У вас семь новых сообщений Льюис Стюарт
– Ты ей понравился, – дразню его я.
– Правда? Я всегда испытывал слабость к трансвеститам.
Мы съедаем «Снеппи» и шоколадку. У меня такое чувство, что мы на очередном свидании, а не просто ждем, пока любовник моей матери выйдет из дома.
– Можешь представить, что ты другого пола?
– В пятом классе у меня был учитель мистер Джэйгел. Однажды на Хэллоуин он пришел в школу в женской одежде. После этого к нему прочно прилипло прозвище «Джэйгей». Но на самом деле он мне нравился. Он не гей, просто человек без комплексов. И слегка без мозгов.
– У мамы было много друзей геев. Почти все, с кем она работала. Гримеры, фотографы, даже ее литературный агент.
– А-гей-т?
Я хихикаю. У Оливера такие теплые глаза и настолько мягкие волосы, что мне хочется плакать от счастья.
– У папы тоже есть а-гей-т, – добавляю я.
Оливер улыбается:
– Однажды я ездил к своим двоюродным братьям в Юту. Мы катались на лыжах, и там был мальчик, который носил шарф по-французски, знаешь, как это? Они начали обзывать его педиком и так далее, но я заставил их заткнуться. Сказал, что я тоже гей.
– Молодец.
– Кроме того, шарф действительно хорошо смотрелся.
– Ну, я рада, что мы с тобой не деревенские остолопы.
– Кстати, а что такое остолоп?
Мы переглядываемся и покатываемся со смеху. Впрочем, нас тут же возвращает к серьезности звук двери, открываемой через дорогу. Коул появляется на пороге. Я выкидываю «Снеппи» и обертку от шоколадки, и мы следуем за ним на запад. Он заходит в кафе, а мы остаемся стоять снаружи, не представляя, что делать дальше.
– Ну, Пятнадцать, что дальше?
– Когда он выйдет, спроси у него дорогу.
Оливер кивает, будто это хороший план.
Коул в больших темных очках и со стаканчиком кофе выходит из кафе.
– Извините! – подходит к нему Оливер. – Вы не скажете, где тут линия метро «А»?
Он останавливается и отвечает:
– Боюсь, вы не на том конце города…
Чтобы прервать возникшую паузу, я говорю:
– Все нормально, Коул. Мы разберемся.
Оливер сердито смотрит на меня.
– Что? – переспрашивает Коул. – Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Есть минутка? – снова вступает в разговор Оливер.
Коул проводит свободной рукой по волосам и кивает. Я замечаю, что у него ярко-голубые глаза.
– Есть пара минут.
В кафе пахнет корицей. Несколько человек сидят, сутулясь, за ноутбуками. Солнце, светящее в окна, успело за день нагреть зал, поэтому я снимаю свитер. Мы садимся в углу.
– Это Луна, – представляет меня Оливер, – насколько мы понимаем, вы близко знали ее мать.
Когда Коул понимает, кто я, он смотрит в пол, потом в окно, затем на собственные ногти. Куда угодно, но не мне в глаза. Оливер уходит якобы в туалет, и я тихо начинаю:
– Слушайте, я просто хочу знать, что случилось. Вы были с ней в ресторане «Баттер» в тот вечер?
– Да. – Наконец он смотрит на меня. – Не могу поверить, что это ты. Ты так выросла. Когда я в последний раз тебя видел, ты была… маленькой.
Я роняю на стол запонки.
– Ваши?
Кажется, я его слегка напугала. Он берет их и крутит на ладони так, будто они только что упали с неба.
– Вы были там, когда ее сбила машина?
Теперь Коул смотрит на меня. Его ярко-голубые глаза, кажется, прожигают мне череп.
– Как ты меня нашла?
– Какая разница?
Он молча пьет кофе. Звонит его сотовый, он сбрасывает. Я пытаюсь понять, что в нем нашла мама. Коул кажется привлекательным, но, возможно, он как гладкий камень, перевернув который, можно обнаружить темноту и влагу. Возвращается Оливер, и я чувствую себя сильнее.
– Слушай, никто в этом не виноват. Твой отец был совершенно убит.
Оливер хмыкает.
– А вам можно тут…
– Нет, мы прогуливаем садик.
Его сотовый снова звонит.
– Луна, послушай… твоя мама была моим другом. Мне так жаль…
– Только другом? – скептически интересуется Оливер.
– Все сложно, – отвечает Коул, – я бы хотел поговорить об этом, но у меня назначена встреча.
Он встает, слегка кланяется и медленно уходит.
Мы молчим. Нам есть о чем подумать. Оливеру опять звонят, это его отец. Он недовольно ворчит и берет трубку, отходя в дальний угол. Вижу, как он расстроен. Договорив, он смотрит в потолок, будто молится.
Обратно мы едем одни в вагоне. Я кладу голову Оливеру на плечо, и он осторожно поглаживает мое запястье. Я слушаю шум колес и стараюсь расслабиться, чтобы звук заглушил крутящиеся в голове мысли.
В последний раз я видела маму перед отъездом в лагерь. Я зашла к ней и увидела, что они с отцом сидят на разных концах кровати спиной друг к другу. Она поманила меня к себе и крепко обняла.
– Будь постоянно на связи, – попросила мама, и я заметила у нее в глазах слезы. На шею она повязала легкий красный шарфик. Не знаю, была ли мама так расстроена моим отъездом или тем, что произошло между ними. Не о Коуле ли они говорили?
Отец встал и произнес:
– Пора ехать. Надо ковать железо, пока горячо.
Он никогда не говорил ничего подобного, и я поняла, что-то не так, но анализировать не стала. Я была слишком погружена в свой собственный мир: с нетерпением ждала лагеря, мне было интересно, кто достанется нам в вожатые, кто из моих знакомых там будет и все ли я взяла. А теперь, в громыхающем по тоннелям поезде, я не могу поверить, что могла быть такой слепой и не замечала этих знаков. Теперь, после всего произошедшего я наконец увидела и поняла их значение. Я считала, что родители были счастливы вместе, и просто не желала замечать очевидного. О миссис Дэллоуэй[4] говорили: «Она постоянно устраивала вечеринки, чтобы избежать молчания». Мои родители часто принимали гостей, демонстрируя им парадный фасад нашей семьи. Но когда лепнина на нем начала трескаться?
Мы с Оливером идем в мамину квартиру. Он осторожно осматривается, будто это место преступления. Устраиваясь на подоконнике, Оливер спрашивает:
– Ты не собираешься читать остальное?
– Собираюсь, но не сегодня. Я не люблю это слово, его слишком часто использует наш школьный психолог, но мне действительно надо переварить то, что мы узнали.
Оливер подходит ко мне, кладет руки на плечи и обнимает. Часть меня хочет забыть обо всем и раствориться в его коже, в его шелковых волосах, в бездне его глаз, поэтому я еще сильнее прижимаюсь к нему. Неожиданно я понимаю, что сейчас умру от голода. Как будто прочитав мои мысли, он спрашивает:
– Ну, а пиццу ты бы смогла переварить? – Я улыбаюсь и киваю.
Мы сидим за столиком у окна в «Пиццерии Рэя» и, обжигаясь, едим дымящуюся пиццу. Я заказала с сыром, а Оливер – с пепперони. Сначала мы набрасываемся на еду так, будто три дня ничего не ели, но потом делаем перерыв.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спрашивает Оливер.
– О том, что Коул сказал про моего отца?
– Да. Мне правда неприятно так говорить, Пятнадцать, но мне кажется, он не все рассказал.
– Я знаю.
Мы доедаем и идем домой. По дороге ему еще раз звонит отец. Он просит меня подождать и заходит в переулок, чтобы спокойно поговорить. Я слышу, как он кричит, и мне становится страшно. Зачем отец его мучает? Оливер возвращается, у него такое лицо, будто кто-то умер.
– Все в порядке?
– Не совсем. Нет, ничего не в порядке.
Мы идем обратно, и я стараюсь не расспрашивать его ни о чем. Теперь он не держит меня за руку, и мне становится очень одиноко. У крыльца я поворачиваюсь к Оливеру… У него такое отстраненное выражение лица…
– Скоро концерт, подготовка к парижскому. Надо выучить кучу новых вещей.
У меня такое чувство, что я стою на крохотном островке посреди океана, а он садится в лодку и машет мне на прощание. Он выглядит совсем другим. Эти глаза, в тепле которых я купалась, теперь смотрят сквозь меня.
– Ясно. – Я пытаюсь говорить непринужденно, несмотря на охвативший меня озноб и чувство, будто земля уходит из-под ног. – Спасибо за все.
– Может быть, у меня… не будет времени до концерта.
Хорошо. Все хорошо. Я буду стоять на своем островке, пока прилив не накроет меня с головой.
– Я понимаю.
Он поворачивается и идет к своему дому. Вот так. Никаких поцелуев, улыбок, прикосновений. Я провожаю его взглядом и стою на пороге, пока Тайл не окликает меня из окна. Он и понятия не имеет, что я, кажется, потеряла единственного парня, которого любила в своей жизни.
Глава 21
Невинность
В первый раз в жизни я не пускаю Тайла в комнату. Мне хочется забраться куда-нибудь подальше и не выходить на свет. Я знала: у Оливера сложные отношения с отцом, но не понимала, что он полностью управляет его жизнью. Я думаю, не позвонить ли мне Жанин, но никак не могу решиться. Поэтому делаю домашнее задание по математике. Меня возвращает к реальности звук пришедшего сообщения в «Инстант мессенджере».
Dariaposes: Привет, как там мальчик с виолончелью?
Moongirlnyc: Долгая история – не знаю.
Dariaposes: Ты его поцеловала?
Я краснею при этом воспоминании.
Moongirlnyc: Да.
Dariaposes: Тогда он вернется.
Moongirlnyc: надеюсь.
Dariaposes: Слушай, я тут пытаюсь устроить тебе выставку фотографий, но пока непонятно, получится или нет.
Moongirlnyc: Что?
Dariaposes: Я отнесла их другу, у которого галерея в Уильямсбурге.
Я начала печатать ответ, но не могла подобрать слов. Выставка?
Moongirlnyc: ОМГ.
Dariaposes: Но мне надо больше снимков. Около 10.
Moongirlnyc: Будет! Я как раз собиралась взять фотоаппарат в школу.
Dariaposes: Хорошо.
Moongirlnyc: А когда это будет?
Dariaposes: Не знаю. Твой отец не против, если мы скажем, что ты его дочь?
Я замираю на месте. Пожалуйста, пусть дело будет не в нем. Слишком часто в моей жизни люди делали вид, что я им интересна, чтобы подобраться поближе к нему.
Moongirlnyc: Не знаю.
Dariaposes: Не важно на самом деле. Но твой возраст – это плюс
Moongirlnyc: Почему?
Dariaposes: Пресса готова слопать любого юного гения.
Это звучит так, будто я какое-то пирожное, но сама идея очень интересна. Может быть, мисс Грей была права, это действительно мое призвание.
Moongirlnyc: Как скажешь.
Dariaposes: Сделай еще снимки, такие же необработанные и грубоватые, как эти.
Moongirlnyc: Хорошо.
Dariaposes: Вы будете звездой, мисс Луна.
Moongirlnyc: Посмотрим.
Dariaposes: И мальчики с виолончелями будут толпой стоять у тебя под окнами.
Я снова краснею. Тут кто-то стучит в дверь.
Moongirlnyc: Пока. Спасибо.
Dariaposes: Чао.
Это опять Тайл. На этот раз я его впускаю. Он идет прямо к моей кровати, плюхается на нее и говорит:
– Она опять тут. Грибная девушка.
– Что?
– Я понял. От нее пахнет грибами.
– Ну, могло бы быть хуже.
– Так что папа тебе сказал?
Я выключаю компьютер и поворачиваюсь к нему. Он, видимо, не собирается сдаваться.
– Он сказал, что она была вместе с кем-то по имени Коул. – Я сажусь рядом с ним и забираю у него из руки теннисный мячик, который он сжимает. – Тайл, все это уже не важно. Ты же сам сказал, она умерла.
– Мертвая, как бревно. – Он не мигая смотрит мне в глаза.
Я возвращаю ему мячик, и он принимается стучать им об пол. Мне не хочется рассказывать ему то, что я выяснила. В статьях, посвященных ее «трагической гибели», писали, что она была «не одна», я все время думала о ее тренере по йоге. Теперь я знаю: с ней был Коул, и, честно говоря, начинаю бояться неизвестности. Но поздно. Я как будто расчесала начавшую затягиваться рану.
Тайл, занятый своим мячиком, ведет себя так непосредственно, словно произошедшее не оставило на нем никаких следов. Он лишился матери, но до сих пор этого не осознал. Пока Тайл принял это без особых эмоций, просто как факт. У меня сердце рвется на части, когда я думаю, что скоро он ощутит всю боль и тяжесть потери.
– Помнишь, отец подарил тебе видеокамеру в прошлом году, и ты снимал на нее маму?
– Да, там нет ничего интересного.
– Не важно. Слушай, ты не мог бы скинуть видео на мой компьютер? Хочу сделать небольшой ролик в память о ней.
У него загораются глаза, и он отвлекается от своего мячика.
– Можно я подберу музыку?
Я улыбаюсь, хоть «Блинк 182» не совсем то, что я планировала.
– Естественно.
Он бежит за камерой и тут же возвращается. Мы скидываем видео на компьютер, и я прошу его оставить меня. Он кивает, но тут же застенчиво подходит и заглядывает в глаза. Я отворачиваюсь. Мне так хочется защитить его от жестокого мира, но это безнадежная затея.
– Знаешь, ты могла бы пригласить Оливера к нам. Мы бы поиграли в «Икс-бокс». Я дохожу в «Тум Райдер» до шестого уровня, но мог бы поддаться.
Я усилием воли пытаюсь сдержать слезы.
– Хорошо, Тайл, звучит неплохо.
Прежде чем закрыть дверь, он оборачивается:
– Я тут подумал, музыку можешь подобрать сама. Но я хочу, чтобы мое имя было в титрах.
Глава 22
Наглядное пособие
Прежде чем прослушать следующее сообщение, я решаю сделать несколько приличных снимков. На следующий день я беру свой старинный фотоаппарат в школу. На меня смотрят с удивлением, когда я тащу его по коридору. Начинаю я с того, что устанавливаю его в женском туалете. Над раковиной два зарешеченных окна, сквозь которые пробивается бледный утренний свет. Заходят Рейчел, чтобы поправить макияж и начать школьный день при полном параде. Неожиданно Рейчел-два произносит:
– Эй ты!
До меня тут же доходит, что причина ее внимания – фотоаппарат. Первый мой снимок – это две Рейчел со спины. Рейчел-один восхищается своим отражением в зеркале, а Рейчел-два нагнулась, чтобы поправить колготки. На раковине лежат какие-то предметы, а окно слегка размыто. Отец говорил мне, что в съемке главное отражение. Интересно, в фотографии так же?
Рейчел-один поворачивается ко мне с обиженным видом:
– Ты мне так и не позвонила.
– Прости, – говорю я. – Были дела.
Они переглядываются, закатывают глаза, мне становится не по себе. Что бы я ни сказала и ни сделала, они не станут взрослыми и не поймут, что это не очередная серия «Сплетницы» или глава «Противостояния».
Второй снимок я делаю на большой перемене на школьном дворе. Джаред – любитель травки из девятого класса – нарисовал мелом на тротуаре огромный город с потрясающим количеством деталей. Я фотографирую его так, чтобы в кадр попала и белая от мела рука Джареда с тремя десятками тонких кожаных браслетов на запястье.
На английский я прихожу пораньше, чтобы показать камеру мисс Грей. Как я и ожидала, она очень оживляется при виде фотоаппарата. Я решаю, что если мне и надо сделать чей-то портрет, то это будет только она. Она встает прямо перед объективом. Ей нечего скрывать. Как будто все, чего ей сейчас хочется, – это спасти мир, а потом приготовить вам ужин.
После того как я показываю фотоаппарат классу и каждый успевает посмотреть в видоискатель, мисс Грей предлагает сделать снимок. Я соглашаюсь, но у меня есть особое требование.
– Все, что угодно, лишь бы не пришлось раздеваться, – отвечает мисс Грей. Раздаются смешки.
– Будет здорово, если все положат ноги на парты. На минутку.
Мисс Грей несколько секунд обдумывает озвученную просьбу, а потом кивает. Я чувствую себя как мой отец на съемках. Кого-то я прошу положить ногу на ногу, кого-то повернуть ноги так, чтобы они торчали под разным углом, а потом делаю снимок. Думаю, он вышел неплохо: подошвы ботинок, под разными углами застывшие на партах, и фоном всему огромная карта мира.
До конца занятий я оставляю фотоаппарат в кабинете английского. Вернувшись, я укладываю его в ящик, и тут мисс Грей спрашивает:
– Как дела дома?
Я сажусь на край ее стола:
– Нормально. Отец начал встречаться с кем-то.
– Правда? – Мисс Грей быстро обдумывает услышанное.
– Она учитель английского.
– Не могу сказать, что у него плохой вкус. Тебе она не нравится?
Я молча закрываю ящик.
– Глупый вопрос. А как Тайл?
– Ему же всего десять. Думаю, он еще не осознал всего до конца.
– Хорошо, что рядом с ним такая сестра, как ты.
Я знаю: мисс Грей говорит это не из вежливости, она действительно так думает. Она хорошо меня знает и уверена, что в глубине души я неплохой человек. Пусть ненадолго, но мне все же становится лучше.
Тем не менее по дороге домой я возвращаюсь к реальности. Почему Оливер вел себя так холодно? Что имел в виду Коул, говоря, что мой отец «был совершенно убит»?
Я прошу водителя высадить меня у маминой квартиры и отвезти фотоаппарат домой. Во-первых, я оставила там ее телефон, а во-вторых, пора прочитать, что еще написано в файле под названием «Луна».
Мне кажется, в квартире что-то изменилось, как будто мебель передвинули. Я сажусь за компьютер и беру телефон. Осталось всего одно сообщение, но мне страшно. Я боюсь, что там ничего нет. Подождет. Я открываю файл и начинаю с того места, где закончила в прошлый раз.
…фильмы – вот их он действительно любит. И тебя, Луна. Тебя он любит больше всего на свете и всегда любил. Когда я впервые рассказала ему о том, что происходит, он в первую очередь подумал о том, как это повлияет на тебя: не на него самого, не на Тайла – нет, на тебя. Он хотел, чтобы ты никогда об этом не узнала. Он боялся, что ты не сможешь жить дальше. Но я думаю, он хочет выглядеть идеалом в твоих глазах. Но тебе достаточно лет, чтобы понять, что у всех есть недостатки, верно? Мир, в котором я жила, мир так называемого гламура далеко не идеален, когда-нибудь ты прочитаешь об этом в моей книге. Откуда мне было знать, что я встречу любовь всей жизни слишком поздно? И как я могла просто отпустить ее?
Я перечитываю последнюю строчку еще раз и думаю об Оливере. «Любовь всей моей жизни». Как она могла это написать? Я вспоминаю Коула в кафе. Он так не похож на папу, так легко понять, о чем он думает. Коул выглядел таким нервным, таким уязвимым, таким напуганным. Я не помню, чтобы отец чего-то боялся, или по крайней мере демонстрировал это. Мне хочется ненавидеть Коула, но я не могу. Что-то такое было в его взгляде – сострадание, раскаяние – что не позволяет мне возненавидеть его.
В день нашей свадьбы твой дядя Ричард спросил меня, знаю ли я, что делаю. Я не ответила. Не уверена, что кто-то когда-то может о себе такое сказать. Мы чувствуем, мы принимаем решения, у нас в голове звучат голоса, указывающие нам, что делать, но на самом деле мы никогда не знаем, чем это все закончится… Но я никогда не перестану любить твоего отца…
Что? Кажется, это написал совершенно незнакомый человек. Мама была всегда так уверена в себе, так собрана, так внимательна к мелочам. Одно из моих самых ранних воспоминаний – я собираю ракушки на пляже в Нантакете и выкладываю их в ряд на деревянном столе в доме, который мы снимали. Я пошла в ванную, а когда вернулась, одной из ракушек не было. Мама сказала, что раковина оказалась с трещиной, поэтому она ее выбросила. Может быть, это показалось ей символом? Чем-то вроде зеркала, отразившего глубину ее души, и мама не смогла вынести этого? Что, если она сама была треснувшей раковиной?
…и тебя. Но я не знаю, смогу ли остановиться. Этот человек словно открыл ставни, и свет проник в такие уголки моей души, о существовании которых я и не подозревала. Такое чувство, что я парю…
Самое страшное, что я в каком-то смысле понимаю, о чем она говорит. В метро, когда я положила голову на плечо Оливеру и его волосы щекотали мне лоб, казалось, что мы летим. Будто я вишу в воздухе надо всем: городом, временем, всеми острыми углами этого мира. Это ощущение быстро оставило меня, но я его никогда не забуду.
Глава 23
Красные флаги
Я вспоминаю, что записана на прием к зубному. Моего веселого и доброго врача заменил новый – индус, который говорит очень тихо и всегда очень печален. В приемной сидит студент по имени Леви. У него крашеные (что очень заметно) черные волосы и пирсинг в носу. Он фотограф. Как-то Леви дал нам с Тайлом приглашения на свою выставку. Я так и не пошла, но помню картинку на флайере: вытянутая рука на белом фоне и закатное небо. Что-то меня зацепило, и я прикрепила ее на дверь своего шкафа.
– Привет, он немного задерживается, – говорит Леви.
– Кто? Мистер Солнышко?
– Да. Приходится много светить, – улыбается он.
Я рассказываю ему о своем фотоаппарате, о том, как я фотографировала Дарию и что у меня, возможно, будет выставка. Он упоминает крутой блог, где собираются фотографы, и его в свое время выбрали для выставки именно там.
– То есть сидеть в приемной – не вершина твоих амбиций?
– Вроде того.
Я сажусь на огромный диван и тут же тону в нем. Он словно проглатывает меня. Я едва вижу голову Леви, который отвечает на бесконечные звонки. Через десять минут меня зовут в кабинет, и я с трудом выбираюсь из дивана.
Мистер Улыбка чистит мне зубы, а я слежу за тем, как Рейчел Рэй на экране под потолком готовит что-то из свинины и грибов. Когда я собираюсь уходить, мне кажется, что он пытается улыбнуться, но тут же понимаю: это отрыжка.
Дома я застаю Тайла, Элизу и отца за ужином в столовой. На этот раз – не рагу. Они взяли еду на вынос в «Тай-пэлас». Я чувствую, что безумно хочу есть. Вместо того чтобы отругать меня за опоздание, папа говорит:
– Луна, мы взяли тебе желтый карри с кокосом.
– Спасибо! – Я сажусь за стол.
Элиза смотрит на меня с таким умилением, будто мне пять. Мне тут же хочется окунуть ее головой в горячий суп. Тайл, как обычно, мажет куриный сатай арахисовым соусом.
– Ну, Луна, чем ты сегодня занималась?
Почему-то мне кажется, что «читала мамин дневник» – это не совсем подходящий ответ, поэтому я пытаюсь сосредоточиться на другом:
– Носила фотоаппарат в школу, сделала несколько неплохих снимков.
– Тайл говорит, что ты снимала какую-то модель в парке?
Я смотрю на брата. Он делает вид, что его занимает только курица. Я не готова объяснять, как мы познакомились с Дарией. Ничего путного мне в голову не приходит, я просто отвечаю:
– Да.
На этом тема закрыта. Мы ужинаем молча. Карри вкусный, но я пытаюсь сосчитать, сколько съела его после маминой смерти. Несколько месяцев я питалась им почти каждый день. Мама не любила тайскую еду, предпочитая ей японскую. Каждый раз, когда мы делали заказ в тайском ресторане, она выбирала маленькую коробочку суши из «Хоул-фудс». Мама прекрасно управлялась с палочками. Иногда она закалывала ими волосы.
Мама никогда не ела десерт, разве что фрукты. Она всегда следила за своим питанием, но не до одержимости в отличие от мамы Рейчел-один, худоба которой кажется болезненной. Рейчел не разрешали есть сладкое и прочие углеводы, даже когда нам было десять! Я отправляю в рот очередной кусочек картошки и думаю, как мне повезло, что моя мама такого не делала. У Рейчел-один явно будут проблемы с весом. Так много девушек и женщин страдает от расстройств питания, но это же бессмысленно. Зачем прилагать столько усилий, чтобы выглядеть как раскрашенная жертва голода из журнала? Мама была стройной, но сильной. Она занималась йогой и пилатесом. В мире и так много сложностей, зачем столько нервов тратить на фигуру? Нет более грустного зрелища, чем десятиклассницы из нашей школы, которые вызывают у себя рвоту на переменах в туалете. Иногда я думаю: «Попробуйте поживите без матери, тогда вы узнаете, что такое настоящие проблемы».
Элиза пытается забрать мою тарелку, но я останавливаю ее:
– Я сама.
Читать бесплатно другие книги:
