Динка Осеева Валентина
– Вася! – капризно говорила Динка, переступая через вытянутые на середину комнаты Васины ноги. – Уберите ваши большие ноги, мы боимся таких больших ног! Задвиньте их куда-нибудь под стол!
– Дина! – строго останавливала сестру Алина.
А Мышка, боясь, что Вася обидится, поспешно смягчала ее слова:
– Ничего, ничего, Вася. Это же просто такие башмаки...
– А вы тоже боитесь? – спрашивал Вася, подбирая ноги.
– Нет, что вы... Я их обхожу, здесь же много места...
Ко всем членам семьи Арсеньевых Вася относился строго и придирчиво, одна только Мышка неизменно вызывала в нем тихое умиление. Часто, сидя в своем кресле, Вася, забывшись, смотрел на разлетающийся венчик тоненьких волос вокруг Мышкиной головы, на мелкие веснушки, рассыпанные на курносом и удивительно светлом лице девочки...
– Когда я смотрю на нее, мои глаза отдыхают, и вся усталость, вся накипь дня смывается с моей души, как черная копоть, – с восторгом говорил Вася своему ученику и тут же, взъерошив свои густые волосы, привычно удивлялся: – И как это в одной семье, у одной матери могут быть такие разные дети? Динка и Мышка! Как их сравнить?
– А я их и не сравниваю... Я для Мышки в огонь и в воду полезу, а без Макаки я и одного дня не проживу! – горячо говорил Леня.
Вася искренне хохотал:
– Смотри, смотри, эта твоя Макака может за один час всю твою жизнь вверх тормашками перевернуть!
– Это она может! Она еще не то может! – с гордостью согласился Леня и, улыбаясь, просто добавил: – Вот за то и люблю!
У Васи с Леней почти с первого дня установились крепкие, дружеские отношения. Леня уже не стеснялся больше своего репетитора, но относился к нему с горячей благодарностью и уважением. Так постепенно Вася Гулливер входил в семью Арсеньевых, пристально разглядывая каждого из членов ее, и, не скрывая своих симпатий, к каждому относился по-разному. Это отношение часто заставляло его изменять своему твердому правилу не вмешиваться в чужие дела.
Глава 5
Горестная весть
На улицах кучками собирались люди. Студенты стояли без шапок, на ходу читали газету, окаймленную траурной рамкой. Умер Лев Николаевич Толстой... Вася, держа в руке шапку и газету, остановился у двери арсеньевской квартиры.
«Знают или не знают?» – подумал он, пряча в карман газету. В последние дни девочки то и дело бегали за бюллетенями, волновались и чуть не плакали.
«Нервные такие девчонки... Если еще не знают о смерти Льва Николаевича, то, может, мне удастся осторожно подготовить...» – решил Вася.
Входная дверь была не заперта, внутренняя лестница вела на второй этаж, дверь в коридор тоже оказалась открытой. Шагая через три ступеньки, Вася дошел до верхней площадки, остановился, прислушался... До него донесся чей-то жалобный голос, повторяющий нараспев одни и те же слова, прерываемые протяжным громким плачем.
«Динка воет! – сообразил Вася. – Сейчас она расстроит Алину, Мышку... Главное, Мышку... Девочка и так слабенькая... Ах ты, исчадие ада...» – с раздражением подумал Вася, шагая по коридору.
Навстречу попалась Маруся.
– Идите скорей, Васю, бо так порасстраивалысь наши... – махнув рукой, сказала она.
Вася сердитым рывком открыл дверь и остановился на пороге. Согнувшись, как старушка, и раскачиваясь из стороны в сторону, Динка сидела на полу около кушетки и, вытирая кулаками слезы, громко причитала:
– Ой, Волженька, Волженька... Голубонька моя, Волженька, зачем же мы сюда заехали?
Около стола стояла Алина. Лицо у нее было серое, как после бессонной ночи, но глаза сухие, строгие. Она поддерживала стакан, из которого, цокая зубами о края, пила Мышка. Около девочек, бледный и растерянный, стоял Леня. Вася бросился к Мышке, взял из рук Алины стакан воды и, срывая на ней свое раздражение, сурово сказал:
– Что вы здесь развели? Ведь вы же старшая! Стыдно! Выпейте, Мышка! Выпейте, голубчик! И возьмите себя в руки, нельзя же так... – ласково обратился он к расстроенной Мышке.
– Вася... Он так мучился... Так болел... Столько книг написал... и... умер... – послушно глотая воду, жалобно говорила Мышка.
– Ой, Волженька, Волженька... Он и «Ваньку Жукова» написал... и «Бог правду видит...» – подвывала Динка.
– «Ваньку Жукова» не он написал... это Чехов... ты никогда ничего не знаешь, – упрекнула сестру Алина.
– Ну, выпейте еще... Выпейте еще глоточек, Мышенька... – несвойственно ласково упрашивал Вася, заглядывая в серые глаза девочки.
Динка на одну минутку перестала причитать и, подняв голову, с живостью спросила:
– А Чехов? Чехов жив?
– Чехов уже давно умер... – не глядя на нее, ответила Алина.
– Как? Значит, и «Ваньку Жукова»... – Динка схватилась за голову: – Ой, Волженька, Волженька... Сердце у меня разрывается... Все писатели умерли...
– Леня! – в бешенстве крикнул Вася. – Выведи сию минуту отсюда эту плакальщицу! Марш отсюда, безобразница эдакая! – топнул ногой Вася.
Но Леня неожиданно вырос перед ним и, сцепив над переносьем свои черные брови, хмуро сказал:
– А что ж она, хуже других, что ли? Ей тоже жалко... – И, обняв подружку за плечи, молча увел ее в свою комнату.
По коридору застучали каблучки Марины; Вася с облегчением поставил стакан.
– Мама! Мамочка!
Откуда-то из-под руки Лени вывернулась Динка, и все три девочки бросились к матери:
– Умер... Умер...
Марина обняла всех троих, прижалась щекой к их пушистым головам и с глубоким чувством сказала:
– Ну, что ж делать... Он уже был старенький... Он уже не страдает...
Вася молча наблюдал эту сцену, и против его воли какие-то смешанные чувства печали, нежности и глубокого уважения к этой семье охватывали его душу.
– Лев Николаевич оставил нам бессмертную память... Мы будем читать его книги... Все плачут сейчас... Вся Россия... Что же делать, что делать... Люди умирают... А вспомните, сколько погибло революционеров, сколько честных, бесстрашных людей... Сколько гибнет их сейчас в тюрьмах и ссылках...
Марина говорила, и проникновенный голос ее оказывал на девочек тихое, успокаивающее действие.
И когда Мышка, оторвавшись от матери, грустно спросила: «Мамочка, а почему писем от Кати так долго нет?» – Вася на цыпочках прошел в комнату Лени и, схватившись за голову, шепотом сказал:
– Честное слово, Леонид, не удивляйся, если в один прекрасный день я сяду рядом с этой твоей Макакой и начну причитать: «Ой, Волженька, Волженька...»
Но Леня не расположен был шутить.
– С ними каждый человеком станет, – мрачно заявил он.
Глава 6
Гимназические дела и новое знакомство
С первым снегом Киев сразу похорошел, принарядился. Чистый, стройный, отороченный белым пухом, он, как лебедь, не спеша заплывал в Динкино сердце и неожиданно радовал ее то цветными огоньками на катке, то сказочным Владимирским собором, где отовсюду смотрели на Динку живые глаза святых, а на хорах трогательно и складно звучали молодые голоса.
– Как хорошо там поют, мама! Если бы я была верующая, я все время стояла бы на коленях! – говорила дома Динка.
Неровные, гористые улицы Киева, заснеженные каштаны и стройные тополя, застывший на зиму Днепр – все начинало нравиться Динке... Даже гимназия.
В гимназию она бегала теперь охотно и, потряхивая ранцем на спине, далеко обгоняла сестер. Еще бы! В гимназию Динка являлась, как артист на гастроли. Уже в раздевалке она бойко здоровалась со швейцаром и, прыгая по ступенькам лестницы, торопилась в свой класс. А там уже ждала ее излюбленная публика – смешливые девчонки, которые по любому поводу заливались смехом. Иногда с порога класса Динка просто показывала им палец, и они начинали хохотать; только еще завидев Динку, они уже прижимали к губам ладошки и хихикали в ожидании ее веселых штучек. А Динка была изобретательна. Иногда она входила в класс совсем как учительница Любовь Ивановна и, точно как она, мерно помахивая рукой, говорила:
– Слушайте, дети, слушайте! Земля – это круглый шар, и этот шар все время вертится...
– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! – заливались подружки. – Арсеньева! Динка! Покажи батюшку!
Динка прятала под фартук руки и, выпятив живот, ходила по классу, визгливо восклицая:
– Де-ти мои! Господь-бог наградил Давида божественной силой, и слабый Давид победил Голиафа!
Девчонки визжали от удовольствия, а на уроках, когда к доске вызывали Арсеньеву, с ними не было сладу.
– Тише! Тише! – надрываясь, кричала Любовь Ивановна, а Динка, стоя у доски, корчила смешные рожи. – В чем дело наконец?
Любовь Ивановна с возмущением оборачивалась и встречала удивленный, невинный взгляд Динки.
– Они не дают мне отвечать урок, – скромно жаловалась та. Знаний, которыми так щедро наделила ее Алина, еще хватало, поэтому Динка не утруждала себя домашними уроками, разве только по русскому, когда задавали что-нибудь писать. По чтению Динка была первой ученицей, память тоже не подводила ее, и Марина, просматривая дневник младшей дочки, с удовлетворением говорила:
– Ну, кажется, наша Динка взялась за ум...
– Конечно. А что же мне, дурочкой быть? – скромно отвечала Динка, продолжая беззаботно развлекаться и развлекать других.
В ее классе было много богатеньких девочек, их провожали в гимназию гувернантки.
– Фрейлейн, застегните мне панталончики, я не могу сама! – дразнила их Динка, к общему удовольствию остальных.
Муха, вцепившись лапками в Динкино плечо и щекоча ей ухо, шептала что-то, соблазняя на новые проделки.
– Отстань! Не шепчи! Ну тебя! – отталкивала ее Динка. По-настоящему девочку звали Нюрой, Муха – это было прозвище, данное ей в классе. Подруги не любили Муху, но жалели. У Мухи был очень злой отец. Говорили, что он сильно бьет ее за малейшую провинность. Говорили еще, что семья Мухи богатая, но скупая, поэтому Муха приносила на завтрак один только хлеб, и девочки делились с ней своими завтраками. Динка тоже жалела Муху, но дружить с ней ей было скучно.
Из гимназии Динка торопилась домой, наспех обедала и, захватив свои коньки, бежала на бульвар кататься. Однажды мальчишки, чтобы подразнить, отняли у нее ключ от «снегурок». Динка с криком бросилась на обидчиков. Большой губастый, красноносый мальчишка толкнул ее в снег.
– Ага! – закричала, поднимаясь, Динка. – Ты так? Ну ладно!
Динка сорвала с ноги ботинок с коньком и замахнулась на мальчишку. Тот бросился на нее с кулаками. Динка, размахивая ботинком, забежала за скамейку и вдруг увидела стоящего в стороне мальчика с их двора. Он с любопытством смотрел на нее, сдвинув на затылок форменную фуражку; ветер шевелил на его лбу темный хохолок.
– Эй, ты, Хохолок! – крикнула ему Динка. – Иди сюда сейчас же! Защищай меня!
Мальчик как будто только и ждал приглашения; мгновенно скинув на снег свою чистенькую шинельку, он наскочил на Динкиного обидчика и обратил его в бегство.
Но освобожденная Динка не оценила услуги и всю дорогу домой ругала его, как могла:
– Ты что стоял? Стоял и смотрел, да? Как слепой! Ты, наверное, не мальчишка, а девчонка! А еще с нашего двора! Меня бьют, а он смотрит! Выпустил свой хохолок и стоит любуется, как девчонку бьют!
– Да я же не знал! Ты сначала сама его била... – В разговоре мальчик слегка заикался.
– «Била, била»!.. А вокруг скамейки кто бегал?.. Он же старше меня, ему, наверно, уже двадцать лет, этому дураку!..
– Ну да! Хватила! – засмеялся мальчик. – В двадцать лет по буль-вару на-а коньках не катаются!
– А где же катаются?
– Нигде! Какое ему катание в двадцать лет! Ну, разве что на к-катке, в воскресенье, когда музыка и-грает!
– А где же это? – живо заинтересовалась Динка. – Ты там катался?
– Конечно. Все гимназисты там катаются. Особенно в воскресенье. Хорошо! Каток блестит, музыка играет!
– Я пойду! Я с Леней пойду! – захлопала в ладоши Динка.
– А твой б-рат и ката-ться не уме-ет, я его ни р-азу с коньками не ви-дел!
– Ну и что же! Ну и что же! Просто у него нет коньков! А я скажу маме, мама ему купит, и он будет кататься лучше всех! – обиженно затараторила Динка и побежала домой.
Но дома ее ждали другие новости, заставившие сразу забыть и каток, и новое знакомство.
Глава 7
Дорогие письма
На крыльцо выбежала Мышка:
– Где ты ходишь? Иди скорей! Мама получила письма!
– Какие письма? От Лины? – всполошилась Динка.
– От Лины, от дяди Леки...
– А от Кати?
– Катя написала дяде Леке... У ней родился мальчик!
– Мальчик! – подпрыгнула Динка. – Хорошенький?
– Наверно, только он еще совсем грудной... Идем скорей!
Девочки вбежали в комнату. Динка ревниво оглядела отложенные на столе листки.
– Мамочка! Вы уже все прочли?
– Тише! Мама читает, – остановила ее Алина.
После многих низких поклонов Лина писала, что они с Малайкой каждый день всех вспоминают и беспокоятся.
– «...Так бы и полетела я к вам, – писала Лина, – а уж об Никиче и говорить без слез не могу, совсем затосковал старик – одна ему отрада ваши письма... Живет он у нас на покое, смотрю за ним, как за родным отцом, но все его к вам тянет... Вот, говорит, съезжу, посмотрю на них еще разок, а тогда и помереть можно... Как ни скучает, а ты, андел мой, милушка, не зови его, стариков с места на место таскать не положено, а уж Никич наш и без того плох, все ночи кашлем мается...»
– Ох, мамочка... – умоляюще прошептала Динка. – Возьми его скорей!
– Пошлем телеграмму, да, мамочка? – взволновалась Мышка.
– Конечно, пошлем, это же папин друг! – поддержала сестер Алина.
– Надо бы взять Никича, – несмело отозвался Леня. – Я бы здесь поухаживал за ним...
– Возьмем-то возьмем, об этом и речи нет, но, может быть, лучше подождать весны? Как бы он не простудился дорогой... – озабоченно сказала Марина.
Но Алина деловито предложила:
– Надо его самого спросить, когда ему лучше приехать!
– А пока давайте писать ему каждый день! – самоотверженно сказала Мышка – она терпеть не могла писать письма и никому не писала.
– Мышка, может, не соберется, а я буду! – пообещала Динка.
– Да хоть бы вы по очереди писали, а то такие лентяйки, не можете лишний раз послать старику привет, – расстроилась Марина.
В письме дяди Леки было сообщено, что у Кати родился мальчик, что сама Катя здорова, но мальчик часто простужается. О себе дядя Лека писал, что никак не может добиться от своего графа перевода в одно из черниговских имений, что граф купил землю в Крыму и хочет отправить его туда наблюдать за постройкой винного завода.
«...Ну, это мы еще посмотрим, – писал дядя Лека. – Теперь, родные мои, несколько слов о том, что вас больше всего интересует. Некоторые из наших знакомых выехали в Финляндию, в том числе и Скворцов...»
– Папа... – прошептала Мышка.
Марина сияющими глазами посмотрела на детей.
– Бог знает, что я уже передумала...
– Скворцов – это папа? Он уже Скворцов? – шепотом допытывалась Динка.
– Ну да... Тише ты! Не повторяй зря, – остановила ее Алина. – Мама, читай...
– Что еще про папу? – нетерпеливо заглядывая в письмо, торопили девочки.
– Да... Значит, он был председателем... В первый раз мы не вместе... Интересно, как прошел съезд... Но тут об этом ничего нет... Ах, вот еще что-то о папе: «Скворцов передал мне через Кулешу деньги для вас. Забыл сказать, что Скворцов работает инженером путей сообщения... И еще у меня есть приятная весточка для вас – виделся я тут кое с кем из товарищей, все очень тепло расспрашивали о вашей жизни, о здоровье детей... И еще один человек, который подарил вам свою книжку «Моя новая мама», особенно интересовался, как ведет себя Динка...»
– Я? – встревожилась Динка. – Это про меня?
– Ну конечно... Вот читай... – показывая ей письмо, подтвердила Марина.
– Ай-ай-ай! Вот видишь! Там, наверное, все знают! – пугнула сестру Мышка, с трудом удерживая смех.
– А что же знают? Что знают? – не на шутку встревожилась Динка. – Я хорошая девочка... Я ничего такого не делаю...
– Но что-то дошло до них, уж там напрасно говорить никто не будет! – серьезно подбавила Алина.
– Да нет, – робко улыбнулась Динка. – Они просто ошиблись... Им про кого-нибудь другого сказали, а они подумали про меня... Правда, Леня?
– Да уж не знаю – правда ли, нет ли, – откашливаясь в кулак, пробормотал Ленька. – Вот мама напишет, как и что...
– Конечно! Ты напиши, мама, Динка хорошая девочка, даже голоса ее в доме не слышно... Ох, я делаюсь больной! – с огорчением сказала Динка.
Всем сделалось ее жаль.
– Ну, так это все выяснится! Правда всегда всплывет наверх, ты не беспокойся! – успокоила сестренку Алина.
– Нет, пусть мама сама напишет, а то, может быть, ничего и не всплывет, а я буду плохая! – закапризничала Динка.
– Я напишу, напишу! Давайте дочитаем письмо! Вот тут еще несколько строчек Лене... Вот: «...Ты, Леонид, там единственный мужчина, поэтому на тебя, вероятно, самые большие шишки валятся, но ты помни, что главное твое дело – учиться, все остальное суета сует!.. Пиши мне, если что нужно, я ведь для тебя такой же дядя Лека, как и для девочек...»
Леня с гордостью выслушал эти строчки и смущенно сказал:
– Какие тут шишки? И мужчин у нас не один, а двое... Я да Вася!
– Подумаешь! – фыркнула Алина. – Ты одних лет со мной... И не воображай, пожалуйста... Он да Вася! Какие мужчины нашлись!
– Ну, не спорьте, не спорьте! Вечно вы из-за всякой ерунды цепляетесь друг к другу! Пишите лучше письма! Я тоже сейчас напишу Никичу, что мы всегда будем ему рады, пусть едет когда хочет!
Девочки уселись писать письма. Динка звала дедушку Никича и просила его перед отъездом сходить на берег Волги, низко-низко поклониться и сказать, что одна девочка, Динка, – может, вспомнит Волга – вихрастая такая, на утесе часто сидела, будет помнить ее... по гроб жизни...
Динка громко засопела и, заслюнив свой конверт, поспешно выбралась из-за стола.
Глава 8
Смех и слезы
Над головой Динки сгущались черные тучи... Уже не раз классная дама вызывала в учительскую Алину и жаловалась ей, что во время уроков девочка смешит подруг, а на переменках устраивает целые представления, копируя учителей и даже начальницу.
Алина чуть не плакала. Она училась на пятерки, и ее поведение, так же как и отметки и поведение Мышки, служили примером для других учениц.
– Мама, делай что-нибудь с Динкой, она же позорит нашу семью! – в отчаянии жаловалась матери Алина.
Но Марина так закружилась со своими делами, с уроками стенографии, которую она теперь изучала, надеясь получить более выгодное место, что когда поздно вечером наконец добиралась домой, то глаза у нее закрывались от усталости.
– Оставьте вы мать в покое, сами как-нибудь разберемся! – с досадой говорил Леня.
Алина обрушивалась с упреками на Леню:
– Вот видишь, ты занялся своим ученьем, торопишься подготовиться к экзаменам, а что вытворяет твоя Макака, тебе и дела нет, да? А мне стыдно смотреть в глаза ее учительнице!
Леня требовал ответа от Динки:
– Нет, ты мне скажи правду: что ты там делаешь, за что на тебя все жалуются?
– Да почем я знаю? – невинно удивлялась Динка. – Просто, когда меня вызывают, девочки смеются...
– Так не ты смеешься, а они?
– Конечно, они.
– Ну вот! – с возмущением говорил Леня. – Собрали полный класс дурочек и жалуются!
– Нет, почему дурочек? Просто им смешно, они и смеются!
– Ну а я про что говорю? Какому это умному человеку в классе смешно? Ясно, только дураку! Насажали дур, а при чем тут ты?
Динка скромно пожимала плечами. Но однажды в субботу, просматривая Динкин дневник, Марина увидела тройку.
– Тройка по русскому? Устный русский? У тебя же всегда было пять... И вообще, что там случилось с тобой, Диночка? Алина говорит, что на тебя жаловалась учительница...
Субботний вечер, единственный за всю неделю, был отдыхом для Марины; в этот день она приходила пораньше, и дети старались ничем не огорчать ее. Динка обвела взглядом хмурые лица сестер, увидела возмущенное лицо Лени и, чувствуя глубокое раскаяние, тихо сказала:
– Не волнуйся, мамочка! Я попрошу прощенья у учительницы...
Марина сразу насторожилась:
– Попросишь прощенья? Значит, ты виновата?
– Нет, конечно... Но если уж она ко мне придралась...
– Ни за что не поверю, чтобы человек просил прощенья, если он не виноват... Ты знаешь, Дина, сегодня мой единственный свободный вечер, я хотела поиграть вам, да еще мне надо перевести две странички по стенографии, поэтому не старайся выкручиваться, а говори: что, по-твоему, надо сделать, чтоб на тебя не жаловались?
Динка вспомнила все свои ужимки и гримасы, которыми она развлекала класс, и скромно поджала губы.
– Надо стать серьезной.
– Я думаю, давно пора, ведь тебе скоро десять лет...
Динка была рада переменить тему.
– Мне в апреле, мамочка... целых десять лет! Правда, как быстро идет время! День за днем, день за днем...
– Дина, не хитри... И не притворяйся дурочкой. Если ты и в классе притворяешься такой дурочкой, так немудрено, что все подруги над тобой смеются!
– Вот в том-то и дело, что там без нее этих дур полный класс насажали!.. – вмешался Леня.
– Ну, это утешенье ты оставь для себя, – перебила его Алина.
– А когда артист выступает, так тоже все смеются, – вскинулась задетая за живое Динка. – Если в цирке, например...
– А! Вот в чем дело! Так класс – это не цирк, а ты даже не клоун, ты Петрушка, – резко сказала Марина и, глядя в упор на девочку, добавила с презрительной, уничтожающей улыбкой: – У вас там, кажется, много богатеньких барышень, и ты, дочь революционера, папина дочь, кривляешься перед ними, как Петрушка!
– Мама, не надо так... – вскочила Мышка.
Динка, взревев, бросилась к Лене. Ленька, готовый защищать ее от целого света, только перед одним человеком не смел поднять свой голос.
Прижимая к себе Динкину голову, он гладил ее, в смятенье повторяя:
– Молчи, молчи... Мама правду сказала... Мать зря не скажет... – И, давая волю накипевшему в нем раздражению против смешливых Динкиных подруг, грозно пообещал: – А с этими барышнями, что до смеха сильно охочи, я живо расправлюсь! Они у меня больше не посмеются, мозглявки эдакие!
В этот вечер Динка долго не могла заснуть; она лежала и плакала, плакала, не зная еще, что человеку не так-то просто рассчитываться за сделанные им ошибки...
Глава 9
Тучи сгущаются
Два дня Динка ходила строгая, притихшая, а девочкам, которые приставали к ней с расспросами, неизменно отвечала:
– Я не буду больше вас смешить, я вам не Петрушка! Смейтесь сами над чем хотите!
Девочки недоумевающе переглядывались. Но на третий день в гимназии случилось происшествие, заставившее их новыми глазами взглянуть на свою подружку.
Перед большой переменой к Динке подошла Муха и, пряча что-то в своем маленьком кулачке, шепнула:
– Я принесла двойные булавки... Пойдем в зал, там старшие прогуливаются...
Муха хихикнула и оглядела класс своими быстрыми глазками. Несколько девочек, собравшись в уголке, разложили на партах свои завтраки.
– Пойдем, – морща носик и прижимаясь гладко причесанной головкой к Динкиному плечу, снова зашептала Муха.
– Куда? – не поняла Динка.
– Да в зал... Там старшие ходят... Сколем юбки булавками, а потом по звонку они – трык... в разные стороны... Ха-ха-ха! – зажимая ладошкой рот, захихикала Муха.
Динка схватила ее за руку:
– Ты с ума сошла?! Не смей этого делать! Они порвут платья!
– Да не кричи! – испугалась Муха. – Я ведь только для смеха сказала.
– Нет! Ты не для смеха, ты булавки принесла! Дай сюда булавки!
– На-на! Подумаешь – испугалась! Я ведь только предложила. Не хочешь – не надо!
Муха бросила на парту булавки и убежала. Динка развернула свой завтрак. Через несколько минут, когда по коридорам прокатился школьный звонок, в класс примчалась Муха. Запыхавшись от быстрого бега, она подняла крышку парты и спрятала под ней свое красное, беззвучно хихикающее личико... Динка, почуяв недоброе, выбежала из класса.
В опустевшем зале, где только что парами, тесно обнявшись, гуляли старшие школьницы, Динка увидела Алину. Она стояла в группе других учениц и о чем-то говорила с классной дамой. Неподалеку от нее несколько девочек, возмущаясь и охая, утешали одну из подруг, которая, сидя на полу и горько плача, держала в руках рваный подол своего коричневого платья... Другая девочка тоже рассматривала разорванную в двух местах юбку, и щеки ее горели от обиды и возмущения.
В глубине зала показалась маленькая фигурка начальницы гимназии. Она шла, покачивая седыми буклями и взволнованно перебирая четки.
Завидев ее, девочки мгновенно смолкли, и в наступившей тишине было слышно только легкое шуршание синего шелкового платья начальницы. Классная дама поспешила к ней навстречу. В это время Алина нечаянно оглянулась и встретила испуганный взгляд прижавшейся к стене Динки... Одну секунду сестры глядели друг другу в глаза, потом Динка повернулась и бросилась в свой класс. Урок еще не начинался, девочки беспорядочно толпились около парт. Динка, расталкивая всех, кто попадался ей на пути, и словно ослепшая от бешенства, кричала:
Читать бесплатно другие книги:
