Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера Кард Орсон Скотт
– Ты жил не зря, – сказал Эндер.
– Вот, – сказал он. – Видишь? Мы подписали это соглашение почти как люди.
В конце последней страницы договора были написаны два слова. Они были написаны неаккуратно и неуверенно.
– Хьюман, – громко прочитал Эндер. Второе слово он не мог прочитать.
– Это настоящее имя Шаутер, – сказал Хьюман. – Ста-лукер. Она плохо пишет палочкой – жены не часто пользуются разными орудиями, с тех пор как эту работу взяли на себя братья. Она хотела, чтобы я сказал тебе, как ее зовут по-настоящему. Она получила его, потому что всегда смотрит на небо.
Она сказала, что хотя она и не догадывалась, она все время ждала тебя.
Так много людей надеялись на меня, думал Эндер. А в конце все оказалось зависимым от них. От Новинхи, Майро, Элы, которые вызвали меня; от Хьюмана и Ста-лукер. И от тех, кто боялся моего приезда тоже.
Вом принес плошку чернил; Кэлендер ручку. Это была тонкая палочка с прорезью на конце и достаточно заостренным концом, чтобы при опускании в чернила поступала малая их порция. Эндеру пришлось пять раз окунуть ручку в чернильницу, чтобы написать свое полное имя.
– Пять, – произнес Эрроу. Эндер вспомнил, что число пять было своеобразным предзнаменованием для свиноподобных. Это было случайностью, но если они видят в этом добрую примету, тем лучше.
– Я отнесу это соглашение нашему правителю и епископу, – сказал Эндер.
– Из всех документов, наработанных историей человечества… – начала Аунда. Никто не нуждался в том, чтобы она закончила предложение. Хьюман, Лиф-итер и Мандачува осторожно завернули книгу в листья и вручили ее не Эндеру, а Аунде. Эндер сразу понял, с ужасным предчувствием, что это означало. У свиноподобных была для него работа, работа, которая требовала, чтобы его руки были свободны.
– Теперь соглашение сделано по человеческим правилам, – сказал Хьюман. – Теперь ты можешь сделать подобное для Маленьких Некто.
– Достаточно ли подписей? – спросил Эндер.
– Этого достаточно для скрепления соглашения, – сказал Хьюман. – Но только тогда, когда рука, подписавшая это соглашение от имени людей, исполнит другое соглашение, по нашим правилам.
– Тогда я исполню, – сказал Эндер. – Все, как обещал.
Хьюман вытянул руку и провел пальцем от горла Эндера до середины живота.
– Слово брата не всегда то, что произносит его рот, – сказал он. Слово брата подтверждается жизнью. – Он обернулся к другим свиноподобным.
– Позвольте мне поговорить с отцом в последний раз, перед тем, как встать рядом с ним.
Два странных брата вышли вперед, в руках у них были маленькие дубинки. Они пошли вместе с Хьюманом к дереву Рутера и начали ударять по нему и петь на языке деревьев. Почти сразу же на стволе появилась большая трещина. Дерево было довольно молодым, оно было не таким большим в диаметре, чтобы вместить тело Хьюмана; ему пришлось изрядно повозиться, чтобы втиснуться внутрь. Но ему удалось влезть и ствол закрылся за ним.
Удары по дереву приобрели другой ритм, но не прекращались ни на минуту.
Джейн зашептала на ухо Эндеру.
– Я могу слышать резонанс барабанной дроби внутри дерева. Дерево медленно повторяет звуки, превращая удары в язык.
Другие свиноподобные стали расчищать площадку для дерева Хьюмана.
Эндер заметил, что они располагают дерево таким образом, что деревья оказываются стражами калитки, Рутер по левую руку, а Хьюман по правую.
Вытаскивать с корнем капум было почти не под силу свиноподобным; вскоре к ним присоединился Квим, затем Олхейдо, затем Аунда и Эла.
Аунда передала договор Новинхе подержать в то время, когда она будет дергать капум. Новинха медленно поднесла его к Эндеру, она остановилась напротив него и внимательно посмотрела ему в глаза.
– Вы подписали его, Эндер Виггин, – сказала она.
Эндер.
Это имя звучало угрожающе даже для его собственных ушей. Он слишком часто его слышал как нарицательный эпитет.
– Я старше, чем выгляжу, – сказал Эндер. – Я был известен под именем с того момента, как уничтожил баггеров. Может быть, присутствие этого имени на первом в истории человечества договоре между людьми и ременами сделает что-нибудь для изменения его значения.
– Эндер, – прошептала Новинха. Она протянула к нему руки, держа сверток с соглашением, и уперлась ему в грудь; сверток был большим и тяжелым, так как содержал все страницы «Королевы Пчел и Гегемона», на обороте которых был написан текст соглашения.
– Я никогда не ходила к священникам на исповедь, – сказала она, потому что знала, они будут презирать меня за мои грехи. Тем не менее, когда вы публично огласили все мои грехи, я перенесла это, я знала, что вы не презираете меня. Я не понимала, не могла понять, почему… До этого момента.
– Я не единственный, не презирающий людей за их грехи, – сказал Эндер. – В душе я всегда знал, что однажды совершил более тяжелый грех.
– Все эти годы вы несли бремя вины за все человечество.
– Да, в этом нет ничего сверхъестественного, – сказал Эндер. – Я думал, что это вроде отметины Каина. У вас нет друзей, зато никто не сможет предать вас.
Земля была очищена от капума. Мандачува сказал что-то на языке деревьев братьям, стучавшим по стволу; их дробь изменилась и на стволе вновь появилось отверстие. Хьюман выскользнул из него, как новорожденная свинка. Он прошел в центр расчищенной площадки. Мандачува и Лиф-итер протянули ему по ножу. Взяв ножи, он заговорил с ними на португальском – и люди поняли то огромное значение, которое для него имело происходящее.
– Я сказал Шаутер, что вы потеряли свой пропуск в третью жизнь ввиду глубокого непонимания Пайпо и Лайбо. Она ответила, что прежде чем число дней перевалит на число следующей руки, вы будете расти и тянуться к свету.
Оба, Лиф-итер и Мандачува нежно коснулись ножами живота Хьюмана и отошли к краю расчищенной площадки.
Хьюман протянул ножи Эндеру. Они были сделаны из дерева. Эндер и представить не мог, что оружие из дерева можно отполировать до такой остроты и в то же время оставить достаточно прочным. Конечно, это оружие не было произведено руками. Ножи были сделаны из сердца живого дерева и явились брату как путеводная нить, ведущая его в третью жизнь.
Это еще раз доказывало, что Хьюман не умрет на самом деле, не превратится в прах. Но в это нужно было поверить. Эндер не сразу взял ножи. Он провел пальцем по лезвию и взял Хьюмана за запястья.
– Для тебя – это выглядит не как смерть. Но для меня – я только вчера увидел тебя, а сегодня ночью я понял, что ты мой брат, так же как и Рутер – мой отец. А теперь, когда взойдет солнце, я уже не смогу больше с тобой заговорить. Я чувствую это, как смерть, Хьюман, смерть по отношению к тебе.
– Приходи и посиди в моей тени, – сказал Хьюман. – Посмотри, как блестит солнце сквозь дымку моей листвы. Обопрись спиной о мой ствол. И еще одно. Добавь еще одну повесть к «Королеве Пчел и Гегемону». Назови ее «Жизнь Хьюмана». Расскажи всему человечеству, как я был зачат на коре дерева моего отца, родился в полной темноте, питался материнской плотью.
Расскажи, как я покинул жизнь мрака и перешел в другую жизнь, жизнь полусвета, как учился языку от жен, а затем начал учиться дальше, учиться тем чудесам, которые дарили нам Пайпо и Лайбо, а затем Майро и Аунда.
Расскажи, как прошел последний день моей второй жизни, о том, как мой родной брат спустился с небес и мы составили соглашение между людьми и свиноподобными и стали одним родом; ни родом людей и ни родом свиноподобных, единым родом ременов. А затем мой лучший друг дал мне пропуск в третью жизнь, жизнь, полную света, чтобы я мог тянуться к солнцу и давать жизнь тысячам детишек.
– Я напишу твою историю, – сказал Эндер.
– Тогда, действительно, я буду жить вечно.
Эндер взял ножи, Хьюман лег на землю.
– Олхейдо, – крикнула Новинха. – Квим! Возвращайтесь домой. Эла, и ты тоже.
– Я буду смотреть, мама. Я – ученый, – сказала Эла.
– Ты забыла о моих глазах, – проговорил Олхейдо. – Я запишу все. Мы сможем показать людям, как рождался договор. И мы сможем доказать свиноподобным, что Говорящий подписал договор по их законам тоже.
– Я тоже никуда не пойду, – сказал Квим. – Даже Проклятый Виггин встал на Крест.
– Можешь остаться, – мягко произнесла Новинха. Все молча стояли у края очищенной площадки. Рот Хьюмана был заполнен волокнами капума, но он почти не жевал его.
– Сильнее жуй, – произнес Эндер, – так ты ничего не будешь чувствовать.
– Это не имеет значения, – сказал Мандачува. – Это последние мгновения второй жизни. Очень хорошо, если ощущаешь боль в теле. Это можно вспоминать в третьей жизни, и быть выше боли.
Мандачува и Лиф-итер рассказали Эндеру, как следует резать и где сделать разрез. Это следует делать очень быстро, говорили они, их руки касались тех мест распростертого тела, где должны находиться нужные органы. Руки Эндера были уверены и тверды, его тело было спокойно. И хотя он лишь мельком бросал взгляд на свою жертву, он знал, что за его кровавой работой, за ним самим неотступно следят глаза Хьюмана, следят глаза, полные благодарности и любви, полные агонии и смерти.
Это случилось прямо под его руками, так быстро, что первые несколько минут он мог видеть, как оно растет. Несколько крупных органов скрючились и начали ссыхаться в тот момент, когда из них проклюнулись корни; тонкие корешки поползли с места на место, пока словно сеть, не опутали все тело; глаза Хьюмана расширились в предсмертной агонии; из его позвоночника пробился маленький зеленый росток, два листочка, четыре листочка…
Другие свиноподобные радовались и танцевали. Лиф-итер и Мандачува взяли ножи из рук Эндера и воткнули их с двух сторон рядом с головой Хьюмана. Эндер не мог присоединиться к их празднику. Он был весь заляпан кровью и насквозь пропах вонью разделываемого тела. Он отполз от площадки на четвереньках и полз по холму до тех пор, пока танцующая группа не исчезла из виду. Новинха медленно шла за ним. Оба они были изнурены и выжаты переживаниями и работой дня. Они ничего не говорили, ничего не делали, чувствуя только покалывания и жесткие ветви капума, впивающиеся в тело то там, то здесь. А где-то под холмом танцевали и пели свиноподобные, радуясь новой третьей жизни своего брата.
Боскуинха и епископ Перегрино подошли к калитке еще до восхода солнца, чтобы первыми увидеть возвращение Говорящего из леса. Они пробыли у калитки не менее десяти секунд, пока наконец не заметили силуэт, стоящий около кустов на краю леса. Это был мальчик, полусонно справляющий нужду.
– Олхейдо! – окликнула мэр.
Мальчик оглянулся, затем торопливо застегнул брюки и начал будить остальных, растянувшихся прямо в траве. Боскуинха и епископ открыли калитку и направились им навстречу.
– Это глупо, – сказала Боскуинха, – но именно в этот момент я почувствовала, что наше восстание – реальность. Я впервые вышла за изгородь.
– Почему они провели ночь за калиткой? – вслух удивился епископ. Калитка открыта, они могли идти домой.
Боскуинха быстро окинула взглядом всю группу, сидящую на траве. Аунда и Эла, рука к руке, как сестры. Олхейдо и Квим. Новинха. А вот и Говорящий. За его спиной сидела Новинха, обняв руками за плечи. Они неподвижно сидели, ничего не говоря. Наконец, Эндер посмотрел на них.
– У нас есть соглашение, – сказал он, – первое настоящее соглашение.
Новинха протянула завернутый в листья сверток.
– Они записали его. Чтобы вы могли подписать.
Боскуинха взяла сверток.
– Все файлы мы восстановили еще к полуночи, – сказала она. – Они немного не те, что мы спасли в сообщениях вам. Кто бы ни был ваш друг, Говорящий, он очень добрый и хороший.
– Она, – произнес Говорящий, – ее имя Джейн.
Только теперь Боскуинха и епископ заметили, что лежало на расчищенной земле сразу у основания холма, где спал Говорящий. Только теперь они поняли значения темных пятен на руках Говорящего и ногах; поняли, что за бурые брызги у него на лице.
– Лучше бы вообще не иметь соглашения, – в ужасе произнесла Боскуинха, – чем добыть его ценой убийства.
– Подождите, прежде чем судить сгоряча, – сказал епископ, – я думаю, ночная работа значила больше, чем мы можем видеть сейчас.
Очень мудро, епископ Перегрино, – тихо произнес Говорящий.
– Я все объясню, если хотите, – сказала Аунда. – Мы с Элой все поняли, как и все.
– Это было подобно обету, – сказал Олхейдо.
Боскуинха с сомнением посмотрела на Новинху.
– Вы позволили им смотреть?
Олхейдо указал на глаза.
– Когда-нибудь все свиноподобные увидят это, через мои глаза.
– Это не было смертью, – сказал Квим, – это было воскрешением.
Епископ подошел и остановился около раскромсанного тела, он потрогал маленький росток, поднявшийся из грудной клетки.
– Его имя Хьюман, – сказал Говорящий.
– Так же, как ваше, – тихо промолвил епископ. Он обернулся и оглядел членов маленькой группы, подвинувшей человечество на шаг вперед. Неужели я не пастырь, молча спрашивал он себя, неужели еще не проснулся ото сна?
– Пойдемте со мной, все. Пойдемте в собор. Скоро колокола возвестят о мессе.
Дети поднялись и были готовы идти. Новинха тоже встала и отошла от Говорящего. Затем она остановилась и обернулась, ее глаза приглашали его.
– Сейчас, – сказал он, – чуть позже.
Она последовала за епископом в калитку.
Месса только началась, когда Перегрино заметил Говорящего, входящего в собор. Он остановился на мгновение, затем отыскал глазами Новинху и ее семью. В следующее мгновение он оказался рядом и занял место возле нее.
Именно на этом месте сидел Макрам в редкие случаи, когда семья целиком посещала мессы.
Обязанности службы отвлекли его внимание. Через несколько минут, когда Перегрино вновь взглянул на них, Грего уже сидел возле Говорящего.
Перегрино вновь подумал о соглашении, как девочки объяснили ему. О значении смерти свинки со странным именем Хьюман, а так же о смерти Пайпо и Лайбо. Все связалось в единое целое и стало абсолютно ясным. Молодой юноша, Майро, лежал парализованный дома, его сестра Аунда присматривала за ним. Новинха, заблудшая и потерянная, снова нашлась. Изгородь, отбрасывающая тонкую черную тень на умы прихожан, стала совсем прозрачной, безвредной и невидимой.
Это было чудо, словно облатка превратилась в тело Господа в его руках. Как неожиданно и внезапно мы обнаруживаем, что Бог с нами, среди нас, и именно в тот момент, когда мы уже разуверились и сочли, что нет ничего кроме земли и грязи.
Глава 18
Королева Пчел
Эволюция не наделила его мать родовым каналом и грудью, полной молока. Таким образом маленькое создание, впоследствии получившее имя Хьюман, пробивалось к выходу при помощи рта и зубов. Он и его новоявленные собратья питались плотью своей матери. Так как Хьюман был сильнее и энергичнее, он поедал больше материнского мяса и становился еще крепче.
Хьюман жил в абсолютной темноте. Когда его мать была съедена без остатка, ничего не оставалось есть, как сладкий нектар, покрывающий поверхность его мира. Он еще не знал, что вертикальная поверхность, по которой он ползал, это огромное дупло материнского дерева, а нектар – это сок этого дерева. Не знал он и о том, что теплые комочки, больше чем он сам, это старшие свиноподобные, а создания меньше его – его младшие сородичи, которые позже его появились на свет.
Позже у него уже появились три первые чувства, три первичные потребности: есть, двигаться и видеть свет. Сейчас и потом, с определенным ритмом, который он пока не мог уловить, в темноту врывался свет. Он появлялся вместе со звуком, источник которого он так же не мог уловить.
При этом дерево слегка содрогалось, сок начинал выделяться сильнее и обильнее, вся энергия дерева направлялась на изменение формы ствола, появлению отверстия наружу, пропускающему свет. Когда появлялся свет, Хьюман начинал ползти навстречу ему. Когда же свет гас, Хьюман терял ощущение ориентации и вновь продолжал бесцельно ползать внутри ствола, слизывая нектар.
До того дня, как не осталось ни одного создания крупнее его, все его собратья оказались меньше и слабее. Однажды появился свет, а он был настолько силен и подвижен, что смог добраться до зияющего отверстия до того, как оно закрылось. Он не осознанно пополз по трещине в коре дерева и впервые в жизни ощутил жесткость и остроту неровностей коры, царапающих его нежное брюшко. Но он с трудом осознавал новое ощущение боли, так как свет ослепил его. Он шел уже не из одного места, свет лился отовсюду. Это было уже не серое свечение, а зеленое и желтое. Его восторг длился много секунд. Наконец голоду удалось загасить его. Но здесь, на поверхности материнского дерева, сок сочился только из трещин в коре, его трудно было достать, кроме того, другие маленькие некто, намного крупнее его, толкали и отпихивали его от мест, наиболее богатых пищей. Это было новым, вокруг был иной мир, иная жизнь, он боялся ее.
Позднее, когда он обучится языку, он вспомнит свое путешествие из тьмы к свету и назовет его путь из первой жизни во вторую, из жизни тьмы в жизнь полусвета.
Говорящий от имени Мертвых, Жизнь Хьюмана, 1:1-5.
Майро решил покинуть Луситанию. Взять космический корабль Говорящего и отправиться в Трондейм. Возможно, ему удастся убедить Сто Миров не начинать войну против Луситании. В худшем случае, он сможет стать мучеником, заставить волноваться людские сердца, чтобы они всегда помнили о гуманизме и отстаивали его. Чтобы не случилось с ним, это будет лучше, чем оставаться здесь.
В первые дни после трагического перелезания через изгородь, он быстро шел на поправку. Он восстановил частичный контроль и ощущения рук и ног.
Достаточные для шаркающих шагов старика. Достаточные для того, чтобы переставлять ноги и руки. Достаточные, чтобы положить конец помощи матери в туалете и в обмывании тела. Затем процесс выздоровления замедлился и совсем остановился.
– Теперь, – сказал Найвио, – мы достигли уровня необратимых последствий. Они необратимы. Тебе очень повезло, Майро, ты можешь ходить и разговаривать, ты остался целым человеком. Ты не более ограничен, чем здоровый столетний старец. Я бы очень хотел сказать тебе, что ты восстановишь свое здоровье до того уровня, когда ты перелезал через изгородь. Что ты в состоянии выздороветь и вновь обрести подвижность двадцатидвухлетнего юноши. Но я рад, что мне не придется говорить тебе, что ты навсегда останешься прикованным к постели, беспомощным и неспособным ни к чему, кроме слушания музыки и сожаления о загубленной жизни.
«Да, я благодарен», – думал Майро. – «Я благодарен, что подобен столетнему старцу. Что мои пальцы не свились в бесполезный клубок, что я могу слышать слабое звучание собственного голоса и заикание речи. Я благодарен судьбе, и могу рассчитывать еще лет на восемьдесят следующего столетия.»
Когда стало ясно, что за ним не нужен постоянный уход, семья вернулась к собственным делам и проблемам. Эти дни были слишком наполнены всякими событиями, чтобы усидеть дома с покалеченным ребенком, братом, сыном, другом. Он понимал это. Он не хотел, чтобы они оставались с ним дома. Он тоже хотел быть рядом с ними. Его работа осталась незаконченной.
Теперь рухнули все барьеры, пришел конец всем бессмысленным ограничениям.
Теперь он мог беспрепятственно спрашивать свиноподобных о том, о чем долгие годы только мечтал.
Сначала он пытался работать через Аунду. Она приходила к нему каждое утро и вечер и составляла отчеты о проделанной работе на терминале в гостиной дома Рибейра. Он прочитывал ее отчеты, задавал вопросы, слушал ее рассказы. Она очень серьезно запоминала все его вопросы, которые он хотел задать свиноподобным. Но спустя несколько дней, он заметил, что, конечно, она имела ответы на вопросы Майро, но это были непоследовательные ответы, не имеющие характера научного исследования. Все ее внимание было занято собственной работой. И Майро перестал давать ей задания. Он притворялся, что больше заинтересован в ее исследованиях, что ее работа более важна.
Правда крылась в другом. Он не мог больше видеть ее. Он стал ненавидеть их встречи. Для него признание ее своей сестрой было болезненным и ужасным. Но он знал, что это только его мнение. Он мог отречься от людских законов, презреть все табу и жить с ней в лесах, среди свиноподобных. Однако, Аунда была верующей и зависимой от общественного мнения. Она погрустила, узнав, что Майро стал ее братом, но она сразу же стала отделяться от него, начала сознательно забывать его поцелуи и прикосновения, его ласки, его шутки, его клятвы и обещания.
Лучше, если и он забудет ее тоже. Но он не мог. Каждый раз, когда они встречались, его ранила ее доброта и терпеливость, ее забота, которой она старалась окружить его. Он был ее братом, братом-калекой, и она должна быть добра к нему. Но любовь прошла.
Не желая того, он сравнивал Аунду со своей матерью, которая любила своего любовника, не взирая на любые препятствия. Но тот, кого так любила мать, был полноценным человеком, а не беспомощным каркасом.
Майро оставался дома и изучал отчеты других. Это было пыткой, сознавать, что он никогда не сможет присоединиться к ним, но все же это было лучше безделья, бесполезного слушания музыки и разглядывания увеселительных картинок. Он смог печатать, медленно, поддерживая правую руку левой и нажимая указательным пальцем букву за буквой. Его скорость была смехотворно мала для набивания информации или составления отчетов, но он мог общаться с компьютером и вызывать информацию из чужих файлов. Таким образом, он мог быть в курсе проводимой работы и не терять связи с реальностью с того момента, как калитка стала для всех открытой.
Аунда работала вместе со свиноподобными над лексиконом языков мужей и жен, разрабатывала систему произношения и транскрипций, чтобы они могли записать основы своих языков. Ей помогал Квим, но Майро знал, что он преследовал собственные цели: он намеревался стать миссионером в других родах свиноподобных, обращая их к Господу до того, как они увидят «Королеву Пчел и Гегемона»; он намеревался перевести хотя бы часть святого писания и Библии и говорить со свиноподобными на их языке. Вся эта работа с языками свиноподобных и их культурой была очень хорошей и важной, она закладывала основы на будущее, готовила к контактам с другими родами. Но Майро знал, что с ней легко могли справиться ученики дона Кристиана, которые рискнули показаться в своих монашеских рясах и задавали много вопросов о свиноподобных, а также отвечали на все вопросы, заданные им, терпеливо и подробно. Аунда позволила себе хоть немного многословия, надеялся Майро.
Настоящую работу, как заметил Майро, проводил со свиноподобными Эндер с ведущими техниками из службы Боскуинхи. Они вели трубопровод от реки к поляне материнского дерева для того, чтобы подвести воду. Они провели электричество и обучали братьев, как пользоваться терминалом компьютера.
Между этим они обучали их примитивным приемам ведения сельского хозяйства и животноводства. Они знакомили их со способами приручения кабр и использованию их для вспашки земли. Это были беспорядочные, разные по уровням технологии и знания, которые сразу обрушились на свиноподобных. Но Эндер обсуждал эту тему с Майро и объяснил ему свой замысел, чтобы свиноподобные увидели реальные, пусть даже драматические, но немедленные результаты их соглашения. Бегущая вода, компьютерная связь, открывающая дверь в любую библиотеку мира, электрический свет в ночи. Но все это оставалось еще магией и чудом, зависящим от человека. В то же время, Эндер пытался сохранить их самостоятельность, изобретательность и индивидуальность. Блеск электрических огней мог породить множество мифов, передающихся от рода к роду, но они будут не сильнее слухов долгие, долгие годы. Деревянный плуг, коса, борона, семена амаранта – вот то, что давало реальные сдвиги, позволяло свиноподобным десятикратно увеличить население, где бы они не оказались. Все это могло передаваться с места на место с баулом семян, сшитым из кожи кабры и навыками работы, хранимыми в памяти.
Именно в эту работу хотелось бы включиться Майро. Но что пользы от его скрюченных, трясущихся рук, от его слабых ног среди пашен амаранта?
Что пользы от простого сидения у ткацкого станка? Он даже не может хорошо говорить, чтобы учить других.
Эла работала над развитием новых видов растений Земли и даже мелких видов животных и насекомых, новых форм, которые не только в состоянии сопротивляться Десколаде, но и нейтрализовать ее. Мать помогала ей в основном советами и лишь изредка практически. Она была полностью поглощена новой, очень важной и очень секретной работой. Снова, только Эндер пришел к Майро и рассказал о том, что знала лишь его семья и Аунда: королева пчел жива, она снова возродится к жизни, как только Новинха найдет способ защиты от Десколады, ее и баггеров, порожденных ею. Как только все будет готово, королева пчел оживет.
И опять это все пройдет мимо Майро. Впервые в истории люди и две чуждые расы будут жить вместе как ремены, а Майро не станет частью ни одной из них. Он стал менее человеком, чем свиноподобные. Он не может ничего делать руками, не может даже говорить. Он перестал быть использующим орудия, членораздельно говорящим животным. Он превратился в ваэлза. Они держали его как любимую игрушку.
Да, он должен уехать, он хотел уехать. Лучше всего испариться, исчезнуть. Даже от самого себя.
Но не прямо сейчас. У него появился неразрешимый вопрос, которым он боялся поделиться с другими. Он должен сам найти разгадку. Его терминал стал вести себя очень странно.
Он заметил это еще в первую неделю, когда ему удалось выкарабкаться из цепких лап паралича. Он сканировал файлы Аунды и вдруг понял, что не предпринимая ничего особенного, он вторгся в файлы закрытого доступа. Они были защищены несколькими паролями, он и понятия не имел, что могло быть в качестве паролей, хотя каким-то образом информация оказалась доступна ему.
Там оказались ее размышления об эволюции свиноподобных, о возможном до-десколадовом обществе и жизненных моделях. Именно об этом она говорила и спорила с Майро две недели назад. Теперь она сделала эту информацию закрытой для доступа и вообще не обсуждала с ним.
Майро не стал говорить ей, что видел те файлы, но однажды он умело направил беседу в нужное русло. Она с воодушевлением поделилась с ним своими идеями сразу, как только он коснулся темы. Памятуя, что он только сам может выслушивать заикание своего голоса, он оставил большинство аргументов при себе, сосредоточившись на ее рассказе и молча споря с ней.
Но то, что она скрыла ряд информации, говорило о том, чем она действительно интересовалась.
Но как ему удавалось?
Это случилось снова и снова. Файлы Элы, матери, дона Кристиана. Как только свиноподобные начали играть с терминалом, он смог видеть их как эхо-отображение. Это позволило ему быть в курсе всех их компьютерных исследований, делать предположения и даже кое-что менять, помогая им. Он мог практически видеть, чем интересуются свиноподобные и облегчать их поиск. Но откуда у него такой могущественный, такой сверхприоритетный доступ к машине.
Терминал как будто стремился отождествиться с ним. Вместо набора длинных кодовых последовательностей, он лишь начинал набирать команду, и машина уже выполняла его инструкцию. В конечном итоге ему не нужно было даже регистрироваться и вводить входной пароль. Он нажимал любую клавишу клавиатуры и на экране появлялся список работ, которые он обычно выполнял, он мог выбрать любую из них. Он мог нажать лишь цифру, обозначающую нужную деятельность, и система была готова к работе. Это экономило ему массу усилий, а главное время, которое требовалось для кропотливого набора буквы за буквой.
Сначала он думал, что это проделки Олхейдо, что он или кто-нибудь из офиса мэра написали для него служебную программу. Но Олхейдо лишь ошалело взирал на проказы терминала и повторял: мистика. А когда он послал сообщение мэру, она не получила его. Вместо нее его навестил Говорящий от имени Мертвых.
– Твой терминал, Майро, стал очень полезным, – сказал Эндер.
Майро не отвечал. Он думал, почему мэр переслала его записку Говорящему.
– Мэр не получила твоего послания, – сказал Эндер, – его получил я. И будет лучше, если ты не будешь ни с кем делиться о том, что вытворяет твой терминал.
– Почему? – спросил Майро. Это единственное слово, которое он мог произносить без запинки.
– Потому что тебе помогает не новая программа. Это личность, персона.
Майро рассмеялся. Ни один человек не действовал так быстро, как работала эта программа. Она была быстрее всех тех программ, с которыми он работал раньше, она оказалась очень инициативной и всесильной. Это было быстрее человека, но разумнее программы.
– Это мой старинный друг. По крайней мере, это она сказала мне о твоем послании и предложила, чтобы я передал тебе, что благоразумие очень хорошее качество. Ты видишь, она чуть застенчива. У нее не так много друзей.
– Сколько?
– В настоящее время два. А на протяжении нескольких тысяч лет всего один.
– Не человек, – сказал Майро.
– Ремен, – ответил Эндер. – Она более гуманна, чем многие люди. Мы любили друг друга долгое время, помогали друг другу, зависели друг от друга. Но последние недели, после прибытия сюда, мы разошлись. Я стал больше вовлечен в жизнь людей, окружающих меня. Твоя семья.
– Мама.
– Да. Твоя мать, твои братья и сестры, работа со свиноподобными, работа с королевой пчел. Мой друг и я все время разговаривали друг с другом. Теперь у меня нет времени. Иногда мы обижали друг друга. Она очень одинока. Я думаю ей нужна другая компания.
– Я?
– Да. Она уже помогает тебе. Теперь, когда ты знаешь о ее существовании, ты поймешь, что она – очень хороший друг. Тебе не найти лучше, терпимее и полезнее.
– Как щенок?
– Не будь болваном, – сказал Эндер, – я представляю тебя четвертой чуждой расе. Ты же хотел быть зенологом, не так ли? Она знает тебя, Майро.
Твои физические проблемы для нее ничто. Она совсем не имеет тела. Она существует среди филотических колебаний и связей ансибла Ста Миров. Она самое умное и интеллигентное создание вселенной. Ты второй человек, которому она решила показать себя.
– Как? Как она может существовать? Откуда она знает меня. Почему она выбрала меня?
– Спроси ее сам. – Эндер дотронулся до камушка в ухе. – А сейчас один совет. Однажды она поверит, довериться тебе. Держи ее в курсе всего. Не делай от нее секретов. Однажды ее любимый отключил ее. Всего на час, но это не прошло бесследно, навсегда пролегло черной тенью между ними. Они снова стали друзьями. Хорошими, добрыми друзьями, они всегда останутся ими, пока он не умрет. Но всю оставшуюся жизнь он будет жалеть о своем глупом поступке.
Глаза Эндера блеснули слезой, и Майро понял, что где бы не обитало это компьютерное создание, оно стало частью этого человека. И он передает свой дар Майро, как отец старшему сыну, передает святое право знать своего лучшего друга.
Эндер вышел, не сказав больше ни слова. Майро повернулся к терминалу.
Там оказалась голограмма женщины. Маленькое создание сидело на стуле, уставившись в экран. Она не была красивой, в то же время не была безобразной. В ее лице чувствовался характер. Глаза светились одухотворением. Это были невинные глаза печального ребенка. Ее рот был настолько мал, что было непонятно, собирается она рассмеяться или заплакать. Она была закутана в вуаль. Одежда казалась чем-то иллюзорным, но это не придавало пикантности, а, наоборот, подчеркивало невинность, девственность и хрупкость почти невесомого существа, сидевшего, сложив руки на коленях и по-детски обхватив ножки стула ногами. Она вполне могла сидеть в детской песочнице, а могла и на краю кровати любовника.
– Да, – тихо произнес Майро.
– Привет, – сказала она, – я просила его представить нас друг другу.
Она была спокойна и собрана, а вот Майро оказался застенчивым. На протяжении долгих лет Аунда была его единственной женщиной, не считая, конечно, женщин его семьи, поэтому у него было мало опыта в светской болтовне и любезностях. Кроме того, его не покидало чувство, что он говорит с изображением. Для него это была хорошо выполненная, но все же голограмма.
Она положила одну руку на грудь.
– Ничего не чувствую, – сказала она, – нет нервов.
Слезы навернулись ему на глаза. Слезы жалости к себе. Он плакал о том, что никогда не сможет иметь женщины, более реальной, чем эта. Если он решиться дотронуться хоть до одной, его легкомыслие окажется подобно скребку лапой. А когда он не будет осторожничать, он может даже не почувствовать живой плоти. Хорош любовник.
– Но у меня есть глаза, – сказала она. – И уши. Я вижу все во всех Ста Мирах. Я обозреваю небо через тысячи телескопов. Я прослушиваю триллионы разговоров за день. – Она ухмыльнулась. – Я лучшая сплетница во всей вселенной.
Внезапно она встала и стала приближаться, изображение показывало ее только от головы до талии, как будто она двигалась на невидимую камеру. Ее глаза стали напряженными и цепкими, она смотрела прямо на него.
– А ты – ограниченный школяр, который ничего не видел в жизни, кроме одного города и одного леса.
– У меня не было возможности путешествовать, – произнес он.
– Мы думали об этом, – сказала она. – Ну, чем бы ты хотел заняться сегодня?
– Как тебя зовут?
– Тебе не нужно знать мое имя, – ответила она.
– Как же обращаться к тебе?
– Я всегда буду рядом, когда ты захочешь.
– Но я хочу знать, – настаивал Майро.
Она потрогала свое ухо.
– Когда ты достаточно полюбишь меня, чтобы взять с собой, куда бы ты не отправился, тогда я скажу тебе свое имя.
Импульсивно он сказал ей то, о чем еще никому не говорил.
– Я хочу уехать отсюда, – сказал Майро, – ты можешь увезти меня с Луситании?
Она тут же стала кокетливой и насмешливой.
– Но мы только сейчас встретились! Мистер Рибейра, я совсем не такая девушка…
– Может быть тогда мы сможем лучше узнать друг друга, – произнес Майро, смеясь.
Она сделала хитрое, замечательное преобразование и женщина превратилась в огромную коварную кошку, вальяжно растянувшуюся на ветке дерева. Она громко промурлыкала, соскочила с ветки и облизала себя.
– Я могу сломать тебе шею одним ударом лапы, – прошептал она. Ее голос манил, но в нем проскальзывали угрожающие нотки. – Когда мы останемся одни, я смогу задушить тебя поцелуем и перегрызть глотку.
Он рассмеялся. Он вдруг понял, что на протяжении разговора он забыл о заикании. Она не говорила «что?», «я не совсем поняла?» и прочие вежливые увертки. Она понимала его без всяких усилий.
– Я хочу все понимать, – сказал Майро, – я хочу все знать, все сложить в единую систему, чтобы понять значение.
– Блестящий проект, – сказала она, – я буду бдительно следить за тобой.
Эндер заметил, что Олхейдо гораздо лучше давалось вождение, чем ему.
Он обладал более развитым пространственным восприятием, и когда он сосредотачивался на бортовом компьютере, навигация вставала на автопилот.
Эндер должен был растрачивать много энергии на ориентацию.
В начале, во время первых исследовательских полетов, ландшафт казался им очень монотонным. Бесконечные прерии с пасущимися стадами кабр, редкие леса в отдалении – они не подлетали к ним близко, чтобы не привлекать внимания свиноподобных, живших в них. Кроме того, они искали место для королевы пчел, а они не хотели селить ее рядом с родами свиноподобных.
Сегодня они углубились на запад, по другую сторону леса Рутера, они шли над руслом маленькие речушки. Они сели на пляже, мягко проехав по берегу. Эндер попробовал воду. Соленая. Море.
Олхейдо задал бортовому компьютеру программу по составлению карты местности этого района Луситании, указав их расположение соседних родов по отношению к лесу Рутера. Это было хорошее место и в глубине себя Эндер почувствовал одобрение королевы пчел. Рядом с морем, много воды и солнце.
Они скользили по поверхности воды, проплыли несколько сот метров течения, впереди замаячил скалистый противоположный берег.
– Может, остановимся на этом месте? – предложил Эндер.
Олхейдо обнаружил место в пятидесяти метрах от гребня холма. Они пошли обратно по берегу реки, где тростник уступал место грамме. Все реки Луситании были похожи как близнецы. Эла быстро составила генетические образца, как только получила доступ к файлам Новинхи, а заодно и разрешение заниматься этим предметом. Тростник воспроизводился с сакфлаями. Грамма оплодотворяла водяных змей. Затем, нескончаемые поля капума, его богатые пыльцой побеги терлись о животы изобретательных кабр и порождали новое поколение навозопроизводящих животных. Вокруг корней и стеблей капума вилась тропека, в чьих лианах Эла обнаружила те же самые гены, что и у хиндагоры, птицы, гнездящейся на земле и использующей тропеку для постройки гнезд. Подобные пары существовали и в лесу. Месизы, вылупляющиеся из семян мендоры, а затем вновь дающие рождение новым семенам. Пиладоры, маленькие насекомые, спаривающиеся с ярколистыми кустами. И, конечно же, свиноподобные и деревья, высшие звенья их царства, растения и животные, сплетенные в единую долгую жизнь.
Таков был перечень, полный перечень животной и растительной жизни Луситании. Под водой, возможно, существуют и другие виды. Но десколада сделала Луситанию однообразной.
Но, тем не менее, даже однообразие имело свою красоту. География планеты оказалась разнообразной, как в других местах, – реки, холмы, горы, пустыни, океаны, острова. Ковер из капума с островками леса стали своеобразной музыкой ландшафта. Холмы, скалы, равнины, карьеры, а над всем, сияние солнца и ослепительный блеск воды – все слилось в единую симфонию природы. Луситания, подобно Трондейму, была из тех редких миров, которые доминировали над общим мотивом, а не вливались в общий концерт. Но Трондейм был миром малообитаемым, его климат был суров и не благоприятствовал жизни. Климат Луситании и ее почва дышали радушием и приветствовали приближающегося пахаря, строителя, любое творение. Вдохни в меня жизнь, пользуйся мной, говорило все вокруг.
Эндер не понимал, что любил это место, потому что оно разорено и опустошено как его собственная жизнь, поломано и исковеркано, как исковеркано его детство ужасными событиями, подобно десколаде, нарушившими ход его жизни. Однако он поднялся из руин и процветает, он разработал новые формы, сильные и крепкие, чтобы выжить и развиваться дальше. На вызов десколады пришли три жизни Маленьких Некто. Так же как из Школы Баталий, из долгих лет изоляции, явился Эндер Виггин. Он соответствовал этому миру, как будто родился здесь. Он смотрел на мальчика, шагающего рядом с ним по грамме, как на собственного сына, которого он нянчил с пеленок. Я знаю, что значит смотреть на мир сквозь железную стену, Олхейдо. Но я заставлю эту стену упасть и здесь и там; дыхание земли, журчание воды, мир, покой и любовь уничтожат ее.
Землистый берег реки поднимался крутыми террасами, его крутизна достигала десятки метров. Почва была достаточно плотной, чтобы держать форму берега. Королева пчел должна найти себе подходящую нору. Эндер почувствовал в себе неудержимое желание выкопать эту нору. Он яростно принялся копать. Олхейдо помогал ему. Земля легко поддавалась, но, в то же время, стенки и крыша пещеры были надежными.
«Да. Здесь».
Итак, все было решено.
– Здесь, произнес он вслух.
Олхейдо усмехнулся. Но Эндер уже разговаривал с Джейн и слушал ее.
– Новинха думает, что получила искомое. Тесты дают отрицательный результат – десколада утрачивает свою активность в присутствии нового коладора в образцах клеток баггеров. Эла думает, что маргаритки, над которыми она сейчас работает, могут адаптироваться и сами естественным путем вырабатывать коладор. Если это сработает, то останется только посеять семена маргариток везде, и баггеры припрут десколаду к стенке путем опыления цветов.
Читать бесплатно другие книги:
