Сталин Волкогонов Дмитрий
1. Павлова Дмитрия Григорьевича, 1897 года рождения, быв. командующего Западным фронтом, генерала армии;
2. Климовских Владимира Ефимовича, 1895 года рождения, быв. начальника штаба Западного фронта, генерал-майора – обоих в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 63–2 и 76 УК БССР;
3. Григорьева Андрея Терентьевича, 1889 года рождения, быв. начальника связи Западного фронта, генерал-майора;
4. Коробкова Александра Андреевича, 1897 года рождения, быв. командующего 4-й армией, генерал-майора – обоих в преступлениях, предусмотренных ст. 180 п. «б» УК БССР…».
Далее утверждалось, что предварительным судебным следствием установлено, что «подсудимые Павлов и Климовских, являясь участниками антисоветского военного заговора и используя свое служебное положение, будучи: первый – командующий войсками Западного фронта, а второй – начальник штаба того же фронта, проводили вражескую работу, выразившуюся в том, что в заговорщицких целях не готовили к военным действиям вверенный им командный состав, ослабили мобилизационную готовность войск округа, развалили управление войсками и сдали оружие противнику без боя, чем нанесли большой ущерб боевой мощи Рабоче-Крестьянской Красной Армии…».
Далее все шло в том же духе. Сталин не стал читать эти страницы и остановился лишь на последней:
«Таким образом, установлена виновность Павлова и Климовских в совершении ими преступлений, предусмотренных ст. ст. 63–2 и 76 УК БССР, и Григорьева и Коробкова в совершении ими преступлений, предусмотренных ст. 180 п. «б» УК БССР. Исходя из изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, военная коллегия Верхсуда СССР
приговорила:
1. Павлова Дмитрия Григорьевича
2. Климовских Владимира Ефимовича
3. Григорьева Андрея Терентьевича
4. Коробкова Александра Андреевича —
лишить военных званий: Павлова – «генерал армии», а остальных троих военного звания «генерал-майор» и подвергнуть всех четверых высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Ознакомившись с проектом приговора, Сталин сказал стоявшему рядом с письменным столом Поскребышеву:
– Приговор утверждаю, а всякую чепуху вроде «заговорщицкой деятельности» Ульрих чтобы выбросил… Пусть не тянут. Никакого обжалования. А затем приказом сообщить фронтам, пусть знают, что пораженцев карать будем беспощадно…
Все было решено. До суда. 22 июля, когда состоялся «суд», нужно было лишь соблюсти формальность. Подсудимые просили направить их на фронт в любом качестве: они докажут своей кровью преданность Родигге и воинскому долгу. Просьба поверить: все случившееся – результат крайне неблагоприятно сложившихся обстоятельств. Вины своей не отрицают. Искупят ее в бою… Ульрих, зевая, торопил:
– Короче…
Этой же ночью их расстреляли. Сталина эти люди больше никогда не интересовали. Но он не мог знать, что 5 ноября 1956 года Генеральный штаб, проведя тщательное аналитическое расследование обоснованности обвинений, предъявленных Павлову, Климовских, Григорьеву и Коробкову, вынесет свое компетентное суждение:
«Имеющиеся документы и сообщения ряда генералов, служивших в Западном особом военном округе, не отрицая ряда крупных недочетов в подготовке округа к войне, опровергают утверждение обвинительного заключения о том, что генералы Павлов Д.Г., Климовских В.Е., Григорьев А.Т., Коробков А.А. и Клич Н.А. виновны в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику без боя».
Жестокое время, жестокие люди… Сталин хорошо знал Павлова, беседовал при назначении и с генералами Климовских и Коробковым. Оба произвели на него тоже благоприятное впечатление. Вероятно, они допустили до войны и в ее начале немало промахов. Назначенные на высокие должности через ряд промежуточных ступеней в результате острого кадрового дефицита, эти преданные стране люди, подлинные патриоты, в силу недостаточной подготовки не смогли в решающие минуты правильно организовать боевые действия с превосходящими силами противника. Но разве мало было таких? Командующие фронтами Кузнецов, Павлов, Кирпонос совершили после 1937 года стремительное восхождение. Их патриотизм, храбрость, мужество не были должным образом подкреплены опытом и полководческой мудростью. Это приходит с годами. Но Сталин, истребив целые слои командного состава, поставил в исключительно сложное положение и тех, кого выдвинул на их место.
Сталин, более всех повинный в катастрофическом начале войны, проявил исключительную жестокость по отношению к тем, кто стал жертвой его просчетов. Их собственной вины, а она, видимо, есть, никто не снимает. Но эта вина в значительной мере обусловлена сложившимися обстоятельствами, скороспелым выдвижением и, как следствие, недостаточной компетентностью. В своей книге «Судьба России» Н. Бердяев писал: «Жестокость войны, жестокость нашей эпохи не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, личностей, хотя все это и может быть явлениями сопутствующими. Это жестокость исторической судьбы, жестокость исторического движения, исторического испытания. Жестокость человека – отвратительна». Война сама по себе жестока. Но Сталин часто делал ее еще более жестокой. И это действительно отвратительно. Судите сами.
Жданов и Жуков, докладывая из Ленинграда о положении дел, привели факты, когда немецкие войска, атакуя наши позиции, гнали перед собой женщин, детей, стариков, ставя тем самым в исключительно трудное положение обороняющихся. Дети и женщины кричали: «Не стреляйте!», «Мы – свои!», «Мы – свои!». Советские солдаты и офицеры были в замешательстве: что делать? Нетрудно представить, что могли испытывать и несчастные люди, когда в их спины упирались стволы немецких автоматов и впереди тоже могла ждать смерть. Сталин среагировал немедленно. Среагировал в духе своей натуры – предельно жестоко:
«Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск стариков, старух, женщин, детей… Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами… Продиктовано 04 часа 21.09.41 года тов. Сталиным. Б. Шапошников».
Война жестока по своей сути, но здесь жестокость особого рода – жестокость не только к врагу, это еще можно понять, но и к своим соотечественникам. «…Косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами…» Жуков и Жданов сообщали, что это женщины, старики, дети, а он: «…не сентиментальничать, а бить врага и его пособников… по зубам…» Детей, своих детей – «по зубам» …из автомата?! Это никогда ни понять, ни объяснить, ни тем более оправдать невозможно… Воистину: «Жестокость человека – отвратительна!» Жестокость по отношению к своим согражданам, к тем, кого гонят впереди себя нравственные ублюдки, как и к тем, кому он доверил высокие посты, – фактическое признание своей вины. Но в этом случае нужно быть жестоким к самому себе. А этого Сталин не мог.
Для того чтобы полнее почувствовать, что и в условиях кошмара тех дней расправа Сталина с генералами не была простым эмоциональным всплеском, а являлась продолжением его произвола конца 30-х годов, приведу лишь два свидетельства. Расстрелянные генералы предстают в этих свидетельствах совсем в ином свете. После войны генерал-майор Б.А. Фомин, бывший работник штаба Западного фронта, писал:
«С августа 1940 года Павловым было проведено пять армейских полевых поездок, одна армейская командно-штабная военная игра на местности, пять корпусных военных игр, одна фронтовая военная игра, одно радиоучение с двумя танковыми корпусами, два дивизионных и одно корпусное учение. Павлов, тщательно следя за дислокацией войск противника, неоднократно возбуждал вопрос перед наркомом обороны о перемещении войск округа из глубины в приграничный район. К началу войны войска округа находились в стадии оргмероприятий. Формировалось пять танковых корпусов, воздушно-десантный корпус, три противотанковые бригады и т. д. Все перечисленные соединения не были полностью сформированы и не были обеспечены материальной частью.
О подготовке немцами внезапного нападения Павлов знал и просил разрешения занять полевые укрепления вдоль госграницы. 20 июня шифротелеграммой за подписью заместителя начальника оперуправления Генштаба Василевского Павлову было сообщено, что просьба его была доложена наркому и последний не разрешил занимать полевых укреплений, так как это может вызвать провокацию со стороны немцев.
В действиях и поступках Павлова как в предвоенный период, так и во время ведения тяжелой оборонительной операции лично я не усматриваю вредительства, а тем более предательства. Фронт постигла неудача не из-за нераспорядительности Павлова, а из-за ряда причин, важнейшими из которых были: численное превосходство противника, внезапность удара противника, запоздание с занятием рубежей УРов, безграмотное вмешательство Кулика…»
Вот сообщение генерал-полковника Л.М. Сандалова генералу армии В.В. Курасову: «Что касается командующего 4-й армией генерала Коробкова, то в отношении этого способного командира, отличившегося в боях в Финляндии, где он храбро воевал во главе своей дивизии, совершена вопиющая несправедливость. Генерал Коробков по окончании войны в Финляндии был назначен командиром корпуса и затем, за несколько месяцев до войны, вступил в командование 4-й армией, показал себя храбрым и энергичным командующим армией. Недостаток его заключался в стремлении безоговорочно выполнять любое распоряжение командования войсками округа, в том числе и явно не соответствующее складывающейся обстановке.
Почему был арестован и предан суду именно командующий 4А Коробков, армия которого хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не теряла связи с штабом фронта? К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке (заметьте, «по разверстке»! – Прим. Д.В.) для придания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армией. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова. В лице генерала Коробкова мы потеряли тогда хорошего командарма, который, я полагаю, стал бы впоследствии в шеренгу лучших командармов Красной Армии…»
Таких, кто мог стать, но не стал, было немало. Очень многие погибли на поле брани. Немало было и таких генералов, которые, исчерпав все возможности борьбы и не желая попасть в плен или на сталинскую расправу, кончали с собой. Архивы сохранили немало донесений о подобных случаях. Вот командир 17-го мотомехкорпуса генерал-майор М.П. Петров сообщает маршалу Тимошенко о том, что 23 июня покончил с собой его заместитель Кожохин Николай Викторович… Кончил жизнь самоубийством командующий ВВС Западного особого военного округа Копец Иван Иванович… Начальник Управления политической пропаганды ЗапОВО Д.А. Лестев в донесении объясняет самоубийство Копеца «малодушием вследствие частных неудач и сравнительно больших потерь авиации…». Тогда представлялось (а может быть, просто боязнь прослыть паникером?), что неудачи «частные», а потери – «сравнительно большие»…
У некоторых генералов, попавших в водоворот трагических событий, судьба сложилась еще горше.
В августе 1941 года органы госбезопасности доложили Сталину, что два генерала сдались добровольно в плен немцам и работают на них. Один – бывший командующий 28-й армией генерал-лейтенант В.Я. Качалов, другой – командующий 12-й армией генерал-майор П.Г. Понеделин. Сталин наложил резолюцию: «Судить». Не все приказы, далеко не все, касающиеся фронтовых дел, особенно в первый период войны, пунктуально выполнялись. Если бы выполнялись, не оказались бы немцы осенью у стен Москвы. А вот такие приказы, как «судить», исполнялись непременно. Два генерала в октябре 1941 года были заочно осуждены по ст. 265 УПК РСФСР и приговорены к расстрелу «с конфискацией лично им принадлежащего имущества и ходатайством о лишении наград – орденов Советского Союза».
Незадачливым и циничным осведомителям было невдомек, что Владимир Яковлевич Качалов погиб 4 августа 1941 года от прямого попадания снаряда. Но до 1956 года члены его семьи, кто остался жив, носили клеймо родственников «предателя Родины». Еще более драматична судьба Павла Григорьевича Понеделина. В августе 1941 года, уже будучи в окружении, он был тяжело ранен и в бессознательном состоянии попал в плен. Долгие четыре года гитлеровских лагерей не сломили генерала, он достойно нес свой крест. Поддерживал павших духом, категорически отказался от сотрудничества с фашистами. После освобождения и репатриации в 1945 году Понеделин был арестован и пробыл теперь уже в советском лагере пять лет, хотя еще в 1941 году был приговорен заочно к смерти. После ходатайства Понеделина, направленного лично Сталину, его вторично судили 25 августа 1950 года и еще раз приговорили к расстрелу. Дважды приговоренный к смерти, перенесший ужас гитлеровских и сталинских лагерей, генерал-майор Понеделин был расстрелян только потому, что имел несчастье в бессознательном состоянии попасть в плен…
Жестокое время, жестокие люди… Сталин с началом войны, едва придя в себя от парализующего психологического шока, для выправления положения прибег к своему испытанному средству: репрессиям и нагнетанию страха. Тысячи, сотни тысяч людей гибли на фронте, еще больше – попадали в плен. Вышедшие из окружения, вырвавшиеся из плена оказывались в «спецлагерях по проверке». Есть целый ряд донесений Берии о функционировании этих лагерей. Часть военнослужащих после проверки направлялась в формируемые новые подразделения, других расстреливали на месте, высылали на долгие годы в лагеря. Их доля была особенно горька: позор, бесчестие им и их семьям. Конечно, были среди них и те, кто сознательно изменил Родине или, проявив малодушие, не исполнил свой воинский долг. Не о них речь. Жестокость Сталина, проявленную в начале войны по отношению к советским людям, мы связывали обычно лишь с именами Павлова и генералов его штаба. Но мало кто знает, что в это же время Сталин санкционировал арест большой группы командиров. Среди них:
генерал-майор Алексеев И.И. – командир 6-го стрелкового корпуса;
генерал-майор Арушанян Б.И. – начальник штаба 56-й армии;
генерал-майор Гопич Н.И. – начальник Управления связи РККА;
генерал-майор Голушкевич B.C. – заместитель начальника штаба Западного фронта;
генерал-лейтенант Иванов Ф.С. – из резерва Главного управления кадров Наркомата обороны (ГУК НКО);
генерал-майор Кузьмин Ф.К. – начальник кафедры тактики Академии им. Фрунзе;
генерал-майор Леонович И.Л. – начальник штаба 18-й армии;
генерал-майор Меликов В.А. – начальник факультета Академии Генштаба;
генерал-майор Потатурчев А.Г. – командир 4-й танковой дивизии;
генерал-майор Романов Ф.Н. – начальник штаба 27-й армии;
генерал-лейтенант Селиванов И.В. – командир 30-го стрелкового корпуса;
генерал-майор Семашко В.В. – заместитель начальника штаба Ленинградского фронта;
генерал-лейтенант Трубецкой Н.И. – начальник Управления военных сообщений (ВОСО) Красной Армии;
генерал-майор Цырульников П.Г. – командир 15-й стрелковой дивизии.
Список не охватывает всех арестованных. Различна судьба этих людей. Некоторым удалось вернуться на фронт, иных на долгие годы поглотили лагеря, другие погибли.
В большинстве случаев Сталин просто санкционировал арест, но иногда и сам давал соответствующие указания. Например, 25 августа 1942 года в 5 часов 15 минут Сталин продиктовал в Сталинград телеграмму:
«Лично Василевскому, Маленкову
Меня поражает то, что на Сталинградском фронте произошел точно такой же прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Еременко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Еременко не понимает идею второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта…»
Захарова и Еременко Сталин не решился прямо подозревать, а вот начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майора И.Н. Рухле Верховный явно заподозрил. Он не увидел закономерности в том, что немецкие военачальники ищут у нас наиболее слабые места и наносят удар именно там, а усмотрел причину такого положения в «злой воле», которая «в точности осведомляет немцев…». Для работников Особого отдела после такой телеграммы никакие аргументы больше были не нужны. Сам Верховный их указал… Генерал-майор Рухле Иван Никифорович тут же был арестован, но судьба была к нему милостива, и он в конце концов остался жив.
Сталин никогда не смог полностью отказаться от жестоких «игр». Но тогда всем казалось, что жестокое, отчаянное время оправдывает и жестокие меры «вождя».
Горечь полыни
В начале августа Сталин, как обычно, только под утро забылся тревожным сном. Едва голова коснулась подушки, и он сразу погрузился в какую-то глубокую и вязкую тьму. Сталин, как он однажды сказал Поскребышеву, очень редко видел сны. Его не мучили угрызения совести, не стояли перед глазами тени уничтоженных им сотоварищей по партии, он не слышал из прошлого голоса жены и погибших родственников. Его натура имела как бы моральные изоляторы, оберегавшие его сознание от душевных страданий, покаяния, угрызений совести. В его интеллекте, чувствах были заморожены, сблокированы те центры, которые должны были реагировать на проявления общечеловеческой нравственности. Во всяком случае, бессонница по причине дефицита совести его никогда не мучила.
А сегодня, забывшись на три-четыре часа, он несколько раз просыпался. Нет, не видения, не кошмары, не грохот канонады войны мешали спать Сталину. Он просыпался от горького запаха, от полынной горечи, точно такой же, как и много лет назад под Царицыном. Они тогда с Ворошиловым выезжали на позиции и на обратном пути остановились на несколько минут у кургана, чтобы съесть по краюшке хлеба. Сталин откинулся на траву и на несколько минут задремал в полынном облаке запахов раскаленной степи. В знойном мареве, под безбрежным жарким небом он почувствовал себя каким-то крохотным, беззащитным и ничтожным. Проваливаясь в бездну сна, он как бы поплыл по полынным волнам, словно щепка… Вот и сегодня ту давнюю горечь он явственно ощутил даже на вкус. Сразу вспомнив вчерашний ночной доклад Генштаба, стряхнул остатки сна. Полынная горечь неудач преследовала армию и ее Верховного Главнокомандующего почти на всем гигантском фронте.
Поднявшись и попив чаю, Сталин не поехал в Кремль, а приказал Шапошникову прибыть к нему к двенадцати часам и доложить обстановку на всех фронтах с выводами и предложениями. Без четверти двенадцать начальник Генштаба был на даче. Он подошел к разложенной на столе карте и негромко, тщательно подбирая слова, стал докладывать. Сталин даже подумал: «Как лекцию читает». Но перебивать не стал. «Лекция» была грозной, с полынным привкусом.
– Можно сказать, – четко формулируя мысль, начал Шапошников, – что начальный период войны нами проигран вчистую. Боевые действия уже идут на дальних подступах Ленинграда, в районе Смоленска и в районе Киевского узла обороны. Устойчивость обороны по-прежнему невысокая. Мы вынуждены более или менее равномерно распределять силы по фронту, не зная, где противник, сконцентрировав свои силы, завтра нанесет следующий удар. Стратегическая инициатива полностью в его руках. Дело усугубляется отсутствием на ряде участков фронта вторых эшелонов и крупных резервов. В воздухе – господство немецкой авиации, хотя ее потери тоже значительны. (Еще никто не знал, что к 30 сентября 1941 г. мы потеряем 8166 самолетов, т. е. 96,4 % того, что имели к началу войны.) Из 212 дивизий, входящих в состав действующей армии, укомплектованы на 80 % и более лишь 90 дивизий. На подступах к Ленинграду, – невозмутимо и несколько монотонно докладывал Шапошников, – оборона постепенно обретает упругость. Динамизм немецкого движения, похоже, сходит здесь на нет. Видимо, придется переводить весь флот в Кронштадт. Неизбежны крупные потери.
Смоленское сражение, – продолжал начальник Генштаба, – позволило нам остановить немецкие армии на самом опасном, Западном, направлении. По нашим подсчетам, – он заглянул в тетрадь, – в нем участвует более 60 немецких дивизий общей численностью около полумиллиона личного состава. Для уплотнения фронта, как Вы знаете, товарищ Сталин, еще в начале июля в состав Западного фронта переданы 19, 20, 21 и 22-я армии. Но недостаток войск по-прежнему ощущается, и дивизии часто строят боевые порядки в один эшелон. Наша попытка провести контрнаступление на этом направлении с участием 29, 30, 24, 28-й армий дала лишь частичный положительный результат, позволив 20-й и 16-й армиям прорвать кольцо окружения и отойти за линию фронта. Наше контрнаступление сорвало удар немцев.
– А какова в этом сражении роль Центрального фронта? – наконец перебил Сталин.
– Есть все основания полагать, что центр удара немецкой группировки сместится сюда. Но одноэшелонное построение фронта, имеющего всего 24 неполные дивизии, вызывает большую тревогу. Не исключено, что нам придется создавать здесь еще одну фронтовую группировку…
Сталин понял главное, что Смоленское сражение, где особенно была заметна Ельнинская операция, показало реальную возможность Красной Армии остановить противника даже на главном направлении, где сосредоточены его основные силы.
До его сознания вновь дошли неторопливые, жесткие слова Шапошникова:
– …На старой границе зацепиться не удалось. 6-я армия не смогла здесь задержаться. Сейчас, по существу, немцы, выйдя к внешнему обводу Киевского УРа, рассекли фронт надвое: на севере 5-я армия, которая осела в Коростянском УРе, и южная часть с основными силами: 6, 12, 26-я армии. Организованные контрудары с севера и юга по флангам прорвавшейся группировки дали лишь частичный положительный результат. На сегодняшнее утро можно сказать, что 6-я и 12-я армии отрезаны, – горько уточнил Шапошников.
Дальше Сталин уже не дал говорить маршалу:
– Боюсь за Днепр, Киев. Надо что-то делать…
– Мы уже отдали предварительные распоряжения о подготовке прочной линии обороны по восточному берегу Днепра, – ответил начальник Генштаба.
– Мы можем сейчас переговорить с руководством Юго-Западного фронта?
– Если Кирпонос и Хрущев не в войсках, то мы с ними свяжемся, – ответил Шапошников.
Через несколько минут «Бодо» отстукал: «У аппарата Кирпонос». Приведу отрывок из записи переговоров, которая хранится в военных архивах:
«У аппарата Сталин. Здравствуйте. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы немцы перешли на левый берег Днепра в каком-либо пункте. Скажите, есть ли у Вас возможность не допустить такого казуса?
Далее. Хорошо бы уже теперь наметить вам совместно с Буденным и Тюленевым план создания крепкой оборонительной линии, проходящей примерно от Херсона и Каховки, через Кривой Рог, Кременчуг и дальше на север по Днепру, включая район Киева на правом берегу Днепра. Если эта примерная линия обороны будет всеми вами одобрена, нужно теперь же начать бешеную работу по организации линии обороны и удержанию ее во что бы то ни стало… Если бы это было вами сделано, то вы могли бы принять на этой линии отходящие усталые войска, дать им оправиться, выспаться, а на смену держать свежие части. Я бы на вашем месте использовал на это дело не только новые стрелковые дивизии, но и новые кавдивизии, спешил бы их и дал бы им разыграть роль пехоты временно. Все.
Кирпонос. Нами приняты все меры к тому, чтобы ни в коем случае не дать противнику как перейти на левый берег Днепра, так и взять Киев. Но необходимо нас усилить пополнением. Товарищ Сталин, мы до сего времени очень плохо получаем пополнение. Есть дивизии, которые в своем составе имеют полторы-две тысячи штыков. Также плохо и с материальной частью. Просим Вас оказать нам в этом вопросе помощь.
Ваше указание об организации нового оборонительного рубежа совершенно правильное. Мы немедленно приступим к его отработке и просим Вашего разрешения доложить Вам об этом к 12 часам пятого (августа. – Прим. Д.В.)… Мы имеем задачу от главкома товарища Буденного о переходе с утра шестого в наступление из района Корсунь в направлении Звенигородка, Умань с целью оказания помощи 6-й и 12-й армиям и создания единого фронта с Южным фронтом… Если Вы не возражаете против этого наступления и если оно удастся, то тогда линия обороны может измениться значительно к западу. Все.
Сталин. Я не только не возражаю, а, наоборот, всемерно приветствую наступление, имеющее своей целью соединиться с Южным фронтом и вывести на простор названные Вами две армии. Директива главкома совершенно правильна. Но я все-таки просил бы Вас разработать предложенную мною линию обороны, ибо на войне надо рассчитывать не только на хорошее, но и на плохое, а также на худшее. Это единственное средство не попадать впросак…»
Увы, надеждам Сталина не суждено было сбыться. Теперь запах полыни стал его преследовать не только ночью, но и круглые сутки…
Киевская оборонительная операция развивалась неудачно. Окруженные части 6-й и 12-й армий в тяжелой обстановке сражались до 7 августа. Исчерпав возможности дальнейшего сопротивления, армии перестали существовать. Большое количество личного состава оказалось в плену. Маршал Буденный, которому старые легенды не помогли в этой войне, учитывая угрозу охвата войск Южного фронта, попросил у Ставки разрешения отвести войска за реку Ингул. Сталин пришел в бешенство и запретил отвод, указав другую линию обороны. Специальной директивой Ставки № 00 661 Сталин распорядился выдвинуть для укрепления войск Юго-Западного направления 19 стрелковых и 5 кавалерийских дивизий. Соединения были только сформированы, но не «сколочены» и не обучены. Не хватало вооружения. При вводе в бой многие из этих частей и соединений не проявили упорства в обороне. В условиях неразберихи нередко возникала паника, самовольное оставление позиций.
Когда Сталину докладывали, что оставлен тот или иной рубеж, новые населенные пункты, он то приходил в ярость, то впадал в состояние апатии. Вопреки своему правилу не торопиться с выводами и оценкой людей, теперь он часто их делал сразу же, после очередной сводки. На этот раз досталось командующему Южным фронтом И.В. Тюленеву, которого он хорошо знал с давних пор. В телеграмме Сталина главкому Буденному указывалось:
«Комфронта Тюленев оказался несостоятельным. Он не умеет наступать, он не умеет также отводить войска. Он потерял две армии таким способом, каким не теряют даже полки. Предлагаю Вам выехать немедля к Тюленеву, разобраться лично в обстановке и доложить незамедлительно о плане обороны… Мне кажется, что Тюленев деморализован и не способен руководить фронтом.
Сталин.
Продиктовано по телефону в 5.50 12.8.41 г. Шапошников». Верховный Главнокомандующий слал грозные телеграммы, отдавал жесткие приказы, подписывал спешно подготовленные директивы, а положение все ухудшалось. В августе – сентябре на Юго-Западном направлении оно стало критическим. Сталин пытался связаться то с одним, то с другим командующим, но это не всегда удавалось. Однажды, ознакомившись с очередной сводкой Генштаба, в которой сообщалось о новом несанкционированном отходе нескольких частей, Сталин продиктовал «Приказ Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270 от 16 августа 1941 года».
Оговорюсь, что всем нам известен знаменитый «Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР № 227 от 28 июля 1942 года». Приказ № 270, приказ отчаяния, был издан почти на год раньше. Его автор – сам Сталин. Потеряв надежду на возможность стабилизировать линию фронта и не допустить разгрома, Верховный Главнокомандующий прибег, в значительной степени в силу критических обстоятельств, к своему испытанному методу жестких карательных мер. У него уже не оставалось других средств. Сегодня мало кто знает этот приказ, поэтому приведу его как образчик личного директивного творчества Сталина. В начале приказа следовали примеры того, как, оказавшись в окружении, командиры, политработники, красноармейцы проявляли силу духа и с честью выходили из самого сложного положения. Так поступил, например, командующий 3-й армией генерал-лейтенант Кузнецов. Именно он и его командиры и политработники организовали выход из окружения 108-й и 64-й стрелковых дивизий.
«Но вместе с тем, – продолжал диктовать Сталин, – командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов проявил трусость и сдался в плен, а штаб и части вышли из окружения; генерал-майор Понеделин, командующий 12-й армией, сдался в плен, как и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов. Это позорные факты. Трусов и дезертиров надо уничтожать.
Приказываю:
1) Срывающих во время боя знаки различия и сдающихся в плен считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших Родину. Расстреливать на месте таких дезертиров.
2) Попавшим в окружение – сражаться до последней возможности, пробиваться к своим. А тех, кто предпочтет сдаться в плен, – уничтожать всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственных пособий и помощи.
3) Активнее выдвигать смелых, мужественных людей.
Приказ прочесть во всех ротах, эскадрильях, батареях».
Сталин, залпом продиктовав приказ, остановился, не стал редактировать импульсивный текст, смысл которого укладывался в одну-две фразы: «Расстреливать безжалостно дезертиров, бойцов, сдающихся в плен. А если они решатся на это, пусть знают, что их семьи будут вынуждены испить самую горькую чашу». Это приказ отчаяния и жестокости. Хотя Сталин продиктовал его от своего имени, как Верховного Главнокомандующего, уже подписав приказ, он распорядился поставить также подписи Молотова, Буденного, Ворошилова, Тимошенко, Шапошникова, Жукова, несмотря на то что не все из указанных лиц находились в это время в Ставке. Положение было таково, что Сталин был готов на любой, самый отчаянный шаг. Кое-где его распоряжения подобного характера выполнялись весьма энергично. В конце августа 1941 года Сталину доложили о письме писателя Владимира Ставского, пробывшего десять дней на фронте в районе Ельни. Приведу несколько выдержек из этого письма:
«Дорогой товарищ Сталин!
Ряд наших частей действует замечательно, наносит сокрушающие удары фашистам. После того как во главе 19-й дивизии встал отважный и энергичный майор товарищ Утвенко, полки дивизии, действуя на участке в 11 километров… разбили 88-й пехотный полк, отбили множество немецких контратак… Части, действующие под Ельней, проходят боевую учебу, накапливают боевой опыт, изучают тактику противника и бьют немцев…
Но здесь, в 24-й армии, за последнее время получился перегиб… По данным командования и политотдела армии, расстреляно за дезертирство, за паникерство и другие преступления 480–600 человек. За это же время представлено к наградам 80 человек. Позавчера и сегодня командарм т. Ракутин и начпоарм (начальник политотдела армии. – Прим. Д.В.) т. Абрамов правильно разобрались в этом перегибе…»
В письме, где говорилось об этом страшном «перегибе» (расстреляно 480–600 человек, награждено 80), Сталин оставил короткую запись: «т. Мехлис. И. Ст.». Его не взволновала цифра «перегиба» (пусть даже, возможно, завышенная), эти жестокие потери, которые он решительно санкционирует. Да, война жестока, положение отчаянное, но в резолюциях Сталина нет и намека на необходимость обратиться к сознанию, чести, мужеству, патриотическим чувствам, национальной гордости людей… Он, как всегда, верит только в силу и насилие.
А одна из самых крупных трагедий Великой Отечественной войны приближалась. 8 августа 1941 года Сталин вновь говорил с Кирпоносом:
«Бровавы. У аппарата генерал-полковник Кирпонос.
Москва. У аппарата Сталин.
Сталин. До нас дошли сведения, что фронт решил с легким сердцем сдать Киев врагу якобы ввиду недостатка частей, способных отстоять Киев. Верно ли это?
Кирпонос. Здравствуйте, тов. Сталин. Вам доложили неверно. Мною и Военным советом фронта принимаются все меры к тому, чтобы Киев ни в коем случае не сдавать… Все наши мысли и стремления, как мои, так и Военного совета, направлены к тому, чтобы Киев противнику не отдать…
Сталин. Очень хорошо. Крепко жму Вашу руку. Желаю успеха. Все».
Юго-Западный фронт держался изо всех сил. О героизме защитников Киева много написано. Они делали все, что могли. Но никогда, видимо, мы не сможем передать чувства и мысли защитников столицы Украины, в которых отражались патриотизм подавляющего большинства советских людей и горестное недоумение от длинной цепи поражений, приведших агрессора на берега Днепра. Полынную горечь неудач ощущал весь советский народ.
15 сентября первая и вторая танковые группы немцев замкнули кольцо в районе Лохвицы, окружив основные силы Юго-Западного фронта. В кольце оказались 5, 26, 37-я армии и частично части 21-й и 38-й армий. За четверо суток до того, как роковая петля затянула десятки обескровленных частей и соединений, состоялся последний разговор Сталина с Кирпоносом:
«Прилуки. Здравствуйте. У аппарата Кирпонос, Бурмистенко, Тупиков.
Москва. Здравствуйте, здесь Сталин, Шапошников, Тимошенко. Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки (река Псел. – Прим. Д.В.) мне кажется опасным. Если обратиться к недавнему прошлому, то вы вспомните, что при отводе войск из района Бердичев и Новоград-Волынский у вас был более серьезный рубеж – река Днепр, и несмотря на это, при отходе потеряли две армии… а противник переправился… на восточный берег Днепра… Выход следующий:
1) Немедля перегруппировать силы, хотя бы за счет Киевского укрепленного района и других войск, и повести отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко…
2) Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел или где-либо по этой линии, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и на запад и отведя 5–6 дивизий за этот рубеж.
3) …Только после исполнения этих двух пунктов, то есть после создания кулака против конотопской группы противника и после создания оборонительного рубежа на реке Псел, словом, после всего этого, начать эвакуацию Киева…
Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки. Все. До свидания.
Кирпонос. Указания Ваши ясны. Все. До свидания».
Герой Советского Союза генерал-полковник М.П. Кирпонос мог бы уже сказать «прощайте». Жить ему осталось совсем немного. Больше личных указаний Верховного Главнокомандующего, совсем не учитывающего реальной ситуации, он не получит. Пока окружение еще не было плотным, имелась возможность вырваться из смертельной петли. Военный совет фронта еще раз обратился к Сталину с этой просьбой (телеграмма № 15 788) 17 сентября в 5 часов утра. И вновь Сталин не разрешил прорыва, санкционировав лишь отход на восточный берег Днепра 37-й армии, которой командовал А.А. Власов. Положение стало предельно критическим. Военный совет к исходу дня 17 сентября, вопреки требованиям Сталина, принял решение вывести войска фронта из окружения. Но время было упущено. К тому же штаб фронта утратил связь с армиями. На свой страх и риск, разрозненные части и соединения в ходе жестоких боев в течение десяти дней пытались прорваться на восток. Удалось это немногим. А Ставка, не владея обстановкой, еще 22 и 23 сентября направляла Кирпоносу упокаивающие радиотелеграммы следующего содержания:
«Кирпонос (ЮЗФ)
Больше решительности и спокойствия. Успех обеспечен. Против вас мелкие силы противника. Массируйте артиллерию на участках прорыва… Вся наша авиация действует на вас. Ромны атакуются нашими войсками… Повторяю, больше решительности и спокойствия и энергии в действиях. Доносите чаще.
Б. Шапошников».
Катастрофа была страшной. В окружении оказалось 452 720 человек, в том числе около 60 тысяч командного состава. Противнику досталось большое количество вооружения и боевой техники. Командующий фронтом М.П. Кирпонос вместе с начальником штаба В.И. Тупиковым и членом Военного совета М.А. Бурмистенко погиб в последних боях, разделив участь тысяч и тысяч воинов. Впрочем, если бы Кирпонос и прорвался сквозь кольцо окружения, едва ли Сталин простил бы ему эту катастрофу. Ведь себя, разумеется, он не считал к ней причастным.
В этой одной из самых крупных трагедий Великой Отечественной войны Сталин показал лишь свое железное упрямство, но не тонкое оперативное чутье, понимание обстановки. Если бы он, как Верховный, хотя бы отдаленно понимал, что творилось тогда под Минском, в Крыму, подле Киева, у Смоленска, то, возможно, смог бы кроме упорства и прямолинейности проявить и должную стратегическую мудрость. В 1941-м он так ее и не проявил.
В трагедии Юго-Западного фронта в огромной мере повинна Ставка и ее Верховный Главнокомандующий. Разумеется, командование и штаб фронта «также не смогли должным образом управлять вверенными им крупными силами, которые, безусловно, были способны, при более умелом руководстве, избежать столь печального конца. Слишком часто мужество не подкреплялось умением, организацией, компетентностью. Поражение под Киевом вновь резко качнуло весы смертельной борьбы на всем советско-германском фронте в пользу агрессора.
Внешне Сталин не переживал, он только сказал Шапошникову, который в июле 1941-го вновь был назначен начальником Генштаба:
– Надо быстро латать дыру… Быстро!
– Меры уже приняты, – ответил тот. – Видимо, мы сможем восстановить 21-ю и 38-ю армии. Я распорядился выдвинуть из резерва Ставки 5 стрелковых дивизий и 3 танковые бригады. Создаем новое командование Юго-Западного фронта. Нужно Ваше решение о руководстве.
– А кого Вы предлагаете?
– Думаю, что в этой сложной обстановке там нужна твердая рука и опытная голова. Видимо, лучшей кандидатуры, чем С.К. Тимошенко, не найти.
– Согласен.
– А членом Военного совета назначить Н.С. Хрущева, начальником штаба генерал-майора А.П. Покровского.
– Пусть будет так…
Колоссальные потери требовали быстрого пополнения. Главное управление формирований и укомплектования войск Наркомата обороны и военные округа в основном справлялись с задачей бесперебойной поставки людей кровавому молоху войны. Сталин, оставшись один в кабинете, позвонил Шапошникову и затребовал справку о потерях и возможностях пополнения. Через полчаса на столе была справка с припиской Бориса Михайловича о вероятных неточностях и неполноте данных – ведь события развиваются так стремительно…
В справке Генштаба говорилось, что сейчас функционирует 39 запасных стрелковых бригад, где идет подготовка новобранцев. Введен 1,5–2-месячный срок обучения для призванных и 3 месяца – для подготовки младших командиров. За август фронтам поставлено 613 тысяч человек в маршевых ротах и 380 тысяч, изъятых из разных тыловых военных учреждений и учебных заведений. До конца года учебные центры, запасные части могут подготовить и поставить на фронт 2,5 миллиона человек… А вот потери (безвозвратные и так называемые санитарные) явно занижены. Сталин почувствовал это сразу.
Июнь – июль 1941 года – 651 065; август – 692 924; сентябрь – 491 023.
Он-то знал, что только под Киевом потеряли около полумиллиона человек… Большинство из них теперь будут числиться «без вести пропавшими». А сколько таких было в первый год войны?
Без видимой связи с тем, о чем он читал и думал, Сталин быстро написал записку и передал Поскребышеву. Размашистые четкие слова:
«т. Шапошникову
Прошу дать проверенную справку о наших потерях при отступлении с района Старая Русса.
И. Сталин».
Почему его заинтересовала именно Старая Русса, догадаться нелегко. Может быть, потому, что наши контрудары там не дали желанного результата? Возможно, теперь, как ему казалось, после директивы Ставки закрепиться на нынешних рубежах и занять жесткую оборону, нужно уделить внимание не только главным фронтам, но и их отдельным участкам? Сталин и впредь будет интересоваться положением отдельных армий, локальных участков фронта. Вероятно, по этим фрагментам войны он хотел полнее представить всю ее панораму.
Сталин никогда не думал о близких, а сейчас невольно вспомнил о сыне Якове. В середине августа А.А. Жданов, член Военного совета Северо-Западного направления, в специальном, опечатанном сургучом конверте прислал Сталину письмо. Там была листовка, на которой запечатлен Яков, беседующий с двумя немецкими офицерами. Ниже был текст:
«Это Яков Джугашвили, старший сын Сталина, командир батареи 14-го гаубичного артиллерийского полка 14-й бронетанковой дивизии, который 16 июля сдался в плен под Витебском вместе с тысячами других командиров и бойцов. По приказу Сталина учат вас Тимошенко и ваши политкомы, что большевики в плен не сдаются. Однако красноармейцы все время переходят к немцам. Чтобы запугать вас, комиссары вам лгут, что немцы плохо обращаются с пленными. Собственный сын Сталина своим примером доказал, что это ложь. Он сдался в плен, потому что всякое сопротивление Германской армии отныне бесполезно…»
Судьба сына волновала Сталина только с одной стороны. Грешно думать так, размышлял он, но лучше бы Яков погиб в бою. А вдруг не устоит – он слабый, – сломают его, и он начнет говорить по радио, в листовках все, что ему прикажут? Собственный сын Верховного Главнокомандующего будет действовать против своей страны и отца! Эта мысль была невыносима. Вчера Молотов, когда они остались вдвоем, сообщил, что председатель Красного Креста Швеции граф Бернадот через шведское посольство устно запросил: уполномочивает ли его Сталин или какое другое лицо для действий по вызволению из плена его сына? Сталин минуту-две размышлял, потом посмотрел на Молотова и заговорил совсем о другом деле, давая понять, что ответа не будет:
– На письмо Черчилля сообщите, что безусловно «не может быть сомнения, что в случае необходимости советские корабли в Ленинграде действительно будут уничтожены советскими людьми. Но за этот ущерб несет ответственность не Англия, а Германия. Я думаю поэтому, что ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии».
Молотов что-то пометил в своем блокноте и к вопросу о Якове Джугашвили больше не возвращался.
Сталин еще не обрел способности мыслить масштабно, охватывая весь советско-германский фронт, учитывать взаимодействие всех факторов: военного, экономического, морального, политического, дипломатического. Стихия войны на первый план выдвигает вооруженную борьбу, подчиняя себе остальные формы противоборства. Пока у Сталина была явно выраженная фрагментарность в стратегическом, оперативном мышлении. Он никак не мог уловить все события в комплексе; ему казалось, что командующие просто плохо исполняют его распоряжения. В довоенной жизни он умел терпеливо ждать и, если нужно, шаг за шагом идти к цели. А здесь, в войне, все время требовался немедленный результат. Сталина преследовал временной цейтнот. Он опаздывал, часто переоценивал силу приказа, директивы, не всегда учитывающих объективные обстоятельства. Первые три директивы в начале войны, многие иные решения, ряд поспешных, непродуманных шагов, особенно в ходе Киевской операции, свидетельствовали, что природной сметки, воли, сообразительности было явно мало для умелого руководства всеми Вооруженными Силами в такой войне.
Огромную роль в становлении, «натаскивании» Сталина как стратега сыграл Генеральный штаб и его руководители Шапошников, Жуков, Василевский, Ватутин, Антонов. Но приобретение нужного опыта руководства крупными оперативными объединениями шло ценой кровавых экспериментов, ошибок, просчетов. Не проявляя тонкого понимания обстановки, знания всех скрытых пружин войны, особенностей организации оперативно-стратегической деятельности, конкретного содержания работы командиров и штабов, Сталин в первый период войны «нажимал» (и это, видимо, было вызвано обстановкой) на моральный фактор. Прочитав то или иное донесение о неудаче, критическом положении, Сталин прежде всего обращался к морально-политическому состоянию войск, а затем уже к оперативной обстановке. В то же время, как показывает опыт войн, эти два компонента боевой мощи не должны рассматриваться изолированно, один в ущерб другому. Когда, например, обстановка под Киевом стала критической, начштаба фронта Тупиков доложил о ней без прикрас. Тупиков сообщал: «Положение войск фронта осложняется нарастающими темпами… Начало понятной Вам катастрофы – дело пары дней».
Не надо было быть провидцем, чтобы оценить обстановку так, как это сделал начальник штаба. Вопрос в другом: все ли было сделано, чтобы избежать или, по крайней мере, уменьшить масштаб катастрофы?! Из телеграммы Туликова этого не следовало. Сталин, почувствовав трагический надрыв в штабе Юго-Западного фронта, тут же продиктовал ответную телеграмму:
«Прилуки. Командующему Юго-Западным фронтом
Копия: Главкому Юго-Западного направления
Генерал-майор Тупиков номером 15 614 представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги. Надо заставить Кузнецова и Потапова прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад.
Необходимо неуклонно выполнять указания т. Сталина, данные Вам 11.9. …»
Воевать еще не умели. Часто боялись докладывать наверх правду, если она была горькой: не были приучены к этому. Характерен в этом отношении, например, разговор Г.К. Жукова с командующим 24-й армией генерал-майором К.И. Ракутиным 4 сентября 1941 года. Жуков отчитал Ракутина за то, что поступившие в распоряжение армии танки были сразу же бездумно брошены в бой и потеряны, а также за ложные донесения.
«Ракутин. Сегодня утром выеду расследовать это дело, а донесение получил только сейчас…
Жуков. Вы не следователь, а командующий. Представьте мне письменное донесение для доклада правительству. Занималось ли Шепелево, или это тоже очковтирательство?
Ракутин. Шепелево не занималось… Разберусь завтра сам и доложу. Врать не буду.
Жуков. Самое главное, прекратите вранье вашего штаба и разберитесь с обстановкой хорошенько, а то вы все выглядите в неприглядном виде…»
Ракутина подвели подчиненные. Такое бывало: доложили о несостоявшемся успехе… Но лгать заставляла часто боязнь расправы. Ракутин действительно разобрался, но жить ему оставалось месяц: в октябре он геройски падет на поле боя.
Сталин отчаянно искал способы, как остановить отступление, как заставить подавленных, деморализованных людей сражаться, как помочь им поверить в свои силы? Анализ документов Ставки, личных распоряжений Сталина показывает: Верховный Главнокомандующий в решении этой исключительно важной задачи отдавал приоритет угрозе беспощадной кары. Может быть, прав был Троцкий, утверждавший, что в критические моменты сражений надо ставить солдат перед выбором «между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»? Эта мысль могла прийти в голову Сталину. Вечером он лично подготовил директиву всем фронтам о борьбе с паникерством. Процитирую ее:
«Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «Нас окружили!» – и увлекают за собой остальных бойцов. В результате подобных действий этих элементов дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть и потом одиночками начинает выходить из леса. Подобные явления имеют место на всех фронтах… Беда в том, что твердых и устойчивых командиров и комиссаров у нас не так много:..
1. В каждой стрелковой дивизии иметь заградительный отряд из надежных бойцов, численностью не более батальона.
2. Задачами заградительного отряда считать прямую помощь комсоставу в установлении твердой дисциплины в дивизии, приостановку бегства одержимых паникой военнослужащих, не останавливаясь перед применением оружия…
4. Создание заградительных отрядов закончить в пятидневный срок со дня получения настоящего приказа.
И. Сталин.
Продиктовано лично тов. Сталиным. Б. Шапошников
12 сентября 1941 г. 23.50.».
Заградотряды, штрафные роты и батальоны, угроза расстрела – шаги тогда, видимо, вынужденные. Но вынужденные в значительной мере в результате ошибок и просчетов самого Сталина. «…Твердых и устойчивых командиров и комиссаров у нас не так много…» – благодаря прежде всего самому Верховному.
Или вот еще телеграмма Сталина, призванная морально воздействовать на войска:
«Командарму 51 тов. Кузнецову
Командующему ЧФ тов. Октябрьскому
Копия: НКВМФ тов. Кузнецову
Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться 6–7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения. Получение подтвердить.
15 сентября 41 г.
И. Сталин».
Такие телеграммы нередко оказывали мобилизующее воздействие. Но в данном случае, несмотря на мужество защитников Одессы, в середине октября оборонявшие город части пришлось эвакуировать в Крым, где также складывалась критическая ситуация.
Сталин искал пути подъема морального духа войск. В середине сентября 1941 года Шапошников при очередном докладе Верховному Главнокомандующему подчеркнул, что, если бы все дивизии сражались как лучшие соединения, враг был бы давно остановлен. Сталин промолчал, а затем приказал Генштабу и ГлавПУРу подумать, как отметить лучшие части, как создать моральные стимулы для мужественного поведения в бою. Вскоре появился известный Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР № 308 от 18 сентября 1941 года, который провозгласил рождение Советской гвардии. В приказе, в частности, говорилось:
«В многочисленных боях за нашу Советскую Родину против гитлеровских орд фашистской Германии 100, 127, 153 и 161-я стрелковые дивизии показали образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. В трудных условиях борьбы эти дивизии неоднократно наносили жестокие поражения немецко-фашистским войскам, обращали их в бегство, наводили на них ужас…
За боевые подвиги, за организованность, дисциплину и примерный порядок указанные дивизии переименовать в гвардейские дивизии. Всему начальствующему составу дивизии с сентября с.г. установить полуторный, а бойцам двойной оклад содержания…»
В первые месяцы войны не все было благополучно и в тылу, особенно в прифронтовой полосе. В секретариате М.И. Калинина сохранилось письмо Е.В. Луговой, копии которого были им переданы в несколько адресов. Она, в частности, писала: «Я коротко постараюсь описать тыл, где живу я. Местность Мелитополь – Бердянск – Осипенко. Тысячи мобилизованных из разных мест, уже занятых, и из прифронтовой полосы ходят с места на место. Цели не знают. Порядка не чувствуют. Без обмундирования, 20 % босых. Без оружия. Дисциплина плохая… Кое-кто из мобилизованных подходит к нашим женщинам и сообщает скверные вести: «У нас нет оружия, обмундирования, немецкая техника непобедима; разбирайте зерно, все равно ему тут пропадать, разбирайте скот…» Народ волнуется сильно. Руководители уезжают, спасаются их жены, которые не работали, а нас бросают на гибель; руководить были охотники, а защищать нет никого… Газеты наши не освещают недостатков, замалчивают их, а это рождает неверие…»
Простая женщина верно подметила: катастрофическое начало войны больше всего сказалось на моральном духе. Нужны были победы, военные успехи, которые могли бы вернуть мужество тем, кто его утратил.
Полынный запах неудач первых месяцев войны преследовал Сталина непрерывно. В то же время он делал лихорадочные попытки вырвать стратегическую инициативу у агрессора. Противник последовательно концентрировал усилия то на одном, то на другом участке и добивался успеха. Верховный Главнокомандующий, стремясь переломить крайне неудачно складывающийся ход событий, решил тоже прибегнуть к такому методу, но, увы, войска были к этому не готовы. Например, в середине сентября Сталин, придавая особое значение Ленинграду, решил его деблокировать. Для этого он пошел на необычный шаг: командующим крупной 54-й армией, состоявшей из 8 дивизий, был назначен маршал Г.И. Кулик. Это, видимо, единственный случай в нашей истории, когда армией командовал Маршал Советского Союза. Сталин очень надеялся и ждал успеха операции. Однако удары в направлении Мги из Волхова и Ленинграда не дали желаемого результата. Войска едва-едва продвинулись вперед. Но и это ободрило Верховного. В разговоре 16 сентября 1941 года по прямому проводу с Куликом, после того как Шапошников дал командарму конкретные указания оперативного порядка, принял участие Верховный. Он решил пообещать «премию».
«Сталин. Мы очень рады, что у Вас имеются успехи. Но имейте в виду, что если Вы завтра ударите как следует на Мгу, с тем чтобы прорвать или обойти оборону Мги, то получите от нас две хорошие кадровые дивизии и, может быть, новую танковую бригаду. Но если отложите завтрашний удар, даю Вам слово, что Вы не получите ни двух дивизий, ни танковой бригады.
Кулик. Постараемся выполнить Ваши указания и обязательно получить Вами обещанное…»
20 сентября Сталин вновь приглашает к прямому проводу Кулика, он все более разочаровывался в способностях маршала добиться серьезного успеха.
«…Сталин. Вы очень запоздали. Надо наверстать потерянное время. В противном случае, если Вы еще будете запаздывать, немцы успеют превратить каждую деревню в крепость, и Вам никогда уже не придется соединиться с ленинградцами.
Кулик. Только вернулся из боя. Целый день шел сильный бой за взятие Синявино и за взятие Вороново. Противник переходил несколько раз в контратаки, несмотря на губительный огонь с нашей стороны (я применял сегодня оба PC, ввел все резервы), но успеха не имел.
Сталин. Новые дивизии и бригада даются Вам не для взятия станции Мга, а для развития успеха после взятия станции Мга. Наличных сил вполне достаточно, чтобы станцию Мга взять не один раз, а дважды.
Кулик. Докладываю, что наличными силами без ввода новых частей станции Мга не взять…»
Сталин прекратил разговор, но про себя вновь подумал: зачем в сороковом году я увенчал его Золотой Звездой Героя и маршальским званием? Что ни поручишь, одни провалы и неуспехи… Но Сталин еще раз в критический момент вернется к Кулику. Он пошлет его в эпицентр зреющей крупной катастрофы в Крыму, когда, пожалуй, уже помочь никто и ничем не смог бы. Но к этому я еще вернусь.
События лета и осени 1941 года, телеграммы, распоряжения, директивы, которые исходили в этот период лично от Сталина, подтверждают вывод, к которому приходил позже и Жуков: Сталин в начале войны не был полководцем. Отсутствие специальных знаний, опыта руководства боевыми действиями такого масштаба Верховный Главнокомандующий пытался компенсировать силовым напором, угрозами, репрессивными мерами, декларативными призывами. Оперативное, а тем более стратегическое мышление в первый период войны у него еще не вышло за рамки здравого смысла, эмпирического опыта, прежних схем гражданской войны.
При этом нужно признать, что Сталин был терпеливым учеником. А война была страшным учителем.
Катастрофы и… надежды
В 1941-м и отчасти 1942 году на советско-германском фронте произошло немало катастрофических событий. Не думаю, чтобы какое-либо государство могло выдержать такие тяжелейшие удары, связанные с окружением основных сил – сначала Западного фронта под Минском, затем Юго-Западного – подле Киева. Страшной была катастрофа под Вязьмой… Более полумиллиона в окружении… Впереди назревали еще две катастрофы: в Крыму и Ленинграде. Одна из них «состоится», а другая ценой немыслимых жертв и нечеловеческой стойкости советских людей будет в конце концов отведена. Если, конечно, не считать катастрофой гибель сотен тысяч ленинградцев…
Гитлер после крупного успеха на Украине уверовал в то, что он может продолжать наступательные операции на нескольких стратегических направлениях. В конце сентября Шапошников доложил Сталину: под угрозой Крым; передовые части немецкой ударной группировки ворвались на Турецкий вал. Посоветовавшись, решили немедленно направить две директивы Ставки. На первой из них настоял Сталин, на второй – Шапошников. Хотя Верховный помнил, что он еще в августе, назначая генерал-полковника Ф.И. Кузнецова командующим 51-й армией, в специальном приказе подчеркнул: «Удерживать Крымский полуостров в наших руках до последнего бойца…»
Новые оперативные документы были направлены. Сталин, видя в авиации панацею от многих бед (на протяжении всей войны), отдал приказ:
«Командующему Южным фронтом
Члену Военсовета ВВС КА т. Степанову
Командующему 51-й отдельной армией
Противник силою до трех пехотных дивизий атаковал укрепления Перекопского перешейка и ворвался на Турецкий вал.
Верховный Главнокомандующий приказал: пятой резервной авиагруппе в полном составе в течение всего дня 26.9.41 уничтожать штурмующие Перекоп войска немцев… 26.9.41 г. 4.20.
По поручению Ставки Б. Шапошников».
Сталин наивно надеялся при помощи авиации остановить вторжение немецких войск в Крым… Другая директива касалась эвакуации войск из Одессы в Крым и подчинения частей Одесского оборонительного района командующему 51-й отдельной армией. После подписания директив Сталин спросил Шапошникова:
– Сколько человек будут защищать Крым, какие у нас возможности его удержать?
– С переводом одесских частей число защитников Крыма возрастет до 100 тысяч; около 100 танков, более 1000 орудий и 50 самолетов. С этими силами удержать Крым можно.
Но Сталин не знал, что командование 51-й отдельной армии, опасаясь высадки вражеского десанта, раздробит свои силы по всему полуострову, а наиболее опасный, северный, участок укрепит явно недостаточно. Воевать, повторюсь, еще не умели…
Для обороны перешейка фактически использовались лишь части четырех стрелковых дивизий, да и те – неполного состава. После десяти дней кровопролитных боев немцы ворвались в Крым. Войска Приморской армии с жестокими боями отходили к Севастополю, а 51-я армия (к этому времени ее командующего Ф.И. Кузнецова Сталин сменил на П.И. Батова) отступала к Керченскому полуострову.
Читать бесплатно другие книги:
