взводе, магнитная буря, оба перегрелись вчера, не выспались, к тому же, этот чертов маньяк одолел».

О маньяке, о его жутких злодеяниях, и здесь, на курорте, говорили буквально все, а ведь Лагутины надеялись от него отдохнуть. С самых первых сообщений впечатлительная Евдокия слишком близко приняла к сердцу убийцу-маньяка, ужасно боялась – он снился ей по ночам. Она искала его глазами на улицах города, не хотела одна оставаться в квартире: маньяк лез из всех щелей, даже из мусоропровода. Вздрагивая, Евдокия открывала уже и холодильник, и собственный гардероб.

– Дашенька, – успокаивал жену Лагутин, – ты только подумай: откуда в нашем доме взяться маньяку? Третий этаж, консьержка внизу, охрана, надежные замки на каждой двери, на окнах решетки. Он ищет жертву на улице, вечером, и в кустах ее убивает. Если будешь меня слушаться, бояться совсем тебе нечего. И вообще, слишком ты мнительна. Успокойся, тебе нельзя так часто и сильно чего-то бояться – может вернуться болезнь.

– Я спокойна, – она заверяла, но муж – опытный психиатр и ее лечащий врач – горестно качал головой:

– Не верю. Чувствую, пойдет весь мой труд насмарку: обострится твоя болезнь.

И действительно: все чаще она икала, все реже притрагивалась к еде, не решалась одна выходить из дома, мучили жуткие сны – просто кошмары! С чувством вины Евдокия ловила тревожные взгляды мужа и пожимала плечами:

– Не виновата я, Леня. Это маньяк.

Наконец Леонид Павлович постановил:

– Нельзя тебе больше бояться. Это слишком опасно. К тому же, давно пора сменить обстановку. Беру отпуск и две путевки.

– Ура-аа! – обрадовалась Евдокия и, зная пристрастия мужа, взмолилась: – Только не надо в Испанию.

Он нахмурился:

– Хорошо, а куда?

– В Сочи хочу! В Сочи! Скучно мне в тех заграницах. Все там искусственное, чужое, все там стерильное: даже улыбки.

– Сочи так Сочи, – нехотя согласился муж, – но учти: в Сочи тоже маньяк.

– Ерунда, – отмахнулась счастливая Евдокия, – там будешь ты. Господи, рядом со мной все время! Даже не верится, – восхитилась она.

Леонид Павлович оказался прав: и в Сочи маньяк преследовал их на каждом шагу. Радио, телевидение, пресса: все – только о трупах. Будто маньяк свел мир с ума.

Но права оказалась и Евдокия: больше маньяк ее не волновал. Первое время она еще цепко впивалась своими хрупкими пальчиками в надежную руку мужа, но и это быстро прошло. К ней вернулись хорошее настроение и аппетит, исчезли икота, ночные кошмары и, самое главное, страхи исчезли. Леонид Павлович успокоился, постановив: «Здорова Даша моя, здорова».

И вот в самый последний день будто все разом вернулось: нервная, вредная и снова икота.

«Конечно, – злилась на весь белый свет Евдокия, – как тут болезнь не вернется, когда все о нем говорят. Кажется, только маньяк интересует людей. Нет у них дел поприятней, чем кости поганцу перемывать. Маньяк – в магазинах, маньяк – на базаре, маньяк – ресторанах и даже в салоне красоты, там тоже только маньяк. Впрочем, там больше всего. Когда одни женщины собираются…»

Волнующий, слегка хрипловатый бас мужа вплелся в тревожную мысль Евдокии:

– Уфф, упаковался. И, кажется, проголодался. Дашенька, сейчас отнесу вещи в багажник и – в ресторан. Надо как следует подзарядиться перед дальней дорогой.

– Как скажешь любимый…

Леонид Павлович поднял свой кейс и крякнул ошеломленно:

– Почему тяжелый такой? Даша, – он строго взглянул на жену, – чего ты туда натолкала? Неужели камней?

Евдокия лгать не решилась. Она робко кивнула и прошептала с мольбой:

– Ленечка, для нашего садика.

К пущей убедительности она два раза икнула и напустила капельки слез в глаза.

Леонид Павлович хотел было взорваться, но, увидев слезы, подумал: «Она же ребенок. Икает уже. Еще, не дай бог, приступ начнется, вернется болезнь…»

Махнув рукой, он обреченно поволок чемоданы к автомобилю, удивляясь и себе, и своей молодой жене. Каким-то непостижимым образом они успели обжиться в номере «люкс» сверх основательно, а ведь там все уже было, от туалетной бумаги до зубочисток. Евдокии же мало. Пристрастие у нее окружать себя хламом. За двенадцать дней она столько в номер свой натащила, что сборы домой все больше напоминали основательный переезд в другую страну. И, что ужасней всего, выбросить даже вшивой салфетки не смей, ни-ни! За что ни ухватишься, все самое нужное – непременно надо тащить с собой! А тут еще камни эти!

И как добрый заботливый муж, и как опытный психиатр Леонид Павлович понимал, что с женою надо быть понежней – и южное солнце, и его возражения, и хлопоты отъезда (черт их дери!) не самым лучшим образом сказываются на ее нервной системе.

«Разумеется, надо бы с Дашенькой бережней, – думал он, внешне легко, но не без труда влача неподъемные чемоданы. – Надо меньше ей возражать, хотя, с другой стороны, и я не железный. На ее выдумки и капризы никаких нервов не хватит. Спрашивается, зачем тащить эти камни с моря, когда их можно и дома купить? Тонкая натура! Любительница прекрасного!

А что она выкинула, натура эта, вчера! Попросил ее на столе прибраться, так она, задумчивая моя, „прибрала“ дорогущую пепельницу прямо в мусорное ведро. В то ведро, в которое загодя вывернула тарелку сациви и объедки со всей санаторной столовой – очередная дворняжка, видите ли, на свидание к ней не пришла. И я, чистоплюй, должен был лезть своими руками во всю эту гадость за пепельницей. Настоящий стресс пережил.

А эти ее собачки. Любительница животных! Уж не знаю как и бороться с отзывчивостью такой. Купил ей отличного пса стоимостью в автомобиль – целуйтесь сколько хотите, нет же, „пса не хочу“. Не знал потом как даром его в хорошие руки пристроить, приплачивать пришлось, иначе не мог избавиться, она же по-прежнему подбирает паршивых каких-то и шелудивых… Поборница чуткости!

И все вокруг восхищаются: „Вот она, настоящая доброта!“ Дать бы пожить им с такой добротой, мигом в петлю бы запросились…

А эта ее рассеянность! Платья и сумочки устал покупать: теряет, портит, защемливает во всех дверях, смешит таксистов, швейцаров…

И я все прощаю, все понимаю, но камни можно и дома купить!»

Камни Леонида Павловича добили. Очень он рассердился, и не потому что тяжелые. Леонид Павлович в свои сорок пять был молод, подтянут, красив и силен – не переборщи он с фитнессом, не докучал бы ему и проклятый радикулит. Да и с радикулитом он понес тяжеленные чемоданы легко, едва вышел из номера, демонстрируя дежурной по этажу (моднице и милашке) выправку да осанку.

«Какой мужчина!» – с удовольствием прочитал он в ее голубых глазах, но… все омрачали камни.

Камни добили его. Леонид Павлович терпеть не мог беспорядка. Ни в чем: ни в делах, ни в одежде… Особенно не переносил он беспорядка в мозгах, может, поэтому и стал Леонид Павлович психиатром.

Может, по этой причине и женился он на Евдокии. Вот где работы край непочатый – как говорится, и конь не валялся. Леонид Павлович засучил рукава и терпеливо, стиснув зубы, с героической мудростью, шаг за шагом, день за днем лечил редкую болезнь жены, заодно прививая Дашеньке зачатки логики и порядка.

И неплохо же получалось! И вылечил, и к порядку привел, и многому научил – настырный и терпеливый…

Правда, порой и он не выдерживал с ней. Камни же – откровенная глупость. Зачем их тащить, если продаются они повсюду? И, кстати, совсем не дорого…

Впрочем, Леонид Павлович быстро взял себя в руки – сразу же, как отправил чемоданы в багажник машины, женушку и возлюбил. В номер он входил уже с улыбкой нежности на губах:

– Дашуня, радость моя, а вот и я. Ты готова?

Глава 2

Войдя в номер, Леонид Павлович обмер и озверел, и даже хуже. На этот раз все было не так – все неправильно! Даша сидела на кровати! В обуви! В позе «лотоса»! На дорогом покрывале! И ела мороженое!!!!!

«Откуда она только его взяла? – задался горестным вопросом Лагутин и тут же отметил: – Если испачкает покрывало, заставят платить».

Но это было еще полбеды. Управляясь одной рукой со стремительно тающим пломбиром, другой – жена прижимала сотовый к уху, с кем-то одновременно болтая.

Леонида Павловича окатило новой волной горячего гнева.

«С кем это там она? Разумеется с подругой. Без моего присмотра. Я же ее просил! Наверняка растрепала уже, что мы в Сочи. Теперь всем известно, что мы в отъезде, что брошен дом… Милости просим, воры-разбойнички! Любой приходи, все бери, что честным трудом нажито…»

Здесь Лагутин покривил изрядно душой: он, как председатель экспертной комиссии, брал приличные взятки. Но с другой стороны, покажите того чиновника, который не считает пресловутые взятки кровным своим, заработанным честным трудом – ведь это главный его доход. Впрочем, мы не о том…

Леонид Павлович был взбешен, он подумал: «Какой ужасный непорядок! Мало, что пачкает покрывало, вещи бросила собирать и с подругой о запрещенном болтает, так еще и привыкнет, и дома так станет сидеть, в обуви на кровати с мороженым…»

Евдокия, обнаружив в дверях мужа, приветливо кивнула ему и шепотом сообщила:

– Это Майка!

Он решил: «Хоть майка, хоть фуфайка, сейчас я ей покажу!»

Но, почувствовав как неконтролируемая волна негодования поднимается из глубин его сущности, Леонид Павлович спохватился и бросил все силы на подавление этой волны. Идиллическая атмосфера счастливого брака была спасена.

– Дашенька, – ласково спросил он, – где ты взяла мороженое?

– В холодильнике. Кое-что там испортилось, я это выкинула, но мороженому-то что сделается? Тем более, в морозилке, – со всею нежностью ответила жена и уже небрежно добавила, явно подруге: – Слышь, Майка, Ленечка мой пришел. Позже перезвоню.

Отправив сотовый в карман, Евдокия расплела из «лотоса» тонкие ноги и шустро заерзала задиком по атласному покрывалу, сползая с кровати навстречу мужу. Леонид Павлович строго смотрел на жену, мысленно собираясь перед нотацией и размышляя с чего начать: с обуви, или с мороженого, или с того, что в определенные моменты подругам звонить не полагается.

Хотелось говорить обо всем, однако он и слова сказать не успел, как снова затренькал сотовый. Прижав к уху трубку, Евдокия изменилась в лице.

– Ма-моч-ка! Кажется, я сейчас умру! – пропищала она, и в глазах ее отразился такой запредельный ужас, что Лагутин струхнул.

– Что случилось? – воскликнул он, бросаясь к жене. – Нас затопили?! Дома пожар?!

– Хуже! Гораздо хуже! – истерически закричала Евдокия, и нервы его не выдержали.

Леонид Павлович вырвал телефон у жены и лихорадочно прижал его к уху.

– Сначала я не поверила, – неистовой скороговоркой, пронзая барабанную перепонку Лагутина, строчил женский голос, – ну капелька и капелька. Всего одна. Я думала, это варенье вишневое. Сестре-сладкоежке накостыляла, чтобы и близко к роялю не подходила со своими дурацкими бутербродами, а потом вижу, лужица. Лужица, Дуся! А потом целая лужа!

– Что-оо?! – взревел Леонид Павлович. – Какая лужица-лужа?! Какие бутерброды?!

Он в ярости отшвырнул от себя трубку – правда не на пол, а на кровать, на мягкое покрывало – и гневно уставился на жену:

– Хочешь в могилу меня загнать? Довести до инфаркта решила?!

Евдокия нервно икнула:

– Леня, у Евы в доме жуткие творятся дела!

– Ха! У Евы творятся дела! А у меня еще хуже: родная жена издеваться изволит! Взялась меня извести! Неужели не ясно, когда ты так завопила, ноги мои подкосились! Я думал, что в нашей квартире пожар!

Евдокия снова икнула и покосилась на трубку, упавшую рядом с ней:

– Ленечка, я не шучу! У Евы такое творится!

– Да слышал я, слышал, – разом вдруг успокаиваясь, насмешливо констатировал Лагутин. – Все я слышал. Лужица, бутерброды – кошмары, солнышко, еще те. Как тут не посочувствовать. Непонятно, зачем ты сотовый прихватила с собой. Я же тебя просил. То Майка, то Ева… Уверен, о нашем отъезде знает теперь весь белый свет…

Евдокия испуганно затрясла головой:

– Нет, Ленечка, как мог ты подумать? Я с подругами так говорила, что невозможно было понять, в городе мы или нет. Вот если бы мне звонили, а я бы не отвечала, вот тогда бы всем стало ясно…

Оправдания обрывая, опять зазвонил телефон. Евдокия, не решаясь брать трубку, с растерянной мольбой посмотрела на мужа. Леонид Павлович обреченно махнул рукой:

– Чего уж там, бери, слушай про бутерброды. Да не проболтайся, смотри, что мы в Сочи. Впрочем, скоро мы возвращаемся, если вообще когда-то отсюда уедем с такими странными сборами.

Лагутин зло пнул ногой чемодан и тут же, его подхватив, и коробку со шляпами, поспешил вон из номера к автомобилю.

Едва дверь за мужем закрылась, Евдокия ловким (обезьяньим) движением цапнула трубку и закричала:

– Ева! Евочка, это ты?!

Конечно, это была Ева.

– Дуся! – вопила она. – Нас разъединили?!

– Разъединили? Евочка, как возможно такое? Душой я с тобою всегда! Рассказывай, что у тебя происходит? И поподробней!

Об этом и не надо было просить (женщины любят детали), Ева опять застрочила:

– Сначала была капелька, едва заметная капелька крови. На клавише, на одной, на «до» первой октавы. Но я-то не знала, я думала, что вареньем намазано. Вишневым. Юльке накостыляла слегка и успокоилась. Через несколько дней смотрю, капелек уже пять: на «ре», «ми», «соль» первой октавы и на «до», «фа» – второй. Присмотрелась, на варенье совсем они не похожи. Еще присмотрелась – кровь! Ох, как я рассердилась на Юльку, даже ее отшлепала и наказала: «Со своими вечно ободранными лапами к роялю и близко подходить, мерзавка, не смей!» И что же? Через несколько дней на «ре» третьей октавы лужица. А сегодня уже настоящая лужа на «ми», «фа» «соль» пятой октавы и сильно испачканы черные клавиши. Но самое страшное то, что Юлька здесь ни при чем, зря ее колотила. Целых три дня я дома одна! Абсолютно одна!

Оцепеневшая Евдокия, заикаясь, спросила:

– К-куда же все делись?

Ева всхлипнула:

– Я еле живая от страха. На дачу уехала вся семья. Сама их выгнала, чтобы не мешали мне к фестивалю готовиться. Едой запаслась и над новым концертом работала, три дня не выходила из дома.

– Может, кто-то к тебе приходил и решил подшутить, – замирая от ужаса, прошептала в ответ Евдокия.

– Если бы, в том-то и дело, что не приходил в эти дни никто. Одна я была в квартире. Кровь с клавиш начала вытирать и вдруг так страшно мне стало, что потемнело в глазах. С воплем забилась в ванную, под унитазом сижу, выйти боюсь. Слушай, Дуська, ты мне не веришь?

– Про то, что под унитазом сидишь? – удивилась та и озадаченно осведомилась: – Да, в самом деле, Ева, как ты умудрилась забраться под унитаз?

– Ой, Дуся, сижу-то я рядом, но черт с ним, с унитазом моим! В то, что кровь на клавишах появляется, веришь или не веришь?

– Верю! – не задумываясь, выпалила Евдокия. – Я самая первая увидела эту кровь!

– Ой, мамочка! – взвизгнула Ева. – Сейчас я от страха умру! Ты видела кровь?!

– Да! На твоих клавишах!

– Ой, мамочка! Точно умру! Когда?!

– В тот день, когда появился маньяк!

– Да ты что?!

– Евусик, я сидела возле рояля, уставившись в телевизор. Ты на кухню кофе варить пошла. Тут начали про маньяка рассказывать, я разволновалась и на клавиши оперлась рукой, то есть, локтем… Ева, знаю, ты за это ругаешь, инструмент расстраивается и все такое… Честное слово, я по рассеянности, – бросилась оправдываться Евдокия, но подруга ее перебила:

– Хватит, Дуся, мне уже не до клавиш. Дальше-то, что с кровью было?

– Да ничего. Я про кровь только дома узнала, когда блузку сняла. На локте было пятно.

– Что же ты мне не сказала?!

– А о чем говорить? Знаешь сама какая я недотепа. Спасибо еще, что только пятно.

– Да, спасибо, что на месте рукав, – саркастично вставила Ева.

– Именно, – не обиделась Евдокия. – Со мной и похуже приключения каждый день происходят, а тут всего лишь пятно. В тот день я не задумалась, но когда я опять оперлась на клавиши…

На этот раз Ева взвилась:

– Вот в чем дело! А я удивляюсь, почему рояль так часто расстраивается! Оказывается, она на него опирается! Каждый день!

– Не каждый день!

– Дуся, нельзя быть упрямой такой! Если просят тебя по-хорошему, изволь выполнять! Он кучу денег, рояль этот стоит. И настройщик нынче не дешев.

Евдокия ядовито спросила:

– Тебе уже не интересно про кровь?

– Интересно, – буркнула Ева, – дай только слово, что больше не будешь…

– Не буду! Даю! Никогда! И не имею привычки такой, но в тот день, видимо, черт попутал: про маньяка снова по телику говорили, снова я увлеклась, снова на клавиши оперлась и снова локоть в крови. На этот раз видела след. Когда ты вошла, я быстро локоть убрала, а на клавишах…

– Капля?!

– Нет, кровью намазано. Каплю блузка впитала и уж потом я по клавишам развезла кровь рукавом.

– Что же ты мне не сказала? – опять сокрушилась Ева.

Евдокия вдруг рассердилась:

– А что я должна была говорить? Что на клавиши твои опиралась да комара невзначай придавила? Ведь именно так я тогда подумала, только теперь уже все поняла. Выходит, это был не комар. Но что же?

– Дусенька, миленькая, – с ревом взмолилась Ева, – приезжай скорее ко мне!

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас!

– Сейчас я не могу, занята. Почему бы тебе не вернуть с дачи семейство?

– Пыталась, но сотовый не отвечает.

– Попробуй еще.

– Да пробовала сто раз! Сколько можно? К тому же, мне никто не поверит. Мама скажет, что я сочиняю опять. Дусенька, приезжай или я здесь, под унитазом, от страха умру! Если не хуже!

Этим заявлением она насторожила подругу.

– А что может быть хуже? – втянув голову в плечи, спросила Евдокия и два раза нервно икнула.

Ева сделала длинную паузу и экзальтированно прошипела:

– А хуже: меня прикончит маньяк!

– Евочка, миленькая, – заголосила Евдокия и… вынуждена была мгновенно прервать разговор. – Я позже перезвоню, Леня пришел, – испуганно сообщила она и, прошептав «да, бабуля была права», спрятала трубку.

– Леню своего боится больше маньяка, – со вздохом подивилась Ева и, сидя под унитазом, покорно принялась ждать.

Она знала свою подругу: раз Дуся выдала обещание, значит не подведет.

Глава 3

Леонид Павлович и вещи в багажник автомобиля отнес и даже успел пофлиртовать на прощание с милашкой-дежурной. Он видел, что очень ей нравится: кокетничала, чертовка, отчаянно с ним все эти двенадцать дней и Дашу сразу же невзлюбила – провожала презрительным взглядом. Во взгляде недоумение и вопрос: «И что он, красивый, умный, интеллигентный мужчина в этой дурочке и страшилке нашел?»

А Даша, неосознанно чувствуя неприязнь, словно назло, проходя мимо дежурной, то на ровном месте вдруг спотыкалась, то сумкой цепляла стоящие в холле цветы. Горшки падали, бились – Лагутин сокрушался, качал головой, извинялся – дежурная, торжествуя, со сладкой улыбкой в ответ ворковала:

– Не волнуйтесь, ужасного ничего, подберем.

Но Дашу с такой брезгливостью злыми взглядами провожала, что к Лагутину (читавшему эти взгляды) сразу просилось на ум: «чокнутая» да «удолбище». Он и не ошибался совсем – как раз такими словами дежурная полна и была, провожая нескладеху-Дашу злыми глазами.

Простосердечная Даша же, как обычно, с лаской ко всем и со всею душой – дежурную комплиментами баловала, дорогими фруктами угощала, шоколадками пичкала…

И чем больше завистницу улещала, тем сильней ее та ненавидела.

Леонид Павлович, для которого человеческая душа, что учебник, до дыр зачитанный, видел какие страсти тут происходят, какие движения и куда, но поделать не мог ничего. Жену он предупреждал, советуя быть недоступнее, но бестолку все. Прямо сказать ей нельзя: слишком уж впечатлительна, а намеками – что об стенку горох. Он ей:

– Даша, обслуга бедная, а мы живем в номере «люкс» и за день способны истратить то, что хорошая горничная и в месяц не получает.

Она же ему в ответ:

– Потому я дежурную фруктами и кормлю. И не пойму, чем ты не доволен.

Вот и говори с ней после такого ответа. Дежурная – стерва – ведет себя внешне солидно, а Даша – добрячка – выглядит дура дурой.

Но с другой стороны, Лагутин не держал на дежурную зла: он мужчина ее мечты – очевидно, а Даша счастливая конкурентка. За что же дежурной ее любить?

Лагутин поэтому с чистой совестью на прощанье с дежурной пофлиртовал, покупался в лучах ее обожания – не смог себе отказать. В свой номер по этому поводу он вернулся в приподнятом настроении – после (пусть и легкой) измены как-то особенно хочется любить родную жену.

– Дашутка! Радость моя! Я уже здесь!

И что же он видит: Радость сидит по-прежнему на кровати, в обуви на покрывале – Лагутин нахмурился, в нем самом радости, как ни бывало, только злоба одна.

«Что это, черт возьми, происходит? Я, как ишак, с чемоданами, знай себе, бегаю по этажам, а она прохлаждается?»

– Даша, почему до сих пор не собран твой рюкзачок? В конце концов, это бессовестно. Я устал, страшно голоден, мне предстоит долгий путь за рулем. Эдак мы и к ночи не выберемся…

Разумеется, после такой сентенции, Евдокие и в голову не пришло делиться с мужем загадками Евы. Во-первых, он не поверит. И не захочет слушать. А во-вторых…

Во-вторых, много чего. Вплоть до скандала. Не стоит испытывать, пожалуй, судьбу.

Евдокия вспорхнула с кровати и – прямо на шею к мужу:

– Ленечка! Как я рада, что мы едем домой! Ленечка! Я страшно тебя люблю! Ты – самый лучший!

Он смягчился:

– Ну-ну, хитрунья, хватит, задушишь. Лучше иди собери рюкзачок.

– Считай, он уже собран!

И действительно, быстро все собрала (может же, если захочет) и помчалась к дежурной сдавать ключи и прощаться.

Лагутин, предвидя ужасную сцену, (Даша – сама простота, та, стерва, – ехидство одно) схватил последние чемоданы и к автомобилю сбежал.

– Встретимся в ресторане, – бросил он жене на ходу и вскоре сильно о том пожалел, что ее без присмотра оставил.

Теперь он жену вообще потерял: и в ресторане зря ждал – не дождался, и у дежурной ее не нашел, сбегал к автомобилю – и там Даши нет.

– Черт возьми! Это уже никуда не годится! – взорвался бедный Лагутин. – Ох, она меня доведет!

И в этот трагический миг он увидел свою Евдокию: негодница сидела под пальмой на лавке с сотовым, приложенным к уху. С кем и о чем болтала жена Лагутин не слышал – был от нее далеко – но разъярился он не на шутку и завопил:

– Даша! Ты издеваешься?!

Вздрогнув, она оглянулась, поспешно спрятала трубку и… возликовала:

– Ленечка, ты нашелся! Я потеряла тебя!

Леонид Павлович оторопел:

– Ты меня потеряла?! Это я тебя потерял!

– Я здесь была, как ты и велел.

– Я велел? Я ждал тебя в ресторане.