Динка прощается с детством Осеева Валентина
– «Мыша, Мыша»! – передразнила она, подталкивая сестру.
– Леня, чего она... – пожаловалась Мышка, отмахиваясь от приставшей к ней Динки.
– Макака, не балуй! На вот тебе... – Ленька сунул девочке сверток с сапожками. – Иди, иди! Потом поглядишь! Как в поезд погрузимся, так и поглядишь!
Динка, подпрыгивая, побежала вперед. Ленька усадил обеих девочек на извозчика и вернулся. Увидев ослабевшую от слез Алину, он тихо сказал:
– Ишь как наревелась! Держись вот за меня. Пойдем! – И, осторожно взяв ее за плечи, повел к извозчику.
За ними вышла Марина. Кулеша и Никич заперли двери. Дворник взял ключи.
– Подождите! Я забыла сумочку! – крикнула вдруг Марина.
– Ну вот! Все не слава богу... – заворчал Никич, пропуская ее в дом.
Ленька, усадив девочек, стоял около извозчика.
– Я поеду на облучке. Извозчик, подвиньтесь! – сказала вдруг Динка.
– Это неприлично! – напала на нее Алина. – И потом, ты изомнешь свой плащ.
Сестры заспорили.
– Хватит вам! Вон мать идет! Макака, сядь на свое место. А ты, Алина, молчи! Помни себя! – строго сказал Ленька, стаскивая Динку с облучка.
Обе замолчали. Но через минуту Алина снова сделала замечание, на этот раз Мышке.
– Да замолчи ты!.. Что тебе, больше всех надо? – с укором сказал Ленька.
Алина пожала плечами и отвернулась.
– Ну, тогда распоряжайся сам, – неуверенно сказала она.
– Поехали, поехали! – подходя к извозчику и усаживаясь рядом с детьми, сказала Марина. – Леня, садись с Никичем и Кулешей!
– Нет... – рванулась было Динка, но мальчик погрозил ей пальцем и побежал к другому извозчику. По дороге Кулеша сказал:
– Привет тебе, Леня, от Степана!
– Он вышел? – обрадовался Ленька.
– Конечно. Держали, держали, но улик-то ведь нет! Улики все в бубликах спрятались! – весело подмигнув мальчику, сострил Кулеша.
Оба расхохотались. А Никич озабоченно сказал:
– Смех смехом, а вот не опоздать бы к поезду!..
– Не опоздаем! – сказал Кулеша. – Я все часы перевел на двадцать минут вперед. Это совершенно необходимо, когда едут женщины и дети!
На вокзал приехали к первому звонку. Суетились. Наскоро забрасывали в купе картонки, чемоданы. Марина, открыв окно, давала последние наставления Никичу:
– Скажите Лине и Малайке, что как только мы устроимся, то сейчас же выпишем их к себе. Скажите Олегу, чтоб не беспокоился. Я напишу ему...
Никич стоял на перроне и махал рукой детям. Кулеша делал какие-то гримасы Динке; девочка смеялась.
Наконец поезд двинулся. Марина прислонилась к окну и закрыла глаза.
– Не тревожьте ее... – тихо сказал девочкам Ленька.
Глава 86
Брат и сын
За окном стояла черная осенняя ночь. В купе слабо мерцал фонарь, внутри его коптила и оплывала свеча. Утомленные сборами и волнениями, дети крепко спали. Динку и Мышку уложили внизу на одну полку, против них лежала Марина. Алина устроилась на верхней полке, Ленька тоже взобрался наверх. Но мальчику не спалось... Непривычно и громко стучали колеса, лязгало и скрежетало под вагоном железо, неожиданные толчки замедляли ход поезда.
«Не смазали колеса, видать... – думал мальчик и, опустив голову, смотрел вниз, на спящих детей. – Не разбудили бы, а то опять матери забота... – Он очень жалел Марину: – Беда ей с девчонками! Ревут как белужки. То одна, то другая... Но я их отучу матери нервы портить...»
Динка уже сообщила мальчику, что «мама ждала его до последней минуты и со всеми спорила и даже на Алину не обращала внимания...».
Ленька был глубоко тронут и, приглядываясь в сумерках к усталому лицу Марины, тревожился.
Марина не спала... Утомительные сборы, боязнь опоздать на поезд, слезы Алины и отчаяние Динки отняли у нее последние силы. Нервы Марины не выдержали, и, уложив детей, она долго стояла у окна. Плечи ее вздрагивали, слезы неудержимо бежали по лицу... Ленька лег последним. С тревогой поглядывая на Марину, он не решался залезть на свою полку.
– Ложись, Леня, – не оборачиваясь, сказала она.
Мальчик лег; Марина оторвалась от окна и, оглядев спящих детей, тоже легла. Но в темноте Ленька видел, как зажатый в руке беленький комочек непрерывно прижимается к ее лицу. Сквозь шум колес ему даже слышались тихие горькие всхлипы...
«Плачет... Замучилась...» – с глубоким сочувствием подумал Ленька и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.
Сердце его было спокойно за Макаку. Он вспомнил, как радовалась девочка его подарку, как в узком купе отплясывала она в своих красных сапожках.
«Как раз по ноге пришлись. Ловко ей в них бегать-то...» – удовлетворенно подумал Ленька. Но сквозь эти мысли о себе, о Макаке, о красных сапожках он все время прислушивался, спит ли Марина. Но она не спала, и Ленька не выдержал... Стараясь не разбудить детей и повиснув на одной руке, он бесшумно спрыгнул вниз.
Марина, увидев его, поспешно вытерла глаза.
– Ты хочешь выйти, Леня? – шепотом спросила она, приподнимаясь на локте.
– Нет, – так же тихо прошептал Ленька и, несмело подойдя к ее постели, опустился на корточки. – Я так встал... Поглядел и встал... Только что ж плакать? Теперь будем вместе с ими валандаться... – кивая на спящих детей, прошептал он.
Марину не удивило это слово «валандаться», горло ее сжалось от нахлынувших слез, и, обхватив шею Леньки, она неожиданно для себя тихо пожаловалась:
– Трудно мне, Леня. Так трудно бывает...
– Как не трудно! Одной-то... Только теперь я буду... Они ко мне живо привыкнут... – боясь пошевелиться, сказал Ленька.
Марина еще крепче обняла его:
– Леня, я так рада тебе, потому... что ты как сын... Ты будешь мне сыном, Леня?
Ленька, растроганный и смущенный, улыбнулся в темноте:
– Ну что ж... Я еще никому сыном не был, а здесь буду. Я вас всех жалею...
Алина свесила голову с полки и тревожно спросила:
– Мамочка, кто с тобой?
– Спи, спи... Это Леня, – поспешно ответила ей мать.
– А когда же, мама... Может быть, встать? – снова спросила Алина.
– Нет-нет! Мы еще недалеко отъехали. Спи, еще рано, – успокоила ее мать.
Ленька, вслушиваясь в эти загадочные слова, полез на полку.
«Ждут чего-то...» – удивленно подумал он.
Глава 87
«Папа, я не успела исправиться!»
Но Алина все-таки встала. За ней поднялись и другие дети: Динка, сонно хлопая глазами, натягивала свои сапожки; Мышка попросила пить; Ленька опять слез со своей полки.
Алина, отдернув занавеску, поглядела в окно... Поезд пробегал мимо лесов и полей. В поле был туман, за деревьями мутно и серо вставал рассвет... Младшие дети тоже потянулись к окну.
– Лень, – шептала Динка, – мы уже далеко заехали? Мы уже никогда не вернемся на наш утес?
– Вернемся еще, – сказал Ленька и посмотрел на Марину. Черное шелковое платье с выоким воротником оттеняло ее бледное лицо, но она спала крепко и спокойно. Мышка и Алина, сидя на полке, вытащили свои книги.
– Не видать ничего... – сказал Ленька. – Пошто глаза портите?
– Леня! – робко сказала Алина. – Ты много слов говоришь неправильно. Ты не обидишься, если я буду поправлять тебя?
– За науку не обижаются, – улыбнулся Ленька.
– И потом, он теперь наш брат, он не будет обижаться, – тихо сказала Мышка.
– Ну да! Он не всехний брат, а только мой! – ревниво загораживая Леньку, заявила Динка.
– Неправда! – строго остановила ее Алина. – Мама так не говорила. Леня – общий брат.
– А кто нашел его?! – вскинулась Динка. Но мальчик, смеясь, потрепал ее по голове.
– Я вам всем брат, – серьезно сказал он. – Всех охранять буду, а за матерю вашу душу отдам!
Девочки примолкли и с уважением посмотрели на своего нового брата. Марина спала... Ленька умылся и велел Алине умыть сестер. Свежие, розовые лица их наполнили его сердце незнакомым теплом и уютом. За окном быстро светлело.
– Лень, Лень! Вон домички... А вон река!.. – глядя в окно, радовалась Динка.
И вдруг дверь купе распахнулась, и на пороге стал человек. Осторожно прикрыв за собой дверь, он обернулся к детям. Черная борода закрывала половину его лица, но глаза ярко синели.
– Леня... – испуганно пробормотала Алина.
– Что надо? – загораживая собой сестер, строго спросил Ленька, но из-под его руки вдруг выскользнула пушистая голова Динки.
Глядя в упор на стоящего перед ней человека, девочка вдруг увидела смеющиеся глаза молодого железнодорожника. И, прижав к груди руку, боясь назвать вслух дорогое имя и чувствуя испуг оттого, что он может не узнать свою дочку, она неуверенно двинулась к нему, повторяя с робкой мольбой:
– Я – Динка... Динка...
Отец протянул к ней руки и, подняв ее, прижал к своей груди.
– Папа, я не успела исправиться! – прошептала ему на ухо Динка.
В купе все зашевелились. Алина и Мышка бросились к отцу.
Марина вскочила.
– Леня, посторожи... – взволнованно шепнула она.
Ленька бросился в коридор.
– Родные мои... Чижики мои... – обнимая всех сразу, шептал отец. – Я теперь в России, мы будем часто видеться... Но сейчас у меня три минуты... Я должен соскочить на следующем разъезде... Только не плачьте, не скучайте обо мне! Скоро мы все будем вместе! Скоро наступит такая жизнь... такая... – Он посмотрел на младшую дочку и, подхватив ее на руки, весело добавил: – Что даже моя Динка исправится!
Часть III
Глава 1
Волга, Волженька...
Киев встретил Арсеньевых холодным осенним дождем. Мокрые улицы казались пустынными и неприветливыми. Динка помнила, с каким восторгом мама говорила о цветущих каштанах... Но теперь они стояли почерневшие от дождей, ветер сбивал с них последние листья, под кучами мокрых листьев валялись гладенькие, коричневые, словно полированные каштаны... Динка присаживалась на корточки, пробовала каштаны на вкус, разгрызая твердую корку, но жесткая молочно-белая сердцевина их была горькой и несъедобной...
И все же эти «каштанчики» некоторое время утешали девочку, она набивала ими свои карманы, таскала их домой и, играя в них, как в камешки, задумчиво говорила Мышке:
– Здесь все такое хорошее, а я никак не могу привыкнуть... Люди улыбаются, а спросишь что-нибудь и не понимаешь, что они такое говорят... У меня еще ни с кем ни одного разговора не вышло, – шепотом добавила она.
Сестры говорили шепотом, чтоб не обидеть маму, ведь Украина была маминой родиной и мама так мечтала о Киеве.
– Я тоже никак не могу привыкнуть, – соглашалась Мышка. – Но ты молчи...
– Да я молчу... Мне надо скорей Днепр посмотреть... Мне бы увидеть большую воду, такую же, как у Волги...
– Днепр тоже большой, – тихо говорила Мышка.
– Ох, нет, нет, нет...
Динка садилась на пол и, натянув на коленки платье, крепко зажмуривала глаза. В ушах ее с тихим шумом плескалась желтенькая водичка...
– Волга, Волженька, голубочка моя родная, зачем же мы от тебя уехали?..
Динка вспоминала пароход, который вез ее мимо утеса... Уехали, уехали...
– Днепр тоже очень красивый... Мама нам покажет его... – утешала сестру Мышка.
– Все равно я никогда не обживусь в этом Киеве... Я здесь как чужая хожу... – хныкала Динка.
Марина читала детям «Кобзаря» на украинском языке, объясняла отдельные слова.
– Вот я покажу вам мой Днепр! – с гордостью обещала она, а перед глазами девочек во всю ширь вставала Волга.
И Динка, тоскуя, говорила:
– Мы уже десять дней как приехали, почему же мама не побежала сразу к своему Днепру? Если бы мы вернулись назад, я бы сейчас же помчалась на берег и каталась бы по песку; я бросилась бы в воду, обняла ее обеими руками. И пускай бы я захлебнулась этой водичкой... Бей меня, топи меня, Волга, Волженька, голубушка моя, родненькая...
Динка бросалась ничком на пол, Мышка крепко обнимала ее, и, обнявшись, они вместе плакали...
От сестры Динка шла к Леньке. Леня, на которого в первые дни приезда свалилось много самых разнообразных и неожиданных дел, хмуро смотрел на ее расстроенное лицо:
– Ты что это изревелась вся?
– Да-а... Изревелась, изревелась... А ты не изревелся, ты уже забыл нашу Волгу, ходишь тут как ни в чем не бывало! – с упреком говорила Динка.
– Как это я Волгу могу забыть? – удивлялся мальчик.
Динка умоляюще складывала руки.
– Лень, давай скажем маме, что мы не можем жить без Волги? Мы с Мышкой скажем, и ты... Может быть, мама тебя послушает... Давай, Лень!
– Да ты что, с ума сошла? Мать бьется как рыба об лед, кое-как сюда нас всех перетащила, да тут еще пропасть делов на нее навалилось, а они, смотри-ка, с какими фокусами к ней! Вези их назад! И как только не совестно такое выдумать!
– Ну и пускай мне будет совестно, я все равно буду реветь, реветь и от чахотки умру, вот тогда и оставайся в своем Киеве! – угрожала Динка.
Леньке становилось жаль ее. Он звал Мышку и убеждал обеих девочек отложить свою тоску по Волге до той поры, когда он, Леня, окончит гимназию, найдет какую-никакую прибыльную работенку и, заплатив самолично за билеты, на самом курьерском поезде доставит их в любое место на Волге...
– Куда захочете, туда и поедем! Хоть в Казань, хоть на курган Стеньки Разина!
Как-то в осенний солнечный день, когда Алина с Леней пошли покупать учебники, Марина неожиданно отложила все свои дела и поехала с младшими детьми на Днепр. По дороге она очень волновалась и говорила:
– Вот сейчас, сейчас вы увидите его... мой Днепр!
И они увидели его... Сначала с Владимирской горки, а потом у самого берега.
Динка с радостью отметила, что на берегу Днепра ноги так же проваливаются в песок, как и на Волге, только волжский песочек, показалось ей, был немного желтее... Марина близко-близко подошла к воде, сняла шляпку и тихо сказала:
– Ох, Днепре!
Динка жадным и ревнивым взглядом окинула волнистую гладь реки, зачерпнула ладонью воду. Вода была чистая, с легкой голубизной...
– Ох, Днепре... – громко повторила вслед за матерью Динка, но голос у нее был пустой и сердце молчало... В смущении она пошла вдоль берега, останавливаясь и убеждая себя, что это – река ее мамы, река Тараса Шевченко, которого она так любит... Но сердце ее молчало, и под равнодушным взглядом осенний, разбавленный дождями, захолодавший на ветру мамин Днепр не пробуждал в ней никаких чувств. Динке стало чего-то жаль... Она оглянулась на мать. Марина все так же неподвижно стояла на берегу и смотрела куда-то на дальний берег. Лицо ее порозовело, ветер трепал длинные распустившиеся косы...
- Хто це, хто це на тим боци
- Чеше довги косы... —
вспомнилось вдруг Динке.
И снова, как в раннем детстве, когда мама читала эти стихи, Динка ясно увидела, как волны Днепра расступились и на берег вышла русалка... Тихими звенящими струйками сбегала с ее темных волос хрустальная вода... Взгляд Динки вдруг ожил, глаза ее словно прозрели... Издалека неторопливо, перекатываясь с волны на волну и расплескивая на гребне серебряные брызги, в желтой рамке берегов, на Динку шел невиданный до этой минуты сказочный красавец Днепр! Динка уловила шумливую музыку в глубине днепровской воды и, взволнованная, подозвала Мышку.
– Смотри, это перламутровая река...
Мышка кивнула головой.
– Мама плачет, – сказала она.
– У этой реки полным-полно рыб, они все время плещутся, и потому волны у ней такие серебряно-чешуйчатые...
– С этого берега наш папа увез нашу маму... – тихо вздохнула Мышка.
– С этого самого берега? Вот с этого? – радостно взволновалась Динка.
Сестре не хотелось разочаровывать ее.
– Мама привела нас сюда... – уклончиво сказала она.
– С этого самого берега! – в восторге повторила Динка, оглядываясь вокруг. Ей казалось, что она уже ясно различает на песке следы отца... Вот здесь он спрыгнул с коня...
Динка никогда не слышала, чтоб папа скакал на коне, но если сказано «увез», то как же иначе? Вот здесь он спрыгнул с коня и взял маму на руки... Конечно, это было здесь, и Днепр видел, как обрадовалась мама...
Сердце Динки растопилось от умиления. Она зачерпнула пригоршню воды и торжественно протянула сестре:
– Выпей и умойся!
Мышка покорно выпила и умылась.
Динка тоже выпила и умылась.
– Теперь мы породнились! – весело сказала она и, подкинув вверх свою матросскую шапку, звонко крикнула: – Здравствуй, Днепр!
Громкий, счастливый смех Марины с готовностью откликнулся на голос дочки. Сестры возвращались домой примирившиеся с Днепром, но любовь к Волге оставалась незыблемой и огромной, как сама эта река, и каждый раз, когда Динку постигало горе, она жаловалась ей, как жалуются родному, близкому человеку, называя ее голубенькой, Волженькой...
Глава 2
На новую жизнь!
Марина просто сбилась с ног. Нужно было устроить детей в гимназию, первым долгом старших девочек. Алина нервничала и упрекала мать, что теперь она уже никогда не догонит своих одноклассниц и не будет первой ученицей; Мышка молчала, но ей тоже было страшно отстать от своего класса.
– Бросьте вы ныть, на самом деле! Побегали бы сами по гимназиям! Загоняли мать совсем! – возмущался Леня.
– А ты не вмешивайся! Тебе не надо в гимназию, и молчи! – огрызалась Алина.
Мальчик замолкал. Гимназия была его мечтой, но такой далекой и недосягаемой, что о ней даже страшно было думать. Лене нужен был репетитор, с которым он мог бы учиться и учиться. Об этом они часто говорили с Мариной.
– Да вы не думайте обо мне сейчас. Нам бы их вон скорей к месту пристроить! – кивал на сестер Леня.
– Всех надо устроить, и самой мне на службу поступить скорей, – озабоченно говорила Марина, с беспокойством заглядывая в свою сумочку. – Эти проклятые деньги как вода.
– А вы каждый день считайте, чтоб лишку не тратить, – волновался Леня.
– Нет уж! Лучше не пересчитывать... Все равно – что осталось, то осталось, больше не сделаешь. Надо бы на квартиру скорей переехать, – задумчиво оглядывая грязные обои дешевой гостиницы, где на первое время остановились Арсеньевы, говорила Марина.
– А я про что говорю! Вон сколько наклеек у меня! – Леня вытаскивал из кармана кучу смятых бумажек. Это были объявления о сдаче внаем квартир.
– Ах, боже мой! Где ты их берешь? – ужасалась Марина. – Нельзя же так делать?! Люди вешали, а ты сдираешь. Да еще дворник какой-нибудь поймает...
– Не в дворнике дело... А вот пойдемте, поглядите, да и переедем отсюда. Тут вон, я посчитал, сколько один день стоит! И обед дорогой. А Мышка с Алиной поковыряют, поковыряют да и встанут ни с чем... Вы тоже за неделю истаяли совсем, – хмуро говорит Леня.
– Конечно, я целый день бегаю по делам. Некогда и квартиру посмотреть... Только ведь мебель наша тоже не скоро придет, что мы будем делать в пустой квартире?
– Хоть и в пустой, пересидим как-нибудь. Никич мебель следом выслал, может, ждать-то каких два-три дня.
Леню беспокоила еще Макака. Ей было строго-настрого запрещено уходить куда-нибудь из гостиницы и гулять по незнакомым улицам. Тем более что рядом был шумный вокзал...
Скучая, Динка лазила по всей гостинице, заводила разговор с коридорным – пожилым плутоватым человеком в сером фартуке.
– Скажите, пожалуйста, у вас есть тут такое место, где всякие баржи стоят... Ну, пристань, что ли. И какой-нибудь «Букет», а может, он тут иначе называется... Там грузчики едят... Есть у вас такое место?
Коридорный пожимал плечами:
– Есть, почему нет... Это все больше на Подоле да на базарах тоже... Самая босота собирается...
– Какая босота? – с трепещущим сердцем спрашивала Динка.
– Ну, босяки, иначе сказать. Шмыгают промеж людей – где что украсть, где выпросить. Ох и вредный народ!
Перед глазами Динки вставал волжский берег, залитый утренним солнцем; он неудержимо манил ее к себе, как широкая, доброжелательная улыбка на усыпанном веснушками лице...
Издалека, перебирая, как струны, бегущие волны, разливалась волжская песня, ее перебивал длинный гудок парохода, мальчишки, опережая друг друга, бежали к берегу, и на бревнах сидели грузчики, закусывающие воблой.
И с затаенной надеждой снова вернуться в эти родные края и в это избранное ею общество Динка лихорадочно выспрашивала:
– Эти люди ходят босиком?
– Кто босиком, а кто в обувке. Ну а зачем она вам, тая босота? – удивлялся коридорный. Динка глубоко вздыхала:
– Так... перевидаться...
– И с кем?! – сморщив лоб и даже подскакивая от неожиданности, пугался коридорный. В глазах Динки потухал интерес.
– С кем, с кем... – безнадежно говорила она и, махнув рукой, удалялась в свой номер.
Коридорный смотрел ей вслед.
«И что вона за дивчина?» – думал он, потирая двумя пальцами лоб.
Один раз Леня спросил:
– Ты что, Макака, этому дураку в фартуке наговорила?
– Ничего не наговорила.
Леня недоверчиво сдвинул брови:
– А что же это он меня спросил: не малахольная ли у вас барышня?
– Не знаю. Это, может, про Алину...
– Ну-ну! Со мной не хитри! Про Алину этого никто не скажет!
– А ты тоже в Киеве какой-то вредный стал! Никуда меня не пускаешь и с собой не берешь! А мне тут одни эти обои в клетку так надоели, что я скоро начну в них плевать – вот и все!
Леня пугался:
– Погоди плевать, скоро мы съедем отсюда! Ты что распустилась как, я за тебя прямо огнем горю! Хорошо, матерь не знает!
Но Марина все знала и видела. Она понимала, что переезд и неустроенная жизнь, четыре стены грязного номера и запрещение выходить со двора раздражали девочку и выбили ее из обычной колеи.
– Диночка, – один раз сказала она, – мне кажется, ты стала какой-то неприятной девочкой.
– Я? – испугалась Динка.
– Ну да! Ты знаешь, есть такие противные дети, которые не обращают внимания, что взрослым трудно, а все что-то требуют для себя, лезут во всякие дела, угрожают, выкрикивают что-то. Ты бы сама последила за собой, Дина!
– Я послежу, мама! – согласилась притихшая Динка.
На ее счастье, Лене наконец повезло, и он нашел на Владимирской улице чистенькую, уютную и недорогую квартирку.
Неподалеку был Николаевский сквер, в котором, как мечтал Ленька, будет безопасно гулять его Макака, с обручем или с мячиком, как все приличные дети, которых он видел, проходя мимо.
Переезжать решили немедленно. Динка ожила, захлопотала. Нагрузившись картонками и мелкими вещами, она гордо прошла мимо коридорного и, высвободив одну руку, многозначительно постучала пальцем по лбу...
Владимирская улица с непрерывно позванивающим трамваем, спускающимся с горы, ей очень понравилась, а во дворе новой квартиры Динка заметила мальчика. Он был в форме реального училища и стоял у ворот без шапки. Ветер шевелил у него надо лбом темный хохолок. Он с интересом смотрел на приезжих, и смешливые губы его растягивались в улыбку. Динке это не понравилось.
«Надо сказать Леньке, чтобы отлупил его», – подумала она.
В этой квартире было пять маленьких, уютных комнатушек с белыми, только что оштукатуренными стенами. Алина оживленно и весело говорила:
– Вот эта для Динки с Мышкой, вот эта – маме, вот эта – мне, а вот эта – столовая, здесь может на диване спать Леня...
– Лене надо отдельную комнату, ведь он будет заниматься! Вот эту угловую светлую комнату дадим Лене... Вот здесь поставим стол, два стула... кровать... – распределяла Марина и вдруг, оглянувшись на пустые стены, всплеснула руками: – Вот так въехали! Ни стола, ни стула!
Динка взвизгнула от удовольствия, и все неудержимо расхохотались. Это был первый веселый смех на новом месте.
– Ничего, переживем! Сейчас все печки затопим! Здесь одна старуха прямо во дворе дрова продает. Я сейчас сбегаю! – кричал Леня.