Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера Кард Орсон Скотт

Шепотом:

– Я твой епископ, Естевайо, викарий Христа на этой планете, и ты должен говорить со мной с почтением, тем более находясь в моей резиденции.

Квим замолчал, не в силах произнести слово о гневе.

– Я думаю, было бы лучше, если Говорящий не выносил бы подобные истории на суд общественности. Некоторые вещи лучше узнавать один на один, спокойно. Поэтому священники, выступая перед аудиторией, не доводят ее до шока. Поэтому мы исповедуем вас, не выставляем ваши грехи на суд всего народа. Но будь справедлив, Естевайо, Говорящий может произносить речь, но все его истории – чистая правда. Ты понял?

– Да.

– Теперь, Естевайо, давай подумаем вместе. До сегодняшнего дня ты любил свою мать?

– Да.

– Но эта же мать, которую ты любил, уже вкусила грех прелюбодейства.

– Десятки тысяч раз.

– Не думаю, что она так ненасытна. Но ты говорил, что любил ее, хотя она уже была прелюбодейкой, нарушила клятву брака. Разве она изменилась сейчас? Разве появилась разница между той вчерашней и сегодняшней? А может это ты изменился?

– Та, которой она была вчера, лишь живая маска.

– Может потому что она стыдилась рассказать детям о своем прелюбодействе. Она просто обязана была играть вам, пока заботилась о вас, учила вас, растила вас…

– Она не воспитывала нас в полном смысле слова.

– Если бы она пришла на исповедь и получила отпущение грехов, она могла бы вообще не говорить о своем прелюбодействе. Ты бы умер, так ничего и не узнав. Это не было бы ложью, так как грехи были бы прощены, она не была бы больше прелюбодейкой. Прими же правду, Естевайо: Ты зол не на грехи. Ты зол, потому что постеснялся встать перед всеми и защитить ее.

– Вы смотрите на меня, как на глупца.

– Ты вовсе не глупый. Все думают, что ты хороший сын. Но сейчас, если ты настоящий последователь Учителя, тебе следует простить ее и любить ее еще больше, потому что ты узнал о ее страданиях.

Епископ посмотрел на дверь.

– У меня будет совещание, Естевайо. Пожалуйста, пройди в мою внутреннюю молельню и попроси у Магдалины прощение за свое жестокосердие и нежелание прощать.

Выглядя более жалко, чем озлобленно, Квим прошел сквозь занавес во внутренние покои епископа.

Секретарь епископа открыл другую дверь, и в комнату вошел Говорящий от имени Мертвых. Епископ не встал. К его удивлению, Говорящий встал на колени и склонил голову. Так поступали католики при официальном представлении епископу, а Перегрино не думал, что Говорящий воспринимает визит как представление. Тем не менее человек стоял на коленях и ждал, поэтому епископ поднялся, подошел к нему и протянул руку для поцелуя. Даже после этого Говорящий остался коленопреклоненным, пока наконец Перегрино не сказал:

– Благословляю тебя, сын мой, хотя я не уверен, что ты не дразнишь меня подобным почтением.

С наклоненной головой Говорящий ответил:

– Во мне нет желания дразнить и насмехаться. – Он посмотрел на Перегрино. – Мой отец был католиком. Он притворялся, что не был им, ради спокойствия семьи, но он никогда не простил себе своего отступничества.

– Вы крещеный?

– Моя сестра говорила, что да, отец окрестил меня сразу после рождения. Моя мать была протестантской веры, отвергающей крещение младенца, поэтому между нами даже возникла ссора. – Епископ вытянул руку, разрешая подняться Говорящему. Говорящий усмехнулся.

– Воображаю, ярый католик и закоренелый мормон спорят по поводу религиозных процедур, хотя оба утверждают, что не верят в них.

Перегрино был настроен скептически. Уж слишком красивый жест для Говорящего вернуться в лоно католичества. – Я думал, – сказал епископ, что Говорящие от имени Мертвых отрекаются от любой религии, прежде чем сделать призвание своей профессией.

– Я не знаю, как поступают другие. Не думаю, что существуют подобные правила на счет религии, по крайней мере, когда я стал Говорящим, их не было.

Епископ Перегрино знал, что Говорящие не лгут, но его слова смахивали на увертку. – Говорящий Эндрю, во всем созвездии Ста Миров нет места, где бы католики вынуждены были скрывать свою веру, по крайней мере, последние три тысячи лет. Тогда произошел великий всплеск космических полетов. Это сняло чудовищные ограничения на прирост населения на перенаселенной Земле.

Вы хотите сказать, что ваш отец жил на Земле три тысячи лет назад?

– Я сказал, что мой отец настоял, чтобы меня окрестили, как католика, и ради него я сделал то, что он никогда не мог позволить себе. Это ради него я встал на колени и получил благословение епископа.

– Но я именно вас благословил. И вы до сих пор избегаете моего вопроса. Что подтверждает, что я не ошибся в эпохе жизни вашего отца, просто вы не хотите обсуждать это. Дон Кристиан говорил, что вы гораздо больше, чем может увидеть глаз.

– Очень хорошо, – сказал Говорящий, – я гораздо больше нуждаюсь в благословении, так как мой отец умер, а мне еще предстоит разрешить много проблем.

– Пожалуйста, присаживайтесь. – Говорящий выбрал стул у дальней стены. Епископ сел в массивное кресло за столом. – Я не хотел, чтобы вы держали Речь сегодня. Сейчас не подходящее время.

– Я не предполагал, что Конгресс так поступит.

– Но вы знали, что Майро и Аунда нарушили закон. Боскуинха сказала мне.

– Я обнаружил это за несколько часов до Речи. Спасибо, что не арестовали их.

– Мы выполняем наши обещания, – уклонился Перегрино. Но они оба понимали, что если бы епископ настоял, Боскуинха обязана была бы исполнить приказ, не взирая ни на какие просьбы Говорящего. – Ваша речь принесла людям много горя.

– Боюсь, больше, чем обычно.

– И что – вы больше не несете ответственности? Вы вызвали бурю, а теперь бросаете людей на произвол судьбы.

– Не бурю, епископ Перегрино. Только волну. И если бы я смог снять боль, конечно, я бы остался и помог. Я не владею анестезией, но можно попытаться не допустить сепсиса.

– Вам следовало стать священником, вы знаете.

– У младших сыновей лишь два пути. Монашество или военная служба. Мои родители избрали для меня последнее.

– Младший сын. Тем не менее вы имеете сестру. А вы жили в то время, когда жесткий контроля за приростом населения запрещал родителям иметь более двух детей, пока они не получат специальное разрешение правительства. Они называли таких детей – Терция, правда?

– Вы знаете историю.

– Вы родились до эры звездных полетов.

– Что имеет сейчас большое значение – будущее Луситании или биография Говорящего от имени Мертвых, который выглядит не старше тридцати пяти лет?

– Будущее Луситании – это моя прерогатива, Говорящий Эндрю, а не ваша.

– Будущее людей Луситании – это ваша прерогатива. Я говорю от имени свиноподобных.

– Давайте не будем спорить, где дело важнее.

Секретарь вновь отворил дверь. Вошли Боскуинха, дон и донна Кристианы. Боскуинха переводила взгляд с Говорящего на епископа и обратно.

– Если вы ищите кровь на полу, то ее нет, – пошутил епископ.

– Я измеряю температуру, – сказала Боскуинха.

– Я думаю, теплое радушие и взаимопонимание, – сказал Говорящий. Никак не кипение гнева или лед ненависти.

– Говорящий – не верующий. Он – католик по крещению, – сказал епископ. – Я благословил его, и, кажется, это сделало его послушнее.

– Я всегда с должным почтением отношусь к властям, – произнес Говорящий.

– Вы были из тех, кто грозил нам инквизицией, – напомнил ему епископ.

С улыбкой. Говорящий улыбнулся ему в ответ, но его улыбка не светилась радушием.

– А вы были из тех, кто сказал людям, что я дьявол, и что они не должны разговаривать со мной.

Пока Говорящий и епископ обменивались колкостями, остальные, напряженно улыбаясь расселись и ждали.

– Совещание собрано по вашей просьбе, – напомнила Боскуинха.

– Простите меня, – сказал Говорящий, – я пригласил еще кое-кого.

Намного проще будет говорить, если мы подождем ее несколько минут.

Эла нашла мать на улице, недалеко от изгороди. Легкий бриз слегка шевелил ее волосы. Эла не сразу поняла, что так поразило ее в облике матери. Волосы. Ее мать уже многие годы не носила волосы на роспуск. Они выглядели странно и свободно, Эла могла видеть как они завились и изогнулись в месте, где она много лет подряд завязывала их в хвост. Это тоже доказывало, что Говорящий был прав. Мать откликнется на его приглашение. Не смотря на боль и страдания, с новой силой вспыхнувшие сегодня, она нашла в себе силы прийти сюда и стоять, купаясь в последних лучах заходящего солнца. Куда смотрела она? На холмы свиноподобных, или на изгородь. Возможно она вспоминала человека, встречавшего ее здесь, или еще где-нибудь в зарослях капума, где, невидимые для всех, они любили друг друга. Всегда прячась, скрываясь ото всех. Мать тоже довольна, подумала Эла, что все стало известно. Она рада, что Лайбо объявлен ее настоящим мужем, настоящим отцом детей. Мама так же рада, как и я.

Мать не обернулась, хотя она должна была услышать приближение Элы по шороху травы. Эла остановилась рядом с ней.

– Мама, – позвала она.

– Совсем не стадо кабр, – сказала мать. – Эла – ты такая шумная.

– Говорящий. Он хочет, чтобы ты помогла ему.

– Как он мне?

Эла объяснила все, о чем рассказал ей он. Мать неподвижно стояла, не поворачиваясь в ее сторону. Когда Эла закончила, она повернулась и пошла в сторону холма. Эла бросилась за ней.

– Мама, – сказала она, – мама, ты идешь рассказать им о десколаде?

– Да.

– Почему только сейчас? После скольких лет? Почему ты мне об этом не рассказывала.

– Потому что тебе лучше работать самостоятельно, без моей помощи.

– Ты знаешь, чем я занималась?

– Ты – мой ученик. Я имею полный доступ ко всем твоим файлам и могу читать их, не оставляя следов. Какой же я учитель, если бы не следила за твоей работой?

– Но…

– Я так же прочитала все твои файлы, оформленные под именем Кворы. Ты ведь еще не стала матерью и не знаешь, что все файлы детей до двенадцати лет еженедельно представляются родителям. Квора провела замечательные исследования. Я буду рада, если ты пойдешь со мной. Когда я расскажу об этом Говорящему, ты тоже узнаешь об этом.

– Мы идем не туда, – сказала Эла.

Мать остановилась.

– Разве домик Говорящего не рядом с прассой?

Только сейчас Мать повернулась в Эле и посмотрела ей прямо в глаза.

– Совещание будет в апартаментах епископа.

– Что вы вместе с Говорящим хотите заставить меня сделать?

– Мы пытаемся спасти Майро, – сказала Эла. – И Луситанию, если это удастся.

– Вы хотите запутать меня в паутине лжи…

– Епископ должен быть на нашей стороне или…

– Нашей стороне! Когда ты говоришь мы, ты подразумеваешь Говорящего и себя, так ведь? Ты думаешь, я не заметила это? Все мои дети, один за одним, он обольстил вас…

– Он никого не обольстил!

– Он обольстил тебя своим способом добиваться знаний и того, что ты хочешь услышать…

– Он не льстец и не обольститель, – сказала Эла. – Он не говорит нам, что мы хотим. Он говорит, что все, что мы знаем, правда. Он не завоевал нашей любви, он завоевал наше доверие.

– То, что он получает от вас, вы никогда не давали мне!

– Мы хотели.

Эла смотрела, не отводя глаз, хотя мать испепелила ее пронизывающим свирепым взглядом. Ее мать первая отвела глаза, потом опустила их в землю, затем вновь посмотрела на нее глазами полными слез.

– Я хотела сказать тебе. – Мать говорила не о файлах. – Когда я видела, как ты ненавидишь его, я все время хотела сказать, он не ваш отец, ваш отец хороший, добрый человек…

– У которого не хватило храбрости сказать это самому.

Ярость появилась в глазах матери.

– Он хотел, но я не позволила ему.

– Я хочу сказать тебе, мама. Я любила Лайбо так, как все любили его в Милагре. Но он пожелал остаться ханжой, так же как и ты. Никто не догадывался, а яд вашей лжи уже во всю травил нас всех. Я не ненавижу тебя, мама, и его тоже. Но я благодарю Бога за то, что он послал Говорящего. Он захотел сказать нам правду, и она сделала нас свободными.

– Легко говорить правду, – сказала мать как можно мягче, когда никого не любишь.

– Ты так думаешь? – сказала Эла. – Я думаю, что знаю кое-что, мама. Я думаю, ты не сможешь узнать правду о ком-либо, пока не полюбишь его. Я думаю, Говорящий полюбил отца. Макрама, я имею в виду. Я думаю, он понял и полюбил его, прежде чем сказал о нем.

Мать не ответила, потому что тоже знала – это правда.

– И я знаю, он любит Грего, Квору, Олхейдо. И Майро, даже Квима. И меня. Я знаю, он любит меня. А когда он показал мне, что любит меня, я поверила, что это правда, потому что он никогда никому не врет.

Слезы, выступившие в глазах матери, медленно стекали по щека.

– Я врала тебе и другим, – сказал мать. Его голос звучал слабо и тихо. – Но ты должна поверить мне. Когда я скажу тебе, что люблю тебя.

Эла обняла мать и впервые за долгие годы почувствовала тепло ее тела.

Потому что ложь, стоящая между ними, исчезла. Говорящий уничтожил барьер, разделяющий их, теперь не было причин для ссор и злобы.

– Ты думаешь об этом ужасном Говорящем даже сейчас, правда? – прошептала ее мать.

– Так же как и ты, – ответила Эла.

Их тела вздрогнули от смеха матери.

– Да. – Затем она перестала смеяться, отодвинулась в сторону и посмотрела Эле прямо в глаза. – Он будет всегда стоять между нами?

– Да, – ответила Эла. – Подобно мосту, он будет вечно стоять между нами. Он мост, а не стена.

Майро заметил свиноподобных, когда они спускались с холма, направляясь к изгороди. Они были почти невидимы и бесшумны в лесу, но у них не было отработанных навыков передвижения по открытому пространству они громко шаркали, двигаясь по траве. Или, идя на зов Майро, они не видели необходимости маскироваться. Когда они подошли ближе, Майро узнал их. Эрроу, Хьюман, Мандачува, Лиф-итер, Карс. Он не окликал их, они тоже молчали, подходя к изгороди. Они молча стояли с противоположной стороны изгороди и разглядывали его. Еще не один из зенадоров не подзывал свиноподобных к изгороди. Их молчание говорило о беспокойстве и тревоге.

– Я больше не смогу прийти к вам, – сказал Майро.

Они ждали объяснений.

– Фрамлинги обнаружили нас. Обнаружили, что мы нарушили закон. Они опечатали калитку.

Лиф-итер почесал подбородок.

– Почему ты думаешь, что это фрамлинги обнаружили вас?

Майро усмехнулся.

– Почему? Разве с нами приходил не фрамлинг?

– Нет, – сказал Хьюман. – Королева пчел говорит, что это не Говорящий. Королева пчел говорит – они увидели с неба.

– Сателлиты? Что они могли увидеть с неба?

– Может быть охоту, – сказал Эрроу.

– Может быть стриженных кабр, – добавил Лиф-итер.

– Может быть поля амаранта, – сказал Капс.

– Все вместе, – произнес Хьюман. – А может быть они увидели, что жена вывела три тысячи двести детишек со времени первого урожая амаранта.

– Три тысячи!

– И двести, – сказал Мандачува.

– Они увидели, что у нас достаточно пищи, – сказал Эрроу. – Теперь мы уверены, что выиграем следующую войну. Наши враги будут посажены и превратятся в громадные леса, а жены посадят материнские деревья в каждом лесу.

Майро почувствовал слабость. Неужели именно на это была направлена их работа? Неужели ради войны они принесли себя в жертву. Все, для того, чтобы возвысить один род над всеми? Он хотел сказать, что Лайбо умер ради мира между ними. Но годы тренировки взяли свое и он задал безобидный вопрос:

– А где сейчас эти новые дети?

– Ни один из маленьких братцев не попадет к нам, – объяснил Хьюман. Нам так много нужно успеть, научиться всему от вас и обучить братьев других домов. Мы не можем тренировать маленьких братцев. – Он замолчал, затем добавил с гордостью. – Половине этих детей отцом является Рутер, мой папа.

Мандачува важно кивнул.

– Жены с глубоким почтением впитывают все, чему вы учите нас. Они возлагают большие надежды на Говорящего от имени Мертвых. Но то, что ты сейчас сказал нам, очень плохая весть. Если фрамлинги ненавидят нас, что нам делать?

– Я не знаю, – ответил Майро. Его мозг лихорадочно обрабатывал только что полученную информацию. Три тысячи двести новых братьев. Взрыв перенаселенности. И Рутер каким-то образом отец половины из них. До сегодняшнего дня Майро рассматривал факт отцовства Рутера, как часть тотемной системы вероисповедания. Но увидев магические превращения дерева под пение свиноподобных, он засомневался в том, что раньше признавал, как невозможное.

Ну что из того, что наконец-то он узнал обо всем? Они не дадут ему составить отчет; он не сможет продолжить свою работу; он проведет на борту космического корабля четверть века, пока сможет передать кому-нибудь свои знания. Или вообще некому будет передавать.

– Не отчаивайся, – сказал Хьюман. – Вот увидишь – Говорящий от имени Мертвых сделает все как надо.

– Говорящий. Да, он сделает все отлично. Так же как он сделал для меня с Аундой. Моей сестрой.

– Королева Пчел говорит, он научит фрамлингов любить нас…

– Научит фрамлингов, – сказал Майро. – Ему нужно сделать это как можно быстрее. Уже слишком поздно спасать меня и Аунду. Нас арестуют и отправят на другую планету.

– К звездам? – с надеждой спросил Хьюман.

– Да, к звездам, для заключения в тюрьму! Для того, чтобы наказать за помощь вам. Это в двадцати двух годах пути отсюда. Они не позволят нам вернуться назад.

На мгновение свиноподобные задумались. Прекрасно, подумал Майро.

Пусть подумают, как им сможет помочь Говорящий. Я тоже безгранично доверял ему, но он не слишком много сделал для меня. Свиноподобные собрались в кучку.

Хьюман отделился от группы и подошел ближе к изгороди.

– Мы спрячем тебя.

– Они не найдут тебя в лесу, – сказал Мандачува.

– У них есть машины, которые отыщут меня по запаху, – сказал Майро.

– Ой. Но разве закон разрешит показать эти машины нам? – спросил Хьюман.

Майро покачал головой.

– Это не имеет значения. Калитка закрыта для меня. Я не могу пройти.

Свиноподобные переглянулись.

– Но у вас же растет капум прямо под ногами, – сказал Эрроу.

Майро тупо посмотрел на траву.

– Ну и что? – спросил он.

– Пожуй его, – сказал Хьюман.

– Зачем? – спросил Майро.

– Мы видели, как люди жуют траву, – сказал Лиф-итер. – Прошлой ночью на холме Говорящий и двое в рясах жевали капум.

– Мы видели много раз людей, жующих капум, – сказал Мандачува.

Их нетерпение раздражало.

– При чем здесь изгородь?

Свиноподобные снова переглянулись. Наконец Мандачува сорвал росток капума, положил в рот и начал жевать. Затем он сел на землю. Другие свиноподобные начали испытывать его, тыкая пальцами и ударяя ладонями.

Наконец, Хьюман со всей силы пнул его, а когда Мандачува не среагировал, они загалдели на языке Жен: «Готов… Пора… Готов».

Мандачува встал и подпрыгнул. Затем он разбежался и начал карабкаться на изгородь. Забравшись на вершину, он прыгнул и приземлился на четвереньки с той стороны, где стоял Майро.

Майро начал нервно подскакивать на ногах и отчаянно кричать, еще когда Мандачува был на вершине изгороди. Он обхватил голову руками и старался не смотреть. Когда он разжал руки и прекратил орать, Мандачува стоял рядом и отряхивался от грязи.

– Я не могу сделать этого, – сказал Майро. – Изгородь стимулирует нервные болевые точки всего тела. Нельзя перелезть через изгородь.

– Ох, – сказал Мандачува.

С другой стороны изгороди Хьюман бубнил:

– Он не знает, – повторял он. – Люди не знают.

– Анестетик, – сказал Майро. – Вы не чувствуете боли.

– Нет, – ответил Мандачува. – Я чувствую боль. Очень сильную боль.

Самую плохую боль в мире.

– Рутер говорит, перелезть через изгородь хуже, чем умереть, – сказал Хьюман. – Больно во всем теле.

– Но вам безразлична она, – сказал Майро.

– Как будто это происходит с другой твоей сущностью, – сказал Мандачува. – Боль касается животной плоти. Но твоя сознательная сущность свободна от нее. Он освобождает тебя от твоей сущности.

В памяти Майро всплыла деталь, на которую никто не обратил внимания, все были потрясены чудовищностью гибели Лайбо. Рот мертвого человека был заполнен капумом. Волокнами капума были заполнены рты мертвых свиней.

Анестезия. Смерть выглядела как героическая пытка, ее целью не было доставить боль. Они использовали анестезию. Они обезболивали.

– Давай, – сказал Мандачува. – Пожуй капум и пойдем с нами. Мы спрячем тебя.

– Аунда, – сказал Майро.

– А, я пойду приведу ее, – сказал Мандачува.

– Ты не знаешь, где она живет.

– Знаю, – ответил Мандачува.

– Мы лазали через изгородь много раз в этом году, – сказал Хьюман. Мы знаем, где живет каждый.

– Но никто ни разу не видел вас, – произнес Майро.

– Мы старались не показываться, – ответил Мандачува. – Хотя никто и не смотрел на нас.

Майро представил, как дюжины свиноподобных крадутся ночью по Милагру.

Их никто не видит. Только несколько людей могли бы заметить их по долгу ночной службы. Но свиноподобные очень малы, им ничего не стоит юркнуть в траву и раствориться в ней. Неудивительно, откуда они знают о металле и машинах, несмотря на законы, запрещающие знакомить их с техникой. Без сомнения, они видели шахты, шаттлодром, печи для обжига кирпича, фермеров, выращивающих амарант. Неудивительно, что они знали, о чем спрашивать нас.

Как глупо, что мы пытались отгородить их от нашей культуры. У них гораздо больше секретов от нас, чем нам удалось сохранить от них. Слишком много, чтобы удержалось наше культурное главенство.

Майро сорвал побег капума.

– Нет, – сказал Мандачува, отбирая росток. – Не бери корневую часть.

В корневой части нет ничего ценного. – Он выбросил сорванный Майро росток и сорвал новый росток, только верхушку, оставив не менее 10 см от основания. Затем он размял его и подал Майро. Майро начал жевать.

Мандачува похлопал и потыкал его.

– Не беспокойся, – сказал Майро. – Иди к Аунде. Они могут арестовать ее в любую минуту. Иди. Прямо сейчас. Иди же.

Мандачува посмотрел на остальных, наблюдающих за ними, потом подпрыгнул и направился в сторону Виллы Альты, где жила Аунда.

Майро пожевал еще чуть-чуть. Он потыкал себя пальцем. Как и говорили свиноподобные, он чувствовал боль, но ему было безразлично. Все, что его заботило, это стремление остаться на Луситании. Возможно, вместе с Аундой.

Забыть о законах и морали. Они утратят власть над ним, если он покинет человеческое общество и уйдет в лес к свиноподобным. Он станет ренегатом, в чем и обвиняют его. Он и Аунда будут жить по своим законам, не взирая на общественные нормы. У них будет совершенно новый тип семьи, с иными ценностями. Они будут учиться у свиноподобных, у леса. Это будет новая ячейка Ста Миров. И никто не остановит их.

Он разбежался и ухватился за изгородь обеими руками. Боль не была слабее, чем раньше, но ему было безразлично. Он карабкался вверх. Но каждый новый перехват рук давался все тяжелее, боль нарастала, она начала заполнять его сознание. Он не мог больше ни о чем думать, только невыносимая боль. Он понял, что капум не дал обезболивающего эффекта. Но к этому моменту он добрался до вершины изгороди. Боль была ужасающей, она охватила всего Майро, он сходил с ума. Она заполнила все его сознание, все естество. Он уже не соображал, что делает. Последним рывком он подтянулся и перегнулся через изгородь. Боль охватила каждую клеточку его мозга, все тело горело огнем.

Маленькие Некто в ужасе наблюдали, как их друг беспомощно повис на вершине изгороди, голова и туловище на одной стороне, а ноги на другой.

Они с криком подбежали к изгороди, начали прыгать, стараясь схватить его за руку. Но они не жевали капум и боялись дотронуться до изгороди.

Услышав их крики, Мандачува бросился назад. В его теле еще осталось обезболивание, он вскарабкался к Майро и спихнул тяжелое человеческое тело. Майро с треском упал на землю, его рука до сих пор касалась изгороди. Свиноподобные оттащили его. Его лицо исказила гримаса агонии.