Динка Осеева Валентина
– Вот как удобно! Дрова прямо во дворе!
– На дворе трава, на траве дрова... – начала скороговоркой Динка.
Вечер был веселый, уютный. Леня добросовестно натопил все печи, девочки сварили на плите горячую картошку, вскипятили чай. Марина расстелила прямо на полу скатерть.
– Как дома! Как дома! – радовались девочки, обещая храбро пережить время, пока придет мебель.
К счастью, мебель пришла на другой же день. Леня с прилипшими ко лбу волосами метался по вокзалу, вместе с грузчиками таскал вещи, отстранив Марину, торговался и расплачивался и вечером, когда вся мебель была уже на местах, торжественно заявил:
– Началась новая жизня!
– Ах ты, моя «жизня»! – расхохоталась Марина и, растрепав пыльные светлые волосы Лени, крепко поцеловала его в переносье, где сурово сходились кончики его темных бровей. – Ну, если б не Леня, – сказала она, обращаясь к детям, – мне бы не преодолеть этот день! За это мы первым долгом устроим комнату Лене.
– Лене! Лене! – подхватили сестры.
Веселая суматоха с расстановкой мебели и распаковкой ящиков с посудой затянулась до поздней ночи. Зато каждая знакомая вещь встречалась с неистовой радостью:
– Мама, кофейник! И чашка! Те, что у нас на даче были!
Динка лезла ко всем со своим железным лошадиным гребнем, но никто не сердился, только Ленька укоряюще шептал:
– Ну чего зря страмишь меня перед людьми?
Поздно ночью, когда все, усталые и счастливые, укладывались наконец в свои собственные кровати, Динка вдруг весело крикнула:
– Мама! Вот посмотришь, теперь начнется полоса везения!
– Я тоже так думаю, – поддержала ее Мышка. – В новой квартире новая судьба!
– Мне бы только скорей в гимназию... – вздохнула Алина.
Марина тоже откликнулась тихим вздохом, но по другому поводу... И, словно поймав ее тревожные мысли, Леня успокаивающе сказал:
– Теперь как-нибудь проживем! Это не в гостинице, завтра мы с Алиной сходим на базар, наварим чего-нибудь и сыты будем! Не зря поговорка есть: дома и стены кормят...
– Спи уж, – сонно улыбнулась Марина и, закрывая глаза, подумала: «Боже, какое счастье для меня этот мальчик... Что бы я делала без него?»
Глава 3
Полоса везения
Леня смотрел на свою комнату, как на чудо. Никогда в жизни он не мог представить себе, что у него будет своя, отдельная комната... Правда, она была невелика, в ней помещались только кровать, стол и два стула. Один стул предназначался будущему репетитору. Леня то задвигал его под стол, то ставил ближе к окну и, засыпая, с волнением представлял себе чью-то неясную фигуру в студенческой тужурке, сидящую на этом стуле...
Для уюта Марина повесила на окно занавеску и, остановившись на пороге, сказала:
– Ну, комната готова! Теперь дело только за репетитором!
И в тот же вечер она написала несколько объявлений.
– Хорошо бы какой-нибудь симпатичный студент пришел!
Леня старательно расклеил объявления и начал ждать. В передней ему то и дело слышались звонки, но симпатичный студент почему-то не шел. С поступлением девочек в гимназию тоже не ладилось. Верноподданнические чувства начальницы женской гимназии не позволяли ей принять в число своих учениц дочерей опасного революционера; по той же причине одна из частных фирм отказала Марине в приеме на службу... Набегавшись за день, промокшая и усталая, Марина только к вечеру добиралась домой. К ее приходу девочки вместе с Леней затапливали печи, готовили ужин. Вся семья собиралась у жаркого огонька, и Марина, никогда не позволявшая себе унывать, подбадривала детей.
– Время изменится, все переменится... – весело запевала она и, обрывая себя, говорила: – Все может перемениться в один день: и в гимназию вас примут, и служба мне найдется, и симпатичный студент к Лене придет!
Марина оказалась права. Все три события последовали одно за другим. Сначала девочек приняли в частную гимназию: Алина попала в шестой класс, Мышка – в четвертый, Динку после небольшой проверки взяли во второй класс.
В доме все пришло в движение. Алина с красными щеками носилась из комнаты в кухню, примеряла на себя и на сестер старые формы, шумно радовалась, что форма в этой гимназии коричневая и, значит, не надо шить новую. Мышка, все время теряя то иголку, то нитки, помогала матери пришивать воротнички и нарукавники, Леня раздувал утюг и обертывал бумагой новые учебники... Одна Динка хмуро стояла у окна и, глядя на бегущие по стеклу дождевые ручейки, тяжело вздыхала.
– Ты чего дуешься? – пробегая мимо, спросил ее Леня. – Не рада, что ли?
– Совсем не рада... Не лежит у меня сердце к учению. – Динка сморщила нос и пожала плечами. – Вот не лежит и не лежит...
– Ну и дурочка! – ласково обругал ее Ленька и, поманив пальцем в соседнюю комнату, строго сказал: – Ты этот свой разговор при себе оставь, поняла? Чтоб ни один человек от тебя таких слов не слышал! Потому как стыдно это! Люди за счастье считают ученье, а она какого-то Петрушку из себя корчит!
– Какого Петрушку? – вспыхнула Динка, но Леня не стал объяснять.
– Ладно, Макака! Ты меня поняла, и ладно! А сейчас иди примерь форму. Может, тоже какой воротник мать приладит, чтоб не хуже людей была!
И вот настал день, когда перед тремя сестрами как последнее препятствие встала тяжелая парадная дверь женской гимназии. Они пришли раньше всех. За толстыми расписными стеклами не спеша маячила внушительная фигура швейцара с золотыми позументами.
– Там какой-то генерал ходит, – приглядываясь, сказала Динка.
– Это не генерал, а швейцар, – шепотом поправила ее Алина и, покраснев от натуги, снова налегла на дверь; Мышка попробовала помочь ей.
– А ну пустите! – нетерпеливо сказала Динка. – Я ее сейчас головой прободаю!
И, оттолкнув сестер, как бычок, уперлась головой в дверь, которую в этот момент широко распахнул швейцар. Три девочки пулей влетели в переднюю.
– Ну и гимназия у вас, даже дверь не открывается! – сердито бросила швейцару Динка, на ходу снимая свое пальто.
Алина сделала строгие глаза, а Мышка тихонько хихикнула.
«Мы не просто вошли, а влетели», – рассказывая потом дома, смеялась она.
Передняя быстро заполнилась ученицами. Младшие, обгоняя старших, со смехом и шумом бежали наверх...
Девочки разделись. У подножия широкой, устланной ковром лестницы Алина последний раз оглядела сестер, поправила им воротнички.
– Ну, пойдемте... Каждая в свой класс...
Около второго класса толпились девочки. Динка быстрым взглядом охватила тонкие и толстенькие коричневые фигурки в черных фартуках, прыгающие по плечам коски с пышными бантами, по-детски одутловатые щеки... Девочки эти пришли с начала года, они уже обвыклись, перезнакомились между собой и с любопытством смотрели теперь на новенькую. Динка взялась за ручку двери и, помедлив на пороге, неожиданно для себя сморщила нос, оскалила зубы и с коротким рычанием шагнула в класс. Классная дама, с высоко поднятыми плечами и неподвижно сидящей на шее головой с желтыми буклями, указала Динке ее парту.
– Вот, девочки, ваша новая подруга, Надежда Арсеньева!
– Никаких Надежд... – хлопая крышкой парты, проворчала Динка, и, когда классная дама вышла, она громко заявила: – Зовите меня, пожалуйста, просто Динка, я терпеть не могу никаких Надежд! И не сердите меня, потому что я нервная! – Она снова изобразила оскаленную собачью морду и, увидев вокруг испуганных, удивленных и неудержимо хихикающих девочек, с удовлетворением села на свое место.
В классе поднялся шум. Сбившись в кучку, девочки шептались, прерывая шепот громким смехом и испуганно затыкая себе рты. С Динкой никто не хотел садиться; соседка ее поспешно выгребла из парты свои тетрадки и ушла к подругам... По коридорам прокатился гулкий звонок, но шум в классе не утихал.
– Мадемуазель! Мадемуазель! – хлопая в ладоши, кричала классная дама.
Динка сидела тихохонько, подобрав под себя ноги и вперив глаза в черную доску.
Когда классная дама решительно приказала ее соседке вернуться и дрожащая беленькая девочка присела на краешек парты, Динке стало жаль ее, и она шепотом сказала:
– Не бойся. Я пошутила...
Соседка неуверенно кивнула головой и, пересиливая испуг, спросила:
– А давно это у тебя?
– После пожара... Дурешка! – сердито обругала ее Динка.
Девочка снова отодвинулась на край парты и замолчала. Румяная, пухленькая учительница, которую звали Любовь Ивановна, понравилась Динке; лицо у учительницы было круглое, уютное, но голова так же торчала между плеч, как и у классной дамы. Динка заметила, что у обеих в белых стоячих воротниках были воткнуты какие-то палочки. Учительница проверяла заданные на дом стихи. Динка подняла руку.
– Я тоже знаю эти стихи, – сказала она, выйдя к доске, и с чувством прочитала: —
- Поздняя осень, грачи улетели...
Динка читала хорошо, и, по мере того как она читала, испуг девочек понемногу прошел, и на большой переменке, окруженная со всех сторон новыми подружками, Динка уже, бурно фантазируя, описывала грандиозный пожар на одном из волжских пароходов, после которого она, Динка, начала вот так по-собачьи скалиться... Подружки удивлялись, сочувствовали.
– А мы так испугались! – говорили они. – Так испугались!
– Не бойтесь! – великодушно успокаивала их Динка. – У меня бывает очень редко... И не всегда одно и то же... Бывает просто чиханье или икотка...
Заинтересованность девочек дошла до высшей точки; особенно прилипла к Динке одна тоненькая вертлявая девочка по прозвищу Муха. У Мухи были маленькие цепкие ручки, гудливый голосок; разговаривая с подругами, она лезла им прямо в лицо и перелетала от одной парты к другой. И только у доски Муха стояла тихенькая, молча перебирая своими цепкими лапками передник и опустив вниз гладкую, прилизанную головку... Муха первая оценила по достоинству новую подругу.
– А что с тобой еще делается? А что с тобой еще после пожара было? – цепляясь за Динкин передник, жадно выспрашивала Муха.
В конце концов Динке это надоело, и, оскалившись еще раз, к общему удовольствию девочек, она сердито пригрозила:
– Отойди, а то я тебе такой пожар устрою, что своих не узнаешь!
Но напугать Муху было трудно, и с этого дня она стала ходить за Динкой по пятам, с восторгом поддерживая всякие выдумки, которые вызывали дружный хохот в классе.
– У меня уже есть подружка! – в первый же день похвалилась дома Динка. – До сих пор я всегда дружила с мальчиками, а теперь буду дружить с девочками!
Сестры пришли из гимназии веселые. Алина радовалась, что, занимаясь дома, она почти не отстала от своего класса; Мышке понравились ее новые подруги, и все учителя тоже показались ей очень хорошими... А кроме того, она скромно сообщила, что по русскому ее сегодня уже вызывали. Мышка обвела всех сияющим взглядом:
– Сколько, по-вашему?
И, не дождавшись ответа, растопырила пять пальцев:
– Вот!
Алина растерянно смотрела на ее пальцы.
– Ого! Так сразу? Да ты и меня опередила! Смотри же держись за эту отметку, ни в коем случае не снижай! Ради папы мы должны быть первыми ученицами. Все трое! Слышите, дети? – Алина все еще в торжественных случаях звала сестер «детьми».
– Конечно, я буду изо всех сил стараться! – нерешительно согласилась Мышка.
– И Леня тоже будет стараться! – выскочила Динка.
Мальчик покраснел, неловко одернул курточку:
– Ну, я еще не учусь... Мне пятерки получать негде...
– Конечно, о Лене еще рано говорить, – холодно согласилась Алина.
Младшие сестры, задетые ее равнодушным тоном, хотели ей горячо возразить, но в это время в передней раздался звонок, и Динка бросилась открывать дверь.
– Это симпатичный студент! – кричала она, вбегая в столовую. – Это какой-то Гулливер по объявлению!
Вслед за Динкой, наклонив голову, чтоб не стукнуться о притолоку двери, в комнату шагнул высокий худой юноша в студенческой тужурке.
– Да, я по объявлению, – спокойно сказал он, глядя сверху вниз на застывших от неожиданности сестер.
Алина и Мышка молчали. Леня тоже молчал; уши его горели, серые глаза напряженно и восторженно смотрели на своего будущего репетитора. Одна Динка, вцепившись в рукав студента, тащила его на середину комнаты, громко крича:
– Что же вы все молчите? Ведь это тот самый симпатичный студент! Мама! Мама! Иди скорей сюда!
На шум вышла Марина. Увидев мать, Мышка опомнилась и, краснея, предложила гостю сесть.
– Мы вас так ждали, что даже растерялись, – прошептала она. Студент быстрым взглядом окинул ее легкую фигурку в гимназической форме, такие же легкие, разлетающиеся вокруг головы волосы и смущенное розовое лицо с острым носиком.
– Не беспокойтесь, – улыбнулся он. – Я привык ничему не удивляться!
Алина пожала плечами и, бросив на мать вопросительный взгляд, вышла.
Марина засмеялась:
– Все произошло как на сцене... Мы действительно очень ждали вас... Давайте скорей познакомимся и сразу почувствуем себя проще! Прежде всего, вот мой сын Леня, ваш будущий ученик...
Марина обняла мальчика за плечи. Леня казался таким маленьким и потерянным перед высоким студентом.
– Меня зовут Вася. Отчество не требуется. Фамилия моя Бровкин, – отрекомендовался студент, крепко пожимая руку Марине и тут же дружески предупреждая: – Об условиях поговорим потом.
У него была манера крепко и больно, одним рывком жать руку и говорить короткими, точными фразами, прекращая всякий, по его мнению, лишний разговор. Марина, не ожидавшая такого сухого, официального тона, слегка смутилась.
– Я должна поговорить с вами... – начала она, бросив взгляд на Мышку
Девочка поспешно увела Леню и Динку в соседнюю комнату. Все трое остановились у двери, невольно прислушиваясь. Марина говорила недолго, раза два ее прерывал густой бас... Леня стоял бледный и, кусая ногти, беззвучно шептал:
– Не согласится... Уйдет...
Но студент не ушел. Из-за двери еще раз донесся его густой голос:
– Я все понял. Мы начнем сегодня же. Позовите моего ученика...
Дверь открылась.
– Леня, покажи Васе свою комнату, – сказала Марина. Леня опрометью бросился вперед. Студент, остановившись на пороге, дружески обнял его за плечи.
– Все будет хорошо! – ободряюще сказал он. От этих слов Леня ожил, расцвел, засуетился... и замер от восторга, когда Вася сел на стул, именно на тот стул, на котором так часто представлял его себе Леня... Вася сел, положил на стол широкую ладонь, огляделся... Но в это время дверь тихонько скрипнула, и в нее боком протиснулась Динка. Лицо у нее было очень серьезное, вокруг головы повязана широкая черная лента, из-под которой во все стороны торчали непослушные вихры.
Не обращая внимания на тревожные знаки Лени и на строгий вопросительный взгляд репетитора, она вскарабкалась на подоконник и, задернув за собой занавеску, скромно уселась там, сложив на коленях руки.
– Что это за явление? – недовольно спросил студент.
Леня подбежал к девочке и взволнованным шепотом начал умолять ее уйти:
– Макака... Я же тебя прошу... Он может рассердиться...
Репетитор нетерпеливо постукивал по столу пальцами, потом встал, широким шагом подошел к окну, отодвинул занавеску, за которой скрывалась Динка, и строго спросил:
– Ты зачем здесь?
– Я с Леней... Мы вместе... – пробормотала Динка.
– Это ни к чему. Ты нам мешаешь, – сказал репетитор. Легко, как перышко, он перенес ее к порогу, открыл дверь.
– Ступай!
Леня ожидал, что Динка заупрямится, будет добиваться... Но за дверью было тихо. Репетитор вернулся к столу.
– Исчадие ада, – как бы мимоходом сказал он, придвигая к себе аккуратную горку тетрадей.
Леня не понял, но переспрашивать не решился.
«Это что-нибудь из закона божия», – подумал он, вытаскивая из ящика стола новенький учебник Ветхого Завета. Но репетитор не обратил на него внимания. Задумавшись, он сидел, поглаживая ладонью гладкую поверхность стола. Репетитор решал первую трудную задачу: с чего начать?
Леня, присев на кончик стула и вытянув шею, напряженно ждал. Неожиданно, словно приняв какое-то решение, студент круто повернулся к своему ученику:
– Да! В наших судьбах с тобой есть много похожего... Ну, об этом мы еще поговорим, а сейчас я проверю твой багаж... Стой! Не вздумай выдвигать из-под кровати свой чемоданчик! – громко расхохотался репетитор, видя, что Леня испуганно и нерешительно смотрит на дверь. – Вот этот багаж – в твоей голове... Ну, знания, которые ты там накопил за свои годы...
Смех студента, неожиданный и громкий, совершенно успокоил мальчика. Ленька вдруг освободился от какой-то тяжести и напряжения, сдавливающего его словно обручем. Закинув голову, он тоже разразился счастливым мальчишеским смехом и, утирая рукавом нос, сказал:
– А я думал, обыск! В моей башке все сразу вверх тормашками перевернулось! Вот, думаю, куда заехали, и опять обыск! Вскочил было бежать предупредить своих!
– Подожди, – живо перебил его репетитор. – Что-то напел ты несуразное... Почему это у вас могли быть обыски?
– Ого! – усмехнулся Ленька. – Мы птицы стреляные!
Но, боясь сделать какую-нибудь промашку, он откашлялся и, поспешно придвинув к репетитору один из учебников, раскрыл заложенную бумажкой страницу:
– Вот тут я читаю...
Потом, выбрав одну из тетрадок в линейку, положил ее перед репетитором.
– А вот как пишу... Это мне Алина поправляла... Вон красным карандашом все крест-накрест перечеркнула. – Он перевернул страницу: – А это Мышка... Она осторожненько поправляет... Только одни ошибки... и то, чтоб не обидеть...
Вася наклонился. Внизу страницы, исписанной Ленькиными каракулями, стояла отметка «четыре» и подпись: «Мышка».
Он перевернул страницу и посмотрел на другую, резко перечеркнутую красным карандашом. Там стояла отметка «два» и подпись: «Алина».
– Интересно, – усмехнулся студент. – Сразу видно два характера...
Он вспомнил застывших у дверей девочек и живо спросил:
– Кто же из этих девочек Алина, а кто Мышка?
– Да их сразу видно! Которая постарше, глаза такие голубые, – это Алина, а тоненькая, беленькая, – это Мышка!
Репетитор прищурил глаза, снова припоминая безмолвную сцену у дверей, и вдруг с готовностью кивнул головой:
– Да, да... Они разные, это верно... Родные сестры?
– А как же, все трое родные. А это их мать, что потом пришла, – заторопился Леня.
– Погоди... А этот лохматый шарик, что сначала встретил меня в передней, а потом эдакой смиренницей уселся на окошке? Чья это такая?
– Да это Макака! – засмеялся Ленька. – Для нее закон не писан!
– Ну-ну! – покачал головой Вася. – Трудная у тебя компания! А эта девчонка действительно макака! Ей бы только по деревьям лазить!
– Она может! Она что хочешь может! Ничего не боится! – с гордостью сказал Ленька.
– Оно и видно! Балованная... Я б ее драл с утра до вечера! – неожиданно сказал студент. Леня махнул рукой.
– Не стали бы! – уверенно сказал он и добавил со счастливой многообещающей улыбкой: – Вот узнаете нашу семью, тогда будете иначе думать. А я их всех люблю!
– И эту, голубоглазую? – подозрительно спросил студент.
– И ее... – немного помедлив, сказал Леня.
– Не думаю, – уверенно заявил студент. – Уж очень она барышня...
– Что вы! – испугался Леня. – У нас слово «барышня» вроде ругательного... И к Алине оно никак не подходит. Алина у нас умная, на одних пятерках учится, она не лентяйка какая-нибудь...
– Да?.. Ну, давай оставим это пока и займемся тобой... Сейчас я погляжу, что ты знаешь, а потом составлю тебе расписание уроков, и мы будем метить прямо в пятый класс! Не весной, так осенью! – потирая свои большие ладони, с неожиданной энергией сказал репетитор. Ученик пришелся ему по душе.
Полоса везения в семье Арсеньевых завершилась еще одним, третьим событием: Марина поступила на службу.
– Вот теперь если бы хоть какую-нибудь весточку получить о папе, – тоскуя, говорила она детям. – Тогда все было бы хорошо.
Со времени приезда в Киев Марина ничего не знала о муже и очень волновалась.
Глава 4
Гулливер среди лилипутов
Приход репетитора был знаменательным событием в семье. Событие это каждый переживал по-своему. Леня ходил торжественный, подтянутый, с рассеянной улыбкой смотрел на свою комнату, на стол... Он еще никак не мог поверить, что тот самый репетитор, которого звали таким обычным именем «Вася», придет и завтра и послезавтра... Придет для того, чтобы сделать из него, Леньки, образованного человека, гимназиста...
Алина, поглядывая на Леньку, усмехалась.
– Он совсем обалдел, мама! – шептала она матери и тут же решительно добавляла: – Я буду помогать ему изо всех сил, его необходимо скорее обтесать, ведь все думают, что он наш брат!
Мышка просто радовалась, заглядывая Лене в глаза, и, забываясь, по нескольку раз в день спрашивала одно и то же:
– Леня, он еще ничего не задавал тебе? Может, нужно какую-нибудь тетрадку? Возьми у меня! И ручку мою возьми, там такое перо, что совсем не делает клякс.
Динка, необычайно любившая всякие события, не могла простить Васе, что он так бесцеремонно выпроводил ее из Лениной комнаты; она уже не встречала его веселым криком: «Идет студент!», а сухо сообщала:
– Леня, идет твой длинный Гулливер!
Динка понимала, как важно для Лени появление репетитора, но, видя общую радость, пыталась использовать ее и для себя.
– Ну давайте хоть угостимся, раз этот Вася пришел! Леня, дай мне денежек, я сбегаю за тянучками!
– Да откуда у меня деньги? – расстраивался мальчик.
Динка была сластена и по любому случаю мучила его такими просьбами.
– Жалко, жалко... К тебе репетитор пришел, а ты три копейки для меня жалеешь! А как на утесе были, так я без всякого репетитора сколько сахару там сгрызла, – обидчиво бубнила Динка.
– Да ведь мамины это деньги, на хозяйство дадены, поняла? Мы с Алиной каждый день все расходы записываем, как же я могу тебе чужие деньги давать? И так уж то тянучку впишу, то конфету «Гоголь»... Погоди, выучусь немного, тогда сам начну зарабатывать...
– Ага! Буду я еще ждать! Я к маме пристану! – пугала Динка.
– Нет, матерю ты не беспокой, у ней и так полна голова забот! На вот тебе на две тянучки, и отстань... Ничего на свете знать не хочешь – дай ей, подай, и кончено!
Сдвинув темные брови, мальчик растерянно рылся в своем хозяйственном кошельке... И Динке становилось жаль его.
– Не надо, – говорила она, махнув рукой. – Я уже расхотела. Я за этого Гулливера ни одной тянучки не хочу... С чего это мне радоваться, если он меня выгнал...
Время шло, и постепенно все в доме привыкли к аккуратному появлению долговязой Васиной фигуры, к его размеренным шагам и спокойному густому голосу. Однажды он попросил Марину вместо платы за урок кормить его обедом. К тому времени в кухне у Арсеньевых уже появилась веселая черноглазая украинка Маруся и взяла в свои руки все хозяйство. Вася называл Марусю профессором украинской мовы, так как она терпеливо обучала Динку украинскому языку, по-своему разъясняя ей значение непонятных слов.
– Мне было бы очень удобно обедать у вас, иначе придется терять время на столовую, а время нам с Леонидом дороже всего! – сказал Вася.
Марина согласилась, предупредив детей:
– Вася будет у нас обедать, поэтому я вас очень прошу: не поднимайте за столом шума. У нас принято так: если чего-нибудь мало, все начинают тказываться и громогласно предлагать друг другу.
– Ну, это ты скажи Мышке и Лене. Они постоянно перекладывают какие-то куски из тарелки в тарелку; конечно, чужому человеку это покажется неприлично! – заявила Алина.
– Да я только иногда, если что-нибудь вкусное, Динке... – оправдывалась Мышка.
– Ты Динке, а Леня Макаке, – расхохоталась Алина. – Вот и получается очень милая картинка!
– Одним словом, смотрите, чтобы, глядя на вас, этот самый Вася тоже не начал перекладывать со своей тарелки в Динкину! – засмеялась и Марина.
– А мне что? Кладите хоть все! Я если набегаюсь, то целого вола съем! – веселилась Динка.
В первое время, когда Васина фигура начала возвышаться в конце стола, за обедом царила такая тишина, что Динка боялась есть, чтоб не «чавкать», и, получив вкусную кость, убегала с ней на кухню.
– Та чого ты бигаешь с тою кисткою? – удивлялась Маруся. – Чи кто ее отнимае у тебя?
– Да я хочу всласть погрызть, а там репетитор...
– А хиба репетитор кисткы не грызе? – риготала Маруся.
Стесненная тишина, царившая за столом, длилась недолго. Вася держал себя очень просто, ел с аппетитом здорового человека, иногда немногословно что-нибудь рассказывал. История его жизни, которую уже знал Леня, вызвала сочувствие и споры. Вася был сыном чернорабочего. Отец его, надорвавшись на работе, умер, а мать поступила прачкой в семью инженера. Когда Вася подрос, хозяева помогли матери устроить его в гимназию на казенный счет. Вася был первым учеником; он обожал мать и мечтал, окончив гимназию, поступить на любое место, лишь бы уйти от своих благодетелей. Но мать умерла раньше, чем Вася кончил гимназию, – мальчик был только в пятом классе. Умирая, мать оставила Васю на своих хозяев.
– Конечно, я ни на что не мог пожаловаться, это были вполне интеллигентные люди. И все же я ушел, я ненавидел всякое благодеяние, я не мог есть за их столом... – сказал Вася.
– Но как же они отпустили вас? – с горечью спросил Леня.
– Какое там отпустили! Они и уговаривали меня, и просили именем матери, и высылали мне по почте деньги... – Вася махнул рукой. – Одним словом, я им наделал много хлопот и все-таки не вернулся. Набрал уроков, голодал, ходил в рваных ботинках, но зато знал, что никому не обязан...
Леня покачал головой:
– Как же так можно?.. Ведь они хорошие люди.
– Да, неплохие. Очень неплохие, они и мать мою не обижали – последнее время она у них почти не работала, – летом брали нас с ней в имение... Хорошие люди, но я всегда видел в них «благодетелей», и это унижало меня.
История Васи взволновала Арсеньевых, и, когда Вася ушел, они продолжали бурно обсуждать ее.
– Ну и бессовестный! Просто неблагодарный! – возмущалась Алина.
– Ах, нет, нет! Так нельзя судить, мы же многого не знаем! – защищая Васю, говорила Мышка.
– Конечно. Но если эти люди обещали умирающей матери поставить ее сына на ноги, то я могу себе представить, как они себя чувствовали, когда он ушел... Ушел на голодную жизнь, совсем еще мальчиком... в шестом классе, – вздохнула Марина, исподволь с тревогой наблюдавшая за Леней.
Леня долго молчал, потом, словно про себя, мрачно сказал:
– Не прижился он... Чужим себя чувствовал, а каждый день чужой хлеб есть не будешь. Вот и ушел.
– А ты прижился! Ты уже никуда не уйдешь! – встрепенулась вдруг Динка и с тревогой взглянула на мать.
– У меня четверо детей, – задумчиво сказала Марина. – Разве бросил бы меня мой сын с тремя девчонками? – Она покачала головой и ответила себе сама: – Нет, никогда!
– Никогда! – серьезно подтвердил Леня.
– Так он же не чужой, он наш! А этот Гулливер вообще чужеватый ко всем людям, у него и лицо такое жесткое, как камень! Он сам никого не любит! – кричала Динка.
Леня вдруг хитро улыбнулся:
– А вот походит к нам и оттает маленько. Захолодал он со смерти матери, а обогреется и человеком станет в лучшем виде. А я уже привык к нему, мне он самый лучший...
Устав от занятий и целого дня беготни по урокам, Вася усаживался в кресло около пианино и, вытянув свои длинные ноги, отдыхал, невольно проникаясь теплом окружающей обстановки. За окнами сеялся мелкий дождь; прохожие, низко наклонив головы, спешили домой; по опустевшим вечерним улицам носился сердитый ветер, а в уютной маленькой столовой ярко горела печка. Марина любила живой огонь, и потому дверцы печки были всегда открыты, и там красными, синими и розовыми огоньками вспыхивали догорающие поленья. Не зажигая огня, Марина присаживалась к пианино и начинала что-нибудь тихонько наигрывать по памяти. Собирались девочки, залезали с ногами на кушетку, Леня придвигал свой стул поближе к Васиному креслу.